Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ 
Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ
ЗНАЧИТ ВНОВЬ НАДО К МОРЮ ИДТИ…
О МАЛЕНЬКОМ ПРИНЦЕ
На далекой планете или на астероиде
Выросла роза на радость мальчику.
Смысл не ищите, глубоко не ройте,
Мальчик-принц полюбил гордячку.
Укрывал от ветра, поливал из лейки,
Делал вид, что боится её колючек.
А роза считала самонадеянно,
Что она – единственная, и потому всех лучше.
Но мальчик однажды улетел с астероида,
Странствовал между планет – бродяга.
Встречал честолюбца, торговца-пройду,
Короля и фонарщика – честного трудягу.
Оказался в пустыне, на большой Земле.
Приручил Лиса, поговорил со змеёй.
Вспомнил о розе, тоскующей во мгле,
И понял, что приручил и её.
А значит, что стал за неё в ответе,
И должен вернуться, от гусениц спасти.
Но так случилось, что звездный ветер
Тело его не мог унести.
Чтобы увидеть цветка лепестки,
Как договаривались, к змее сделал шаг,
И от укуса её в пески
Упал, но взлетела его душа.
Получается, что если хочешь взлететь,
Надо сначала упасть ниц,
Покинуть телесную тесную клеть,
Как когда-то Маленький Принц.
1941
Отцу
Город Горький. Зорьки хмурятся.
Окна – в светомаскировке.
Сорок первый год на улице,
Каждый день бомбардировки.
Кинохроникой из прошлого
Кадр встаёт передо мной:
На веранде дома – взрослые,
Дети. И сирены вой.
Бьют зенитки по стервятникам,
Смерть несущим под крылом,
И летит она, проклятая,
По соседству сносит дом.
И осколки – злыми осами,
Сквозь открытое окно
Пролетают между взрослыми –
Ох, недетское кино!
А смотрел его мальчишечка
Лет пяти тогда еще,
Про «четыре года лишечка»
Ничего не знающий.
И что сгинут эти сволочи,
Он не ведал – верил, жил.
Вспоминал металл осколочный,
Тот, что сердце не прошил.
И Господь сподобил вырасти,
Послужить родной стране,
По великой Божьей милости
Жизни благо дать и мне.
ДУША МАТЕРИ
Памяти Екатерины Архиповой
(старшей сестры моего деда) и её сына
Родом из духовного сословия:
Батюшка Димитрий – иерей,
Но со сменой классового строя
Обучала на селе детей.
Жили в доме под тесовой крышей
С матушкой Полиной и сынком.
Без отца рос Женя, так уж вышло,
Но способным, умным пареньком.
Словно свет в окошке – маме Кате,
В школе, что ни год – похвальный лист.
Мог и на коне промчаться, кстати,
Без седла, что твой кавалерист.
Жили деревенской мирной жизнью,
Но, как гром, ударила война.
В черных тучах небо над Отчизной,
И встаёт огромная страна!
А у матери волненья, боль за сына
Поселились в сердце с этих дней.
Не показывала виду Катерина,
Что тревога гложет душу ей.
В сорок третьем, отучившись в школе,
Сын сказал: «Я в кузницу пойду!».
Катерина Дмитриевна в поле
Приучала детушек к труду.
Так случилось, «на войну» призвали,
Когда мамы дома не было ещё.
Задыхаясь, матери бежали,
Не успели. Эшелон ушёл.
Жить осталось – письма ожидая,
Приносил их старый дед Кузьма.
Сын писал: «Не нервничай, родная!
Всё в порядке, жив, здоров я, мам!».
Август. Год сорок четвертый. Польша.
Край Привисленский – речные берега.
Полегло в атаке роты больше,
Но прорвали, выбили врага!
Шел в атаку и Архипов Женя,
Первым фрицев был разить готов,
Первым пал на бруствер в том сраженье
Воин восемнадцати годов…
В избу ту, под крышею тесовой,
Похоронку почтальон принес.
Катерина, не сказав ни слова,
Рухнула без крика и без слёз.
Утром, через школьные пороги
Вышла к деревенским малышам.
И чего ей стоили уроки –
Знала только матери душа…
МЫ ПРИНИМАЕМ БОЙ
«Людям с прекрасными лицами»,
искренне ненавидящим Россию и её народ
В Советском Союзе рожденные,
Одурманенные западной бредью,
Демократией измождённые,
Сами себе не верите.
Подчистую отформатированные,
На́чисто переписанные,
На своих нерусских квартирниках
За гроши готовы подвиснуть,
Только чтобы остаться в тусовке,
Не поймёт вдруг «интеллигенция» –
И отца, и брата, – в массовке
Оболгать – вот и индульгенция.
Вас за ниточки дергают, милые,
Может быть, вы просто заблудшие,
Вам надеть бы рубашки смирительные,
И лечить принудительно души.
Только это неправильно, братие,
А насилие – верх бессилия,
Жили счастливо без демократии –
Отвалите! Мы б вас попросили.
В православии нет чистилища,
Значит, вам дорога на за́пады,
Где же вам отпустят грехи ещё,
И за вас очень будем рады мы.
* * *
Мы – заложники цифры. А может быть, цифр,
Если их на счету много.
Цифрового швартова рублю концы,
Только Знака прошу у Бога.
И является Знак, как цветка лепесток,
Лёгок, как мотылёк, с запада на восток
Он летит, одинокий, над сонмом голов,
Очищая сознанье от цифр и слов.
РОМАНС О БЕССМЕРТИИ
И я из тех, кто выбирает сети,
когда идет бессмертье косяком.
Арсений Тарковский
Перешагнув уже за шестьдесят,
Ни сатаны не встретив, ни Мессии,
О старость бьёмся в кровь, теряя силы,
Доспехи лет веригами висят.
Картина жизни – крупные мазки:
Заря вечерняя над морем отблистала,
Пустые сети тянем мы устало,
А мимо прут «бессмертья косяки»…
Долгий путь позади. Знать бы – сколько отмерено?
Не дано. Значит вновь надо к морю идти,
И забрасывать сети с пустынного берега,
На который из бездны бессмертье глядит.
Когда-нибудь бессмертье косяком,
Хотя бы краешком, зацепит наши сети,
Вериги лет на берегу морском
Падут, мы будем счастливы, как дети.
И дух взлетит – прозрачен, невесом,
И обретет и свет, и вдохновенье…
Ах, это сон! Всего лишь только сон,
Несбывшееся наше сновиденье…
Долгий путь позади. Знать бы – сколько отмерено?
Не дано. Значит вновь надо к морю идти,
И забрасывать сети с пустынного берега,
На который из бездны бессмертье глядит.