Анатолий ТЕПЛЯШИН. ДУША БЕЗ ГОЛОСА БЕЗМОЛВНА. Поэзия

 

Анатолий ТЕПЛЯШИН

ДУША БЕЗ ГОЛОСА БЕЗМОЛВНА

 

«А У НАС ТАМ ОДИН «АЛЁША»!»

     Экипажу русского танка с позывным «Алёша»,
   поразившему целую колонну вражеской бронетехники

Прёт противник не по-хорошему –

бронированною гурьбой:

а у нас там один «Алёша»

принимает смертельный бой.

 

Так не раз уже в жизни было –

когда смерть подступала впритык:

но не ломит солому сила –

если спрятан в соломе штык.

 

А могло ведь всё быть иначе –

не промедли секунду враг:

очень много секунда значит

в чёрном вихре крутых атак.

 

Лживым западным попугаям

на носу пора зарубить:

может, лаптем мы щи хлебаем –

но в бою нас не победить.

 

Каждый чести своей достоин –

но не нужно шутить с огнём:

лишь у русских один в поле воин –

потому что он вырос в нём.

 

Здесь и вера его, и сила,

и родная земля, и мать:

всё, что дорого, всё, что мило –

есть за что нам в бою стоять.

 

Длился бой тот четыре минуты –

а запомнится на века.

И не раз поменяет круто

жизнь обычного паренька.

 

По нему будут чтить науку –

как умением побеждать,

и о нём будут дети и внуки

песни петь и стихи слагать.

 

Ну, а если не по-хорошему

снова двинется вражеский клин:

а у нас там один Алёша – 

но, дай Бог, он не будет один.

 

ЧТО ЖЕ ТУТ ПОДЕЛАТЬ…

Все мы, верно, в жизни это слышим,

если сердце, словно лист, дрожит,

если беды хлынут выше крыши:

что же тут поделать, надо жить.

 

В этом есть как будто обречённость:

чашу нужно до конца испить.

Белый цвет надежды или чёрный:

что же тут поделать, надо жить.

 

Вот и жизнь на донышке осталась,

всё прошло, и нечем дорожить.

Ну, зачем всё это затевалось?

Что же тут поделать, надо жить.

 

Не умом, а сердцем нужно верить,

чтоб черту последнюю избыть.

Чем тоску вселенскую измерить?

Что же тут поделать, надо жить.

 

Для чего? Зачем? К чему вопросы.

Всех задач на свете не решить.

Как всё сложно, Боже! Как всё просто:

что же тут поделать, надо жить.

 

КРИК ДУШИ

Кому он слышен, крик души?

Душа без голоса безмолвна.

А если ты кричать решил:

всё это – звуковые волны.

 

Не передать на них тоски,

не передать на них печали.

Не помнишь ты, как васильки

под острою косой кричали?

 

А слышал ты хотя бы звук,

когда кружился лист над чащей?

Вот то же самое, мой друг,

творится и с душой кричащей.

 

* * *

Ах, сердце, ну как же ты билось:

казалось, проломишь мне грудь.

Любовь не прошла – но забылась,

остались лишь горечь да грусть.

 

Я парня с проблемой не корчу,

но словно бы вспомнить боюсь:

откуда взялась эта горечь,

откуда взялась эта грусть.

 

И что же такое там было,

и как нам случилось любить,

что память всё это забыла,

а сердце не может забыть.

 

* * *

В тяжёлый час судьбе своей доверься –

не изменяй призванью своему:

поэт всегда приносит в жертву сердце,

не зная сам – зачем и почему.

 

Ведь речь не шла о жертвоприношеньях,

когда ловил ты строчки на лету,

не думая о будущих лишеньях,

а веря только в звёздную мечту.

 

Что тут такого, если к слову слово

ты выстроишь певучую канву:

а сердце в жертву – это же условно,

не нужно этой жертвы никому.

 

Небесный дар за просто так даётся –

его не должно жертвой искупать:

а если сердце и болит, и рвётся,

так это же не общая напасть.

 

И с лёгким сердцем пишутся поэмы,

и с грустью светлой помнится любовь:

ты лучше избегай такие темы,

где горе, и потерянность, и боль.

 

Довольно в жизни ветра нам и града,

и вьюги, что все тропки заметёт:

а сердце пусть настроится на радость,

и пусть в стихах не плачет, а поёт.

 

Увы, не важно тут – поёт иль плачет

летучая плакуша на заре:

за каждый стих собою сердце платит –

сгорев и вновь восстав на алтаре.

 

И никуда от этого не деться:

стихи – ведь это гимны божеству.

Поэт всегда приносит в жертву сердце –

и к чёрным дням, и к света торжеству.

 

* * *

Есть дожди, которые навзрыд,

словно льются от большого горя:

чья душа на небесах болит,

чтобы нам за час наплакать море.

 

Есть дожди, как долгий тихий плач,

день и ночь над рощей моросящий:

и сидит на ветке чёрный грач –

воплощением души скорбящей.

 

Есть дожди, как мимолётный всхлип,

есть дожди, как сквозь улыбку слёзы:

одинокий лист к стеклу прилип,

как письмо немое от берёзы.

 

Есть дожди, слепящие глаза,

и дожди слепые, как котята:

стороною пронеслась гроза –

а дождю не хочется кончаться. 

 

Есть дожди глухие, как стена, –  

не пробить их ни душой, ни взглядом:

и напрасно будешь ты стенать –

не услышат даже те, кто рядом.

 

Есть дожди, похожие на сон:

тянутся, как за иголкой нити; 

есть дожди, похожие на стон,

и на вздох души, и на молитвы.

 

Мой любимый дождь, когда в дому

мы с тобой, а он шумит по крыше,

и в двери, распахнутой во тьму,

занавеской белою колышет.

 

* * *

                              Не жалею, не зову, не плачу…
                                                                    С.А. Есенин

Жалею…
                       Боже, как жалею

о той весне, о наших встречах,

о той сиреневой аллее,

где мы бродили каждый вечер.

 

Как я искал за словом слово,

но мысли путались, хоть тресни,

а ты мне улыбалась, словно

и вправду было интересно.

 

Потом, не сразу, но призналась,

что слов не выкинуть из песни,

что бредом речь моя казалась,

но было вправду… интересно.

 

Зову…
                  Во сне и наяву я

зову ушедшие мгновенья,

друзей потерянных зову я

и за столом ночные бденья.

 

Стихи с вином перемежались,

и месяц за окошком слушал,

и тени утренние жались,

но не сжимались наши души.

 

Сгорали лампочки и свечи,

дымы кружились коромыслом,

но были жарче наши речи,

но были ярче наши мысли.

 

И плачу…
                         Не могу иначе.

Наверно, дефицит железа.

Наверно, потому и плачу,

что эти слёзы бесполезны.

 

Всё знаю я и понимаю,

что нет сиреневой аллеи,

что не вернуть, чего желаю,

не воскресить, о чём жалею.

 

Что вечен зов и безответен,

и ничего уже не значит,

что я один на белом свете

жалею, и зову, и плачу.

 

* * *

Есть тоска, что нахлынет вдруг

и затянет в свои глубины.

Ах, как нужен сейчас тебе друг,

как нужна в этот миг любимая.

 

Даже смех за окном, как знак:

не один ты, и жизнь не брошена.

Подними её, словно флаг,

с новой верой во всё хорошее.

 

Но бывает другая тоска,

а скорей всего, та же самая:

словно бы гробовая доска

давит сердце над чёрной ямою.

 

И в душе твоей только ночь,

бесконечная, нелюдимая.

Даже друг не сумеет помочь,

не поможет тебе любимая.

 

Как же их различить, скажи,

и какая на сердце просится:

та тоска, чтобы дальше жить,

или та, чтобы в омут броситься.

 

* * *

Как будто бы из берегов

река выходит бурным морем:

настолько горе велико –

что ощутить его не можешь.

 

И это очень хорошо,

хоть неуместно это слово:

иначе бы с ума сошёл,

как эвкалипт в бору сосновом.

 

Душа как будто бы заслон

из пустяков житейских ставит:

пройди под окнами вдруг слон –

она в окно смотреть не станет.

 

Наверно, каждый испытал:

за гранью боль – анестезия,

как будто скорый обогнал

ты поезд на ручной дрезине.

 

Как часто мы судьбу корим

за то, что к нам она жестока:

но в миг, когда в огне горим,

она спасает нас – потопом.

 

* * *

                      Лицом к лицу лица не увидать.
                            Большое видится на расстоянье.
                                                                С.А. Есенин

С высоты орлиного полёта,

опуская зримый мир на дно,

ты увидишь и большое что-то –

только станет маленьким оно.

 

Превратятся города в макеты,

люди превратятся в муравьёв:

пообщаться в мире сможешь с кем ты,

кто тогда прочтёт письмо твоё?

 

С высоты увидеть можно гору,

проследить далёкий путь реки –

но почти незримым станет горе

и прощальный взмах родной руки.

 

Скольких ты унизишь и обидишь,

прежде чем простая мысль дойдёт:

с высоты лишь мелочи и видишь –

всё мельчит орлиный твой полёт.

 

Заглянув в глаза – увидишь душу,

и, слетев с заоблачных высот,

разглядишь ты только на подушке

страстное прекрасное лицо.

 

* * *

В колодце плавала луна,

но как она туда попала:

светила в стороне она

и до воды не доставала.

 

Как появился этот свет

в угрюмой глубине колодца,

когда в него уж много лет

не падал даже лучик солнца.

 

А может быть, свет шёл со дна,

как будто из другой вселенной,

где наша грустная луна

была у них принцессой пленной.

 

А может, это чей-то знак,

но только – чей и для кого он:

и я смотрю в глубинный мрак,

туманным призраком окован.

 

Как будто бы в душе своей,

где нет ни света, ни движенья,

ловлю я в темноте ночей

луны печальной отраженье.

 

* * *

                              …На волю птичку выпускаю
                                     При светлом празднике весны.
                                                  А.С. Пушкин «Птичка»

Нет у меня ни клетки и ни птички:

мне некого на волю выпускать.

Клюют там что-то под окном синички,

и раскричались воробьи опять.

 

Они свободны, хоть о том не знают,

и, не жалея голоса и сил,

кричат вовсю, туда-сюда летают,

как будто я их вправду отпустил.

 

И я наш праздник общий не нарушу:

и, дверцы распахнув своей души,

как будто птичку, выпускаю душу –

лети, душа, и крыльями маши!

 

Лети за этой воробьиной стаей,

лети за дальним клином журавлей,

и не горюй: а что ж со мною станет,

и о разбитой жизни не жалей.

 

Не удалась судьба – осталась доля,

и горькая, и злая, как всегда:

так пусть хоть раз душа познает волю,

в весеннем небе сгинув без следа.