Евгений ЧУРИКОВ 
Евгений ЧУРИКОВ
ПУГАЧЁВА СВАТ
Очерк
Давно, очень давно уж нет казака Михаила Толкачева, не сохранился и дом, в котором он жил, а память о нем в сердцах уральцев, моих земляков, до сих пор жива. Многие даже больше наслышаны о самом доме, чем о его владельце, и нередко можно услышать такое: «А, это тот самый Толкачёв, что имел в Куренях дворец?». И тогда всё вставало на свои места. И иногда даже добавляли: царский дворец.
При этом слова «дворец, царский» обычно произносятся без какого-либо преувеличения и иронии. Для этого имеются, надо сказать, определенные исторические основания.
Считается немалой удачей если кому-то из неравнодушных удастся разыскать место, где когда-то стояло легендарное казачье жилье, и постоять в раздумье тут хотя бы несколько минут. Этот уголок в Куренях, самом старом районе Уральска, «колыбели» города, обладает какой-то магической силой. Потревоженное сознание переносит тебя в далекое прошлое. Яснее всматриваешься и видишь тех, кто жил тут несколько веков назад, своими деяниями оставил заметный след в истории города и края, да что там – страны!
Михаил Толкачев был из зажиточных казаков в Яицком городке (прежнее название Уральска), имел каменный двухэтажный дом, а в глубине азиатских степей, примерно в ста верстах южнее городка, – хутора. Чин его – войсковой старшина – равнялся офицерскому. И можно с уверенностью заключить: в Яицком казачьем войске он, человек бывалый, уже разменявший пятый десяток лет, был далеко не последний служивый.
Специалистам по истории Крестьянской войны 1773-1775 годов Михаил Толкачев, выходец с берегов древнего Яика, известен как один из ближайших сподвижников Емельяна Пугачева. Их жизненные пути не могли разойтись, они словно самой судьбой были властно брошены навстречу друг другу. Оба остро ощущали несправедливость общественно-государственного строя, отличались смелостью и мятежностью духа, готовностью встать на защиту, в том числе прибегнув к оружию, простого люда, нещадно угнетаемого как царскими чиновниками, так и помещиками.
Еще будучи в Польше, где он скрывался от преследования властей, Пугачев узнает о великой смуте, охватившей далекий Яик. Казаки поднялись против своих угнетателей – казацкой верхушки, старшин, от которых они имели непомерное разорение, правительства, учинявшего гонения на них за старую веру, ущемлявшего их старинные вольности, дарованные первыми государями. Трудно сказать, знал ли Емельян Иванович с какой жестокостью было подавлено восстание на Яике в 1772 году (более ста человек казнены, многие подвергнуты телесным наказаниям и затем отправлены на каторжные работы или отданы в солдаты), но у него уже тогда зародилась мысль, и она его больше не покидала, – принять на себя имя великого государя Петра Федоровича. И с этим явиться к мятежным яицким казакам. По крайней мере так он свидетельствовал на допросах, производившихся уже после подавления восстания.
Пугачев был уверен, что в силу сложившихся обстоятельств именно там, на берегах Яика, его признают быстрее, чем где-либо еще, своим «мужицким», «казацким» царем, готовым все силы отдать на защиту угнетенных и обездоленных.
Однако, когда он всеми правдами и неправдами добрался в ноябре того же 1772 года до пределов Яицкого войска, то решил поначалу действовать осторожно, скрытно. Много скитался по степным хуторам и уметам (постоялым дворам), выдавая себя то за купца-раскольника, занимающегося рыбным извозом, то за беглого донского казака. Нанимался в работники к зажиточным казакам, не чураясь любой, порой самой грязной работы. И все время настойчиво искал встречи с теми, кто или жил в Яицком городке или хотя бы был хорошо наслышан о том, что там сейчас происходило. Особенно его интересовало житье-бытье местного населения, его разговоры и всякие тайные помыслы. Вывод для себя он в конце концов сделал такой: казачество в основной своей массе не сломлено репрессиями, которым его подвергли карательные войска, недовольство, глухое, глубинное, по-прежнему бурлит, готовое в любой момент выплеснуться на поверхность.
Однако вскоре произошло то, что нарушило кое-какие планы, уже намеченные Пугачевым. По доносу одного крестьянина его арестовывают и этапируют в Казань в тюрьму. Но через несколько месяцев отсидки ему удается бежать, и он вновь оказывается в прияицких степях. На этот раз Емельян Иванович избирает другую тактику: действовать решительнее и активнее, и привлечь на свою сторону как можно больше сторонников.
Но в Яицком городке прознали о появлении опасного самозванца, и комендант местного правительственного гарнизона подполковник Симонов отправляет на его поиски отряд солдат и казаков. К тому времени Пугачев уже собрал вокруг себя группу верных людей. Кто-то из них искренне поверил в его царское происхождение, а другие надеялись с его помощью – кто бы он ни был – одержать верх над извечными угнетателями: теми, кто олицетворял державную власть, и ненавистной казацкой верхушкой.
Приходилось скрываться то в одном селении, то в другом, забираясь всё дальше в степь, пока, наконец, не оказались на тех самых Толкачевских хуторах, о которых было упомянуто в начале очерка. Здесь нежданных гостей встретил не сам Михаил, а его брат Петр. Скорее всего, войсковой старшина тогда был в бегах. Его разыскивали как одного из активных участников локального восстания зимы семьдесят второго.
Александр Пушкин, в чьем творчестве тема Крестьянской войны третьей четверти восемнадцатого века занимает значительное место, назвал Яицкий городок «первым гнездом бунта». А вот Толкачевские хутора, надо сказать, вообще стали первоначальным пунктом освободительного движения; отсюда, заискрившись, пойдет полыхать пламя по обширным регионам Российской империи.
Еще по дороге к хуторам Пугачев скажет своим спутникам, что надо бы теперь не откладывая составить первый манифест, с которым он обратится к народу. Тут же спешились с коней, и писарь Иван Почиталин, молодой яицкий казак, расположившись прямо на земле, вскоре напишет такое, что приведет в восторг окружающих.
– Как здорово! – говорили товарищи смущённо улыбавшемуся юноше, который, кажется, и сам не мог поверить в то, что у него вышло из-под пера. – Грамотей, самый настоящий грамотей! Ловко, на писание-то больно горазд!
Был доволен своим помощником и Емельян Иванович. Часть похвал, щедро отпущенных в отношении Ивана, он смело принял на свой счет: как же, мол, иначе, великий государь, чью власть вы приняли над собой, в личных секретарях должен иметь не абы кого, а наиболее достойного.
Тот же Пушкин потом сей примечательный документ назовет «удивительным образцом народного красноречия».
На место назначения прибыли глубокой ночью шестнадцатого сентября, а уже на следующий день, утром пораньше, к хутору потянулся из окрестных селений и зимовий, группами и в одиночку, разный люд. Были тут не только казаки, но и калмыки, беглые русские из разных губерний страны. Они направлялись к «императору» Петру Третьему, который после долгих странствий, преследуемый подлой и коварной женой Екатериной Алексеевной, вдруг объявился совсем рядом, у Толкачевых. Что он скажет им, чем по-царски обнадежит?
Собралось несколько десятков человек. Долго ждать не пришлось. Вперед выступил Пугачев и, обведя пристальным, изучающим взглядом толпу, сказал:
– Я ваш истинный государь, даже не сомневайтесь в этом. Подлинный, живой – здоровый, а вместо меня когда-то похоронили совсем другого человека.
Далее он говорил о том, что если они будут верою и правдою служить ему, как служили их отцы и деды прежним царям, то за то он пожалует им реку Яик с самой вершины до устья, моря, травы, хлеба, денежное жалованье и все те вольности и привилегии, коих они были лишены.
Выступление Пугачева было, в общем-то, непродолжительным, но оно произвело на собравшихся весьма сильное впечатление. Все повалились на колени, и с разных сторон раздались крики:
– Мы твои, батюшка, будем служить тебе до последнего вздоха!.. Что скажешь, то и будем делать!.. Послужим государь, не сомневайся в нашей крепкой верности!..
В его речи содержалось многое из того, что уже было во вчерашнем, наскоро составленном манифесте. И если до этого его еще обуревали определенные сомнения, то теперь, видя, как встретили его и его обращение к ним жители прияицкой степи, он вознамерился действовать самым решительным образом. Он призвал завтра пораньше вновь собраться здесь и привести с собой как можно больше народу, вооруженного кто чем сможет.
И вот тогда, семнадцатого числа, манифест принародно был зачитан. После этого все, встав под старые с восьмиконечными крестами знамена, двинулись в сторону Яицкого городка.
С хуторов вышло примерно восемьдесят вооруженных добровольцев. По мере продвижения к цели «войско» пополнялось новыми силами. Так, без боя было взято Бударино, одно из самых старых казачьих поселений на Яике. Двадцать местных казаков влились в пугачевские ряды.
Когда восставшие подошли к городку, в их отряде насчитывалось уже сотни четыре сабель. Пока они стояли в нескольких верстах южнее от него, пока пытались овладеть им, у восставших прибыло пополнение – еще сотни две-три. Много было перебежавших из самого городка. Однако Емельян Иванович посчитал нецелесообразным и дальше предпринимать попытки по овладению казачьей столицей. Довольно крупный военный гарнизон, а еще часть оставшихся верными правительству казаков – всего около тысячи человек. В распоряжении защитников Яицкого городка имелась также нешуточная артиллерия – почти два десятка пушек. В лоб не возьмешь, да и потери будут немалые.
Даже многоярусная колокольня, стоявшая отдельно, севернее от Михайло-Архангельского собора, была хорошо подготовлена для того, чтобы выдержать долгую и тяжелую осаду бунтовщиков. На самом верху обосновалась группа военных с пушкой. Здесь же, в подвале, хранился солидный запас пороха.
Как было ни горько, пришлось пока отступить от городка и двинуться вверх по Яику-реке. По пути брали многочисленные форпосты, крепости и станицы – где с боями, а в большинстве случаев бескровно, без единого выстрела. Казаки и солдаты небольших правительственных гарнизонов в массовом порядке, как по единому властному приказу, переходили на сторону повстанцев. Помимо людских резервов войско быстро пополнялось трофейным вооружением, порохом, деньгами. Так что, оказавшись возле самой столицы огромного Оренбургского края, пугачевцы уже представляли собой достаточно грозную силу. Однако как и тогда, под Яицким городком, Емельян Иванович вновь проявил нерешительность: он посчитал неразумным, рискованным делом брать город «в лоб», это чревато большими потерями во всех смыслах. Голод! Вот тот союзник, который поможет в решении важной задачи. Осажденные в Оренбурге в конце концов должны сами попросить о пощаде, распахнуть ворота навстречу восставшим.
Тем временем вспомнили о Михаиле Толкачеве, совсем недавно, в ноябре, примкнувшем к освободительному движению. Его, атамана, во главе отряда отправили назад, на Нижне-Яицкую линию с важнейшей миссией: привлечь на свою сторону как можно больше сочувствующих из числа казаков и киргиз-кайсаков (казахов). Только маршрут их теперь пролегал не по правому, а левому берегу реки, по так называемой Бухарской стороне, где были аулы степняков.
С поручением атаман справился в целом успешно. Далее предстояло ему, окрепшему, со свежими силами, взять под полный контроль Яицкий городок, но эту задачу он решил лишь частично. В городок-то вошли, а вот сокрушить крепость-ретраншемент ему не удалось.
Как известно из истории, ни Оренбург, ни Яицкий городок, а точнее крепость в нем с непоколебимо возвышавшимися над нею куполами Михайло-Архангельского собора, восставшие не смогли взять. Длительная и изнуряющая осада привела лишь к многочисленным жертвам с обеих сторон. Но в данном случае речь не об этом.
Боевые действия по овладению Оренбургом и Яицкой крепостью велись, по сути, в одно и то же время, и поэтому предводителю повстанцев приходилось не раз «курсировать» между этими довольно далеко расположенными друг от друга населенными пунктами. Всякий раз, приезжая в Яицкий городок, он останавливался в доме Михаила Толкачева, располагавшемся сравнительно недалеко от эпицентра сражений.
Считается, что именно тут, сидя у окна своей Яицкой «резиденции», он увидел молоденькую девушку, вышедшую из соседнего дома и торопливо проследовавшую двором на улицу. Она ему приглянулась, да так, что долго не выходила из головы, и как-то он поделился этим со своими верными соратниками. Девицей оказалась шестнадцатилетняя Устинья, дочь казака Петра Кузнецова.
К удивлению самого Емельяна Ивановича, на его товарищей, в общем-то, мимолетное упоминание о девушке из соседнего дома произвело живейшее впечатление. Согласившись с тем, что Устинья девка ладная, справная, во всех отношениях хороша собой, они потом, сначала робко, исподволь, а затем увереннее, стали его убеждать, почему бы ему, великому государю, не пойти с нею под венец. Особенно усердствовал хозяин дома Михаил Прокофьевич:
– Ты, государь, будь уверен: женишься на Устинье Кузнецовой – все Яицкое войско станет к тебе прилежно, верно будет. Да и нам как-никак приятность немалая. Когда дойдешь до Петербурга да взойдешь на престол, то нас будешь завсегда помнить, раз ближе мы тебе станем…
Вскоре к Кузнецовым отправили сватов – того же Толкачева и молодого, еще никогда не выступавшего в данной роли Ивана Почиталина. Но затем произошло нечто такое, что поставило сватов в довольно-таки затруднительное положение.
Не успели они и порог перешагнуть, как буквально вслед за ними в избе появился сам Пугачев. Он потребовал показать ему невесту. К нему её подвели за руку, смущенную, подавленную, готовую вот-вот разрыдаться. Он поцеловал её и поздравил, что, выйдя за него замуж, она станет всероссийской царицей. Услышав эти слова, отец, Петр Михайлович, со слезами рухнул в «императорские» ноги:
– Господи, помилуй, какая женитьба, какая свадьба, коли доченька еще молодехонька да к тому же выдается против её воли…
Однако Пугачева родительские слезы, кажется, никак не тронули, он словно их не заметил и тут же не сходя с места повелел: к исходу дня все уже должно быть готово к сговору, а завтра – свадьба!..
В доме же Толкачева с широким размахом и пышностью, подобной по наивному разумению царской, будет сыграна свадьба.
Почему Устинья Кузнецова и её родные были категорически против бракосочетания, которое сулило им возможность подняться на самый верх? Неужели лишь из-за своей казачьей-мужицкой ограниченности они не могли за этим усмотреть своё «счастье»?
Знакомство с рядом заслуживающих доверия источников, и прежде всего книгой видного историка советского периода Виктора Буганова «Емельян Пугачев», где во всех подробностях живописуется все то, что предшествовало бракосочетанию предводителя восставших и последовавшее затем, наводит на несколько другое объяснение.
Осознавая свое истинное положение, Кузнецовы уже сам факт того, что им предлагалось породниться с императорской фамилией, считали чем-то ненормальным, противоестественным. И это лишь еще более укрепляло их в мысли, что пред ними самый настоящий самозванец. Не заблуждалась на сей счет и сама Устинья, несмотря на свой нежный возраст. Уже после свадьбы, оставаясь наедине с нежеланным супругом, она достаточно смело высказывала ему свои сомнения. Вот небольшой отрывок из упомянутой выше книги Буганова:
«Подлинно ли ты государь? Я сомневаюсь в том, потому что ты женился на простой казачке. Ты меня обманул и заел мою молодость: ты – человек старый, а я – молодешенька.
– Я со временем бороду-то обрею, – отшутился было «император», – и буду тогда помоложе.
– Без бороды казаки тебя любить не будут.
– Я сам не люблю бороды брить, – спохватился Емельян, – а сделаю это в угодность разве тебе одной».
Вопреки ожиданиям Пугачева и части его ближайшего окружения женитьба на простой яицкой казачке не сделала ближе к нему местное казачество. Наоборот, это отшатнуло некоторых от него, породило в их среде всякие кривотолки и сомнения, глухой ропот.
…Трагически, во многом схоже с «императором» с Дона, закончит свои последние дни Михаил Прокофьевич Толкачев. Он так же, как и Пугачев, ближайшими соратниками с целью заслужить прощение в мае 1774 года будет схвачен, связан и доставлен в Яицкий городок в распоряжение властей. К тому времени осада городской крепости будет снята благодаря прибытию бригады карателей под руководством генерала П.Д. Мансурова. Вскоре атаман Толкачев будет отправлен в Оренбург, где его казнят. Было ему сорок пять лет.
Неизвестно, подвергли ли репрессиям других членов семьи Толкачевых. Скорее всего – да. Ведь, например, супруга Михаила, Аксинья, распоряжением самозванца при «царице» исполняла обязанности старшей фрейлины.
Не миновала горькая чаша и Устинью Кузнецову. Несмотря на её невиновность, это установило следствие, её, как и первую жену главного мятежника империи, сослали в далекую Кексгольмскую крепость. Там она в глухих казематах и провела остаток жизни.
* * *
В 1900 году летом Уральск посетил известный писатель Владимир Галактионович Короленко. Какими судьбами-ветрами и зачем занесло его в глубь сухих, выжженных солнцем азиатских степей? Формально, на словах, – на отдых. И действительно, прибыв вместе с семьей, он поселится в живописном месте в десяти верстах от города, в садах на даче своих знакомых Каменских. Дача располагалась на самом берегу тихого Деркула, впадавшего в реку Чаган, а тот, в свою очередь, – недалеко отсюда – вливал свои воды в могучий Урал.
Первые дни Владимир Галактионович предавался безмятежному отдыху, любовался природой, успел несколько раз искупаться в реке. Даже раз-другой съездил на велосипеде в город. Однако он поймал себя на том, что «среди тишины этих садов и лугов» он замечает какую-то бродящую загадочную тень, и ему очень хочется попристальнее вглядеться в неё. Удастся ли – в этом у него не было полной уверенности. О своих сомнениях и размышлениях по этому поводу он тогда же даже напишет в письме своему другу, профессору Батюшкову.
Этой загадочной, постоянно тревожившей его тенью был… Пугачев. Давно вынашивал Владимир Галактионович идею о повести, посвященной народному герою, даже были написаны две-три главы «Набеглого царя». Но всякий раз работа откладывалась по разным причинам: то немало времени отнимали другие литературные вещи, то нередко приходилось отвлекаться на общественные дела… Но, пожалуй, главное, что мешало – это нехватка материала.
В Уральске Короленко пробыл более двух с половиной месяцев. Большую часть этого времени он посвятил воплощению в жизнь своего давнего замысла. Он много встречался с казаками, которые хранили в своей памяти легенды и предания о Пугачевском бунте. И тут он не ограничивался казачьей столицей и её окрестностями, был неутомим в совершении дальних поездок по степным станицам и хуторам. Целыми дням просиживал в войсковом архиве, знакомясь с документами, так или иначе связанными с событиями предпоследней четверти восемнадцатого века.
В старой части Уральска – Куренях – ему показали два дома. Они его очень заинтересовали. Один из них, угловой, стоявший на улице Стремянной, деревянный. Время основательно поработало над ним: один угол осел, сильно врос в землю, и от этого стены покосились; тёс кровли оброс лишаями и местами истлел, превратившись в подобие мочала. На этой же улице, только чуть в глубь, стоял другой дом – каменный двухэтажный, весь облупившийся, с радужными мутными окнами. Крыльцо погнулось, скособочилось и, казалось, вот-вот должно было совсем обрушиться. Двор был буквально завален кучами кизяка (высушенного навоза), который в то время служил в Куренях одним из основных видов топлива.
В обоих строениях жили какие-то «бедняги-татары». Но в тот день, когда писатель со своим спутником из местных внимательно их осматривали, жильцов на месте не оказалось.
Первый дом принадлежал когда-то Кузнецовым, откуда и вышла «яицкая царица». А второй дом, каменный, – Михаила Толкачева, в нем и останавливался Емельян Иванович всякий раз, когда наезжал из Оренбурга в Яицкий городок.
Столь пристальное внимание к обветшавшим памятникам старины – Владимир Галактионович и фотографировал и зарисовывал их – породило среди населения разные слухи, что, мол, казна хочет выкупить бывший Пугачевский дворец. А это неспроста, что-то загадочное кроется за всем этим… Давно досужие языки поговаривали, что в древних каменных стенах здания Пугачевым упрятан клад.
Дальнейшая судьба «дворца» в Куренях оказалась печальной. Говорят, что вскоре после посещения писателем этих мест его приобрел какой-то предприимчивый купец. И – разрушил. Зачем? Клад искал?
Несмотря на то, что во время пребывания в Уральске Владимиром Галактионовичем была выполнена большая подготовительная работа, он так, увы, и не написал своего «Набеглого царя». Зато оставил нам замечательные очерки «У казаков», в которых глубоко и ярко показана жизнь, бытовой уклад и традиции уральского (яицкого) казачества на рубеже конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Написанные прекрасным русским языком, они доставляют истинное удовольствие от их прочтения.
В культурно-просветительском Фонде «Старый Уральскъ» мне недавно рассказали, что лет двадцать назад на пустыре в Куренях, где когда-то стоял дом Михаила Толкачева, группой энтузиастов-краеведов проводились археологические изыскания. Они ничего существенного не дали. Позже пустующий участок был передан дому-музею Пугачева, расположенному в бывшем родовом гнезде Кузнецовых. Ныне здесь демонстрируется одна из основных экспозиций – казачье подворье восемнадцатого века – летняя кухня, колодец, погреб, конюшня, орудия рыбной ловли.
г. Уральск, Казахстан