Сергей ПАНФЁРОВ. ОБЖИГАЮЩЕЕ ДЫХАНИЕ. О романе Владимира Пронского «Дыхание Донбасса»

 

Сергей ПАНФЁРОВ

ОБЖИГАЮЩЕЕ ДЫХАНИЕ

О романе Владимира Пронского «Дыхание Донбасса»

 

Почти три года длится СВО ‒ специальная военная операция, а по сути ‒ война с Украиной, а точнее с Европой и Америкой. Можно долго и подробно разбираться в подоплёке этого конфликта, но уж столько всего о нём написано, говорено, столько снято роликов и выложено в Сети ‒ не счесть. Из литераторов первыми оперативно откликнулись патриотически настроенные поэты ‒ отозвались стихотворениями, целыми подборками, коллективными сборниками, авторскими книгами.

Следом за стихотворными сборниками начали появляться прозаические произведения, сначала в виде фронтовых очерков, потом рассказов и повестей, и пришло время романов. Первая книга романа Владимира Пронского «Дыхание Донбасса» была создана через десять месяцев после начала военной операции и сразу же была опубликована на сайте Союза писателей России «День литературы», а ранее выходила отдельными главами в Сети. Далее состоялись публикации в Луганском журнале «Северский Донец» №2 за 2023 год, в том же году роман увидел свет в Воронеже в журнале «Подъём» №8. Сам факт таких публикаций замечателен, он знакомит читателей с новым произведением, но всё-таки и для них, и для автора книжная публикация является мерилом, помогающим более полно понять значимость произведения. Тогда же автор искал пути издания романа отдельной книгой. Быстро только в сказках происходит действие, а в нашей тревожной жизни это растянулось на месяцы. Только в конце 2023 года автор сдал рукопись в издательство «Вече», и вот по прошествии года книга увидела свет.

Итак ‒ роман «Дыхание Донбасса». О чём он, каково его влияние на читателей, чем он может заинтересовать их, и созвучно ли происходящее на страницах романа их собственным мыслям, переживаниям ‒ созвучны ли они тому, что происходит в стране?! На всё это Владимир Пронский ответил с присущей ему прозаической скрупулёзностью и беспощадной въедливостью. Да и было отчего. Если каждый читатель поставит себя на место главного героя романа Семёна Прибылого, волею судеб попавшего в семью олигарха местного разлива Германа Чернопута, то вполне поймёт, что по-иному судьба его вряд ли сложилась бы. Появившись в семье после женитьбы на дочери Германа Михайловича, Семён сам себя толкнул на путь сопротивления обстоятельствам, хотя до поры до времени они внешне не проявлялись, но рано или поздно любой нарыв выскакивает наружу, что, в конце концов, и произошло. Когда его допекли в семье, а более всего жена Ксения, он буквально сбежал из нового дома, отправившись добровольцем на СВО через два месяца после её начала.

Вроде недолго пробыл Семён Прибылой в тренировочном лагере в Гудермесе, ещё меньше за «ленточкой», но успел получить ранение в ногу, и после госпиталя вернулся домой. Жена встретила, но в тот же день улизнула к любовнику, с которым успела сблизиться, пока Семён находился в отъезде. Причем поступила нагло, сперва солгав, что отправляется к больной подруге, но позже позвонила и честно, если это можно назвать честностью, призналась, что ночевать не приедет, так как находится у знакомого мужчины.

Вполне можно предположить, что после такого поступка жены жизнь Прибылого треснула, но по-настоящему она сломалась и в семье Чернопутов. СВО коснулась не только простых людей, но и обеспеченных господ, которым было что терять, особенно, если они имели недвижимость и активы за границей. Глава семейства Герман Михайлович ‒ гендиректор крупной строительной компании, имел в Испании виллу, банковский счёт, да и в городе Заречье несколько квартир, загородный дом. Будучи литератором, он организовывал собственные презентации, учредил конкурс, участники которого вносили крупные суммы в фонд премии, надеясь получить благосклонность могущественного и уважаемого человека. И в какой-то момент, когда отменили сообщение с Европой и обрубили доступ к банковскому счёту, этот могущественный человек запаниковал. Панику усилил «наезд» некой финансовой группы из центра, представители которой предложили «уступить» компанию, в противном же случае… Что было бы в «противном случае» он хорошо знал по опыту 90-х, и будучи осторожным, а значит хитрым, решил понемногу избавиться от активов, продать и перевести наличку поближе к Заречью. Виллу в Испании продал, правда, за полцены, но вкупе с банковским вкладом всё оставил за границей, не имея возможности перевести деньги на Родину, тем самым вывел себя из душевного равновесия.

Как следствие ‒ попал в клинику нервных заболеваний, где окончательно потерял рассудок и вскоре скончался. Его дочь Ксения, не дожидаясь его кончины, запасшись доверенностью, отправилась окольными путями со своим сожителем Максимом Терентьевским в Испанию, в надежде выцарапать деньги со счёта отца, и у неё это вроде получилось, хотя и в половинчатом размере, но она и этому была рада. Но её наивность и неопытность помешала почувствовать беду, шедшую от русскоговорящих посредников. В результате махинации Максим сбежал и сумел-таки добраться до России, а Ксения бесследно пропала по дороге. Так с кончиной Германа Чернопута, пропажей его дочери семья олигарха начала разрушаться, и почти разрушилась, но пока слабо держалась на вдове Чернопута ‒ Маргарите Леонидовне. Она неожиданным образом прониклась чувством благодарности к Семёну Прибылому, да и как не проникнуться, если за фактическим неимением других родных она являлась бабушкой шестилетней Виолы ‒ дочери Семёна и Ксении. И это обстоятельство неожиданным образом помогло им держаться друг друга. Семён всегда считал тёщу прижимистой, но что-то вдруг случилось с ней, и она стала необыкновенной щедрой. Отдала зятю ключи от BMW, двухкомнатной квартиры в новом доме, которую при покупке Чернопут сразу оформил на него, но до поры до времени не говорил об этом. Нет, не испортила Семёна такая везуха, он как был с внутренним стержнем, так с ним и остался. А то, что принял подарки от тёщи, так было бы глупо отказаться, имея на руках шестилетнюю дочурку.

Оставленный женой, он недолго прожил «холостяком» ‒ познакомился с разведёнкой Людмилой, у который имелся сын. Сынишка жил у бабушки, и Людмила перебралась к Семёну, благо, что теперь у него имелось собственное жильё, хотя он не очень-то верил в страстность романа, завязавшегося с Людмилой. Не той она ягодой оказалась. Более радовалась отдельной квартирой Семёна, его дорогой и престижной машиной, а не отношениями с ним. Он не мог не видеть, как она гордо восседает на переднем сиденье, когда они едут по городу. И чем всё закончилось бы ‒ не понять, но Семён стал замечать то, что сперва ускользало от его внимания. Он какое-то время пребывал в раздумьях, но объявили мобилизацию, и в конце сентября 2022 года его призвали в армию. Он расстался с родителями, дочкой, Людмилой и расставание с ней не вызвало в нём особенных эмоций.

Для него началась настоящая война, когда после короткой подготовки на полигоне его направили на переднюю линию под Временную, где ждали пополнение, надеялись, что оно поможет пойти вперёд и отбить утерянные в августе-сентябре территории под Харьковом, но война перешла в позиционную фазу, при которой украинские войска наступали раз за разом на передовые позиции российских войск, но всякий раз оттеснялись, а где-то и выбивались, зачищалась небольшая территория, но о масштабном наступлении речи не велось. До жестокости пока дело не доходило, по крайней мере с нашей стороны, ещё жило в душах осознание родственности двух народов, и пусть противник оказался с примесью иностранных наёмников, но в основной своей массе воевали друг с другом чуть ли не одноплеменники, если семьи Украины и России были издавна переплетены родственными узами. К тому же религия была одна. И что из того, что её запрещали на Украине, ‒ в душах-то её не запретишь. А глубинная вера способна преодолеть запреты и гонения, сколь ни будь они сильны и бесчеловечны.

Поэтому одним из центральных эпизодов в первой книге романа является эпизод во время очередной «зачистки» с пленением раненого врага, по сути врагом не являющегося. Вот эта сцена:

«Семён Прибылой первым шёл в такие «зачистки», замыкающим возвращался, обходя убитых противников; раненых они всё-таки пытались вывести или вынести, но не всегда у них это получалось. На одного, согнувшегося в воронке от снаряда, Семён наткнулся случайно и почти не обратил на него, не подававшего признаков жизни, внимания. Он лишь сжимал в откинутой руке автомат и закрывал другой раненое бедро. Когда Семён мельком глянул на него ‒ он зашевелился, будто сжался. Прибылой сразу автомат на изготовку, но безвольная поза раненого удержала от короткой очереди, которая тотчас прекратила бы его страдания. Семён лишь на секунду вгляделся в его зажмуренные глаза и понял, что он не собирался встречать огнём, поэтому коротко приказал:

‒ Брось автомат!

Тот безвольно откинул оружие, напоследок посмотрел на противника и вновь закрыл глаза, начав отрешённо креститься, не проронив ни звука. И у Семёна всё перевернулось в душе, молнией мелькнула мысль о том, что в каком-то ином случае на месте этого человека он мог сам оказаться, и от понимания этого чуть не задохнулся, и не знал, что сказать… А раненый продолжал молиться, не открывая глаз, видимо, уже простившись с жизнью и обращаясь к Всевышнему, потому что более уже не к кому было обратиться.

‒ Вставай! ‒ приказал ему Прибылой. ‒ Сам сможешь?

Раненый разлепил глаза, удивлённо и недоверчиво посмотрел на Семёна и потупил взгляд:

‒ Не знаю…

‒ Скинь нож!

Когда тот отшвырнул нож, выдернув его из разгрузки, Семён шагнул к нему в воронку:

‒ Укол делал?

‒ Не могу до аптечки дотянуться…

‒ Погоди… ‒ Он достал шприц, всадил иглу через брюки раненому. ‒ Сейчас полегчает. ‒ Подумав, перетянул ногу жгутом.

‒ Как тебя зовут, сержант? ‒ спросил враг.

‒ Зачем тебе?

‒ На всю жизнь хочу запомнить…

‒ Семён я… Ну что, можешь подняться? Давай помогу!

Прибылой встал с причепурок, подхватил заворочавшегося противника, поставил на ноги, поднял его автомат, отстегнул магазин, клацнул затвором, выгоняя патрон из патронника, бросил себе на плечо, нож в карман сунул и спросил:

‒ Идти можешь?

‒ Куда?

‒ В плен, куда же ещё!

Тот повеселевшим голосом отозвался:

‒ Смогу…

Семён подхватил его под руку, помог выбраться из воронки и, почти не пригибаясь, повёл к своим окопам. Несколько бойцов, увидев командира, вернулись назад:

‒ Куда укропа тащишь?

‒ В плен. Сам идёт. Сдайте его к лейтенанту. Пусть разбирается. Вот его оружие.

Бойцы подхватили врага, чуть ли не волоком потащили в блиндаж, а Семён не спешил в укрытие. Он неторопливо спустился в окоп, снял каску, ослабил «броник». Глянул в нависшее небо, собиравшееся дождём, и почувствовал себя как никогда уставшим. В голове пронеслась череда дней и ночей последнего месяца, и показался он нескончаемым, без начала и конца. Присел на приступок, и почему-то ни мыслей в голове, ни чувства на сердце. И ничего не хотелось, кроме одного: вернуться домой, обнять родителей, дочку и долго-долго молчать».

 Этот поступок, осенённый душевным порывом, как никакой, позволяет понять сущность верующего человека. И пусть Прибылой не посещал церковь, редко молился, но в душе его жила религиозная доброта и понимание сущности человека, в данном случае подавшего знак наложением на себя крестного знамения, ставшего своего рода паролем к пониманию и сближению двух родственных воинов, сражавшихся по разные стороны фронта.

Недолго провоевал Прибылой: получил серьёзное ранение ноги, подорвавшись на мине-лепестке, и очутился в госпитале. Оттуда уже можно было позвонить домой, Людмиле, и так вышло, что Людмила холодно приняла известие о его ранении, зато Ольга ‒ вдова погибшего брата Семёна проявила необыкновенное внимание, помня, как он относился к её сыну, помогал ему и ей. Может, поэтому Семён легко расстался с Людмилой и уж так получилось, увлёкся Ольгой, когда она проявила к нему неподдельное внимание и даже собиралась приехать в госпиталь. А что может быть приятнее для раненого, чем участие в судьбе, желание помочь. Поэтому они ещё до выписки из госпиталя Семёна решили, что будут жить вместе, а чтобы брат Андрей, погибший несколько лет назад, не обижался на небесах, они попросят благословения у родителей.   

Они сразу расписались бы по возвращению Семёна из госпиталя, но Семён по-прежнему считался женатым, так как объявить его жену Ксению безвестно пропавшей можно было лишь по истечении года с момента её исчезновения. И всё-таки они сошлись и стали жить совместно.

 Этим счастливым для них моментом завершается первая книга романа.

В августе 2023 года у них родилась дочка, которую назвали Анечкой. К этому времени они успели зарегистрировать брак, так как минул год, его первая жена была признана безвестно пропавшей, и ничто теперь не помешало им строить совместную жизнь.

Казалось бы, живи и радуйся, тем более что Семён оправился от раны, работал на прежней автобазе механиком, и всё в жизни у них наладилось. Но произошло событие, перевернувшее жизнь. Оно и стало завязкой второй книги романа, когда вновь появился Максим Терентьевский. За два года после расставания с Ксенией он промотал деньги, какие успел перехватить у неё, вконец поиздержался, и тогда вспомнил о матери Ксении ‒ Маргарите Леонидовне. Терентьевский знал, что она воспитывает старшую дочку Прибылого, знал, что у того новая семья, и с тёщей он отношений особенных не поддерживает, поэтому решил взять на испуг Маргариту, потребовав от неё два миллиона, в противном случае он даст ход дарственной, в которой Ксения отписала ему в своё время новую квартиру. Но так как дарственная была написана от руки, не заверена у нотариуса, Маргарита попросила Семёна помочь разобраться в этой ситуации, хотя логичнее бы было обратиться в полицию, но она не хотела огласки. И тогда Семён нашёл Терентьевского, и при разговоре на повышенных тонах тот ранил ножом Семёну руку, пригрозив, что если Маргарита не выполнит его требования, то может так произойти, что однажды дочка Семёна не вернётся из школы… От такой подлой угрозы Семён потерял голову, кровь прилила к вискам, он перехватил руку Максима с ножом и вонзил нож ему в шею… Всё произошло мгновенно, так, что Семён сначала ничего не понял. Когда же до него дошло осознание того, что он совершил, пусть и не желая этого, то всё в нём перевернулось, всё пропало: свобода, семейная жизнь ‒ всё, всё, всё. И что он скажет родителям, как оправдается перед ними, и поймут ли они его? Что он скажет жене? Он позвонил в полицию, вызвал «скорую», которая уже ничем не могла помочь бездыханному Терентьевскому. Семёна же арестовали, вскоре он оказался в СИЗО, не представляя свою будущую жизнь. Хотя чего её представлять, если и так всё ясно, что его ждёт: суд и заключение, если бы не одно «но». Незадолго до это происшествия вышел Закон о подследственных, подписанный президентом, по которому допускалось, наряду с заключёнными, привлечение их на СВО. Нужно только согласие. И Прибылой согласился, потому что просто не представлял, как окажется в заключении. Уж лучше голову сложить, уж лучше такой конец, чем тягомотина без конца, и пусть когда-то забрезжит окончание срока, но это будет такой отдалённый конец, что и врагу не пожелаешь.

Так за два с половиной года он в третий раз оказался на фронте, теперь в составе штурмовой роты «Шторм V» со всеми вытекающими последствиями, которые не радовали, хотя Прибылой не думал о том, что ждало впереди. Заставлял себя не думать.

На новом месте службы на фронте под Донецком он оказался среди себе подобных, с редким исключением в виде вольнонаёмных сержантов да лейтенантов, но никто не обсуждал это обстоятельство. Оно никого не волновало, и порядки были не такими, как на зоне, а вполне армейские, хотя со своей спецификой: в общем, грубые, озлобленные мужики, знающие, чего они хотят. Владимир Пронский это хорошо улавливает и передаёт их состояние и переживания наособицу, а как иначе: ведь живые люди, хотя и оступившиеся, но не злодеи же они, да законченных злодеев и не допускали на СВО. Да, ожесточённые, да, озлобленные обстоятельствами, но добровольный выбор был за ними, а коли уж, как говорится, подписался, то соответствуй. И ещё Семён заметил, по сравнению с прошлым своим участием в боях, как теперь ожесточились воины, и не только в их роте, а в общей своей массе. Дружбы особенной они не водили, да и какой резон открывать душу, если сейчас ты воюешь, а через минуту тебя может не быть. Здесь всё мигом происходит, иной боец при первом же штурме голову сложит, а иной месяцами воюет. Не угадаешь. Но то, что передовая раззяв не любит, это факт. Новички и гибнут чаще других. И всё же некоторые обзаводились приятелями, всегда оказывавшимися рядом, всегда прикрывающими. А это самое главное. С одним из таких Прибылой сдружился. Звали его Андрей Воеводин. Он, быть может, наиболее ожесточившийся после гибели товарища, которую воспринял особенно горько, и от этого готов был на безрассудные поступки. Но это лишь если глядеть невнимательно, а если приглядеться, то вполне намечалась в нём героическая натура, на чём и держится воинство.

Два дня штурмовали они высотку в одном из городов, противники не сдавались, хотя их и мало осталось в живых, и надо было действовать до конца. Вот экстремальный эпизод, в котором воочию видна мера ожесточения бойцов с обеих сторон, не сравнивая с той, двухлетней давности:              

«Когда шарахнули из гранатомётов, полосонули из автоматов и осторожно заглянули в квартиры, Андрей, действительно, первым пошёл. Вот он в квартире, взгляд направо, взгляд налево. В одной комнате чисто, в другой стоит украинец с автоматом, руки не подняты ‒ к ногтю, короткая очередь. В соседней квартире тоже очередь, вторая. Весь этаж осмотрели ‒ три двухсотых.

‒ И спросить не у кого, есть ли кто ещё, ‒ плюнул с досады Андрей.

И тут раздался голос с восьмого этажа:

‒ Сдаваться не собираюсь. Если есть среди вас мужчины, то предлагаю сразиться на ножах. Если останусь в живых, отпускаете меня, если не останусь ‒ ваша взяла!

‒ Ты один? ‒ спросил Андрей.

‒ Один…

‒ Тогда жди.

Прибылой вцепился в куртку Андрея:

‒ Ты куда? Не пущу!

‒ Семён, не трусь ‒ моя тема.

‒ Я с тобой, подлянку ведь могут устроить.

‒ Не должны. Серьёзный мужик! ‒ напрягся Андрей, и Семён увидел желваки на его скулах. ‒ Ну, тогда с Богом! ‒ приосанился Воеводин и посмотрел на нож в разгрузке, словно проверяя: на месте ли.

‒ Я с тобой, одного не пущу, и не думай, ‒ загородил проход Прибылой.

‒ А то что?

‒ В колено выстрелю!

‒ В своих проще всего стрелять. Ладно, пошли ‒ судьёй будешь. ‒ Он перекрестился, крикнул наверх: ‒ Мы идёт. Только давай без шуток.

Поднялись на восьмой этаж. Стоит на лестничной площадке сухой жилистый мужик, глаза горят, глаза серо-голубые, на щеках поросль русая. Увидел его Прибылой, и сердце сжалось от боли, прожгла мыль: «Что же мы делаем ‒ на своих же смертью идём?!».

‒ Кто из вас? ‒ спросил украинец без акцента.

‒ Я, ‒ стукнул себя в грудь Андрей.

‒ Зачем нам второй?

‒ Веры вам нет… А вообще-то сказать, в случае чего, чтобы отпустили тебя.

‒ Пойдём в комнату, здесь тесно.

Они прошли в большую комнату, достаточно просторную.

‒ Броники снимаем? ‒ спросил Андрей.

‒ Зачем? Так привычнее.

‒ Как знаешь. Как тебя зовут, укр?

‒ Какая тебе разница… Русский я.

‒ Русские против русских не воюют, и давно ты не русский, а самый настоящий бандеровец с отравленным мозгом.

‒ Какая тебе разница. 

‒ Заладил. Теперь никакой, ‒ отозвался Андрей и сказал Прибылому: ‒ Посторонись. И, в случае чего, отпустите его.

Семён кивнул, встал в стороне, насколько это можно, и вдруг как сбесился:

‒ Сейчас обоих положу!

‒ Заткнись, щенок, подержи мой автомат и выйди! ‒ рявкнул Андрей. Потом подошёл к столу, где лежал автомат украинца, дёрнул затвор, осмотрел магазин ‒ всё «сухое». ‒ Начинаем?

‒ Чего тянуть.

Андрей выдернул нож из разгрузки, покрутил его, разогревая пальцы.

‒ Готов?

Украинец тоже схватил нож, крепко сжал.

‒ Готов! ‒ ответил он и приосанился, перекинул нож из руки в руку.

‒ Судья, давай команду!

Прибылой, хочешь не хочешь, дрожащим голосом крикнул:

‒ Начали!

Он думал, что предстоит долгое, изматывающее действо, когда сердцу не уцелеть, а началось и закончилось всё опустошительно быстро, почти мгновенно. Когда бойцы встали в стойке, видимо, желая отвлечь, Андрей топнул, резко крутнулся на месте и с разворота всадил нож противнику в треугольник кадыка. Тот только успел глянуть на противника и, падая навзничь, захрипел, залился кровью. Прибылого трясло. Он и сам не раз видел смерть, участвовал в ней, но от произошедшего у него отнялся язык. Хотел что-то сказать Андрею, но не смог и единого слова вымолвить. Смотрел на него и не понимал, как человек, знакомый человек, способен на такое?! Это какое надо иметь самообладание, мужество, ну и, конечно, мастерство, чтобы не сробеть, принять вызов и выйти победителем.

Андрей нагнулся к поверженному, выдернул нож, вытер о куртку украинца и сказал виновато, вглядевшись в его побледневшее лицо:

‒ Дурачок ты дурачок. Сдался бы, и никто тебя не тронул. 

‒ Эй, что там у вас? ‒ окликнули снизу.

‒ Идём, идём, ‒ отозвался Андрей и взглянул на Прибылого: ‒ Верни автомат. Пошли к своим».

Что и говорить, потрясающая и запоминающаяся сшибка характеров, наполненная трагизмом от осознания того, что украинец себя считал русским и русского же вызвал на бой. Что может быть противоестественнее и угнетающе, даже если идёт гражданская война, и всё в ней перемешалось, и у каждой из сторон своя правда.

Каждодневное участие в штурмах не могло не сказаться на душевном состоянии. Устали души у бойцов, и у Прибылого она устала, а в редкие дни, когда их выводили для пополнения, она не успевала отдохнуть ни физически, ни психологически. Семён чувствовал, что что-то должно произойти, и оно произошло, когда в одной из зачисток он попал вместе с товарищем под польские бесшумные мины; товарищ погиб, а ему размочалило ногу, которую в госпитале ампутировали выше колена. Причём, левую, в третий раз раненую. И всё-таки ему, можно сказать, повезло ‒ он и живым остался, и кровью искупил вину. А нога? Что нога? И без неё жить можно. Но как жить, если денежных выплат его категории раненых не полагалось, а если и полагалось, то лишь в случае смерти. Мол, государство и так пошло навстречу, проявило милость, и о каких ещё выплатах может идти речь. Обидно, конечно, но в общем-то справедливо. К тому же никто не тянул никого на СВО за рукав ‒ дело добровольное.

После военно-врачебной комиссии, признавшей его негодным к дальнейшей воинской службе, он возвращается из госпиталя в семью, начинает осваивать протез, и, как оказалось, это не такое уж простое дело. Но теперь уж ничего не поделаешь ‒ судьба. Более волновала дальнейшая жизнь, ведь у него семья, и непонятно, сколько надо времени, чтобы освоить протез, а потом и ещё один, более функциональный, и пойти на работу. До года, а то и более мужики мучаются, но и это полбеды ‒ за себя Семён не переживал: сколько нужно, столько и будет осваивать, но жить на что? Жди, когда оформят социальную пенсию, но на те копейки семью не прокормишь. Так что надо присматривать подходящую работу.

В романе множество запоминающихся сюжетных линий, и некоторые заслуживают особого внимания, потому в основе их лежит предательство. Взять хотя бы линию Прибылой ‒ Безруков. Земляка Антона Безрукова Семён спас от мины, оттолкнув его, а сам при этом наступив на «лепесток», сильно повредивший ступню. Казалось бы, дружба должна быть между ними до скончания века, но неурядицы в личной жизни вызвали у Антона зависть к Прибылому, когда после пропажи Ксении и неудачного знакомства с Людмилой, тот нашёл ту, которая по-настоящему ждала его из госпиталя, ‒ Ольгу. Она была вдовой старшего брата Семёна. Брат погиб на рыбалке, но с момента его гибели прошло несколько лет, и Ольга и Семён решили соединить свои судьбы. Безрукову бы радоваться за друга, спасшего его от ранения ценой собственного, но вместо этого он решил, глядя, как у них счастливо складывается семейная жизнь, хоть как-то навредить. Не придумал ничего лучшего, решив побить стёкла его машины. Выпил для храбрости, но даже выпивка не помогла, потому что в душе оказался безвольным трусом, не способным ни на какие поступки: ни положительные, ни отрицательные. До положительных не созрел, а до отрицательных Бог не попустил. 

Как-то лежал Семён на диване, закрыв глаза, а мысли вереницами. Нет им укороту, они кружат вокруг, цепляют оголённые нервы, обостряют чувства, наполняют душу тревогой, а если вдруг появлялось в них просветление, то ненадолго, мимолётно, и много, наверное, времени должно пройти, чтобы забыть всё то, что забыть пока не удавалось. Единственное, что он мог бы сделать в этой ситуации, ‒ продать машину, купить попроще, если пока даже на костылях не может по-настоящему передвигаться. 

И он долго ломал бы голову, ещё более загоняя себя в безвыходное положение, но тут тёща расщедрилась. Как-то пригласила на ужин и преподнесла подарок к Новому году. Заглянул Семён в пакет, а в нём три тугих пачки долларов! Он начал говорить, что, мол, не примет такую сумму, но тёща успокоила и категорична настояла: «Бери, заслужил! Из-за нас ты пострадал!» И он принял подарок ‒ чего не сделаешь ради семьи ‒ и вспомнил, как всё начиналось с Чернопутами и чем теперь закончилось.

Поступок бывшей тёщи ещё больше запутал отношения. Так получалось, что не будь он связан с её семьёй, то жизнь катилась бы совсем по иным рельсам, и многое в ней выстроилось совсем по-другому, а как? Кто же ответит. На такие вопросы не бывает ответов. Здесь уж всё зависит от самого, да от тех, кем окружил себя. И как бы он построил жизнь, не познакомься в своё время с Ксенией, не поставь себя в заранее невыгодное положение, когда приходилось есть с чужой руки. Он, конечно, и сам себя прокормил бы, и создал иную семью, но получилось так, как получилось. Хорошо, что в семье Чернопутов нашлась одна душа с понятием, смогла преодолеть непреодолимое в виде собственных бед и проявить себя вполне человечно. И дело здесь даже не в деньгах, а в отношении и в понимании всего того, что произошло.      

После этого события он зациклился мучившим вопросом: «Как соединить мыслимое и немыслимое, и соединяемы ли эти понятия?». Он вспоминал события последнего времени, особенно с начала СВО, и столько виделось жизненных изломов, неурядиц и разочарований, будто кто-то специально корёжил привычный уклад, наполняя его событиями, которые и представить ранее было невозможно. Или для того войны и начинаются, чтобы всё перевернуть, перетасовать людей и превратить их в послушный и податливый пластилин, из которого можно лепить что угодно. И самое страшное в этом послушании ‒ это столкновение народов, считавшихся до определённого дня братскими, и беда одного из них виделась в возвышении себя над другим, в запрете говорить ему на родном языке, молиться своему Богу. Как могут они теперь считаться братскими, если не осталось взаимного уважения. Нет теперь сил, какие могли бы их объединить, помочь раскрыть души навстречу друг другу. А если это когда-нибудь и случится, то всё равно саднящая зарубка останется навсегда, и не будет никому покоя, даже после окончания войны. И никто не убедил бы Семёна Прибылого в обратном, а он мог об этом сказать кому угодно и когда угодно. «Или я один такой? ‒ спросил у себя Семён и сам же ответил: ‒ Мы все такие!».

Этим короткой внутренней репликой заканчивается роман «Дыхание Донбасса», и показаны в нём не только военные действия, но и многие привходящие жизненные обстоятельства и события, сопутствующие им и помогающие лучше понять людские устремления, и проследить развитие характеров. Это удалось автору, а сама дилогия стала несомненной творческой удачей. Новый роман Владимира Пронского ‒ это история не только Семёна Прибылого, но и многих мужчин, ушедших на фронт, и запечатлён в них образ защитников Родины.