Светлана ЛЕОНТЬЕВА. Я СКАЖУ ПРО ВАС СИНИМИ РЕЧКАМИ… Поэзия

 

Светлана ЛЕОНТЬЕВА

Я СКАЖУ ПРО ВАС СИНИМИ РЕЧКАМИ…

 

КСЕНИЯ

Что взлелеяно, то и всхожено,

что задумано, то и посеяно.

Рёбра хрупкие, сердце под кожею –

получилась Ксения.

…Эти тонкие, тонкие нежные линии,

а черты лица, словно сцеженный ёжик,

эти слабые лёгкие (после-ковидные),

этот слабый желудок – есть тошно.

 

О, моли ты о нас, Преподобная Ксения,

величающая себя мужем Андреем,

как под мужним кафтаном грудёшки осенние,

как под мужней поддёвкой девьи колени.

 

Так выходит, что вовсе ничто не выходит.

Как случается то, что ничто не случается.

Спичка дохнет. Лучина сгорает. И вроде бы

кипяточка испить не из лужи, а чайника!

 

Так люби их по-сестрински глупых, красивых,

так люби их по-братски светло и рассеянно,

говорят, что княжна дом оставила сирый,

раздала свои деньги, пошла по России:

«Я – Андрей, это тоже, что Ксения!».

А и впрямь, а и впрямь чудеса так случаются,

и так выглядят грубо, безмерно, отчаянно:

улюлюкана вслед и осмеяна…

 

И побита камнями, ворами затоптана.

Быть юродивой – хлопотно…

 

Но лишь смирный возвысится,

добрый восславится.

И красива красавица в платье-пижаме…

 

Вы всё барствуете, либеральные, ржавые?

Наше общество, я вам – чужая!

 

Со цветочками аленькими вас забудут,

с колокольчиками от мейнстрима во стразах.

И оттуда, оттуда гной, чирьи да блудни,

блин, такая зараза.

 

Очищенья хочу, одного очищенья!

Моя Ксенья!

Твои ноженьки белые в струпьях омыть бы,

твои руки, о, тонкие, тонкие руки!

То, наверно, масксети, рыбацкие нити.

Спомоги победить – на войне мои внуки

у меня там остались, а братья погибли.

И течёт Днепр мой, ставший Окою и Волгой,

и текут моя Висла и Одер, став Леной.

Под ногами сгнивающие укры, мокро,

долго чавкают – мёртвые, словно поленья.

 

Дочка, мама, сестра, нерождённый младенчик,

но живая-живая
                                идёшь между всеми ты

и сквозь всех: вижу хрупкие крепкие плечи –

между солнцем и солнцем
                                        идёшь ты к нам, Ксения!

 

ЖЕЛЕЗНАЯ ВАТА (из поэмы)

Кто я? Я – вата. Как чугун крепка.

Как монолит, что камень, скалы, горы.

Из дедова рождалась кулака,

нас тьмы и тьмы.

Нас – Орды, Орды, Орды!

 

Такой народ! И нас никто, никто,

и никогда ни в гневе, ни в печали

не победит. Не сдавит под пятой!

Да, вата, но тяжёлая. Из стали!

 

Врагов, пришедших взять нас и убить,

врагов, пришедших обмануть и топнуть,

прогоним мы! Люблю тебя любым,

народ,
           прельстившийся, обманутый Европой.

 

Поверивший дельцам, ворью, гнилью,

впустивший с юга, запада, востока

позарившихся на судьбу твою,

на святость.
                           А фашня под током

солдат пытает наших, пленных, – и

я не могу совсем смотреть на это.

Но я смотрю. И я клянусь отмстить.

Мы вынуждены выпускать ракеты.

 

Мы зубы стиснули до крови. Дёсны жрём.

О, рыжее, о русское, о, солнце,

вперёд идём – ночами, утром, днём,

и это всё – о нём, о нём, о нём

моём народе,
                            том, кто не сдаётся!

И не прогнётся, как не гнётся нож.

(Хоть ватник деда пулей был промятый...)

А я горжусь тем, что я тоже – вата!

Да, вата! Вату не согнёшь!

 

НОЯБРЬ 2021 ГОДА

Враги напишут: «Видим продвижение

российских войск вблизи границ Украйны!».

Враги напишут фразы про вторженье,

предупредят: «Россия будет крайней!».

 

Проснулись рано. Очень-очень рано,

прильнув к экрану.

 

Перчатки белые. Носочки белые. Контракты

давно подписаны и с Армией, и с Небом!

Змеиный остров взят. Корабль наш

плывёт по водам, словно белый лебедь.

 

Икона видится Бориса мне и Глеба,

наш вечный жребий!

Святейшего Владимира над ширью.

Вы знаете, как больно, если в наших

враг ранах ковыряется в лебяжьих!

Нас поддержали Лукашенко и Кадыров.

Звени, звени наш колокол Псалтырью!

Ты обречён, враг! Мир закончим миром.

Свет светом. Подвиг подвигом. Жизнь жизнью.

Как говорится – спорят двое, третий лишний.

Они пошли, контрактники, мальчишки,

они пошли, дав клятву, за Отчизну!

 

Глядеть на них – и замерзают пальцы,

читать стихи – и хрипнет голос, стоя.

Они герои, каждый, кто остался!

Они в лесах остались.

Лес – героев!

 

МОЛИТВА В ЛАВРЕ

Не могу перестать я любить тебя, словно бы милого,

не могу перестать восхищаться Печорскою Лаврой.

Говорят, доведёт нас язык наш до батюшки-Киева.

Так веди нас, веди нас толпою, всем ходом, всей правдой!

 

Вот стоять бы, спиной прислонившись к стене в песнопении,

вот бы петь вместе с ними про купол, про небушко синее.

И так можно. Так можно!
                                          Склониться бы в пол, на колени и

вознести бы молитву всеобщую. Да о России мне!

 

А вокруг (даже думать мне страшно пока!), не у купола,

а вокруг, даже страшно представить, что деется!

За заборами, стенами – Рейх настоящий, не кукольный,

чернота-чернота, что темнее квадрата Малевича.

 

Лишь над храмами свет. Да в подвалах гробницы со старцами.

Не растоптана нежность моя.
                                                 Моя – бабья, старушья, девчоночья.

Мы не стали бы вечными, если Донбасс бы преставился,

если в гроб бы его положили, враги бы прикончили.

 

Не просить не могу.
                                      И просить не могу. Слишком больно мне.

Мой язык, моя речь, Жития наши, летопись, Нестор наш,

доведите, прошу! Как довел блик до врат светлых Лавровых!

Да хоть дворником стану, мести твои улицы тесные,

на Святошинско-Броварской и на Никольской. Хоть шваброю

 

выметать листья, грязь и багровое, снулое облако,

понависшее, грозное. Только доколе, доколе нам –

невозможно терпеть, как святыни, что были накоплены,

попираются наши. Хочу прямо в центр я, ни около.

 

И воспеть. И воспеть. Богородице о Богородице.

И увидеть распятие: мы, как младенцы в утробе и

на распятье уже до рожденья. Но смерти нет: молимся!

Этим ручкам донбасским и ножкам оторванным, родненьким!

 

Говорят, даже Бог их собрать не сумеет. Всё врёте вы!

Только это и делаем, что расчищаем Угоднице,

помолясь, расчищаем. Народ мы – всегда! Не народец мы.

Собираем своих. И своё. Вот бы спеть: Богородице…

 

Раньше я не смогла посетить. Нынче Лавра, как рана мне.

Но отец мой сюда приезжал. Был он в Киеве.

Доведи, доведи, ты мой русский язык, хоть дыханием.

Доведи, хоть убитой меня, хоть словами, хоть именем!

 

Мне ли – странной, упрямой, не ведать, что стало, нам выпало?

Мне ли – маленькой, страждущей не возлюбить небо синее?

Вместе с певчими, хором, с Захарием стонами, хрипами

да воспеть: «Звон плывёт над Россиею»!

 

ЛУК

                 Подвигу Закарья, сына Ахмеда Алиева
                                                                    посвящается

Была задач: укров выбить из опорников,

напали быстро и внезапно, взяв нахрапом.

…Родился Закарья Алиев чёрненьким,

таким кудрявым и таким лохматым.

 

Бог помнит имя каждого солдата!

Итак, вернёмся мы к началу темы:

Закарья три недели с автоматом

да с пулемётами, гранатами, как Рембо,

супротив взвода
                                и супротив РЭба

неравный бой вёл с украми. Подремлет

и снова в бой. Поесть хотелось сытно,

хотелось пить – глоток! – хоть из копыта.

Все думали: погиб. Не тут-то дело!

 

…Родился Закарья Алиев смелым,

 

отстаивал захваченный опорник

он в поле, да – один, один, но воин!

Но только ночью, если засыпал он,

его землёю тоже засыпало,

кружило, кутало, баюкало. Едва он

вдруг просыпался – Бог тянул сквозь небо руку.

Нашёл Закарья килограммчик лука

и ел! Горели и слезились веки.

(Сейчас бы да с тушёнкой скушать гречки,

сейчас бы да с подливкой чебурек бы,

шашлык бы, булку с маслом и повидлом.)

…Родился Закарья Алиев видным!

 

И длился, длился три недели танец.

И «Или, Или, лама савахфани!».

Один и в поле воин, храбрый самый,

коль дагестанец.

 

Вот бы… вот бы… но силы на исходе.

Его нашёл наш русский беспилотник.

Но взрывы, но ланцеты, но гранты,

прицельное украинское НАТО.

Ну, сволочи, ну, гады вы, ну, мрази!

 

…Бежал, бежал, бежал по чёрной грязи

и спасся. И не или, и не или.

Так спасся Закарья Алиев.

 

Я из Гайдара песню слышу, слышу:

– Привет Мальчишу! Слава Кибальчишу!

Плывут по морю корабли, что вишни:

– Привет Мальчишу! Слава Кибальчишу!

Летят по небу самолёты выше:

– Привет Мальчишу! Слава Кибальчишу!

 

За весь Кизляр, Косякино, нас – вату!

И мы ещё сильней врагам накатим!

 

НОВАЯ ПОВЕСТЬ
                 О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ

Пока мы спали, спали-почивали,

сон слюнкой сладкой тёк на одеяле.

Он шёл, точнее полз и полз по лесу,

полз по оврагам, что увиты мхами…

(Мы пили кофе. Сглатывал он септик…)

Но полз и всё тут! Алексей Лиханов.

 

И как тут встать? Ступня – сплошная рана.

И как тут встать? В другой ноге осколок.

Страна! Роди Бориса Полевого,

опять роди: напишет пусть роман он!

 

В тот день, в конце зимы обстрел был тяжкий,

спасал своих он; дым струился рваный.

12 дней полз Алексей Лиханов,

калаш и две гранаты: для себя и

вторая для врага. С водою фляжка

давно пуста… Что есть в лесу февральском?

Что пить в лесу? Снег таял, таял, таял.

Перевязал себя он мало-мальски

бинтами.

 

А в голове одна – жить буду! – фраза,

коль я ещё не умирал ни разу,

а в голове лишь два – жить буду! – слова.

…Страна! Роди Бориса Полевого,

кинь все романы, чтоб один остался

о подвиге Маресьева! Алёша,

он тёзка вам!
                            12 дней пороша

мела, мела. Такой был лютый холод.

Ползи, ползи, ползи. Ещё ты молод!

Восьмое марта скоро, скоро, скоро,

пятнадцатого марта день рожденья

твоей жены. Ещё чуть-чуть вдоль ёлок!

 

И где нам взять Бориса Полевого?

Чтоб мог он рассказать, что околдован

был лес. И звал отец, и мать-София,

и кони словно мчались, ухал филин.

Из паука плелась паучья нить.

Ты будешь жить, ты будешь жить!

– Дай пить!

уста шептали. Дождевой водою

спускался талый снег перед тобою.

Казалось, рядом Алексей Маресьев,

тебе шептал: давай споём мы песню

не про цветочек, листик, воздух, речку,

про то – быть воином и, значит, жить. Жить вечно!

 

Единожды, когда ты спал, из лунки

стекла к щеке бурёнки словно слюнка…

Земля несла тебя всевышним духом.

О, нет, ты землю сам нам нёс на брюхе!

 

Когда я кофе пью, мне страшно, люди,

а вдруг – там раненый? – глоток ему бы.

Когда я булку ем, глотает слюнки

тот, кто в лесу один, и без медпункта.

Как мне призвать всех вас – вернитесь к яви!

Как мне встряхнуть всех вас, очнись, заставить?

 

Нет, ты не полз, солдат, ты проструился

по травам да по мхам, корявым пижмам!

И капля, что с небес, простой ириской

стекла слюной.

 

И тем спасла.

Ты выжил.

 

РАНЕНЫЙ СОЛДАТ

Впереди у него госпиталь, операция, жгуты, капельницы.

По венам будет втекать Христос, река-Стикс, Волга бескрайняя,

родина моя, матрица моя, масленица,

а он будет материться во сне, орать – дай ему, дай ему.

Я сама орала так, когда мне делали операцию,

когда ломала палец, когда варикоз заштопывали,

родина моя, матрица моя, масленица.

Да, подавись, Украйна, ты цей европою!

 

По правде сказать, мне всё равно –

поэт первый я или последний, или старенький!

Раненый солдат, пока его тащили через болотное окно

из этого мира в наш мир. А цветик аленький

растекался по его груди, бедру, ноге, спине розово,

кем он станет после того, как его зашьют, залатают голеностопные?

Человеком, птицей, цветами, листом берёзовым?

Но есть сермяжная правда, правда окопная

то, что наша планета, наша победа сладится!

Моя родина, колыбель моя, моя масленица!

 

BLUES CHRONICLES

Говоришь – не убьёшь!
                                  Объясняла, что горло

пустотою наполнено было до стона.

Не внимала ты. Лозунги ты мне кидала:

– Я живая, ты пишешь моей кровью алой.

Эта алая кровь чёрным цветом, десятой

горькой группы. Морпех да штурма, да десантник

шли вперёд, побеждая.

Нет, ты – не живая!

Мы исправить сначала тебя все хотели,

мы взывали к истокам, где Солнце-Владимир,

мы взывали к одной, нашей общей купели,

к нашей молодости: на двоих один свитер!

На двоих один Днепр,
                                         на двоих одна Волга,

на двоих один Пушкин, Булгаков и Гоголь,

на двоих Святославич былинный наш Вольга

и гранитный, как памятник, Горький!

 

Хорошо, пусть та самая блудь я, как Сонечка,

хорошо, пусть ты самая в девстве живущая,

ты кричишь – не учёная, мол, тебе двоечка,

что алкашка я, дикорастущая.

 

И одно: не убьёшь, не убьёшь, не убьёшь.

Хочешь, кол ты осиновый?
                                                    Из свинца дождь?

 

Да, мы – Азия, ибо сошли мы с Креста,

да, Европа мы, только Европа не та,

что в мышах да в клопах, с тараканом в мозгу.

Мы тебя вновь родим. И я, право, не лгу!

 

Вот лежишь ты, красивая, как василёк,

вот лежишь ты, спесивая, словно овца,

но не первый нам раз применять солнцепёк,

принуждать,
                         чтоб ты помнила
                                                       Бога-Отца!

 

Или я, или ты.
                               Вариантов нема.

Или ты подчинишься, поймёшь всё сама.

Ибо правит лишь смерть всех Андрiев твоих,

так сказал Тарас Бульба, направив ружьё,

наставляет на путь к вере наш Нестор-мних

да картина, где ворон фашиста жуёт.

 

…Ибо крики, мольбы режут небо стальным стеклорезом,

сколько этой кричащей, огромной, заваленной грязью

непролазной земли, русским Киевом, вставшим из бездны

против Зверя, что в нём же засел, как зараза.

 

Продвигается фронт, что подкова (подковы все – к счастью!),

выгибаются кольца его, чтоб сомкнуться у горла,

ибо зверь, что внутри,
                               зверь из бездны, и зверю подвластны

не один человек, а огромные, жирные толпы.

 

Кровь детей, что убиты на их руках. Дети святые.

Краматорска, Славянска, Донецка и Горловки! Жатва

началось не в 14-ом, ибо был оккупирован Киев

ещё раньше, ещё в 90-х. Парады

проходили и шествия факельные, неужели ослепли?

И не видели этого?
                                     Страшно,
                                                           когда гибнут дети…

 

И какими мольбами, стенаньями нам урезонить Пилата?

И какими нам воплями небо разверзнуть до Бога?

Как сестру до сестры, что отверзла, как брата до брата?

Как сынам до сынов докричаться?
                                                                Нам надо немного:

просто мира. Лишь мира! Скажи, я оденусь-обуюсь.

Если надо: вот кости мои, моя глотка и трещинки слова.

…Коли есть вырусь, нерусь.

То есть мой берёзовый туес,

есть исконная Русь. И она нам основа.

 

* * *

Мои предки – сильны!
                               Вот стоят здесь на фоточке

и глядят на меня разноцветными зраками.

Знаю, деды любили выпить по стопочке,

знаю, что расходились с бабами.

 

А платочки у бабушек старообрядские.

А усы очень пышные у моих дедушек.

Я, наверно, должна сил земных не бояться бы.

Я, наверно, должна быть продвинутой, сведущей.

 

Ну, какие вы, право, – из звёздной галактики,

из единого рода,
                                  единого семени.

Астрономия, физика и математика

мне давались легко,
                                        как наука растения.

 

Но, как только представлю, как в травах ромашковых,

но, как только представлю, как в глинах натаянных,

вы лежите и тлеете всеми рубашками

и кричите, как будто молчанием.

 

Вы родные мне, кровные. А идиллически

вы мне царская Русь, революции, войны – вы.

У меня предков много, поболее тысячи,

они в синих лесах наполняют песнь звонами.

 

Они жёлтыми тянутся в церковке свечками.

И приказывают: ты скажи, ты же сможешь!

Да, смогу!
                       Я скажу про вас синими речками,

пробирают мурашки по коже!