Иосиф КУРАЛОВ. ПОСЛЕДНИЙ ГИГАНТ ЭПОХИ. О Юрии Кузнецове – поэте и человеке

 

Иосиф КУРАЛОВ

ПОСЛЕДНИЙ ГИГАНТ ЭПОХИ

О Юрии Кузнецове – поэте и человеке

 

Юрий Кузнецов (Кузнецов Юрий Поликарпович, не путать с десятками однофамильцев-тезок) – гигант, стоящий в стороне от всех других великих русских поэтов.

Я вижу так: безграничное Русское Пространство и Время, и в нём – соразмерное им собрание Вершин Русской Поэзии, от Державина и Пушкина до Рубцова и Куняева. Каждая вершина напоминает огромный сияющий внутренним светом многокилометровой высоты столп, завершающийся серебристым куполом.

В стороне от этих столпов стоит другой, такой же необъятный и высокий, но совершенно на них не похожий. Он редко сияет равномерным светом. Он искрится и вспыхивает. Внутри его сверкают молнии, гремит гром, раздаются взрывы. Иногда он чернеет и сливается с мраком. Иногда становится нестерпимо красным или ярко зеленым. Купол тоже меняет цвета. Но случаются и минуты блаженного стояния в сиянии. В эти минуты из него льется тихая родная музыка, в которой хочется раствориться, и навсегда остаться жить в звуках его стихотворений.

Но никогда это желание не успевает осуществиться. Столп снова начинает вспыхивать, сверкать молниями, музыка становится грозной и уже не зовет раствориться в себе. Столп отбрасывает тебя. И ты понимаешь, что можно раствориться в звуках Фета, Тютчева, Лермонтова, Пушкина, Блока, Есенина, даже в звуках Маяковского, но Кузнецов – иной. Он втянет тебя, как в воронку, покажет картинку рая, опустит в ад, как вихрь пронесет по Мировому Пространству-Времени и потрясенного вышвырнет в унылую действительность, которой ты, в общем-то, рад, потому что жить в кузнецовском мире-мифе невозможно. Смертельно опасно.

 

Юрий Кузнецов... Последний великий русский поэт. Не я придумал так его называть. Ещё в семидесятые, в бесконечных пирах и разговорах в общаге Литинститута, или во время выступлений в самых разных аудиториях, или в переписке (в той ещё нормальной переписке письмами, написанными – да и фиг с ней с этой тавтологией! – от руки и отправленными по почте), постоянно вспыхивало его имя. А рядом с именем возникали эпитеты – гениальный, видящий сквозь время, пронзающий время строкой, открывающий новые смыслы, а иногда и содержащие совершенно очевидную смесь непонимания и осуждения, покрытую налётом глупости автора эпитета – эпатажный, маргинальный.

Впрочем, два последних определения были широко известны только в очень узких кругах знатоков литературы и никак не могли повлиять на отношение к Кузнецову огромного большинства читателей. В семидесятые-восьмидесятые их количество исчислялось миллионами у всех поэтов вместе взятых, а конкретно у Кузнецова были десятки тысяч читателей и почитателей. Его книги издавались тиражами двадцать-тридцать тысяч экземпляров и раскупались влёт.

Однако вернёмся к определениям и эпитетам. Почему – поэт и русский, полагаю, понятно настолько, что говорить об этом нет ни малейшего смысла. Есть смысл сказать, почему – великий. Но в каких единицах измеряется величие поэта?

Вот с единицами измерения величия государственных деятелей, учёных, даже спортсменов – более-менее ясно. А с поэтами – как? Мерить чем? Количеством написанного? Так я думаю, что даже Лев Николаевич Толстой, чьё полное собрание сочинений состоит из девяноста томов размера примерно А4, по количеству не сравнится с тысячами безымянных графоманов, сочинивших сотни тонн прозы и, как говаривали некоторые студенты Литинститута семидесятых годов, стихозы.

Количество, конечно, тоже может играть некоторую роль, но только в определённых случаях. А исполнитель главной роли в создании картины величия или ничтожества поэта всегда один и тот же – качество текста. Об этом, с времён появления первых литературных произведений до наших дней, сказано много раз и многими. Вот, например, как эту мысль выразил в восьмидесятые годы девятнадцатого века Афанасий Фет в одной из строф коротенького своего произведения «На книжке стихотворений Тютчева»:

Но муза, правду соблюдая,

Глядит – а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей.

Честно говоря, не знаю, сколько томов может насчитывать полное собрание сочинений Юрия Кузнецова. Вроде бы есть пятитомник, изданный в начале десятых. Своими глазами не видел, в руках не держал. Но читал то, что написал о пятитомнике Сергей Куняев https://denliteraturi.ru/article/1419.

В статье Куняева немало критических замечаний, порой весьма острых и убедительных. В частности, автор критикует комментарии, которые (далее – цитата из статьи) «…практически невозможно читать. Они перемешаны с «многочисленными версиями и редакциями стихотворений», причём помещены мелким шрифтом под каждым текстом отдельного стихотворения. Разбираться в них просто физически утомительно любому простому читателю. Уж лучше бы составитель последовал «академическому принципу»: в отдельном разделе в конце каждого тома – черновые и ранние редакции, и в отдельном – комментарии. И именно в конце каждого тома, как это сделано в томе прозы. Принцип же «свободного расположения» попросту испортил издание. К вящему сожалению. Но самое тяжёлое впечатление оставляют послесловия к каждому тому в исполнении Вячеслава Огрызко». Конец цитаты.

Сергей Куняев приводит и многочисленные, довольно оскорбительные высказывания Огрызко в адрес некоторых поэтов, критиков, литературоведов (кому интересно – смотрите сами, ссылка выше).

Обширную цитату из статьи Куняева я привёл по единственной причине: любой знаток творчества Юрия Кузнецова хоть что-нибудь да слышал об этом пятитомнике, а некоторые читали его и даже имеют в домашних библиотеках. А я знаю о нём не только от Куняева и вполне разделяю его мнение.

Кроме того, данный пятитомник – замечательная иллюстрация к размышлениям о весе томов премногих. Так вот: вовсе не обязательно включать в собрание сочинений всё, что написал тот или иной автор. Особенно детско-юношеские сочинения. Об этом тоже и вполне внятно говорит Сергей Куняев.

Желание запихать в собрание всё написанное, если его осуществить, приведёт к вполне закономерному эффекту. Некий многотомный толстотомник (не о собрании Кузнецова речь) будет выглядеть впечатляюще, а весить на изобретённых Фетом весах (давайте уже поверим гениальному поэту, что весы имела не только Фемида, но и Муза) значительно меньше, чем «книжка небольшая». А вот если толстотомник начинить только шедеврами, то, разумеется, он перевесит очень много «книжек небольших». Последняя фраза – пояснение к приведённому выше замечанию о том, что количество тоже может играть некоторую роль в создании картины величия поэта, но только в определённых случаях.

А если говорить именно о Юрии Кузнецове, то, на мой читательский вкус, любая его книжка – большая или небольшая, из тех, что изданы в семидесятые-девяностые, тяжелей премногих томов. Думаю, что нечуждому литературе человеку достаточно прочитать сто-двести строк, чтобы у него возникло ощущение, что он имеет дело с великим поэтом. А у Кузнецова – тысячи строк, создающих образ Великого Поэта.

В 1982 году я, прочитавший все на то время изданные стихотворения и поэмы Юрия Кузнецова, а также немало статей о его творчестве, до хрипоты наоравшийся в ночных и дневных спорах о нём, впервые увидел поэта живьём. Кузнецов был назначен руководителем одного из семинаров большого совещания-съезда молодых писателей. В свой семинар он отобрал мою рукопись. А в итоге обсуждения моих стихотворений сказал несколько слов, возвышающих меня. Притом громко. А голос у Юрия Поликарповича был внушительным и особого усиления не требовал. Но в данной ситуации был малость усилен. И в сочетании с явственно прозвучавшим пафосом вызвал в небольшом набитом под завязку (в семинар Кузнецова сбегались участники едва ли не всего совещания) зале, где проходил семинар, почти истерику с аплодисментами и криками: ура!  

Я, с младых ногтей до сего дня процентов на девяносто состоящий из иронии и сарказма с примесями яда и желчи, не мог понять, чему радуется аудитория? Кстати, Кузнецову тоже не понравились эти бурные выплески то ли радости, то ли зависти. И он остановил их. Сейчас не помню точно – какими словами, но сказаны они были резко и тоже громко. Аудитория затихла. И на этом закончилось не только обсуждение моих стихов, закончился весь семинар Кузнецова.

После совещания Кузнецов, как главный редактор на то время широко известного поэтического альманаха страны – «День поэзии», опубликовал его в нём. Однако не могу сказать, что мне всего лишь повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Многие оказавшиеся там, в то время просились в семинар Кузнецова. Он не принял никого. Причём отказывал довольно жёстко. И всё время подчёркивал, что авторов в свой семинар выбирает только он сам.  

И всё-таки я называю Юрия Кузнецова великим русским поэтом вовсе не потому, что судьба когда-то свела меня с ним. Стихи его я знал задолго до памятной мне встречи. Две его первые книги «Во мне и рядом даль» и «Край света – за первым углом», изданные в середине семидесятых годов, полностью разрушили созданную мной до знакомства с его стихами и спокойно бестрепетно во мне жившую, иерархию поэтических имён. Потом были и другие его книги, довершившие начатое первыми.

Разумеется, моя иерархия была выстроена сугубо для личного пользования. Почти ни с кем я ею не делился. Но, тем не менее, красивый воздушный замок имён превратился в кучу обломков. И пришлось мне строить новый. И в этом новом моём личном мифе имя Кузнецова заняло то место и приобрело те очертания, которые я представил в первых трёх абзацах данного текста.