Анатолий ЛИВРИ. ПЧЕЛИНЫХ ДУШ ПРЕДТЕЧЕЙ РОВНЫЙ РЯД… Из нового сборника стихов

 

Анатолий ЛИВРИ

ПЧЕЛИНЫХ ДУШ ПРЕДТЕЧЕЙ РОВНЫЙ РЯД…

Из нового сборника стихов (изд. «Алетейя», С.-Петербург, 2015)

 

Стихи Анатолия Ливри не для чтения в метро. Я пишу о стихах молодого мэтра из Ниццы уже второй раз. Первый сборник был проще и доступнее. Второй, как и положено хорошей литературе, требует усилий для восприятия. Цепляясь за знакомое и очевидное  – с этого и начинаю разматывать: «полощет плющ решётчатой ограды…» и сразу к «чей камень от натуги вековой кровоточит как грыжа». Это всё о Париже и – лучше не скажешь…

Понимаю ли я и могу ли расшифровать всё, о чём пишет Ливри, этот отчаянный и, может быть, последний солдат святой филологии в Европе?

Да нет, не хватает ни эрудиции, ни точных знаний, но интуиция прекрасного на страже. Где мои университетские двадцать лет: сидеть бы со словарями, справочниками и географическими картами и разматывать эти кроссворды и ребусы. Какое  испытываешь изумительное волнение, когда из слов вынимаешь замысел. Так опадает пересохшая глина с ещё горячей отливки. Спадает, а дальше – ликующая бронза!

                                                            Сергей ЕСИН

 

ПУШКИН

Статнее плеч энгадинской зарницы,

Светлицы панской чище и белей

Строка шипит Медузой, брызжет в лица

Наследием державных русских дней.

 

Менандров шанс полуденных находок

И мандрагоры молиевый крик,

Кудрявых бестий эхо тайных сходок,

Родивших строгой ясности язык –

 

Всё ты впитал, как древний лад музыки,

Притопнул аппенинским каблучком,

Оракулом дельфийского владыки

Означил бездну язвенным стихом.

 

И вот уж мчит поэму, млея в яри,

Коньком пронизав песнопенный грай,

Средь рифов рифм, перстов рифейской крали

Полоньевны, открывшей ножки край.

Сильс-Мария

 

ПЕВЦУ БЕРЁЗОВОЙ ДУБРАВЫ

Певец берёзовой дубравы,

Исчадье дивное небес,

Тобой горжусь, арап, но право,

Какой тебя попутал бес

 

На лесть пупырчатой берёзе!

Облечь её в дубравы стать –

Как если бы пошлейшей прозе

В полон отдать вакхантов рать.

Базель

 

СОВЕТ БОГАМ

Молчать и плакать, плакать и молчать –

Офелии плывучие повадки

Я перенял с крещеньем. Благодать!

И верю, вот проходит без оглядки

 

Пчелиных душ предтечей ровный ряд,

Шуршат пред Персефоной медуницы,

Словно средь сот сухих верша обряд

Безмолвного приветствия Денницы.

 

Примерю их воинственный наряд,

Крылом взмахну и – влажного Тартара

Я ускользну: так ларва-шелкопряд

Бросает нить и, тщась избегнуть кары,

 

Антестeриона празднует расцвет

Безумьем, буйством, кражею пыльцы!

По вере воздавать – такой совет

Я Вам даю, Элойхимы-Отцы.

Санкт-Мориц

 

ЛЕСБОС В ПАРИЖЕ

Полощет плющ решётчатой ограды

Тень бахромы безумья моего.

Змеится всласть: ему-то ничего

Уж не отнять от медвяной услады,

 

С ней сладу нет; и купол Буги-Вуги

Зло воспарит над сизостью Парижа,

Чей камень от потуги

Восковой  кровоточит, как грыжа,

 

Пред рекой, предрекши нож,

Наркоз, хирурга... «Что ж,

Мне помирать не лень!» – морочит люто

Лютеция французов-лилипутов,

 

Что сгрудившись гулящею толпой

Шугают Гулливеров: «Гули-Гули!»,

Иль вознесясь на Эйфеля ходули

Европу топчут девою стальной.

Париж

 

ЭТЮД

«Взять огненный разрыв японских тополей,

Нарезавших эмаль и студень горних пашен...» –

Нашёптывает ярость. И ей-ей,

Совет мне сей по вкусу. Бесшабашен

 

Свихнувшийся мальчонка-музагет!

Что ж, выжму я горючее причастье

Из кроны обагрённой – как напасти

Из пасти вельзевуловой на свет.

 

И голоднее бирюка сетчатка

Уж гложет колкий пламень в отпечатках

Зачатков искр молота-Мьёллнир.

Их уведу сквозь смерть в пушинку-мир,

 

Что зацепился за мою ресницу,

И в ритм трепещет ей, как волкодав.

А тополиных глав палёный сплав

Уж затопил мне вещие зеницы.

Стокгольм

 

УТРО ЗАРАТУСТРЫ

Октябрь золотом струится между пальцев

Червонной жатвою, дождавшейся пера,

Наружу рвущейся, как варвары с утра

На копья смерторадостных данайцев.

 

Я будто царь-злодей да чудотворства раб,

С пактоловой косы сбирающий каменья...

Тю-ю... самородки! И утроив рвенье,

Голоднейший тиран свой множит сыпкий скарб.

 

Осенний Люцифер, приди в мои объятья!

И сиганув сквозь рай, я Солнцу младший сын:

Покамест жизнь не требует причин,

Мой жреческий восторг – разумности проклятье!

Великие курганы Уппсалы

 

ОСЬ ЗЕМЛИ

Здесь холодно! Прекрасная чухонка,

Я счастлив и с тобой, и под тобой.

Гурьбой хмелеют ночи, им вдогонку

Святой Январь ударился в запой.

 

Как вал калёный Калевалы –

Твоей родимой стороны,

Прибой балтийский тешит скалы

Предвестьем ритмики весны.

 

И каждое провьюженное эхо

Со смехом на нордических устах

Лишь продолженье пламенной утехи:

Вакханки тень волнует финский пах,

 

Толкая нас к ревнивой ворожбе!

В избе кондовой, средь усопших роз,

Асклепиад, Ад, жертвует Тебе,

Чтоб излечить планетный сколиоз.

Норрботтен

 

ПОРА МЕЖ ВОЛКА И КОНЯ

(Vargtimmen)

В сосновых стойлах аромат навоза

И терпкий столп медовых конских снов –

Сгущённый Логос временных основ,

Что царствует над дифирамбом прозы,

 

Всё здесь слилось средь табора брахманов

До анапеста жадных под хлыстом,

Да пряным пóтом пышущих потóм,

От бега и от грёз грядущих пьяных.

 

Ночь разогнала своры чванных еху,

Отныне каждый шорох – трубный глас!

Вот, кони, жёлто-жуткий волчий час –

Халкионический предтеча Бога смеха.

Великие курганы Уппсалы

 

ВОТАН

«Была Церера», говоришь? Тебе нет веры!

Почто цвести Церере на губах?

Нет! Будто плешь луной польщённой шхеры

Троится крик троянский на холмах

 

Моей Германии – придушенной менады,

Истлевшей как ферула в Божью ночь.

Не разгадать нордической шарады,

Не превозмочь веков, бредущих прочь.

 

Нет! На устах чуждоплемённых магов,

Исполненных пророчеств на заре,

Другой Всевышний расцветал, и шагом

Другой двурушник мерил в январе

 

Фарсахи промороженной Европы.

За ним вослед, как в омут с головой:

Я чую вас опять, святые тропы,

В ихорных лужах, с пурпурной травой.

Стокгольм

 

ПОВЕЧЕРИЕ

Сгустился день, и Слово смерти верно:

Рифмовано и нежно поутру,

Чтоб перенять зловещую игру

Расстриг-валов, безумствующих мерно,
 

Пока уходит плавно на покой

Царь-Гелий, мощь и благость воедино

Смешавши, растранжирив. Сам не свой

Скопец-Уран уже чернее сплина.

 

И, злобой прыща, восстаёт мой стих

Навстречу мраку, гуриям Корана,

Всем списанным у Нонна спьяну. Рано

Менад делить с Экстархом на двоих.

Ницца