Руслан СЕМЯШКИН. ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ – ЯВЛЕНИЕ УНИКАЛЬНОЕ. 85-летию гения русского балета

 

Руслан СЕМЯШКИН

ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ – ЯВЛЕНИЕ УНИКАЛЬНОЕ

85-летию гения русского балета

 

Владимира Васильева, встретившего 18 апреля свой 85-летний юбилей, справедливо и практически без оговорок называют первым танцовщиком XX века. И такая оценка его выдающегося хореографического таланта и мастерства давно разделяется не только профессиональными критиками, специализирующимися в данном виде искусства, но и многочисленными поклонниками творчества этого выдающегося русского артиста балета, живущими как в нашей стране, так и за рубежом.

Владимир Васильев – это явление. Явление уникальное, выдающееся и неповторимое. И прежде всего блестяще проявившее себя в танце. Потому-то во многих публикациях, рецензиях, книгах о нем и о русском балете в целом неизменно подчеркивалось, что талант Васильева огромен, безмерен, ярко индивидуален и не поддается каким-либо раз и навсегда сформулированным определениям. В нем удивительным образом проявляется беспредельная широта не только профессиональных возможностей танцовщика, но и особый взгляд тонкого художника, творившего на сцене не по ранее выписанным шаблонам, пускай и принадлежавшим самым выдающимся постановщикам, а по зову души, по мысленному восприятию той или иной роли. Роли, которую следовало не просто сыграть, а прожить на сцене. И прожить так, чтобы зритель поверил, прочувствовал, вдохновился, стал сопереживать, мечтать, грезить… Чтобы зритель не мог уже оторваться от феерии танца, от головокружительных движений, полетов, грации, от самой волшебной атмосферы чуда.

Дарование танцовщика в Васильеве всегда проявлялось исключительно своеобразно и красочно, даже тогда, когда приходилось исполнять трагедийные роли. Несомненный его талант был заметен всем: и коллегам-танцовщикам, и хореографам, режиссерам, балетмейстерам, критикам-балетоведам, и зрителям, полюбившим искусство Васильева с самых первых его выходов в конце пятидесятых годов прошлого столетия на сцену Большого театра Союза ССР.

Васильев, без сомнения, в истории отечественного балета стал одним из самых ярких и непревзойденных танцовщиков, которому были подвластны любые, даже самые сложные и оригинальные роли, давно ставшие достоянием русского национального балета – самого лучшего, содержательного и красочного в мире. Воистину незабываемы его лирический поэт древнего Востока Меджнун, вождь восставших рабов древнего Рима Спартак, испанский простолюдин Базиль и уральский камнерез Данила, властный и мстительный Иван Грозный, неистребимый мечтатель Икар, сказочные Щелкунчик и Иванушка, шекспировские Ромео и Макбет, Ромео Сергея Прокофьева и Гектора Берлиоза, любимец русского ярморочного балагана Петрушка Фокина и Бежара, современник артиста Сергей, строивший электростанцию на Ангаре…

И при этом Васильев буквально вживался в эти образы и сопереживал каждому своему герою с такой личной силой и духовной мощью, какие доступны лишь по-настоящему великому актеру драматической сцены. Потому-то виртуозность танца Васильева, его манера, стиль, грация становились как бы производными от сценических героев, в которых танцовщик старался выделять все самое лучшее. И прежде всего пафос жизнелюбия и жизнестойкости, всецело по жизни свойственные и самому Васильеву, человеку в повседневной жизни скромному, непритязательному, но чрезвычайно талантливому, музыкальному, буквально живущему в беспредельном мире искусства. А искусство, как утверждал Александр Блок, «рождается из вечного взаимодействия двух музык – музыки творческой личности и музыки, которая звучит в глубине народной души, души масс». Собственно, от слияния этих двух в общем нерасторжимых музык и расцвел великий талант Васильева, который справедливо считается национальным достоянием России. Тем культурным и бесценным достоянием, которое могло появиться только в нашей музыкальной и чрезвычайно богатой на подлинные таланты огромной стране…

Крупный русский советский артист балета и балетмейстер Федор Лопухов, подчеркивавший принципиальную новизну творчества Васильева, подразумевая при сем всеохватность таланта танцовщика как явления самобытного и современного, в начале семидесятых годов писал: «Его талант самобытный и, главное, современно русский. Я хорошо знаю многих танцовщиц и танцовщиков и с большой уверенностью могу определить их амплуа. А вот относительно Васильева я задумываюсь… Дарование Васильева выше и оригинальнее иных талантов прошлого». Также старейшина советских балетмейстеров выскажет и такую оценку: «Трагедия, драма, лирическая поэма, комедия – все подвластно Васильеву… Такого огромного диапазона возможностей у его предшественников не было… Васильев нравится потому, что от роли к роли изменяется, принимает все новые и новые обличья».

Сила сценического перевоплощения у Васильева была практически неограниченной. Тут же отметим, что актерские способности у него проявятся ранее, чем танцевальные. Так на одном из выпускных спектаклей семнадцатилетним юношей он сыграет мрачного и мстительного ревнивца Джотто в одноактном балете Алексея Чичинадзе «Франческа да Римини» на музыку симфонической поэмы П.И. Чайковского. «Васильев был весь в черном с фиолетовым, – вспоминал известный советский и российский театральный режиссер, театровед, балетовед Борис Львов-Анохин, – его горящие глаза, бледное лицо под черным париком, зловещие цепкие движения сразу приковывали внимание. В нем чувствовалась трагическая одержимость, неотвратимость рока, фантастическое отношение к миссии мстителя». После премьеры этого спектакля, по воспоминаниям очевидцев, известный педагог по характерному танцу, профессор Тамара Ткаченко скажет: «Мы присутствуем при рождении гения».

«Никогда не завидовал ни одному танцовщику, – признается мастер в одном из относительно недавних интервью. – А вот быть лучшим хотел всегда, еще в школе точно знал: обязательно стану солистом Большого. Правда, не предполагал, что классическим танцовщиком, думал, мое амплуа – деми-характерные персонажи, я их обожал».

Вообще же карьеру профессионального танцовщика Васильев, по сути, начинал с партии Данилы из «Каменного цветка» Сергея Прокофьева. На сцене он тогда радостно открывал мир вокруг себя и стремился познать тайны искусства. Сам же образ вдохновенного мастера, живущего творчеством, окажется весьма созвучным молодому артисту. Герой Васильева фактически и воплотит светлую гармоничность первого спектакля выдающегося отечественного хореографа и балетмейстера Юрия Григоровича.

«Уже в процессе работы над спектаклем я полюбил дарование Васильева, его, я бы сказал, демократическую природу, раскрывшуюся в образе Данилы… С тех пор не было в театре, кажется, балетных премьер без участия Васильева», – скажет как-то в начале семидесятых годов Григорович. 

На сцене Большого театра, которую Васильев покидал лишь для выезда на гастроли, им будет создана удивительная и романтическая история. История индивидуального классического танца. История, которой нет и не может быть равных. Ну а то, что Васильев всегда был склонен к романтизму, отмечали и многие настоящие ценители русского советского балета. Так, к примеру, известный балетовед и историк балета, доктор искусствоведения Вера Красовская писала: «Васильев романтик не по эстетическим убеждениям только – он романтик по природе. Его герой с поистине романтической самоотдачей склоняется перед дамой сердца, будь то шальная девчонка Китри в «Дон-Кихоте» или пленница обычая Лейли из балета К. Голейзовского «Лейли и Меджнун». Он ведет своих героев с открытым забралом и навстречу любовным приключениям, и к поединку во имя взятого на себя долга».

Была у Владимира Викторовича и своя единственная, неповторимая, прекрасная дама сердца – Екатерина Максимова. Удивительная балерина, гордость русской советской школы, народная артистка СССР, лауреат многих премий, она являлась партнершей Васильева на сцене и лучшим другом по жизни, любимой супругой, с которой были прожиты лучшие, предельно насыщенные творчеством годы. К большому сожалению, 28 апреля 2009 года Екатерина Сергеевна переступила порог вечности…

Чем же покорял зрителя Васильев, только ли романтизмом своего танца? Нет, конечно, поскольку его танцы профессиональные критики уподобляли целой уникальной системе музыкально-поэтического многоголосия, в которой лейтмотивами проходили человечность, открытость, уязвимость. Именно благодаря этим составляющим он блестяще претворял народно-поэтическую философию мужественного, волевого восприятия современности с ее особым влечением к повышенной романтике и экспрессии. Но тут очевидно немаловажную роль играли и те образы, в которые следовало вживаться на сцене. И сила этих образов, создававшихся Васильевым, заключалась в первую очередь в их цельности. Ну а сама цельность подразумевала не только тщательную разработку конкретной роли, но и обязательную импровизацию, «непредсказуемость», позволявшие демонстрировать широту и полноту восприятия образа. Отсюда же формировалось внутреннее лирическое единство танцев Васильева, которое метафорически уподоблялось типу хореографического ариозо. И ариозность эта являлась сердцевиной художественного и пластического мышления артиста. Именно благодаря ей, перевоплощаясь в иной национальный тип, будь то одержимый музыкой Паганини или одержимый страстью Меджнун, юноша эпохи Возрождения или шотландский честолюбец Макбет, – Васильев при этом оставался русским по своему миропониманию. Русским по духу, по восприятию действительности, по жизни, наконец.

Да, Васильев всегда был и продолжает оставаться русским танцовщиком. Таким исключительно русским явлением, засверкавшим в свое время на лучших мировых сценах под флагом Советского Союза, его навсегда запомнили миллионы зарубежных зрителей, как, впрочем, и многие иностранные коллеги-артисты, восторженно отзывавшиеся о искусстве Владимира Викторовича. «Владимир Васильев – артист, про которого можно сказать, что он честен, искренен, скромен, – отмечала известная британская балерина Надя Нерина. – Ни одно движение не рассчитано у него на внешний эффект, все подчинено роли с самого первого появления. По драматической выразительности он напоминает Лоуренса Оливье».

Кого бы ни напоминал Васильев профессиональным артистам и простым зрителям во всем мире, боготворившим танцовщика, встречавшим его овациями, не скрывавшим своего восхищения от магии васильевского танца, еще раз подчеркнем, что Васильев с молодых лет был и продолжает оставаться патриотом своего Отечества, которое он не предал и не променял на заманчивые посулы о богатой и звездной жизни на Западе. Чего греха таить, ведь Васильеву и Максимовой, часто выступавшим за рубежом (впервые танцовщик побывал за границей в 1959 году, во время гастролей Большого театра в США), неоднократно предлагали остаться на Западе, стать «невозвращенцами». Сам же Владимир Викторович в большом интервью, приуроченном к его восьмидесятилетнему юбилею, об этих случаях «вербовки» скажет: «Да, нам с Катей начиная с шестидесятых годов много раз предлагали остаться… Намекали, что могли бы купить квартиры, дома, даже остров – все, что угодно. Но мы отвечали:

– Да, у нас нет замков и островов, тем не менее мы живем прекрасно. Потому что у нас все бесплатно. Мы получили бесплатное балетное образование, равного которого нет нигде. Благодаря школьным занятиям о культуре Франции или Италии знали больше, чем танцовщики из этих стран. Нас бесплатно лечат, бесплатно дают квартиры. Государство сделало нас такими, какими к вам приехали, – визитной карточкой своей страны. И мы у страны в долгу…

Мы очень любили родину, свое Щелыково, Кострому. Любили эти леса, эти реки, лучше которых нет в мире. И ни мне, ни Кате в голову не приходило, что, если бы уехали за рубеж, могли бы все это себе купить. А самое главное, что нас держало здесь, это наши близкие, огромное количество друзей, которых там, на Западе, точно не было бы…». 

Большая любовь станет спутницей Васильева по жизни. Любовь к Родине, к Екатерине Максимовой, к искусству, к профессии танцовщика. Эта совокупная, единая и нерасторжимая любовь и формировала в нем художника, непревзойденного художника танца (кстати, Владимир Викторович увлекается и живописью в ее самом прямом выражении, персональные выставки его картин проходили в Москве, Санкт-Петербурге, Перми), возвеличившего русский советский балет.

Для многих ценителей отечественного балета Васильев прежде всего отождествляется с образом Спартака. И это не случайно. Роль Спартака окажется для Владимира Викторовича по-настоящему звездной: «…меня часто ассоциируют именно с этой ролью, – признавался выдающийся танцовщик пять лет назад. – Наверное потому, что партия очень яркая, героическая. Но я строил ее постепенно. Первые года два меня захлестывали эмоции, на которые тратил слишком много сил. Понимание, как распределять и контролировать их, пришло позже. А вот у Мариса его Красс был сразу абсолютным попаданием в десятку. Наверное, ему было обидно, что не он Спартака танцует, ведь эту роль Лиепа уже исполнял на сцене Большого в другой постановке. И когда нам сказали, что Юрий Николаевич Григорович собирается ставить «Спартака», никто не сомневался: героем станет Марис. И я так думал. Но мэтр решил иначе и, как оказалось, попал в точку…».

Великий Григорович, к счастью, здравствующий и продолжающий ныне трудиться, все в своей выдающейся постановке «Спартака», осуществленной в 1968 году, решил гениально. «Главный конфликт балета, – отмечал крупнейший русский советский писатель, Георгий Марков, – столкновение идеи свободы и насилия получил ярчайшее воплощение в центральных персонажах – Спартаке и Марке Крассе. Если артисты Владимир Васильев и Михаил Лавровский создают, каждый по-своему, вдохновенный образ Спартака – легендарного героя, олицетворяющего собой благородное стремление к свободе, человечность и бесстрашие, то в изображении Мариса Лиепы Красс становится символом деспотизма и тирании. Спектакль «Спартак» раскрывает торжество идей гуманизма, пронизан пафосом жизнеутверждения».

В газете «Правда» опубликует постановление о присуждении Ленинских премий в области литературы, искусства и архитектуры 1970 года. В области театрального искусства этой высшей награды тогда удостоят весь основной творческий коллектив во главе с Григоровичем, создавший балетный спектакль «Спартак». При этом отметим, что Васильеву в тот незабываемый год едва исполнилось лишь тридцать, Лавровскому было двадцать восемь, Лиепа был чуть постарше, ему в апреле 1970 года было уже тридцать три… Это ли, уважаемый читатель, не яркий пример того, как Советская Россия на деле относилась к настоящим творцам, благодаря таланту и мастерству создававшим подлинные образцы нетленного искусства?

Что же отличало Спартака Васильева? В чем уникальность этой роли, не растерявшей своих художественных достоинств и по прошествии более полувека? Можно ответить просто: в блестящем и содержательном танце молодого и грациозного Васильева. И все же Спартак в его исполнении представал человеком огромного сердца, ставшим воином не по призванию, а по обстоятельствам. Но движим он был не только добротой и любовью, а и обстоятельствами, обязывавшими его к выполнению кровавого долга. При этом Спартак Васильева размышлял о неотвратимости борьбы и ее исхода в монологах, в которых танец становился нагляднее, чем самая патетическая речь. И именно танец передавал сомнения героя, а также и твердость его духа, и готовность пройти свой путь до конца. Тогда-то танцовщик буквально и забрасывал себя в воздух, сжимаясь там в комок, переворачиваясь, упруго вытягиваясь и стремительно поглощая пространство. Так, по существу, он выполнял немыслимо сложный гимнастический трюк. И в напряжении сил прекрасно тренированного тела виделось уже напряжение духа, взывавшего к отпущенному пределу. Но вот иссякало сопротивление Спартака, и он покорялся стихии, уносившей к подвигу. Васильев же с подкупающей простотой, задумчиво поднимал упавший плащ Спартака и брел, чертя его полотнищем кровавый след за собой… Средоточием идейного смысла всего произведения, думается, являлась фигура поверженного героя. И здесь Васильев добивался какого-то потрясающего эффекта, свойственного лишь его индивидуальному артистическому мастерству, благодаря которому мертвый Спартак, обмякший на руках воинов, тем не менее излучал свет. Тем самым торжествовала великая правда самого Спартака – бессмертного героя, стремившегося к всеобщей свободе и справедливости. 

Блестящей работой Васильева станет и его незабываемый Юноша в постановке выдающегося французского хореографа и балетмейстера Мориса Бежара «Петрушка». В ноябре 1977 года, через тринадцать сезонов после того, как Владимир Викторович станцевал в Большом театре фокинского Петрушку, Бежар специально для советского танцовщика осуществит свою версию этого известного шедевра Игоря Стравинского. 

Согласно предложенного французским постановщиком драматургического хода, на ярморочном гулянье появляется Юноша с друзьями. Толкаемый любопытством, он проникает в балаган Фокусника с зеркалами, попеременно примеряя маски мечтательного Пьеро, свирепого Арапа и кокетливой Коломбины. И Васильев удивительно точно пластически и психологически перевоплощался из легкомысленного, беззаботного Юноши в трагически взыскующего человека, в игрушку и паяца, судью и жертву – то в обезьяноподобного Арапа, то в бездушную кокетку Балерину, то в печально сломленного Петрушку. При сем мгновенные трансформации артиста были трудны еще и тем, что лицо танцовщика скрыто масками, а вот посадка головы, руки, то «струящиеся», то поникшие, то вызывающе дерзкие, да и сам рисунок танца передавали эти трансформации. Но в конечном итоге трагикомическому Юноше – Петрушке не суждено было миновать противоречий между действием и мыслью, поэзией и жизнью, потому-то так и драматичны в истолковании Васильева испытания двойниками зазеркалья. Впрочем, Юноша станет четче различать границы и градации света и тьмы, добра и эгоизма.

Васильеву всегда было свойственно браться за партии непростые, требовавшие сложных подходов как в танце, так и артистической передаче настроений героев. «Танцуя, – подчеркивал мастер, – я всегда как бы внутренне «пою» роль. Я должен четко знать, что я должен сказать каждым свои движением. И когда движение не иллюстрирует партитуру, а дополняет ее, тогда я считаю – образ «идет». И когда в давно знакомом спектакле находишь новую интонацию, неуловимое, новое движение, тогда я счастлив».

Такой творческий подход позволит Васильеву стать и постановщиком спектаклей, что убедительно говорило о расширении самих рамок его истового служения балетной сцене. «Постановки – они как дети, все любимые, – признается народный артист. – Да их все и не перечислишь. И классические «Щелкунчик», Дон-Кихот», «Жизель», «Лебединое озеро», и оригинальные «Ромео и Джульетта», «Анюта», «Икар», «Фрагменты одной биографии», «Эти чарующие звуки…», «Дом у дороги», «Блуждающие звезды». И оперы «Травиата» и «О Моцарт! Моцарт…». «Макбет» очень дорог, это единственный раз, когда с самого начала работал с композитором – Кириллом Молчановым. Больше такого не случилось. Из последних работ – Месса си минор Баха, о которой столько лет мечтал, и которая воплотилась на сцене Татарского оперного театра».

О каждой постановке Васильева, как и о его балетных партиях, следует рассуждать отдельно. Это ведь неповторимые образцы высокого хореографического искусства русского гения танца, способного чувствовать и воспринимать танцевальную природу и энергетику столь тонко, подробно, емко и профессионально, что, пожалуй, для Владимира Викторовича не может в этом деле быть каких-либо случайных нестыковок, противоречий и неизвестных сторон. И тем не менее, как художник, всецело отдававшийся своим творениям, полностью вживавшийся в их существо, он, как правило, никогда не получал полного удовлетворения от проделанной сценической работы. И танцы, и постановки ему казались в чем-то незавершенными, в них присутствовало что-то до конца нереализованное. «Сейчас мне кажется, что во всем, что мною сделано раньше, даже в самых удачных работах, были куски, которые теперь бы поменял», – скажет Васильев накануне своего прошлого большого юбилея.

Творческую взыскательность и требовательность Васильева можно только поприветствовать. Но, полагаю, ничего в сценической судьбе этого выдающегося танцовщика и режиссера менять не следует, даже если бы вопреки здравому смыслу, вдруг, словно в сказке, такая возможность и появилась. Хотя и не все гладко было у него на жизненном пути, а Владимир Викторович остается при сем оптимистом. Таким, каким и был прежде. Постоянство во всем – одна из отличительных черт Васильева, танцевальная карьера которого прервется для его многомилионной армии поклонников неожиданно.        

После почти тридцатилетней по-настоящему успешной артистической деятельности в Большом театре, в 1988 году Васильева и Максимову, а вместе с ними Майю Плисецкую и Мариса Лиепу, неожиданно отправят на пенсию. Свой последний классический балет паре предстояло станцевать в 1990 году в «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке. «Мне исполнилось пятьдесят, Кате, значит, пятьдесят один. И это была «Жизель», – вспомнит Васильев тридцать лет спустя.

Пройдет совсем немного времени и народного артиста, лауреата многих премий в 1995 году пригласят возглавить родной Большой театр, где он пять лет прослужит в должности художественного руководителя-директора.

Сложное это было время, однако Васильев стремился тогда прежде всего сохранить труппу и репертуар, что ему и удалось сделать. При нем также построят филиал и начнется реконструкция исторического здания. А перед уходом с этой должности (должность художественного руководителя-директора в 2000 году упразднят, как скажет впоследствии сам Васильев, «нет должности, значит, нет и человека, ее занимавшего»), с огромным успехом пройдут масштабные гастроли Большого театра в Великобритании и США, после чего в газетах напишут: «Слава Большого вернулась», «Большой по-прежнему Большой».

Жить в искусстве дано не каждому. Васильев же без него жить не может, а с высоты прожитых лет последние десятилетия он выступает и как хореограф-наставник. «Зная общее состояние хореографического искусства в разных городах, невольно задаюсь вопросом: какие времена для искусства хорошие, а какие – не очень, – отметит Васильев в 2012 году в выступлении, прозвучавшем в рамках проведения III Красноярского международного музыкального фестиваля стран Азиатско-Тихоокеанского региона, на котором он присутствовал в качестве почетного гостя. – Думаю, что у Искусства, когда оно пишется с большой буквы, легких времен не бывает. Пессимистические высказывания по этому поводу были испокон веков. И сейчас говорят: голосов нет, личностей в балете нет, в литературе тоже, в любом виде искусства…

Но средний уровень все-таки растет. Сегодня у нас есть возможность войти в интернет, мы все можем видеть, наблюдать, знать – а не как раньше, когда один человек едет на Запад, и он для нас уже мессия, он познал что-то новое, чего не видели мы. Но искусство – понятие элитарное. Оно не перерастает из количества в качество (хотя иногда бывает и наоборот). Вот и получается, что огромное количество специалистов среднего уровня не выявляет имен, которые потрясают и позволяют нам, профессионалам, в восторге забыть, чем мы занимаемся…

Когда я пришел в Большой театр в качестве художественного руководителя-директора, наша задача была объединить все цеха, потому что все было разобщено и разорвано. В одном, казалось бы, коллективе, было необыкновенное противоборство. Оркестр был поделен на «выездных» и «невыездных». В балете так было всегда, но у нашей балетной школы огромные традиции, наша школа образования. Балет всегда выживал и не скатывался вниз. Как и опера – тоже.

Я ничего не понимаю в политике, в экономике. Я просто занимаюсь своим делом. Если рамки профессии ставят меня в положение, когда остается узкий коридорчик, ищу пути, тропинки, которые выведут потом на широкую дорогу. Знаю одно – когда очень плохо становится в России, все начинают вспоминать про культуру. Именно она выручает нас в самые трудные времена. Культура – это объединение людей порядочных, творческих. Пока культура, искусство существуют, можно говорить, что у нас великая страна».

Владимир Викторович в действительности почти семь десятилетий занимается «своим делом». Любимым делом! И занимается искусно, филигранно, мастерски, с полной самоотдачей сил и времени, так, как только и может заниматься непревзойденный, неподражаемый, великий и простой, скромный и доброжелательный, мудрый и прозорливый, искренне верящий в великую силу искусства и в родную и прекрасную матушку-Россию, гений балета Владимир Васильев, чье нестареющее искусство, без сомнения, призвано жить в веках.