Александр БАЛТИН. ТЯЖЁЛЫЙ И АЖУРНЫЙ – ОДНОВРЕМЕННО. К 70-летию Бориса Орлова

 

Александр БАЛТИН

ТЯЖЁЛЫЙ И АЖУРНЫЙ – ОДНОВРЕМЕННО

К 70-летию поэта Бориса Орлова

 

Мелодии миров, пропущенные через особость собственного дара и мировидения, растворяются в поэтическом действе, чья магия постепенно, вибрациями входя в пространство, овладевает сердцами, меняя их к лучшему (хочется верить):

Космос – вечная божья свобода, –

Мне сказал астроном-богослов.

Во Вселенной он ищет не воду,

А мелодии тонких миров.

В небе песни ночного простора

Заплетаются в звездный венок.

Мирозданье – оркестр, пред которым

С дирижерскою палочкой – Бог!

Мелодика стихов Бориса Орлова узнаваема: в этом сила её, благозвучной…

Ночью яснее мощь мирозданья, и – слышнее оркестры его самородные; чуткий слух поэта, этого сейсмографа бытия, не может их не воспринять.

Осознание своего гостевания в мире даётся через ощущение, осязание предметов и явлений, чья обыденность содержит столько обаяния, что забвение собственного гостевания логично… как волокнисто-яркий огонь печи:

Печь топлю. А под окошком ветер

Яблоню сгибает словно трость.

Я случайный гость на этом свете,

Но забыл, что я всего лишь гость.

Не один такой. Наш мир не прочен.

Хрупко и здоровье, и семья.

В сердце – холодок бессонной ночи.

Трость. Пижама. Жесткая скамья.

Мир предметен: но так, что через область тотальной, казалось бы, предметности, просвечивает высшее солнце правды, чья лучевидная сила согревает душу поэта – для песен его.

Чёткая, афористичная декларации сущности веры:

Разбита русская дорога.

То колея, то волчий след.

Мой путь – вперед. Я верю в Бога,

А там где Вера, страха нет.

У Орлова всё – очень русское, очень по-русски, словно поэт, исходивший много дорог, получивший массу разноплановых ощущений, стремится вывести код русскости.

Возможно ль?

У каждого он свой, и вместе – должен быть универсальный, всеобщий.

Парадоксами играя, можно точнее показать состояния и ощущения, их огонь, их неповторимость:

Не спрятаться в народе,

Когда народ – родня.

Я от людей свободен,

А люди – от меня.

Кричу о чем угодно –

Ни сердцу, ни уму.

Я стал таким свободным,

Что хочется в тюрьму.

Именно парадоксальность во многом определяет русскую жизнь, бытование русское здесь, на земле; вспомним хотя бы… Ивана-дурака, какой на самом деле – народный мудрец.

Порою, начиная стихотворение бытовым рядом, Орлов переводит его в метафизические регистры, словно, используя инструментарий стиха, зажигает огни вечности:

Не отличить ноябрь от марта:

Куда ни ступишь – лужи сплошь.

Дозреет сердце до инфаркта –

И жизнь оценят в медный грош.

Кремнистый путь блестит, как Млечный.

И крик совы, и звон струны.

За жизнь Христос предложит вечность,

Но нет у вечности цены.

Кропотлив и неустанен, поэт творит свой свод – тяжёлый и ажурный одновременно, соединивший воздушность и земные напластования, и свод, поднимаясь выше и выше, словно испускает тонкие мелодии сияний.