Николай ИВАНОВ. ПОКА ИГРАЕТ ФЛЕЙТОЧКА. Повесть (фрагмент)

 

Специальная военная операция не могла не отозваться в литературе.
Первыми откликнулась поэзия.
Сегодня мы видим уже фронтовую прозу.
Новая повесть председателя Союза писателей России Николая Иванова
затрагивает совершенно неожиданную сторону войны...

 

Николай ИВАНОВ

ПОКА ИГРАЕТ ФЛЕЙТОЧКА

Повесть (фрагмент)

 

1.

О, как же война цеплялась за жизнь!     

На раз-два выгнала с полей комбайны, доверив жать хлеба танкам. А тем за счастье перемолоть разлапистыми траками золотые косточки пшеничных стеблей – лишь бы к зиме никаких пирогов, краюх и батонов на столе. Уж если война – то война!

Где не хватало в полях бронечудищ, в лёгкую, на три-четыре, поджигались колосья. Спички не требовались, достаточно с разворота пройтись перед собой очередью из трассирующих пуль: коси, коса, пока роса. Роса долой – коса домой.

К осени подоспела забава с минами-лепестками! Без слёз не глянешь на приплюснутых резиновых жаб-уродиц, которых никто никогда по доброй воле не поведёт под венец. Пришлось самой – всё самой! – вытряхивать их с армейских складов, смахивать пыль с засидевшегося в девках выводка. Щедрой свахой разбросала царевен-лягушек по городам и весям в поисках добычи: кто клюнет? Вон рисует мелом на асфальте школьные классики стайка мальков – деток донецких сепаратистов. Беззаботны, улыбчивы, но бестолковы от неведения, как легко «лепестки» разрывают в клочья детские пяточки. Вместе с сандалиями. Самая маленькая девчуля приноравливается запрыгнуть из первого сразу в третий класс. Напружинилась, собираясь с силой. Умничка. Отличница! Как раз там среди опавших листьев и прикинулся дурочкой «Лепесток» ПФМ – противопехотная фугасная мина. Одна из трёх миллионов, лежавшая до поры до времени на складах под Киевом. Дождалась, родимая, своего звёздного часа взлететь в небо фейерверком. Её американские изобретатели усвоили главное: чем больше оставить после войны детей-калек, тем дольше она будет помниться! А что ещё для счастья надо?

Так что жаловаться на забвение войне грех. Всё по присказке: всеми нелюбимая, но – родня! Терпите. Привечайте. Взбивайте самую мягкую перину для осеннего отдыха. Под горячий кофе слаще всего убаюкивает перестук осколков по куполу ближайшей церквушки. Желающим заглянуть в сам храм дверь не нужна, в стене после танкового выстрела рядом с иконой Николая Чудотворца зияет огромный пролом. И картинка внутри не менее чудотворная – с первыми взрывами только что молившиеся небу прихожане бегут, спотыкаясь на крутых ступеньках, в самое тёмное и глубокое подземелье церкви. И это правильно, небо во время войны – оно не для Бога, на него не молиться – его бояться надо.

– Господи, вразуми несчастных. Не течёт кровь в обратную сторону, не растёт дерево без корней, нет солнца в ночи. Вразуми, Господи, отдавших себя в услужение деньгам и дьяволу…

Молитесь, молитесь. Хоть лоб расшибите! Только нет у ваших слов силы затушить вспыхнувший порох, остановить выпущенный снаряд. Пора бы знать, что у войны религии и Бога нет.

Не менее сладка у неё прогулка по больницам и школам в обнимку с тремя топорами. Люди смешные: непонятно, сколько той жизни им осталось, а обозвали американские гаубицы «Химарс 777» тремя топорами, а где-то презрительно и самым дешевым советским вином – «портвейном». Да хоть горшком назовите, а будет всё, как в детской игре: кто не спрятался, я не виноват...

– Мама, а меня убьют?

– Как это тебя убьют, сыночка? Ты даже ещё в школу не пошёл.

– Олеся тоже не ходила.

– Олеся просто уехала в другой город.

– Ребята говорили, что он Рай называется… А слоны, правда, живые есть?

– Правда. Наступит мир, поедем в зоопарк посмотрим.

– Хорошо бы. А это Петькин папка по нам стреляет?

– Не знаю, сына. Может, и он.

– За то, что мы носили цветы к памятнику солдатам и говорили по-русски?

– У них головка заболела, и они сами не знают, что творят.

– Давай их пожалеем.

– Потом, сына. Попробуй поспать.

– Холодно, мама. А когда-нибудь ещё будет время без войны?

– Конечно. Ты вспомни: после ночи всегда встаёт солнышко. Всегда, какая бы темень на дворе ни стояла. А придут наши солдаты и принесут с собой счастье.

– Шоколадку? Хоть кусочек бы. Я её помню. Сладко-сладко было. И с тобой поделюсь.

– Спасибо, родненький. Счастьем всегда делиться надо. Закрывай глазки.

Глупости, конечно, несусветные несут, но зато войне интересно подслушивать чужие разговоры. Сказки читать не надо…

– Как уснуло солнышко

Вместе с моим Колюшкой…

Пойте, сочиняйте. Хором под оркестр или сольно. Только композитор и дирижёр на войне один, и это – она, женщина по имени Война…

Одна зрада ей на сегодняшнем вожделенном пиру – прилетает ответка от тех, против кого её саму и вывели в чисто поле. Им-то чего не живётся спокойно на белом свете? Подумаешь, запретили говорить на родном языке. Так молчите! Или трудно выучить другой алфавит, пойти в другую церковь? Да и родители сегодня есть, а завтра нет. Без них тоже можно спокойно жить. Что выиграли в итоге? Мечется на той стороне фронта хиленький заряжающий у орудия с буквой Z на стволе. Крестик на тонкой шейке болтается так, словно сошёл с ума вместе с хозяином. При резких движениях выскакивает из-под камуфляжной майки глянуть на мир хоть одним глазком, ужасается происходящему и юрк обратно, ища спасения на худосочной груди бойца. А тот стреляет и стреляет, не понимая, что восемь лет на бывшей ридной Батькивщине непрерывно работали лишь цементные заводы, и никаким снарядам ни на раз-два, ни на три-четыре не пробить возведённые бетонированные укрепления с надписями «Смерть русне».

И она неизбежна, потому что нельзя выстоять одному языку против пятидесяти двух, призвавших её, тихо почивавшую после Великой Отечественной в самых дальних схронах: ваш выход, сударыня. Обещаем нескончаемые овации под будущий победный триумф!

У войны потаённая обида на родителей лишь в том, что ей самой ещё не только не дали имени, но и в самом большом секрете держат место рождения. Прописали вроде на Украине, даже прикупили распашонку-вышиванку и дали время отрастить кудряшки. Но если сны снятся на английском языке? Если может спокойно переходить с немецкого на французский, с итальянского на польский, не имея при этом ни одного диплома за душой? Чья в ней кровь течёт в таком случае?

И ещё есть мечта перезимовать в тепле и сытости родного дома. Но куда ни сунется, на каком языке ни поздоровается, родичи мгновенно закрываются как от прокажённой: взрослая уже, иди в Россию, добывай там себе кров и пропитание.

Не впервой за последние столетия ей слышать этот адрес от неуёмных родственничков, да ещё крестят при этом, будто видят в последний раз...

 

2.

У войны – самые точные адреса будущих солдат. Самые настырные почтальоны, готовые найти и призвать их под пули своими повестками.

Телеграфом из Москвы, попутным автобусом из Кызыла, оказией на низкорослой тувинской лошадке доставили призывной документ и до арбана Куран – бывшего посёлка староверов. Значился в нём подпадавший под мобилизацию на Донбасс Маадыр Балчий-оол. В Туве все мужчины «оол», что и означает мужской род. Европе с её страстным желанием смешать мужчин и женщин в один средний род никогда не победить тувинцев, которые от момента рождения солнца определили для себя, что «маа» – это всегда девочка, а «оол» – только мальчик.

– «И так останется на веки вечные на предмонгольских землях России», – строго зачитала на новогоднем концерте, заглядывая в тетрадочку, староста посёлка бабушка Чечек, имевшая среди односельчан почётное имя Коммунист Коммунистович. Она вменила себе в обязанность отслеживать новости со всего света, выделять из них главные и регулярно отсылать мнения земляков в Москву и Брюссель. – И в Америку пошлю тоже.

Вызванного на войну Маадыра готовилась встречать бабушка Анай. Перебрав халаты, остановилась на голубом, с зауженными рукавами, больше напоминавшими крылья летучей мыши. Не особо празднично, зато при работе не испачкаешься. Широкие рукава носят лентяи для жеманства, длинные – кому требуется закрывать рот от лишней болтовни. А у них в роду шло всё в меру…

Подкашливая, подожгла артыш – веточку можжевельника, привезённую Маадыром из экспедиции на самые высокие саянские горы. Наполнила успокаивающим, немного маслянистым благовонием дом. Жалко, последние две веточки остались из подаренной сыном-внуком охапки. Ему и послужат...

– Пошёл, пошёл, – отодвинула от себя козлёнка.

Тот по малости возраста запускался во время морозов жить в доме. Почуяв, что внимание хозяйки ускользает от него к чему-то более важному, обиженным ребёнком тёрся белой холкой о ноги, напоминая, что нет на земле более родственных душ, чем старый и малый. А тут ещё и имя хозяйки переводится как «козлёнок» – где уж быть роднее!

– Вот приедет Маадыр, задаст тебе! – припугнула Анай живую душу.

– За-даст, за-даст, – согласился, перебрав копытцами по полу, козлёнок.

Отмахнувшись, Анай осмотрела шкаф теперь уже в поисках пояска, хотя хворым допускалось носить халат без него. Медичка вообще посылает в Кызыл на рентген лёгких, но какая может быть дорога зимой для старого человека? Раньше и лечили всего от четырёх болезней – от головы, желудка, легких и сердца. И жили ведь, пока не уходили в дальний путь. Перебьётся и она таблетками и чаем с козьим молоком, дотянет до тёплого солнца.

Погладила обшитый красной нитью плотный хоюн на груди, защищающий у рожениц от непогоды и завистливых взглядов детский напиток жизни. Теперь вот на старости лет и больную грудину. Что поделать, если её молодое время осталось во временах, когда рыба в водоёмах брезгливо считалась водяным червем, железный топор стоил две лошади, а имя новорождённому называл в его правое ухо лама.

– Маадыр, – повторила для себя, выглядывая в заиндевевшем окне дорогого гостя. Не замёрз бы, зима словно исправлялась за последние три бесснежных года.

А имя у её мальчика красивое, под стать узору на стекле. И кто сейчас вспомнит, что при рождении назвали его поначалу «Лишайником» – Кодуром. Не от хорошей жизни пошли на прозвище, пытались отогнать злых духов, забравших перед этим у единственной дочери Анай первых двух её «маа». Про третьего ребёнка лама и сказал: пока не вырастет и не окрепнет, будет «Лишайником». И посоветовал Анай забрать внука к себе, растить как собственного сына и развивать лёгкие, раз прижилась в роду болезнь по дыханию. Будь жив отец, может, и по-другому бы всё складывалось, да только по упрямству своему за месяц до рождения сына сел на необъезженного коня. А у того оказался не меньший норов, опрокинулся навзничь, придавил седока. Слышала, у других народов лошадь рисуют с поджатыми ногами – я подчиняюсь, но в Туве они все летящие. Низкорослые, как мизинцы, но живут и ведут себя, как указательные пальцы.

Без умерших детей и мужа не прожила долго и её дочь, улеглась рядом с ними на погосте. Лама же подарил сироте шооб – дудочку из высохшего тростника. Дуть в неё и тем укреплять лёгкие. Выживать.

С тех пор внук дудел и топтался рядом с бабулей, что тот козлёнок.

– Баба, а я не буду больше болеть?

– Не будешь.

– Потому что ты любишь меня?

– И молюсь.

– А я не умею молиться. Но я тоже тебя люблю, бабушка Анай. Вот так! – насколько хватило силёнок, сжал руку родного человека. – Давай, когда я буду крепко-крепко тебя любить, я три раза сожму твою руку. И никому не скажем про это. Давай?

– Давай, – согласилась хранить тайну Анай и в ответ трижды сжала детскую ладошку.

Когда уверовали, что внук выжил, при вручении паспорта поменяли ему имя на Маадыр, что означало «герой». Несколько вёсен он с отцовским упрямством сажал деревца вокруг кладбища с могилками родных, выкапывая по осени сухостой.

– Баба, почему они сохнут, не хотят расти рядом с папой и мамой, сестрёнками?

– Дереву тоже наука нужна. Что и где сажать, на какой земле, в какое время.

– Я узнаю!

 Да только что можно узнать в поселковой библиотеке, где выписывались лишь журналы по домоводству. Но отцовская упёртость повела его после школы в какие-то лесные институты, а потом и вовсе то ли хранить, то ли выращивать семена новых деревьев. Мужским занятием это трудно было назвать, да и Анай хотелось от него чего-то более денежного и рядом с домом. Та же ветеринария или на худой конец бухгалтерия. Только что не произнесла своё фирменное: это вкусно и полезно.

Не уговорила. Отслужив в армии где-то рядом с чеченской войной, вернулся, пусть и в очках, но к своим деревьям. Долго училась выговаривать, пусть и медленно, его профессию – инженер-ле-со-па-то-лог. То есть врач по деревьям. По листочкам, по коре, по шишкам-иголкам определять, чем дерево болеет и как лечить.

Для соседей, чтобы не приняли её мальчика за белоручку, записала его в лесники, профессию более понятную и благородную – коновязь у каждого двора имеется, а в степи, на перевалах любому деревцу поклонение.

Плохо другое – стал пропадать месяцами в Саянах, собирает в тайге всяких личинок и рассматривает в микроскоп.

– Жену пора так же рассматривать, – приглашала внука подумать о семейной жизни.

– Вот на очки новые заработаю – и рассмотрю.

Вместо очков купил линзы в коробочке, наловчился вылавливать их в какой-то жидкости и вставлять в глаза. Красивые становились, как небо над Саянами по весне.

Вроде наладил, хотя и непутёвую, гражданскую жизнь, уже с Чечек присмотрели в соседнем посёлке присланную из соседней Хакасии учительницу. Даже передали ей приглашение на ближайший праздник. А тут словно нарочно предложение Маадыру из самой Москвы – трудиться в лесозащите. Ездить по всей стране в экспедиции. Видать, дураков пропадать месяцами в тайге в столице не нашли, соблазнили тувинца.

А тот козликом запрыгал от радости:

– Моё!

– А я? – опустошённо прошептала Анай.

– Получу квартиру – перевезу в столицу. Будешь москвичкой.

– А учительница?

– Какая учительница? – насторожился Маадыр. Погрозил пальчиком.

Только и первой зарплаты не отработал Маадыр на новом месте, как пришло в родной дом, где был прописан, солдатское государево: «Надлежит явиться...». Такие времена настали, что оказались пригодны тянуть солдатскую лямку даже очкарики, которых бы в советские времена просто отбраковали. Место сбора новых ополченцев находилось рядом с новой работой, но он дозвонился до Чечек, предупредил: хоть на день, но заскочит домой. Наверняка уже где-то на подъезде, так что с обедом требовалось поспешить. Первым королевой в банке воцарилось посреди скатерти молоко, которое и не молоко вовсе, а белая пища – ак чем. Мимоходом скатала шарики из сухого творога, ячменной муки и мёда – первая еда к чаю готова. Только ведь в тувинском доме не встречают гостей без жареной лепёшки или чебурека с рубленым мясом. Люди всегда хвалили её шурпу: вкусная, как на поминках, но ей и вариться несколько часов. Не пропадёт, на следующий день останется, не одним же вечером отметится внук.

Наказала врачиха без нужды на холод не выскакивать, да только как в деревенской избе отгородиться от улицы? Выскользнула в стылые сени, занесла оставшийся едва ли не с лета кусок баранины, положила к печи оттаивать. Хорошие печи сложили староверы, для долгой жизни. С чего снялись и подались на север, оставив задаром целый посёлок, понять сложно, но проводили их с добрыми пожеланиями благоденствия в новой жизни...

Крутилась по хозяйству, думала специально о всяком-разном, но со священного перевала Хайыракан надували ветра и грустные мысли: нельзя Маадыру идти на войну. Злые духи вряд ли забыли, как не дали им приблизиться к «герою» в детстве, при первом удобном случае подстерегут вдали от родных пастбищ и стен. Дай, небо, её мальчику силу всех силачей, ум всех старейшин. Храни от сыпучего песка, крутых скал, от воды и огня в ненужную минуту, от злых людей…

К обеду не управилась. Лишь половину из намеченного выставила на стол, как застучали входные двери и вошёл увешанный пакетами, как ёлка игрушками, долгожданный гость.

Бросилась к Маадыру – то ли согреть, то ли усмирить жар в собственной груди. Подивилась, словно открывала Америку, небольшому росту её мальчика, даже на голову не переросшего её саму. Да ещё эти непривычные очки, за запотевшими стеклами которых и не разглядеть родных прищуренных глаз.

Закашлялась, испугав любимца. Тот отстранился в своих холодных одеждах, снял очки, вопросительно вскинул голову: болеем? Кто разрешил?

– Не замёрз? – для Анай важнее был он сам. – Морозу лень таскаться по степи, вот у нас в Куране и сидит под крышами.

– Сама как?

– Живая.

Это было главным и для Маадыра. Оглядел стены, улыбнулся им:

– Ну, здравствуй, дом!

И торопясь, чтобы не опередила бабушка, трижды пожал её сухонькую бледную руку: я тебя люблю.

Чтобы не выдать своей сладкой слабости от внимания сына-внука, встрепенулась:

– Погоди.

Торопливо сунула в печной огонь оставшуюся для самого нужного случая веточку можжевельника:

– Подними руки.

Провела вокруг дымящимся ардашем, очертив круг от злых сил. Помогая провести обряд, Маадыр дал бабушке пройтись веточкой под каждой ногой: если что и прилипло плохого по дороге на обувь, должно отстать.

– Вот теперь раздевайся, а я займусь шурпой. С пшеном. К обеду не успеет, поздно мне сообщили про твой звонок, но на ужин полакомишься. А ты садись и рассказывай, всё рассказывай.

Сама прошла в кухонный закуток, но тут же отстранилась от запаха, исходящего от подтаявшей баранины. Неужели пропало? Даже в такие морозы?

Заслонила мясо от сына-внука, благо тот стал распаковывать гостинцы. Собиралась целая гора, хоть две свадьбы и три дня рождения проводи. Но только это всё равно сухомятина, а с дороги и в дорогу без горячего никак нельзя!

– Нель-зя, нель-зя, – подтвердил козлёнок, выжидающий подарок и для себя. Не может же быть, чтобы не запрятался в сумках хотя бы капустный листок или морковка...

А Анай не уставала корить себя: как не углядела за мясом, запах от которого уже перебивает благовоние можжевельника. С начала осени перекладывала самую мягкую вырезку до лучших времён, до гостей…

– Сынок, пройдись по людям, все хотят тебя видеть, – не пустила Маадыра к печи даже погреть руки.

Взяла их в свои ладони, подышала, согревая, как в детстве. Коснулась их щеками. Здравствуй, родненький. Вот и вырос: сначала младень, потом сопырник, агуня, балакунчик… Коновязь не успела состариться и завалиться, а мальчик уже – солдат! Трижды нажала на ладонь сына-внука. Обнялись, как заговорщики.

– Пройдись, пройдись. А я как раз со столом управлюсь. Веди всех, кто сможет.

Тот охотно и быстро согласился, наверняка соскучившись по землякам.

 

«Всех» набилось полный дом.

Общие посиделки в арбане редки, разве что кто-то свернёт с трассы в музей староверов или сами жители найдут силы устроить праздник в клубе. Для него выбрали самый большой в посёлке дом, перегородили закуток синей занавеской – вот и сцена. За ней обычно выстраивает сельский хор баба Чечек. Несмотря на врождённую хромоту, мечется вдоль певцов, громко стуча костылями по деревянному полу. Попробовали выстелить половички, да цепляется за края домотканых дорожек деревянными подпорками дирижёр. Того и гляди, растянется прилюдно на старости лет…

– Бабушка, разрешите угостить земляков? – дождавшись рассадки, Маадыр приподнял бутылку вина.

Спрос требовался: жители при переезде постановили соблюдать обычаи бывших хозяев, а те чтили сухой закон. Так что в арбане рюмку без разрешения дозволялось пригубить только тем, кому перевалило за восемьдесят.

– Сегодня можно, – вместо хозяйки разрешила Коммунист Коммунистович. В тувинском доме гость выше отца, но Чечек, перерезавшая при родах пуповину Маадыру, теперь на всю жизнь главнее всех в этих стенах. Как крёстная у русских. Пристукнула костылями, словно подписала дополнение в поселковый закон: – Можно! Лошади хвост не мешает, а выпивка дороге, – призвала для статусности самое священное животное, которому единственному дозволено доживать до естественного ухода.

Хозяйка, счастливая от полного дома гостей, уже разносила горячие, поджаренные на масле рубленые чебуреки – с шурпой так и не успела. Их вкусный запах напомнил Маадыру о протухшем мясе, которое старалась спрятать от него бабушка, и он поискал глазами, из чего умудрилась бабушка приготовить горячее угощение? Над печкой сушилась козлиная шкурка с белым пятном на холке.

Зачем!

Передал бутылку землякам, протиснулся к бабушке. Прикрыл от всех, обнял худенькие плечи под атласным халатом. Анай виновато опустила голову:

– Ничего, родной. Это просто еда. Вкусно и полезно.

– Вон сколько всего привёз...

– Ты идёшь на войну, там тебя могут убить. Я могу уйти в дальний путь, не дождавшись тебя. Всё житейское. Стол для гостей не должен заметить этого.

Она говорила вещи, которые в другой момент не произнеслись бы никогда, но оба понимали: одной молитвы и артыша-ладана для солдата на войне мало, там горе быстрее счастья скачет. Осмелилась погоревать о главном:

– Мечтала понянчить деток от тебя. Надобно уже.

– Понянчишь. Обещаю.

– Девушки хоть в твоей Москве есть?

– На каждом углу.

– А почему ж они такие слепые, если не видят такого, как ты.

– Надо искать половинку, а вокруг пока все цельные или четвертинки.

– Всё шутишь.

Хотела подольше задержать рядом внука, но гости ждали общего веселья. Староста привычно перехватила руководство столом и подняла рюмку:

– Маадыр, мы знаем, что ты у нас герой. Но что бы ни случилось на войне, помни: хвалить или ругать будут не солдата Маадыра, а тувинца. Твоя земля здесь, твои предки здесь, твоё имя навеки здесь, сынок. А мы тебя будем ждать и молиться. Оршеэ – помилуй!

Пригубив вино, подозвала виновника торжества. Отыскала в своих одеждах маленький синий тувинский флажок с всадником, парящим по небу навстречу солнцу, вручила под аплодисменты. Опершись на костыли, встала и набросила виновнику торжества на плечи и кадак – белый шарф, означающий светлую дорогу...

 

3.

У войны нет времён года.

Ей без разницы, солнце в небе или молния. Грязь под ногами или бархатная пыль. Снег сечёт землю или его самого подъедает весенний туман. А если ещё в солдатской «отдыхайке» звучит флейточка, то ни месяц, ни день недели уже не играют роли.

– Они разных размеров. Это самая маленькая – пикколо.

– Мужику если играть, то на трубе или барабане. А не в свистульку дуть. Я так думаю.

– Ну-у, товарищи! В музыке нет мужских или женских инструментов. Что из того, что я выбрал флейту?

– Историк, а чётки разделяются на мужские и женские? Дай посчитаю.

– Чётки – это не бусинки перебираешь, а читаешь суру из Корана.

– Не надо. Чётки и христианские есть. Вообще, молитва – это дыхательная йога по своему подбору слов и знаков. Не зря молитва лечит.

– Цыган, тебе-то откуда было знать из своей Молдавии про православные молитвы?

– От верблюда.

Тёрки в курилке прерывает майор Журавко, некогда служивший командиром сапёрной роты. Не успев особо устроиться в мирной жизни после увольнения, попал в первый невод мобилизации.

– Десантник – человек свободный. Куда его пошлют, туда он и должен хотеть идти. А вы – выберу флейту, выберу молитву. Купец, для чего шишки собираешь?

– Пусть будут…

Майор вообще-то полковой психолог. Из-за отсутствия свободных командных должностей назначен вытирать слюни великовозрастным дядям, оторванным от женских юбок и превращённым в «мобиков» – попавших под мобилизацию будущих героев СВО. Размытые обязанности, которые не знал, похоже, и Генеральный штаб, оказались благом для командира полка, позволяя ему затыкать «психом» все дыры. Тот самый начальник «куда пошлют», которыми так славна армия.

Пока чаще посылает он.

– В колонну по три – становись!

– Москвич! – поторопил Маадыр заговорившегося подчинённого. – Каждый раз отдельное приглашение?

«Ленушок, солныш, я перезвоню, у нас построение», – долговязый боец смахнул с экрана фото жгучей брюнетки и замкнул колонну. Не стерпел понукания:

– Наконец-то услышали, как кричит молодой марал.

Маадыр развернулся для ответа, но Москвич, опередив, пропел:

– «Голубые глаза наполнены солью»… – И тут же отгородился именем исполнителя песни: – Егор Крид.

На этот раз майор ударил кулаком в ладонь: ша! Будут вам на СВО и маралы, и голубые.

На освободившиеся в курилке места с сосен спикировали вороны: солдатики из года в год приходят и уходят, а они остаются. На двести лет вперёд. Хозяева жизни в военном городке – они. Надо только уметь терпеть, ожидая свой час. А он обязательно наступит, уж чем-чем, а болотом в армии никогда не пахло...

– К месту занятий, на «поле дураков», бегооооом…

Когда Черчилля однажды попросили поделиться секретом долголетия, тот усмехнулся: где можно было сидеть, я не стоял. Где имелась возможность идти – никогда не бежал.

– …Марш!

В армии бегают все и всегда! Из пункта А в пункт Б, между которыми, как правило, не существует асфальтовых дорожек. В лесах под Рязанью, где перед отправкой на фронт проходили тренировки мобилизованных, требовалось не просто добежать, но и не вывернуть ноги на корневищах. Гранатомётчик Вася Синяк берцами сорок последнего размера ломает, конечно, выпирающие коричневые косточки, но чертыхается и он. Даже худющий флейтист Женя с цветочной фамилией Незабудка, вроде и порхающий бестелесно над тропой, с благоговением вспоминает раздолбанную дорогу от дома до филармонии. А у него-то всего из груза, кроме пикколо в чёрном футлярчике, болтается на груди АК-74, пытающийся достучаться через бронежилет до души хозяина: дай передохнуть.

Услышал Журавко.

– Стой!.. Подравнялись! Бык ровнее брызгает, чем вы стоите. Десантнички, прости Господи… Тема занятий «Минно-взрывные действия». – Майор поднял, словно мышь за хвостик, за бикфордов шнур тротиловую шашку. Ею же и начал указывать цели на полигоне, на котором, как на истинном «поле дураков», постоянно что-то роют, прячут, пилят или взрывают: – Перед вами мост – взрываем к едрене фене! Рядом водокачка. Её тоже вдребезги! И так всё до границы с…

Черту, где требовалось остановиться русскому солдату, не определил даже Верховный главнокомандующий, поэтому майору пришлось довольствоваться учебной водокачкой посреди полигона. Но с угрожающим видом поинтересовался:

– Вопросы есть?

В ответ тишина, если не слушать дятла на засыхающей сосне, высоченным солдатиком примкнувшей к правому флангу взвода. Чёрно-белый фрак долбоносика совсем не подходил под камуфляж «мобиков», а значит, дятел никакого отношения к армии не имел и мог позволить себе игнорировать команды, добывая пропитание отработанными движениями: сначала сапожником примериться к гвоздику – тук, потом заколотить его по самую шляпку – тук-тук-тук-тук. В награду – личинка короеда.

А для бойцов ощущение, что от мирной жизни только дятел, охраняющий «поле дураков», и остался. Хотя нет, у майора пристёгнут карабинчиком к бронежилету плюшевый заяц. Выпучил стеклянные глазёнки, не понимая происходящего, трясётся заячьей душой на каждое движение. Скорее всего, дочь подарила при прощании на удачу, а тут его самого в пекло...

– Слышите, дятел стучит? Думаете, по сосне? Это он последний ваш мозг выклёвывает. Шаман, почему дерево сохнет? – вспомнил гражданскую специальность сержанта.

Маадыр ещё в первый день пребывания в лагере сканировал для себя полигон по первой же ёлочке. Побурение хвои на верхушке – шютте бурое, то есть осыпание иголок от грибковой плесени. Искривление веток – сосновый вертун. Усыхание нижних веток – грибы и насекомые. Перетяжка ствола – насекомые, опаление. Отмирание корней – проволочник. Это не говоря уже о лётных отверстиях жуков в коре дуба и бесчисленных ходов короеда под самой корой. Оставшиеся с осени опята на стволе – через три года дерево падёт, ствол будет разъеден изнутри порами грибов. Санитарную вырубку пора бы проводить на полигоне, если не хотят загубить лес.

Обосновать ответ не успел, майор вернулся к более жизненным и важным – военным проблемам:

– Почему бежали стадом баранов? Автоматы должны быть направлены «ёлочкой» во все стороны на случай возможной засады.

– Тук-тук, тук-тук-тук!

– Правильно, – вскинул Журавко голову к засыхающей верхушке сосны. – Хоть один умный в строю. Начинаем работу. Шаман, – обернул зайца к Маадыру. – Со своим интернационалом на мост. Довожу меры безопасности: если навернётесь, доктора с удовольствием покопаются в груде костей в вашем камуфляже.

Майору лучше не перечить. Он зол: уволившись из армии капитаном, загорелся заиметь хоть и в запасе, но майорские погоны. Оправдывал тщеславие юмором: старшего офицера хоронят уже военкоматы и непременно под ружейный салют! Ящик коньяка открыл путь к большой звёздочке, однако обмыть её бывший десантник не успел – грянула СВО. А в Указе о мобилизации непредвиденное: старшим офицерам, в отличие от лейтенантов и капитанов, призыв по возрасту определили на десять лет выше. И вместо пивка под телевизор новоиспечённый майор таскает плюшевого зверька по полигонам. Наука неизменна: не поминать даже в шутку салюты на собственных похоронах…

– Вжались в землю! На войне голову склоняют не перед иконой, а перед пулей, – учит майор на пару с зайцем уму-разуму тех, кто избежал предыдущих горячих точек и не имеет боевого опыта. Парадокс времени: Россия огромная, но воюют за неё одни и те же батальоны, одни и те же люди. Сегодня они опять на фронте, но вот запросили подмогу. А молодежь необстрелянная… – Если ума нет, приносите пользу хотя бы самим себе. Только пот сэкономит солдатскую кровь.

Маадыр с пришитым на шеврон летящим по небу всадником утюжит снег к металлическим фермам моста. Сзади долговязый Москвич отфыркивается от фонтанчиков снега, выбрасываемых ему в лицо из-под валенок сержанта. Москворотым так и положено, чтобы не кривили губы от своей столичной значимости.

Макс, надо отдать должное, сам старается не отбрасывать порошу, оберегая пухлые щёки ползущего следом омича Ермака. Тот чистюля, в военторге скупил все влажные салфетки и протирает каждый пальчик после прикосновения к чему бы то ни было – к ложке в столовой, к автомату на стрельбище, к топору на полигоне, к соседу в строю. Что первое закончится – салфетки или привычка? Скорее всего, сразу и то, и другое.

В какой последовательности ползут подчинённые дальше, Маадыр расскажет с закрытыми глазами. Наверняка даёт дубака молдаванин Цыган, хотя ни к молдавской нации, ни тем более к цыганам отношения не имеет, просто родители во времена Союза переехали в тёплый и винный край из Карелии. При движении есть лишь одно негласное правило – в цепочке со всех сторон должен быть прикрыт флейтист Незабудка: музыку надо беречь! Майор пообещал оторвать руки, ноги и головы всем, если кто-то позволит сломать взводный Цветок. Тыл прикрывает, подбирает отставших бывший сталевар какого-то завода в каком-то краю России. Из всех примет только шрам от ожога на щеке да самый странный позывной в полку – Ничей. Никто не дознался, откуда родом, какой национальности. Ни дать ни взять сирота казанская. Секретнее разведки…

Остатки взвода изображали в стороне рытьё траншей. Вот когда в солдате просыпается юный натуралист: ходы сообщения роются в обход каждого куста и деревца. Но не о защите природы забота, бойцам лень рубиться с корнями, которых под землёй как щупальцев у осьминога. Труднее солдатской доли жизнь только у полицейских и священников – одним нужно казаться вечно злыми, другим являть собой каждодневную благочестивость. В этой жизни лишь сапёры-десантники стоят особняком и вне претензий к будущей судьбе: не подорвёшься на земле, так парашют откажет в небе.

– Ленивым всегда много работы, – не забывал делать наблюдения майор за всеми группами.

Умные, особенно из числа завершивших задание подрывников, от греха подальше промолчали, не удержал язык за зубами лишь Синяк:

– Товарищ майор. А знаете, почему конская колбаса пахнет потом? Потому что лошадь всю жизнь под упряжью ходит.

Психолог отреагировал спокойно, прекрасно понимая, что никому никуда из лагеря не деться, а значит, обязательно появится возможность поговорить по душам со знатоком конской колбасы. Но свои знания в коневодстве продемонстрировал:

– Плохую лошадь вор не крадёт. Цыган, подтверди. А вот у командира всегда есть выбор поощрить подчинённого дополнительным нарядом вне очереди.

Перешёл к следующей теме занятия:

– У бойца каждая вещь должна быть подписана – майка, трусы, бушлат, обувь. Если разметает на кусочки или шмякнетесь о землю, чтобы знать, какому чудику что принадлежало…

– А как быть с ногами? На каждую ставить штамп?

Спрашивалось не из вредности: утром на занятиях майор с любовью демонстрировал мины нажимного действия, когда при подрыве ноги у манекена разлетались в разные стороны.

– Правильный вопрос, – поддержал любопытство майор, вместе с зайцем выискивая в строю умника. Каска Ермака вместе с щеками вросла в бронежилет, но в армии нет колобков, способных уйти от командира. Он – всегда умная и хитрая лиса.

Журавко подёргал у сибиряка бордовый резиновый жгут, притороченный к лямке бронежилета. «Медицина» не размоталась, лишив повода наказать хозяина за разгильдяйство.

– Последний анекдот. Сапёрный комбат приезжает в госпиталь: вчера боец Ермаков подорвался на мине, в какой палате лежит? – Ермаков? Который подорвался? В третьей, пятой и седьмой.

Грубоватые армейские шуточки – благодатная среда обитания сотен мужиков. И это лучше, чем розовые сопли. Но истина всё равно в другом, в попытке скрыть нарастающее с каждым днём напряжение перед отправкой на фронт. Больше всего они напрягают Женю Незабудку, вытащенного на войну практически из оркестровой ямы Брянской филармонии. При этом он, трогая отпущенную для солидности бородку, вскидывает губы: я ведь не слинял, я же не побежал! Никто не поехал из оркестра на войну, а я тут. С вами! Самое запоминающееся на его лице – именно губы, каждую свободную минуту укладывающиеся на мундштук флейты…

Во взводе у каждого своя история с призывом. Ваську Синяка привезли в военкомат с насиженного места у гастронома, где сшибал копейки на выпивку. Получив через месяц десятки тысяч рублей, первым делом скупил в Военторге весь одеколон. Комвзвода Брусникин, увидев гружёного стекляшками подчинённого, заулыбался таможенником, увидевшим контрабанду:

– Опаньки! И что это мы разгуливаем с сигаретой в зубах? – заглянул в пакет.

– Так это… сигарете всегда сестрёнка нужна.

Старший лейтенант не согласился:

– Кого-то придётся оставить сиротой.

Конфисковал пакет и продезинфицировал «Шипром» и «Сашей» вкупе с «Красной Москвой» туалет так, что новички спустя месяц продолжают путать его с парикмахерской.

Впрочем, самого старшего лейтенанта тоже призвали по случаю – вздумал подбивать клинья к любовнице военкома. Та послала его подальше, но ещё дальше попутавшего берега владельца автомастерской отправил военком, вызвав повесткой на сборы.

– Старший лейтенант Брусникин к сборам готов. Жду вас там же, товарищ подполковник...

Понятнее всех во взводе дагестанец Мурад, взявший позывной по школьной профессии – Историк.

– Мои ученики пошли на фронт. Мне, который учил их родину любить, дома сидеть?

Похоже, фраза вышла у него самой длинной за время пребывания в лагере. Мурад предпочитал молчаливое одиночество с перебиранием чёток, и оставалось удивляться, как он уживался среди детей в школе. Или армия дала возможность отдохнуть-отмолчаться за прошлую жизнь?

В отличие от Незабудки, борода у Историка росла быстрее, чем кипятится на костре чайник. Начальство первое время пробовало заставить его бриться утром и вечером, но потом махнуло рукой – смотри за собой сам.

Из кадровых офицеров в полку оказались только командир и начальник штаба. Остальные – запасники, отставники или «незабудки», вчера ещё о погонах и о войне не помышлявшие. Только у судьбы, похоже, нет личной стоянки у комфортного пирса, и первая волна мобилизованных уже стоит в строю и слушает майора. И дятла. И по команде ползёт к местам подрыва, чертыхаясь от вкрапленных в снег сосновых шишек, попадающихся под локти и колени.

– Чей зад торчит? Москвич, он тебе больше не нужен? Чем на Арбате будешь крутить, если отстрелят? Вжались в снег, как в любимую женщину.

– Так-так. Так-так-так.

Майор наверняка заплатил чёрно-белому провокатору за напоминания о женщинах, особенно после двух месяцев разлуки с ними. Маадыру, правда, стук дятла напомнил топот козлёночка по полу у бабушки. Как же давно проходил прощальный обед всем посёлком!

На еду и здесь грех жаловаться, кормят как на убой, не перед отправкой на фронт будет сказано. В столовой Журавко вообще собирает у соседей тарелки с едой, фотографирует переполненный поднос и отправляет снимки жене – вот как жируем! После фотосессии оставляет себе овощи и чеснок, горкой лежащий на раздаче рядом с компотом. Вариантов сбросить вес психологу всего два: меньше есть или больше бегать. Бегать майорам уже не хочется, для этого есть солдаты. За питанием издалека следит жена, но психологу ли не обмануть её даже в прямом эфире? Это на «гражданке» за фитнес надо платить, а тут за это же самое Министерство обороны само доплачивает…

 

...И мост, и водокачку «взорвали» без проблем. Несколько замечаний сделал дятел, но уже без майора, которого сменил отыскавшийся после ночи комвзвода. Но когда хрен был слаще редьки?

– Выдвигаемся к месту следующего занятия – парашютной вышке, – сжимал кулаки и желваки Брусникин, явно недовольный результатами самоволки. – Перед прыжком все кричат «Слава ВДВ!». Дальше или шагаете вниз сами, или с помощью пинка под зад. Но десантным войскам всё равно – слава!

– Или – Вася, – оскалился Синяк, вспомнив из времён Советского Союза присказку про лозунг «Слава КПСС – Славе слава».

Зря закусился: юмор не остался без внимания и на этот раз:

– Все Василии – выйти из строя!

Шеренгу покинули трое, даже Ермак, чья фамилия перекочевала в позывной, а имя, кроме писаря, уже никто и не помнил. Они и получили команду нести к парашютной вышке автомобильное колесо, приготовленное для дымовой завесы. На войне умирают, конечно, в одиночку, но ответственность за любые прегрешения всё равно коллективная.

– Синяк, ты идиот! Тебе сидеть в туалете и кричать «Занято!», – пнул благодетеля Ермак. Вообще-то ему больше подходил позывной Гиббон, потому как ходит даже в строю исключительно «правая рука-правая нога». А тут бежать по узкой тропе…

– За мной бегом – марш!

Лейтенанты бегают быстрее майоров, отчего пункт «В» более ненавистен.

– Я сказал – нести, а не катить! – не давал юмору покинуть армейский строй взводный. Впрочем, в армии и без него всегда круглое толкали, квадратное катили.

До парашютного городка добежать не удалось: растопырив тараканьи лапы, над дорогой завис дрон.

– Противник справа! – бросил старший лейтенант подчинённых на операторов, управляющих «птичкой». А десантникам поди плохо порвать в клочья врага при численном превосходстве.

В солдатиков, безмятежно пыхтящих сигаретками, воткнулись два десятка автоматных стволов. Брусникин пальчиком потребовал у пленников пульт управления, те попытались возразить, но угрожающе звякнули затворы: за командира забросим вместо дятла на сосну!

Получив игрушку и приноровившись к управлению джойстиками, старший лейтенант поднял квадрокоптер над деревьями, увёл его в сторону военного городка. Не позволяя никому заглянуть в экран, подвесил «птичку» над местным кафе. Высмотрел идущих на обед женщин. Встрепенулся:

– Перекур тридцать минут.

Лейтенанты точно бегают быстрее майоров: «птичка» ещё не успела вернуться к истинным хозяевам, а сосны уже заштриховали его фигуру. Не комвзвода, а свободный углерод – где хочет, там и бывает…

– Занятный у нас начальничек, – вздохнул Синяк, усаживаясь с Васьками на колесо. – Надо коллективное завещание за него написать: похоронить у входа на кладбище. Под вертушкой, чтобы и после смерти под юбку каждой бабе заглядывал. Навоюем с таким. Угу, да.

Только кто же загробным голосом вещает о будущем перед отправкой на фронт? Соседи по колесу спихнули дурня в снег, а настроение перебил Незабудка, в освободившуюся минуту продолживший обучение сержанта:

– Вот так губки вытягиваешь, вот так. Дуй!

Под шипение и присвист новоявленного духовика рядом с привалом плюхнулась Бабой Ягой на живот «птичка». Операторы вытащили её за шиворот из снега, начали зыркать по сторонам, выискивая пути отхода.

– Смотри, – флейтист выпростал свои губы-ниточки, уложил их на чашечку мундштука. Хватанул воздуха и курочкой принялся клевать перед собой невидимые нотные зёрнышки. Из них полилась умиротворённая музыка, под которую, как под дудочку пастушка, послушно поплёлся за хозяевами вновь поднявшийся над просекой квадрокоптер.

Десантники в ожидании взводного натаскали сухих веток, разложили костёр. В выигрыше оказались Васьки, вольготно расположившиеся перед огнём на колесе, остальные переминались на ногах или довольствовались сидением на корточках. Служба для солдата идёт не только во время сна, но в ещё большем блаженстве при отсутствии командира.

– Ермак, оставь на затяжку.

– Вот я удивляюсь нашему Купцу. У самого целое Подмосковье сигаретных ларьков, а он стреляет бычки.

– Потому и ларьки, что стреляет. Угу, да! – вывел формулу успешного бизнеса Синяк. – Хорошие учителя были.

– А у нас в Махачкале поставили первый в мире памятник русской учительнице, – попросил не трогать профессию Историк.

«Ленушок, роднуш, да не волнуйся ты. Не отвечал, потому что занятия», – Москвич занялся привычным увещеванием жены, не обращая внимания, что разговор влетает в чужие уши.

– Выдыхай в прорезь, – на молодожёна не обращал внимания только флейтист, продолжая измываться над сержантом, взводом и сидящими на ветках снегирями. Несмотря на «пивные» животы, те легко сгибались в три погибели и выклёвывали из веточек под тоненькими ножками вкусности. Чем не ресторан с живой музыкой на свежем воздухе! В отличие от дятла, не перебивали они и мужские разговоры. – Верхняя и нижняя губа каждая должна рождать свой звук. Прессом выдавливай изнутри воздух, животом работай...

– Композиторы, заткнитесь, а? Дайте Москвича послушать, – попросил Ничей.

– А я со своей плохо расстался, – вдруг ни с того ни с сего поделился проблемами семейной жизни Купец. Скорее всего, музыка вкупе с воркованием молодожёнов всколыхнула воспоминания, в которых он чувствовал свою виноватость. И вот перед боями вызрело желание то ли повиниться перед женой, пусть и заочно, то ли оправдать себя. Невысказанность бередила душу, она тоже выглядывала из прошлой жизни, которая вдруг оказалась невероятно дорога.

– Расставаться надо без злобы, – Ермак, грея над огнём выскобленные снегом, как наждачкой, руки, попробовал поучить семейной жизни сослуживца.

– Так заколебала ревностью, – всё же оправдался, но без злобы, обладатель сигаретного ларька на каком-то рынке в Подмосковье. – Перед отправкой подошли к озеру уток подкормить. Подплыла одна уточка, селезень куда-то, идиот, отвлёкся. Даже в этом попрекнула – такой же кобель, одну оставляешь…

Степень доверия к семейной тайне на этом закончилась, да и не проявилось у окружающих особого интереса к чужим воспоминаниям. А скорее, щадили что-то своё, потаённое и в чём-то похожее: из гражданской жизни, несмотря на домашние неурядицы, веяло уютом. А угли в собственном костре нельзя доверять ворошить чужой кочергой. Война нынешняя хотя и считается войной позывных, но у каждого солдата есть собственное имя. Вон Цыган, третий Василий на колесе, кутается в воротник с носом, молдавские глазки остекленели на морозе.

– Цыган, как тебе русская заграница?

– В Европе теплее.

– О-о, мы ещё и по Европам покатались? – не поверил Синяк, наверняка дальше гастронома никуда не отлучавшийся. Хотя не с первого же класса попрошайничал, какая-то биография же имелась…

Молдаванин на иронию не отреагировал, остался сидеть недвижимо. После прозвучавших семейных драм беседа не клеилась, а морозец крепчал. Без разговорной толчеи он всегда ядрёнее, и Синяк, удивляя телевизионными познаниями, подтолкнул беседу дальше:

– По Шенгенской визе?

– По фронтовой карте.

Выбор между Шенгеном и военной картой слишком был противоположен, и все обернулись – рассказывай.

– И куда вывела? – попросил уточнений Историк, которого любопытным делала профессия.

– В Берлин. К рейхстагу.

Сопоставить Великую Отечественную с войной нынешней оказалось сложновато даже учителю истории, но на этот раз молдаванин сам не стал томить:

– У нас в Кишинёве отряд поисковый был. Поднимали останки бойцов. У одного из солдатиков прочли медальон, нашли родственников в Туле. Те попросили привезти прах. Кости хорошие оказались, кофейного цвета, хотя солдат оказался из штрафников.

– А какие ещё могут быть кости? – не упускал ни одной возможности уточнять незнаемое Историк.

– Белого цвета. Такие надо зарывать обратно в землю и отмаливать человека. А туляка приняли решение доставить на родину. Границы уже были закрыты, ехать пришлось через Европу, Польшу, Беларусь. Вот и решил завезти бойца к рейхстагу, до которого тот не дошел в 44-ом.

Неизвестно, сколько бы стояла над поляной тишина, нарушаемая лишь треском сучьев в костре да тихой мелодией флейточки, если бы не Купец. Он что-то подсчитал в уме и с удивлением сообщил:

– Мужики, а ведь мы все родились в Советском Союзе. Мы с вами, чёрт побери, последние оттуда. Получается, что это СССР защищает сейчас Россию. Дела…

Каждый попытался окинуть время от дружбы народов до войны с некогда братской Украиной. Не выходило. Шёл сбой в сознании.

– Хорошо, если кто-то и нас вот так найдёт и развезёт по домам, – помечтал о более житейском Синяк.

– Идиот! – вторично выпихнул в снег соседа Ермак. Вернулся к совсем безобидному: – Тувинец, твоим воем только духов вызывать.

– Причём злых!

Накаркали: у костра вырос Брусникин. Стёр шапкой светящийся на солнце ореол из бусинок пота на стриженой голове, перерезал взглядом каждого, кто попался в прицел глаз. Рейд в кафе, судя по всему, результатов не дал, и «птичка» уже через минуту снова наблюдала бег пятнистой десантной гусеницы с автомобильным колесом на хвосте.

– О-о-о, – стонал Синяк, не умещаясь на тропе и проваливаясь в снег глубже остальных. – Хоть бы побыстрее или по домам, или на войну.

 

4.

У войны любимая дорога – узкоколейка, не дающая никаких шансов увернуться попавшемуся навстречу солдату!

Для прибывшего на фронт пополнения сделалось исключение: новобранцев встретила свадьба, где танкисты бережно покрывали покатые плечи своих Т-72 белой фатой. Похлопав «невест» по не менее покатым аппетитным бокам, заводили их на ночь в капониры-горницы. У новобрачных из-под вуали торчали перебинтованные носы орудийных стволов, но то списывалось на маскировочный макияж, а не спор за чужих женихов.

«Ленушок, чудушко, да какие могут быть тут женщины! – прилюдно обманывал жену Москвич. – А вот связь точно пропадёт...».

Разлуку с домом обещало компенсировать свадебное угощение: из подскочившего тылового фургона с развевающейся от скорости маскировочной шевелюрой два шустрых солдатика принялись разносить термосы с кашей и чаем, лотки с белым хлебом. Батоны перевернулись при тряске, но тут уж закон войны: быстрее едешь – живее будешь. Где-то вдали уже пыталась присоединиться к свадьбе чужая артиллерийская дискотека.

«Дураш ты, если так думаешь. Отбой!» – Москвич, наконец, отключил связь с домом.

Вовремя: к новобранцам приближался командир морских пехотинцев, чьи позиции и занимали десантники. Кроме блиндажей и окопов морпехи оставляли в назидание и деревянный щит посреди лагеря с надписью «Место для хранения ваших смартфонов», к которому гвоздями было прибито с десяток аппаратов. Наглядное пособие про уязвимость звонков, засекаемых висящими над Украиной американскими спутниками. А уж кому они передают координаты, за пояснениями даже к Маадыру ходить не требовалось: шепчет-шаманит, разрывая белый тувинский шарф на полосочки и повязывая их на руки уходящим на позиции подчинённым – и оберег, и распознавание «свой-чужой».

– Стреляй каждого, кто поднял автомат в твою сторону, – щупленький морпех с чёрным котом на плече, вместе с командиром передающий окопы новичкам, поучал попавшегося на пути Синяка.

– Так нам бы лишь бы… И мы тогда ого-го! – тот вытягивал шею, пытаясь заранее и выглядеть опасность, и продать себя подороже. Да только опоздавшим на свадьбу никогда не выпадут удобные места за столом и им не предоставят первый тост, их удел слушать остальных. Да и на шапчонке морпеха всё уже было вышито зелёной нитью: «Дай Бог каждой такого, как я». Не посоревнуешься, не у магазина, где всё знакомо и понятно. – Как звать-то?

Новый знакомый усмехнулся, демонстративно повернулся другим боком с очередным шевроном «Министерство не твоих собачьих дел». Ни дать ни взять ходячий холодильник в наклейках. Но «магнитик» красовался больше для прикола, потому что ещё ниже шла надпись «Специалист по решению неразрешимых проблем».

– Имена наши Бог знает, они написаны на небе. По ту сторону прицела, – обладатель ефрейторской зелёной лычки на погоне указал автоматом вверх, наверняка повторяя чьи-то красивые слова. Приподнял плечо с котом, представил сначала его:

– Боцман. Наш барометр. Видишь, прячет нос в живот и распускает хвост? К морозу и метели.

Уселся в протёртое кресло рядом с укрытой масксетью столовой с самодельной табличкой «Вкусно – и точка», появившейся назло санкциям и сбежавшему из страны «Макдональдсу». На фронте, как говорил Журавко, ни одно иностранное слово не прижилось, всё только на русском языке. Значит, и победа будет звучать на русском. Дожить бы только…

Ефрейтор перетянул вальяжного кота с плеч на колени, заглянул в стоявший рядом казан. Потрогал ладонью остатки плова. Остался недоволен подогревом, вытащил из рюкзака банку тушёнки. Растопырив пальцы, вспорол ножом блестящее клеймёное темечко. Лезвием зачерпнул розовый, в крапинках белого жира и прилипшим лавровым листом кусок мяса: боец с ложкой на войне непобедим, а уж с сухпайком – практически бессмертен. Первый кусок протянул Боцману, тот нехотя лизнул подношение – надоела ваша тушёнка. Ефрейтор уговаривать не стал, поел за двоих.

Утолив голод, снизошёл и до ответа на первый вопрос:

– Тут, на земле, мы живём по позывным. Ветер. А это Боцман, – прошёлся, как по струнам, по усам прижившемуся на коленях коту.

– Угу, да-а, – засмущался своего имени Синяк.

Он уже пожалел о глупости, что записался в ротный список позывных по магазинной кличке. Думал, хаханьки, а тут война уже распределила всех и на небе, и на земле. Станешь ненароком героем, позора не оберёшься с таким погонялом. Хотя молдаванин Вася по старому цыганскому фильму Будулаем назвался, но его кроме как Абалдуем никто не кличет. Маадыр закрепил за собой позывной Лишайник, а прижилось Шаман. Жизнь сама расставляет акценты.

– Стрелкотни особой нет, но и особо не высовывайтесь, на той стороне начал работать бессмертный.

– Тоже позывной?

– Снайпер. Уже двух наших бегунков задвухсотил. Думает, что неуязвимый. Вернёмся – отправим на встречу к Бандере прямым галсом. Так что, если хочешь жить – не мельтеши или сиди со спущенными штанами.

– А это зачем?

– Кодекс чести у них, у снайперов – не стрелять по медсёстрам и справляющим нужду.

Полк обустраивался напротив засевшего в лесополке хохла. К фронтовой терминологии десантники привыкали по мере приближения к окопам, где лесополоса звучит как лесополка, снаряжение переходит в снарягу, которая размещена в располаге, окоп – всего-навсего точка «Ноль». А противник – да, просто хохол! Или немец. Или ВСУки. Никто не виноват, что такую аббревиатуру своей армии дали.

Из недостатков из видимого вылезло только то, что на ногу Маадыра не нашлось сапог маленького размера, да остались пустыми подсумки для гранат – не подвезли вовремя. Хлебопёки оказались шустрее вооруженцев, проскочили между дронами. Но солдату за счастье не только поесть до отвала, но и запастись, как леденцами, гранатами. Живой пищу раздобудет…

– Ладно, черепашки. Гальюн – зюйд-вест, хохол – прямо по курсу, стоять на якоре здесь, – морпех, не отрываясь от еды, указал растопыренными пальцами себе под ноги. Не заметил, что Синяк уже уступил место подошедшему Журавко и ефрейторские указания отдавались майору.

Обнаружив начальство, объясняться по поводу «черепашек» не стал. Отложил тушёнку, смахнул на землю кота, фокусником вытащил, словно из-за уха, а на деле из кармашка на каске, сигарету. Не спеша прикурил, демонстрируя правоту, и только после этого от греха подальше заторопился к БТР, собиравшему остатки морпехов для вывоза в тыл. К бронетранспортёру, словно телка на верёвочке, цепляли и уазик с выбитым глазом-фарой. Вывернутые внутрь колени передних колёс подтверждали истину, что на войне железу достаётся не меньше, чем человеку.

Маадыру уазик напомнил бабушкиного козлика. Сделав крюк, прошёл рядом с ним, ласково похлопал его по металлическому лбу. По пути смахнул прилипшие комья грязи и с крыши некогда зелёного «жигулёнка», непонятно с какой стати затесавшегося в боевые порядки. Спустился в траншею, за ночь тронутую седой щетиной инея. Оглядел выделенный отделению сектор стрельбы, в центре которого торчали на нейтральной полосе металлические кости выгоревшего польского бронеавтомобиля. Он наверняка мечтал доехать если не до Москвы, то хотя бы Луганска, но украинская распутица всосала его в грязь по самое брюхо. Может, и выбрался бы, и продолжил рывок, да на его погибель оказался на его пути в лесополке гранатомётчик. Кто, чей, откуда, почему – то осталось тайной «серой зоны». Скорее всего, увидели враги друг друга одновременно, одновременно и открыли огонь. И одновременно замолчали. По крайней мере, ни из лесополосы, ни из пикапа никто после стрельбы не вышел…

В траншее на краешке пулемётного гнезда подброшенным кукушонком лежал Журавко. Майор отрешённо смотрел поверх окуляров бинокля, и стоящий рядом у пулемёта Ничей мимикой предупредил: лучше не трогать. Юмором, как под Рязанью, от обладателя зайца с прибытием на фронт не пахнет, но это ещё хуже для подчинённых.

Майор, как и положено в армии, тронул подчинённых сам:

– Дома не обстреливать!

Ближайшее село отделяли две лесополосы, нашпигованные хохлом и изрытые укреплениями, пехоте до него ползти и ползти, но психолог посчитал нужным дополнительно пригрозить:

– Я сказал!

Побарабанил пальцами по затылку автомата, поправил на карабинчике потерявшего в переездах стеклянный глаз зайца. Прошептал «Эх, Украйнушка» и пошёл дальше по траншее. Отфутболил попавшуюся под ноги банку из-под окопной свечи, обернулся на сержанта: мне, что ли, наводить в твоём хозяйстве порядок? На войне цивилизация в большинстве своём складывается из нор, окопов и блиндажей, но обустраивать для жизни надо и их. Закон хлебопашца: завтра помирать, а рожь сей.

Маадыр не погнушался убрать за морпехами отслужившую посудину, улёгся на освободившееся после майора место, огляделся. Поле перед окопами припорошено снегом, гуще по бороздкам прошлогодней пахоты. Три водяные проплешины в низинах блестят льдом. Это у них в Туве снега ещё по колено, а тут первый же солнечный день ухватит весну за хвост. Распутица для солдата вообще-то благодать, в атаку не ходить, война переходит к артиллерийским дуэлям. В этом своя выгода: освободившиеся снарядные ящики идут и на лежаки, и на тумбочки, и на укрытия, и на растопку. Главное, выцыганить у пушкарей тару в числе первых. В ненастье и не всякая «птичка» поднимется в небо…

– Что начальство? – поинтересовался более конкретными вещами Ничей.

Новостей от командиров до сержантского уровня доходит с гулькин нос, они отсекаются от лишних ушей на батальонных, ротных и взводных подступах, и Маадыр лишь кивнул в сторону врага:

– Быть готовыми. Слушай, а ты чей всё же будешь? Не для протокола. Интересно и… на всякий случай.

Последняя фраза на войне слишком конкретна, но Ничей, потерев в раздумье шрам, тем не менее согласился поделиться биографией:

– Поволжье, – обозначил место проживания, но ткнув в белый свет как в копеечку: того Поволжья – пять Германий, а в дельте Волги ещё три Прибалтики утонут, даже не успев подать сигнал «SOS». – Я просто дал слово директору завода не светиться.

– С чего такие тайны?

Ничей скосил глаз на сержанта, перевёл взгляд за ствол пулемёта. Игры в секретность, если и были, кончились. Пора и впрямь кому-то доверять тайны. На тот самый «всякий случай», которых на войне, как блох на собаке.

– Завод наш оборонный, но по каким-то причинам не попал под санкции. А половина машин в цехах зарубежные. Если узнают, что рабочие пошли на СВО, спохватятся, перекроют кислород. А это запчасти. Оно нам надо – останавливать производство во время войны?

Ответа не требовал, продолжил сам:

– Наших заводских уже двое погибло. Хоронили без памятников и салютов. Вроде обидно, в городе многие недовольны замалчиванием, наиболее рьяные патриоты внесли руководство завода в число ждунов. Но, как говорится, есть у Родины тайны, которые умирают вместе с солдатом. Так что всё для блага Отечества, даже в ущерб репутации. Я так понимаю.

– Но у тебя наверняка бронь от мобилизации, раз на оборонку работал.

– А я сам пошёл. Деньжат поднакопить.

Хотел что-то добавить лукавое, уже и глаз прищурил, но раздумал. О слишком серьёзном только что говорили, не низвести бы государственные дела до солдатских баек.

Однако удерживать новость в секрете оказалось сложно, вокруг и впрямь слишком много пустых гильз, словно облачивших бруствер в бронежилет.

– Вообще-то я сирота. Это как бы моя национальность.

– Не замечал раньше жадности у сирот.

– Ещё какая! В интернате, где рос, крыша прохудилась. Вот заработаю – и залатаю…

Улыбнулся: обманули дурака на четыре пятака!

В траншею сзади просыпалась земля, вслед за ней на «ноль» спрыгнули взводный, бородатый комбат морских пехотинцев с шевроном Спаса Нерукотворного на бронежилете и облачённый в новенький, ни разу не стиранный камуфляж офицер с мелькнувшими орденскими колодочками под распахнутым бушлатом. Наградами в окопах никого не удивить и не испугать, значит, из числа гастролёров, желающих отметиться на войне, взять справочку и улизнуть обратно в Москву получать медаль участника спецоперации.

Гастролёр привычно вскинул бинокль полюбоваться пятикратно увеличенными пейзажами. Переместил его на две риски в зеленоватых иллюминаторах вправо от пикапа. И тут же заорал:

– К бою!

Морпех схватился за свои окуляры, но обзор перекрыл разрыв «польки» – бесшумного польского миномёта. Бутоны, словно подземные гейзеры, один за другим стали вырываться из ближней водяной проплешины. Бойцы втянули головы в плечи, став похожими на тех самых черепашек, упомянутых ефрейтором.

– Подловили, гады. Срисовали, – морпех бросил ствол автомата на рогатину, воткнутую в гребень бруствера. Аккуратисты эти морячки, обязательно надо им уложить оружие на блюдечко с голубой каёмочкой, лень протереть после боя. – Ждали, ждали пересменку.

В промежутках между миномётными разрывами на подмогу командиру подкатился Ветер. Передёрнул затвор перепаханной шрамами ладонью:

– Эх, пальцы как карандаши. Ни за горло гадов не схватить, ни за грудки.

– В укрытия! – прокричал вправо-влево морпех, предполагавший, что «мобики» должны были это сделать при артобстреле сами, без понуканий. Ведь чему-то же должны были научиться в Рязани!

Больше всего команде обрадовался Брусникин, с которого снималась ответственность за начавшийся бой. Счастье, что моряки не успели уехать! Они знают, откуда что ждать. Что делать. А он взамен отремонтирует их колченогий уазик, не из такого фарша после аварий конфетки в мастерской делали…

Мины, не найдя для себя ничего вкусного в чистом поле, переместились к траншее, принялись топтаться по ней грязными сапожищами с высокими мушкетёрскими ботфортами разрывов. Но ходы сообщения для того и роются зигзагами, чтобы даже шибко умные польские дурочки не могли заслать сватов к суженым-ряженым, на войну снаряженным. Особо настырные осколки летели к бойцам даже в «лисьи» норы, стучась в дощатые дверцы. Да только зачем непрошеные гости закоренелым холостякам, на венчание со смертью не согласным?

На зазывный стук вылез лишь гастролёр, оказавшийся в одном закутке с Синяком. Гранатомётчик не то что выпихнул своими ножищами лишнюю душу, но получивший очередной удар коленом под рёбра залётный гость в паузе между разрывами сам псом из конуры вышмыгнул на волю.

Похоже, вовремя: оставленный в наблюдателях сталевар забыл про оружие, заторможенно глядя на лесополку. Из неё веером раскладывались козырными тузами по полю, как по игровому столу, пикапы. Подмёрзшая землица походила на панцирь крокодила и держала вес машин, не давая увязнуть в грязи. Аллюр, два креста! Тактика, отработанная ещё Петлюрой и батькой Махно в гражданскую – вклиниться между соседними батальонами, промчаться по тылам, сея панику. А следом – удар основными силами.

– Дай! – отринул застывшего в ступоре пулемётчика гастролёр. Распахнутые полы бушлата хлопали ему по груди, словно крылья рождественского гуся, и он рывком сбросил его с плеч.

Выпущенная длиннющая очередь показала наступающим: мы на месте и ждём ваши пресловутые тачанки. Встряхнула она и десантников: ничего страшного при наступлении врага нет, статистика потерь при обороне неизменна с времён Очакова и покоренья Крыма – один к четырём наступающих. Кто-то захотел удостовериться в этом на собственной шкуре?

На пулемётчика неодобрительно глянул из соседнего окопа лишь морпех, выработавший выдержку подпускать современные тачанки на гарантированный убойный выстрел. Увидев на куртке гостя, кроме орденских планок, ещё погоны с полковничьими звёздами и две жёлтые нашивки за ранения, прикусил язык. Всё же пренебрегать воинскими званиями, тем более в боевой обстановке, не дозволено даже ефрейтору из Министерства собачьих дел.

На выстрелы вынырнул из укрытия Маадыр. Словно на новогоднем утреннике, когда детей ставят на стульчик прочитать стишок, вспрыгнул на снарядный ящик. Поддержал пулемёт автоматной очередью. Выстрелил, скорее всего, в пустоту, но новобранец превращается в фронтовика именно после первого выстрела.

Передний край распоясался огнём в охотку и с неким облегчением, потому что подпускать врага слишком близко – это надо иметь закалённые в предыдущих боях нервы. Тренировки под Рязанью, конечно, хороши, но на свадьбе главное блюдо не оливье и даже не шампанское, а торт. Сегодня его пытается выкатить на своей тележке противник.

– Мне нужна ваша злость, десантура! – прокричал морпех среди выстрелов. – Не жалеть никого, беречь себя и патроны!

– Сейчас, сейчас, – шептал Ермак, пытаясь передёрнуть затвор. Требовалось всего лишь опустить вниз флажок предохранителя и дать ход затворной раме – в автомате всё просто, как в деревенской калитке. Не доходило, забыл, всё переклинило. И не в оружии, а в мозгах. – Да что же это такое! Мурад! – позвал на помощь дагестанца. Совсем как учителя в школе.

Позывные – для посторонних и радиообмена, для своих никуда не исчезли имена, и они всплывают в самый критический момент.

Историку хватило одного взгляда, чтобы исправить ошибку двоечнику:

– Предохранитель!

Царапая кожу, Ермак опустил пластинку вниз, передёрнул затвор, нажал курок. Ура-а-а-а-а. Ура-а, Ура-а, – перешёл с длинной на короткие экономные очереди Сибиряк! Держись, хохол! Сибирь трогать нельзя.

Дагестан трогать нельзя – ура-а, ура, ура-а-а-а, в такт выстрелам подрагивали на запястье бусинки чёток…

Кто на Москву руку поднял? Ура-а-а-а-а-а!

Тува никогда не шиковала: ур-у-ур-ур-у. Ур-ур-у! Первым делом надо думать, что кушать завтра…

– Братцы, задача простая – всадить этим засранцам в хвост и в гриву! – вместо штатного психолога поднимал десантникам дух Спас Нерукотворный. Сам Журавко, бильярдным шаром ударяясь о бортики траншеи, только бежал в эпицентр боя с позиций соседнего взвода. А вот от голоса командира и впрямь солдату уверенность, что всё под контролем.

Однако есть на войне ещё более страшная минута – это остаться в бою без оружия. Лишённый пулемёта Ничей вместо того, чтобы вжаться в дно траншеи, принялся мотаться по ней за спинами стрелявших. Лишь бы не стоять на месте! Лишь бы ты в чём-то участвовал! В итоге не мог не налететь на высунувшиеся из окопа ноги Синяка в грязных сапогах.

– Ё-ё-ё-ё!

Каска сорвалась с головы заводчанина и улетела искать укрытие уже для себя, споткнувшийся же хозяин в полёте протаранил оголившимся лбом перекрученный проволокой стояк на изгибе траншеи. Из рассечённого лба хлынула кровь, но метнувшийся к пулемётчику морской ефрейтор принялся зачем-то рассупонивать сталевару лямки бронежилета.

– Бессмертный, сволочь! Чахлик Невмерущий…

Сорвал с броника бледно-розовый жгут, перехватил им предплечье раненому. Отработанная, ставшая классической очерёдность медицинской помощи на французский манер «жопэ» – жгут-обезболивание-перевязка-эвакуация. Всадил раненому через брюки в бедро промедол.

– Что? – разомкнул ставшие сухими губы пулемётчик. Неизвестность на войне страшна вдвойне, если касается тебя лично.

Ефрейтор рвал зубами серый медицинский пакет, а когда он разложился ватным бутоном, полез с ним к ране.

– Ещё! – приказал оглянувшемуся Маадыру.

Сам, стряхнув с «карандашей» капли чужой крови, посчитал свою миссию выполненной и вернулся в окоп: стрелять с изувеченной рукой оказалось сподручнее, чем крутить бинты. Снарядный же ящик словно ждал своего звёздного часа, чтобы оказаться постаментом для солдат-коротышек.

Но теперь занервничал Маадыр. Даже не от вида крови подчинённого, а от неведения, что творится за бруствером: во время боя солдату и двух глаз мало, а на дне окопа вообще нулевой обзор.

– Не спи, Сеня. Нельзя!

Наступающий враг не так страшен, когда его видишь. Но как доверять свою жизнь другим?

– Сейчас доставим к медикам.

Что сделает изувеченный морпех, не умеющий перезаряжать быстро магазин?

– Потом чтобы во взвод вернулся.

А кровь сталевара уже пропитала и его перевязку…

– Не спать! – посчитал нужным вклиниться в советы и Журавко, наконец прикативший себя вместе с зайцем под огонь. Талисманчик забился под броник хозяину, даже единственным глазом не желая видеть происходящее. Ещё утром место службы казалось раздольным и безопасным, как «Поле дураков» под родной Рязанью…

– Всё обойдётся, держись, – теперь уже на пару с майором успокаивал пулемётчика Маадыр. Из медицинской подготовки, кроме «жопэ», помнил и второе главное – не давать раненому закрывать глаза. Потянулся рукой к его дрожащим векам, чтобы поднять их, но в итоге просто потрогал лоб. Не холодный и не горячий. Уже хорошо. – Тебе нельзя двухсотиться, директору обещал.

– Нельзя, – согласился раненый. – Но хорошо… что ранило, – вдруг попытался улыбнуться. Вышло больно, и изображение счастья померкло. Но договорил главное: – Это мне теперь… три миллиона.

– Дурак! – оценил мечту майор, затягивая узлы от новых бинтов поверх одежды.

– Не… в моём интернате… крыша прохудилась. Пошлю… Перекроют… Хорошо, – в перерывах между пулемётными очередями и пульсацией боли пояснил Ничей причину своего желания разбогатеть. Выходит, он и впрямь ничей не только по работе и позывному, но и по жизни?

– В «Жигули» и к медикам! – нашёл минуту отдать распоряжение морской комбат.

Из подчинённых у него остался только ефрейтор, тот и спрыгнул с новогодней подставки обратно к раненому. Не теряя времени, набросил его живую правую руку себе на плечо, оглянулся – кто со мной?

Пулемётчика обхватил с другой стороны майор. Теснясь в узкой для троих траншее, потащили раненого к ступеням, выходящим с тыльной стороны к заляпанному грязью «жигулёнку». Значит, держат легковушку для обманки – на задрипанную гражданскую машинку, петляющую по сельским дорогам, кто станет тратить снаряды за миллион долларов?

Встряска помогла очнуться пулемётчику, но глаза закрылись теперь от боли.

– Ничего, ничего, – твердил семенивший рядом Журавко. – Вытащим.

– «Груз 200 – мы вместе», – невпопад вспомнил надпись на одном из шевронов у медиков и Ветер: надо не забыть и заказать себе в память о погибших друзьях. Не война, а конкуренция дизайнеров.

– Думай, что говоришь, – оборвал майор говорливого морпеха. Поймал и себя на том, что от юморного настроя, которым сам щеголял под Рязанью, у него самого мало что осталось. Может, со временем вернётся. А пока лишь бы Ничей дотянул до медиков. А его фамилия по паспорту – Добрый. Сиротам в интернатах их дают по характеру. Семён Добрый. Значит, про крышу не случайно думал…

Над головами грохнул танковый выстрел: одна из «невест», высунув из капонира перебинтованный нос, послала эсэмэской снаряд к тачанкам, поинтересоваться, чего хотят и куда направляются. Напряглись и соседки в ожидании корректировки огня. Свахи-осколки от «полек» и гонцы из-под танковой фаты – что может быть прекраснее для войны в свадебном кураже на глазах у честного народа?

Ефрейтор и майор, пригибаясь под снарядной пикировкой, потащили пулемётчика дальше. Главное, успеть остановиться на трёх миллионах, потому что за погибшего платят уже семь. На такие деньги все крыши всех интернатов Поволжья можно перекрыть. Пусть лучше текут…

 

5.

Война лишь по молодой настырности бегает вместе с солдатиками в атаки и носится с десантом на броне. Ей ещё за детское счастье понажимать кнопочки всяческих реактивных систем, полосуя небо огненными колесницами. Правда, при этом ни разу не запомнила, в какой очередности вылетают из сорока стволов трёхметровые красавцы. Пятый – тринадцатый – первый – сороковой? Конструктор в тетрис играл при разработке или как карта ляжет и на кого Бог пошлёт?

Незадача у молоденьких войн-красавиц другая – долго красоваться перед воздыхателями не получается. Стареют быстро. Если не успела закончить флирт по зелёной травке да под красным солнышком, то первая же осенняя слякоть и заморозки превращают их в истрёпанных, циничных старух. И как итог никого рядом из бывших ухажёров. Первыми предают, как надоевших любовниц, ушлые политики, чаще всего и вовлекающие их в свои игры. И вот цветы-конфеты дарят уже не ей, а носят под телекамерами на кладбища погибшим героям. Ничего личного, только политический бизнес: необходимо зарабатывать очки для будущих выборов.

Вкупе с депутатами стонет артистический мир, у которого истончается список бесконечных вечеринок с их возможностями пристроить очередной свечной заводик к уже имеющимся дворцам и яхтам.

Из мужиков рядом остаются только люди в погонах. Но здесь другая беда: более лютой ненависти, чем от военных, войны по отношению к себе не встречали. Вроде в одном окопе под бомбёжками сидят, одной кровавой юшкой умываются, а родства душ нет. Нынче именно военные кличку ей дали – Хохлица. Ни единой ласковой буковки…

– «Ленушок, Ленушок, на всё Божья воля…». Ветер, отдай! – Москвич повис на руке ефрейтора, выхватившего у него телефон. – Что ты делаешь? Стой! Нельзя! Нееет!

Морпех оказался добрым: чтобы не вколачивать штырь меж глаз светящейся на экране брюнетке, перевернул бирюзовый смартфон и двумя ударами лимонкой пригвоздил его между другими аппаратами, висящими на красном щите по хранению телефонов. Красноречивее взбунтовавшихся в своё время стрельцов…

– Тебя предупреждали? – глаза у Ветра сузились до ярых монгольских разрезов. Несмотря на неказистый рост, он словно возвышался над долговязым нарушителем: справедливость никогда не выглядит жалкой. Припомнил ссылку абонента и про божью волю: – Мы тут не под Богом, а под дронами ходим.

– Это подарок!

– Мой подарок ценнее – останешься жив. На радость своему Ленушку. Свободен. Отдыхай.

О, кто бы послал вот так отдохнуть от суеты саму войну. Залезла бы в земляную норку, к затеплённой окопной свече. Их можно не экономить, привозят коробками от сердобольных граждан. Свечи выглядят как консервы, лишь вместо мяса или рыбы заполнены высушенными сосновыми шишками и залиты воском от свечных огарков. Хуже, если партия с парафином и гофрокартоном вместо фитиля. Такие свечи пусть и не сильно, но всё равно коптят, привнося в землянку запах краски и бумажного клея. Но пламя, тут следует отдать ему должное, держится долго: в банке из-под сгущёнки шесть часов, в жестянке от маслин уже десять, от тушёнки подарок – все двенадцать часов.

Двери в землянки были закрыты, и война довольствовалась малым, просочившись между усевшимися вокруг казана с разогретым пловом бойцами – взвод насытится и ещё останется. Её к столу не пригласили, сделали вид, что не видят, своими впечатлениями от первого боя заняты.

– А я как шмалянул! А потом все за мной – и ого-го. У, да-а! Дали копоти!

– Но они идиоты! Так тупо идти на пули, как на мясной убой…

Ветер постучал финкой по краю казана, требуя тишины и заодно сбивая с лезвия рис. Пояснил «мясной» штурм противника:

– У хохла что ещё сегодня осталось нормального, так это наше храброе русское сердце. А вот мозги уже прошиты пиндосами. Они и гонят украинскую оболочку на убой, как стадо баранов. Так что лёгкая прогулка, мужики, вас здесь не ждёт.

Притихли. С учётом первого ранения от первой же прилетевшей в траншею пули перспективы и впрямь вырисовывались не совсем радужные.

– Как там наш Ничей? Точно три ляма огребёт.

– Дурак ты, хоть и олигарх, – оборвал Купца Ермак. – Свою ложку мимо рта не пронеси.

– Так это одного выбило, – Синяк оглядел-посчитал оставшихся. И добавил потише, чтобы и не накликать беды, и героем остаться: – Всех не перебьёшь!

– Незабудка, доставай флейточку, а то жир в горле застывает, – попробовал снять нервное напряжение подчинённых Маадыр.

Каким образом музыка могла способствовать пищеварению – дело десятое. Скорее всего, Рязань приучила, что рядом постоянно должна шелестеть мелодия.

Худоба позволяла музыканту иметь под бронежилетом место под любую захоронку. Вытащил аккуратно сложенный пакет, в его залежах отыскал чёрный футлярчик. Раздвинул в нём кнопки-застёжки, явил миру бордовую бархатистую внутренность. Не хуже омича-чистюли протёр лежавшей там же салфеткой инструмент.

Пока Цветок настраивался на игру, сидевший рядом с коробкой блиндажных свечей Маадыр дотянулся до присыпанных хвоей банок. В этой партии умельцы выложили гофрокартон в виде буквы Z, пламя в таком виде, словно не снявший с плеч амуницию солдат, и начало облизывать дно казана. Кому-то ублажать слух мелодией, а командиру – заботиться о горячей пище солдатам.

– Надуй «Подмосковные вечера», – не переставая оглядываться на пожарный щит, словно морпех заколотил смартфон понарошку и после обеда можно будет вернуть блестящую говорушку, попросил Москвич.

– Обиженному можно, – поддержал географию запрошенной мелодии Подмосквич из племени сигаретных купцов.

– Не обиженному, а провинившемуся, – расставил акценты Ветер.

На правах хозяина он сидел в кресле, меж его растопыренных пальцев виднелись разводы запёкшейся крови, которые он не смог до конца вычистить снегом. Омич несколько раз порывался подать влажную салфетку, но то ли становилось жалко дефицитных платков, то ли ефрейтор не обращал внимания на подобные мелочи. Небо хмарилось, угроза появления вражьей «птички» исключалась, что давало возможность собраться тесным кружком. А солдата после первого боя и первой крови как раз лучше и не оставлять наедине со своими мыслями. Это и без психологических знаний Журавко любая бабка могла нагадать.

Заказавший мелодию Москвич и впрямь имел право на моральную компенсацию, и Незабудка уложил губы на блестящий мундштук. Вдохнул и поклонился первому нотному зёрнышку.

Вольно разлиться Подмосковью в донецкой обожжённой лесополке не случилось: ефрейтор подхватился, усмотрев приближающегося комбата с алеющим на груди, словно орден, шевроном Спаса Нерукотворного. За морпехом белкой преодолевал выпирающие корневища Брусникин. Замыкал группу, как и подобает вволю навоевавшемуся ещё в афганскою войну, спокойный и уверенный в себе московский гость.

Спас Нерукотворный, даже уезжая, тем не менее продолжал оставаться старшим и над линией фронта с отставшим от батальона ефрейтором, и над настроением десантников, и над казаном с нескончаемым пловом. Его запах достиг начальства, морпех издалека протянул руку за едой, Ветер вытер о колено ложку и протянул командиру. Тот на ходу зачерпнул ею, как ковшом, еды с горкой, отправил в рот. Намерился пройти сразу к штабной землянке, но увидел двух леших, с головы до пят укрытых тряпьём из бабушкиного сундука. Барахло оказалось тёмно-серыми лентами, пришитыми к маскхалату. С не меньшей любовью было облачено в ленточный, под стать весенней погоде, камуфляж и оружие.

«Мы с Тамарой ходим парой», – песенка про нынешних снайперов. Это раньше они работали в одиночку. Ныне же без второго номера, выполняющего обязанности и наблюдателя, и охранника, никуда. По новой тактике он, как ни странно, определяет для стрелка, и какую цель уничтожать первой.

Пришли за украинским Чахликом, который Бессмертный? Только какими-то неповоротливыми они показались, второй номер вообще ковыляет, как после ранения. А может, так и есть? Может, снайперу лишняя резвость как раз и мешает?

Комбат разрешил подойти к ним, спрятавшим лица под масками, лишь Брусникину. Всё оправдано: если солдат в бою просто стреляет по врагу, то снайпер уничтожает уже конкретного человека. Психологическая разница, которая и отодвигает от них посторонних и тем более любопытных. Даже Журавко, пусть и более старшего по званию по сравнению с комвзвода. Судя по всему, морская пехота жила по корабельному уставу, когда на палубе находится только один капитан. На этом участке – взводный Брусникин.

О чем командиры переговорили с «лешими», осталось на их губах, лёгкий шёпот был зарихтован и лёгким ветерком среди деревцев, и «Подмосковными вечерами»:

Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра…

Судя по всему, до утра ничто замирать не планировало, Донбасс не окрестности столицы. А доля солдата после первой атаки известная – ждать следующую. Разговоры у казана вроде ни о чём, но собравшиеся ловят и примеряют на себя каждую деталь. В сторону лесополки пробует вылететь на разведку на своей механизированной метле не «Баба Яга», которая у хохлов до СВО развозила по полям удобрения, а ныне мины, но тоже весомая «птичка». Видимость падает, но кошмарить врага требуется без оглядок на погоду, хотя подобного наверняка желают и по ту сторону фронта. Значит, и посиделки у котла не такие уж безмятежные.

КаМАЗ привёз доски – получается, продолжится обустройство быта и в ближайшее время наступление не предполагается. Словно индеец в боевом раскрасе, пробежал ещё один чумазый морпех с неизменным Спасом Нерукотворным на груди. Скорее всего, доделал заглохший БТР, из-за которого моряки и задержались. Но ведь как кстати подвела техника!

Более всего выдают напряжение среди десантников чётки, мелькающие по замкнутому кругу в руках дагестанца. В дополнение к тому, что Купец пустил сигаретную пачку по кругу – угощайтесь, я не жадный.

Тренькнула допотопная по сравнению с космической аппаратурой японская моторола у полковника-гастролёра. Не связь, а фуфлыжка. Но когда Россия сидит под санкциями, которых столько же, сколько у Ирана, Северной Кореи, Венесуэлы, Кубы и Сирии, вместе взятых, будешь рад и этому.

Не случаен здесь афганец, от которого зависит сегодняшний день. Пока хмурится, слушая по рации собеседника. Подозвал комбата, поделился шумами в эфире. Тот уловил суть, но посмотрел на часы и развёл руками: рад бы, да не могу.

Плохо. Плохо, если он уедет догонять батальон. И хотя Незабудка вроде убаюкивает, ублажая слух, все напряглись, потому что командиры уже знают то, что вскоре коснётся каждого из подчинённых…

Журавко, подошедший к кухне последним и к обсуждению будущих задач пока не приглашённый, попытался обозначить свою значимость похвалой десантникам:

– Молодцы, отработали достойно.

Хотел добавить, что тот, кто в бою опускает руки, пропускает в голову, но вовремя прикусил язык: рязанские шуточки закончились, здесь любое слово обретает реальность. А смерть любит каждого не меньше жизни.

Только и на глазах у всех выглядеть отрезанным ломтём не хотелось.

– Ещё ни одна страна мира с Россией не могла совладать. И не совладает, пока у нас есть десантура. Пусть противник умрёт героем, а мы поживём. Во благо Отечества.

Угадал тон. Какой солдат не встрепенётся, если его сравнивают с героями прошлого.

– Семён перед отправкой всем привет передавал, обещал скоро вернуться, – продолжал Журавко напоминать о своём участии в бою. Да ещё в его благороднейшей ипостаси – спасении раненого.

Развить тему не успел, командиры, наконец, позвали и его в штабную землянку. Совет в Филях, не иначе. Точно судьба каждого сидящего у казана уже предрешена.

Подтверждая шитую белыми нитками догадку, через мгновение Брусникин выкрикнул и имя сержанта.

Маадыр, добрая душа, пропустил впереди себя в подземное тепло ожидавших под дверью кота и войну. Последняя, не привлекая внимания, сразу юркнула на лежак. Порадовалась, что ни одной мыши не вышмыгнуло из-под брошенного на доски бушлата. Знать, Боцман не зря ест свой хлеб, без мышей в лесу не обойтись.

Понять полёвок можно, они-то жили, никого не трогали, а тут целая военная армада пришла к ним под землю, перерезала ходы-выходы, настроила блиндажей. Только центр на войне не там, где мыши с котом или командир с картой, а где она сама пропишется. Но сейчас ей хочется просто прикрыть глаза и если не подремать, то послушать умные разговоры. Авось и она чем-либо подсобит родственничкам. Месяц назад как красиво получилось: надоумила своих мыкол повнимательнее просмотреть телерепортаж одной московской фифочки о работе артиллеристов. Те догадались увеличить картинку и рассмотреть на рации комбата радиочастоту, на которой работали боги войны. Ни на что не надеясь, вошли в неё, послушали и… нету больше богов войны, удар пришёлся ровнёхонько в момент сбора всей батареи. Успели ещё послушать вопли и проклятия, пока русаки не догадались перейти на запасные частоты. Война дураков любит, но и накрашенной телефифочке спасибо, настреляла глазками на несколько могил героям своего репортажа.

– Боцман, иди ко мне, – похлопал по колену морпех. Сердобольный, растягивает совместные минутки перед расставанием. Жалко, её вот так дружески никто не привечает. Но потом и не обижайтесь, что не повезло в жизни…

За столом выяснилось, что полковник-гастролёр обладает достаточными полномочиями, чтобы его слушал даже морпех. И карта у него имелась с уже нанесёнными знаками, и в первом ряду орденских колодочек шли сплошь боевые награды – две Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За БЗ» – «За боевые заслуги». Не хухры-мухры, в штабах такого не заслужишь. Ещё хорошо, что никого не построил, не наказал и сам пахал в роли рядового.

– Там тоже не всё от них зависит, – продолжил он начатый до прихода гостей разговор с морским пехотинцем.

Морской пехотинец на правах хозяина искал на узкой полочке кособокого шкафчика кружки почище, намереваясь попотчевать собеседников чаем. Обладатель Спаса Нерукотворного мысленно был, скорее всего, уже далеко отсюда, на отдыхе со своим батальоном, и гастролёр устроил свои кулаки перед десантниками – работаем с вами:

– Есть договорённость через ребят-афганцев с той стороны произвести обмен телами. Мы забираем гранатомётчика, они – своих из автомобиля.

– Таким доверять… – начал Брусникин, словно не услышал перед этим сожаления полковника о том, что на украинской стороне не всё зависит от переговорщиков.

Московский гость не погнушался повторить:

– У хохлов сейчас мужики, с которыми я воевал в Афгане. Мои подчинённые. Они слово сдержат. Замотивирован и командир бригады у хохлов: в автомобиле тело родственника киевского олигарха, за его вывоз заплачены огромные деньги. Кто сорвал договорённости, по чьему распоряжению пошли в атаку тачанки, они сейчас выясняют. Или куш не поделили, или решают личные проблемы.

Замолк, ожидая встречные вопросы. Морпех молча заваривал в кастрюльке пакетики с чаем, Маадыр и Брусникин скосили глаза на Журавко. Однако майор инициативы не проявлял, отколупывал подсохшую корочку грязи на лбу у зайца, и старший лейтенант обречённо взял командование на себя:

– Что с нас требуется?

– Подготовить группу, которая пойдёт к «поляку».

– Гарантии?

– Пятьдесят на пятьдесят. Выдвигаемся одновременно с группой с той стороны. Я слышал, кто-то у вас играл на дудочке?

– Незабудка. На флейточке. Пикколо, самый маленький инструмент из…

– Договорюсь, что пока будет играть флейточка, стрельбу не открывать, – не стал слушать пояснений по музыкальным инструментам полковник. А вот во взводе знают даже то, что они не делятся на мужские или женские… – Сколько по времени ваша Незабудка может дуть?

– Это фамилия, – в первом случае пояснил Маадыр, а для второго пожал плечами.

Но офицерам требовался ответ, и сержант отправился на поиски музыканта. Ответ добыл достаточно быстро, словно флейтист стоял за дверью:

– Часа два-три. Но губы будут как у коровы.

– Это вторично. Готовьте группу. Пять-семь человек. Кто возглавит?

Откапывать и выносить погибших – не офицерское дело, звёзды на погонах предназначены для руководства боем. Всё остальное отдано на откуп сержантским лычкам. Да и не чай же пить пригласили Маадыра, хотя его кружка тоже стояла полной на столе.

Обжигаясь кипятком, он мысленно начал перебирать подчинённых. В первую очередь надо брать Цыгана, имеющего опыт поисковых работ. Незабудка – это без вариантов. Можно Синяка, ему без разницы, ломать или строить. Хотя бестолковости, как у козла перед новыми воротами, хватает. На деликатные дела лучше брать Ермака. Аккуратист, любую мелочь заметит. Историка нельзя, ему ещё детей после войны учить. Пусть перебирает чётки за всех. На Москвича интересно посмотреть, как спесь спадёт и наложит в штаны. Кто остался? Купец…

Журавко с Брусникиным молчали. Не труса праздновали, естественно, просто прекрасно понимали: с них спросится за удержание участка фронта, а не за мутную локальную задачу, поставленную непонятным полковником по чьим-то договорённостям. Люди на войне главное. Живые. Вкупе с выполнением боевой задачи.

– Не будем вытаскивать своих, грош цена в базарный день будет и армии, и каждому из нас, – словно прочёл их сомнения полковник. Скорее всего, уже убеждал в подобном на других фронтах. – Победим, потом подсчитаем дебет с кредитом.

– Когда быть готовыми? – пойманный за сомнениями, попросил конкретики Брусникин.

Афганец посмотрел на часы в надежде, что успеют допить маковую росинку чая. Лично ему ложку для плова никто не протягивал…

– Через полчаса выхожу на связь с той стороной, и можем приступать. Ты вроде сапёр? – посмотрел на майора. Журавко напрягся, мгновенно поняв неизбежность своего участия в предстоящем броске к «поляку». Не ошибся. – Тело может быть заминировано. Уже сталкивались с подобным.

С гусарских времён утвердилось: война – это белый танец, и если она приглашает на вальс офицера, тот не имеет права отказаться.

Майор столь низко склонился над столом, что даже поджатый хвост зайца оказался в кипятке.

=======================================

Повесть планируется к выходу под общей обложкой СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР
в издательстве ВЕЧЕ в ближайшее время.
О выходе книги и её приобретении мы сообщим дополнительно.