Валерий САВОСТЬЯНОВ. ВЕЛИКИЙ МАЙ. К 80-летию Победы

 

Валерий САВОСТЬЯНОВ

ВЕЛИКИЙ МАЙ

К 80-летию Победы

 

РЕКОМЕНДАЦИЯ

                                         Светлой памяти
                                   Николая Старшинова

                            Здесь ничего не покупают
                                     И ничего не продают.
                                      Николай Старшинов

Когда «реформы» валят с ног
И я – оглох от лжи и мата,
Я достаю простой листок
Одиннадцатого формата,

Где написал любимец муз,
Скупой в словах суровый воин:
«Рекомендую в наш Союз
И твёрдо верю, что достоин!».

Его, к несчастью, нет уже,
Но он, мужавший в злую осень,
Учил стоять на рубеже –
Как под Москвою Двадцать Восемь…

А нам – иначе и нельзя,
Нам невозможно по-иному,
Поскольку мы – Союз, друзья,
По Совести и Старшинову!

Нас больше –
                    всех не перебьют!
И хоть на горло наступают –
«Здесь ничего не покупают
И ничего не продают».

 

ЗЕМЛЯНИКА
Он вернулся из разведки –
                                      гордый, лихо
Улыбнулся: «Притащили языка!..
Ну, а это: на опушке – земляника!
Для тебя набрал, попробуй-ка: сладка!».

И всю ночь они в обнимку, ликом к лику,
Лейтенант и молодая медсестра.
И с груди её прекрасной землянику
Всё срывал, всё собирал он до утра.

А наутро в том бою, где от разрыва,
Подломившись, уронил он ППШа,
Показалось ей, бегущей, что разрыта,
Как поляна земляничная, душа.

Бинтовала, вся зайдясь она от крика,
Умоляла, чтобы он не умирал!
Только с губ его катилась земляника –
Та, которую всю ночь он собирал…
 

В ДОМЕ ПОГИБШЕГО ЛЁТЧИКА
Очень добрая старушка
Тут жила со стариком.
Стол дубовый и дерюжка
Над фамильным сундуком,
И в буфете, что без ножки,
С блёклым зеркалом внутри,
Три тарелки и три ложки,
Вилки три и рюмки три,
И на блюдечках – три чашки.
А в сторонке, в уголке –
Треугольные бумажки.
Остальное – в сундуке.

Впрочем, вот ещё: в буфете
Горкой ярких позолот
Гордо высились конфеты
Под названием «Пилот».

Всласть старушка чаем поит,
Выставляя пироги,
А конфетку даст – напомнит:
«Только фантик береги!».
Потому у всех мальчишек
Был тот фантик голубой,
Хоть менялись мы на «Мишек»
В школе с девочкой любой.
Что беречь бумажки эти? –
Старики ещё дадут…

 

Третий лишний в целом свете,
Ты всегда желанный тут,
В покосившейся избушке,
В землю вдавленной на треть.
Только, спросит коль –
                                       старушке
«Буду лётчиком!» ответь.
 

ЛЕГЕНДА
Расскажу я вам случай один,
           уже ставший легендой в истории нашего рода.
Когда взяли село наше немцы –
         а под ним полегло половина немецкого взвода –
Были злые, как волки:
                         из домов они гнали и старых, и малых,
Чтобы жить в тех домах, тёплых даже зимой,
                            а село – пусть в холодных подвалах.

Бабкин дом, перед самой войною построенный,
                                          был и красив, и просторен –
И понятно, что сразу же
                                 был он отмечен особым постоем:
В нём стояли танкисты,
                                 вальяжные, важные фрицы.
В общем, немцы, замёрзшие, – в доме,
                      а бабка с детишками,
                                     как и другие, в подвале ютится.

Немцы печь затопили,
                а дрова не горят – толку нет никакого от печки.
Вот беда:
            не случалось, похоже, у немцев подобной осечки.
И кричат они бабке из дыма:
                «Эй, матка!
                       Проклятая печка твоя нам срывает пирушку!».
Что же делать?
                И бабка бежит – открывает им, иродам, вьюшку.

Сразу печь разгорелась. Дым стал уходить, потеплело.
                         И бабушка – к двери. Но, видимо, этого мало.
«Матка, матка!..» – кричат.
                Что же делать? И бабка им жарит картошку и сало.
Дело знает она,
                            ведь в колхозе лет пять она кряду, –
А доверят не каждой! –
                                       свою полевую кормила бригаду.

Ах, как сало шипит!
                Ах, как домом родным вкусно пахнет картошка!
Немцы ждут не дождутся…
                                       И вот заиграла губная гармошка.
Немцы рады, гогочут:
                                       выходит пирушка на славу!
И не «маткою» бабку зовут,
                                         а уже уважительно «фрау».

«Ладно, – ей говорят,
                                 по-немецки, но всё же понятно, –
Вон какая метель –
                твоим деткам в подвале сыром неприятно.
Знаем русский мороз!
                                 Чтоб не мёрзли твои человечки,
На ночь – ну, так и быть – полезайте на печь.
                               Ночевать мы не любим на печке…»

Ну а утром, едва рассвело, немцы снова за стол,
                                      да случилась у немцев оплошка:
Немцы злые, как волки –
                                       пропала губная гармошка.
Немцы к будущей бабке моей
                                              подступают с наганом:
«Где гармошка? Верни!
                Нужно лучше смотреть за своим хулиганом!..».

Ни жива – ни мертва!
             Ужас в уши стучит, разрывает ей клетку грудную:
Каково было видеть,
                как сын возвращает фашистам гармошку губную!
 Каково было знать:
                     и за меньшее даже другие лежат под забором!
Да силён её Бог: ей везло!
            Даже сын – дядька будущий мой,
                                  когда вырос, не стал хулиганом и вором.

Его высекли, правда:
                ну что же, за дело, я думаю –
                                                   так поделом непоседе…
Тут, пожалуй, пора бы и точку
                                   поставить нам в нашей беседе.
Раньше так бы и сделал.
             Теперь же, когда я и сам на правах ветерана,
А другие герои – мертвы,
                              точку ставить, мне кажется, рано.

Дед мой был на войне,
        дед мой в письмах читал: всё в семье его цело.
Дед рассказывал мне:
                в плен однажды немецкого взял офицера.
Дед сказал напоследок:
                чуть что бы не так,
                             он его б застрелил непременно –
Да спасло его фото, где фрау и дети.
                И теперь офицер тот, наверно,
                                       живой возвратился из плена.
И теперь, может быть,
                       в знаменитом роду его прусском,
Существует легенда
                                  о добром разведчике русском…

Нет! Не добрые мы,
                ведь живём на земле, в облаках не витаем,
Но добром – за добро,
                             злом – за зло
                                           мы платить не устанем!
И я внукам своим расскажу,
                хоть всю жизнь ненавижу фашистов,
Нашу с ними историю эту:
                про бабушку, дядьку, губную гармошку
                                         и добрых немецких танкистов.
Пусть всё сами решают: платить – не платить,
                но пусть они знают при этом,
                                    что есть у того и другого народа
Нетипичная правда,
                                 легенды особого рода!..
 

РОЩА

Край рощи перекопан,
Взглянул и вздрогнул аж:
Заросшие окопы,
Заваленный блиндаж.

Давно прогнили бревна,
Давно пустует дзот,
Но ощущенье, словно
Война ещё идёт…

В огне не ищут броду –
И показалось вдруг,
Что поднимает роту
В атаку политрук.

И я, хоть нет патронов, –
Винтовка – со штыком, –
Бегу, бегу по склону
Вслед за политруком.

Не зяблики – осколки
И пули свищут, но
Прочнее гимнастёрки
Брони нам не дано.

И там, где гарь пожарищ,
Где мёртвые тела,
В живот меня ужалит
Железная пчела.

Винтовка скользкой станет
И выпадет из рук,
Зато штыком достанет
Фашиста политрук…

…Земля, земля, землица –
Березовый озон.
Просвечивают лица
Родной нечернозём.
 

СПОР ПО ПОВОДУ ОВРАГА
В той рощице, где сонный полумрак,
Где падают за шиворот иголки,
Нам встретился невиданный овраг,
Зигзагами спускающийся с горки.

Орешником поросший, лозняком,
За взгляд мой зацепился он упрямо.
Он показался чем-то мне знаком,
И я подумал:
                          «Как осциллограмма!».

А друг мой, физкультурник и поэт, –
Что «жизнь – любовь!» – решил ещё он в школе, –
Сказал, шутя:
                            «Гляди – похож на след
Знакомой горнолыжницы в Терсколе».

Улыбки, смех!
                            А выпивший завхоз
Вдруг осерчал: «Эх, дать бы вам по шее!
Неплохо вам, приятели, жилось,
Коль никогда не видели траншеи…».

 

НА СБОРЫ
Горел кипрей, и пахла мята,
Кувшинка в озере цвела.
Повестку из военкомата
В деревню мама привезла.

И в отпускные,
                            расписные
Окошки бабкиной избы
Проникли возгласы стальные
Солдат скликающей трубы.

Прощай, души моей столица –
Деревня милая моя!
В родные вглядываюсь лица,
Их не печалиться моля.

Но бабка лезет в дальний ящик,
Выкапывает из газет
И дарит мне
                         (я ж некурящий!)
Расшитый дедовский кисет.

А мама плачет.
                             Столько боли
В глазах тревожных, что на миг
Представил: еду не на сборы –
В огонь и смерть сороковых!..
 

«ВТОРЫЕ»
«Чем сбить мне огонь этот плотный?
Осталось лишь телом одним...» –
И скажет, взяв станцию, ротный:
«Погиб, как Матросов!» – над ним.

«Горю! Но не будет вам форы:
Смешаю ваш танковый строй…» –
И крикнет комэск в шлемофоны:
«Прощай, наш Гастелло второй!».

В петле, но словами своими
Вершит она праведный суд –
И Зои высокое имя
Над девушкой произнесут.

Зачем же над ними, над нею
Чужие звучат имена? –
Не легче им было – труднее:
«Вторые», «вторая» она.

Всё «первым»: и память, и слава! –
Но чтобы дойти до конца,
«Вторым» – их жестокое право
От первого молвить лица!

«Вторые» врага дотаранят –
Победу собой подопрут.
И даже когда умирают,
То знают они, что умрут.

У края беды неминучей
Надеждою душу не греть:
Ни шанса на счастье, на случай –
Проверено «первыми»: смерть…

Как в тополь упрямая ветка,
В мужчин вырастают сыны.
Неужто вы – только разведка,
Солдаты минувшей войны?

Задумчивый дым сигаретный
Кружит на весеннем ветру.
Я знаю, смущенный и бледный,
Зачем я на вашем пиру!

Зачем высоко и сурово
Салюта победного свет
Горит над судьбою «второго» –
Готового «первым» вослед...

 

В ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
Я в лицо его твёрдо и прямо взгляну,
В строй с ним рядом я встану опять.
В этом возрасте дед мой ушёл на войну,
А сегодня – и мне тридцать пять.

Не мальчишка безусый уже, и ещё
Не старик я тщедушный пока, –
Как любимая, скатка легла на плечо,
Как пушинка, винтовка легка.

Но я знаю уже, но я понял уже, –
Потому-то в раздумье стою:
Не в силёнке всё дело,
                               а дело – в душе.
Без неё невозможно в бою…

Я в глаза его твёрдо и прямо взгляну,
Взгляд от фото не отведу –
В этом возрасте дед мой ушёл на войну:
На страданье, на кровь, на беду,

На прицельную пулю, на шалый снаряд,
На бесшумный эсэсовский нож,
И на танки, которые – глянь-ка! – горят,
Если ловко бутылку метнёшь…

А вернувшись, любил посидеть за винцом.
Чубчик реденький сдвинув со лба,
Объяснял, что четырежды был он отцом –
Потому пощадила судьба.

Говорил о душе.
                           И, дурак дураком,
Я смеялся: «Да нет её, дед!».
«А жена, – говорил он, – всё машет платком,
А детишки-то смотрят вослед…».
 

ДУБ
Дуб о землю желудями
Бил умело, не спеша:
То стрелял очередями,
Как уставший ППШа,
То, чтоб стать предельно точным,
На секунду затихал,
Бил прицельным,
                             одиночным –
И, задумавшись, вздыхал.

А поодаль рядом с дубом,
Сев на краешек скамьи,
Дед вздыхал и тоже думал –
Видно, вспомнились бои:
Горечь первых поражений,
Сладость будущих побед.
Восемь раз из окружений
Выходил с боями дед.

Скольких смертушка сгубила,
Скольких, дура, посекла,
А его, видать, любила:
Напоследок берегла.
Шла, что кошечка, по следу,
Возле сердца щекоча,
И порой казалось деду:
Лучше сразу бы – сплеча!

А когда заторопилась,
Раз – и мимо! И со зла
В очи дедовы вцепилась –
Нерв какой-то порвала.
Просчиталась! Хоть, конечно,
Вечный раб госпиталей:
С каждым годом мрак кромешный –
Всё плотнее, тяжелей.

Но ведь жив он –
                         вот он, дышит,
Думы думает свои,
Жёлудь падающий слышит,
Вспоминает про бои.
И, кору ладонью тронув,
Дед качает головой:
«Береги, сынок, патроны,
Отобьёмся – не впервой…».

 

СИБИРЯКИ

                                 Сибирским дивизиям,
            спасшим не только Москву и Тулу,
                            но и мои родные деревни
Сергиевское (Упское) и Нижние Присады

Мне рассказали старики,
Что было здесь когда-то:
Как с боем шли сибиряки
Из-за Упы и Шата.
Навек запомнили они
Тот день: их пушки, танки,
Их полушубки и ремни,
И шапки их – ушанки.

В подвалах жившие, в сенях,
От стужи чуть живые –
Запомнили, как на санях
Шли кухни полевые,
И как усатый старшина,
Махоркою пропахший,
Налил похлёбки из пшена,
Побаловал их кашей…

И снится им, теперь седым, –
В глухих сугробах тропка,
Солдатской кухни сладкий дым,
Та пшённая похлёбка,
Те полушубки и ремни,
Со звёздочками шапки...
И как поверили они,
Что их вернутся папки!

О, лица бравых молодцов
Неведомой Сибири,
Что им напомнили отцов, –
Отцы ведь их любили! –
Они смотрели так светло,
Что враг уже не страшен,
Вернув отцовское тепло,
Тепло домов и каши…
 

КЛАДБИЩЕ В БЕЛГРАДЕ
Не оскверняйте, Бога ради,
Святых могил святой страны!..
На русском кладбище в Белграде
Лежат всё больше пацаны.

Растерянный, смотрю на даты,
Не понимая ничего:
Ну что же это за солдаты –
Матёрого ни одного!

А где ж отцы их? – В медсанбате?
В земле? –
                     Европа велика!..
Ах, пацаны, меня вы батей
Назвали бы наверняка.

И я пошёл бы с вами рядом,
Чтоб русский выправить «изъян» –
Платить последним «детским садом»
За нежность горькую славян…

КОГДА ОНИ ВЗЯЛИ РЕЙХСТАГ
Говорят, что когда они взяли рейхстаг,
Прямо тут же – на площади после атак,
Прямо тут же – на улицах и на мостах,
В парках, в скверах на срезанных боем цветах,
На земле, на асфальте, в пыли, на камнях,
Спать легли, эту землю чужую обняв.

Им была немила неродная земля,
Им берлинские камни кололи бока,
Где-то ждали свои города и поля,
Но дорога до них далека-далека.

Там хватало своих парков, улиц и нив,
Там поют соловьи на родном языке.
Ту бесценную землю от пуль заслонив,
Спал советский солдат – палец ныл на курке.

Не по собственной воле пришёл он сюда,
И не первый он начал, возмездьем грозя.
Спал вполуха солдат: эка, братцы, беда –
Тут как следует выспаться даже нельзя…

Сколько было всего на жестокой войне,
Сколько слышал всего от героев живых!
Почему же так горько, мучительно мне
Вспомнить наших солдат на чужих мостовых?

Почему же так сладко, так радостно мне,
Что стоит на коленях надменный рейхстаг
В исцеляющем пепле, в священном огне,
Что Берлин в белых флагах, как в белых бинтах,
И повсюду: на площади после атак,
На дымящихся улицах и на мостах,
В парках, в скверах на срезанных боем цветах,
На земле, на асфальте, в пыли, на камнях,
Спят солдаты, спасённую Землю обняв, –
И улыбки цветут у живых на устах…
 

ЛАСТОЧКИ

Гнёзда ласточек-береговушек
Не враги расстреляли из пушек,
По траншеям паля, блиндажам,
По высоким речным рубежам.

Не обрушило их половодье.
Века злого «его благородье»
Берег, политый кровью, купил,
Спуск пологий взрывчаткой пробил.

Там, где дачи элитные встали,
Долго бедные птицы летали,
Но никак им с родных берегов
Не прогнать беспощадных врагов.

Никакой у них нету защиты:
Их друзья фронтовые зарыты
В сорок первом в траншеях. И вот
Экскаватор их кости гребёт…
 

ПОКА НЕ ЗАХОРОНЕНЫ СОЛДАТЫ

Они лежат в оврагах, в буреломах,
Давно закончив путь свой боевой, –
Как витязи в раздробленных шеломах –
В пробитых касках, съеденных травой.

Они – зверьём разбросанные кости
И души, заплутавшие во мгле.
И хочется лежать им на погосте –
В родной, врагу не отданной земле.

А ты всё пьёшь в трагические даты,
Салютом оглушённая страна...
Пока не захоронены солдаты,
В России не закончится война!
 

ВЕЛИКИЙ МАЙ

Тебе за семьдесят, солдат,
И отдохнуть пора бы вроде –
А ты ещё сажаешь сад,
Ещё копаешь в огороде.

И твой топор ещё плясать
Не устаёт – всё дело ищет,
Узором радуя фасад
Теперь вот нового жилища.

Ведь отчий дом, где вся семья
Не знала голода и жажды,
Делить решили сыновья –
И развалился он однажды.

А внуки – чуть ли не бомжи
По алчной глупости отцовской –
Приходят, просят: расскажи
Про время доблести бойцовской,

Про то, как строили одну
Их предки, прадеды и деды
Обетованную страну,
Что стала символом Победы!

Не терпит праздности пчела:
Зовут разбуженные ульи,
Но отложи свои дела –
В глазах вопросы, словно угли.

Гостей веди ты в новый дом
И, привечая их, поведай
О дне обычном, не святом,
Что вслед приходит за Победой.

О дне, где нужно корчевать,
Пахать, лелеять урожаи,
А не на лаврах почивать
И требовать, чтоб уважали.

Была Победа! А теперь
Победы хрупкая надежда
У них, ровесников потерь –
Чернобыля и Беловежья.

И ты сумей, и ты примерь
К себе их боль, унынье, робость –
Последний, может быть, пример
Величья, канувшего в пропасть.

Ты вместе с ними поднимай
Страну, что в гибельном провале,
Великий Дед,
                          Великий Май –
Не время думать о привале!

 

РАБОЧИЙ ПОЛК

                                       Светлой памяти
Николая Константиновича Дружинина,
                              писателя-фронтовика,
              автора книги «Тульский рубеж»

Для чего нужны знамёна?
Чтоб напомнили шелка
Гибель тульских батальонов,
Кровь Рабочего полка,

Тот октябрь, тот холод зверский
В ожидании атак,
Перекопский Пионерский –
Так тогда он звался – парк.

На шоссе и у обочин,
В телогреечки одет,
Лёг здесь Тулы цвет рабочий,
Лёг учитель и студент.

В башмаках почти что летних –
Не пускала, видно, мать –
Лёг поэт-белобилетник,
Не умеющий стрелять.

У рогожинских околиц –
Так уж путает война –
И чулковский комсомолец,
И мясновская шпана.

И в овраге возле парка,
Стать мечтавшая врачом,
Лютик, лилия, фиалка –
Из Заречья санитарка –
Бинт вдавила в грязь плечом.

А ещё в бинокль с церквушки
Комполка увидел сам,
Как в бурьяне на опушке
Пал Агеев, комиссар,
Как несут его ребята
За деревья на руках,
И горит огонь заката
На стволах и на штыках.

Победили страшной кровью,
Ярой волею одной!..

Я сегодня взглядом рою
Пионерский парк родной,

Я читаю, как рентгеном,
Путь извилистый траншей,
Ощущаю каждым геном:
Враг у русских рубежей.

Гаснут красные знамёна:
Перечёркнут алый шёлк.
Но за мной побатальонно
Рать святых – Рабочий полк.

Посмотри в стальные очи
Ждущих правды,
                             президент:
Вот он, Тулы цвет рабочий,
Вот учитель и студент.

В башмаках почти что летних –
Не пускала, видно, мать –
Здесь поэт-белобилетник,
Научившийся стрелять.

И с рогожинских околиц –
Так вот «путает» война –
Здесь разведчик-комсомолец,
Снайпер – бывшая шпана.

И сестра их здесь, конечно, –
Камышинкой из ручья
Встав,
             чтоб жить на свете вечно, –
Санитарка из Заречья
С опытом военврача.

А ещё, светясь в аллеях,
В блеске листьев и штыков,
Комиссар идёт Агеев,
Командир идёт Горшков.
Ради Тулы,
                      внуков ради
Тех, что выстоять смогли,
Не сдадут они ни пяди,
Ставшей кровью их – земли!..

И шагает полк Рабочий,
Рать верховных полномочий,
Чтоб не гас во тьме веков,
Как тогда, в те дни и ночи,
Красной Площади флажочек –
Тульский Красный Перекоп.

 

МЕТАЛЛУРГИ

         Моему отцу Николаю Алексеевичу
        и многочисленным родственникам
      и знакомым, сначала построившим,
а затем разрушившим при отступлении
и снова, отстояв Тулу, восстановившим
  Новотульский металлургический завод

Как настала пора нам с врагом воевать,
Мы оставили в домнах металл остывать,
«Закозлили» мы домны родные –
И ушли, заперев проходные.
По железной дороге
                              в Рабочий наш полк,
В ополчение наше,
                           исполнить свой долг –
Над заветною упскою кручей
Мы прошли по тебе, Криволучье.

Ты прими, Криволучье, прощальный поклон
От идущих спасти матерей своих, жён –
И, коль что, под родным твоим кровом
Утешенье дай сиротам, вдовам.
Объясни:
                 ради них мы служили огню –
В лётку пикою били не раз мы на дню
И смотрели, как в око циклопу,
На кипящую яростью пробу.

Ради них,
           и чтоб стала великой страна,
Наварили мы тысячи тонн чугуна –
Наших фирменных касок оконца
Закоптили чугунные солнца.
И сегодня опять
                             ради них и тебя
Из цехов мы, судьбу боевую столбя,
Вышли встретить армаду паучью:
До конца послужить Криволучью!

Мы черёмухи взяли, сирени твои,
Твоих майских садов нам поют соловьи,
Твоих улиц октябрьских метели
Пуховые взбивают постели.
Скоро спать нам на них –
                                    оправданием сна
Будет лом замечательный для чугуна,
Лом поверженных танков с «крестами».
А иначе бы спать мы не стали!

Мы привычны к огню – не отводим лица,
Если надо, штыками, как в лётку, в сердца
Будем бить мы проклятую тучу –
Не позволим пропасть Криволучью!
И когда туча эта –
                             фашистский циклоп,
Сапогами цепляясь за каждый окоп,
Твоему поклонится сугробу –
Как чугун, её выпустим злобу.

Пролетарская Тула надёжна, как дот!..

И, быть может, кому-то из нас повезёт:
Когда минут денёчки лихие,
Он вернётся в цеха заводские.
И вернётся в цеха наши радостный гул,
Нужно выбить из домен застывший чугун, –
День за днём по микрону – до донца, –
Вновь зажечь рукотворные солнца!

Наш товарищ, конечно, умён и удал,
Но такого труда и Геракл не видал,
Вычищая конюшни вонючие.
Помоги земляку, Криволучье!
Ты пошли ему наших подросших сынов,
Из окрестных ты сёл собери пацанов,
Дай им наши спецовки и каски.
Начинаются новые сказки…

И опять небеса твои держит Антей,
И приносит огонь для тебя Прометей,
Прославляют, любя, демиурги –
Молодые твои металлурги!

 

ОРДЕН БЛОКАДЫ

         …Части противника вышли на шоссе Москва – Тула.
…Город фактически окружён. Пути подвоза боеприпасов
                                               и продовольствия перерезаны…
                                                               3-5 декабря 1941 года

Среди наград геройских есть Награда –
Редчайшая!
                    Для райского Парада!
Её дарует Воля Высших Сфер
Лишь городам – военнопленным ада!
Под номером «один» – у Ленинграда.
Но, город мой – ты тоже Кавалер!

Не ты ли в окруженье и в осаде
Был в сорок первом? –
                     И, как в Ленинграде,
Стояли насмерть жители твои!
Так истины,
                      так внуков наших ради –
Напомни всем о гордой той Награде!
И пой о ней, как наши соловьи!

Пусть критик укорит:
                                    на самом деле
В блокаде был не больше ты недели –
И с Ленинградом сравнивать грешно!
Мы сравнивать нисколько не хотели:
Ужасны
               ленинградские потери!
И знать о всех – лишь Господу дано!

Но если так – Он знает и о прочих:
О наших ополченцах, о рабочих,
Что ныне в Его воинстве святом!
И в списках на Небесные Награды,
Где ленинградцы – с Орденом Блокады,
И туляки – с тем Орденским Крестом!

 

СТАДИОН В КРЕМЛЕ

1.

Был стадион в кремле.
                                         На стадионе этом

Давным-давно я выступал легкоатлетом.

Был, как Борзов, я быстр,
                              Как Брумель, был прыгуч я,

Престиж родного защищая Криволучья.

 

Уж сколько лет прошло, а помню результаты:

Я стал призёром по метанию гранаты!

И хоть нам грамоты вручали – не медали,

Я не забыл, как я стоял на пьедестале,

И как с трибуны кто-то крикнул –
                                                           может, спьяну:

«Теперь уж точно нас не взять Гудериану!».

 

Простите мальчиков, кремлёвские трибуны,

Наивных мальчиков, что были слишком юны:

Наш пьедестал переглянулся удивлённо –

Никто из нас не знал такого «чемпиона»!

«Кто ж он такой: метатель, спринтер, стайер?

Он что – стоял на олимпийском пьедестале?

Ах, шёл на Тулу танковым походом –

Тогда, простите нас: мы связи не находим!..».

 

2.

А связь была!
                         С трибуны нам кричавший

И эту связь всех зорче подмечавший

Был связью этой!
                                В Битве под Москвою,

С винтовочкой, с гранатой боевою,

Он выдюжил, упрямый, непреклонный,

Став нашей славой, Тульской Обороной!..

 

Потом, конечно, мы об этом прочитаем:

Потом поймём, зачем гранаты мы метаем –

И почему, по крайней мере, странно

Не помнить и не знать Гудериана!

Нет, странно – мало!
                                      Глупо, бесшабашно

Не помнить то, что помнят эти башни,

Не знать, что знают эти стены вековые –

Судьбы, истории уроки роковые!

Ведь без кремлей, сокровищ времени, держава

Как древний Рим, давно в руинах бы лежала!..

 

3.

О, сколько их ещё, Гудерианов,

Ждут ныне нашей памяти изъянов,

Беспечности, наивности и дури –

Вставая на шпионские ходули,

Заглядывают: что там, за стенами,

Нейтронными играя кистенями.

 

Доносят им их спутники-шпионы:

Россия обновляет бастионы!

Кремлёвское – кремлям!
                                     Пусть изумятся

Искусству и размаху реставраций!

 

Для страсти ж стадионной и аренной

Нам хватит нашей Родины-Вселенной:

Просторы олимпийских стадионов

Уже готовят новых чемпионов!

 

И песня возникает над полями:

То души наши, ставшие кремлями,

Поют!
             Ни подкупом теперь их, ни подкопом

Не взять!
                     Совет: задуматься Европам –

Окоротить своих Гудерианов

С блицкригами их атомных таранов!..

 

4.

Был стадион в кремле.
                                           На стадионе этом

Давным-давно я выступал легкоатлетом.

Был, как Борзов, я быстр,
                            Как Брумель, был прыгуч я,

Престиж родного защищая Криволучья.

 

Я был легкоатлетом – стал поэтом,

И вот стихи читаю здесь я каждым летом.

 

Я был легкоатлетом – стал поэтом,

К Европам обратившимся с советом:

Окоротить своих Гудерианов

С блицкригами их атомных таранов.

Надеюсь, не ответит мне отказом

Самодовольный европейский разум –

И разглядит из Бельгий, из Италий:

Мы здесь давно гранаты не метаем.

 

Мы здесь теперь гостей встречаем,
                                                  ждём туристов,

Сюда поэтов приглашаем и артистов.

Здесь фестивали, форумы и даже

Здесь книжные развалы, вернисажы,

Здесь мастер-классы глиняной игрушки,

Уроки инкрустации…
                                         «А пушки?

А где же пушки, – спросят, – где пищали,

Какими вы Россию защищали?».

Здесь пушек нет!
                       Зачем? – Все пушки, все фузеи

Теперь в Заречье,
                  в «Шлеме» (так зовут его), в музее…

 

5.

Как много музыки, улыбок, много солнца!

Вы не поверите: я встретил тут знакомца,

Того, из детства, с кем стоял на пьедестале,

Чей взгляд, как молния, чьи мышцы, как из стали!

Фаната армии!
                             – Ты где теперь, – спросил я.

– В «Толстовском обществе» и в «Мире без насилья!».

 

– Ты и Толстой?
                             А как же, друг метаморфозный,

Твои кумиры: Сталин, Пётр и Грозный?

Как без насилья нам на фоне блока НАТО?

А он смеётся:
                             – Я – спортивная граната!

Я тренируюсь, наслаждаться успевая!

Но если что – то я граната боевая!..

 

Так что пожалуйте из Франций, из Испаний

В наш город – в общество объятий и братаний!

Ведь вера в Господа нас учит, чтоб не мстили:

Простили прошлое, достойное Бастилий!

 

И сразу – в кремль наш!
                          В кремль, врагом не побеждённый,

В кремль, в правоте своей и силе убеждённый,

Как наша Русь, как наша вера, возрождённый,

В красавец-кремль –
                         что с мудрой кротостью иконной

Весь мир наш крестит
                               возрождённой колокольней!..