Василий ДВОРЦОВ. РЕКОМЕНДАТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА К ЧИТАТЕЛЮ. В день собственного 65-летия

 

Василий ДВОРЦОВ

РЕКОМЕНДАТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА К ЧИТАТЕЛЮ

В день собственного 65-летия

 

Собрать краткие комментарии к основным своим произведениям побудило загадочное, с моей точки зрения, поведение нескольких авторов научно оформленных литературоведческих и критических статей. Согласитесь, приятно натолкнуться в интернете на лично незнакомого доктора и кандидата наук, напечатавшего в некоем университетском или конференционном сборнике рассуждения о романе, повести, пьесе или сборнике рассказов Василия Дворцова. Первая, совершенно естественная реакция – связаться с автором статьи, дабы поблагодарить, ну, и что-то в ней подправить, что-то подсказать, объяснить, ведь даже давно и хорошо знающие меня критики и литературоведы допускают мелкие и досадные ошибки в пересказах. Однако доктора и кандидаты, к которым я обращался через кафедральные или редакционные каналы связи, ответно всегда молчали! Почему? При том, что оценки моего творчества, как правило, были весьма и весьма лестны. Догадки, недоумения… Чему может помешать живой автор?.. Доминирующей версии молчания пока не сложилось.

Но, а если серьёзно, то поводом к созданию данных комментариев послужило не столько молчание докторов-литературоведов, уже написавших, а напутствие, убережение от возможных блужданий в домыслах ещё только собирающихся откликнуться на моё творчество. Т.е., ни в коем случае не навязывая толкования самого письма, я лишь объясняю его жизненный контекст, причины, мотивировки и обстоятельства появления.

 

***

Мой первый роман «Аз Буки Ведал...» – образная энциклопедия потоков патриотической жизни конца 80-х начала 90-х, открытие в нашей литературе темы государственного переворота с расстрелом Верховного совета. Главный герой – чудом выживший защитник «Белого дома», бегущий из столицы вглубь России с документами, которые должны стать книгой, свидетельством нравственного преступления новой российской власти. Фрагменты из расследований депутатской комиссии, собранные Иваном Ивановым в его «Анафеме», использованы с разрешения автора.

Только прошедший смерть, по моему убеждению, получает право судить своих товарищей, и ещё одна константа патриотизма – национализм разбирается в романе через «полукровность» героя: отец – сибирский татарин, мама – русская.

Хорошо мною просчитанный случай, забрасывает героя в хорошо мне знакомый Горный Алтай, где он знакомится с удивительными людьми, безнадёжно влюбляется, попадает в «туристический» лагерь, в котором проводятся оккультные эксперименты по созданию политических партий – от анархических и коммунистических до монархических – на основе сект. Реально такой «лагерь» работал на рубеже восьмидесятых-девяностых в Южном Урале.

Сюжетные перипетии в настоящем, следующем традициям русской классики, произведении не должны выходить из роли «служанки» авторских идей и «проклятых вопросов» времени. Да, читать рассказ, повесть и роман должно быть интересно всегда. Да, держать внимание – т.е., отвлекать внимание читателя, для вхождения в его, читательское, обычно глухо бронированное, сознание, нужно уметь. Но роман «Аз Буки Ведал…» – проба пера, большого пера, и во всём ли сумел я удержать «служанку»? В другой раз я впустил её в «господскую» вполне расчётливо, но это уже через много-много лет, в повести «Ковчег. 1943».

Сокращённым вариантом роман впервые вышел в журнале «Москва» в 2003 году, когда главным редактором был Леонид Иванович Бородин, отмечен лауреатством как «лучшая проза года». К сожалению, интернет распространяет именно эту журнальную версию. Полноценно, книгой издавался в 2006, 2007 и 2009 годах в ИД «Сова» Новосибирска, общим тиражом за 35 000 экз.

 

***

Второй роман «Каиново колено» писался мной под объявленный, забыл каким издательством, конкурс на отбор в серию «Русский интеллектуальный роман». Серия не пошла, но книга получилась. Первоначально напечатан в 2005 году в «Сибирских огнях» под названием «Окаяние». Понятно, журнальный вариант – в лучшем случае одна треть от полного объёма текста. Книгой «Каиново колено» стал в 2006 благодаря новосибирскому ИД «Сова», потом там же переиздавался ещё два раза, да и сейчас кто-то втихушку его подпечатывает и продаёт через ОЗОН (покупаю для подарков).

После успешного дебюта перед писателем всегда встаёт выбор: повторить удачу, продолжить праздник, или пойти на новый риск, замахнуться на непашь, пойти в тридевятое царство, где победа, ну, никак не обязательна. И если для тебя пламя важнее дыма, то, прежде всего, это будет совершенно иной герой в совершенно иных обстоятельствах. Антипод в контрапостном осмотре. Моим первым успехом стал патриот-общественник, самоприносимая жертва, «я» которого – «Родина», и теперь требовался нарцисс, совершенство, реализуемое само в себе. Однако моральный гермафродит неинтересен русскому сознанию, несозвучен русскому сердцу, это герой Европы, и чем можно зацепить своих? Да, только через наш дар, дар нам – любовь, которая не восхищение, а жалость.

Роман «Каиново колено» об актёрстве, о театральном закулисье, о чести и предательстве, о жертвенности и эгоизме. И много-много размышлений о природе творчества. В основе композиции солярный миф, начинается всё в Новосибирске, и – через Москву, Улан-Удэ, Сан-Диего, Нерчинск – в нём же и заканчивается. Исторический фон – конец застоя, начало перестройки, страна на изломе, но герой предельно аполитичен: провинциальный артист, интеллектуал и харизматик, искавший славы в столице и денег в Америке, умер калекой-бомжом на паперти. Итак, новая победа: выписывал антигероя, но женщины ему сочувствуют, в финале плачут. И пишут монографии. Даже в Польше.

Роман в 2013 году отмечен Всероссийской литературной премией им. И.А. Бунина.

 

***

Третий роман «Terra Обдория» задумывался как начало тетралогии (70-е – 80-е – 90-е – 00 гг.) о моём поколении, выросшем, сформировавшемся в одном мире, однако жить которому довелось в другом принципиально. Дважды уже начинал вторую книгу «Бремя Кахетона» – об идеальном государстве и идеальном для него человеке, но … продолжение требует марафонно ровного, без всплесков, исполнения взятых правил – композиционных, стилистических, а тут проклятый неотступный зов первопроходства! Бог даст, покорю все семитысячники и испытаю океанские впадины, тогда и вернусь, отдам долг ровесникам.

Итак, 70-е годы прошлого века, приобское село севера Томской области. Приключения подростков в поисках древнего кельтского и угорского идола Золотая баба, их невольное участие в хантыйском шаманском обряде, рассказы об охоте на гигантскую щуку, о «войне» с колдуньей, о прощании с последним лебедем… А ещё – СССР, комсомол, первая любовь, осознание того, что есть родство и дружба, долг и справедливость. Роман четырежды переиздавался новосибирский издательством «Сова» в 2206-2009 годах.

Так как убеждён, что роман – настоящий роман, а не длинная повесть или связка рассказов – своевременное воспроизведение некоего из десятка вечных мифов, то в данном случае в композиционную основу положен миф о сотворении мира. Для криптологов: ключ к чередованию глав в древнекитайской «Книге перемен». Соединение же в названии латиницы и кириллицы не постмодерновый эпатаж, а предупреждение: в остросюжетный – то натуралистический, то мистический – поток событий вставлены отдельные главы по археологии, истории, этнографии и экологии земель Обского бассейна, с привлечением обширных материалов по фольклору, быту и верованиям населяющих регион славян, угров и тюрок. «Terra Обдория» удостоена Первой премии в номинации «проза для молодёжи» Международного литературного конкурса им. А. Н. Толстого (2006 г.). Тогда же книга была рекомендована комиссией НГПУ как дополнительный материал по краеведенью для школ Западной Сибири. По крайней мере, в Новосибирске и школьники роман читают, и при библиотеке Куприна создано одноименное литобъединение. Так же «Terra Обдория» – это студенческий клуб краеведов в Бердске.

 

***

«Ангел Ангелина». Небольшая, в 4,5 авторских листов, повесть 2000 года рождения. Выходила в «Сибирских огнях» и «Москве», много позже в книге «Василий Дворцов. Повести». А случилось так: за полгода до смены тысячелетий собрались за накрытым столом несколько новосибирских литераторов и замыслили написать по одной-двум вещицам о своём вольном или невольном мистическом опыте, ну, нечто в стиле спиритической романтики Бестужева-Марлинского, молодых Пушкина, Одоевского, Погорельского-Перовского. Даже название придумали «Новая русская романтическая повесть».

Понятно, что кроме меня никто ничего не написал. Хоть позже неоднократно правил, и сейчас вижу – насколько стилистически … суховато. Проба пера. Однако подкупает правдой: это я, начинающий реставратор, и с молдавской ведьмой общался, и, ночуя на колокольне, стоны и плачи привидения в храме слушал – пока найденный мною же скелет не перезахоронили на кладбище. И по ночному шоссе бегал я. И о псе заботился. А ещё это правда о жизни Церкви в СССР и о национальном в нём противостоянии.

Так что «мистический реализм» – это не роховский «возврат к реализму» из абстракции, не некое придание натурализму пикантной «магической колоритности» из преданий ацтеков и майя, а наш всеобщий реализм, картина нашего материального мира с точки зрения авторского личного мистического опыта.

 

***

Повесть «Тогда, когда случится» написана в 2006 году. Ну, закончена в 2006-м. а так-то материалы по Русскому Кавказу собирались несколько лет, но всё для публицистики, а вот конкретным толчком к этой поездке в Чечню с новосибирским ОМОНом послужила трагедия Беслана. ОКПМ-28 – наш блокпост рядом с автовокзалом, сюжет рождался на месте, здесь же нашёлся прообраз главного героя: 22-летний сержант милиции, в вечернем Грозном читающий мне целый час наизусть Лермонтова! "Меня Мишей назвали, потому что я родился в один день с Михаилом Юрьевичем. И в командировку я напросился, хотел попасть туда, где служил поручик Лермонтов"... Такого не придумаешь. В сюжетный ток вклинивается документально-историческая главка о русском присутствии на берегах Терека и Сунжи с одиннадцатого века. С подробным разбором событий Великой Отечественной. Кому-то вставка мешает, как бы она тормозит гладкость повествования, но где и когда я писал детективы для «простого читателя»?

Тема художественного произведения – разбираемый в произведении нравственный конфликт. Социальный ли он, поколенческий ли, профессиональный или религиозный – в искусстве конфликт всегда только нравственный. Он – острое столкновение разноэтического, разноморального, противосовестного, для своего разрешения требующий жертвы. Отсюда, если конфликт ложен, надуман и жертва для примирения не нужна – мы пишем комедию, если жертва (разновеликая, в зависимости от глубины конфликта) всё искупает – драму. А если даже самопожертвование главного героя не приносит в мир мира – получаем трагедию. Вот и «Тогда, когда случится», прежде всего, это исследование противостояния двух форм сознания: личностного христианского и родоплеменного, тейпового. Увы, данный конфликт не имеет никаких перспектив мирного разрешения, только через силовое подавление одного другим.

Потерянный было бульварной свободой, и возвращённый мною в современную литературу романтический герой легко влюбляет читателя в себя, и потому, хотя трупами страницы не завалены, но повесть признаётся самым жёстким произведением о чеченской войне. Шесть лет рукопись пролежала «в столе», её побоялись печатать толстые журналы и в столице, и в провинции. Но всё же, изданная мелкими издательствами в сборниках, повесть получила две международные премии. Пришло её время, и по заказу Министерства обороны она в серии ВЕЧЕ «100 лучших произведений русской литературы об армии, о защитниках Отечества». Ни буквы не поменял.

 

***

Третья повесть «Кругом царила жизнь и радость» названа строчкой из Майкова. Возможно, Аполлон Николаевич имел в виду «жизни радость», но правки в прижизненные издания не вносил, поэтому и ко мне претензий быть не может. Читателю представлена в 2012 году, и это была моя принципиально последняя публикация в «Москве» – после Алексеева, Крупина, Бородина блеклой тени от некогда великого русского литературного журнала. Выходила в самарском «Русском эхе» и в книге «Василий Дворцов. Повести».

Фабула: наследный трёхсотлетний спор отцов и детей, точнее – спор детей с отцами. И необходимое авторское заявление: все герои имеют реальные прообразы. Дело в том, что с момента публикации товарищи-сочинители начали упрекать меня в идеализации молодёжи, в том, что сегодня, де, двадцатидвухлетние так серьёзно на жизнь не смотрят, так глубоко о жизни не судят. Но мне посчастливилось видеть таких ребят, общаться с ними, подружиться! (А, вообще, возможно ли «выдумать» героя? Не исследовал Супермена, но даже Чебурашка построен на прототипе и архетипе.) Стал искать контраргумент, и поиск оказался недолог: а как в двадцать два года о жизни рассуждали Лермонтов, Гоголь, Лев Толстой, Есенин, Шолохов, Шукшин? Веневитинов вообще в этом возрасте умер. Просто они оставили дневниковые записи, оставили произведения. Но так это же были капли, капельки в морях своих сверстников, тоже наделённых, нагруженных талантом сочувствия. Сколько тысяч и тысяч сопереживало тому же, так же, сердцем болело о тех же. Да, дар сочувствия – первый дар художника, первое условие для полноценности творчества. И причём здесь возраст? Сочувствие в своей самодостаточности сердечного зрения даже и не обещает понимания, ибо никак не связанно с ним: людские вечные души и духи времени просто сразу видимы в своей сути, и тут же оценяемы со-болью или со-радостью. А вот понимание, не схоластическое знание, а живое, мудрое понимание, без сочувствия не приходит ни в тридцать, ни в сорок. Ни в семьдесят.

«Кругом царила жизнь и радость» – наши дни, Подмосковье, музей-усадьба Поэта. Уроки и экзамены любви: к Родине, к женщине, к делу жизни, к ближнему как себе. На конфликт поколений надстроены два любовных треугольника – и всё на фоне катастрофической утери Россией русскости. Пожар неизбежен. И жертва всесожжения.

 

***

Фабула написанной в 2021 году повести «1943. Ковчег» – глубокий рейд дивизионной разведки по тылам противника – позволила мне выписать картины беспросветного ужаса фашистской оккупации, в том числе зверства украинских националистов. Зачем? В 2020-м, победно-юбилейном, как председатель международных, всероссийских и региональных конкурсов, среди сотен заявленных работ, естественно в большинстве своём тематически связанных с Великой Отечественной, столкнулся с упорно повторяющимся и повторяющимся сюжетом: добрый немец дарит конфетку русскому ребёнку. Тенденция свидетельствовала о серьёзной проработке молодёжного сознания адептами Фридриха и Бжезинского. Пришлось погрузиться в документы, свидетельства, мемуары. Честно признаюсь: порой казалось, что сердце не выдержит.

Время действия – Страстная седмица и Пасхальное Воскресение апреля 1943-го. Место действия – цветущие предгорья Кавказского хребта в районе Крымска-Абинской-Новороссийска. После стремительного освобождения Краснодара советские войска упёрлись в глубокоэшелонированную оборонную «Голубую линию». Командование требует разведданные, приказывает добыть знающего языка. Перешедшая линию фронта группа спаяна десятками боевых операций, но на третий год войны в армейской разведке, которая формировалась только из добровольцев, практически не осталось первозванных комсомольцев. Теперь брали всех, даже рецидивистов и бывших «поражённых в правах». Отсюда и «ковчег», в котором собраны коммунисты и уголовники, попович и мусульманин, московский студент и промысловик-охотник, даже ветеран Гражданской войны.

Главный герой – радист и диакон Русской Православной Церкви. Так что, думаю, это первое в отечественной литературе описание человека в сане на передовой, разбор столкновения канонического запрета на любое кровопролитие и воинского, точнее даже – мужского долга убивать врага. Ведь нужно только представить, что значило рукоположиться в конце тридцатых, когда Церковь практически разгромлена, когда за открытое вероисповедание неминуемы лагеря и ссылки, и тут – война, Отечественная. Священная.

Большинство наших ветеранов-священников приняли сан после демобилизации. Однако известны особые случаи — и судьба Святейшего Патриарха Пимена тому ярчайший пример: когда его призвали, он был уже иеромонахом.

Рукопись вычитана разведчиками с боевым опытом, краеведами, монахами. Замечания учтены.

 

***

Опять небольшая, но дорого доставшаяся сердцу повесть «Счастье» о мирных луговчанах из посёлка Счастье, проживших с 2014 по 2022 годы под режимом киевской оккупационной власти. Неожиданный писательский опыт: после длительной работы в публицистике по впечатлениям от СВО, никак не мог заставить себя о войне «сочинять». Не мог «придумывать» героев, сюжетные ходы, сцены… Пришлось ломать себя, жать, прессовать эмоционально, пока герои не стали в моём сознании, точнее, в моём мире совершенно реальными, пока не материализовались до малейших морщинок, даже запахов, стали такими же телесными, как я сам и мои друзья-знакомые. Да, стыдился «художественно» писать об увиденной «там» боли искупления… И самой дорогой похвалой стало письмо от друга из Луганска: «Когда ты в Счастье эту историю откопал? Я таких множество знаю». Наверняка такие знает: девочка-девушка проходит искушение нацизмом. Истории Украины, Беларуси и России. Поэтому делюсь радостью: «Счастье» перевели на белорусский и украинский языки.

 

***

Поэма «Правый мир» написана в 2014 году. Выходила в различных журналах и альманахах, отдельной книжицей на Кубани, и в сборнике «Василий Дворцов. Поэмы». Изначально армейские, дивизионные и полковые хроники, солдатские и генеральские мемуары, сводки, наградные документы собирались для развёрнутой статьи о роли кавалерии в Великой Отечественной войне. С примером службы моего деда Ильи Васильевича Дворцова, призванного в 1930 году и уволенному в запас в 1957-м: Хасан, Волховский фронт, Сталинград, Венгрия, Кенигсберг, Большой Хинган. Три тяжёлых ранения и контузия, два ордена Красного Знамени, два Красной Звезды, медали. Над кроватью крест-накрест немецкая и японская сабли. И загадка: в 1941-м лейтенант Дворцов «кандидат ВКП(б)», а в 1945-м гвардии подполковник опять же «кандидат».

Но. Май 2014 года – танковые дуэли на Донбассе, разрывы авиабомб... Самое страшное на войне – женские глаза. Глаза, пепелящие сердце болью и страхом за детей. Сколько детям? Три года? Тридцать? Да если и шестьдесят – материнские глаза жгут как глаза Богородицы, прямого взгляда не выдержать. Не вынести.

И публицистика выплавилась поэмой.

Отступление: последние десятилетия Россия переживает бум женской поэзии. Замечательной, но женской: когда на каком-либо конкурсе из сотни начинающих отцеживаешь десяток финалистов, среди них семь-восемь – девушки. Это объективность, подтверждаемая различными принципами подсчёта голосов. В какой-то момент я публично обозначил проблему: русская поэзия более полувека не развивается формально (развивать – не ломать), уже давно мужское сознание не творит новые формы, а апробированные матрицы своей чувственностью поэтессы заполняют ярче. Т.е., я обвинил друзей-поэтов в лени: ну появится ещё 500-700-10 000 стихов с парой свежих строчек – и что?..

Обвинил. А вот как самому-то написать новую, принципиально новую поэму о войне после Твардовского? После Прокофьева, Исаева?.. Пафос темы заказывал себе классику исторического жанра: панорамы самых страшных в истории человечества боёв плющат личное, столкновение мирового добра и вселенского зла мельчат, да что там! щепят в пыль судьбы простых людей. Великая война соразмерна лишь великанам – императорам, рексам, богдыханам, царям, полководцам, а тут всего-то командир эскадрона… И чтобы судьбу человека показать в судьбе страны, требовалась непрерывная лирическая линия, позволяющая раскрывать героя вне эпосной панорамы. Любимого героя – моего деда! А ещё надо было определить места авторскому отстранению и обобщению – иначе читателя не ввести внутрь незнакомого ему мира – «Правого мира».

Как сложилось?

 

***

Поэма «Ермак» для меня дорога особенно. Обычно я довольно долго готовлюсь к написанию чего-либо, вычитываю, высматриваю, выслушиваю, пока документальность не возгонится в портретность, но! – чтобы идти к поэме более десяти лет! И я бы ещё поработал, пособирал мотивов и доказательств, ведь, признаюсь, пара настоящих исторических открытий совершилось уже вдогон. Однако перед самым новым 2015 годом на пути в Москву попал в аварию, пришлось ждать машину из ремонта на диване. Где вдруг ощутил созрелость-готовность изложить всё, что сошлось, скопилось в голове и сердце.

Поэма впервые вышла в журнале «Сибирь», издавалась отдельной книжицей и в сборнике «Василий Дворцов. Поэмы». Композитор Леонид Проститов написал по мотивам поэмы одноимённую оперу, премьера состоялась на юбилей Томской филармонии.

Об Ермаке-Василии Тимофеевиче Оленине вроде как все знают всё, но, на самом деле, не знают, а повально верят в … (словарь подсказал более ста синонимов к слову «чушь»). Дело в том, что образ настоящего народного героя – героя, если не святого, то стремящегося к святости, а Василий-Ермак Оленин таковой истинно, на протяжении уже почти трёхсот лет упорно перелицовывают ненавистники Православия. Научно ли – иезуиты с марксистами, литературно ли – масоны-декабристы, либералы-разночинцы и воинствующие безбожники-интернационалисты. Так что мотивации русского похода на Сибирь: для первых – алчность, для вторых – тщеславие, для третьих – анархизм-безначалица, и для последних – личное всевластие. Религиозный долг, любовь к Родине, поиск истины, восхищение красотой, жажда справедливости, сострадание к слабым – разве это исторические силы для них? Понятно, что религиозно, всеохватно видящий мир человек может понять человека с секулярно-ущербным сознанием, а вот ответного понимания не будет. Когда безбожник, даже в самом искреннем восхищении пытается описать, нарисовать, изобразить героя веры, неизбежно получается пародия. Ибо игнорировать святость в святом….

Без хронологического пошагового пересказа истории, – пришлось бы спорить о вере в историю, – я решил выложить панораму времени из портретов тех, кто это время творил. Реставрации, реконструкции сознания носителей вселенского мессианства: православного, католического, правоверного. Даже языческого. Конец 16-го века – и других идеалов, ради которых стоило жить и умирать, у вершителей народных судеб ещё не было.

Композиция выстроена последовательностью монологов Иоанна Грозного, хана Давлет Гирая, короля Стефана Батория, Строганова, князя Хворостинина, Ивана-Кольца, Мухаммеда-Кули, Ивана-Черкаса, Кучума и других участников событий, трижды узлящейся лирико-исповедальными обращениями к читателю самого героя поэмы. Главной литературной задачей автором задумано было собрать воедино, стильно увязать, бесконфликтно заплести словеса средневековья и слова наших дней в максимально возможной гармонии. Такое виделось возможным при акцентировании мелодичности стиха: монологи писались на национальные – северорусские, южнорусские, турецкие, сибирско-татарские, монгольские, мансийские мелодии, так что верная декламация возможна только пением.

 

***

Пьеса «Адмирал. Русская драма» закончена в первые часы 2000 года. Исследование природы власти, большой власти, ещё и откровенно грязной власти – её воздействие на человека, к ней не готового, но оказавшегося в энном месте в энное время. Конечно, сразу же напрашивается сравнение с карьерой нашего президента, но я поставил точку раньше его официального представления стране. Тем более, что исследование темы шло в предыдущие два-три года, когда «наследники» менялись посезонно.

Документы, приказы, воззвания, газетные статьи, мемуары и письма… Мнения поклонников Колчака и его ненавистников… И потрясшее открытие: судьба! Рок. Фатум. Судьба, которая сводит людей и не даёт им расстаться, ведёт рядом сквозь годы и расстояния – реальны истории Стижака-Васильева, Оленина, даже Борщевского-Борщевицкого…

Рад, что пьеса не пришлась ни «красным», ни «белым». Первых бесит одно только поминание Верховного правителя, а для вторых неприемлемо покаяние Александра Васильевича. Но, что поделать – в диалогах и монологах я лишь перепрописывал документы, приказы, мемуары и письма. А 90-е, как никакое другое время, раскрыли дух гражданской войны – особую эпидемию безумства, когда высшим наслаждением, экстазным блаженством становится предательство. Всех. Всеми. Мировая эпидемия зависти, шизоидной ненависти, где масоны лишь мародёры.

Но посреди всеохватного безумства – Анна Тимирева. Его Анна. Любовь, даже такая «незаконная» – спасительный круг в море лжи, кровавой лжи. Она выкуп человека из бесчеловечности, выкуп ценою десятилетий лагерей и ссылок.

 

***

«Феодор Козьмич» – пьеса, понятно, родная, томская: Император Александр Павлович Благословенный и ссыльный бродяга Феодор Козьмич Козьмин, покоритель мира и сибирский праведник. Но почему в 2019-м, через двадцать лет возвращение к теме человека власти – человека и власти, стало для меня необходимостью? Да что-то я в «Адмирале» недоосознал, недоанализировал, скорее всего, из-за материала – слишком кратка была «верховность» Колчака. С насильственным отлучением. А тут: восхождение на трон Империи через труп отца, но по повелению великой бабки, и за четверть века: разгром Персии и Швеции, тяжелейший, то политический, то военный, поединок с собравшим двунадесять языков антихристом и подавление антирелигиозных националистических бунтов по всей Европе. Власть над миром и слава от мира. Власть и слава. И растущая духовная жажда, палящая, язвящая, замывающая блеск мира. Жажда Бога. Все уверены, что знают Государя … по уже двум векам пасквилей, но стоило бы только представить, как десять лет он и княгиня Софья Мещерская прочитывают по одной главе Писания и обмениваются письмами, сравнивая понимание прочитанного! А ещё беседы и встречи с митрополитом Филаретом, архимандритом Фотием…

Покоритель Европы и бродяга. Есть ли ещё примеры добровольного отказа от власти, возможен ли вообще отказ от такой власти? Да, да, да, возможен ради ещё высшей – власти надмирной, власти святости.

«И сие рек, дуну и глагола им: приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им: и имже держите, держатся» Ин. 22-23. Святитель Иоанн Златоуст так толкует слова Евангелия от Иоанна: «Какую имеет власть Сам, ту дает и апостолам, потому что, как невозможно подчинить народ правителю, не облеченному от царя властью помилования и наказания и смерти, так и Спаситель, намереваясь поставить апостолов начальниками вселенной, облекает их властью помилования и наказания в этих словах: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». Невозможно, конечно, ни свидетельствовать мужественно, ни проповедовать ревностно, ни совершить вообще что-либо великое и трудное, если сила Духа Святого не подкрепит духа свидетеля. Без ее содействия невозможно быть свидетелем. Свидетелем я называю теперь не только восприявшего кончину путем страданий, но и свидетельствующего словом благодати. Всякий вестник истины есть свидетель Божий». Так если императору невозможно простить покушающегося на империю, то святому можно.

А ещё в пьесе об олигархах-нефилимах, о друге царей Аракчееве и Пушкине.

 

***

Драма 2019 года «С нами Бог» о Патриархе Тихоне, которого нет на сцене.

А ещё драма не предназначена для театра. Может быть, у кого-то получится снять фильм-спектакль – с рубленым монтажом перемежающихся общих и крупных планов, с перебивками сюжетной линии кинохроникой. Ибо только таким жёстким визуальным столкновением личного и общего, где общее не обрамляющий пейзаж беллетристики, а та жизненная субстанция, энергетически заряженный материал, из которого событиями избираются личности-лидеры, чертятся облики времени – олицетворяются эпохи.

Наша национальная трагедия начала ХХ века необозримо многопланова, даже отдельные сюжеты сверхсложны интригами, позапутаны мотивами и преградами. Тогда почему же я писал не повесть, не роман, а драму? Зачем столь спазмическое ужатие событийного в повествовательное? Наверное, от ощущения неполноты ещё моей посвящённости в смыслы русской апостасии, недостаточности ещё надэмоционального созерцания тем для обобщений произошедшего конкретно в универсализм вечного, в символы, знаки. И потому роман впереди. О самой кровавой и ожесточённой нашей братоубийственной смуте, в засуху веры запалённой первой германской войной, и через ярённые четверть века завершённой лишь золой Берлина.

Мой духовник любил повторять астеизм: «Каков приход, таков и поп». В том смысле, что общество не формирует себе лидера, а что данным обществом бывает востребован только данный лидер. На данный срок.

Действующие лица драмы: поэтесса Зинаида Гиппиус и жена премьера Матильда Витте, черносотенцы Римский-Корсаков и Кацауров, Дзержинский, Лацис и расстрига Илиадор, обер-прокуроры Карташёв и Самарин, Дмитрий Философов – уже не личности, а лики того лихолетья. Психотипы – сколько их? От юнговских интровертных и экстравертных, интуитивных и сенсорных до холландовских

логико-интуитивных, интуитивно-логических, логико-сенсорных и сенсорно-элогических. А ещё Олдхем-Морис со своими чувствительными, авантюрными, отшельниками и альтруистами. И сколько этих типов томится в каждом поколении ожиданием своей востребованности? Мир дышит периодами либерализма и консерватизма, этапами процветания и кризисов, и кого какое время возьмёт себе олицетворением? Чьи имена стали, становятся и станут нарицательными для конкретных исторических эпох?

А ещё в пьесе авторский розыск о русском литературном «маленьком человеке». И вывод: человек «мал» только своевольным неучастием в больших делах. Ничем иным он не отрезан от величия. Так смиренный келейник, положив свою жизнь – всю, вкупе со смертью, посильному сослужению жертвенным подвигам Патриарха, восходит в святость.

 

***

Эссе, а точнее трактат «Чехов. Мотивации Сибири» – моё «писательское прочтение» сибирских писем Чехова для факсимильного, с оптико-электронной реконструкцией рукописи, двухтомного издания Общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» и Отдела рукописей Российской государственной библиотеки «Остров Сахалин». Это потрясающий монументальностью замысла и ювелирностью исполнения соборный труд учёных, техников, типографов, художников и писателей, организованный неутомимым подвижником книжного искусства, пропагандистом русской культуры, президентом Фонда Аркадием Григорьевичем Елфимовым. Без кокетства, счастлив приглашением стать полноценным участником этого грандиозного проекта – прокомментировать «Письма из Сибири», и очень даже удовлетворён внесением своей лепты в чехововеденье. Мне удалось сделать несколько мотивационных реконструкций знаменитого поступка знаменитого писателя – тяжелейшего путешествия через полмира на самую дальнюю островную каторгу Российской Империи. Как реставратор, личным опытном утверждаю: только художник может понять и прочувствовать другого художника, только писатель может полноценно прочитать писателя. И вот доказательство: никакой такой загадки в том, что, уже знающий о своей лёгочной болезни, ещё молодой, но очень практичный, обожающий во всём логику человек едет, едет, рискуя здоровьем, едет на край света, чтобы взглянуть на самое многочисленное собрание нравственных уродов: душегубов, грабителей, воров, насильников, мошенников, проституток и педофилов, не было. Никакой загадки не было! Казус в том, что исследователи раз за разом ставили неверный вопрос: «зачем»? Или «за чем»? Вот и всплывали либерализм, фрондизм, осуждение действием самодержавного удушья… и прочая интеллигентская дичь.

А мне высветилось: «отчего»? Точнее: «от чего»? От чего Антон Павлович поехал? Уехал… И сразу посыпались ответы: от своих душевных болей, от своих неразрешаемых семейных проблем, от своего творческого провала с романом, от тупиковых мыслей – от себя. Куда подальше. Чтобы вернуться к себе. Вернуться собой. Так же надеюсь, что нашёл достаточные доводы для примирения моих земляков, жителей замечательного города Томска с Антоном Павловичем.

 

***

Эссе, или опять же трактат «Ермак. Геополитика против историографии» 2020 года завершает и обобщает многолетние мои походы по временам и пространствам под хоругвью Ермака-Василия Тимофеевича Оленина. Походы против простроенной в нашем Отечестве иезуитами, подхваченной либералами и продолженной марксистами антиправославной парадигмы исторической науки.

Поэма «Ермак» и эссе «Геополитика против историографии» не просто неразъёмны, они Альфа и Омега системы реконструкции русского народного героя, меж ними цепочка реакций историка Игоря Шумейко, литературоведа и филолога Людмилы Яцкевич (Царствие Небесное) и православного литературного критика Валентины Ефимовской. А снаружи истерики … преподавателей истории, проглядевших «докторскую», да ещё с серьёзным открытием – означений «сибирской земли» в титулах Русских Царей как отрицание легитимности местных правителей. Что уж английский повод для посыла дружины Строгановыми! Но кто кому мешал рассмотреть присоединение Сибири в контексте прокладки европейцами новых торговых путей? Корабельных путей в Африку, в Индию, в Америки. И в Китай – через Норвежское, Баренцево и Печерское моря, с вхождением в Обь далее – в Иртыш, Чёрный Иртыш. С ответной реакцией только-только восстановившего Шёлковый путь бухарского владыки Абдуллы-хана.

И всё же главное в эссе – разработка понятия «народный герой». Народный герой – царь, народный герой – богатырь, народный герой – простолюдин. И всегда он либо уже святой, либо стремящийся к святости. Это определяющий признак героя народного, но необязательный для героя культурного.

А реставрация, точнее для современного человека – реконструкция религиозного сознания, как личности, так и общества, даёт чёткую систему критериев достоверности при отборе дошедших до нас исторических данных, часто хаотичных и друг другу противоречащих. Ведь религиозность – вневременная линейка для измерения ценностей, мотиваций, логики поведения, позволяющая человеку XXI века не только понимать, но и сочувствовать человеку века XVI или XI.