Владимир ПРОСКУРЯКОВ. О БУНИНЕ И ЕГО КОСЦАХ. Пастораль или правда жизни?

 

Владимир ПРОСКУРЯКОВ

О БУНИНЕ И ЕГО КОСЦАХ

Пастораль или правда жизни?

 

– Дедушка, помоги! – подошёл внук с учебником по литературе. – В чём идея рассказа Бунина «Косцы»?

Когда-то, очень давно, я читал этот короткий рассказ, но теперь освежить его в памяти была причина, и я внимательно прочёл…

Прочитанное едва не повергло меня в шок. Ясно представилось, как в парижской квартире некий русский баринок, облачившись в бархатный халат и уютно утонув в мягком диване, под рюмочку коньяка изысканно ностальгирует по оставленной им России…

«Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом берёзовом лесу поблизости от неё – и пели…».

Видел ли автор вблизи молодой березняк, в котором не то что косить – через него продраться, закрыв лицо от веток, – и то с трудом. И знает ли он, что в лесу крестьяне никогда не косили по той причине, что трава там редкая и чахлая, а порой и вовсе отсутствует. Косили на лугах, обширных лесных опушках-закраинах, то есть опять же – на открытых солнцу местах.

Доводилось и мне в молодые годы помахать косой-литовкой на лесных сенокосах – давно вычищенных от подлеска и поросших полноценной травой полянах. И каждый оставшийся случайный пень становился для косы преградой, которую приходилось обходить-обкашивать осторожно, дабы не сломать инструмент.

Но бунинские косцы «…подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны…».

Да-а? Прямо-таки и «без малейшего усилия»? А пробовали ли вы, Иван Алексеевич, сами этак же, «широкими полукругами», да по высокой траве, да днём, на солнышке июньском палящем, как придуманные вами герои? Через сколько минут рубашка к спине прилипнет? К слову, крестьяне предпочитали косить в сумерках и даже по ночам. Прохладнее, да и комары со слепнями не так донимают.

Кошение – труд нелёгкий, который, возможно, и кажется игрой, если наблюдать со стороны, с сиденья пролётки. Труд такой, что впору ровно удержать дыхание, в ритм движениям рук, плеч и ног, а не петь. Петь можно на отдыхе, у кострища, с ложкой над котелком…

Кстати, о котелке…  В Париже сгодится любая экзотика – и вот бунинские косцы варят в котле мухоморы и черпают их ложками, нахваливая: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!». И пусть восхищаются худосочные французишки крепостью русских организмов, коим любая отрава нипочём.

Судя по рассказу, на такие ужасы писатель, будучи ещё в России, нагляделся вдоволь, если с беглого взгляда определил, не пробуя, что там такое «розовое» сварилось в котелке… Кстати, а почему розовое?  Вероятно, потому, что варили его герои особую разновидность мухоморов – бело-розовые, которые в действительности можно есть. Но такие нюансы и русским-то грибникам не всем ведомы, а уж иностранцам – и подавно.

А какое идиллическое, пасторальное описание русских мужичков:

«Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, – в обычае, в повадке, в языке, – опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками, белыми, ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами».

Представляешь ли ты теперь, читатель, как выглядел безработный и полуголодный крестьянин, ушедший из дома на заработки? Мужик пошёл наниматься на косьбу в лучшей своей рубахе, со свадьбы, должно быть, лежавшей в сундуке, новых портках и даже в мягкой кожаной обувке (!) – не в лыковых лаптях. Да и вся бригада, как на подбор, такая же. Понятное дело – встречают по одёжке…

И в продолжение «буколики»:

«…Они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были «охочи к работе», неосознанно радуясь её красоте и спорости…».

Ох, не верится, что «беззаботны», что «на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз»! Только бедность, нищета и желание хоть где-то грош заработать гнали мужиков из родных краёв на чужбину, на заработки. Но писатель, кажется, и вовсе не углядел здесь подлинной первопричины этого путешествия мужичков с косами на плечах.

Зато как он умилялся, когда «они пили из деревянных жбанов родниковую воду, – так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, – потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой».

 

Не помню, кто из критиков назвал рассказ «Косцы» плачем по утраченной Родине. Бесспорно, «плач» получился, как получились и лирические отступления-размышления автора: «Бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далёкие – и невозвратимые…».

Но зачем искренние ностальгические чувства смешивать с такой несуразностью, затмевающей реальность? Или будущий нобелевский лауреат считал, что никто и никогда не разглядит этой нелепицы, этого напускного псевдоочарования – ни русские интеллигенты, так же, как и автор, разъехавшиеся после революции по парижам и константинополям, ни иностранцы. Последние – уж точно, будут ахать и ужасаться, познавая «из первоисточника» неведомую и жуткую Россию.

Но для меня страшнее всего стало разочарование… Разочарование в авторе, всю мощь поэзии которого я осознал и принял уже давно, как принял и искреннюю скорбь поэта. Прочтёшь «Шепнуть заклятие при блеске…» – и мурашки по коже…

 

…Подобрал я подходящие слова для ответа на вопрос внука, и в свою очередь спросил:

– А тебя что больше всего заинтересовало в этом рассказе?

Внук прищурился:

– Так мухоморы и в самом деле едят?

Мне осталось только вздохнуть с сожалением о том, что чиновники от Минобразования совершенно напрасно считают пятиклассников вполне «дозревшими» для осмысления подобных произведений.