Наталия ТЕБЕЛЕВА. ЗДЕСЬ НАША ЗЕЛЁНКА И РОЗА ВЕТРОВ… Поэзия

 

Наталия ТЕБЕЛЕВА

ЗДЕСЬ НАША ЗЕЛЁНКА И РОЗА ВЕТРОВ…

 

* * *

Здесь вашего нет ничего. Не понять –
да нужно быть просто тупицей.
А нам отступить не случится опять,
нам больше нельзя оступиться.

Мы в поле войдём, чернозём распоров,
никто, кроме нас, и не вспашет.
Здесь наша зелёнка, и роза ветров
здесь тоже пронзительно наша.

Кумач, триколор по-над нами и Спас.
Не сыщется силы сильнее,
поскольку здесь Бог даже с теми из нас,
кто верить в него не умеет.

Сюда возвращаемся – не без труда,
единственной правдой ведомы.
Да мы не надолго совсем – навсегда.
А вам здесь не место. Мы дома.

 

* * *

Уже стемнело, стелется по городу

распаренный обманчивый покой.

В твою, такую ласковую, бороду

губами погружаюсь и щекой.

 

Ветра по-над листвой заверховодили.

Ты говоришь мне, что пора пришла,

чтоб защитить не только нашу Родину,

что началась война Добра и Зла.

 

По небу тучи, как шальные, мечутся,

вот-вот прольются – верного верней.

Ты говоришь, теперь у человечества

надежда на тебя да на парней.

 

Луна мигает сломанным светильником.

Встаёт заря и вся Святая Русь.

Не бойся, говоришь, вернусь как миленький.

Да, миленький, я верю. Не боюсь.

 

* * *

Как светло-то, Господи, как светло.

Будто ветром благовест принесло.

Смотрят сверху, что с картонной открытки,

кроткий агнец да ангел прыткий.

 

Серый снег, бордовое конфетти.

И рукой подать. Но ещё ползти

по открытке нам с братишкой трёхсотым.

Боже, что же здесь так светло-то.

 

Как в кармане, тучку в степи нашарь.

Даром, что ли, Родина и январь.

По ладони материнской ползём мы,

сплошь омытые чернозёмом.

 

Криком слово выпорхнуло. Сбылось.

В небесах мопед налетел на ось.

Солнце жухлое просыпалось мелом.

Уж не чудо ли. И стемнело.

 

Нас втянул окопа раскрытый рот.

Свечка тает: этот же свет, не тот.

Можно быстро кипяточку сготовить.

Хорошо-то как. Рождество ведь.

 

* * *

Приносят с боевого души драными,
но мелких не найдётся ни одной.
Они смеются над своими ранами –
да так, что шутка кажется смешной.

И, глядя на малиновое кружево,
благодарят за сдержанность снаряд.
А пальцы – ну не самое же нужное.
Детей не пальцем делать, говорят.

Для них страшнее взрыва звука зычного
и взмывшей в небо лесополосы –
принять от волонтёрочки обычные
заботливо пошитые трусы.

Но самый – до навязчивой бессонницы,
смертельней смерти – тягостный кошмар:
заныть и струсить, и запятисотиться.
Не всякий млад из этих станет стар.

...Когда домой воротятся мальчишечки,
нам целовать волос их ранний мел
и губы, все молитвы заучившие.
И каждый пальчик, если уцелел.

 

* * *

Вот ведь повадился,

высь кареглазая,

в горе и в радости

что-то рассказывать.

 

Месяц ли с ножиком,

вьюжно ли затемно –

сразу доложит он

мне обязательно.

 

Трубка горячая,

ухо распухшее,

время потрачено.

Слушаю, слушаю:

 

степи, мол, потные –

оттепель, собственно.

Мне ж на работу, не-

ужто не совестно.

 

Мне в магазин ещё.

Каша не сварена.

Он про чистилище

всё да про зарево.

 

Мятыми фразами,

с пылом удвоенным:

«Будем без связи мы,

на боевое нам».

 

...Слёзные железы

насухо выжаты.

Бог с ним, поженимся.

 

Тихо, ни шелеста.

Ну, позвони же ты.

 

* * *

В глаза нам небо вглядывалось волком,

а вечный ветер взял да и затих.

Мы выступали в лысой лесополке

для самых главных зрителей своих.

 

Они как будто даже отдыхали

и петь просили сразу обо всём.

А я покорно вместе со стихами

врастала по колено в чернозём.

 

Любвеобильной почвой Русь богата.

Уж обняла – так не видать ни зги.

И сжалился парнишка рыжеватый –

солдатские отдал мне сапоги.

 

На пугало, поди, была похожа

и пахла в них отчаянно зверьём,
но не носила обуви дороже

я на пути утоптанном своём.

 

Наутро ветер снова начал злиться.

Небесный волк остался сер и хмур.

Ждала артистов мирная столица.

А зрителей отправили на штурм.

 

Бессмысленно молить о том, что слишком.

Но, Боже Всемогущий, сбереги

тех воинов. И рыжего парнишку,

что дал мне в лесополке сапоги.

 

* * *

Частят часы бессмысленными числами.

Жужжит осой осенней вражья птица.

А хочется увидеть небо – чистое

настолько,
             что взглядом ни за что не зацепиться.

 

А хочется не видеть больше красного.

Ну разве клёны да святое знамя.

По улице, поломанной фугасами,

короткой перебежкой.
                            Мы и Бог, который с нами.

 

А дни стоят по-мирному погожие,

война слегка с картинкой просчиталась.

Уложены подсумки, как положено.

Похоже, не досталось только права на усталость.

 

Нас в прошлую эпоху отчеканили.

Открыть, глотая ветер, – и всего-то –

своё двунадесятое дыхание,

но мы должны доделать эту пыльную работу.

 

Пока планета пенится, ошпарена,
пока резвятся штормы бесновато

на нашем бирюзовом водном шарике –

Господь его хранит руками русского солдата.

 

* * *

Здесь люди. Здесь, Господи, русские люди.

Три бабки. Вдова – разродилась уже –

у печки, иначе ребёнка застудит.

Да дед со щенком на втором этаже –

 

сто раз говорили: в подвале спокойней,

а вместе, наверное, даже теплей.

Но нет же: видней со своей колокольни.

Хотя в одиночку поди уцелей.

 

Соловушки скоро затрелят под Курском.

Как жалко беседку – спалили дотла.

Здесь люди. Здесь люди.
                               Здесь люди. Зажмурься.

Недавно живые. Сегодня – тела.

 

А наши теперь наступают. Не плакать.

Мы давим фашистских взбесившихся гнид.

Есть книга. Она называется память.

Она не ветшает. Она не горит.

 

И сколько бы русским Господь ни отмерил

той книги абзацев, в неё он занёс

и бывший подъезд, и пробитые двери,

и надпись мелками: «Здесь люди и пёс».

 

* * *

(Операция «Поток»)

Договор, приговор, наговор.

Говорят наверху, говорят.

А метан вытекает из пор.

Просто парни наведались в ад.

 

Двухаршинный теснит потолок.

В полный рост не пойдёшь на чертей.

Чёрный воздух глаза заволок.

С каждым часом во рту горячей.

 

В горле курская почва – горька.

Что АК им, что меч-кладенец.

Задрожала земля от толчка

восьмисот богатырских сердец.

 

Наверху разговоры – как зуд,

и расчёс на экране любом.

Здесь – труба. Здесь герои ползут,

подпирая Россию горбом.

 

Собирает руками солдат

наши камни во лжи и грязи.

Чистый ангел, спустившийся в ад,

доползи же, родной, доползи.

 

* * *

Да он хотел-то, собственно, того же:

на вайбе в клуб, а после десяти

идти с девчонкой, на твою похожей,

и ровно те же глупости нести.

 

И чтобы забурлил бульвар осенний

и не кончался, сколько ни ходи.

А впереди суббота с воскресеньем.

И жизнь большая тоже впереди.

 

И в мыслях не бывало чернозёма,

покрытого неровным слоем тел.

Обугленных руин до окоёма

он не хотел. Смертельно не хотел

 

детей и стариков искать в подвалах,

ничком валиться в хляби ноября.

Чтоб матушка Россия устояла.

Чтоб защитить какого-то тебя.

 

Здесь точка. Без морали неподъёмной.

Душа – потёмки, завтра – чистый лист.

Но вспомни. Поутру однажды вспомни.

И за него, как можешь, помолись.

 

* * *

Без малого век им. Казалось, в пыли

ветшали забытые в книгах герои.

Но вот же они – со страницы сошли,

опять отправляются на боевое.

 

Взрывается снег, как и прежде, горяч.

Кусается тёмной водой переправа.

Румянца для них не жалеет кумач,

врага устрашая восходом кровавым.

 

За Родину снова сражаются тут.

Строчит пулемётчик свой рэп из окопа.

И хлеб на земле, и герои растут.

И сам чернозём обращается тропом.

 

Кому там на фронте до литератур...

Наверное, странно. Возможно, некстати.

Но в тройке сегодня выходят на штурм

писатель, его персонаж и читатель.

 

И пыль закружилась – уже не осесть.

Мы пишем себя в тектоническом сдвиге.

Россия бессмертна. Поэтому здесь

бессмертны герои. И вечные книги.

 

* * *

Сломались ли годы, часы ли спешат.
Ни первое, брат, ни второе.
Ускорило время московское шаг.
Над Спасскими – Время Героев.

И снова с брусчатки, коснувшись Кремля,
на битву уходит солдатик.
Вернуться домой захотела земля.
Чуть-чуть погостила – и хватит.

Пока по слогам, но пора бы прочесть,
что нам на роду написали.
И выправить память. И вычистить честь.
И выковать правду из стали.

Напечь куличей, как ни горек замес.
В горниле дрова разгорелись.
И фронт – это нашей медали аверс,
а тыл – несгибаемый реверс.

Так, брат, на Руси повелось испокон –
и прадеды знали, и деды, –
что Время Героев поёт в унисон
с курантами нашей Победы.