Николай БАШМАКОВ. ПОСЛЕДНИЙ ПРИКАЗ. Рассказ

 

Николай БАШМАКОВ

ПОСЛЕДНИЙ ПРИКАЗ

Рассказ

 

На любой войне есть свои неизвестные герои…

 

– Тихий, едрит твою налево, ты заснул что ли! – возмущённо кричал сержант Епишев с позывным Рыбак. – Заткни ты эту БМП, голову поднять не даёт!

Боец с позывным Тихий, флегматик по натуре, тщательно целил гранатомётом, но не стрелял. Не то чтобы испугался, в азарте боя испуг быстро прошёл, он выжидал, когда боевая машина повернётся боком. Оставалась последняя граната, и ему хотелось попасть наверняка. Иначе придётся бежать под пулемётным огнём за новым боекомплектом. Ему повезло: вражеская машина ещё советского производства, обходя какую-то яму, резко отвернула вправо и подставила борт. Тихий немедленно произвёл выстрел, и БМП, захлебнувшись на полном ходу, выбросила облако дыма и встала.

– Молодец! – тотчас похвалил его сержант. – Всади ещё одну, чтобы не оклемалась!

– Не могу, гранаты кончились! – ответил солдат, отбросил гранатомёт и, схватив автомат, принялся короткими очередями поливать залёгшую пехоту противника. Наблюдавшие гибель своей БМП украинские пехотинцы не выдержали плотного огня первого взвода и принялись беспорядочно отходить. Следом за ними повернули назад и боевики, наседавшие на второй взвод.

– А-а-а, не нравится! Побежали, укропы! – кричал вдогонку Рыбак. – Добавь огоньку, Тихий! Медаль ты уже заработал, на орден накручивай!

Внезапная утренняя атака была отбита. Временно исполняющий обязанности командира роты лейтенант Смирнов, с позывным Сибиряк, бежал по позициям роты и оценивал последствия. По-мальчишески худой, высокий и стройный, он с трудом носил на себе всю экипировку современного бойца. Можно было и не бежать, но поджимало время. Предстоял доклад комбату, а тот терпеть не мог, когда командиры не владели полной информацией о своём подразделении.

Смирнов командовал ротой два дня. Во время миномётного обстрела ротного сильно зацепило. Укры применили какие-то польские миномёты, мины которых летят без характерного воя. В результате двое убитых и четверо раненых, в том числе и командир роты. Перед отправкой в госпиталь ротный передал командование ему, три месяца назад закончившему военное училище. Комбат с мнением капитана согласился, хотя в роте был более опытный командир взвода, воевавший с самого начала операции. Теперь лейтенант Крюков (позывной Крюк) смотрит на молодого «выскочку» косо. Именно он рассчитывал на повышение в должности. А Смирнову приходится оправдывать «высокое доверие». Не за красивую же мордашку и приятный, несвойственный молодым ребятам басок назначили его командовать ротой.

Забежав в расположение своего первого взвода, в котором теперь хозяйничал заместитель, запыхавшийся от быстрого бега лейтенант торопливо спросил:

– Как у тебя, Епишев?

Сержант кивнул на подбитую боевую машину пехоты:

– Нормально, товарищ лейтенант! У укропов подбита БМП и семь «двухсотых». Отличился гранатомётчик Новосёлов, позывной Тихий. У нас трое «трёхсотых», один – ранен серьёзно. В остальном всё в порядке, самое время перекусить и немного передохнуть.

– Хорошо. Приводите всё в порядок, кормите людей, но не расслабляйтесь! Будьте готовы к повторной атаке.

– Это вряд ли, товарищ лейтенант. Мы им хорошо накостыляли… Думаю, сегодня они больше не сунутся.

Сержант сделал такой вывод, исходя из опыта предыдущих боёв. Он не мог знать, что в течение ночи обстановка резко изменилась. Не знал этого и лейтенант. К сентябрю две тысячи двадцать второго года после третьей волны мобилизации украинская армия уже превосходила по численности российскую и накопила достаточно сил, чтобы не только сдерживать наступление российской армии, но и провести отвлекающий от Донецка контрудар. Западные союзники Украины к тому времени наладили снабжение частей украинской армии вооружением и техникой натовского производства. Особенно стали досаждать русским дальнобойная артиллерия и ракетные системы. Чтобы избежать лишних потерь, чего постоянно требовал президент, высокое командование пошло по линии наименьшего сопротивления. Вместо того, чтобы рассредоточить, замаскировать и зарыть в землю оперативные резервы, оно отвело их за сто километров от линии соприкосновения, чем сильно ослабило передовую линию, особенно на харьковском направлении. Здесь, где у русских не было сплошной линии обороны, укронацисты совместно с наёмниками из западных стран и нанесли свой удар.

Вот потому, по вине полководцев, выросших в мирное время, привыкших руководить из тёплых кабинетов и ориентирующихся не на реальную обстановку, а на высшее начальство, события в этот день развивались совсем не так, как предполагалось и планировалось. Комбат не затребовал к себе с докладом как прежде, а вызвал Смирнова по рации:

– Сибиряк, как у тебя обстановка?

– Был накат противника до двух взводов. Атаку отбили. Пока всё спокойно. У меня пять «трёхсотых» и один «двухсотый». Противник потерял БМП и семь человек убитыми. Раненых готовлю к эвакуации, личный состав пополняет боекомплект и завтракает.

Выслушав доклад, комбат огорошил ротного неожиданным приказом:

– Эвакуации не будет! Укропы прорвались в стыке между батальонами и ушли на восток в сторону границы. Мы фактически в окружении… Тебе приказ: занять круговую оборону и держаться до тех пор, пока не подойдут резервы! Выполняй немедленно! Всё!

Смирнов осмысливал ситуацию. Рота занимала оборону на левом фланге в лесистой местности. На их участке последние дни было относительно спокойно, но сейчас враг явно накатит. Не будет он держать у себя в тылу боеспособные подразделения русских. Надо подготовиться. Лейтенант взял бинокль. В расположении противника просматривалась, как любит говорить Епишев, «движуха».

– Полиглот, – позвал он связиста. – Командиров взводов ко мне! Бегом! Чтобы через пять минут все были у меня!

Немного погодя прогноз подтвердился. Едва взводные убежали на позиции, противник начал миномётный обстрел. Следом рвануло несколько тяжёлых снарядов. Судя по всему, стреляли с закрытых огневых позиций танки. Били по всему ротному опорному пункту, не жалея ни мин, ни снарядов.

Наконец артподготовка стихла, и враг начал классическую атаку. Впереди двигались два танка, за ними в некотором отдалении диковинные, не виданные ранее бронетранспортёры, за которыми бежала в пешем порядке пехота.

«Как в Великую Отечественную атакуют, – подумал Смирнов, – словно картинка из старых фильмов. Много, видно, сил накопили. Танки какие-то странные на колёсах… Французские что ли?».

– Товарищ лейтенант, а что это за кракозяблы на нас прут, я таких раньше не видел? – тихо спросил связист.

– Это я у тебя должен спросить. Ты же у нас полиглот, – ответил Смирнов, явно намекая на не совсем удачно выбранный позывной связиста. – Натовская это техника! Теперь хохлы совместно со всей Европой на нас навалились!..

Он взял рацию и отдал распоряжение командирам взводов: «Говорит Сибиряк. Всем – к бою! Сосредоточьте огонь на танках!».

Бой протекал стремительно и закончился так же быстро, как и начался. Сначала из глубины нашей обороны ударила по наступающим миномётная батарея. Когда пехота залегла, первая линия ударила по танкам гранатомётами. Правый, получив две гранаты из ручного гранатомёта, встал и немного погодя начал отползать назад и вбок, видимо, у него были повреждены колёса. Левый, по которому попали «Фаготом», с оглушительным взрывом разлетелся на части. Судя по всему, прямое попадание в боекомплект. Сразу после этого взрыва боевые машины врага начали пятиться, и пехота повернула обратно.

Едва противник откатился на исходные позиции, Смирнова снова вызвал комбат. Он был сильно раздражён, его новый приказ отменял предыдущий:

– Сибиряк, резервов не будет! Получен приказ отходить. К десяти часам срочно выводи роту во главе с Крюковым в квадрат сорок два, тридцать семь, четыре... В полной готовности к совершению марша. Сам возьми ребят понадёжнее и прикрой отход батальона. Задержи укропов на полчаса, после догоняй нас. Всё, выполняй!

Лейтенант посмотрел на часы, потом на кодированную квадратами карту. Указанный квадрат был в самом начале протяжённого лесного массива, уходящего на восток. Не надо быть стратегом, чтобы понимать, что единственным маршрутом, по которому мог отходить и прорываться батальон с техникой, была просека вдоль линии электропередач.

Времени было совсем мало, но он успел своевременно отправить роту, не забыв загрузить погибших и раненых. С собой оставил БМП своего первого взвода и отделение бойцов во главе с Епишевым. Едва успел поставить им задачу, как противник начал новый обстрел. Такой мощный артналёт они переживали впервые. По позициям били не только миномёты, но и тяжёлая артиллерия. Противник фактически перепахал весь ротный опорный пункт. Лейтенант сидел в защищённом блиндаже, боялся прямого попадания и вместе с тем радовался тому, что рота своевременно ушла с позиции. Что бы осталось от неё, задержись она хотя бы на несколько минут?

Как только артналёт стих, Смирнов взял в руки гранатомёт и скомандовал группе прикрытия: «К бою!». Теперь помощи ждать было не от кого. Бой придётся вести без огневой поддержки… Даже их единственная БМП была выведена из строя прямым попаданием тяжёлого снаряда.

Батальон уже начал выдвижение в сторону границы, когда канонада позади стихла, немного погодя стих и стрелковый бой. Выдержав две стычки со случайными подразделениями противника, батальон благополучно вышел к своим, почти возле самой границы с Луганской народной республикой. Группа прикрытия их так и не догнала. Комбат доложил по команде о том, что арьергард, прикрывавший отход части, из боя не вышел. С этого момента все, кто остался в группе лейтенанта Смирнова, стали числиться без вести пропавшими.

 

Тихий очнулся и лежал, как и положено тихому, спокойно и мирно. Он с трудом вспоминал, что с ним произошло. Вспомнил, как подбил сначала БМП, а потом колёсный танк. Как сидел в передней траншее наблюдателем, когда совсем рядом разорвался снаряд. Сильная контузия раскалывала голову, руки и ноги были связаны какой-то верёвкой.

«В плен, наверно, к укропам попал», – равнодушно, словно о ком-то постороннем, подумал он.

Услышав рядом непроизвольный тихий стон, с трудом повернулся набок и встретился взглядом с лейтенантом Смирновым. Руки у того тоже были связаны, одежда испачкана кровью. Судя по всему, лейтенант был серьёзно ранен. Искусал все губы, чтобы не показывать свою слабость и не стонать. Они лежали на дне пустого окопа, вырытого для БМП.

Смирнов, к своему стыду, напрочь забыл, как зовут бойца с позывным Тихий. Он так и не успел за два месяца всех подчинённых изучить досконально. Общались всё больше по позывным да по фамилиям. Новосёлов, кажется, фамилия этого бойца…

– Очнулся? – и, не дожидаясь ответа, лейтенант задал новый вопрос. – Тихий, тебя как зовут?

– Новосёлов я, Сергей…

Лейтенант, превозмогая боль, боясь, что раньше времени потеряет сознание или кто-то им помешает, принялся инструктировать подчинённого:

– Сергей, мы в плену… Ты притворись покорным. Делай всё, что они скажут, – и, переждав очередной парализующий приступ боли, добавил: – Сделай всё, чтобы выжить и рассказать, как геройски погибли ребята. Ты один остался, больше некому. Это тебе, Новосёлов, мой приказ!

Смирнов и Новосёлов были ровесниками. Только один учился в военном училище, а другой служил после срочной контрактником. Сергей остался в армии и подписал контракт, чтобы немного подзаработать, жениться и жить по-человечески. Из деревни, где он родился и где жили его родители, молодёжь разлеталась кто куда. Да и как иначе, коль единственное место работы – почти даром гнуть спину на лесопилке у местного кулака, которого по новым правилам власть именовала «предпринимателем». О войне он в то время как-то не думал. Сергей удивился такому приказу командира и поинтересовался:

– А вы сами, товарищ лейтенант?

Лейтенант ответил, с трудом ворочая языком, его силы были на исходе:

– На меня надежда плохая… Умирать не хочется, но я уже не жилец. Мне кишки прострелили… без операции не выжить. А они вон даже своих трёхсотых не торопятся эвакуировать. Если жив останешься, расскажи всем… и маме моей расскажи…

Договорить они не успели. В окоп спустился, судя по всему, какой-то украинский командир, с ним три солдата. Все четверо были под «допингом». Или покурили что-то, или спиртного выпили в излишке и сейчас находились в состоянии эйфории. Как иначе, такая перемога выпала! Русские бежали от них как зайцы… Так и должны бегать москали-ватники и колорады от «лучшего в Европе украинского войска».

Командир, рослый, с холёным полным лицом, на котором отсутствовали черты интеллекта, но зато прекрасно просматривалась маска презрения и ненависть к пленным, явно был националистом. Хотя от современных бандеровцев отличался тем, что не имел татуировок, которые в изобилии кололи себе его коллеги из «Азова» и прочих националистических формирований.

Тихий, как многие не оторвавшиеся от природы деревенские люди, подобно кошкам или собакам, интуитивно улавливающим настроение своих хозяев, мог по одному брошенному человеком взгляду определить степень его агрессивности. В глазах бандеровца читалась ненависть к инакомыслящим, к русским в первую очередь. Эту ненависть Тихий почувствовал всем своим существом.

Бандеровец, в руках которого был пистолет какой-то иностранной системы, уже знал, кто перед ним лежит, и начал свой допрос с лейтенанта. Он заговорил голосом осипшего сифилитика-наркомана, и этот голос явно не вязался с его ростом, надменной физиономией и грозным обликом:

– Ну, хто ты такий – я знаю. Зараз будемо розмовляты на мове и побачимо, разумеешь ты або нет людской язык?

Лейтенант понимал, что провоцировать националиста нельзя и, преодолевая боль, ответил спокойно, но тоже на «ты», как равному:

– Я сибиряк! Понимаю твой язык, но говорить на нём не умею.

Националист скорчил гримасу. Спокойный тон русского офицера не нравился ему. Не понравился и солидный басок молодого москаля, резко контрастировавший с его собственной сиплой речью. Он рассчитывал на то, что пленный будет трястись от страха и просить пощады, а тот пытается говорить с ним как с равным… А разговаривать с ним на русском – значит потерять всякое украинское достоинство. Потому необандеровец продолжал говорить на смеси слов из русского языка и заимствованных из западных стран, в первую очередь из Польши и Австрии, словечек, которые, собственно, и составляют основное отличие украинского языка от русского.

– Сибиряк? Ну, побачь мне, чого ты робишь на моей Украине, оккупант-сибиряк?

Слово «оккупант» задело лейтенанта, и он, стремясь не терять достоинства, заговорил твёрже:

– Я помогаю своим братьям на Донбассе, украинцам и русским. Они живут вместе и не делят друг друга на украинцев и русских… Они ведь и тебе братья, хоть ты и отказался от них.

Бандеровец начал терять терпение. Допрос шёл не по его плану, и это тоже ему не нравилось.

– Сепары они, а не братья! Украина це Европа, а воны в вашу лапотную Россию нацелились!.. Это ты, москаль, и все ваши орки – оккупанты! Мы вас давили и будемо давити, пока всех не передавим як клопов!..

– Так вы ополчились против русских ещё до войны. За что же к нам такая особая ненависть?

– А ни за што… Просто за то, шо вы москали и место ваше на гиляке!.. Теперь будешь кричати «Слава Украине!» пока не сдохнешь! Будешь замаливати свои грехи…

– Нечего мне замаливать. Грехов пока не накопил...

Последователь Бандеры криво ухмыльнулся, обнажив нездоровые зубы, тоже не вязавшиеся с его холёным лицом:

– Твой главный грех, шо ты москалём родывся, а я родывся чоловиком!

Лейтенант понял: перепираться с нацистом бесполезно. Силы покидали его, и он, осознавая, что расстаётся с жизнью, ответил тихо, но твёрдо:

– Да какой ты, на хрен, человек?! Был бы человеком, перевязал бы меня сначала. Мразь ты, возомнившая себя сверхчеловеком!..

Лицо бандеровца исказила гримаса ярости, рука, державшая пистолет, задрожала. Глумление над русским офицером вышло из-под контроля. Он подскочил к лейтенанту и без раздумья выстрелил пленному в голову…

– Вот тебе, тварь, моя перевязка!..

После этого подскочил к Тихому. Разъярившись, он заговорил по-русски почти без акцента.

– Теперь твой черёд, москалюка! Видел, шо стало с твоим командыром?! Теперь ты кричи «Слава Украине!».

Тихий всем телом почувствовал, что если не подчинится, бандеровец застрелит и его. Он негромко хриплым от испуга голосом произнёс:

– Слава Украине.

– Кричи громче, москаль! – бандеровец резко и сильно ткнул Тихому пистолетом в бок. – Кричи! Слава Украине! Победа будет за нами!

Тихий безропотно выполнил его требование:

– Слава Украине! – и сделав едва заметную паузу громче и отчётливей добавил. – Победа будет за нами!

Нацист понял, что получилось что-то неправильное, но что получилось не так, понять не мог… На его лице обозначилось выражение озабоченности. Наконец его осенило, и он поправился:

– Не за вами, – он снова ткнул Тихому пистолетом в живот, – а за нами! – показал на себя. – Кричи ещё раз, если ошибёшься, сразу пристрелю!

Тихий громко закричал: «Слава Украине! Победа будет за вами!». Для наглядности, чтобы тот не понял иначе, показал движением подбородка на мучителя.

– Теперь правильно. Кричи так, пока не охрипнешь, если кричать перестанешь, сразу пристрелю!

Тихому развязали ноги. Теперь он стоял в центре окопа и непрерывно кричал бандеровский лозунг, а солдаты, его вчерашние славянские братья, расположившись вокруг, гоготали над испуганным пленным солдатом, опускали шуточки по поводу «трусливых ватников», которые так боятся умирать, отвешивали пленному оплеухи или били под дых, если считали, что тот кричит не так громко, как надо.

Над Тихим глумились долго, пока не устали. Он выдержал первый этап укронацистского плена, и его не застрелили. Бесплатный цирк прекратил какой-то подошедший не то командир, не то советник. Он говорил на польском языке, но украинцы его понимали, называли «паном» и явно заискивали перед ним. В глазах «советника» Тихий не уловил какой-то ненависти, были лишь надменность и глубочайшее презрение «пана» к своим славянским холопам. «Советник» не стал допрашивать пленного и, показав на лейтенанта, что-то быстро заговорил на своём шипящем змеином языке. Бандеровец кивал головой и во всём с «паном» соглашался.

Чуть позже привели ещё двух пленных, их поймали где-то в лесу. Тихий этих ребят не знал, они были из другой части. Бандеровец велел пленным собрать всех убитых русских и отрыть для них могилу. Сам с двумя охранниками наблюдал за их работой и поторапливал, размахивая и грозя пистолетом. Сентябрьское солнце хорошо грело, пленные исходили потом, а их противники, раздевшись по пояс, загорали, весело переговаривались и хохотали. Вот тут-то Тихий и разглядел у убийцы лейтенанта на левой стороне груди небольшую наколку, в центре которой было выколото пронзённое стрелой сердечко и женское имя «Марiя».

«Неужели такой фашист любить кого-то может? – изумился солдат. – Или у них это просто дань моде?».

Коренастый, немногословный, с обычным русским лицом, Сергей Новосёлов выглядел довольно невзрачно. Был из тех людей, которые не хватают звёзд с неба и довольствуются малым. Но мать и отец, простые сельские жители, сумели вложить в парня моральные устои, благодаря которым, собственно, и держится Русь. Чувство справедливости и совесть не были для него пустым звуком. Видимо, оттого в голове у него и возникали подобные «несовременные» вопросы, которые в принципе не могут зародиться в голове усреднённого европейского жителя. Как бы то ни было, но эта наколка крепко врезалась пареньку в память.

Когда братская могила была отрыта, пленные уложили в неё убитых товарищей, накрыли тела плащ-палатками и вылезли наверх, постоянно ожидая, что их тоже застрелят и бросят в ту же могилу. Но Бог на этот раз миловал. Они похоронили своих товарищей, после чего их погрузили в машину и отправили в украинский тыл.

 

Через год боец с позывным Тихий попал в списки по обмену пленными. После пересечения границы их автобусами повезли в центр реабилитации. Как только ему предоставили телефон, он тут же сообщил обо всём родителям. Новость переполошила их, они уже не ожидали увидеть сына живым.

В России он снова стал Сергеем Новосёловым. Несмотря на то, что боец прошёл все круги ада укронацистского плена, был изрядно искалечен морально и нездоров физически, он выжил. Казалось бы, живи и радуйся! Но у человека с совестью не всегда так получается. У Сергея возник устойчивый комплекс вины перед соотечественниками. Его боевые товарищи погибли в бою, а он попал в плен и остался живой… Где бы он ни находился, с кем бы ни встречался, он чувствовал себя виноватым. Было ли так на самом деле, или виной тому была всего лишь его фантазия и излишняя мнительность, но ему постоянно чудился немой укор в глазах людей.

Сергей много думал о превратностях судьбы. Сержант Епишев обещал, что его представят к награждению медалью или даже орденом. Он верил: так оно и будет. А вместо награды – плен и гибель сослуживцев, свидетелей его скромного подвига. Мало того, теперь они сами числятся без вести пропавшими, и единственным свидетелем того, что они дрались с врагом геройски, является он сам. Только это придавало ему силы, особенно во время бесед со следователями.

Со следователями ему пришлось беседовать много. Их было несколько. Они подробно расспрашивали об обстоятельствах, при которых Сергей попал в плен, о том, куда и как его перевозили, как и кто его допрашивал, об отношении к нему украинцев, о товарищах по плену, кто и как себя вёл в плену. Он добросовестно рассказывал обо всём, даже о таких эпизодах, которые ему самому вспоминать было стыдно. Были моменты и не раз, когда он проявлял малодушие. В плену ему очень хотелось выжить, а здесь – чтобы ему поверили.

Говорят: «Пути Господни неисповедимы!». Видимо, говорят не зря. Во время беседы с одним из следователей он опознал убийцу лейтенанта и своего мучителя. Следователь был хоть и молодой, но хваткий. Ему поручили проверить партию украинских пленных к очередному обмену – он выявлял среди них преступников. Делал это он вполне профессионально и добросовестно. Работал не только в интернете, но и подробно опрашивал своих солдат, вернувшихся из украинского плена. Показывал им фотографии пленённых украинских вояк, а вдруг где-то пересекались?

 По фотографии Сергей и опознал «своего» бандеровца. За прошедший год тот сам угодил в плен. Теперь его готовили к очередному обмену. Нацистов украинский режим стремился обменять в первую очередь. У следователя на этого представителя украинского воинства ничего не было. Перед ним предстал не последователь Бандеры с садистскими наклонностями, а человек, уродившийся в Винницкой области, которого насильно мобилизовали и заставили воевать в украинской армии… Примитивный, лишённый творческой мысли мозг неонациста не мог изобрести ничего нового. Он придерживался общей методички, придуманной украинской пропагандой. Но, хотя фактов против «насильно мобилизованного» не было, чем-то не нравился он молодому следователю. Уж больно вертлявый был у пленного взгляд, уж слишком неискренне тот говорил.

На очной ставке они сразу узнали друг друга. Лишь на мгновение в глазах бандеровца мелькнула лютая ненависть: «Жаль, не пристрелил я тебя тогда, москаль клятый!». А потом Сергей Новосёлов увидел перед собой до смерти перепуганного человека. Жалкое, с трясущимися руками и губами существо доказывало, торопясь, сбиваясь и путая слова, что его мобилизовали в армию насильно. Что он из автомата по русским никогда в жизни не стрелял, солдата, который сидит перед ним, видит впервые… Он был так напуган появлением живого свидетеля, что сразу вспомнил русский язык, на котором раньше говорить отказывался.

Из задумчивости Сергея вывел вопрос следователя:

– Вы подтверждаете, что это тот самый человек, который лично застрелил попавшего в плен лейтенанта Смирнова?

– Да, подтверждаю! Это он застрелил раненого лейтенанта!

Перепуганное существо с пеной у рта, путая русские и украинские слова, принялось убеждать следователя, что произошла ошибка… Свидетель явно перепутал его с кем-то другим…

У Сергея эта сцена вызвала чувство стыда и брезгливости. Не должен быть человек таким.

«Прав был лейтенант: мразь, она и есть мразь… Матёрый бандеровец, а за шкуру свою трясётся как последняя тварь», – подумал Сергей, а вслух твёрдо произнёс:

 – Он это, товарищ следователь! Это он застрелил лейтенанта, а потом издевался надо мной. У него на левой стороне груди есть наколка – сердце, пронзённое стрелой, с женским именем «Марiя»!

После они ещё долго составляли протокол и беседовали со следователем о том, как проходил последний бой их первого взвода и что случилось после него.

– Мы похоронили ребят на опушке леса. Прямо на позиции нашего взвода. Это место я хорошо запомнил, когда освободим, смогу показать конкретно. Они не без вести пропавшие и не дезертиры… Они все погибли в бою!..

 – Вы помните всех, кого похоронили в братской могиле? – спросил следователь.

– Помню всех по фамилиям и позывным. Имена знаю только у четверых.

– Ну, это мы восстановим по спискам. Перечисляйте всех, кого вы похоронили, но без ошибок. Помните об ответственности. Мы обязательно будем делать эксгумацию и генетическую экспертизу всех убитых.

Он вспоминал и перечислял ребят, стараясь никого не пропустить:

– Лейтенант Алексей Смирнов, позывной Сибиряк; сержант Епишев, позывной Рыбак; ефрейтор Бахмутдинов, позывной Мусульманин; связист, Миша Серёдкин с позывным Полиглот…

Когда закончили, следователь задал последний вопрос:

– Знаете ли вы что-то о тех ребятах, с которыми вы хоронили убитых?

– Вася Савушкин умер в плену. У него было воспаление лёгких, а в больницу его так и не отправили. Лёню Полякова обменяли вместе со мной, но увезли на другом автобусе. Где он сейчас, не знаю, но он мои показания может подтвердить.

В заключение разговора Сергей обратился к следователю с личной просьбой, узнать адрес матери лейтенанта Смирнова. Он должен рассказать ей, как погиб сын.

 После показаний Сергея Новосёлова на бандеровца завели уголовное дело, и вместо обмена тот угодил под суд. Сергею хотелось верить, что убийца и мучитель получит по заслугам. Хотя лояльные к врагам законы России, которыми так гордится правящая элита, вызывали в душе солдата сомнение. Сплошь получалось так, что хищники, собравшиеся истребить российский люд только за то, что он проживает в России, убивать могут!.. А самих хищников закон убивать запрещает! А ведь они, отсидев срок, обязательно продолжат своё чёрное дело и станут готовить потом новую смену своих последователей. В истории страны амнистия бандеровцам-людоедам однажды уже была.

 

После реабилитации Сергей перед убытием в свою часть получил краткосрочный отпуск и, повидавшись пару дней с родителями, поехал к матери лейтенанта. Смирнова Лидия Петровна проживала в небольшом городке Тюменской области, в доме советской постройки, в маленькой двухкомнатной квартире. Работала заведующей детского сада.

Получив от сослуживцев известие о том, что сын пропал без вести, она категорически отказывалась верить в плохое. В закоулках её души жила надежда: «Пропал без вести – не значит погиб!».

Она осталась с сыном одна, едва тому исполнился год. Её избранник загулял и, немного погодя, ушёл к другой женщине. Предательство мужа так на неё подействовало, что повторно испытывать судьбу она не захотела.

Всю свою любовь вкладывала в сынишку и постоянно боялась потерять его. В детстве переживала, чтобы не заболел, не попал под машину, не связался с дурной компанией… Позднее, чтобы не увела какая-нибудь недостойная сына девушка. Когда учился в военном училище, переживала, чтобы не было войны… И вот война пришла, и сын пропал без вести. Теперь её пугала неопределённость и отсутствие от сына вестей.

Когда увидела на лестничной площадке незнакомого паренька в военной форме, её сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

– Что с Алёшей, он погиб? – спросила она, едва тот представился.

Сергей встретился взглядом с довольно моложавой симпатичной женщиной, смотревшей на него вопросительно и вместе с тем с некоторой надеждой… Этим взглядом она напомнила ему мать. Видимо, все матери, переживающие за своих воюющих сыновей, чем-то похожи.

Он молча отвёл взгляд и опустил голову. Как неприятно приносить худую весть людям. Лучше бы сам остался в той братской могиле…

По его реакции Лидия Петровна без слов поняла, что самое плохое всё-таки случилось. Глаза у неё заволокло туманом, куда-то подевались энергия и силы… Она оцепенела. Сын, который должен был скрасить её старость, от которого она надеялась дождаться внуков, уже никогда не вернётся... В душе её вспыхнуло сжигающее душу сожаление: не сумела уберечь своего единственного ребёнка…

Когда временная слабость отступила, она взяла себя в руки, завела Сергея в квартиру, усадила за стол и попросила рассказать всё, что тот знал. Сергей честно и подробно рассказал о том, как её сын командовал ротой, когда они отбивали атаки укронацистов, как его, смертельно раненого, связали и бросили на дно окопа. Об обстоятельствах допроса и гибели ротного рассказывал с трудом, боялся неосторожным словом ещё сильнее ранить женщину. Она слушала его внимательно, лишь изредка, когда он смущался и запинался, просила:

– Говорите, как было на самом деле!

Когда он начал рассказывать, как хоронили погибших, Лидия Петровна не выдержала, вскочила с места, быстро отошла к окну и застыла в безмолвной позе. Сергей замолчал. По тому, как изредка вздрагивали плечи женщины, понял – она беззвучно плачет.

У него перехватило дыхание. Ему было безумно жаль её. Вот так, наверно, плакала его собственная мама, когда получила известие о том, что сын пропал без вести. Из его глаз тоже непроизвольно полились слёзы…

А Лидия Петровна прощалась с надеждой, которая всё это время жила в её душе. Она предчувствовала, что рано или поздно такое может случиться. И теперь, когда беда случилась, уже невозможно было что-то исправить. С уходом сына закончится и их род. Сама она была единственным ребёнком у родителей, рано погибших в автокатастрофе. Её воспитывала одинокая тётя, сестра матери, которая тоже умерла раньше времени от рака.

Лидия относилась к тому самому «поколению «пепси», променявшему русские ценности на фантики западной демократии. Одна половина этого поколения, быстро уловившая «всесилие» денег, теперь управляла государством, регионами, префектурами, поселениями, фирмами, банками, магазинами… Эта половина, используя полувоенное положение, получала от войны хороший доход и активно набивала свои карманы.

Другая половина, относительно бедная, но с моральными устоями и совестью, сейчас активно воевала за Русский мир на фронте и в тылу. Лидия относила себя ко второй половине. Она и сына воспитала в этом же духе. Потому он после военного училища ушёл на фронт, хотя некоторые из его однокашников воспользовались лазейками, чтобы «откосить» от передовой.

Женщина плакала и винила во всём себя. Прожив достойную жизнь матери-одиночки, она сожалела теперь о том, что не сумела в своё время создать крепкую семью. Все годы она заблуждалась, пытаясь построить своё счастье на единственном ребёнке. Ребёнок погиб, и счастье оборвалось… Она вдруг отчётливо и ясно осознала: возможность «пожить для себя» не делает женщину счастливой. Женщины, да и мужчины тоже, по-настоящему счастливы там, где создана крепкая многодетная и дружная семья. Только такая семья может быть хоть какой-то страховкой от бед и жизненных потрясений!..

Пауза затянулась. Чтобы как-то перебить тягостную минуту, Сергей, проглотив подступивший к горлу ком, сказал первое, что пришло на ум:

– Будь она проклята, эта война!

Лидия Петровна вспомнила о собеседнике. Ей стало неудобно. Как это она так сильно расслабилась перед незнакомым пареньком. Она повернулась и поправила парня, впервые назвав его по имени:

– Не по адресу проклятие, Сергей! Война, она и есть война… Ей безразлично, хвалят её или проклинают… Проклинать надо тех, кто организовал эту войну, кто натравил русских на русских!..

 Сергей удивился её самообладанию, и всё же сделал ещё одну попытку утешить женщину:

– Лидия Петровна, плакать не надо! Ваш сын герой! Вам надо гордиться им!

Она вытерла слёзы. В этом паренёк прав. Отныне её сын не был для всех без вести пропавшим. Её Алёша воевал и погиб как герой!

– Серёжа, давай-ка я тебя накормлю!

После обеда они ещё долго беседовали. Он рассказывал ей о войне, она показывала ему семейные фотографии и рассказывала о том, каким был её Алексей в детстве. В конце обменялись адресами и телефонами. Когда прощались, женщина тихо поблагодарила солдата:

– Спасибо тебе, Серёжа!

Сергей смутился:

– Да за что же спасибо? Я принёс такую плохую весть!

– Спасибо, что избавил меня от неопределённости. Неопределённость – самое мучительное чувство. Оно разъедает душу сильнее самой страшной беды!..

Лидия Смирнова была русской женщиной. Беда наложила на неё отпечаток, но не заставила угаснуть её дух. Спустя некоторое время она получила орден, которым посмертно наградили сына. Потом пришла к мысли, что не может дальше жить прежней жизнью и примкнула к активистам-волонтёрам, помогавшим бойцам на СВО.

Сергей Новосёлов убыл в свою часть. Он так и не получил обещанную покойным сержантом медаль. И претензии по этому поводу предъявлять было некому. Свидетели его подвига уже больше года лежали в сырой земле.

«Бог с ней, с медалью, – убеждал он себя, – главное: жив пока! А что будет завтра, на войне об этом лучше не думать… Будешь думать, обязательно потеряешь бдительность. Тут-то костлявая тебя и подловит».

Он заново втягивался в боевую работу. Их часть медленно двигалась на запад, метр за метром отвоёвывая потерянную за три дня территорию, постепенно приближаясь к тому месту, где были похоронены бойцы первого взвода вместе со своим командиром.

Над Сергеем всё меньше довлели душевные и физические травмы, нанесённые ему в украинском плену. Пообщавшись с матерью лейтенанта, он окончательно переборол свой комплекс виноватого перед обществом человека и утвердился в мысли, что сделал всё правильно. Он выполнил последний приказ своего командира!..

Январь 2025 г.