Анатолий САЛУЦКИЙ. АЛЁШКИН БУГОР. Глава из романа «От войны до войны»

 

Анатолий САЛУЦКИЙ

АЛЁШКИН БУГОР

Глава из романа «От войны до войны» (часть вторая)

 

Словно зимовавший в берлоге медведь, тощий, угрюмый и опасливый, Батурино просыпалось после тяжёлой беспамятной спячки.

Совсем недавно, когда праздновали миллениум, со стороны казалось, что начало нового тысячелетия подводит печальный итог бытованию достославного старинного села – оно завершает исторический путь, растворяясь во мгле минувшего тысячелетия. Щемившее душу бесхозными подворьями в бурьянах и понурыми домами с крест-накрест забитыми ставнями, трагически безлюдное, пребывавшее в холоде-голоде, с безголосой колокольней, село, казалось со стороны, тихо, безропотно умирает; накрытое саваном глухих времён, превращается в транзитную территорию. Безрадостная картина запустения не оставляла сомнений в пасмурном исходе здешней жизни.

Но там, на стороне, где не чтят русскую историю, не знали-не ведали, что, по правде, село не умирало. На дне отчаяния, в урагане зла, подчиняясь вековому инстинкту, оно совершало подвиг терпения, впав в глубокое оцепенение. И стойко пережидало смену эпох, обернувшуюся лихолетьем, – так, замедляя пульс и дыхание, спасается в берлоге от зимней бескормицы медведь, символ России.

Но приходит срок, и медведь возвращается к жизни, в здравии покидая прибежище, – временное оцепенение целительно, оно оберегает от инфекций любого рода. Главный же, нераспознанный на стороне чудодейственный секрет русского символа таится в том, что зимой медведица рожает медвежат, которые начинают жизнь в тепле и чистоте – в берлоге медведь под себя не ходит, – а главное, под надёжной защитой. В потаённом схроне скрытно, неведомо для недобрых глаз произрастает завтрашний день.

Батурино, следуя ритму истории, чутко учуяло, что туман над Россией рассеивается, и сбрасывало с себя спасительное оцепенение, готовилось к иному бытию.

– Не только в чужой стороне, но и в наших сферах не знают мистических глубин народной жизни. Помните, в перестройку говорили, что она раскачивает верхушки деревьев, а корни не затрагивает? Вот и Батурино горбачёвских обуздателей не приняло, залегло на дно. Как медведь в берлоге, лапу сосало. – Лидия Ивановна улыбнулась. – У нас ведь как? Сосать лапу, значит жить впроголодь. А медведь в спячке подкожным жиром живёт, но лапу, верно, сосёт. Знаете, почему? В оцепенении у него на ступнях кожа обновляется, он языком старые ошмотья слизывает. Из берлоги медведица новой поступью выходит да с медвежатами. Ну, скажите, разве это с жизнью народной не соотносимо? Да и ваша ребятня здесь в духовной чистоте растёт… Пойду в храм, напутственный молебен закажу.

Дмитрий Кедров слушал возвышенные речи Лидии Ивановны и дивился тому, сколь полно её суждения совпадают с его настроениями. Они сидели на лавочке с прислоном у задней калитки батуринской фазенды. Отсюда, с Алёшина бугра, открывались глазу великие русские просторы, и грандиозный вид побуждал, говоря её словами, думать о теченье звёзд.

– Умели наши предки выбирать место для селений, – сдержанно жестикулируя, говорила Лидия Ивановна. – Утром солнце встаёт из тех дальних лесов, бьёт в глаза, слепит, в полдень уходит туда, к озеру, а сейчас, к четырём, светит из-за спины, освещая грандиозную, глазом неохватную картину русского мира. В детстве на этой Алёшиной лавочке – её называли Алёшиной, как и весь бугор, – я по солнцу время угадывала.

Лидия Ивановна, давно ставшая для Кедровых своим человеком, приезжала, а вернее сказать, прибывала в Батурино не часто – она созванивалась с Дмитрием, и в обоюдно удобные дни он захватывал её с собой. Иногда и сам звонил, предлагая гостевание, потому что каждое их общение становилось пиршеством духа. Старший научный в институте истории, она занималась штучной, если не сказать, раритетной по нынешним временам темой – этнокультурной основой политики. Дмитрий, политолог со стажем, признаться, и не слышал о том, что у политики есть этнокультурная составляющая, и размышления Лидии Ивановны становились откровением. А потому Азарова – фамилия по бывшему мужу, в девичестве она Меланина, – была для Кедровых званым гостем.

Но гостила коротко, подгадывая завтрашний автобус, ссылалась на занятость. Однако Ульяна, чуткая в понимании людей, догадывалась, что Лидия Ивановна не хочет обременять собой новых хозяев дома. Потому на ночлег она обустраивалась у других Меланиных – «Нет, нет, не родня! Батуринские однофамильцы, с детства знаемся», – живших через три дома.

На заветной Алёшиной лавочке, из края в край обозревая необъятные, до горизонта, лесные увалы и кивая изредка головой, видимо, в такт своим мыслям, Лидия Ивановна могла сидеть долго – для того и приезжала, чтобы подзарядиться в своём месте силой. В тот памятный день она вспомнила о покойной тётушке:

– Знаете, Дмитрий, в перестройку, когда жива была тётя Христя, я сюда частенько наезжала. На этом высоком бугре думается просветлённо, и не в деталях, не по частностям, а магистрально. Не только дали-дальние, но и просторы русской истории видны. А головушка моя как устроена? Здесь мелькнут новые смыслы – ну, в Москве и начинаю копаться в материалах, искать обоснования. А там – ба! да вот же они, строгие факты истории! Почему раньше не глянула в эти пласты? Чудеса, да и только!.. И отлично помню, что здесь, на этой лавочке с прислоном, я впервые осознала перестройку как третью в ХХ веке русскую гражданскую войну. Это понимание и привело меня в этнокультурную тему.

– Да, некоторые называют перестройку подобием гражданской войны, – с натяжкой согласился Кедров. – Но в любом случае принято считать, что она вторая. Я бы поостерёгся говорить о третьей…

Лидия Ивановна повернулась к Дмитрию, сняла очки, в упор посмотрела на него и с неожиданной для неё твёрдостью ответила:

– Нет, уважаемый Дмитрий, возможно, в вашей политологии она вторая, но при глубоком этнокультурном анализе – третья. Вы слышали о чёрных и красных сотнях?

– Ну-у, что касается черных сотен, эта тема не входит в круг моих научных занятий.

Она наморщила лоб, сокрушённо покачала головой.

– Помилосердствуйте… Впрочем вы не первый, нам знаний о самих себе не хватает. У людей, увлечённых текущей политикой, – а в моём понимании, земной суетой, – направление умов прямолинейное, они воспринимают токсичные термины однозначно, не подозревая, что за ними могут крыться иные смыслы. Образно я этот недуг называю «Фукуямой головного мозга». Фукуяма, шумевший о конце истории, он же всем голову заморочил своим либеральным рейхом, историческое невежество учудил. – Улыбнулась с хитринкой. – А скажите-ка, уважаемый Дмитрий, к какому периоду истории вы относите зарождение чёрных сотен? Если верно понимаю, к революции 1905 года, как писано в Кратком курсе истории ВКП(б)?

– Само собой…

Лидия Ивановна поднялась с лавочки и пару минут молча прохаживалась по набитой вдоль изгороди тропке. Дмитрий, благодаря Ульяне понимавший толк в женских нарядах, не мог не отметить, как элегантно она одета, – ещё бы, стиль Шанель! Скрывающий умеренную полноту костюм прямого силуэта из лёгкого твида с серо-белым рисунком «гусиная лапка». Юбка чуть ниже колена, а на укороченном жакете зелёные текстильные пуговицы – перекличка с крупными клипсами под малахит. Очки с брендовой шейной цепочкой, придающие ухоженному лицу солидный «научный» вид. Аккуратная стрижка боб-каре… Видимо, она раздумывала над ответом, потому что внезапно остановилась прямо перед Кедровым и с прежней твёрдостью сказала:

– Снова нет, уважаемый Дмитрий. Вынуждена вас разочаровать. Чёрные сотни зародились в стародавние времена, в конце 15 века, и к политическим цветам, вас покоробившим, никакого отношения не имеют. Ни малейшего! – Сделала паузу. – Это история необычайно интересная, чтобы два раза воду не кипятить, я хотела бы поведать о ней в обществе Ульяны. Жена ваша женщина незаурядная, насколько я поняла, в отличие от вас, она представляет красные сотни. – Увидев на лице Дмитрия растерянность, умело сгустила интригу: – Чёрные и красные сотни, хотя соперничали, но символ веры у них был общий, и в этнокультурной системе координат они всегда оставались вашими противниками, уважаемый Дмитрий. Вы же у нас из петербуржцев…

Кедров аж поперхнулся от удивления, хотел то ли возразить, то ли задать недоумённый вопрос, но Лидия Ивановна озорно махнула рукой в сторону дома.

– Ульяна обещала обед на свежем воздухе. В светском обществе гуляет присловье: женщины едят за разговорами, а мужчины разговаривают за едой. Думаю, мы с вами двинемся по мужскому варианту.

 

В первое лето батуринской жизни Ульяна привезла из Москвы раскладной алюминиевый столик с дерматиновой столешницей, за которым, устроившись на табуретках и упиваясь новыми для них хозяйскими эмоциями, Кедровы вкушали на свежем воздухе невиданные доселе огородные разносолы. Но на третий год, когда пришло время ладить быт по-настоящему, она нацелилась соорудить между крыльцом и старой яблоней капитальный обеденный стол. Именно соорудить, ибо стол планировался по дачным меркам огромным, минимум три на полтора, со столешницей из крытой лаком половой доски, на ножках из бруса, врытых в землю. Зачем, с какой целью Ульяна задумала, по мнению Кондрата Егоровича, «аэродром», она объяснить не могла – захотелось, и всё! А кто станет хозяйке перечить? Но ещё через год замысел оценили: сама жизнь подсказала сделать дощатые скамьи, навес из прозрачного стеклопластика, и трапезная стала всепогодной. «Лепота!» – согласился свёкр, непривычным для него словцом как бы извиняясь за былое ворчание.

По случаю гостевания Лидии Ивановны обед Ульяна приготовила простой, летний, однако не повседневный, душу вложила. Сборную солянку с сосисками и варёной колбасой заправила «поджаркой» из капусты, моркови и чеснока, добавила каперсы, оливки, и для вкуса выжала в рассол немного лимона. А на второе учинила такие нежные голубцы с приправой из сметаны, что гостья, извинившись, не удержалась от предложенной добавки.

– На мой взгляд, вы очень удачно смастерили эту беседку. – Лидия Ивановна, как положено в солидных компаниях, перед серьёзным разговором делала разминку «ни о чём». – В том её прелесть, что крыша есть, а стен нет, обзор на четыре стороны. И погодушка прекрасная, солнце пока не припекает. Эту пору, между сиренью и жасмином, я обожаю.

А «разговоры за едой» начались с предупреждения:

– Понимаете ли, Дмитрий, в этом вопросе без предисловия даже двух предисловий не хватит. Как не сказать о поразительном совпадении фаз российского исторического хода? Смотрите, советская периодизация началась с десяти лет бесчинства леваков, жаждавших пустить страну на хворост для пожара мировой революции, с православием воевавших. А после перестройки разве не так было? В 90-е буянили те, кто тоже хотел растворить Россию в общечеловеческих ценностях, зубами-когтями цеплялся за сектантство, умаляя церковь. Далее… Дмитрий, уж вы-то знаете, что на 10-ю годовщину Октября тысячи сторонников Троцкого вышли в Москве на марш несогласных, после чего Льва Давыдыча отправили в ссылку. С того времени семь лет, до убийства Кирова, собирали камни – метрострой, канал Москва-Волга, Комсомольск-на-Амуре… И у нас так же. С приходом Путина Россия отползает от пропасти распада, семибоярщину от дел слегка оттеснили. И вдруг – мировой кризис, да и президентский срок Путина на исходе. Опять семь лет. Пусть сроки – случайность, но ведь совпадает суть периодов. И этот перечень можно продолжить. – Улыбнулась со знакомой хитринкой. – Сколько лет Сталин был на троне? Тридцать! Вот помянете моё слово, Путин тоже тридцать лет будет Россией править. – Подняла глаза к небу. – Это нашей Россеюшке Там предписано: камушки-то собирать посложнее, чем раскидывать.

Дмитрий тоже улыбнулся, аккуратно съязвил:

– Сталин войну великую выиграл. Неужто и Путину такое предстоит? Ввиду окончания мировых идейных распрей сие вроде бы не предвидится.

Лидия Ивановна наколола сочную четвертинку «мухомора» – помидора с крапинками майонеза, но до рта не донесла; несколько секунд задумчиво покачивала вилкой, потом невесело ответила:

– Кто знает, хорошие мои, кто знает… Дай Господь не оказаться пророком, но, жизнь показала, я не только дневное время угадываю – эпохальное тоже. И это не прозрения. Изучая русскую историю в этнокультурном смысле, верую в её повторяемость – разумеется, не буквальную, через аналогии – и понимаю, что уже три века в основе нашего исторического движения лежит борьба одних и тех же сил. Отнюдь не политических.

– Лидия Ивановна, – Ульяна глазами указала на парящий над столом помидор, – вы увлекаетесь, не вкушаете. Помидоры во-он с той грядки, утром сняла. Очень ранние, но смачные, с этим сортом я угадала.

– Одну секунду, позвольте телеграфно разделаться со вторым предисловием. Оно вытекает из первого. Если без политики и Карла Маркса, то историческое движение России идёт по двум линиям. Одна – это Ленин-Хрущёв-Ельцин. При них нормой было оскудение духовной жизни, небрежение национальными традициями и интересами России, что аукалось упадком. Другая линия ведёт от Александра III к Сталину, которые, наоборот, опирались на традиции и ставили во главу угла российские интересы; при них возрастала державная мощь. Без понимания этих особенностей трудно говорить о постижении грядущего. Дмитрий, возражения есть?

И с удовольствием принялась за помидор.

Кедров, нагнув голову к тарелке и нарочито причмокивая – вкусно! – хлебал солянку, чтобы оттянуть ответ. Он был поражён. Простое, лежащее на глянцевой поверхности истории, неопровержимое суждение о схожестях и различиях русских царствований повергло его в смятение, Дмитрий никогда не смотрел в эту сторону. Выросший в тисках марксистской пятичленки, он, словно страус, прятал голову в песках политики, увиливая от исторических непоняток, и, выходит, проглядел какую-то важную святоотеческую истину, которую готова раскрыть перед ним Лидия Ивановна. Но вдруг сознание пронзила странная мысль: а почему здесь, в Батурино? Почему откровение о неведомых, двигавших русскую историю красных и чёрных сотнях настигло его на заветной Алёшиной лавочке? Умом он понимал, что вторгается в сферу иррационального камлания, однако в душе возникло чувство сродни религиозному: нет, неспроста!

Вместо ответа задал вопрос:

– Лидия Ивановна, от Москвы до Батурино мы едем почти три часа. О чём только не переговорим! Двадцать цивилизаций, по Тойнби, вспомним. Ельцину, Путину, Обаме косточки перемоем, политические сплетни обмусолим. А вот о схожести русских царствований и загадочных чёрных и красных сотнях вы заговорили только в Батурино, на заветной Алёшиной лавочке. Это случайность?

К удивлению Дмитрия, Лидию Ивановну вопрос ничуть не смутил. Она слегка пожала плечами, как бы недоумевая по поводу непонятливости собеседника.

– Вы, конечно, помните обременение, с которым я продавала дом. Рада, что в вас не ошиблась, хотя не предполагала, что мы сойдёмся духовно. Вы уже обжились здесь и должны меня понять. Отсюда, с Алёшина бугра, всю Россию видно. Батурино не глухая деревня на три курных избы. Старинное, за былинным Плещеевым озером, со своим сводом правил, село наше и есть сама Россия. Что здесь вершится, то и вся Россия претерпевает, с местными перепадами, конечно. И когда я говорила, что Батурино просыпается от спячки, словно зимовавший в берлоге медведь, подразумевала не здешний колорит, а весь российский расклад. А что до нашей лавочки с прислоном – берегите её, Дмитрий! – место это колдовское, мистическое. Я бы так сказала: это во всех смыслах позиция – и наблюдательная и… мировоззренческая. Окинешь взглядом великую нашу землю, широты наши богоспасаемые, и мысли сами собой к российской судьбе клонятся. Так что, Дмитрий, вопрос вы верный задали. Нет, неспроста я сегодня про чёрные и красные сотни вспомнила, которые – с учётом эволюции взглядов – уже три столетия определяют логику исторического хода России… Потому у нас и было в ХХ веке три гражданских войны, с чем вы, толкователь политических смыслов, изволили не согласиться. Кстати, и сегодня этот плюсквамперфект кромешных времён весьма злободневен. Как бы не пришлось платить по счетам прошлого.

– Уля, Лидия Ивановна свой рассказ для твоих ушей приберегла. Говорит, ты из красных сотен, а меня почему-то петербуржцем окрестила.

– Нет, Лидия Ивановна, он москвич. Правда, не коренной, во втором поколении. А что до красных, то я к коммунистам отношусь скептически.

Лидия Ивановна многозначительно усмехнулась, развела руками.

– Ну, что взять с политологических умствований, плодящих тривиальные суждения? Слушаешь – вроде бы всё верно. Но заглянет в вашу говорильню луч солнца, и в нём высветится обилие пыли, которой вы дышите… Вот сейчас новое сословие восхитительных людей народилось – айтишники, кто цифровыми технологиями увлечены. Я с ними сталкивалась и сразу поняла, что эту супер-публику картина мира не интересует, уткнулись в компьютер и думают, будто знают ответы на все вопросы, а понимания исторических процессов нет. О русских знамениях не задумываются, только под ноги себе смотрят, потому много среди них знатоков небывальщины. Вот и вы вроде них… Придётся просветить по части этнокультурных основ русской жизни – это же русский ствол, на нём всё держится. Но сначала, дорогая Ульяна, позвольте разделаться с вашими изумительными голубцами, чтобы, извините, жевательный инстинкт не мешал. Вопрос-то эпический, пожалуй, его лучше за чаем обсуждать.

Пока Ульяна убирала тарелки и накрывала стол для чаепития с песочными курабье, привезёнными Дмитрием, Лидия Ивановна, видимо, прикидывала, как сподручнее изложить суть дела. И начала в нарочито лекционном стиле:

– Итак, уважаемые дама и господин, приступаю к историческим изысканиям. Чёрные сотни, о которых я говорю, – а не те, от которых вы, Дмитрий, шарахнулись, – зародились в конце 15 века в низовой среде московских ремесленников и мелочных торговцев, державшихся святоотеческой веры и национальных традиций. Эта среда была опорой трона и алтаря, всей душой приняла идею Филофея «Москва – третий Рим». С исторической точки зрения чёрные сотни стали народным ответом на объединение русских земель вокруг Москвы, они считали себя носителями государственного начала, охранителями державного бытия. Бердяев на примере хлыстов писал о тёмном вине в русской душе, так вот, у чёрных сотен такого в помине не было, их отличала духовная трезвость. Внутренних идейных врагов у чёрных сотен не было, своей сутью они противостояли врагам внешним. А вот почему их назвали чёрными, точного ответа нет, многие склоняются к тому, что речь шла о типе одежды.

Как опытный лектор Лидия Ивановна сделала паузу, надкусила курабье, отпила чаю. Шумно, глубоко вздохнула.

– Теперь о красных сотнях. Мельницы Господни мелют медленно, но неотвратимо. И через два века в посадской среде уездных городов зародился иной тип русских людей. Словно магма, изверглись они из народных глубин, где всё кипело от самодурства служилого дворянства, от царюющего зла. Они ненавидели бояр-дворян и охотно встали под знамёна Стеньки Разина, чьё войско делилось на сотни по казачьим правилам. В основном-то они происходили из верхового донского казачества, иначе говоря, это была голытьба – в отличие от низового, домовитого, зажиточного. А у голытьбы другие умонаклонения, она любила пускать «красного петуха» в богатых усадьбах. Вот и стала красными сотнями.

Кедров прервал:

– Извините, я глубоко изучал русскую историю, о Разине знаю всё. О чёрных сотнях вы нас просветили. Но меня снедает интрига: каким образом эти тени прошлого связаны с моим «петербуржским» – насколько я понимаю, в кавычках – происхождением?

Лидия Ивановна негромко рассмеялась, сделала глоток чаю.

– Дмитрий, опыт чтения лекций у меня немалый, и я пришла к выводу, что излагать суть дела в линейной последовательности – отнюдь не лучший вариант. И, если по-честному, намеренно подбросила вам наживку. Ну, вы и заглотнули.

– Однако…

– Не обижайтесь, мой дорогой. Цель моя в том, чтобы вы лучше усвоили сказанное. Взять Степана Разина. Он с боярами-дворянами воевал, но на основы строя не покушался, сам царствовать хотел, срезать слой служивых и сесть на их место мечтал. С исторической точки зрения многие множества, немерено-не-считано, чёрных и красных сотен представляли допетровскую Русь. И те и другие враждебно восприняли реформы Петра, после которых Россия раздвоилась на дворянскую империю и мужицкое царство, на гладко бритый, в лосинах высший свет и бородатое, в тулупах простонародье. Две России и говорить-то стали на разных языках – в петербургских салонах в моду вошёл французский. – Сделала паузу и снова твёрдым голосом, словно гвоздь по шляпку забила, подытожила: – Размежевание сплочённых красных и чёрных сотен с петербургским прозападным слоем стало основой русских противостояний, в разных формах длилось три века и, пройдя сквозь толщу лет, привело ко второй в прошлом столетии гражданской войне. Иные объяснения сталинского тридцать седьмого года – что-то вроде исторического маскарада, заблуждения ума.

Переваривая услышанное, Кедровы молчали долго.

Купив дом на Алёшином бугре, Уля и Дмитрий под вечер, после неусыпных дачных трудов, порой – вопреки возрасту – в обнимку сидели на любимой лавочке, откуда открывались глазу вселенские просторы. И в полёте воображения размышляли о вечном. Жизнь потихоньку налаживалась, споры-разговоры о постройке нового дома согревали душу. Оживало и Батурино: прошлый год кто-то, по слухам, бизнесмен средней руки, купил здесь участок, и слухи о состоятельном новосёле отозвались ремонтом дороги – где угрожала пробуксовка, песок накрыли крупным гравием. Для легковушек накладно, камень из-под колёс терзает днище, зато просёлок стал всепогодным. И Кедровы, чутко ощущавшие температуру политического момента, понимали, что исподволь начала обустраиваться вся Россия – гостья права, русский медведь выходит из спячки. На дальнозорком Алёшином бугре эти ипостаси текущей жизни, рождая подъём настроений, сливались во что-то единое, нераздельное, и Ульяна с Дмитрием, устремив взгляд в распахнутое пространство, пытались угадать контуры завтрашнего дня. Увы, тщетно – размах фантазий оборачивался призрачными иллюзиями. Но слушая Лидию Ивановну, они начали смутно осознавать, что глубокое понимание прошлого – не официальной истории, а потаённых подвижек народного духа, – позволит заглянуть в будущее.

Наконец, Ульяна сказала:

– Лидия Ивановна, на нашем Алёшином бугре вы словно сшиваете пространство и время. Но пока непонятно, по меньшей мере, одно: почему я наследница красных сотен, а Дима – петербуржец.

– Боже мой, как вы сильно сказали! Сшить пространство и время! Знаете, это очень интересная формула. Она гораздо шире, чем география и история, это, если хотите, нечто сакральное, ключ к разгадке превратностей народных судеб и духовного странничества, подсказка по части исторических аномалий. Сшить пространство и время! Мощно сказано, Ульяна! И изящно… А на ваш вопрос обязательно отвечу. Обуздание русских крайностей тема столь важная, что в ней нельзя оставлять пробелов. Тут уж воленс-неволенс. – Посмотрела на часы. – О-о, уже шесть. Через часок надо выдвигаться к Терентию, чтобы предупредить о ночлеге.

Ульяна всполошилась:

– Лидия Ивановна, извините, я в кастрюльном царстве постряпушками увлеклась и запамятовала. Вчера сюда пожаловали двое мужчин, представились отцом и сыном, путешественниками, просились на ночлег. И я отправила их к Меланину. Не исключено, он их пустил на две ночи – до завтрашнего автобуса. Может быть, вам у нас постелить?

– Это неожиданность, да… Но у Терентия в августейших покоях места всем хватит… Однако же, на всякий случай надо бы поспешать. Дмитрий, будьте любезны, достаньте из машины мой саквояжик с постельными принадлежностями.

Ох, уж эти сюрпризы повседневного быта! Явившееся внезапно беспокойство о ночлеге тревогой повисло над столом, было уже не до разговора на высокие темы, даже чай не допили. Лидия Ивановна, поблагодарив за гостеприимство и пообещав вернуться к разговору в следующий раз, собралась быстро. Но Ульяна всё же настояла, что проводит её до Меланиных, – мало ли… Вдруг придётся вернуться?