Екатерина ГРУШИХИНА
ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОЛНЦЕ
* * *
Это всего лишь солнце. Ласковое, большое.
Если оно в зените, значит не быть беде.
Так размышляли парни, в плавательных шортах,
И устремлялись в реку, шествовать по воде,
По золотым барашкам, по бирюзовой глади –
Знамо, апостол Пётр им помахал ключом.
– Как же светло, Серёга! Не отставай приятель!
– Вот чудеса – не ноет раненое плечо.
Пули умолкли – дуры. Зарубцевались раны.
Берег Донца садами райскими воспылал.
А в отраженье неба, на голубом экране,
Ровным шагают строем – души, а не тела.
УРОЧИЩЕ БАБИЙ ЯР
Есть в истории кровоточащий
Холокост – неизбывный кошмар.
Стало братской могилой урочище,
Стало воплем людским урочище
Под названием Бабий Яр.
Там, прошитая свастикой нечисть,
Сатане отдавала честь,
Густо пенится пиво в Баварии:
Водрузила щепотка тварей,
Над планетой фашистский крест.
По прошествии десятилетий
В том яру не смолкает гул –
Будто птички щебечут дети,
Убиенные на рассвете,
Ловят бабочек на лугу.
Отлетали от стоп сандалии,
Сарафаны сползали с плеч,
Обнажая бедра и талии.
И цеплялась за воздух Амалия,
Как хваталась за жизнь Амалия,
Заточённая в клети вечности!
Дева юная рыжеволосая –
Стебелёк на семи ветрах.
Кто ответит за рыжие косы,
За веснушек янтарную россыпь,
Кровью хлынувшую в овраг?
Погребённых несметные полчища
В том овраге – и мал, и стар,
Ведь у смерти нутро хохочущее.
Будет новый день, будет ночь еще –
Лишь бы только не Бабий Яр.
ЦЕНА ПОБЕДЫ
К 80-летию снятия блокады Ленинграда
Над Исаакиевским собором
Закрылись створки небесных врат.
Повис зловещей блокады хо́ррор,
И закрутился, кромсая город,
Нацистской мельницы коловрат.
Быть может – люди, скорее – тени,
Как сонмы ангелов вдоль Невы,
Бродили души в крестах нательных,
Ложились с голода, кто – вдоль стенок,
А кто – в колокольчики и ковыль.
Заклокотало предместье ада,
Художник фюрер – заправский бес,
Малюет руны своим солдатам.
Но сердце, блаженное, Ленинграда
Не вырвать ни Вермахту, ни SS.
Стать величавым, солнцевеликим
Не каждому городу дал Господь,
Блистать своим лучезарным ликом.
И под поминальные чаек крики,
Отдать за Победу и кровь, и плоть.
Оплакан слезами Невы и Мойки,
Людского страдания монолит,
О, Ленинград, тебе имя – стойкость.
Недаром Русь, словно Птица-тройка,
Над Невским, по-гоголевски, парит!
ПТИЦА-ТРОЙКА
Пробираешься к Богу болезнями, войнами, блокпостами,
Окропляешь бумагу стихами, корпишь над текстом –
Спрыгнет ангел Господень с небес и, взмахнув перстами,
Осенит промозглый ноябрь знаменьем крестным.
На Тверской бульвар огни снизошли с Парнаса,
Вот идешь, а вослед эпиграмму бросает Пушкин,
А по правую руку Герцен скандирует басом.
– Сколько лет на свете мне жить осталось?
Молчит кукушка.
На Тверском бульваре скамейки стоят рядами,
Кто на них не сиживал только за три столетья.
Алексей Максимович, слышу Ваш голос-пламень,
Буревестником гордо, я Вас заклинаю, рейте!
Упаси, Господь, от потопа, тюрьмы и глада.
В Петербурге, тем временем, всё и светлей, и лучше.
Николай Васильевич Гоголь, дыша на ладан,
Воскрешает из мёртвых, своих соплеменников, души.
Развязалась над Петербургом времени пуповина,
Птица-Тройка взмывает и имя – Святая Русь ей.
Прозорливый пиит, с головы капюшон откинув,
Светоносен стоит, а в руках – негорящая рукопись.
ДВАЖДЫ В РЕКУ НЕ ВОЙТИ
А високосный – не был високосным.
Вселенная разбрасывала косы
Своих воображаемых комет.
Смеялся ты, каналья и безбожник,
Над тем, как мир, на радугу похожий,
На тень твою отбрасывает свет.
То вусмерть зацелован фиолетом,
Живёхоньким идешь и неотпетым,
Вынашивая планов громадьё.
И тут же мир оранжево-пунцовый,
Зальёт глаза баллончиком перцовым,
Прощебетав лиричное «адьё».
Война, чума, эпоха революций –
Бельё времён осклизло от поллюций,
Необратимо разложился мозг
На атомы, на кванты, на нейтроны,
То эбола лютует, то корона,
То слышен посвист межпланетных розг.
Упасть и встать, полсотни раз отжаться,
И не на кого будто б обижаться –
Ты сам себе и понтий, и пилат.
Но этот мир, на радугу похожий,
Просачиваясь пулями под кожу,
Крошит самоуверенность в салат.
О, как же ты хотел отгородиться,
Заблюриться волшебною водицей,
Поддакивать заморскому айти.
А Родина предавших не прощает,
И выстроившись в очередь за щами
Поймешь, что дважды в реку не войти.
Сильная, уверенная рука у поэта Екатерины Грушихиной! Оптимизму и вере в "Птице-тройке" можно только по-хорошему позавидовать:
На Тверском бульваре скамейки стоят рядами,
Кто на них не сиживал только за три столетья.
Алексей Максимович, слышу Ваш голос-пламень,
Буревестником гордо, я Вас заклинаю, рейте!
Упаси, Господь, от потопа, тюрьмы и глада.
В Петербурге, тем временем, всё и светлей, и лучше.
Николай Васильевич Гоголь, дыша на ладан,
Воскрешает из мёртвых, своих соплеменников, души.
Развязалась над Петербургом времени пуповина,
Птица-Тройка взмывает и имя – Святая Русь ей.
Прозорливый пиит, с головы капюшон откинув,
Светоносен стоит, а в руках – негорящая рукопись.
И без розовых дамских очков итоговая констатация в стихотворении "Дважды в реку не войти":
Упасть и встать, полсотни раз отжаться,
И не на кого будто б обижаться –
Ты сам себе и понтий, и пилат.
Но этот мир, на радугу похожий,
Просачиваясь пулями под кожу,
Крошит самоуверенность в салат.
О, как же ты хотел отгородиться,
Заблюриться волшебною водицей,
Поддакивать заморскому айти.
А Родина предавших не прощает,
И выстроившись в очередь за щами
Поймешь, что дважды в реку не войти.