Сергей ТРАХИМЁНОК. ЭТО СТРАШНОЕ СЛОВО – «КИНО». Рассказ

 

Сергей ТРАХИМЁНОК

ЭТО СТРАШНОЕ СЛОВО – «КИНО»

Рассказ

 

Светочке Трипутиной было шестнадцать. Но она уже поступала учиться на исторический факультет БГУ. Все дело в том, что когда-то папа Женя, так Света звала своего отчима, отдал её в школу в шесть лет. И вот она, шестнадцатилетний абитуриент, сдала в столице последний экзамен, коим было сочинение. А так как по результатам устных экзаменов ситуация была вполне обнадеживающей и даже надежной, настроение её было преотличным.

Пятнадцать дней назад она с робостью ходила по коридорам истфака, удивляясь настырности и напористости столичной абитуры и неприступности студентов, которые участвовали в технических мероприятиях процесса поступления в вуз. Но каждое посещение университета, каждая консультация, каждый сданный экзамен, с одной стороны, снимали флёр напористости и настырности с её конкурентов и возносили её в собственных глазах и глазах окружения на новую более высокую ступеньку в некой иерархии поступающих.

Света уже не чувствовала себя золушкой, приехавшей на бал высшего образования из провинциальной глубинки. А через два дня, когда огласят результаты письменного она, и того лучше, перейдет в другое качество – студентки самого главного в республике вуза. И это состояние приподнятости подталкивало её на поступки, которые она еще две недели назад не решалась бы совершить.

Менялось отношение к Свете и у окружения, которого по мере отсева не сдавших экзамены становилось все меньше, но все они уже отделяли себя от общей массы не поступивших, интуитивно действуя по принципу – своим всё, чужим ничего.

И именно в это время Светочка Трипутина узнала, что на киностудии снимаются два фильма и жителей столицы приглашают на массовки. Сообщил ей об этом вертлявый молодой человек, который с его слов только потому и не сдал иностранный, что был занят на съемках.

– Один из них военный, туда тебе не стоит соваться, а другой – водевиль, – сказал он.

Почему он решил, что Света хочет соваться в кино, было непонятно. Но решил он правильно, поскольку две недели назад она не обратила бы внимания на это предложение, впрочем, две недели назад ей бы и не предложили такого.

– Если решишься, – сказал он, – я замолвлю словечко.

Но тут появился второй собрат по несчастью, запутавшийся в страдательном залоге на экзамене по английскому. Его натура не преминула чуть клюнуть потенциального соперника.

– Там всех берут без блата, – произнес он, – приходишь к проходной, а там уже покупатели тебя ждут. И если ты подпадаешь под нужный типаж…

– Ну, уж нет, – возразил ему первый.

Они начали спорить. А Света с достоинством оставила их и направилась домой.

На время экзаменов она поселилась у своего родного дяди Николая, который жил на улице Чернышевского. Дядя работал слесарем наладчиком на часовом заводе, своих детей у него не было, и он и с женой относились к присутствию племянницы, да еще поступающей в университет, с каким-то благоговением.

Заявившись домой, Света сообщила, что ей предложили сниматься в кино. Но она не знает, как добраться до киностудии.

– Проще пареной репы, – сказал дядя, – едешь на метро до Московской, а там и киностудия.

– А когда у тебя последний экзамен? – спросила тетка.

– Все уже экзамены, – произнес дядя Боря, – ей осталось только дождаться зачисления. Я тут посчитал, что даже с четверкой ты уже студентка.

– Не сглазь, – сказал тетка.

Утром следующего дня она вышла на остановке метро Московская и пошла к зданию с колоннами.

– Здравствуй, волшебный мир кино, – тихонечко произнесла Света перед входом и потянула на себя массивную дверь.

– На массовку? – спросила её вахтерша в униформе.

Света кивнула головой

– Второй этаж, 105 кабинет.

Нужный кабинет она нашла быстро и удивилась, что перед ним не было никакой очереди. Постояв немного, она постучала. Но дверь была обита дерматином, и было понятно, что её там не слышат. Тогда Света толкнула дверь и вошла внутрь. В кабинете, точнее двух смежных комнатах, находилось несколько человек. В дальней – две девицы чуть постарше Светланы: одна огненно-рыжая, а другая – брюнетка. В ближней – мрачная дама лет сорока, полная крашеная блондинка.

– Что надо? – неласково спросила блондинка.

– Я… в кино… – робко произнесла Светлана.

– Ну, милочка, мы с улицы в кино не берем, – ответила блондинка.

– Я не с улицы, – обиделась Светлана, – я студентка и… и стихи пишу.

Здесь надо оговориться, что Света действительно писала стихи, но никогда и никому об этом не говорила.

– Успехов, вам в этом занятии! – сказала блондинка и стала набирать номер телефона, давая понять, что больше говорить с посетителем она не намерена.

Света повернулась и вышла из кабинета. Огромный мрачный коридор студии со старым, обшарпанным и уже не подлежащим восстановлению паркетом показался Свете еще более мрачным, чем он был на самом деле. Она пошла по коридору в обратную сторону и ей почему-то стало стыдно, будто она провалила экзамен.

Навстречу ей шли какие-то люди, но она не видела их лиц. Туман обиды застилал глаза. Она знала, что вслед за этим туманом на глазах появятся слезы. И если их не удержать в пределах ресниц, они хлынут потоком…

– Девушка! – раздался вдруг сзади голос.

Светлана оглянулась. Её догоняла рыжая девица из сто пятого.

– Пойдемте со мной, – сказала она.

Света послушно направилась за ней. Они миновали 105 кабинет, и пошли каким-то боковым коридором

– Первый раз? – спросила девица.

Светлана кивнула.

Девица хотела сказать еще что-то, но навстречу ей попалась другая, несущаяся с листами бумаги.

– В павильон? – спросила встречная.

– Да, у нас массовка горит, а Лиза совсем из ума выжила. С утра всех забраковала, а теперь прячется от первого режиссера.

Вторая девица в ответ на это только махнула рукой и понеслась дальше.

Они вышли на улицу и подошли к какому-то зданию. Там на поребрике, а также на нескольких стульях сидели люди. Сопровождающая Свету девица сказала:

– Стой здесь, – и ушла внутрь здания.

Вскоре она появилась с молодым парнем, который взглянул на Светлану и произнес:

– В костюмерную… что-то под служанку…

Девица повела Свету обратной дорогой в главный корпус. Там они спустились в подвал, зашли в огромное помещение, в котором на плечиках и просто так навалом лежало множество плащей, платьев, женских и мужских костюмов.

– Служанка, – сказала сопровождающая полной женщине.

Та, быстро глянув на Свету, принесла платье в крупную клетку и чепец. Бросив все это на руку Светланы, она спросила:

– Размер обуви?

– Тридцать седьмой.

Женщина сделала руками таинственное движение, и из-за закутка ширмы вышла другая, держа в руках огромные безобразные туфли на толстых каблуках. Первая женщина, увидев удивление Светланы, сказала:

– Что ты хочешь, Америка – тридцатые годы. Давай паспорт.

– Какой паспорт?

– Свой, разумеется.

– У меня его нет.

Женщина взглянула на сопровождающую Светлану девицу. Та развела руками.

– Ну и что мы будем делать? Как я выдам ей реквизит?

– А ты возьми взамен её платье, – вмешалась вторая женщина. – Она же все равно его в руках носить не будет

– И то правильно, – согласилась первая, и кивнула Свете на ширму. – Переодевайся.

Когда Света появилась из-за ширмы, первая женщина оглядела её хозяйским взглядом, пришпилила бумажку с фамилией на платье Светланы и повесила его на плечики.

– Запомни место, где платье висит, – сказала она, – в массовке около ста человек, когда они будут переодеваться здесь, черт ногу сломит.

Туфли оказались чуть велики и едва не сваливались с ног. Рыжая девица, почувствовав, что Света отстает, успокоила:

– Ничего, ничего, – бегать тебе не придется.

Они вернулись к входу в павильон, где за время их отсутствия народу прибавилось. И тут Света поняла, почему костюмерша сказала про Америку тридцатых годов. Многие из массовки были в пальто и широкополых шляпах.

«Наверное, это не просто Америка тридцатых, но и еще зимняя Америка?» – подумалось Свете.

– Пойдем к гримерам, – сказала ей сопровождающая.

Они вошли в павильон, заглянули в боковую комнату. Там работали два гримера. Одному из них было за пятьдесят, второму около тридцати.

Сопровождающая усадила Свету на стул, сказала:

– Дождешься очереди, скажешь – служанка в публичном доме

– В каком доме? – не поняла Света

– В публичном, а потом выйдешь на улицу и будешь ждать, когда тебе Олег, ну тот парень, пригласит в павильон. Ясно?

Сопровождающая ушла, а Света долго сидела на табурете и слушала разглагольствования гримеров, которые в основном сводились к тому, как им заплатят: за смену или сдельно.

– Мадемуазель, – сказал тот, что был постарше, – прошу до кресла.

– Ты еще скажи: до гиляки, – сострил молодой.

Но старый гример не удостоил молодого ответом.

– Кто вы? – спросил он Свету, сделав шаг назад, словно пытаясь рассмотреть её получше.

– Служанка, – выдавила из себя Света. Добавить – в публичном доме у неё не хватило духа.

– Служанка в веселом доме, – произнес гример. – Оригинально.

Он надел на голову Свете чепец, чуть сдвинул его назад, затем вбок, потом опять вернул на место.

– Сейчас мы вас затонируем, – сказал он, – чтобы ваш юный румянец не мешал образу. Чуть подведем глазки и можно на площадку.

И первое, и второе он сделал быстро, а затем произнес:

– Следующий.

Света выбралась из гримерки и, как ей сказала рыжая девица, стала ждать Олега, прислушиваясь к разговорам в толпе ожидающих. Удивляясь тому, что они никоим образом не относятся к тому, что называется творчеством. Тогда как, по мнению Светы, именно духом творчества должно быть пронизано все, что находится на территории студии.

Огромный и толстый мужик, в брюках, закатанных до колен, говорил, что на этот раз он не даст себя обмануть, как в прошлый раз. И добьется, чтобы ему за смену заплатили, как россиянам. Его сосед по стулу кивал в ответ, но не слушал собеседника, поскольку занят был разгадыванием кроссворда. Две дамы в невероятных декольте играли в карты на единственном пластмассовом столике. Все остальные говорили о чем угодно только не о кино. Так продолжалось довольно долго. Пока, наконец, не появился Олег и не скомандовал:

– Всем в павильон.

Массовка не спеша потянулась за ним. Света, пропустив мимо себя большую её часть, вошла в огромный ангар, в котором была расставлена старая мебель: столики, шкафчики и посередине всего этого возвышался подиум. Все это было похоже на что-то среднее между кафе и гостиницей. Посередине павильона стояла камера, возле которой суетились три человека.

– Все как на репетиции, – произнес Олег.

Из чего Света поняла, что все присутствующие прошли эту сцену как минимум один раз.

Олег и двое помощников принялись расставлять массовку, и вскоре Света осталась одна. Тогда к ней подошел сам Олег взял за руку и подвел к коляске, в которой сидела старая дама. Впрочем, дама могла быть молодой, просто грим и парик делали её таковой.

– Когда будет команда «Мотор!», начинай покачивать коляску, – сказал Олег, – и двигай её вперед, кати, но не быстро и не далеко, до края подиума.

– Да не стряси мне голову, – не то шутя, не то серьезно произнесла дама в коляске.

Появился мужчина в клетчатой рубашке и джинсах. Присутствующие оживились, и по выражению их лиц Света поняла, что это и есть первый режиссер.

«Сейчас начнется съемка, – подумала Света, но ошиблась, съемка не началась, зато режиссер стал браниться с осветителями, а затем что-то доказывать оператору. И только потом появилась ассистентка с доской, на которой было что-то написано. Раздалась команда «Мотор!». Ассистентка произнесла:

– Эпизод в публичном доме, дубль один, – и стукнула хлопушкой. И тут же с трех сторон в дом ворвались агенты в штатском в сопровождении полиции. Сцена длилась несколько секунд.

– Стоп! – раздалась команда режиссера.

Он подошел к оператору, о чем-то поговорил и произнес:

– Снимаем каждую группу отдельно

Около часа продолжалась съемка входа полицейских в публичный дом. Затем режиссер сказал:

– Снято. Перерыв.

После этого магического слова мощное электрическое освещение погасло, остался тусклый дежурный свет. И вся массовка распалась. Кто-то пошел на воздух, кто-то уселся за столики и вел себя так, будто он сделал себе заказ. Впрочем, так и оказалось. Через две-три минуты помощники Олега принесли пакеты с едой. Они раскладывали их перед сидящими за столами, приговаривая:

– Сухпаек только актерам, только актерам.

Из этого Света поняла, что в массовке участвуют не только люди с улицы, но и профессиональные актеры.

– Можешь пока погулять, – сказала ей женщина, которую она покачивала в коляске во время съемок. После чего достала из-под пледа бутерброд и стала его есть.

Света вышла из павильона на улицу, но там было слишком жарко, и она вернулась к огромным воротам, где был сквознячок. За те несколько дублей, что произошли на съемочной площадке, она уже поняла смысл действия и роль многих участников его. Вот те в шляпах постарше – это начальники, те, что помоложе, но в таких же темных пиджаках и шляпах – их подчиненные, разобраться с остальные было еще проще – они носили полицейскую форму. Женщины к полицейским не относились, они играли обитательниц публичного дома.

Стоящая одиноко девчушка в чепце служанки не могла быть долго не замеченной в компании бравых агентов в штатском. Через какое-то время к ней подкатил парень лет тридцати, худой, длинный в черном костюме и черной шляпе и сходу спросил:

– А чего это я тебя вчера не видел?

– А вчера меня здесь не было, – ответила Света, – я вчера экзамен сдавала.

– А-а… – понимающе протянул парень. – А я тут каждый день работаю. Тебе сколько обещали заплатить?

– Не знаю, – ответила Света.

– А ты спроси у Лены.

– У какой Лены?

– Ну, той, что тебя сюда привела, рыженькой. Она ведомость заполняет. А ты Табакова видела?

– Нет.

– Значит, увидишь, он в следующей сцене появится.

– Не разговаривайте с ним, девушка, – сказал второй парень в шляпе, проходя мимо, – у него трое детей.

– Ну, ты тут как тут, Колян, – сказал Светин собеседник и устремился вслед за парнем, на прощанье добавив: – Кто обидит, зови меня.

Потом на улице вновь появился Олег и пригласил всех в павильон.

И опять началась расстановка массовки по плану режиссера, одному ему известному. Но коляска с женщиной и стоящая за её спинкой служанка оставались на одном и том же месте, поскольку нигде кроме подиума эту коляску невозможно было катать.

И снова по команде «Мотор!» Света, покачивая, двигала коляску по подиуму, пока женщина, сидящая в ней, не сказала:

– Ты катай, когда камера направлена в твою сторону.

И Свете показалось, что вся массовка услышала это и захихикала.

Появился Табаков, а с ним еще один известный актер, фамилию которого Света забыла. Табаков тут же стал репетировать эпизод с молодым актером, которого он душил, а потом кричал всем присутствующим, что отсюда не выйдет ни один человек.

Потом эпизод сняли. Потом сняли еще один дубль. Потом еще один. И Света по тем репликам, которые произносили актеры, вдруг поняла, что они плохо знают текст.

Чтобы не стоять так просто за спинкой каталки, она сказала даме, сидящей в ней:

– Они не знают текста.

– Он им сейчас не нужен, – ответила дама, – потом на озвучивании, они будут проговаривать точный текст по сценарию.

Режиссер объявил еще один перерыв, во время которого Свету нашла Елена, вписала её в ведомость и сказала, что она очень понравилась режиссеру.

– Он сказал, простушку в чепце – берем на другую смену во дворец. Так что ты после окончания съемок здесь должна выйти на крыльцо, сесть в автобус и переехать на другую площадку во дворец профсоюзов. Там будет еще одна съемка и окончательный расчет.

Смена в павильоне закончилась к пяти часам дня. Потом часть массовки потащилась к выходу, где её ждал автобус. Здесь выяснилось, что у безликой массовки есть свои вожди. Им оказались два парня в шляпах, с которыми говорила Света у входа в павильон. Парни стали зубатиться с администраторами, требуя либо подать больший автобус, либо сделать два рейса. Но, в конце концов, победа в споре осталась за администраторами и в тесноте и духоте массовка отъехала от крыльца киностудии.

Поскольку сидячие места были заняты старожилами массовки, которые знали, что нужно делать, чтобы создать себе хоть какой-нибудь комфорт, Свете пришлось стоять притиснутой в середине салона, между двумя мужиками и женщиной средних лет, которые не были одеты по американской моде тридцатых годов прошлого века.

Ехали молча, если не считать, что влезший последним в автобус парень в черном рассказывал смешные случаи, которые когда-либо случались на съемках.

Так она и все в автобусе узнали о том, что один режиссер решил «схарчить» своего ассистента. И послал его привезти десять ребят в возрасте до двадцати лет, для того чтобы они сыграли немцев. Ассистент привез десять парней. Но режиссер затопал ногами, замахал руками и заявил, что только в страшном сне можно назвать этих людей немцами. Съемку перенесли на следующий день. Ассистент снова привез десяток молодых парней. Но режиссер опять стал возмущаться и говорить, что эти люди и близко с немцами не стояли. Тогда ассистент показал ему их документы, оказалось, что это немцы-туристы.

Затем парень рассказал анекдот о новом русском, который возвратился из США и заявил: «Был я в Америке, там такой же бардак, как и у нас. Сам видел, как губернатор Калифорнии от полицейских бегал и из пулемета стрелял».

Анекдот вызвал взрыв хохота. Видимо, Шварценеггера считали своим парнем, поскольку он тоже снимался в кино и не столь важно, что он снимался в Голливуде, а все едущие в автобусе на Беларусьфильме.

Подъехали ко дворцу профсоюзов. Все выбрались из автобуса и потянулись внутрь здания. Там в огромном зале сидело три сотни желающих сняться в кино. Приехавшая массовка свысока смотрела на них, зная, что сейчас произойдет. И оно произошло.

– Так, – сказал вышедший на сцену режиссер, – благодарю за терпение… Кто хочет сняться в кино?

– Мы, – раздалось в зале.

– Не верю! – произнес режиссер.

– Мы! – снова заорали несколько голосов и в подтверждение взметнули руки вверх.

– Ассистенты, – сказал режиссер, – все, кто поднял руки, остаются в зале, остальных вывести в коридор и отобрать десять женщин и столько же мужчин не моложе тридцати лет. Остальные свободны. Начали.

Но не так просто вывести из зала три сотни человек, которые, как оказалось, ждали съемку с обеда.

Толчея, обиды продолжались полчаса. Наконец, все закончилось, и ассистенты стали усаживать часть массовки в зале.

– Так, – сказал режиссер. Он стоял на сцене, широко расставив ноги. – Посадите девочку рядом с этой бабой.

И он ткнул пальцем на женщину, которая ехала в автобусе рядом со Светланой. Светлану переместили вдоль ряда к женщине.

– Это будет у нас семейка. Мать и дочь. Мать, быстро к костюмерам заменить платье и взять у них шляпку.

Когда женщина вернулась в зал, режиссер сказал:

– Пробуем. Как только на трибуне появляется кандидат в мэры, вы вскакиваете и бурно его приветствуете. Олег, начинай!

Олег, вышел на середину сцены и взмахнул черной папкой. Массовка вскочила и заорала: «Ур-ра!».

– Стоп! – произнес режиссер. – Возможно в Америке не кричат «Ур-ра». Это должно быть что-то неопределенное, что-то между «о-о» и «у-у». Начали.

И опять Олег взмахнул папкой, сидящие в зале вскочили со своих мест и заорали что-то нечленораздельное, но радостное.

– Идет, – сказал режиссер, – а ты, – он ткнул пальцем в Светлану, – подбросишь в воздух свой чепчик. Кричали женщины «у-у» и в воздух чепчики бросали. Начали!

Массовка вскочила со своих мест, выражая бурный восторг, а Света подбросила вверх свой чепчик.

– Стоп! – произнес режиссер, обращаясь к ассистентке Лене. – Что это?

– …

– Почему у неё прическа рабфаковки… Я понимаю, это тоже тридцатые годы, но другая страна… другая страна. Убрать.

Лена бросилась в зал выполнять указание режиссера. А Светлана долго не могла понять, в чем же её вина.

Лена усадила её на последний ряд, сказала:

– Сиди здесь. И не выходи никуда, иначе в кадр попадешь, он и тебя, и меня разорвет.

– Всё, камеру на сцену! Свет! – кричал в это время вошедший в раж режиссер.

Но свет почему-то погас. Это привело его в неистовство. Он вырвал папку из рук Олега, бросил её на пол и стал топтать, а затем произнес:

– Перерыв, – и ушел за кулисы.

После перерыва опять была репетиция и, наконец, началась съемка.

– Так… так, – говорил режиссер, глядя на экран видеомонитора, – Хорошо, хорошо, не смотри в камеру, не смотри… Стоп…

Он подошел к краю сцены и сказал, указывая на недавнюю партнершу Светланы:

– Не смотри в камеру… Еще дубль.

Перед камерой опять возникла ассистентка с хлопушкой. Она скороговоркой произнесла параметры эпизода. Прозвучала команда «мотор» и действо началось сначала. Но на этот раз оно продолжалось совсем недолго, потому что режиссеру уже с первых его секунд что-то очень не понравилось.

– Стоп! – заорал он, подбежал к краю сцены и, брызгая слюной, продолжил. – Я же тебе говорил, корова, не смотри в камеру, не смотри!

Тут настал черед возмутиться женщине, которая должна была играть роль матери девушки в чепчике. Она вскочила с места и, сметая на своем пути сидящих партнеров по съемкам, направилась к выходу. В зале повисло неловкое молчание.

– Перерыв, – сказал режиссер, – пятнадцать минут.

Если бы не платье и туфли, которые остались у неё на киностудии, Света покинула бы место съемок. Но до студии ей самой не добраться, да и в этих туфлях более десятка метров пройти невозможно.

Неожиданно к ней, как к старой знакомой, подсел парень в черной шляпе.

– Не переживай, – сказал он, – у него и не такие бзыки бывают. А мы вчера после съемок на другом фильме пошли в супермаркет и даже не переоделись. Надо было винца взять. Короче, заходим в магазин в шинелях, касках немецких, только автоматов нет. Продавщицы охрану вызвали, думали неофашисты их громить будут. Смех…

От парня пахло вином, и это было неприятно. Света боялась пьяных.

– Не переживай, – снова повторил парень, – если кто обидит, зови меня.

И он ушел в зал. Там на сцену вновь вышел режиссер, без лишних криков снял очередной дубль и стал готовить к съемке следующий эпизод.

На этот раз на сцене появился Табаков. Массовка при его появлении также кричала, но на этот раз она не была в кадре. На этот раз снимали мэтра. Трое фотографов, с фотоаппаратами того времени, на деревянных треногах должны были сделать снимок. Но после команды «мотор» ни одна магниевая вспышка не сработала. Что тут началось… Режиссер в первую очередь высказал все, что он думает по поводу фотокамер, затем тех, кто их принес сюда, а также их родственников, в особенности матерей. Правда, очередной перерыв он объявлять не стал. Видимо, у него горел план метража. Шли минуты, режиссер тигром метался по сцене, реквизиторы спешно заряжали фотоаппараты новыми порциями магния, массовка в зале разговаривала между собой.

Наконец, «фотокорреспонденты» сказали, что они готовы и снова прозвучала команда «мотор».

К двенадцати часам вымотались все – и массовка, и ассистенты, и сам режиссер. Но последний хотел снять еще что-то. Однако запротестовали столичные артисты. Они стали говорить режиссеру о нормах рабочего времени, профсоюзе, и тот не посмел им возражать, дал команду сворачиваться. Сворачивание заняло добрых полчаса. Потом остатки массовки погрузились в тот же автобус и поехали на студию.

А дальше пошла совсем уж полная невезуха. Выходя из автобуса, Света сломала каблук одной туфли и пошла в костюмерную босиком, неся обувь в руках. Там она выслушала десятиминутную лекцию о том, как нужно относиться к реквизиту. Лекция была бы еще более продолжительной, если бы не стремление костюмерши быстрее закончить смену и уйти домой. Но сделать это ей не удалось. Она не могла найти Светины туфли и платье. Однако и эта проблема, наконец, разрешилась. Платье оказалось совсем не там, где его вешали утром, а туфли вообще попали в реквизит другого фильма.

Света переоделась и вместе с костюмершей пошла длинными коридорами студии к выходу. На крыльце она рассталась, костюмершу там ожидал муж на машине.

Метро к этому времени уже закрылось, и Света по-настоящему испугалась. Она была бы рада принять услуги того парня в черном, несмотря на то что от него пахло вином. Но и парня нигде не было видно.

Света пошла по тротуару в сторону Академии наук, плохо представляя расстояние, которое ей надо пройти. Она уже подошла к углу парка, как откуда ни возьмись появился пьяный парень и предложил её проводить.

Света ничего не ответила и ускорила шаг, тогда парень догнал её и попытался ухватить за руку. Света увернулась и, выбежав на проезжую часть, пошла между потоками автомобилей.

Какое-то время ей казалось, что это самое безопасное место. Мимо неё справа и слева шуршащими снарядами проносились машины, водители которых, наверное, нелестно отзывались о ней. Но она упрямо двигалась вперед и прошла, таким образом, до самой Академии наук. И только там поняла, что не сможет ночью найти дорогу к дому дяди на улице Чернышевского. Она не помнила его номер, поскольку всегда приходила днем и просто знала, что ей нужно пройти от метро до первого поворота, а потом двором, а потом выйти на улицу, названия которой она не знала, а потом свернуть налево и в следующем доме войти в крайний подъезд.

Беспомощность стал переходить в состояние отчаяния. И знакомый туман стал уже застилать глаза, на которых вот-вот должны появиться слезы…

Но в это момент она услышала знакомый родной голос:

– Света!

Это был дядя Боря. Он ждал её с самого закрытия метро.

Светочке бы порадоваться, но она расплакалась. А дядя Боря не знал, как её успокоить. Он все спрашивал:

– Тебя кто-нибудь обидел, обидел?

А она плакала и говорила:

– Нет, нет.

Дома Света долго не могла заснуть, слышала шепот дяди и тетки. Они говорили о каком-то нервном срыве, который наступил у девочки вследствие перенапряжения на экзаменах.

Но Света знал, что причины её слез в другом. Рухнул сегмент волшебного мира, который окружал её с детства. И она уже никогда с благоговением не будет смотреть на экран в кинозале, слушать реплики актеров, плакать и смеяться вместе с ними.

Весь день Света пробыла дома, а утром следующего отправилась в университет. Там она долго стояла рядом со списком поступивших, не решаясь искать в нем свою фамилию. Позавчерашний день лишил её уверенности в себе. И только когда большинство бывших абитуриентов разошлись, она подошла к доске объявлений и убедилась, она – студентка.

– Студентка!

Мир вокруг вдруг снова вспыхнул яркими красками. И Света забыла свои недавние злоключения. Жизнь слишком хороша, чтобы портить её воспоминаниями, которые связаны с этим страшным словом – «кино».

г. Минск