Татьяна ЯСНИКОВА. ЛЕТЕ НЕ ДО СНА. Рассказ

 

Татьяна ЯСНИКОВА

ЛЕТЕ НЕ ДО СНА

Рассказ

 

Ночью гул города не стихает, и то и дело врываются в него резкие всплески бешеных моторов мотоциклов и одиночных авто, водители которых воображают себя адскими гонщиками.

В летней духоте в открытое окно залетают шмели и осы. Окно выходит на затенение, создаваемое вислой кроной разросшейся березы. После полуночи начинается едва слышное движение речной прохлады, около двух становится тихо. Это перестал звучать автодром с визгом тормозов разгоняемых по кругу машин. Это наездились мнимые гонщики, уставшие бороться с необъятной, душащей их детские намерения тишиной.

Теперь не уснуть из-за недовольства мозга, перегруженного бесконечными уколами никчемных раздражителей.

Лета сидит на постели, и её длинные каштановые волосы ниспадают по спине серыми потоками водопада, тронутого свечением фонарей. Во дворе их достаточное количество, чтобы золотом заливать двор, озеленять серые кроны и травы внизу, пышно разросшуюся крапиву в соседстве полыней. Сине-серые глаза Леты пьёт темнота и печаль.

От городского чада Лета хотела уехать на пустующую дачу знакомых, но они не поняли её желания, выраженного через намёк. С ними в следующем разговоре Лета обозначила намёк появственней, но её не поняли всё равно. Оглушённые хаосом звуков люди воспринимают так мало тем! А еще они стараются оградить себя от многих забот и общений, оставляя их за пределами выживания, производственного и малосемейного.

У Леты есть родственники в деревне, где тишина. Однако эти родственники изолировались от общества десятилетия два назад. Если бы Лета попыталась заплатить им за то, чтобы у них пожить в тишине, это выглядело бы совсем нелепо, поскольку речь идёт о традиционной деревне. Её дети понастроили дома и отгородились от родителей, опасаясь всего, что не есть они сами.

 

Утром пришла и стала работать дорожная техника. Она сгребала старые асфальт и бордюры, расширяла пешеходный тротуар и качала из большого стального тулова струи осеменённой массы для роста газонной травы. Адский грохот стоял по всей длине улицы и уходил на её перпендикуляры.    

Пришли бордоволицые рабочие с совковыми лопатами для управления низвержениями горячего чёрного асфальта. Воздух пропитался едкими испарениями, липнущими внутрь рта, горла и лёгких. Потом сколько-то дней рабочих не было. Когда они вернулись, они принялись кромсать лафтаки нового асфальта, рыть новые траншеи, будто кто-то неожиданно указал им на забытый клад. Следом во дворах зажужжали сенокосилки, высокие травы с толстыми стеблями были скошены так, чтобы остриями торчали будылья, сама же неубранная кошенина стала гнить и покрываться плесенью.

Лете приснился стройный струйноволосый Эон. Он отражался в ней своими зеленоватыми быстрыми глазами, каждая клетка Летиного тела крошечными зеркальцами отражала загадочную тишину его эоний.

Лета решила поехать в степной санаторий. Там в глуши можно подлечить истыканный чем только ни попадя мозг. Однако теперь и Афину Палладу не взяли бы на отдых без санаторно-курортной карты. И Лета сквозь улицы и звуки громокипящих, скрежещущих, изрыгающих горячий асфальт машин, через их властвующие над умами людей сверкающие гудящие вонючие потоки отправилась в поликлинику. Благодаря отсутствию индивидуального подхода дело сделалось быстро, и через неделю она держала в руках карту с отличными анализами и исследованиями, говорящими, что ей нечего лечить. Однако на самом первом приеме девушка-терапевт, рассеянная из-за влюбленности в маммолога-юношу, занесла в медицинский паспорт Леты диагноз старухи-парки Шамкиной. Теперь за Летой значились энцефалопатия и полиартрит, и узнать, что это такое, ей не составило труда, пробежавшись пальцами по клавиатуре. На заключительном приеме эти Летины заболевания обнаружила в компьютере терапевт отдела диспансеризации, старушка восьмидесяти лет, благодаря крашению ею седых волос до сих пор не отправленная на заслуженный отдых. Обладающая богатым опытом, доверившись визуальному наблюдению, вносить энцефалопатию и полиартрит в карту Леты она не стала. Внесла с её слов бессонницу, а от себя, от души, добавила гипертонию.

Лета еще походила по улицам, поездила на так называемых маршрутках, подмела метлой цветочную пыльцу и пух тополей на доверенном ей Мойрами участке, сочинила письмо в галерею Тейт в Лондон, и в пыльном дребезжащем, но по замыслу создателей чистом и аккуратном, автобусе поехала в степной санаторий. Как раз накануне ей не уснулось, ночь она проворочалась так, что уже под утро вынуждено шарахнула по мозгу таблеткой дисаосонина.

Окружение Леты было дальним, как это есть теперь у большинства людей. Телефонные звонки, письма в мессенджерах и почте почти отменили живое общение. Дальним радиусом по чисто геометрическим причинам бывает охвачено гораздо больше точек, то есть, людей. Виртуальное межчеловеческое жужжание дополняет гул тяжёлой техники, шелест шин легковых авто.     

Дополним это сиренами скорых, с пандемийного года включаемых на повышенной громкости и звучащих независимо от того, нужно ли выразить просьбу другим машинам притормозить и пропустить, или же скорая просто мчится по пустому проулку и без причин для спешки. А есть ещё сирены полиции, дорожной инспекции. Сирены пожарников. Лете, которой нет ничего дороже тихоструйного журчание вод, тихих мыслей о струйноволосом Эоне, это всё не может нравиться.

Личного в Летиной жизни ничего нет. Мойры доставляют работу и некоторые средства к существованию. Нежный звон золотых и серебряных монет недоступен Лете. Сейчас она рада тому, что уже в автобусе и в дороге.

Огромные длинные фуры. Ради них на всём протяжении пути расширяют и укрепляют полотно. Пыль и скрежет наблюдаются не повсеместно, поскольку не набрать столько техники и, главное, людей, готовых гробить своё здоровье за высокую оплату труда. Железная дорога, такая удобная, с плавным скольжением колес вагонов по стальным рельсам, и бесшумной работой токоснимателей при невероятных ресурсах электрической энергии теперь не загружена. В фурах можно перевозить что угодно, как оказывается, даже вражеские дроны для развертывания атак в любом удалённом районе страны.

Легковые машины и пассажирские автобусы не везде могут обгонять фуры, а только там, где в их потоке есть разрыв. Сидя у окна, пыльного снаружи, Лета прикрывает глаза. Умозрением больше постигается огромность пространств, тогда как простое зрение ограничено линией горизонта. Там, за горизонтом, ждёт её быстроногий волевой Эон. Лета едет в том направлении, где он ждёт, но расстояние для них – непреодолимая преграда. Оно заколдовано. Оно пропускает фуры, но становится непроницаемым, непрозрачным для Эона и Леты. Лета не ощущает своего нахождения в автобусе. «Здесь и сейчас» – это вовсе не для неё, она – аллегория, символ, понятие, заключенное в сосуд женского тела, как заключены в берега реки, в кувшины слёзы.

Автобус тормозит у гигантского архитектурно-технологического образования. Огромная площадка подготовлена под заливку асфальтом, но техника для исполнения этого замысла отсутствует. Перед пассажирами вырастают несколько гладких ярко-жёлтых кубов и параллелепипедов с дверями и остеклёнными проёмами. Надписи чёрным рубленным шрифтом сообщают о наличии в одном из кубов бани, душа и туалета. В параллелепипеде гостиница, кафе и столовая, а дальше видны тумбы и куб заправки. В степи такой комплекс кажется космическим, потусторонним. Не в степи он гляделся бы так же, но, стеснённый окружающими строениями, утратил бы пафос.

Из душа вышел с мокрыми волосами большеглазый паренёк-дальнобойщик в комбинезоне. Стоит зной, раскалённая сухая жара, порывы ветра приносят запах цветочной пыльцы и пыли. Завиваются серые растрёпанные пылевые веретёна, словно из овечьей шести Мойры свивают кудель.

– Здесь у нас был край передового племенного овцеводства. Наш баран-меринос с весом сто шестьдесят кэгэ занял первое место на столичной выставке, – делится с пассажирами водитель. – Ничего, ничего от наших передовых колхозов не осталось. Вон – пыль клубится.

 

Они снова едут, и Лета снова, полузакрыв глаза, думает о далёком загадочном Эоне. И снова автобус трясётся на щебне, на грунте, подготовленном под заливку асфальтом и брошенном из-за нехватки людей и техники.

– Вон-вон санаторий, – остановившись на поселковой автостанции, подсказывает Лете водитель, степняк с бронзовым лицом и быстрым азиатскими раскосыми глазами. – За угол заверните, будут площадь и за ней зелёное здание.

Здание одноэтажное, деревянное, свежеокрашенное, старинное. Высокие потолки, покраска белой и голубой масляной эмалью. Такие медучреждения строили лет шестьдесят-семьдесят назад. Внутри прохладно и медленно. Заведующая сообщает Лете, что одноместных комнат у них нет, и её поселят с женщиной, заехавшей ранее. Лета еще раз сообщает, что хотела бы поселиться одна, но не находит пока понимания. Этот санаторий для обыкновенных людей, а не для таких, которые являются символами чего-либо.

– Все-все быстро на встречу с Героем России! – в санаторий из библиотеки прибегает девушка. – Все-все! Начало в четыре.

В посёлке гордятся свои героем и в восторге, что на их славной земле, где можно было вырастить необыкновенных мериносов, рождаются и герои. Список большой. Но из новых – первый. Этот человек – ветеринар и охотник, и он пошел на войну в сорок восемь лет. Сначала водителем на передовой он подвозил танкистов к танкам для ротации и обратно. Увидел, как тренируются снайперы, взял снайперскую винтовку, и из пяти выстрелов пять раз попал в яблочко. Взял винтовку потяжелее – тот же результат. И по всем видам стрельб тот же. Стали звать в снайперы – не пошёл. А пошел в разведку. Их группа погибла, а он остался жив в полном окружении врагов. Три месяца скрывался и отправлял разведданные. Зимой минус двадцать, – понял, каково бомжам в картонных ящиках жить. Дрон приносил скудную пищу. Вражеские птички – самое опасное. Надо замереть без признаков движения. И птичка улетит. Товарищ так вот замер и краем глаза увидел, что стоит на противопехотной мине. И все увидели. Птичка улетела. Он получил сильный дружеский пинок под зад. И успел кубарем слететь с мины. Опасность на каждом шагу. Но наш герой выжил. После награждения лично президентом, а там он был один солдат, остальные офицеры, получил отпуск домой на месяц. Своих едва увидел – везде зовут на встречи, чтобы он рассказал о боях. Жара. А он вынужден не снимать парадный китель с боевыми медалями и Звездой Героя. Завтра на паром и в Балаганск – пригласили дети. Говорит он речи очень рассудительно, спокойно, тихо, еле слышно. Так с детства привык, а на линии соприкосновения только так и можно. Боеприпасов навалом, проблем нет, а кормят плоховато. Птичка бросает поллитровую бутылку воды и галеты и улетает. А у укропов питание – во! Птичка кидает посылку, в ней три бутылки воды, три доширака. Консервы.

Лета фотографируется с Героем на память. Он плотный, широкий. А пока был в разведке, похудел на двадцать восемь килограммов. Лета тоже знаменитость. Во всем мире знают о Лете и её целебных летейских водах. Зачем она на здешние сероводородные приехала? Значит так надо. Лету приглашают на чаепитие с Героем, и она сидит с ним рядом. Все ему дают напутствия, и Лета важные советы. Герою осталась неделя до возвращения на передовую. Его чёрные азиатские глаза мудры и спокойны. Он хотел добираться из отпуска пассажирским самолетом, но придется военным – столько нужных грузов и подарков для бойцов собрали в районе, что получилась тонна. Вот и главный хирург приехала на встречу прямо после трехчасовой операции. Спасала парня, попавшего в автоаварию. Она привезла свой подарок – пакет ценных и редких медикаментов. Герой – её коллега, и раньше они всегда видели друг друга. Он очень добрый, спасал заболевших животных, зашивал им раны и делал операции. А решение стать бойцом принял, когда посёлком хоронили двухсотого. Тот погиб двадцатитрёхлетним, не успев создать семьи, оставить после себя сына.

Уезжая со встречи, Герой еще раз обнимается с Летой, теплее, чем в первый раз. Её советы понравились воину. Главное – не забывать родной язык, чтобы в тишине услышать спасительный голос родины и предков. Здешние жители – буряты-шаманисты. Наряду с духами они почитают Иисуса Христа, а православные почитают местных духов и брызгают им, когда нужно. И мечеть татарскую теперь построили, и татары тоже брызгают местным духам с большим уважением. С гораздо большим уважением, чем тогда, когда мечети здесь у них не было.

Лета возвращается в санаторий – это перейти дорогу через площадь. И устраивается в своей комнате. Она мечтает о сне и спокойной ночи. Когда не можешь уснуть в сотый раз за год, и в отчаянии принимаешь дисаосонин, то весь следующий день бывает испорчен. Но это лучше, чем если очередную ночь провести без сна вовсе.

Конечна, Летина соседка по комнате заняла лучшее место, прибыв первой. У неё даже есть пристенный светильник. Темнеет, соседка мгновенно засыпает и начинает похрапывать. Лета слушает шелест остывающих после зноя тополей и черемух, и впадает в дрёму. Тут громким всплеском раздается звонок телефона соседки «ТАРАМ-БАРАМ». Женщина просыпается и беседует с дочерью. «Мама, мама, – громко и капризно вопрошает та, ­– а где банные веники лежат?». Одиннадцать часов ночи. Лета про себя сердится, но шум листвы и мягкий пересвист дроздов снова зовут её ко сну. И тут снова гремит вопль телефона «ТАРАМ-БАРАМ». Лета возмущена. Она встаёт с постели и идёт к дежурной, и просит отдельную комнату. Отдельной комнаты нет. В три часа ночи, выпив последние две таблетки сатанина-дисаосонина, она забывается полусном.

Утром её поднимает громкое жужжание моторчика газонокосилки и запах его выхлопных газов, проникающие через москитную сетку. Лета, расстроенная и подавленно-нервная, всё делает на автомате. Умывается, чистит зубы, идёт в столовую. Ей попадаются цветы – скромные розоватые вьюнки, то там, то здесь украшающие травы. «Вот в чем проблема, –­ думает она, – в ночной темноте ничто не утешает. А утром этот милый вьюнок излучает покой и печаль».

Когда Лета возвращается с завтрака, вьюнки уже уничтожены газонокосилкой, растерзанные, виднеются в быстро вянущей на жаре кошенине. «Ваша соседка сейчас переселится в другую комнату, – сообщает Лете дежурная, – и вы будете жить, одна, как хотели». Лета безмерно благодарит её. Нет-нет, она не мизантропка, но ей хочется быть одной.

 

Новой, одинокой для каждого из них двоих, ночью Лета и Эон мысленно сливаются, на несколько мгновений забирая разум у миллиардов спящих и неспящих; процесс слияния требует поддержки сверхэнергией. Летин и Эона процесс действует на поглощение самого себя. На месте слияния вырастает скромный цветок. Он навсегда останется неизвестен ботанической науке, поскольку ботаники теперь встречаются даже реже, чем лани, – или не встречаются вовсе.

Драматичная ситуация вызывает ветер, тучи, дождь на несколько суток.

Как влаги заждались поля! Местные деревни и сёла счастливы. «Завтра Сурхарбан. Мы поедем на Сурхарбан, чтобы увидеть Героя России. Впервые за тысячу лет нашего праздника на Сурхарбане будет присутствовать такой почётный гость», – говорят степняки. Закат в полнеба необыкновенен – алый и трепещущий, он словно древнее знамя Гэсэра.