Дмитрий СИЛКАН. СВОБОДА ВНУТРЕННЕЙ ВОЙНЫ. Миры и закоулки Ярослава Каурова

 

Дмитрий СИЛКАН

СВОБОДА ВНУТРЕННЕЙ ВОЙНЫ

Миры и закоулки Ярослава Каурова

 

«Свобода выбора – вот основа свободы человека...» – эта фраза идёт в романе Ярослава Каурова «Миры проходят сквозь миры» первой. А дальше – все оставшиеся 400 страниц! – подаётся авторская расшифровка в общем-то привычного тезиса, чью справедливость едва ли кто станет оспаривать.

Но вот сам стиль расшифровки уже может вызвать возражения: от робких ремарок – до яростной полемики. Любой афоризм – что авторский, что исторический, пришедший из глубин веков, – может «на слух» звучать довольно изящно… Но при внимательном рассмотрении (при попытке анализа: а что он, собственно, в себе несёт?) часто оказывается лишь расхожим клише, с весьма «абстрактной» практической пользой. Реальная жизнь упорно оказывается гораздо более непредсказуемой в своих проявлениях. Потому и никак не хочет подчиняться изрекаемым сентенциям, пусть даже красивым и лаконичным, выраженным в безукоризненной художественной форме.

А чаще всего – просто отвергает распрекрасные, но непрактичные лозунги философов и литераторов. Увы, подобное случается довольно часто (так и подмывает написать «практически всегда», но что-то… возможно комплексы, взращённые детскими добрыми сказками со счастливым концом… останавливает).

И как тут не отметить, что именно это «неуловимое что-то» и является хоть и обезличенным, но главным героем книги Ярослава Каурова. Привычных лирических героев – хватает. Тщательно прописанных второстепенных персонажей, неожиданных поворотов сюжета, перипетий и метаморфоз – также. Но нечто за строками – как тень незримого Провидения, не проявляющего себя явно, – не просто присутствует в тексте, а порой буквально нависает над тканью повествования.

Ну, раз уже начал с первой строки романа, то есть смысл сразу же привести и последнюю. Что с учётом концепции самого романа, может восприниматься прямо-таки зловещим пророчеством, не иначе: «Вот в таком состоянии страна встретила /…/ начало великой, постепенно охватившей весь мир ВОЙНЫ!».

И тогда становится понятно, в какой вселенской суперпозиции разворачивается действие текста Каурова, в каком именно временно́м отрезке Вечности.

Первое слово романа – «Свобода». Последнее – «ВОЙНА» (именно так, аббревиатурой… вероятно, чтобы подчеркнуть, что в данном понятии много зашифрованных смыслов, а не только то устоявшееся значение, что можно отыскать в словаре).

…А вот теперь есть смысл познакомиться с концептуальной подоплёкой произведения поближе. Чтобы попытаться понять авторский замысел: где и свобода – не совсем «свобода», да и война – не только привычные боевые действия, но глобальное вселенское противостояние всего всему. Но прежде всего – борьба с самим собой… за себя самого!

Арена для борьбы в столь широко понятом плане – всевозможные миры. Как реальные, что насыщенно разлиты в привычном социуме, так и субъективные, эфемерные – рождённые (или отображённые?) разумом автора-творца.

«Миры – материальные и идеальные, воинственные и релаксирующие – проникают друг в друга, сплетаются гордиевыми узлами. На многие вещи люди смотрят по-разному, с разных точек зрения, из разных миров» – справедливо отмечает Кауров. Пожалуй, данное утверждение вполне можно считать и главным посылом романа, и квинтэссенцией его содержания.

Гордиевых узлов в романе Каурова накапливается столь много, что и «рука… рубить устала», да сам меч гарантированно зату́пится. И тогда, особо не полагаясь на заточенный клинок, автор начинает терпеливо распутывать данные узлы – с тем невозмутимым достоинством, что испокон веков плетут свою нескончаемую нить Парки-Мойры. Да ещё миры в данных напутанных узлах – все сплошь многослойные, витиевато-причудливые. Да с обилием закоулков сознания, всплывающих к месту и не к месту с завидной непредсказуемостью.

…Увы, автор не имеет достаточной свободы в описании тех миров, что лицезреет. Здесь довлеет закон литературы как таковой – художественный мир произведения в большей степени раскрывается именно посредством героев произведения. Сам по себе «мир» – обычно тих и нем, точь-в-точь как та самая библейская «бездна». И только привнесённый дух лирического героя (не важно, какого свойства и вида) начинает парить над ней, неуклонно приходя к единственно возможному решению: «Да будет Свет!».

Свет героев Каурова – несколько пастельно-приглушённый. Во всяком случае, явно не слепит читательские глаза. Но от того не менее захватывающий.

В большинстве разворачивающихся перед читателем картин лирические герои романа проявляют себя на фоне знакомых – если не сказать обыденных! – картин социального и политического мира России последних лет. Тут щедро клубятся чиновники, политики, бизнесмены – весь говорливый спектр работящих персоналий постзастоечной и постперестроечной эпох.

Хотя все герои, как мне показалось, связываются воедино каким-то неуловимо общим восприятием реальности. Вероятно, являясь всего лишь различными аспектами одной авторской личности. В том числе и довольно неожиданными – таких принято стыдиться… и даже боязливо скрывать на приёме у высокооплачиваемого психоаналитика! Но отрадно, что автор набрался изрядного мужества, чтобы обнажиться перед читателем «настолько рьяно».

Да, отдельные персонажи воспринимаются идеализированным «образом себя», автора, в чистом виде. Но большинство всё же подаётся читателю без излишних пафосных наслоений – Кауров склонен к самоиронии. И, что важно, подаваемой позитивно, без вымученного упаднического нытья.

Жизнеутверждающая ирония – возможно, один из важных ключей к прочтению произведения. Хотя порой и она внезапно теряет ожидаемую мягкость, начиная настойчиво отдавать сарказмом. Тем более, что чисто в идейном отношении автор «ходит на грани»: то по тонкому льду, то по краю пропасти. Как вам такое: «У старого профессора были очень тяжёлые свинцовые чётки. Их подарил один монах, когда профессор в отпуске работал трудником в Высоковском Успенском монастыре. «Тебе они обязательно пригодятся!» – сказал древний монах. И в один «прекрасный день», исчерпав все иные аргументы, профессор просто опустил чётки на голову заведующего кафедрой…».

На первый взгляд, персонажи романа вполне ожидаемые: успешные, волевые, как говорится – «реализовавшие себя», «сэлф мэйд». Ну, тут уж ничего не попишешь: нерушимая примета времени! В наш стремительный век параноики раскольниковы или шукшинские «чудики» давно уже, увы, не котируются в широких читательских массах.

Итак, без всяких лишних вопросов встречайте: «знаменитый юрист Юрий Станиславович Кстовский» и «Луноликая Мира, с внешностью слегка подросшей Мерлин Монро и характером полковника ФСБ».

Но сопоставить себя со столь «красивыми да знаменитыми» у господ читателей и читательниц романа едва ли получится надолго. Потому что по мере развития романа у героев будет обнаруживаться всё больше и больше хм… «странностей», непонятных в современном меркантильном мире. А в конце романа – так вообще все социальные регалии потонут в бурных волнах психоделической фантасмагории: «Юрию Станиславовичу позволили взять несравненную Миру в Подземное царство».

Так что разумнее, для сохранения психического здоровья, не отождествлять героев романа не только с собственной читательской персоной, но даже и просто с рядовыми земными жителями. Тут что-то уже совсем «из-за Грани».

Хотя любителей конспирологии да ценителей «тайного мирового заговора» подобные персонажи, без сомнения, не на шутку воодушевят!

…Ладно, пока оставим личности персонажей в стороне. Даже не представляю, какого уровня апокалипсис должен разродиться на нашей планете, чтобы в школьные сочинения внесли тему «Психологические аспекты социального позиционирования Юрия Кстовского». Хотя… Полагаю, что в данном случае вокруг вдруг настанет и начнёт яростно цвести да благоухать довольно интересный, необычный мир!

Попробуем разобрать (ну или, хотя бы, приблизиться к разбору!) мотивацию деятельности – сначала более узко, лирических героев романа. А потом попытаемся взять более широко – взглянув критичным взглядом на целеполагание, на творческую «сверхзадачу» самого автора.

Тут всё довольно запутанно. Во всяком случае, совсем мало чего открывает себя при первом приближении…

Например, Кауров смело (не экономя особо место) внедряет в роман стихи собственного сочинения. Что, скорее всего, не просто дань пиитике как изящному жанру, а попытка акцентирования читателя на ключевые точки повествования. Чтобы написанное воспринималось во вполне определённом ключе.

«Зачем мы начали играть?

Не хватит ли игры и в жизни?

С безликих маску не сорвать…».

Вот так, пусть и несколько завуалированно, почти что в самом сюжетном начале автор настойчиво определяет представленный текст как роман-игру. Но игру серьёзную – больше для обучения, нежели для развлечения. Тем более, что уж больно заманчива цель, обозначенная автором:

«Услышать истинную речь,

Увидеть истинные лица…».

Насколько удачно автору удалось осуществить задуманное? Тут каждый читатель волен сделать самостоятельный вывод. Но согласитесь: уже сам замах – довольно впечатляющий!

Да и предлагаемое решение не назовёшь тривиальным. Автор работает не просто с философскими обобщениями, а прямо-таки с глобальными ментальными смыслами. Особо распахивая забытую современными писателями гробницу вечных онтологических ма́ксим. Прежде всего – соотношения духовного и материального, профанного и сакрального: «Человек – как электрон, имеющий свойства волны и частицы, энергии и материи. Именно человек объединяет миры материальный и идеальный».

Соотношение зыбкое, прямо скажем. А хуже всего – доступное для осмысления исключительно высоколобыми индивидами (преимущественно с неумеренно философским складом ума).

Чтобы приблизить подобные Вечные вопросы к широким массам – нужен нестандартный подход. Те же приёмы Михаила Булгаково в его загадочном «Мастере…». Кстати, на мой взгляд, некое «взаимодействие тонких смысловых полей» с бессмертным булгаковским романом чувствуется постоянно. Вплоть до отсылок к балу Воланда и прочим «тёмным фантазиям», ставшим для многих поколений читателей чуть ли не задокументированным описанием тайных ритуалов.

Смотрите, как «тема Бала» звучит у Каурова: «Гелий спрятал Кстовского в тёмном маленьком чуланчике /…/ Зал стал наполняться гостями самого экстравагантного вида /…/ Каждый пришедший был одет в костюм определённой страны и эпохи, но носил его так естественно, как лиса носит свою шубку. Беседы негромко велись на неизвестном наречии, производившем впечатление праязыка…».

Далее объяснение от самого Гелия, которого автор явно неслучайно именует «Великий мастер Иллюзий»:

«Я пригласил вас на крайне секретное собрание бессмертных, как носителя ещё более запретных тайн, которые, я надеюсь, вы также оставите при себе. Да! Это клуб Бессмертных!».

Да уж тут – совсем не ЛИТО, как безобидный пенсионерский клуб по интересам. И уж точно не «Клуб самоубийц», как сборище отчаявшихся в себе и в жизни лузеров. А очень жирный намёк на нечто, лежащее даже «по ту сторону» разного рода бильдербергских клубов!

Соответственно, не вызывает удивления и то, чем пытаются развлечься заявленные «Бессмертные». Сначала идут рационально звучащие обоснования, на первый взгляд – вполне себе логично звучащие. Например, из уст Бронислава, сына Гелия. (Его автор описывает следующим образом: «Талантливый поэт и импровизатор, актёр и музыкант, к точным наукам молодой прохиндей испытывал гадливое чувство. По его мнению, они ничего не дали человечеству, кроме возможности многократно уничтожить самоё себя…». Как тут не вспомнить бессмертную классику от несравненной интеллектуалки Леси Рябцевой: «Да я ж гуманитарий!»).

Ну а дальше, как принято у всех либеральных «леваков», – парадоксальное решение, никоим боком не привязанное к первоначально заявленной проблеме. Например, как показано в романе Каурова: «…своеобразный научный эксперимент – отделение демона от человека, далее его можно было клонировать и пересадить в новое тело. Тело младенца, которое технически будет связано со всеми доступными информационными полями…».

Ну и техника исполнения – также иезуитская: «Высокая цель оправдывает самые грязные средства». А впрочем, кого сейчас удивишь вкрадчивым либеральным дискурсом? Готовых калёным железом безжалостно выжигать всё, что не укладывается в красиво продекларированную «человеколюбиво-толерантную» повестку?

«Жертва кричала страшно, до хрипа, до визга, до воя, до детского скулёжа. Внутривенные вливания не давали человеку, а ведь это был обыкновенный человек, умереть сразу от травматического шока…» – тут возникает ожидаемо закономерный итог. Вакхические пляски с кастрюлями на черепах редко удаются без тяжёлых последствий!

Благо, подобных «деятелей прогресса» автор описывает с нескрываемой желчью, где «молодой прохиндей» – ещё очень мягкое определение.

В какой-то момент автор перестаёт стыдливо прятать персонажей за вывесками разного рода презентабельных «клубов». И прямо указует на истинный характер подобных «поисков»: «Сами шабаши выглядели настолько же отвратительно, насколько и притягательно… Они проходили в зале, в глубоком подземелье… Стены представляли собой текучий маслянистый раствор, чёрный, как гудрон или битум, который порой как будто изнутри освещался тёмно-красным, синим, гнойно-жёлтым цветами. Нестерпимо медленно наплывающие друг на друга складки и волны воплощали диковинные узоры, орнаменты, иероглифы. Что казалось творением Гауди, но ожившим, воплощённым в реальность…».

Заявленная в романе «свобода выбора» у средневековых схоластов и писателей-моралистов часто сводилась к пресловутому «процессу продажи души». Отмечалось, что коварный Враг Человеческий не просто занимается банальным «выторговыванием», предлагая какие-то мирские блага, в общепринятом их понимании. Но именно искушает – то есть запутывает сознание лживыми, но красиво звучащими ментальными построениями. И в конечном итоге, замещает картину мира у очередной жертвы на некий искажённый слепок, «сбивая с пути истинного».

«Шабашам предшествовали долгие разговоры-исповеди со «Вселенской сущностью» Гекатой» – беспристрастно документирует автор сам процесс.

Но только если инквизиторам былых веков при выдвижении обвинений приходилось копаться в голых плясках у ночных ведьминских костров, снадобьях в бутылках да заговорённых мётлах, то нынешним их собратьям – уже явно придётся быть в курсе самых последних достижений технического прогресса: «Бизнесвумен раздевали и укладывали на жёсткое ложе, полностью повторяющее линии её тела. Это /…/ создавало возможность плотного контакта с тысячами электродов, снимающих потенциалы с тела и подававших любые электрические токи, любую температуру, вибрацию…».

Хотя результат – один и тот же. Человеческий индивид начинал исправно – за страх, а не за совесть! – служить Вселенной Ада.

В результате сладких велеречивых разговоров с якобы «вселенской сущностью», многочисленных посылов и обещаний – обманутые Лукавым индивиды «овеществляли своих демонов, делали видимыми уже существующие тайные сущности. Так воплощались, оживали демоны…».

 

Хорошо ещё что у Каурова демоны не идеализируются и не романтизируются – как в том же «Мастере и Маргарите». Тут – самая что ни на есть сермяжная духовная правда. Автор не раз удивлённо вопрошает: а с чего вы вдруг решили, что, заигрывая с демонами, можно достичь каких-то своих целей? Человек – в любом случае и при любом раскладе! – останется лишь жертвой демонов, использованным в корыстных целях «материалом».

 

…Что до структуры романа, то тут едва ли применимы какие-то канонические оценки. Структуры, как таковой, просто нет. И не ищите! «Увы» или «к счастью» – тут сугубо дело читательских пристрастий. Вам же заявляли в начале: «миры, сплетающиеся друг с другом». А какая даже у самого привычного мира как такового может быть структура? Разве что жалкие потуги его вписать в некие условные схемы.

А когда возможных к осмыслению миров набирается великое множество?..

Отсюда и авторское решение: повествование вольно струится во все стороны, ручейками разной интенсивности. Лирические и концептуальные отступления уводят вдаль, вглубь, вправо, вверх… вовнутрь, в прошлое… и во все мыслимые и немыслимые изгибы Бытия. Выныривая в данном путешествии наугад в одном из произвольных миров Мироздания.

Редактор старой школы, скрипя зубами, жёстко бы настаивал на сокращении произведения хотя бы раза в четыре: с четырехсот страниц – до ста с хвостиком. Мол, не отвлекайте читателя изысками поиска глубинного смысла – по делу нужно, по делу! И почётче!

Но тут уж – дело вкуса, на любителя. Тем, кому импонируют классические «завязка-кульминация-развязка», лучше к книге Каурова ближе чем на сто метров не приближаться. Во избежание…

А вот если любопытно, как в описании вроде бы обычных реалий отображается суровая правда творящегося социального хаоса (за надёжно сдерживающим забором социальных надстроек) – тогда пожалуйста! Предполагаю, самое оно пойдёт…

Но вообще критику тут раздолье: можно за многое автора всласть покритиковать. И прежде всего, за отход от канонов, за непривычную оригинальность текста (что при желании всегда можно объявить за сумбурность…). Повторюсь: тут всё решают личные читательские пристрастия. Да и едва ли можно найти автора, кто бы сумел «угодить всем»!

Хотя, пожалуй, Каурову тут даже много сложнее: его читателя «массовым» и в страшном сне не представить. Тут требуется настоящий ценитель, с особым складом ума и «нетрадиционным» мировоззрением. И прежде всего, не зануда и не педант. Потому как чётко выверенной структуры в данном случае от текста не допросишься. И чисто формальной, сюжетной – и общей, магистрально-концептуальной.

Отсюда и такое большое количество уводов ткани повествования в уже объявленные «закоулки сознания». Часто обширное концептуальное отступление идёт после общей вводной фразы, типа: «Как-то Гелий разоткровенничался с Юристом…». Открывшиеся ретроспекции – по своей потенциальной смыслокреативности – тянут на серию романов, не меньше. Но у автора подобные бездны обозначены лишь скупыми штрихами – как всплывающее видение в ярком сновидении, уходящем затем обратно во тьму небытия.

Хотя герой, после всех многоходовых объяснений, может в конце выдать многообещающе подытоживающее признание: «И потому, приняв, что «всё вокруг ложь», я решил, что буду самой большой ложью в этом мире! И прятаться я буду не в образе одуванчика, будучи клыкастым гигантским трёхголовым скорпионом, а, оставаясь человеком относительно приличным, казаться всем буду Князем Тьмы».

(Боже, сколько раз слышал забубонно-чумовые мудрствования, непременно кончающиеся жёстко апломбным: «Вот потому-то я не просто гений, а последний поэт Серебряного века в наши дни!». Причём, подобные декларации почему-то свойственны стихотворцам, настырно рифмующим «кровь-любовь-вновь», да изрекающим в процессе нехитрой версификации просто-таки до неприличия затёртые банальности!)

Подобные откровения (непременно с замахом на статус самого Князя Тьмы, ни больше ни меньше… простым «мелким бесом» у подобных личностей как-то не складывается себя величать!) рождают в альтер-эго героя (или формального собеседника на страницах романа) законные сомнения:

«– А тут Вы опять лжёте!

– Решайте сами…».

Здесь, пожалуй, раскрыт любимый приём Каурова. Цветастая смысловая феерия постоянно норовит предстать перед читателем «ложью», аккуратно сконструированным художественным вымыслом.

Но уж слишком много довольно поучительных совпадений густо разбросаны по роману.

«Сказка ложь, да в ней намёк» – неявные подводки, предположения и тайные знаки упорно завлекают в некий тайный мир авторских духовидческих прозрений, где остаётся именно что только «решать самому».

В результате, кроме «открытого финала», роман изобилует своеобразным «открытым повествованием». Где каждый может центрироваться на произвольном смысловом векторе. Не могу сказать, что их такое уж бессчётное множество… но выбор у читателя всё же имеется достаточно широкий.

Хотите – вот вам вольная фантазия в стиле постмодерна. Желаете чего-то более привычного – перед вами почти что классическое фэнтези, с тайными «магическими» прибамбасами. А можно вообще воспринимать текст как разновидность писаний Карлоса Кастанеды – отчёт о тайной структуре мира от некоего Посвящённого, осознанно пожелавшего запутать глубокую символику «посвящённых» для профанов.

 

И опять не обойдусь без Михаила Афанасьевича! Ну, куда здесь без родоначальника романтизации инфернальных глубин?

Магистральное авторское «Я», в виде странствующего Повелителя Бытия Гелия Цезаревича (что «накопил десятки громких злодеяний», кои не совершал) – на мой взгляд, представляет вполне себе булгаковского персонажа. Этакий синтез циничного Воланда, едкого Коровьева и «обиженного, но благородного» Мастера. Разве что ещё вкупе с каким-либо очередным всемогущим «Капитаном Америка». А потому ведающим тайные секреты, позволяющие массово производить эксцессы, имеющие одновременно и курьёзный, и назидательный характер. Ну, совсем почти в духе раскурочивания валютного магазина Торгсина или ресторана Грибоедова – только уже не в качестве забавного эпизода, а на постоянной идейной основе. Как проявление шиваитского вселенского начала, испытующего тварный мир на отсутствие притворства (шире – на «иллюзорность»).

То самое «срывание масок с безликих», что красной нитью проходит через всё повествование… Где за масками – запредельная тайна Пустоты, слепящая взор надмирной инаковостью.

Считаю, что слово «инаковость» также может служит ключом к прочтению романа. Привычные бытовые описания, политика и психология, лирическая линия – все они выступают лишь ширмами, скрывающими усердно обозначаемую автором «несказа́нность». Как и водится – изначально недоска́занную, перманентно зыбкую, лишь общими штрихами обозначенную… но всё время показывающую свой лукавый лик, отводящий смущённый иронический взгляд куда-то в сторону.

 

…Поймал вдруг себя на мысли, что книгу Каурова или вообще лучше не читать (чур меня, чур!) – или нужно прочитать несколько раз. Каждое новое прочтение будет уводить в новые пространства, ранее спрятанные за камуфляжем привычно-прозаического повествования.

Такой, вот, нетрадиционно-литературный «дзенский коа́н», где все последующие размышления станут открывать новые, ранее незамеченные концептуальные обертона.

 

Вернёмся к началу… Думаю, неслучайно автор так густо вводит в прозаический строй стихотворения. Тут не дань памяти незабвенному Борису Пастернаку с его бытийным страдальцем Живаго. Скорее, использование свойства стихотворной строки как таковой – многоплановость и многозначность образов, возможность «снятия информации» разными способами, прежде всего эмоциональным.

«В кромешной тьме горят костры,

Слепые бродят со свечами…

Миры проходят сквозь миры,

Порою их не замечая…».

Любой анализ произведения Каурова видится мне неблагодарным делом, коль исчерпывающей картины нельзя дать по определению! И даже само название произведения – «Миры проходят сквозь миры» – довольно однозначно на то указывает (ну или, хотя бы, явно намекает). Мир читателя стремительно проходит сквозь ажурный мир Каурова… сталкивается то тут, то там с призывно горящими смысловыми факелами – но вполне может и проскользнуть мимо по касательной, так ничего и не заметя. Или увидеть исключительно то, что готов «признать своим». А потом – так и разбежаться по разным краям смысловой Вселенной!

Благо, что в столь разноплановом (и не побоюсь этих слов – расхристанном и разножанровом!) произведении практически любой найдёт, что для себя отметить.

 

Ту же любовную линию, скажем. Авторские анима и анимус устраивают особые трансцендентные игры в стандартно-бытовом антураже… На поверхности – всё очень даже привычно-эротично: «…изобразив на лице сладострастную муку, раскрыла коралловые губки. Её малиновый маленький язычок задрожал и запрыгал между этими нежными лепестками…».

Данный фрагмент мог бы восприниматься довольно затёртым, лишённым какой-то особой оригинальности – если не читать роман до конца. После открытия завуалированных смыслов, когда вдруг начинаешь подозревать, что использованные автором герои – отображают, скорей, не типажи или психотипы, а ни больше ни меньше онтологические архетипы. Выше я уже отмечал, что герой утащит дражайшую возлюбленную в царство Аида. Но даже такой вот «трип-экстрим» – всего лишь только один план их любовных утех… Далеко не основной!

Ой, не знаю, не знаю… Дайте роман как сценарий деятельному продюсеру – тот вполне себе сварганит расхожий сериальчик со столь модной нынче мистической чертовщинкой в сердцевине. Принесите андеграундному режиссёру – тот создаст туманно-многозначительную кинорапсодию. Да так, что и стойкие адепты Тарковского с готовностью откликнутся и перевозбудятся.

Авторский мир Каурова решительно проходит через все иные миры, ему не принадлежащие, сугубо на собственных правилах и логических законах. А там – кто что сумел ухватить. Или «успел проигнорировать» – исключительно по разноплановым пристрастиям читающего. Так-то и бравурный водевильчик можно снять на представленном материале!

 

И всё же не покидает ощущение неожиданной многомерности авторской концепции. При том, что авторская линия «Свобода – Война» надёжно цементирует расползающийся во все стороны событийный и бытийный хаос (вспомним первое и последнее слова в тексте!).

Свобода, неизменно ведущая к Хаосу, – ограничивается Космосом борьбы, усилия, преодоления – «войны» в самом широком смысле слова! Прежде всего, с внутреннем «метафизическим иждивенцем», жаждущим уютненько пожить за счёт мистических сил любого порядка. А ещё – нещадной битвы с обстоятельствами, с жестокой предопределённостью судьбы… И, по большому счёту, с холодом и отчуждённостью лишённого человеческой души Мироздания.

И тогда «ВОЙНА» автора – уже воспринимается как нечто очищающее, созидающее, утверждающее. Уничтожающее всю мнимую видимость. Последовательно отвергающее иллюзорность и без обиняков «срывающее маски с безликих».

И останется лишь повторить вслед за индусами: «Ом намах Шивайя!»

Обозначающее что-то наподобие: «Жги, Шива!..».

 

P.S.: Возможно, кто-то возразит: мол, душа настоятельно просит художественные тексты «об актуальном». А тут про «что-то туманное».

Но чья вина, что теперь вся окружающая реальность порой проявляет странные признаки: от мягкого фарса – до жёсткого гротеска? И разного рода политологи да социологи рано седеют, начинают заикаться… да уходят от реальности куда подальше – в абстрактную «чистую науку»?

Описанное в романе Каурова, на мой взгляд, имеет прямое отношение ко всему тому, что сейчас нещадно творится и вытворяется на нашем любимом Земном шарике.

Приведу последние строки романа. Они не взялись ниоткуда – прочитав роман, читатель, возможно, получит хотя бы часть ответов…

«А тем временем. Европа отращивала клыки. В нашу страну тянулись нити Английских и Американских паучьих концернов. На русской сцене выступали нелюди, открыто ненавидящие и презирающие Россию.

Вот в таком состоянии страна встретила 24 февраля 2022 года – начало великой, постепенно охватившей весь мир ВОЙНЫ!».