Игорь КОРНИЕНКО 
Игорь КОРНИЕНКО
СЕМЕЧКО
Рассказы
КОЛОДЕЦ
Это дно колодца. Он почти высох, колодец, лишь в темных укромных ямках притаились крохотные лужицы воды. Словно глаза колодца – ясные, сияющие глаза, глядящие на всё и всех со дна. Из темноты. Снизу вверх. И никак иначе. Именно в этих лужицах по ночам отражаются звезды. Днем тоже можно видеть звезды, для этого нужно всего лишь поглубже заглянуть в колодец. В колодец, где на стенах старый сухой мох, и где в трещинах, даже в самых тоненьких, едва заметных трещинках-паутинках застыли тысячи голосов. Десятки тысяч. Тысячи тысяч голосов. Ночами голоса возникают вновь и вновь. Ночь – пристанище душ. Колодец – этот мудрый, темный колодец – пристанище голосов. Хранитель вечности. Воспоминаний. Желаний. Тайн. Молитв… Надежд и покаяний.
Тысячи лет люди приходили к колодцу и просили. Изливали душу. Исповедовались. Вымаливали спасение. Загадывали желания. Требовали отмщения…
Колодец слушал. Колодец собирал эти голоса, пряча их в своих трещинках. Укрывая мягким мхом и теплой пылью. Колодец смотрел своими водянистыми, полными отражаемого света глазами на людей, что заглядывали в него, пытаясь разглядеть, что там, на дне, у колодца в душе, смотрел и слушал, и ждал. И люди ждали. Ждали своего времени голоса. Тысячи голосов. Десятки тысяч. Тысячи тысяч. Голосов…
– Это я, помнишь меня? Я приходил к тебе неделю назад. В пыльную бурю. Здесь так часты эти бури. Песок в волосах, в ушах, в глазах… в сердцах… И от него не спрятаться. Только дома, закрывшись. Заперевшись. Я бы заперся в доме и не выходил бы никогда. Ни в пыль, ни в дождь, ни в солнце… Я боюсь. Это чужое место. Не моё. Это не Родина. Не моя Родина. Я был вынужден приехать сюда. Как каторга. И никому не нужен. И мне не нужен никто. В мире людей всегда так: никто никому не нужен. Мы все одни. Все одиноки. Все чужие. Родины нет. Потеряли. Времени нет. Времени нет ни на кого, даже на себя нет времени. Вроде вчера была весна – теперь оглянись: поздняя осень. Сухие листья гоняет ветер. А мне ещё не исполнилось тридцати. Да и надо ли?! Ничего не интересно, не нужно. Возраст – так, пометка. В 45 менять фотографию в паспорте. На днях рождения только ты и твой возраст. С каждым днем всё ближе к концу. К покою. Вся жизнь – проводы в последний путь. Дорожка из обломанных еловых веток и вялых гвоздик. Красные гвоздики, кровавые кляксы – штрих-пунктир твоей дороги на тот свет. Карта дорог у всех одна. Разметка тоже. И некому выговориться. Мы забыли, что такое общение. Забыли человеческую речь. Всё – монологи. На диалог никто не выйдет. Боязно. Страшно. Чуждо. Монологи взяли верх над живым общением. Над речью. Монолог – это смерть. Разговор со смертью. Да, да и да! Жизнь – это монолог со смертью! Думаешь, что разговариваешь с собой, дудки, ты говоришь с пустотой, которая есть смерть. А есть ли язык у смерти? На каком языке говорят мертвые? Если молчание – это будущее слов, то к черту такую жизнь. Для меня в тишине – погибель. В молчании – Конец Света. Армагеддон не придет с грохотом и ревом, наш Конец прокрадется, как тать в ночи. Как вор, убийца – без звука. Неслышно. Ни слова. Тс-с-с-с… И конец. Всё. Всё. Что я делаю сейчас? Как это назвать? Назвать это проще простого. Всё, что я сейчас из себя изрыгаю, это мой монолог со смертью. С чем боролись, на то и… Понятно, что во всем виновата наши отчужденность, лень, бессилие… Я не открыл колесо, не собрал велосипед… я приблизился к смерти. Поговорил с ней. Один. Никому не нужный. На чужбине. Среди пыли и одиночества. Посреди депресняковых сумерек, которые проникают в самую душу и шепчут. Шепчут. Не видать тебе Родины, не говорить ни с кем по душам, не жить полной грудью… Лишь приходить в серый квадрат серых стен, выковыривать из волос песок, смывать песок, превратившийся в грязь, с лица, с рук, шеи, плеч… сердца…
– Если с моей стороны это любовь, как быть? Неужели одной сильной большой любви мало на двоих? Не верю. Так не должно быть. Я не могу есть, не могу спать. Меня тянет к нему. Говорю, пошла в библиотеку, сама часами напролет караулю его. Только увижу его силуэт в окне за шторами, и солнце становится ближе. Хочется дарить, сделать приятное. Подарить кому-нибудь что-нибудь. Вот какая эта моя любовь. Мне хочется совершать поступки. Добрые, хорошие поступки. Разве это плохо? Разве ни для этого мы любим. А он… А мне… Мне никто не хочет помочь. И подруга Нина туда же. Не пара, говорит, он мне. Шибко задается, и семейка его не из простых. Мать алкоголичка, отец директор продовольственного магазина. Сыночек у них такой, что «туши свет, бросай гранату». С десяти лет курит, и не только сигареты. Таскается по всяким «точкам», «плешкам», «конторам»... То с одной его видят девкой, то с другой, теперь вот с мороженщицей заигрывает… Разбалованный. Не для тебя. Мамка твоя, говорит подруга, если узнает, дубу даст – как-никак заведующая в школе… Не понимают они, что я жить без него не могу. Сил никаких нет, чтобы бороться за свою любовь. Думала письмо написать – отговорили. Нинка сказала, что он и прочесть его не сможет – так, знакомые буквы поищет и выбросит. Позвонила на днях, трубку взяла его мама. Спрашиваю Александра. «Саша в больнице», – слышу в ответ. Что с ним? «Алкогольная интоксикация, – просто и как-то певуче отвечает голос. – Говорила ему, что похмеляться тоже надо уметь, а не только пить». Весь день проплакала, в школу не пошла, ближе к вечеру пошла к нему в больницу. Увидела его спящего с трубками в руках с капельницей и не выдержала… Он всё слышал, что я кричала; я знаю, до того, как меня вытащили из палаты, я видела, как за веками у него бегали глаза. Он всё слышит. Теперь он всё знает. И я прошу помощи – пусть у нас всё будет хорошо. Я и монеток насобирала целый кулак. Ведь для исполнения достаточно монетки, а их у меня много. Я верю, что мое желание исполнится, верю, и как мы только поженимся, я приду и брошу ещё больше монет, я обещаю, клянусь!
– Митя! Митя! Митя, сынок! Это я, твоя мама, зову тебя! Митя! Я не тихо говорю? Может, нужно громче? Я готова кричать твое имя всю ночь и весь день. Сутки. День за днем звать тебя, только бы ты поправился. Я буду приходить сюда, к колодцу, пока есть силы и звать тебя. Митя! Митя! Митя! Есть такое поверье, что можно спасти человека, если долго и упорно выкрикивать его имя в колодец. Колодец – как проводник между этим миром и тем, так говорила мне моя мама, а ей её мама… Однажды так спасли твою прабабку, когда она упала с лошади и повредила позвоночник. Её мамка собрала всех теток в деревне, и они пошли к старому колодцу. Они всю ночь звали её, слаженно выкрикивая имя в темный колодец. К утру больная пошла на поправку. У бабы Дуни заиграл на щеках румянец, и к вечеру она смогла самостоятельно вставать. Опухоль со спины чудесным образом исчезла. И ты поправишься, мой хороший. Не нужны нам ни уколы, ни химиотерапия, всё равно не помогают. Я вызволю тебя из болезни. Я буду кричать тебя так долго и так громко, что не выдержат стены колодца. Я вырву из цепких лап смерти тебя. Мой Митя! Митя! Митя! Митя! И слово «рак» больше не будет произноситься в нашем доме. Я буду звать тебя, и ничто не заставит меня замолчать. Никто. Ничто. И Бог сжалится. А если нет, я и Бога перекричу. Потому что я мать. Ты мой сын! Мой Митя! Буду звать тебя по имени. Пускай Богу станет стыдно. Я отзову тебя. Я голос отдам, себя отдам за тебя! Только бы ты был. Только бы улыбался, улыбался, как пять лет назад, до этого диагноза, до этих переливаний, терапии… Я зажгу твое тело здоровым светом, у тебя снова вырастут волосы и заживут болячки. Твои глаза будут сиять от счастья. Ты будешь, как и раньше, шутить над нашим котом, будешь собирать марки и модели паровозов. Мы наймем репетиторов, и ты наверстаешь пропущенные года. Хотя нет, ничего не пропущено! Всё только впереди, всё еще будет, вот увидишь! Всё еще только начинается, сынок! Митя! Митя! МИТЯ!..
– Я пришел посмотреть на звезды. Папа говорит, что утром звезды прячутся на дне колодца. Я верю папе. Я верю всем историям, которые он рассказывает нам с сестрой на ночь. Я люблю папины истории, пускай они и невзаправдашние, хотя папа говорит, что всё это правда. Мама не разрешает рассказывать ему очень страшные истории, а то мы не уснем. Он бы сам пришел, папа, только его уже несколько дней дома нет. Мама сказала, что папа уехал надолго, по работе. Сестра сказала, что папа уехал навсегда. Я не верю сестре, она меня часто надувала. Папа сказал, что когда я буду смотреть в колодец, чтобы был осторожен, крепко держался за края, не перевешивался вниз. Звезды видно, стоит только заглянуть в колодец – и увидишь. А ещё папа сказал, что на звезды можно загадывать самое заветное желание, и оно сбудется. Я хочу, чтобы поскорей вернулся домой папа. Он не рассказал, чем закончилась история про желтых человечков, которые жили на чердаке детского сада. Сестра сказала, что папа собрал все вещи и ушел поздно ночью. Мама не хочет со мной разговаривать на эту тему. Папа, по её словам, сам сделал свой выбор. Теперь я делаю свой выбор, и он правильный. Главное, разглядеть звезды. Днем при свете солнца они должны быть ещё красивей, чем ночью…
– Пожелаю ему смерти. Долгой мучительной смерти. Не сомневаюсь, что он мне пожелает того же. Придет и пожелает. Что ж. Пусть. Посмотрим, чьё желание победит. Мы всегда боролись. Жизнь – это борьба. Отбор. И мы с ним боролись. Мы и любили друг друга только для того, чтобы начать битву на более близком расстоянии. И покупали вещи, обставляли квартиру самым модным, самым дорогим только для того, чтобы посмотреть, кому всё это потом достанется. Кто победит и сорвет банк. У кого будет домашний кинотеатр, а у кого толчок с дистанционным управлением. Кому достанется Версачи, а кому драный халат из будки покойного Барона. Это он так назвал своего пса, я своего питона назвала Миньон. И не моя вина, что Барон странным образом оказался в террариуме с Миньоном, нет моей вины и в том, что я забыла Миньона покормить на выходные. Бедный Барон, от него только ошейник остался. Потом, зачем ему понадобилось покупать пса, когда у меня дикая аллергия на собачью шерсть… Я ему и приготовила как-то коктейль из слабительного, хорошо, «скорая» успела приехать, зато он теперь понимает смысл шутки: пурген – весь мир в одной точке. Сейчас разберемся с дележкой, и… пожелай мне смерти, любимый, а то мне как-то не по себе делается от мысли, что всё у нас этим и закончится. Так просто, заурядно… Одними желаниями и судебными исками. А может, ты убьешь меня? Или я тебя?.. Неплохо придумала?..
– Они не должны разменять квартиру, Господи Боже. Накажи. Покарай. Если они поменяют квартиру… Всё, конец. Мне прямая дорога в богадельню. Дети ещё называются, ни стыда, ни совести. Мать, родную мать из дому гонят. Плохая мама стала. Старая. Ненужная. Пенсию не отдает. Денег не занимает. Как будто я уже не живу. Уже умерла. Живой в гроб загонят, детишки. Нарожала себе на смерть. Вот теперь плакать пришла к тебе, дедушка. Мудрый, всевидящий и всезнающий батька. Справедливый. Давеча спрашивала у тебя совет, так во сне ты мне ответ подсказал. Низкий поклон тебе. Всё как во сне увидела, так и сделала. С крёстной помирилась, сходила до церкви, поставила свечку за здравие ей и племяшу. Так он всё равно пьёт и пьёт беспробудно. Угря посоветовали ему в питьё запустить, пусть потом угрёвую выпьет, больше сроду в рот не возьмет. А то ведь замучил всех. Из дому все тащит, руки распускает, на меня нынче руку поднял, так я его так отчихвостила – неделю не пил. Теперь вот размен детки мои придумали. Неуж правда избавиться от меня хотят. Не верится. Только жизнь такая. Подскажи, как поступить. А я всё в точности сделаю. Больно уж богадельни боюсь. Одной остаться тоже не хочу. Один когда – это хуже смерти. Подскажи, дедушка. Подскажи, батюшка. Я тебе хлебушка с яичком принесу помянуть всех своих покойничков. Чтобы во имя отца и сына и святого духа. Аминь.
– Некому исповедоваться. И случайные попутчики неразговорчивые. Уже и в поезде не с кем поговорить. Все смотрят на тебя исподлобья, аж жутко становится. Нет былого романтизма железнодорожных путешествий. Ожесточились люди, что ли. Не верится, но факт налицо. Исподлобья. Вот и хожу, исповедуюсь тебе. Не знаю, правильно, нет? Язычеством попахивает. И тыкать тебе стыдно. Ты здесь был, когда не то что меня в помине не было, ничего не было. В тебе столько всех человеческих жизней. Столько излитых душ. Наверно, поэтому вода ушла. Оставив всю боль слов, все просьбы и чаянья в тебе. Ты как сосуд, хранилище. А что потом? Куда всё это девается? Рано или поздно, а желания исполняются?.. Я бы, если бы попросила, попросила не за себя. За друга. Вот, пожалуй. Он у меня один настоящий. Друзей много не бывает, настоящих. Твоих. Друг – это когда его беда твоя. Когда за него болит сердце, и готов совершить поступок, чтобы помочь. Спасти. Все мы нуждаемся в спасении. Нам всем нужна помощь. За друга попрошу. Он далеко от меня. Ни весточки уже сколько лет. Скупая smsка пришла сто лет тому назад, и всё. По слухам, он тяжело болен, и уже, должно быть, умер в какой-то азиатской стране. Только я не верю слухам. От них все войны. От людской пустой болтовни все проблемы и беды. От слухов – пустых, беспочвенных, бесчеловечных. Я верю, что скоро мы найдемся. Я жду. Его телефон не отвечает. Мой всегда в сети. Я жду звонка и днем, и ночью. Я верю. Я знаю, что все у него хорошо. У моего друга, самого-самого. За кого я попрошу, так это за него. За его здоровье. Что бы он жил и был счастлив, и чтобы рано или поздно мы встретились.
– Колодец… Колодец. Эй. Где твое эхо, ты же пустой? Наверное, правда, что ты похищаешь голоса. И души. Эдакий колодец-вампир. В тебе, рассказывают, куча людей утонула. Теперь эти невинные души ждут не дождутся, пока хоть кто-то не заглянет сюда. Но я не лох, извиняй, я не хочу оказаться на дне с перебитыми ногами. Хе-хе… Здесь ни души поблизости. Ори, заорись – толку-то. Пока не сдохнешь, не найдут. Если вообще найдут хоть когда-нибудь. У тебя там, на дне, скорей всего и сейчас пара трупиков валяется. Плюнуть в тебя, что ли, и пойти отсюда. Пахнешь ты как чёрт-те что. Тьфу…
– Помоги мне найти себя.
– Верни мне моего Тольку.
– Хочу много денег. Прибавки к зарплате. Премию…
– Пусть корова у Михайловых скопытится или хотя бы перестанет давать молоко.
– Прости, что приходится это делать, но если в поселке узнают, кто украл этот наждак, мне не поздоровится…
– Заставь её полюбить меня. Приворожи. Пускай сохнет по мне. А когда её поимею, брошу, пусть страдает и мучается. Чтобы не выпендривалась в следующий раз.
– Дай мне силы не возвращаться…
– Чтоб он сдох и не воскрес.
– Если меня хоть кто-то полюбит, я наполню тебя водой, даю слово. Только помоги. Я так устал быть один…
– Найди. Подскажи, где он прячет заначки, подскажи, умоляю.
– Извини, что приходится это делать. Закапывать тебя. Мама рассказывала, царство ей небесное, что ты непростой колодец, что двадцать лет назад она выпросила меня у тебя. Что я тебе обязан своей жизнью. Так прости миллион раз. Я исполняю приказ начальства. Я простой рабочий. Правда, мне платят больше всех, так как я бригадир. И, наверное, тебе будет приятней, что это сделает спасенный тобою человек, я прав? Рука любимого как отповедь, что-то в этом духе. Маму мою ты спасти не смог, её зарезал пьяный сосед. Он до сих пор отбывает наказание, а я жду не дождусь, когда отправлю этого хмыря на тот свет. Маме я обязан жизнью. Я никогда не забуду все, что она сделала для меня. Сколько ночей она простояла у тебя, сколько тысяч раз повторяла мое имя… и небо услышало. Спасибо тебе, конечно, если всё так и есть. Я не шибко верю во всё непонятное, в себя верю, да в маму верил. Знаю, она бы не одобрила, но нам придется тебя закопать. В тебе воды уже ни капли. Да и после того случая с девушкой, которая упала или сама бросилась в тебя… сам понимаешь… Здесь должно быть какое-то здание. Может, жилой дом, не знаю. Одним словом, тебя необходимо засыпать. Извини и… и если ты и правда необыкновенный, исполни мою просьбу. Пожалуйста. Одну маленькую просьбу. Сделай так, чтобы тебя не засыпали. Мама бы этого очень хотела…
СЕМЕЧКО
История без начала и без конца…
У всего на свете своя история. У тебя и меня. У кота Барсика и у надломанной березы, у бабочки, цветка герани, камня…
…Во сне меня это место звало. Проснувшись как-то, под левой щекой вдруг нашел крохотное семечко. Оно и подтолкнуло сделать первый, решающий шаг… А знаете, как тяжело начинать. Жизнь – это продолжения. Но сначала – шаг…
Водитель посмотрел на меня, молодой парень моего, лет 25, возраста, и спросил наконец:
– Автостопом в никуда, получается, едешь?
Я ответил сразу, не задумываясь:
– Боюсь даже думать, что «никуда» существует. В чем тогда смысл?..
– Поди, на философа какого учишься? – ухмыльнулся он.
– Нет у меня профессии. Учился в театральном, не закончил, работал журналистом …
– Пока не надоело?
– Ну да…
– Значит, стихи пишешь? У меня друг такой же, похожий, если начнет за смысл жизни говорить, не переслушаешь. А по мне так лучше не искать никакого смысла – жить легче. Заморачиваться зачем? Живи как живется… Как все. Если не как все, то хоть чтоб род свой продолжать, чтобы мамке с папкой стыдно за тебя не было. Хотя я… эх…
И водитель махнул рукой. Помолчал. Я хотел уже было спросить что-нибудь, не люблю молчание. В нем много неживого. Но он продолжил:
– Я тебя у вокзала высажу. Ты только там не засни. Бичи, менты, нарки всякие, мало ли что…
Я кивнул. Водитель закурил и продолжил:
– Семечко покажешь хоть? Или как?..
Достал из внутреннего кармана рубашки маленькое желтое ядрышко.
– Поближе к сердцу свою святыню носишь, правильно, и деньги туда же спрячь, чтоб целее были. Уродов полным-полно по миру ходят, сопрут – не почуешь…
Взял в ладонь семечко, повертел:
– От тыквы, что ли? И на недозрелый гранат похоже...
Я только пожал плечами:
– Не знаю, может быть и от тыквы… Я ведь его на подушке…
– Ну, ну… Я один раз тоже просыпаюсь, а в кровати со мной пьяная соседка Лизка, у которой трое ребятишек, так я чуть не обделался, представляешь?.. После этого пить бросил – стресс такой пережить…
Он громко засмеялся, закашлялся, выбросил недокуренную сигарету в чуть приоткрытое окно, а за окном весенние сумерки и редкие огоньки домов.
Вернул зернышко.
– Ух, и люблю я дорогу, тоже бы вместе с тобой поехал дом твоему семечку искать. Глядишь, и свое место в жизни нашел, а то шатаюсь из города в деревню, туда и обратно каждый день, дерьмо, навоз то есть, вожу. А ведь на учителя рисования и черчения в педучилище учился. Поверишь?..
Киваю:
– Мы сами выбираем свою жизнь.
– Ты точно философ. Думаешь, сами выбираем? Не судьба, не Бог, не ещё кто-нибудь там?..
Я не успел ответить, водитель прервал:
– Значит, я сам выбрал какашки развозить. На дерьме дом купил, обстроил, машину уже вторую, сотик вон вчера последнюю модель почти за двадцаху взял, и всё ведь на экскрементах… Ха, дерьмовая жизнь у меня получается.
Он долго смеялся. Я не знал, что ответить, а он добавил:
– Жену первую, коровью лепешку, выбрал – развелся. Сейчас вторая на подходе, не вляпаться бы…
Стукнул меня по плечу, тяжело выдохнул:
– Ну, рассмешил ты меня, братишка. Буду теперь знать, что хоть у кого-то есть смысл жизни, а не одно дерьмо…
Подъехали к маленькому одноэтажному зданию вокзала, горели только окна зала ожидания. Водитель крепко пожал мою руку:
– Как зовут-то тебя, философ?
– Алан.
– Меня – Олег. Давай береги себя, и…
Он неожиданно замолчал, посмотрел наверх, туда, где уже зажигались звезды, ещё раз сжал мою ладонь.
– Наверное, у каждого из нас рано или поздно, а появится такое семечко…
Я кивнул.
– Рад, что я тебя подвез. Удачи.
Резко захлопнул дверцу и, не дожидаясь, пока я отойду, поехал. Я смотрел вслед грузовичку. Красные маячки задних габаритов исчезли в темноте, я медленно пошел к зданию вокзала.
Разглядывал расписание поездов на юг, именно в той стороне, мне казалось, место из моих снов. Смотрел, боясь увидеть на табло станцию «никуда», как вдруг в сердце больно защемило, до слез. Я потрогал карман, где лежало семечко. Семечка не было. Проверил карман – пусто, другой – ничего, обшарил карманы джинсов, открыл рюкзак… Сердце сжималось, готовое вот-вот исчезнуть.
– Неужели выронил?..
В зале ожидания спала одна старуха в пальто и солдатской шапке-ушанке, её мои шумные поиски, по-видимому, разбудили, она сначала громко зевнула, потом хрипло окликнула:
– Эй, малой, что потерял? Сердце, что ли? Душу, может?
Я отмахнулся:
– Нет, нет…
– Чё «нет-нет», я, между прочим, гадать по руке могу, дашь полтинник, помогу пропажу найти.
Семечка нигде не было, а бабка за спиной всё тараторила:
– У меня все женщины в роду колдовали. Были и ведьмы настоящие, такое вытворяли, расскажу, язык прикусишь. Что, полтинника жалко? А сердце своё не жалко? Отсюда слышу, как стучит, бесится…
Посмотрел на старую собеседницу, та беззубо мне улыбнулась:
– Да не обману, не бойся. Нам обманывать нельзя. Накажут.
– У меня денег немного. Всё подсчитано, на дорогу, еду…
– Говорю тебе, будут у тебя деньги, скоро будут.
Подхожу к бабульке, протягиваю тридцать рублей:
– Это всё.
Улыбается:
– Давай, ладно, хватит с тебя. И ладонь левую давай, погляжу, что там.
Несмотря на неопрятный вид старухи, руки её были белоснежные, покрытые тонкими синими венами. Когда она взяла мою ладонь, вены заметно увеличились. Мне стало жарко, вспотел.
– У тебя долгая жизнь, ты найдешь, что ищешь.
– Семечко? – перебиваю.
Она долго смотрит на меня, в глаза. Её глаза черные, отвожу взгляд. Не потому, что стало страшно, хотя что-то внутри и всколыхнулось, просто не могу долго смотреть людям в глаза, с детства. Словно боюсь, что они что-то про меня узнают, что-то, что я пытаюсь скрыть, забыть…
– Всё.
– Всё?..
– Ты найдешь всё!
Ухмыляюсь. Надула старая. Пытаюсь вытащить ладонь, лжеведьма не отпускает.
– Семью найдешь, ту семью, которую потерял, и новую создашь, обретешь. Только верь бабке. Вижу, детство плохое было, всё вернешь, поправишь. Только правильный выбор сделай. Не останавливайся.
– Семечко своё найду, а?
– Это не семечко. Это…
– Алан! – выстрелом в пустом зале. Старуха от испуга вскрикивает и отпускает ладонь.
Олег?
– Ох, я и гнал, чуть в овраг не слетел. Думал, ты уже уехал куда-нибудь.
Водитель Олег, не успел я и оглянуться, обнимает меня за плечи. Я выдавливаю:
– Ты?..
– Не представляешь, как я переживал, думал всё, я так рад, что успел, что не опоздал...
Совсем ничего не понимая, молча смотрю на него.
– Доехал уже до себя, зажигание выключил, глянул, а на сиденье, где ты сидел, – вот это.
И он разжал кулак. Моё сердце стало таким большим в это мгновенье, что я почувствовал его биение в горле.
– Семечко твое. Меня аж затрясло всего, думаю: как ты без него-то?! Я ведь не смогу найти, где ему место. И ты, как только представил, что потеряешь смысл жизни, так чуть не зарыдал, веришь?! Я по газам и…
Он опять обнял меня. Я неловко обнял его. Сердца стучали в такт.
Предсказательница тихо произнесла:
– Это не простое семечко. Больше, чем… Это жизнь.
А спустя мгновенье её в зале ожидания уже не было.
– Станция «Семечкино», видишь? – говорит Олег, показывая на самую последнюю строчку в расписании. – Никогда там не бывал, далековато. Да я дальше своего «Дранска» и не ездил …
– Ага, – отвечаю, – туда. Пойду билет возьму.
Олег останавливает:
– Тебе наверняка деньжата нужны.
И тут же достает из робы свернутые в трубочки зеленые купюры:
– Мой подарок.
– Ты уже мне сделал подарок, ещё какой.
– Да брось, Алан. Для меня это пара вёдер удобрений…
Мотаю головой и широко улыбаюсь:
– Здесь деньги не так важны.
– Тогда я тебе хоть билет куплю, – отвечает, быстро направляясь к окошку кассы.
Объявляют прибытие поезда до «Семечкино». Ощущения наполняют меня, где-то я это уже видел, это уже происходило. Дежавю.
Подбегает Олег:
– Бери билет, журнал вот, чтоб не скучал, и бегом, провожу тебя.
Пытаюсь ему рассказать про то, что я уже эту ситуацию переживал, про чувство, он же говорит и говорит, не замолкая:
– Плохо, что у тебя сотового нет. Я тебе адрес написал, в купе поглядишь. Спрячь, не потеряй. Когда приедешь в «Семечкино», черкани пару строк, вдруг это то место, я бы тоже, не задумываясь, рванул бы. И семечко спрячь, смотри, оно ведь такое маленькое. Это потом из них гиганты вырастают, а пока… И смотри, не знакомься с кем попало. Журнал лучше читай. Времени, бляха, мало – и не поговорили совсем, я бы тебе столько историй рассказал…
На платформе, стараясь заглушить шум поезда, Олег кричал:
– Ты, должно быть, хороший человек. Счастливый! Надеюсь, мы ещё когда-нибудь встретимся!
Я отвечал так же громко:
– Встретимся! Обещаю! Встречи случайными не бывают!
– Это точно! Рад, что всё так получилось! Чесслово! Хоть чистое что-то…
Поезд заглушил его слова.
– Я тоже рад! Спасибо!
Жмем руки, крепко обнимаемся. И я говорю:
– Жизнь не может быть дерьмом, когда есть такие люди.
И он в ответ промолчал.
Купе под номером 14. Любимое число. В билете – сложенный надвое лист с адресом Олега и пара-тройка тысячных купюр. Невольная улыбка на лице привлекает внимание проводницы:
– Удачное утро?
– Да, – говорю.
– До «Семечкино» едете? Будем завтра вечером, – она надрывает корешок билета. – Домой? Наверняка ведь домой?
И опять это щемящее грудь чувство уже виденного…
И нахлынувшее, ещё более окрепшее ощущение чуда.