Григорий РЫЧНЕВ. КОЛЯ ОДНОКРЫЛЫЙ. Рассказ

 

Григорий РЫЧНЕВ

КОЛЯ ОДНОКРЫЛЫЙ

Рассказ

 

Этого несчастного звали Коля Однокрылый. Имя он носил самое что ни на есть настоящее, а вот прозвище прилипло к нему много лет назад, когда обнаружили, что всё-таки есть у него одна рука, и Коля твёрдо верил: тёмные силы готовы были лишить его и второй руки, но он умело её маскировал и прятал, дабы вновь не стать жертвой. В основном он прятал свою целую руку на ночь, а днём она была нужна ему самому. Он просыпался в сторожке энного предприятия, сдавал дежурство кому-нибудь из сменщиков и шёл с полиэтиленовой сумкой на рынок.

Только что начинало светать, наполняя всё вокруг бодростью, свежестью. На базаре, в день ярмарки выходного дня, с каждой минутой росло оживление; всё чаще подъезжали машины, торговцы распахивали дверцы своих авто. Вот выгружают на прилавки какие-то коробки, мешки, вёдра и корзины; скрипят, хлопают багажники, кто-нибудь ругнётся, покомандует водителю проехать вправо-влево. Кто-то спешил раскинуть крылья раскладушки, звякали об асфальт железные ножки, и это слышно было на весь рынок. Звук запохаживал на смертельную занозу в этой гулкой, ранимой тишине.

Светает, светает… Скоро пойдёт народ, а это значило: надо успеть разложить свой товар, не прошляпить своего первого покупателя, который спозаранку тоже спешит, особо не приглядываясь к товару, не глядя кидает деньги за покупки, а продавец спешит ими помахать, поводить по кругу над выставленным барахлом с какими-то шаманскими присказками.

Мясной павильон давно уже в действии. Ещё по-тёмному мясники тяпали топорами по своим колодам, разрубая свиные, говяжьи тушки. Из зала, облицованного свежим паркетом, ярко высвечивали осветительные плафоны, свет льётся из окон, как из прожекторов, но с восходом солнца тускнеет свет павильона, и наконец гаснет совсем, потому что победить солнце невозможно.

А торговцы всё ждут, ждут с нетерпением: вот-вот пойдёт народ, покупатели и порадуют их своими покупками. А пока что все томились в ожидании, глядя на входные ворота. Но в воротах пока никто не показывался, лишь какой-то упитанный лохматый пёс рысцой пробежал с опущенной головой, принюхиваясь к дорожке. Пробежал и сел на задние лапы по-заячьи перед раскинутыми столами и раскладушками, раскрыл пасть и, вывалив на сторону язык с капающей с него слюной, запальчиво-часто дышал и посматривал по сторонам.

Вслед за собакой на рынок заходит в рубахе навыпуск с пустым рукавом Коля. Он спугивает собаку и садится на её место, поджав под себя ноги по-татарски, приглаживает на голове хохолок курчавого рыжего чубчика, оглаживает лицо и обнаруживает у себя на лбу кровоточащую ссадину (он не помнил, где её заполучил, но такое часто бывало у него при падении).

Нащупав пальцами ссадину на лбу, Коля поднёс ладонь к глазам:

– О, ёлки-палки… кровь… кто меня мог вдарить?!

– Коля, это ты сам упал… – высунулась голова в белом чепчике из окошка чебуречного киоска.

Коля оборачивается назад, смотрит красными, припухшими глазами на торговца совсем серьёзно.

– Какой я тебе Коля?.. Я Николай Иванович… Ты меня не уважаешь. Смотри, а то я тебе сделаю… Ты у меня народ обирать не будешь! – И далее он выражался тирадой матерщины. – Да, сделаю! Понял? Я сейчас всем расскажу, что ты в свои чебуреки тухлое мясо суёшь… – И он ещё громче кричал на весь базар: – Всем расскажу, что тухлое мясо у тебя в чебуреках. Дулю кто у тебя их после этого покупать будет!

В окошке киоска голова в белом чепчике исчезла и вместо неё высунулась рука с двумя беляшами в беленькой салфетке. Коля видит это, но не спешит принять подачку, ему надо встать с пригретого места… Он ждёт, чтобы рука дотянулась до его плеча, и тогда он без доли усилий поймает чебуреки и съест их на виду у всего воскресного рынка. Но в это время к нему подошла в платье до самой земли Надя немая. Платье на ней, как мешок зелёного цвета. Росточком она всего с ноготок, на шее у неё поблескивали янтарные бусы. Она будто бы улыбнулась одними глазами, щурясь на Колю:

– Э-э-э… – и протягивала руку к окошку, что значило пожелание содействовать в передаче благотворительного жеста пирожника. Она морщила лицо мочёным яблоком и показывала пальцем на Колю, челюстью и губами имитируя жевание.

Из окошка рука вновь высовывается и отдаёт немой что-то в целлофане с белой салфеткой, чтоб никто не видел, наверно, что беляшей там уже несколько. Заглянув в пакет, немая тут же запускает в него руку, достаёт жареное в масле, похожее на пирожок величиной с ладонь, угощает им Колю, но и себя не обделяет, вытащив второй беляш. И так оба они завтракают…

Коля всё также сидел по-татарски, а немая, стоя рядом, что-то пыталась сказать своё: «Э-э-э…». А тем временем однорукий, разломив на колене беляш, съедал мясную начинку, а зажаренное в масле тесто до жёлто-коричневого цвета выбрасывал собаке, сидевшей поблизости от него. Та будто того и ждала, хватала на лету объедок и тут же проглатывала его, не покидая своей позиции и виновато поглядывая на немую, которая пока не собиралась делиться с ней завтраком.

После расправы с беляшом Коля начинал преображаться. Он носовым платочком отирал губы, затем пальцы, прямил спину, устремлял свой взор куда-то под кровлю торгового навеса и начинал читать стихи. Немая слушала по стойке «смирно», собака опускалась на брюшко, укладывая свою голову на передние лапы, изредка скулила, будто подпевала. А Коля, как настоящий художественный чтец, читал с выражением:

Увяданьем золотом охваченный,

Я не буду больше молодым…

У него на лбу появлялись из-под кучерявинки чубчика капельки, медленно ползущие к бровям, будто бриллиантовые росинки...

Прочитав Есенина, а затем кое-что наизусть из Маяковского, Коля начинал петь:

Горит, горит село родное,

Горит вся ро-одина моя…

Выступление Коли продолжается в пределах получаса. Торгашей шокирует чтение стихов наизусть этим одноруким сторожем известной всем фирмы. По торговым рядам тянется перешёптывание: «Вот те и Коля… талант… не думали-не гадали». А чтец уже шёл меж торговых рядов с пакетом в руке и женщины с почтением опускали в него у кого что было на прилавке: огурец, помидорину, шмат сала, колбасу и картошку… Сумка быстро наполнялась доверху. В самом конце торговых столиков Коля ставил сумку под ноги, заглядывал в неё, рукой перебирал в ней содержимое:

– Та-ак, лучок есть, помидорки тоже, колбаска… О, блин, а колбаски мало дали! Ох и жадины, жадины! Чтоб вам… не распродаться… У-у… работу побросали, всё торгуют, чтоб вам…. – и он начинал матюкаться, и многие женщины начинали отворачиваться, затыкать уши, а другие спешили к Однокрылому с продовольственной добавкой, кидали ему в сумку ту же домашнюю колбаску, творог, лишь бы поскорее проводить чтеца с рынка, чтоб не слышать его гадких высказываний и проклятий…

 

Пока продавцы поджидали покупателей, многие из них прохаживались вдоль прилавков, перекидывались шутками, новостями прошедшего дня, недели.

Мужские голоса выделялись чёткостью и громкостью:

– Торганём, а? Базар должен быть хорошим…

– А то!

– Куды бушь деньги девать?

– Было б чё, так хотя бы дырки позаткнуть. Не до жиру.

Женский смех перебивал:

– Торгуют – все!

– А то чё ж, рыночная экономика пошла, надо теперь к капитализму приспосабливаться…

– Да мне сроду в голову не приходило, что придётся на базаре стоять… А поначалу стыдился, но приспичило… Всё, нету совхоза, нету работы. А чё делать? Надо как-то жить, надо своё хозяйство разводить… Вот как-то так крутимся: то молочишко какое лишнее вывезем на базар, то курчонка…

Солнце уже высветилось из-под крыш станичных домов, заревом вскипело в стеклянных рамах торговых павильонов, а перед ними ломились прилавки огородной снедью, ягодами домашними и лесными да заморскими фруктами. Тут найти всё можно, что твоей душе угодно: картошка, капуста, морковка, бананы и тыквы, арбузы и пряности всякие… петрушка и укроп. И всем этим пропитан воздух рынка в ярморочный день.

А солнце всё ярче и выше. Народ повалил на рынок. И уже не разобрать сквозь шум частных разговоров и отдельных высказываний продавцов и покупателей. Очереди терпеливых покупателей за товарами, как говорят, повышенного спроса. Вздохи, сумки, пустые ящики из-под ягод и овощей… Сборщики налога за торговое место спешат пройтись меж рядов.

– Надо оплатить торговое место…

– Да за что? Двадцать яиц выставила да пучок зелёного лука…

– Всё равно место занимаете… оплачивайте…

– Да будь он неладен этот базар! Я чё наторгую – всё вам отдай…

Кто-то выронил банку стеклянную с молоком. Банка бухнула об асфальт, стекло разлетелось в разные стороны, молоко потекло ручьём под уклон, и прохожие обходили стороной то место перед прилавком… а женщины обязательно приговаривали: «Ой-ё-ёй… сколько молока пропало…».

 

Шумит, гудит с раннего утра станичный базар пчелиным роем. Через неделю Коля Однокрылый вновь идёт меж торговых рядов. Идёт медленно, в каких-то чириках или лаптях с заправленными в чёрные носки колошинами брюк. Кучерявая рыжая шапка волос на его голове, как папаха.

Продавцам уж лучше дать Коле что-нибудь, иначе беда, обставит до смеху так, что не оправдаешься… Несчастный, бедный человек – иной раз такое выскажет на весь базар, что хоть с рынка беги. Коля же – он Однокрылый, то есть однорукий инвалид. Кто ему не по нраву, кто против него? Он знает, что делать, знает, шельмец, как наступить на язык всему базару своей правдой.

Он становится в позу вратаря футбольной команды посреди рынка, читает с соблюдением всех норм выразительности и передачи эмоционального настроя каждого слова, каждой ударной строфы:

Я памятник воздвиг себе нерукотворный,

К нему не зарастёт народная тропа…

Коля на этом делает паузу, с прищуром глаз обводит взглядом длинный прилавок с торговцами от начала до конца, но никто его как будто не замечает, никто его не зовёт к себе, не сочувствует, не вознаграждает, и тогда он начинает продолжать далее:

Вознёсся он главою непокорной

Выше Александрийского столпа…

Возле чтеца, проскулив жалобным тоном, восседает на задние лапы знакомая собака и ждёт, как казалось, продолжения поэтического чтения.

А Коля снова сделал паузу, красными яблоками глаз с растопыренными ресницами справа налево по торговым рядам присматривался уже с явным презрением:

– Я, Николай Иваныч… Как вы меня встречаете? Вы ещё пожалеете… Думаете, я однорукий, с вами не справлюсь.

Немая кивала из стороны в сторону головой, наблюдая за Колей, и кроме мычания от неё ничего иного не ожидалось. А голос Коли креп с переходом на нецензурную лексику в адрес торговцев:

– И-ии… стоят, торгуют… продали родину, свою землю, дедов и прадедов предали… а теперь торгуют… ии-и… – и далее он посылал на весь рынок свои неписаные выражения.

Некоторые продавцы за прилавками посмеивались, подбадривали Колю:

– Правильно, Микола, так им и так…

Женщины отворачивались, а некоторые возмущались:

– Да что это такое? Где милиция? Где базарком? Уведите его отсюда…

Но никто не хотел ни оспаривать сказанное Колей, ни призывать его к здоровому образу жизни. А в большинстве своём торгаши не обращали внимания на персону. Пошумит, наговорится – и уйдёт с полной сумкой. Но на этот раз Коля не уходил, продолжал своё наступление:

– Спекулянты, буржуи!.. – жестикулировал он своей единственной рукой. – Стоите, мёрзните – так вам и надо!

Кто-то вновь звал полицию.

– Да что это такое? Казаки тут есть? Да выведите его отсюда, ради бога, голову всю разбил…

Мужчин на рынке не так уж и много, бросать своё торговое место и выяснять отношения с Колей никто не собирался, а наоборот, поддерживали:

– Правильно гутаришь, Коля! Расскажи ещё что-нибудь, просвети публику.

А Однокрылый ещё громче:

– Продали страну, сдали без боя! Всё развалили, сами развалили, а теперь все стоят, торгуют… Родину надо защищать!

– Коля, иди отсюда, а то полиция щас заберёт…

– Да я видал вашу милицию – знаешь где? – и он показывал пальцем. – Я, Коля Однокрылый… Я афганец… Никто меня не заберёт. А вы Ельцина избрали, вы голосовали… А теперь стоите… И всё хорошо?!

Одна из торговок махнула Коле рукой, подзывая.

Коля перестал выступать, боком-боком подошёл к прилавку; баба какая-то в белом фартуке, пухлые щёчки с кнопочкой носика, поклонились ему:

– Мой ты хороший, давай я тебя угощу!.. Вот тебе помидорчики, огурчики…

Коля не успевал раскрывать свой очередной пакет. Со всех соседних лотков к его сумке тянулись руки то с парой морковин, то с ягодами в стеклянных банках…

Пакет его – уж полон доверху. Что ещё надо несчастному человеку? Всё теперь у Коли есть, можно и дальше жить.

Кланялся Однокрылый, лицо его недавно выражало смертный приговор, а теперь всё больше рассветало благодарной улыбкой. Он нагнулся к самому уху торгашки:

– Да спасить тебе Христос…

Продавщица поймала его ладонь:

– Бродяжничаешь, не работаешь?

Коля застеснялся, глазом в прищур повёл:

– Селили в дом престарелых, а мне там скучно… Ночью сторожую на хуторе… а нынче при хуторском активе, машину грузим продовольствием на Донбасс. Где при службе, там и живу…

– Смотри: нам охрана тоже нужна. Будет и жильё, и зарплата…

Колю это уже не интересовало. Он сумку впереди себя нёс на руке, спешил к выходу с рынка.

– Ну, вот теперь всё в порядке! – благодарил Коля продавцов и тихо-мирно покидал рынок, а в самом конце, перед распахнутыми воротами, где в основном старухи продавали цветы, остановился. Его покоряли и астры, и розы, и гладиолусы… Продавщицы отворачивались от него. Какой прок от побирушки? Рубаха навыпуск, на груди расстёгнута, на коленках брюк протёртые дырки… лицо небрито, на лбу кровоточит ссадина. Чего ещё можно было ожидать от этого человека? Какую ещё матерщину? А Коля стоял и молчал, рассматривая цветы. Пустой левый рукав его рубахи болтался из стороны в сторону от самого плеча, как на колу. Рыжая курчавость на голове с проплешиной, ссадины на лбу… Голова нагнулась к розам и слышен был ближним продавцам глубокий вдох Однокрылого. И вдруг он резко выпрямился, глаза его были закрыты, а небритое лицо в рыжевато-коричневой щетинке млело в приятно-улыбчивом наслаждении с потягом воздуха в нос.

Чего он воображал, чего ждал? Чтобы ему ещё и цветы подарили?

А Коля в принципе никогда и ничего не просил и не воровал. Стоило ему почитать стихи, спеть песню и пройтись меж торговых рядов, как ему сами торгаши кидали в сумку «на бедность», выражая одновременно признательность его ораторскому и певческому таланту. Но вот чтобы цветы ему дарить – пока что этого ему никто не предлагал. И все видящие это продавцы ждали, что будет дальше…

 При выдохе Коля открыл глаза и смотрел куда-то вниз на свои ноги, обутые на босу ногу в пляжные резиновые тапочки. На большом пальце левой ноги он как-то ушиб ноготь, и он теперь, наполовину вывалившись в прорву носовой части тапочка, чернел от спёкшейся под ногтем крови. Постоял, пошевелил пальцем ноги с чёрным ногтём и лишь глаза поднял на сидящую перед ним старушку-матрёшку с цветами в бело-эмалированном ведре:

– Своё продаёшь?

– А то как же? Своё-своё… – вспухли румянцем губы и щёчки.

– Какая ты замечательная женщина… Сама красотка и такую красоту вырастила…

Цветочница, видно, не ожидала похвалы, моргнула соседке:

– Ну что ж, наверно, надо подарить… – и вытащила из ведра цветок на зелёном стебле с красными бутонами-лейками.  – Ну, куда тебе его? в сумку?..

Однокрылый поставил харчи перед собой, и цветочница воткнула стебель гладиолуса в переполненный продуктами полиэтиленовый мешок. Коля тем временем достал из кармана сторублёвку и положил на прилавок рядом с цветочным ведром:

– Я не Коля. Я Николай Иваныч…

 

Немая дожидалась Однокрылого за воротами. Морщинистое личико её тянуло приоткрытым ртом своё непонятное «Э-э-э…». Зелёное мешковатое платье её прямого покроя сидело на ней от самых плеч до земли железным панцирем. Все прохожие сторонились её, не пытались общаться, потому что для многих её азбука на пальцах, на мимике лица оставалась непонятной. Но по многим движениям можно было читать, чего она хочет: воды испить, например… а при виде полицейского ладошкой шлёпала себя по плечу и грозила пальчиком, если что-то было запретным; своё приветствие знакомым она посылала жестом поцелуя своей ладошки.

Коля от цветочницы скорым шагом подошёл к немой, опустился правым коленом на асфальтированную дорожку, став таким образом вровень с Надей, и подарил ей цветок.

Она приняла подарок, приподнялась на носках, ресницы её глаз часто моргали, своей ладошкой она слала Коле поцелуй. Дарил ли ей кто в жизни цветы? Но судя по тому, как у неё наполнились влагой глаза, как зашевелились губы, что-то пытаясь сказать, выразить душевные чувства, цветок-гладиолус был в её жизни первым, подаренный настоящим мужчиной. Она бы обняла Колю, поцеловала, но кругом были люди, и она не смела этого сделать. А он только согласно кивал своей головой в её поддержку, что всё, мол, понимает и, зажав в свою ладонь её тёплые пальчики, нагнулся, дышал на них, будто на улице была зимняя стужа, и немая мёрзла без варежек.

И так они стояли какое-то время лицом к лицу, чему-то радовались, что-то рассказывали один другому на пальцах, будто старались запомнить на всю жизнь свои счастливые мгновения. Но Коле надо было спешить. На автомобильной стоянке его дожидался очередной добровольческий автокортеж с гуманитарной помощью защитникам Донбасса, а Коля в нём – за ветерана боевых действий, для которого на пути к фронту в любое время года «зелёная улица».

 

Приезжала на рынок полиция, но Коли уже не было. Но проходило время, и он вновь появлялся, доказывая свою правоту. Ни базарком, ни люди в погонах ничего не могли поделать с этим инвалидом, а торгаши научились быстро от него избавляться, дабы он не омрачал покупателям базарный день. А спустя год Коля окончательно куда-то исчез, и на станичном базаре лишь вспоминали о нём. Выяснялось, будто ни в каком Афганистане он не служил, не воевал, а руку потерял шахтёром при пожаре. А другие уверяли, что Коля по своей неосторожности руку сжёг в печке, а после этого ему в госпитале руку отрезали, и он стал с позывным «Однокрылый».

…Судачили торгаши: в Донбасс с добровольческим гуманитарным рейсом уехал Коля в ополчение, прижился и там охранником и даже не раз ходил в разведку боем, и по сей день служит он в обороне Донецкой республики, а вот на Дону, на станичном рынке за триста с лишком километров от фронтовой линии СВО некому пока говорить правду.

Но все ждут Колю с победой.

Помолимся.

Ст. Вёшенская 15.01.2025