Владимир ЕВДОКИМОВ. ДИРЕКТОР СЦЕНЫ. Повесть

 

Владимир ЕВДОКИМОВ

ДИРЕКТОР СЦЕНЫ

Повесть

 

1.

Прохладно. Два широких зеркала, зацементированных в стены комнаты. Такие бывают в театрах. Одно – слева от обитой железом двери, другое – на стене рядом. Значит, за ним наблюдают. Сидит караульный и смотрит за тем, что делает задержанный. Или арестованный. Ну да, он же неизвестно кто. Поглядывает в комнату с тем, чтобы, если надо, вмешаться. И помочь? Что значит – помочь? Не дать самоубиться? Как? При нем брючный ремень, его можно привязать к решетке окна. Окно с молочно-белыми стеклами, решетка внутри – не открыть. Прутья миллиметров пять в сечении, но частые. Привязывай и вешайся. Стены покрыты штукатуркой, снизу синие, сверху беленые. Разбегайся – и лбом вперед.

Ему что же, дадут шанс? Пока повезло, он жив, а другие нет. Но если он еще жив, то, видимо, шанс дадут. Предложат подумать? О чем?

Проклятая казарма!

У стены, под зеркалом – длинная скамья со спинкой. Подушка. Рядом тумбочка. В углу – умывальник и унитаз. У другой стены стол с длинной столешницей, покрытой текстолитом. Под столом табуретка. Мерзкая табуретка, крашенная синей краской, со щелью посреди сиденья – чтобы легко брать рукой и переносить.

На столе – ноутбук, мышка на коврике. Провода. Настольная лампа. Буркацкий презрительно называл службу охраны Могильника «топтунами», а они оказались не такими. У них что-то сохранилось от истового порядка полувековой давности, а на это аккуратно наложилась компьютеризация объекта. И они проявили самостоятельность. Но почему?

Пару часов назад все шло как по маслу. Аврасин вслед за выброшенным рюкзаком высадился из вертолета – грамотно экипированный, готовый к любым неожиданностям, снаряжение проверено, здоровье в норме, настроение прекрасное – развернулся и стал смотреть, как вертолет, матово сияя голубым бортом, отходит в сторону от склона. Несколько секунд, и он возьмет курс на Ильинск-24. Там Буркацкий сообщит о нападении террористов командиру роты внешней охраны капитану Грязнову, даст команду оцепить место боевых действий, а затем выполнять указания Аврасина. Сам улетит на базу, где соберёт журналистскую группу, которая и высадится завтра в Ильинске-24. Конечно, в первую очередь Зою Гордееву из ТВД, она в схеме. Но это будет завтра. К тому времени Аврасин организует и сохранит на местности необходимую информацию. Времени мало, но долго ли ему?

Долго ли ему определить, систематизировать, составить информационную схему и выдать рекомендации? Недолго. Организовать живописную сцену проникновения террористов в охранную зону Могильника и их ликвидацию специальной группой под руководством Буркацкого, успевшую перехватить террористов на входе в ущелье в восьмом секторе. Тем более, что основное группой сделано. Трупы террористов имеются, расположены естественно. При них документы: Чагов, Буганов, Цховребов, Курбанов и Мукасев. Старший группы Чагов должен умереть на руках Аврасина, предварительно сообщив имя пособника террористов, иными словами, их прикрытия. В этом качестве определен командир роты внешней охраны Могильника капитан Грязнов. После этого он сам прибудет, узнав о нападении из беспорядочной стрельбы в восьмом секторе, а точно – из сообщения Буркацкого.

С охраной проблем не предвиделось – начальник внутренней охраны Могильника, майор Коробковский, в системе давно, все понял и смирился. Внешняя охрана на капитане Грязнове, так тот, как верный пес по приказу хозяина, готов ко всему. Его утром и ошеломить словами Чагова. В присутствии журналистов. Тем более что они давно записаны на диктофон. С паузами, с натужным придыханием. Как Буркацкий и требовал.

И начнут трясти охрану, и Грязнов получит свое, и Коробковский. Конечно, ураган, но служба охраны опасных объектов в России, оказывается, хромает и не обеспечивает их надежной защиты. Здесь есть над чем поработать. И не только самим, но и международным организациям – ООН, МАГАТЭ, ЕС, ВТО и им подобные. Другие сами подключатся. Выводы пойдут наверх и, через средства массовой информации, в стороны. Зоя Гордеева из ТВД – это, конечно, хорошо, но, может быть, Валерия Дмитриева подтянется – проверенные тетки, дело знают.

А не заладилось: не успел вертолет развернуться, как откуда-то снизу, из густых кустов, двинулась к нему белая шипящая полоса, воткнулась в борт, сразу полыхнувший желтым пламенем, и на глазах чернеющая желто-голубая груда металла и пластика с грохотом упала на землю. А вместе с ней Буркацкий, исполнитель Романтеев и исполнитель Федянин. И неизвестный Аврасину пилот Манучарянц. Ярко пылающий, неподвижный костер в пасмурном воздухе завершающегося дня. Тяжелый и едкий запах горящей краски и пластика.

Аврасин к этому оказался не готов, но почему оцепенел? А потому, что животную радость ощутил: как же, не уступил Буркацкому и не остался в вертолете! Тот неожиданно сам пожелал заняться мизансценой, что-то, может быть, и почувствовал, но Аврасин проявил твердость и не уступил! Да и не настаивал Буркацкий, так, задумчиво предложил, нетвердо. И вот результат – Аврасин жив, а Буркацкий нет! Потому замешкался, и вырубили его, как начинающего, и в себя он пришел только в комнате, лежа на длинной широкой скамье, с подушкой под головой

Тело казалось непослушным, дыхание резким, Аврасина трясло, время от времени он непроизвольно дергался. Сначала он оглядывался, только шевеля головой, потом поднялся и сел. Ему стало страшно, но он заставил себя дышать и так немного справился со страхом. Что дальше?

И сразу к нему уверенно вошли двое крепких, короткостриженых бойца в синем камуфляже. Один аккуратно поставил на тумбочку большую кружку с кофе и тарелку с двумя бутербродами. С сыром. Добавил пепельницу с лежащими в ней красно-белой пачкой сигарет CAMEL и зажигалкой. Второй, у которого оказался шприц в руке, предложил лечь на живот и заголить ягодицу. Вежливо добавил:

– Вы должны быть в хорошей форме.

Аврасин спорить не стал, получил укол, отметил про себя его легкость, а когда солдаты ушли, стал жадно глотать кофе. Кофе был то ли ржаной, то ли ячменный, в меру сладкий, но главное – горячий и густой. Дышать от него стало легче, и тряска медленно затихала.

Когда он допил кофе, в комнату вошел капитан Грязнов.

Портрет его Аврасин видел в личном деле – глубоко сидящие глаза, выдающиеся скулы, твердый подбородок, сморщенный лоб – типичный вояка, службист, исполнительный, сдержанный. И наяву Грязнов был точно таким, только он уже другой был, Грязнов, уверенный и спокойный. И скулы казались меньше, а глаза не серые, а зеленоватые. Шатен, но с сединой. А еще – волевой, решительный, спокойный, умный. Да, у него были умные глаза. На фотографии – неумные. Он тупой совсем был на фотографии.

Грязнов придвинул себе табурет из-под стола, сел на него лицом к Аврасину и заговорил:

– Аврасин, Станислав Павлович. Руководитель спецгруппы информационного обеспечения событий. Так сказать, режиссер группы информации. Так вас называют. Вы умеете делать все – украсть, подставить, ошельмовать, убить, взорвать, прославить… Сейчас ваша задача – объяснить своей постановкой всему миру, что охрана Могильника со своими обязанностями не справляется. Что ураган, из тех, которые бывают здесь в это время года, привел её, так сказать, в замешательство, и сквозь нее едва не прорвалась группа боевиков с целью осуществления террористического акта… – Грязнов сделал паузу, внимательно посмотрел в глаза Аврасину, продолжил: – При котором возможно радиоактивное загрязнение прилегающей территории, а также, при определенных условиях, и территории сопредельного государства. А Зоя Гордеева, корреспондент ТВД и по совместительству, как я понимаю, ваша коллега, уже оповестила мир о том, что в районе Ильинска-24, возможно, произошел выброс радиоактивных материалов – отходов производства редкоземельных металлов. Глупость, конечно, так сказать, бред очевидный, но ведь сказано? Почему вы не доверили эту новость Валерии Дмитриевой? Тоже, видимо, ваша. Она, конечно, такая же, вдобавок, матерщинница, но вроде умнее. Если, конечно, можно говорить о каком-то уме, сравнивая этих, так сказать, милых дам.

– С чего вы это решили, что Гордеева и Дмитриева наши? Что это значит – ваши? – спросил Аврасин.

Осведомленность Грязнова его не удивляла, нет, Грязнов, как и все телезрители, вполне мог знать и Дмитриеву, и Гордееву. Наверняка его караульные телевизор смотрят, что им еще делать? И он туда же заглядывает. А вот голос Грязнова Аврасину не понравился – низкий, а слова звучали резко, отрывисто и каждое понятно.

– Если день за белых, день за красных, то это будет заметно. Люди не любят проституток, – пояснил Грязнов. – А вот если одна как бы за белых, а другая как бы за красных, условно, конечно, то это уже незаметно! Это уже получается, что у них как бы разные взгляды, хотя на самом деле взглядов у них нет. Вы спросите у них про взгляды, так они вас не поймут. Ваши – это значит, что они и вы заодно. Ваши отношения туманны, но туман у вас общий. И что-то мне подсказывает, не знаю, правда, что, но завтра Гордеева в этом тумане растворится, так сказать утухнет, а Дмитриева, наоборот, проявится, то есть разгорится. Но это, конечно, так, предположительно.

Аврасин молчал. Ему казалось, что сейчас, вот-вот что-то случится, и он, наконец, поймет, что происходит. Еще чуть-чуть. Но перед ним сидел капитан Грязнов и никакого понимания не приходило. Аврасин потянулся к сигаретам.

– Рано, – сказал Грязнов и, приподнявшись, отвесил Аврасину пощечину.

– Зачем? – зло спросил Аврасин.

– Вы силу хорошо понимаете. А обращаться ко мне надо по воинскому званию. Знаете, как они фиксируются на погонах? Знаете, что такое погоны? Что такое символ воинской чести?

– Вы, господин капитан, издеваетесь, да? Доложите обо мне по команде!

– Не знаю, как в вашем департаменте, Станислав Павлович, а у нас принято обращение «товарищ». Извольте обращаться по уставу. И встаньте. А то добавлю.

Терпеливо, как совсем чужому, как ребенку, не понимающему взрослых дел, но понимающему интонации голоса, разъяснял Грязнов, а вот что? Аккуратный, подтянутый, стрижка «полубокс», легкий запах туалетной воды…

Аврасин встал, расставил ноги на ширину плеч и сложил руки на животе.

– Если вы дорожите честью ваших погон, то как это совместить? С какой целью меня задержали? Вы обязаны обо мне сообщить, а вы, товарищ капитан, пользуясь моим зависимым положением, надо мной издеваетесь!

– Возле сбитого вертолета вы вздумали сопротивляться, вас немного помяли, и я помогаю вам прийти в себя. Ничего личного. Вы же этим, так сказать, афоризмом руководствуетесь в своих постановках? Вас же результат интересует?

– Мы руководствуемся необходимостью. Только и всего. Зачем вы сбили вертолет?

– А вы не поняли? – удивился Грязнов. – Ну, как же так? Вы никогда не задумывались над отношениями в среде людей? Вы не знаете, что разница между умом начальника и умом подчиненного должна быть не очень большой? Что большая разница опасна? Причем – двояко?

– Как это – двояко? И причем здесь ум?

Не понимал Аврасин такого поворота разговора. Кто такой Грязнов, чтобы у него речь текла плавно и понятно? Он должен говорить тупыми, рублеными фразами, он же военный – откуда у него нормальная речь?

– Во-первых – такое положение порождает у начальника чувство превосходства и лишает осторожности. Он становится самоуверенным. Во-вторых, начальнику отдавать распоряжения приходится так, чтобы подчиненные их понимали. И если разница умов большая, то придется начальнику своим умом опускаться на уровень подчиненного. Деградировать, так сказать. Вот вы и опустились. И обнаглели. Надо же – летают на вертолете в моей зоне охраны, да еще туда, куда хотят. У меня мышь не проскочит, а не то что вертолет! Трупы подвезли, стрельбу открыли – вам здесь что, полигон? Деградация, Станислав Павлович, порождает глупость. При этом деградация приобретается сознательно и целенаправленно. Это большая беда. Вот она с вами и случилась.

 

2.

Ничего, ну ничего не понимал Аврасин, и непонимание это росло и уже превратилось в недоумение. Страха не было, нет, он с ним справился, но недоумение нарастало и казалось хуже страха – что дальше? Он сидел на лавке строго, прямо, упираясь ладонями в её закругленные края. Тело все еще ныло, причем все, от макушки до пят, не мог Аврасин выделить что-то одно – да, его, действительно, хорошо помяли. Умело.

– Да вы вообще-то понимаете, что говорите? Товарищ капитан? Вы что, не понимаете того, что сделали? Вы же сбили вертолет, погибло четыре человека! Думаете, что это никому не интересно? Ведь придётся отвечать! Не боитесь?

– Если бы у вашей Гордеевой было только среднее образование, то она заявила хотя бы об отходах производства редких металлов, – неожиданно сказал Грязнов, закинул ногу на ногу и добавил: – Если бы она в школе хорошо успевала не по химии, а хотя бы по русскому языку.

Его мягкие высокие ботинки резко блестели, и Аврасин, взглянув на них, ненадолго успокоился. Легкость разошлась по телу. А зачем попусту волноваться? То, что Грязнов хочет, он скажет. Неприятное открытие его умного лица – вот что разозлило Аврасина, а не оплеуха. Вертолет не вернуть, ему о себе думать надо. А бред Гордеевой про редкоземельные металлы Аврасин сам слышал и не удивился – знал, как она говорит со зрителями. Она говорит, как мать грудничку – говорит и говорит. Дмитриева такая же. Неважно что, но чтобы интонация была доверительной и уверенной, а сочетание звуков приятным. Редкоземельные металлы и Могильник – это чушь, конечно, но она звучит.

– По принятой классификации в состав редких металлов входят и редкоземельные, и радиоактивные, и кое-что еще, – пояснил Грязнов. – Но у Гордеевой образование высшее и большой опыт деградации, поэтому ей кажется, что слово «редкоземельные» звучит внушительно, солиднее, чем «редкие». Она, произнося это слово, выглядит умно. Беда в вашем департаменте с женщинами.

– В нашем департаменте не женщины главное, а дело. А дело они делают. Вы будете обо мне докладывать?

Аврасину уже не хотелось вскрывать пачку, держать в пальцах сигарету, разминать её – так, для сосредоточения. Хотелось просто курить, хотя показывать это Грязнову он не собирался.

– Постановка информации – трудное дело, Станислав Павлович, – доверительно продолжил Грязнов и вежливо покачал головой. – Здесь нужен жёсткий режиссер. Такой, как Буркацкий. Или хотя бы как вы. Актеру, даже не подозревающему, что он актер, говорят – сядьте так, нет – так. Да. Возьмите в руки автомат. Хотите курить? Пожалуйста. И актер курит, готовя вещественное доказательство правдоподобности. А потом падает с пулей в голове. Автомат заряжают, террорист готов. Так? А другому, который видел, дадут другой автомат, покажут с вертолета, где патроны, высадят метрах в двухстах и скажут – это твой шанс. Добежишь – повоюешь, есть шанс остаться живым. Не добежишь – судьба такая. И он побежит, зарядит автомат и успеет пострелять, прежде чем отправится вслед за своим товарищем. Грохот, грязь, пыль, кровь, гарь… Надо иметь крепкие нервы и чувство запредельной вседозволенности, чтобы ставить такие спектакли.

Грязнов отечески улыбался, и получалось широко, искренне и приятно. Две вертикальные мужские морщины обозначились на щеках. Такие хороши у киноактёров, играющих героические роли в боевиках. И Грязнов, действительно, как киноактёр, хорошо отыграл паузу и продолжил:

– В немецком языке слову «режиссёр» соответствует слово «шпильляйтер» – руководитель игры. Вы таким себя, видимо, и сейчас считаете, так сказать, как будто все еще идет игра, а вы ею по-прежнему руководите. Зря. Сейчас вы ближе к французскому смыслу слова «режиссёр». Они говорят «реализатёр», то есть реализатор, это и без перевода ясно. Исполнитель, так сказать. – Грязнов вдруг оживился, взял с тумбочки пачку сигарет, показал её Аврасину. – Есть такая детская шутка, смотрите, мы последнюю букву, латинскую L, парой легких штрихов превращаем в русскую Ц. И мало того, что непонятное иностранное слово становится понятным, так мы еще и пол верблюда, изображенного на пачке, узнаем.

Покровительственный смех Грязнова – вот чего не хватало Аврасину, чтобы прийти в себя. Странно. Значит, Грязнов его лучше понимает, чем он сам. Получается, что он еще не готов к восприятию чего-то важного, и Грязнов ему помогает успокоиться. Чего же он хочет?

Снисходительно, уверенно посмеивался Грязнов, с каким-то даже любопытством:

– За это нас, русских, кстати, не очень-то в мире и любят. Так, походя, раздаем щелбаны, да ещё и отеческие, – кому ж это понравится? Тем более что они, наши друзья, так сказать, все воспринимают всерьез, а мы…

– Вы знаете языки?

– Откуда?

– А как же…

– В словарях посмотрел.

Грязнов снисходительно улыбнулся, а Аврасин замер и вытянул руки вдоль тела.

Это он здесь, в комнате, стоит? Он, ученик Буркацкого, специалист по информационным технологиям, умелый, везучий, перспективный? Он – один из лучших, если не самый лучший, но находится в комнате, а правильнее сказать в камере, и ждет решения Грязнова? Даст ему Грязнов шанс, и тогда он будет бороться за жизнь, а не даст – не будет? Черт знает что – как такое могло произойти? Да кто он такой, Грязнов? Строительной ротой с такой фамилией командовать, а не ротой охраны. Какой-то капитан и… И стоит ли ему, Аврасину, бороться за жизнь?

Потрясенный этой нелепой мыслью Аврасин повернулся и зашагал по комнате. Пусть смотрят на него в зеркала. Пусть удивляется Грязнов на табурете. Ничего в мире не изменится оттого, что его не станет. Вот, Буркацкого не стало – и ничего. Сколько сделал для этих красавиц с голубого экрана – и тишина. Сейчас не знают и потом не узнают. Кто такой Буркацкий? Ну, был такой, и что? Дмитриева обругает оператора и, кокетливо теребя косынку, проведет интервью с модным историком, Гордеева расскажет что-нибудь про далай-ламу и мигрантов. Всё.

С любопытством наблюдая за Аврасиным, Грязнов улыбался.

– Я не хочу с вами разговаривать, – твердо сказал Аврасин. – Доложите обо мне руководству.

– Будете упираться, Станислав Павлович, отправитесь на тот свет, – Грязнов указательным пальцем ткнул в сторону Аврасина. – А на этом останется ваш труп, расположенный таким образом, что любому станет ясно, что именно вы сбили вертолёт. Вы! Этим поступком вы, так сказать, предали товарищей и показали свое подлое нутро. Зачем вам такой расклад? А пока вы никого не предали, поэтому возьмите себя в руки и не сходите с ума.

Аврасин перестал ходить и решительно сел на скамью. Подумал и сказал:

– Я не схожу с ума. Я просто взволнован. Мне надо сосредоточиться. И вспомнить правду.

– А какую? – быстро спросил Грязнов.

– Гордеева просто дура, – ответил Аврасин. – Чего вам от меня надо?

– Вот и хорошо, – оживился Грязнов. – Хорошо, что вы приходите в себя. Я вот о чем. Ваш руководитель Буркацкий приказал вам долго жить. Ваши коллеги тоже. И они больше не живут. А вам как? Вы подумайте, ведь если бороться за жизнь, то тогда есть возможность узнать результат борьбы. Люди любопытны, как вы считаете?

Аврасин вдруг затрясся в нервическом припадке. Из глаз его сами собой покатились слезы. А Грязнов улыбался и кивал, как будто поведение Аврасина подтверждало его ожидания, и это было правильное, хорошее поведение.

– Не переживайте, это остаточное. Последствие инъекции. Лучше обратите внимание на то, что ваши товарищи погибли на боевом посту! Ушли в нижний мир, умножив, так сказать, славу вашего департамента. Вернее, вашей скромной, хотя и очень важной, группы информации. Сокращенно – ГИ. Да, а вы знаете, что такое «ги», Станислав Павлович? Нет? Это воинственный клич донских казаков. Да-да, тех самых. Конных, конечно. Кричать «ура» сподручно пехоте вообще, когда она бежит в атаку.

Оживившись, Грязнов стал сопровождать рассказ ручными жестами. Его ладони с растопыренными пальцами походили на пятиугольные штыки сапёрных лопаток:

– Когда солдат бежит в атаку, ему воздух нужен, он должен дышать энергично. Звук «а», конечно, сильный, но открытый, долго его не протянешь, приходится вдыхать, и опять – а-а-а! А вот звук «и» можно тянуть долго, и звучит он высоко, протяжно и зловеще. На скаку казак сливается с конем в единого кентавра, ему сильно дышать не надо, ему надо окаменеть для удара: пикой, саблей, неважно. Вот он и тянет – «ги-и-и-и!..». Страшно! Отсюда выражение «с гиканьем и свистом» – это про них, про казаков. Достойный пример, но вам, увы, неизвестный. – Грязнов глянул на часы, перестал улыбаться. – Ну, как вы? Еще не решили? Насчет жизни? Подумайте, время терпит, шанс у вас пока есть. Сумеете ли вы им воспользоваться... Через четверть часа я вернусь, продолжим. Можете курить.

Бодро поднявшись, он вышел. Чуть проскрипели ботинки.

Аврасин тупо смотрел перед собой.

По сценарию Буркацкого, Грязнов, отыграв роль исполнительного служаки, списывался Аврасиным на рассвете: самоубийство. А вот уже мертвому ему отводилась роль серьезнее – резидента террористов. Это, конечно, сильно: кто бы мог подумать, что раненый в скоротечном бою со спецгруппой Буркацкого руководитель преступной группировки террорист Чагов захочет искать спасения у командира роты охраны Могильника капитана Грязнова? Никто. Чагов, конечно, не дойдет, но показания дать успеет. Грязнова будут брать, он, как положено военному, застрелится.

Не получилось.

К пятерым террористам кавказской внешности добавились двое патрульных: бойцы внешней охраны, Зацепин и Долженков. Зачем, почему? Потому что нежданно-негаданно они явились во внутреннюю зону, их Коробковский встретил со своими, проследил, разоружил и доложил Буркацкому. Тут и началось! Вертолетом прибыли в Могильник, Буркацкий лично допрашивал патрульных и потерял самообладание, потому что никак не мог понять – зачем они пошли во внутреннюю зону? Их дело – внешняя зона по всему периметру. Но они пошли, пришли и увидели то, что там на самом деле происходит, а знать этого никому нельзя. Буркацкий в ярости застрелил Зацепина, стрелял в Долженкова, но потом поручил разбираться с ним Коробковскому и Аврасину, а сам с группой улетел раскладывать трупы террористов, к которым добавил труп Зацепина.

И пришлось вводить коррективы: ну кто как не бойцы охраны, а именно патруль внешней охраны, должен был встретить террористов и ценой своей жизни задержать до прибытия на вертолете спецгруппы? На фоне скрытого предательства командира внешней охраны Могильника капитана Грязнова, пособника террористов, это прозвучит сильно!

А Зоя Гордеева об этом с удовольствием объявит на всю страну. И посмотрит пронзительно. И шевельнется в кресле, чтобы телезрители обратили внимание на её пышную грудь. Кушает дама хорошо, у неё и живот толстый, но за столом на телеэкране не видно. А у Дмитриевой фигура макаронины, нос торчит и плечи накладные – для бодрости.

Грязнов прав – обе дуры.

Решившись, Аврасин взял пачку сигарет, распечатал её, удобно устроился на лавке, закурил. Ну да – пара штрихов, и уже не CAMEL, а САМЕЦ, Грязнов-то наблюдательный!

Пуская дым вверх, Аврасин, если о чем-то и думал, то вяло – ясно было однозначно: что-то он должен для Грязнова сделать, и тогда останется жив. А что? И почему Грязнов сразу не предложил ничего конкретного? Почему назвал режиссером? Ну, а если не сделает – отправится вслед за Буркацким. В качестве кого? Сбил вертолет? А не все ли равно тогда? В качестве кого погиб Буркацкий, это кому решать, не Грязнову же? Неужели ему, Аврасину? А что ж – что скажет Грязнов, то и будет внедрено. Похоже, что он все взял в свои руки. Теперь он режиссер. Руководитель игры и реализатор. Неужели Грязнов не боится? Странно. Простой охранник из захолустья, хорошее место, хорошая служба. Чего ж ему ещё? Ведь реализовать это – значит сначала тщательно продумать, потом организовать – пространство, людей, события. Продумать! А зачем? Правильно – должна быть цель! Что нужно этому капитану?

Пружинисто встав, Аврасин стал ходить по комнате. Руки по-прежнему мелко дрожали, но он это видел, когда подносил сигарету к губам. Времени, чтобы выжить, оставалось мало. Но чтобы выжить, необходимо было строго восстановить ход событий. Начиная с того момента, когда его нашли в Донских банях и прямо оттуда отвезли на аэродром. Экипировали только в Красноярске при пересадке на другой борт. Торопились так, что даже Буркацкий еле успел, благо все было уже подготовлено. Но прошел ураган, и на ожидание времени не оставил.

Впрочем, главное не это. Главное – информационная подоплека инцидента. Все же прекрасно сложилось! Группа террористов воспользовалась ураганом как благоприятным условием и сумела преодолеть внешний периметр охраны Могильника. Лишь решительные действия вовремя прибывшей на место спецгруппы Буркацкого смогли остановить её продвижение.

А где была охрана Могильника? Кто эти люди? Почему так получилось?

В сухом остатке – слабая надежность охраны опасных объектов в стране. Недостаточно продуманная логистика. Несовершенство технологических схем. Недооценка человеческого фактора. Уязвимость объектов. Необходимость усиления контроля, в том числе, международного.

Но то, что сообщил Коробковский о двоих патрульных, проникших во внутреннюю зону Могильника, привело Аврасина в такое состояние, будто он куда-то падает, а упасть не может. А Романтеев тупо молчал, чмокая толстыми губами. А Федянин и этого не делал. Они играли в шахматы и ни о чём не думали. Игра! Буркацкий рассвирепел и сорвался.

Что-то загудело в углу, над умывальником. Аврасин пригляделся – сигаретный дым медленно поплыл в забранное мелкой решеткой оконце вытяжки. Ну да, здесь все предусмотрено.

Проклятая казарма!

 

3.

Его обнаружат где-нибудь под обрывом, в ущелье. Как раз неподалеку от места высадки. Места его высадки и уничтожения вертолета, на котором он прилетел и который он якобы сбил. За каким лешим его понесло на склон, никто не узнает. Да и никому это не понадобится – придумают что-нибудь правдоподобное. А обрыв с содранной ураганом почвой будет создавать правдивый фон и красноречиво молчать.

Трупы террористов тоже будут молчать. Тупой, забитый капитан, равнение направо, так точно, есть, разрешите идти? Обормот, ботинок, откуда у него мозг? Почему у Романтеева все нормально – мозгов нет, а загребущие, ловкие руки есть? То есть были. Руки были. А мозгов, да, мозгов не было. А Федянин...

Аврасин ощутил спазм в горле, подышал носом, прошло. Сел. Встал. Натужно потянулся.

Зачем патрульные пошли во внутреннюю зону? Ну, зачем? Ведь предвидеть этого было нельзя! Ну, ураган. Но во внутреннюю зону-то зачем? Заграждения, сигнализация, осыпи. Склоны. Кустарник. Зона радиоактивного заражения, проход запрещен. А они не испугались. Почему? Что, у патрульных есть мозг? Они тут книжки, что ли, читают? И ведь надо же – оттуда, где застал ураган, двинулись не напрямик, через хребет, а отправились к ущелью! Подготовились! В двух местах можно пройти внутрь, только в двух. Официально – вдоль долины реки Кулешовки, но там железная дорога, шлюз, охрана, пароли. Там пройти нельзя – только специальные вагоны с так называемыми отходами производства редкоземельных металлов! Что, Гордеева не могла выучить какое-нибудь другое слово? Например, «витрификация»? Тоже хорошо звучит. Надёжно.

А может, она и права? Если копнут, можно будет уточнить. Могильник. Радиоактивные отходы. Остеклованные, в бочках. С перспективой организации глубинного геологического захоронения. Звучит?

Долженков вел себя дерзко, хотя на вопросы отвечал внятно, только никаких фамилий не называл. И говорил тихо. Смотрел исподлобья. Он полулежал на длинной и широкой доске. Сквозь повязку на голове проступала кровь. Еще была перебинтована правая рука, плечо и грудь – прямо поверх камуфляжа.

Зачем Коробковский так разместил патрульного? От страха? А отчего же ещё?

Аврасину наплевать было на подробности, которые выпытывал из Долженкова Коробковский: как поднялся по склону, как передвигался по вершинной поверхности, как миновал проволочное заграждение, но приходилось слушать. Патрульный интересовал Аврасина только с одной целью – выяснить, зачем он полез в Могильник. Если чье-то выполняет задание, пусть назовет имя, расскажет о задании. Если сам полез – то почему? Почему, черт возьми, боец охраны полез в хранилище радиоактивных отходов или редкоземельных металлов, ну, неважно, – почему полез на опасный и строго охраняемый объект?

Оказалось, что Долженков полез в Могильник сам. Вернее, они оба, Долженков и Зацепин, сами полезли в Могильник. Едва дал Коробковский Аврасину возможность с ним поговорить, едва Аврасин произнес вопрос, как патрульный медленно сказал:

– Сам.

– А зачем?

– Ситуация была...

Они, оказывается, поднялись по ущелью, там, где прошел ураган. «Удачно», – так сказал Долженков. Спустились внутрь Могильника. Никакой дополнительной радиации по сравнению с фоновой дозиметр у них не показывал.

– Откуда у тебя дозиметр? – кричал Коробковский.

– Купил, – удивился Долженков.

– А потом что было? – спросил Аврасин.

А потом эти следопыты вышли на хозяйственные блоки, засекли учебный корпус, увидели людей и скрытно направились к ним! Мерзавцы! Зачем пошли в Могильник?

Еле остановил Аврасин Коробковского – тот вел себя отчаянно, понимал, видимо, что такого промаха ему никто не простит. И выглядел нелепо – в черной форменной одежде, такой же, как у Аврасина, только в белой сорочке под низ. С галстуком! Они там, внутри, по-домашнему ходили.

Этих вполне по-домашнему одетых людей увидели внутри Могильника Зацепин и Долженков, заняли позицию в кустах и стали наблюдать. Их не сразу, но обнаружили, доложили Коробковскому, а тот дал команду «взять!». А сам вышел к патрульным, зубы заговаривать.

Считалось, что командир внутренней охраны должен иметь в придачу к знанию дела некоторый интеллект, а командиру внешней охраны он ни к чему. В целом, правильно считалось, но кто же так назначил, что Грязнов, оказывается, не то что обладает интеллектом, а просто умный человек? На фотографиях Коробковский умный, а Грязнов – пень. Только Коробковский – трус, а на фото этого не видно. И на фото Грязнова не видно, что он умный, а он-таки умный! Их по фотографии в личном деле на должности назначали?

Коробковский устроил истерику, пришлось Аврасину его удалять из помещения и беседовать самостоятельно. Боец Долженков, по определению Буркацкого обычная пешка, читал, оказывается, книжки. Но не комиксы, а научно-популярные. И в одной из них прочел о горных массивах в виде кольцевых горных хребтов. Или цирков. Иногда хребты эти высокие. Иногда в диаметре многокилометровые. Иногда их почти не видно, поскольку от времени они сильно разрушены. В мире их много – в Австралии, в Америке. И в Сибири хватает. Патрульный даже имена сибирских цирков называл – Дым, Гольный, Чегол. И конечно, Кулеш. И что в котловинах этих цирков всегда и везде разнообразные ландшафты, богатый спектр горных пород и минералов, пышная растительность – что травы, что кусты, что деревья. В том числе эндемики. Да, он так и сказал – эндемики! То есть растения, встречающиеся только здесь и нигде еще. Знает ли это слово Коробковский? Или Гордеева? Как же!

А потом Долженков объяснил главное – эти цирки представляют собой уникальное природное богатство, и использовать их можно только с целью добычи полезных ископаемых, правда, соблюдая меры охраны природы, а потом все тщательно рекультивировать. Он и это слово знал, и знал, что там, в цирках, бывает золото, хотя и немного. И платина. Но вернее будет создавать там заповедники или туристических объекты. Что-то вроде национальных парков. Создавать же там могильники радиоактивных отходов, то есть омертвить такую землю навсегда, невозможно. Даже если решения начнут принимать идиоты, то все равно невозможно, потому что это так очевидно, что идиот побоится умничать.

– Ну и что? – искренне удивился тогда Аврасин. – Что с того вам, патрульному?

– Просто хотел узнать, – ответил Долженков, – что там?

– А Зацепин?

– Тоже.

Аврасин не поверил, но другого ответа не добился.

Они просто хотели узнать! И всё?

Судьбу патрульного Долженкова решал вернувшийся Буркацкий, который тоже долго не верил. В конце концов приказал Коробковскому его ликвидировать и приготовить для размещения. Забрал Аврасина и полетели они в ущелье, доводить до ума мизансцену. Высадил Аврасина, тогда вертолет и был сбит...

Ногам оказалось прохладно – Аврасин ходил по комнате в носках. А не замечал. Ну вот, он приходит в себя, что-то чувствовать стал. Уже лучше. Почистив руками подошвы, Аврасин аккуратно надел ботинки, заправил в них брюки. У него обувь не хуже, чем у Грязнова, берцы, правда, короче. И что? Под обрывом его тело будет выглядеть живописно. Зритель стандартно подумает – когда был живой, то шнурки завязал на двойной бантик, теперь стал мёртвый, а шнурки от живого завязанными остались. Без цинизма нельзя, Буркацкий так и говорил: «Мы шахматисты, для нас люди как пешки». И где он теперь?

Старательно и шумно умывшись до пояса холодной водой, Аврасин встал напротив молочно-белого окна, обсыхая, и радостно замер: умыться холодной водой из-под крана оказалось наслаждением.

Второе место, где можно пройти в Могильник, – там, где восьмой сектор. Там ущелье, оттого высота этого кольцевого хребта здесь не двести метров, а девяносто. Там, правда, решетки, особая сигнализация изнутри, но они прошли! Получит, конечно, свое Коробковский, но эти пешки, Долженков и Зацепин, зачем все-таки пошли? Что-то искали? Ходили раньше? Проверяли? Неужели действительно желание что-то узнать может быть таким сильным, что толкнет на риск? Да ведь смертельный? Зацепин убит, Долженков – что с ним сделает, если уже не сделал взбесившийся Коробковский, Аврасин представлять не стал.

Вытянув вперед руки, он медленно, «пистолетом», сел. Сидел он на левой ноге, правая, вытянутая вперед, дрожала. Он поднялся и сел на правую – и левая дрожала. Его сильно помяли. Это бойцы охраны. Они вместе, им трудно бывает, они солидарны, войсковое товарищество есть, оно опасно. Стоп! Но откуда Грязнов узнал о том, что Зацепин убит, и Долженков, наверное, тоже?

Коробковский докладывал, что по внутреннему склону цирка Долженков и Зацепин съехали по осыпи, которую сами же и организовали, подорвав край гранатой! Откуда у них гранаты? Но Долженков подтвердил. Ничего не боялся? Глупый?

Ураган есть ураган. Страшная угроза амбарам, бочкам с остеклованными окислами. Сколько же чепухи нагородили про этот Могильник! Её и повторить-то дико! Впрочем, Гордеева с Дмитриевой повторят все, что хочешь, а остальные на слух воспримут как правду. Главное – доверительные интонации. Что и требуется по задумке режиссера. Как слово «режиссер» по-английски? Ах да – «продюсер». По-русски тоже – продюсер. Нет, продюсер – это производитель, изготовитель некоего продукта. Он, Аврасин, изготовитель информационного продукта. В этом качестве он и интересен Грязнову? Да, видимо, так!

Дрожь в руках унялась, дыхание наладилось. Только тяжесть в теле не проходила – будто его долго и упорно ломали. Его и ломали. Бойцы Грязнова. Вот он и приходит в себя.

Если Грязнов узнал о гибели Зацепина и о том, что Долженкова взяли, значит, он целенаправленно интересовался Могильником, сети, что называется, раскинул заранее. Он здесь не первый год, значит определил уязвимые места. Конечно, ущелье в первую очередь, это очевидно. А может быть, Грязнов и о походе патрульных знал? И руку к нему приложил? И не было ли там кого-то третьего, с кем Долженков держал связь? А как? Ведь вся связь полетела во время урагана, да и никаких средств связи у патрульных найдено не было.

Но Грязнов знал о том, что его бойцы прошли в Могильник и что они убиты, иначе – зачем ему сбивать вертолет? И люди его оперативно на месте оказались, и позиции подготовили. Сильно! А как ему теперь объяснять свои действия? А так: террористы напали на вертолет со спецгруппой, сбили его, а он, Грязнов, уничтожил террористов и спас одного из членов группы, Аврасина. И что? А то, что он откуда-то знал о цели прибытия Буркацкого! Может быть, он знал и о роли, которую ему определили? Это еще что такое? Кто-то еще вступил в игру? В качестве кого?

– Б-р-р – Аврасин прополоскал горло, вернулся к окну.

 

4.

Лязгнула дверь, вошел Грязнов, сел на табурет, пальцем показал Аврасину:

– Садитесь. Итак, Станислав Павлович, давайте приступать к делу. В себя вы еще не совсем пришли, и я вам сочувствую. Потерять боевых товарищей, с которыми вы не один год успешно управляли общественным мнением, тяжело. Тем более что шансов последовать за ними у вас предостаточно, а шансов не последовать всего один. Уговариваемся так. Или вы хотите жить и делаете то, что я вам скажу, причем грамотно, с энтузиазмом, так сказать, с огоньком. Или вы не хотите жить, и я удовлетворю ваше желание. Вы будете корчить из себя партизана и умрете с улыбкой на лице, так сказать.

– Вы не любите партизан?

– Напротив! – Грязнов возразил твердо, не задумываясь. – Это достойные люди! Это, как писал один из них, люди с чистой совестью. Вы же совести лишены, поэтому совсем не люди. Буркацкий отправился на тот свет из-за того, что много врал, да так, что заврался, а вранье свое покрывал чужими судьбами, которыми распоряжался, как пастух баранами. Он так привык. Разве так люди поступают? Когда нелюдь изображает из себя человека, то это и называется – корчить. Будете возражать? А, Станислав Павлович?

Аврасин промолчал. Потом потянулся за сигаретой.

Закурить он не успел – Грязнов, приподнявшись с табурета, ударил Аврасина по голове.

– У вас будет время. Сейчас вы, Станислав Павлович, должны отвечать на мои вопросы, а не задумчиво покуривать. – Грязнов положил ногу на ногу, обхватив колено руками. В свете ламп засверкали черным глянцем высокие ботинки. – Честно и полно. Так?

– Я считаю себя человеком, – угрюмо произнес Аврасин.

– А пятерых, похожих на кавказцев, которых вы расстреляли в восьмом секторе?

– Это сделал Буркацкий.

– Ну да, это не я, меня принудили, а я не хотел, не понимаю, как это получилось. Это сделали вы вместе – и вы, и Буркацкий и ваши подручные. Мясники. Но не это главное. Главное то, что вы их откуда-то вытащили, подготовили, обнадежили и, не моргнув глазом, отправили на убой. Как бычков по осени. Эти люди для вас, так сказать, совсем не люди.

– Это бандиты! Моральные уроды! Им не место на земле!

– Расстреляйте их открыто. Честно. Палач, выполняющий волю закона, прав. А вы – неправы. Вы сами преступники. Отвратительные – вы убиваете исподтишка, вы предатели. Нет ничего гаже предательства!

– У нас мораторий на смертную казнь.

Неожиданно Грязнов вскочил с табурета, даже подпрыгнул, встал перед Аврасиным, расставив ноги и заведя напряженные руки за спину. Он чуть наклонился и, сдерживаясь, продолжил:

– А это для вас не оправдание! Нельзя играть чужими жизнями. Использовать в темную людей, которые вам доверяют, нельзя! Какого черта вас сюда принесло? Да еще на комфортабельном вертолете! Вам пилота не жалко? Он один только человек, а вы? Какую игру затеяли? Наглецы! Это мой объект! Я тут отвечаю за все! Я! Вы понимаете смысл слова «ответственность»?

Аврасин молчал.

– Вы отправили кавказцев или тех, кого выдаете за кавказцев, по специальному маршруту. Объяснили, что в тайнике будет для них задание. И если они его выполнят, то будет им чистый паспорт любой страны СНГ и высокий гонорар на новую жизнь. Когда они соответственно экипировались и разместились в восьмом секторе, вы с Буркацким хладнокровно их ликвидировали. И, согласно вашему сценарию, Станислав Павлович, живописно расположили в виде пытавшихся прорваться в Могильник террористов, которых якобы и обезвредила ваша спецгруппа. Быстро и умело. При этом одного из них только подранили, для того чтобы он нашёл в себе силы и отправился в сторону Ильинска. Ему вы дали отдельное задание, он должен был сказать что-то новое, такое, за что вы его семье готовы были перевести много-много денег. Так вы ему, видимо, обещали. И я не сразу в этом разобрался. Потому что вы, хотя и нелюди, но хитрые. А кроме того, меня в первую очередь интересовали мои бойцы, а не ваши. Поэтому он и умер. Понятно, что вас это не волнует, правда? Он вам не нужен, его слова вам нужны. Которые он сказал. Или не сказал? Но я знаю наверняка, что он якобы шел в Ильинск, и видимо ко мне! Видимо я был вами назначен резидентом преступной террористической группировки, которую представлял выбранный вами кавказец! Я был звеном той зловещей цепи событий, которые готовы были обрушиться на Могильник – экологически крайне опасный объект! А вы, значит, герои спецгруппы, в корне пресекли эти события. Не безупречно несущая службу охрана Могильника, а вы! Кровавые гастролеры! Вы же свои театральные фантазии пытались превратить в действительность! Вы чужими жизнями жонглируете, как мячиками! Мерзавцы! И моя жизнь, Станислав Павлович, вам тоже была не нужна. Я тоже для вас бычок, которого ведут на убой. Вы личное дело посмотрели и решили, что Грязнов тупой служака, помех не создаст – интеллект не тот. Годится! Так?

Грязнов говорил зло, отрывисто. Потом замолчал, перевел дух, быстро успокоился. Он походил немного по комнате, к окну, к столу, к табурету. И неожиданно улыбнулся:

– Подонки!

– Вы не смеете, не смеете! – громко зашептал Аврасин. – Кто вы такой? Вы же капитан, вы же командир роты внешней охраны. Вы должны обо мне доложить! И все. Что вам надо? И нечего меня обрабатывать!

Тяжело дыша, Аврасин с ужасом и ненавистью смотрел на Грязнова, а тот на него – с любопытством.

– Вам тридцать лет! Вы капитан, и у вас никаких перспектив, – успокаиваясь, произнес Аврасин. – У вас даже своего угла нет! Пойдете на пенсию? В деревню Денисовку Липецкой области? Бычкам хвосты крутить? Батра-ак!

Аврасин решительно ухватился за край табуретки, поднялся, но тут же получил удар ногой в бок. Неловко согнувшись, он свалился на пол, а Грязнов стоял над ним, будто и не шевелился совсем:

– Какой вы дерзкий, Станислав Павлович! Прямо отважный! Надо же, ничего не боится! Трепещи, Грязнов! Вы глупы, Станислав Павлович, и дерзость ваша – от глупости. И я уже убедился, что с вами мне повезло. Буркацкий умен… был, но воображение у него давно угасло. Жил на прецедентах. Подручные ваши – тупые исполнители. Украсть так украсть, убить так убить. А у вас, Станислав Павлович, есть воображение, и вы глупы. Как это хорошо! Именно глупость в сочетании с воображением порождает хорошую осведомленность и умение излагать информацию гладко и приятно. Вставайте и больше не дергайтесь. Мне вы нужны именно в силу вашей глупости, сдобренной некоторым воображением на основе специального знания. Хотя я вас, так сказать, не неволю – выбирайте сами.

Грязнов сухо рассмеялся и добавил:

– О чем вы думали, хватаясь за табурет? Или этот глупый жест надо считать за ваш ответ? То есть вам жить не хочется?

Медленно поднявшись с пола, Аврасин осторожно сел на скамью.

– Ну?

– Хочется.

– Ну, тогда закуривайте. Ладно.

Закурив, Аврасин глубоко затянулся, закашлял.

– Готовы?

– Д-да. А к чему?

Аккуратно усевшись на табурет, Грязнов положил ногу на ногу, сложил ладони на колене. Вытяжка работала еле слышно, воздух в комнате был чистый, легкий запах табака ощущался, но был приятным. Никогда Аврасину не приходило в голову сделать из буквы L на сигаретной пачке букву Ц, а вот как Грязнов? Сам додумался или узнал? Что он знает про Могильник? От кого? Сам догадался? Как?

– Итак, Станислав Павлович, в районе Могильника, в котором, как сообщила Гордеева, расположены радиоактивные отходы производства редкоземельных металлов, то есть что-то непонятное и опасное как для людей, так и для окружающей среды, так? Хвостохранилище, амбары и прочая белиберда. И я не буду вдаваться в подробности и выяснять – как он называется на самом деле. Для меня это опасный охраняемый объект, а подробности пусть Гордеева и её друзья-репортеры выясняют. Так вот. В районе Могильника осень, непогода, ураган. Ильинск в постоянном напряжении. Железнодорожная станция, подсобные производства, пакгаузы. Туннели, подземные коммуникации, шлюз. По периметру Могильника одно за другим следуют нарушения ограждений, повреждения караульных дорожек, падают деревья, куда-то движутся звери – почти как в Америке. Слава богу, ураган прошел, жертв нет. Но некая, обладающая большими полномочиями группа информации крутится у восьмого сектора. На вертолете! Пропадают двое моих патрульных. Толковые, грамотные, ответственные. Я, Станислав Павлович, знаю своих бойцов всех! Это люди слова и дела! А в восьмом секторе вы устраиваете стрельбу. А я должен выполнять указания Буркацкого. Беспрекословно! А вы под его руководством ставите спектакль и убиваете там четверых человек! Но это же мой объект, я тут все держу даже не под контролем, а просто в руках! И у меня есть сведения о подозрительной возне во внутренней зоне Могильника. Я связываюсь с Коробковским, у него проблем нет, и мне волноваться нет смысла. Так он объясняет. Но разговор с ним мне не нравится, что-то он недоговаривает, а на вопрос о моих патрульных отвечает витиевато. А их самих – нет!

В это же время я с нарочитым, так сказать, опозданием узнаю о неожиданном прибытии в Ильинск вашей группы! И вы имеете право посещения внутренней зоны Могильника. Я не имею, а вы имеете! Надо же! Это значит, что вы знаете пароли и умеете пользоваться ими. Вы – это ваш руководитель Буркацкий и его зам Аврасин. Профессиональные лжецы!

– Но подождите, как вы связались…

– Вруны! Предатели, подонки, мерзавцы, подлецы и пакостники. Но считаетесь специалистами по дезинформационным технологиям. Официально, так сказать.

– По информационным.

– Какая разница? Информация и дезинформация – это просто, если по-русски говорить, одно и то же. Вы ни уха ни рыла не смыслите в технологиях хранения радиоактивных отходов! Или, как ляпнула Гордеева, отходов производства редкоземельных металлов. Назовите какой-нибудь редкоземельный металл? Что молчите? Плохо успевали по химии? Или вы устали? Принести кофе? Принесите! – скомандовал Грязнов и продолжил: – Вы не смыслите, а ваши распоряжения выполняет обслуживающая Могильник организация «Контрольный измеритель». И всячески демонстрирует лояльность. Это что еще такое?

Грязнов с интересом смотрел на Аврасина, будто удивлялся. Будто видел перед собой какое-то забавное чудо. И так разглядывал его, пока в комнату входил боец с кружкой кофе, пока ставил на тумбочку и уходил.

– Опять ячменный? – спросил Аврасин.

– Раскрыли стратегический склад советских времен, представляете? – Грязнов улыбнулся. – И этот кофейный напиток прекрасно сохранился! Называется «Новость». И патрульным нравится, особенно в такую погоду. А вам, я заметил, тоже? Не слышу ответа?

Аврасин кивнул.

– Не понял?

– Нравится. Товарищ капитан.

 

5.

Терпеливо подождав, пока Аврасин выпьет кофе, пока закурит и сделает несколько затяжек, Грязнов продолжил:

– Насчет того, что вы умрете с улыбкой на устах, Станислав Павлович, я пошутил. Грубый солдатский юмор, так сказать. Как можно угадать такие детали? Я только могу уверенно предсказать, как вы покинете нас и отправитесь на тот свет. Вы сделаете это легко. Повторюсь – ничего личного. Вам надо лишь принять решение об отправке и сообщить об этом мне. А вот будете ли вы при этом улыбаться, зависит от вас. Чужая душа – потемки.

– Господин капитан… – сглотнув сладкую слюну, спросил Аврасин.

– Товарищ, – перебил его Грязнов, – обращайтесь по уставу. Итак?

– Товарищ капитан! Вы же понимаете, что будет, когда наверху узнают о ваших действиях? Ведь здесь, в Ильинске, над вами есть начальники. Они уже знают о происшествии! Они с вас спросят! И вы не боитесь?

Грязнов расхохотался. Смех его показался Аврасину смехом сумасшедшего. А у Грязнова прояснилось лицо, и он с удовлетворением продолжил:

– Я в вас не ошибся. Вы действительно глупый. Вам даже в голову не приходит, что наверху содержание событий усвоят такое, какое я им организую и распишу. Масштаб определю, акценты расставлю, выделю героев, подведу к приемлемой перспективе. Они и сейчас наблюдают ситуацию, то есть, связываются со мной и слушают то, что я им скажу. Возможно, кто-то и усомнится, но, когда события разворачиваются логично и укладываются в привычную схему, – кто рискнет озвучить свои сомнения? Кстати, говоря «я», я имею в виду, так сказать, в первую очередь вас, Станислав Павлович! Понимаете меня? Стоп-стоп, что с вами? Быстро посмотрите в зеркало! Выполнять!

Автоматически повернув голову, Аврасин увидел в зеркале себя – крепкая, мужественная физиономия, прямой нос, слабо заметные скулы, глаза с прищуром, карие, большие уши… Только выглядел он сейчас донельзя глупо! Хоть и понял уже, что Грязнов хочет его использовать! Ну не в качестве же снайпера? Наверное, что-то с организацией информации? По прямому назначению?

– Вы запомните свое выражение лица сейчас, оно у вас образцово дурацкое, именно такое обожают начальники. Тогда они сами себе кажутся умнее.

Радостно улыбаясь, Грязнов внимательно смотрел на Аврасина. В его глазах светилось снисхождение и даже сочувствие...

Аврасин обиделся:

– Да что вы знаете про информационные технологии? Вы же нигде не учились этому! Училище, служба – что вы можете знать, господин… товарищ капитан? – Аврасин овладел собой, но остановиться не мог. – Чтобы во всём этом разбираться, необходимо учиться, практиковаться, менять ситуации, создавать обстановку, корректировать среду! Понимать принципы департамента! Людей надо знать, их типы, мотивы их поведения, слабости, уметь прогнозировать поступки… Да что я вам объясняю-то? В самом деле…

С досадой Аврасин как будто застыл и стал смотреть на стену мимо Грязнова. Стена была типично казарменная – синяя с белым. Это еще ничего, но какой-то шарм в ней был, складской, что ли, какой-то оттенок неприятный, нарочито-примитивный. Стена сарая – и то интереснее выглядит!

– А у нас есть еще время, Станислав Павлович, есть, потому я вас спрошу – вы что же, считаете, что, если вас где-то там чему-то учили, по порядку, день за днем: лекции, семинары, лабораторные занятия, и вы сдали зачеты, экзамены, практику прошли, так вы все и поняли? Так?

– А как иначе?

– Ну да. Иначе никак. Гордеева тоже училась вместе с вами? Дмитриева?

– Нет.

– Ну, значит, я не ошибся – вы их прикармливаете.

– Не понимаю я вас. Зачем вы всё это говорите?

– А вы попробуйте вникнуть…

– Зачем? Да, зачем? – Аврасин вскочил. – Что вы все вокруг да около? Что вам от меня надо?

– Садись! – скомандовал Грязнов.

Аврасин замер, зло посмотрел на Грязнова и опустился на скамью.

– Вы сказали о принципах департамента? Вы, конечно, ими овладели? А я думаю, что нет. Вы овладели технологиями, а не принципами. Как вас учили? Есть бюджет. От него кто-то, заинтересованный в своей и своего направления значимости, а значит, безбедного и уважительного существования, определил себе смету. В ней предусмотрено и обучение персонала. Организуются программы, курсы, семинары, проводятся летние школы. Чтобы учить курсантов или студентов, нужны преподаватели. Но преподаватели прежде должны показать себя, а как? Нагляднее всего – учебным пособием. Заметьте, Станислав Павлович, по своему предмету. Какие там, в учебном пособии, принципы? Там – хорошо прописанные технологии. Ну не инструкции, конечно, живее написано, но тем не менее. Каждый преподаватель пишет свое пособие. Книжку, то есть, со своей фамилией на титульном листе. А вы её штудируете. Их много, пособий, все для служебного пользования, все вы изучили, и думаете, что вникли в дело. А те, кто не изучил – не вник. Так?

– Именно так. Но я еще закурю.

– Курите, я заметил, что курение стимулирует у вас сосредоточенность. Вы вспомнили хоть один редкоземельный металл?

Аврасин с тревогой посмотрел на Грязнова:

– А причем здесь...

– Если будете говорить с либералом, то называйте европий, либералам нравится про Европу. А если будете говорить с патриотом, то называйте самарий, Самара – это родное слово. Это город такой на Волге есть, Самара.

Снисходительно, по-доброму смеялся Грязнов, а было ему всего тридцать лет, и Аврасин задумался. По-нынешнему тридцать лет – это совсем немного, молодой человек еще. А если по понятиям двадцатого века? Пожалуй, тоже… А девятнадцатого? Вот девятнадцатого! Грязнов был тридцатилетним зрелым мужчиной девятнадцатого века. Смех был, насмешки не было – добрый, но строгий дядюшка.

А Грязнов, снисходительно посмеиваясь, продолжил:

– Не все вы знаете, Станислав Павлович, не все. Вы Денисовку упомянули? Прелестная деревенька. А до революции называлась Дуроломовка. Мужики там такие жили. Дуроломы.

Он расхохотался – действительно, добрый дядюшка. Не выдержав, Аврасин улыбнулся.

Закуривая, он почему-то обратил внимание на то, что форма у него и Грязнова одинакового покроя, только у Грязнова – синий камуфляж. Он посмотрел в зеркало и увидел, что горящая сигарета вполне подходила к его тужурке, но к синему камуфляжу? Н-нет.

– Ну как, стимулирует? Я не ошибся? – спросил Грязнов.

– Стимулирует. Притом – запах. Чем вам не нравится мое образование? И откуда вы знаете, что я окончил?

– Совсем не знаю. – Грязнов сделал простоватое лицо и стал похож на фотографию в личном деле. – Но я знаю принципы, а вы – нет. Вместо них вы заучили множество технологий. Вы компьютер. Набираем в поисковой системе «Пятеро террористов кавказской внешности идут в Могильник» и получаем сколько-то вариантов. Выбираем и запускаем: находим пятерых подходящих по внешности людей, чем-то крепко повязанных, и гоним их в Ильинск-24 под видом кавказских террористов. Подключаем Гордееву. Летим сами. Все будто бы на мази. Так? И надо же – в Могильник проходят двое патрульных и что-то там, видимо, обнаруживают! Какая досада! Одного вы убиваете, другого раните, допрашиваете – вы, мерзавцы, где находитесь? Вы как себя ведёте? Вам что, и теперь непонятно, почему ваш красивый вертолет разрывается на куски? А? Как быть? Что написано в учебном пособии? Где подходящая технология? А – нету. Так сказать, увы. Идеи есть?

Аврасин молчал, с трудом сглатывая. Откуда Грязнов все знает? Что это такое вообще?

– Все осязаемо и материально, Станислав Павлович, – продолжил Грязнов, – и происходит лишь потому, что большинство людей ленивы и беспредельно доверчивы. Все видят, но верят не тому, что видят, а тому, что объясняют по телевизору. А что может в данный момент объяснить Дмитриева? Ничего. Почему? Потому что технологии нет. А её нет потому, что идей у вас нет. А идей нет, потому что принципы неизвестны. А принципы неизвестны, потому что вы их не изучали. Вы технологии изучали, потому что преподавателям так удобно.

– А вас принципам, что ли, учили? Где?

– Нигде. Принципам не учат. Я просто наблюдательный и даже, так сказать, пытливый. Кроме того, я читал книжки, написанные не преподавателями, а умными людьми. А вот уже те – да, те излагали принципы.

– Приведите пример.

– Это вы кому?

– Приведите пример, товарищ капитан.

– Пожалуйста. – С улыбкой посмотрев на Аврасина, Грязнов вытянул вперед ноги и скрестил их. – Раньше считали так – мир материален. Вот это принцип. И принципиальное положение бытия – материя может быть только в движении. Материя обязательно движется, без движения материи нет. А это движение есть направленный поток вещества, энергии и сведений. Вот вы и занимаетесь в своей группе информации направленным перемещением материи в виде сведений, совершенно, так сказать, не подозревая об этом. Тем более что в ваших учебных пособиях слово «сведения» отсутствует, а есть слово «информация»...

– А что, – вставил Аврасин, и даже усмехнулся, хотя и не хотел этого, – «информация» и «сведения» – это разные слова?

Разумеется! Слово «информация» в обыденное сознание было внедрено во второй половине двадцатого века. Ранее как раз пользовались словом «сведения». А разница есть. Информацию получают, распространяют, добывают, искажают и утаивают. А сведения нужно сведать. На что-то обратить внимание, сомнения ощутить. Задуматься и догадаться. Сообразить. Почувствовать и найти. Когда б вы понимали это! – Грязнов сочувственно посмотрел на Аврасина и вздохнул. – Но вы постоянно пользуетесь словом «информация» и стремитесь её получить в готовом виде. Париж – столица Франции, семью восемь – пятьдесят шесть, это стул – на нем сидят, и так далее. – Он вдруг просиял лицом и добавил: – Задняя часть дома с улицы не видна. Точно?

– Да зачем тут задняя часть дома?

– А затем, что это информация. Условно, один килобайт. Понимаете? Но сведений-то никаких. Очевидно же, что зад спереди не виден. А мы добавим наоборот – что со двора фасад дома незаметен. Тогда придётся плюсовать ещё один килобайт. Итого – два килобайта информации, а сведений по-прежнему никаких. Даже пшика нет. Зато есть чем отчитаться перед начальством – добыли два килобайта информации! И с чувством выполненного долга получить зарплату. А?.. И неплохую!

– Как же тогда средства массовой информации? Журналисты? Информаторы, носители информации, секретная информация, информационные агентства – вы таких слов не слыхали? А предмет такой в школе преподают, информатику?

– Предмет? – Грязнов оживился, хмыкнул, продолжил: – Объясняю предметно. Вы, может быть, и не читали, но наверняка слышали, что был такой французский писатель, Альфонс Доде. Он написал роман «Тартарен из Тараскона». Герой романа, трусливый провинциал, к тому же враль, для того чтобы казаться суровым решительным мужчиной, вообще, храбрецом, взял себе имя Тартарен. Вот вам информация. Усвой и читай дальше. Почему Тартарен – объяснений в романе нет, видимо, для французов это понятно. Для русских тоже, для вас, например, вы же получили информацию, чего ж еще? А для меня нет. Мне стало интересно, и я решил выяснить, то есть сведать – в чём тут дело? Посмотрел, как пишется по-французски, и оказалось, не «е», а «и», не Тартарен, а Тартарин. Переносим ударение и получаем слово «тартарин», что по-русски будет просто-напросто «татарин». Итого – не Тартарен из Тараскона, а Татарин из Тараскона.

– И что?

– Вот! Один килобайт я вам подарил. Хотите еще?

Чуть прижмурившись, Грязнов рассматривал Аврасина и улыбался. Он был похож на кота, который играется с мышкой, прежде чем её съесть. Только не ел, а что-то от неё хотел получить. И тогда есть не станет. Так понимал его Аврасин и не знал, что делать. Боль острыми иголками напоминала о себе по всему телу, но ощутимо ныло правое бедро – видимо, так, ударом в бедро, его и свалили там на склоне.

– О чём?

– О том же. Тараскон, это, если сказать по-русски, Тарасовка. Вот вам второй килобайт. И тогда Тартарен из Тараскона превращается в Татарина из Тарасовки.

– Так что из этого следует?

– Ну, это известный тезис, я потом выяснил. А что с ним делать? Не знаю. Баловство, конечно, но вот я вам подарил два килобайта информации и хорошую мысль для добычи дальнейших сведений, а вы сочли информацию законченной, понять не в состоянии и наивно требуете, чтобы я вам дал еще. А Дай, знаете, чем подавился?

– То есть какой Дай...

– Не знаете и не надо. А самому разобраться? Неинтересно?

– Для этого существуют аналитики.

– Верно. Таким аналитиком у вас и был Буркацкий, потому что он интенсивно приобретал опыт и складывал его в коллекцию технологий. У него была внушительная коллекция, но и только. Поэтому он и потерял самообладание, когда узнал, что патрульные пошли в Могильник: в его коллекции такого не было, ведь с точки зрения информации это невозможно! Буркацкий понимал информацию, но не понимал сведений, а они, сведения, развиваются. Сведения – это всегда действия: выведывать, проведать, отведать, заведовать, исповедать, заповедать... Впрочем, это для вас еще сложно.

– Вы откуда такой умный, товарищ капитан?

– Так из Денисовки, – рассмеялся Грязнов, – вы же знакомы с моим личным делом?

 

6.

После долгой паузы, неожиданно возникшей вслед за словами Грязнова о личном деле, во время которой тот внимательным взглядом хозяйственника разглядывал потолок комнаты, а Аврасин просто стоял и смотрел в стену, Грязнов неожиданно и явно нарочито оживился и спросил:

– А знаете, как будет слово «режиссер» по-итальянски? – подождал и сам же ответил: – «Региста». То есть – регистратор. Или кратко, по-музыкальному, регистр. Вот у баяна или аккордеона несколько регистров. И это ближе к вашему пониманию образования, только вместо технологий – регистры. И секретности никакой. Нажимаете регистр – и мелодия звучит так, нажимаете другой – эдак. А вы это регистрируете. То есть вы действуете как режиссер. Как регистратор факта, который есть. Например, как видеорегистратор в автомобиле.

– А вы? Что вы сведали? Про Могильник?

Услышав слово «режиссер», Аврасин вздрогнул и не сразу пришел в себя. Даже мурашки поползли к затылку. Кто сейчас перед ним? Аккуратный, решительный, уверенный и понимающий, что к чему? Откуда у него такое понимание?

– А вы молодец, усваиваете терминологию, – похвалил, улыбаясь, Грязнов. – Скажу прямо – для начала немного. Но главное есть. И нам с вами оно пригодится в ближайшие пять часов. Итак. Имеется кольцевой горный массив под названием Кулеш. Иначе – цирк. Вы садитесь, Станислав Павлович, а я, наоборот, буду ходить.

Аврасин сел. Уперев руки в колени, Грязнов поднялся и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате. Ладони он сомкнул высоко, выше поясницы, отчего плечи его развернулись и стали, как сообразил вдруг Аврасин, квадратными.

– Массив Кулеш. То есть, это горный хребет, в плане он представляет собой замкнутое кольцо. Даже немного овал. Относительная высота хребта под двести метров. Ну, где-то чуть меньше. Внешние склоны пологие, внутренние – крутые. Циркообразная эта структура имеет общий диаметр примерно восемь-девять километров. Это по внешнему краю. Ширина хребта до километра. Диаметр внутренней котловины – три-четыре километра. Котловина слабо наклонена к югу, туда же течет река Кулешовка. У нее есть несколько небольших притоков. На выходе из котловины она пересекает хребет в узком ущелье, в котором и установлен шлюз для пропуска вагонов. Ну, пусть это будут вагоны с радиоактивными отходами. Далее продолжает течь на юг. В котловине природа сохранилась в нетронутом виде. Там птиц много, сюда залетают. Крупных животных нет – иначе бы здесь появлялись. В общем – рай. В этом раю располагается якобы могильник радиоактивных отходов. Его обслуживает таинственное предприятие «Контрольный измеритель». Охрану Могильника осуществляет рота внешней охраны и особая рота внутренней. Подразделения между собой в контакт не входят. Только командиры. Внешняя охрана осуществляется по всему периметру горного хребта. Там дорога для патрульных машин, со стороны склона сплошная ограда, в отдельных местах усиленная. Для размещения людей, которые обслуживают Могильник, на выходе из него реки Кулешовки построен закрытый населенный пункт – поселок Ильинск-24. Он окружен проволочным заграждением. Попасть в Ильинск можно только через КПП по пропускам. Сотовая связь отсутствует, только АТС. Часовые – из роты внешней охраны. Полеты летательных аппаратов над Кулешом запрещены. Только вертолёт по особому разрешению. Всё остальное, вплоть до зондов и коптеров, будет немедленно уничтожено.

Стоя под окном, Грязнов рассказывал, как будто другу или сокамернику:

– Время от времени в Ильинск прибывают эшелоны с отходами. Они состоят из нескольких специальных вагонов. Вагоны белые, массивные. Они проходят через шлюз внутрь Могильника и через сутки возвращаются. Вот, пожалуй, все.

– И что вы хотите от меня? – освобождённо выкрикнул Аврасин. – Чтобы я полез внутрь вашего кольца? В этот самый Кулеш? И все узнал? А Коробковский чтобы меня застрелил?

Все, что сказал сейчас Грязнов, ничего особенного не составляло. И, если он этим гордится, то не так уж он и умен, каким показался от испуга. Естественного испуга, возникшего после гибели вертолета. Всего-то часа два назад.

– Рано вы, Станислав Павлович, рано, – удивился Грязнов. – Да, у меня пока нет точной информации о том, что происходит внутри. Но наблюдения у меня есть, и они позволили мне сделать вывод: Могильник – это не могильник. Там внутри, за кольцевым хребтом, в котловине цирка Кулеш, располагается объект, так сказать, иного назначения. Радиоактивных отходов там и в помине нет. Там чисто. Что туда привозят и что увозят? А главное, Станислав Павлович, кого туда привозят? Кого оттуда увозят? Кого и почему?

Вскочив, Аврасин стал переминаться с ноги на ногу и сжимать и разжимать кулаки. Да, он рано обрадовался.

– Не делайте резких движений, – предупредил Грязнов. – Сядьте.

Послушно сев на скамью, Аврасин приготовился слушать продолжение. И Грязнов, прохаживаясь по комнате, продолжил:

– Могильник – объект особый. У него даже полного названия нет. Умело распущенные вашим департаментом туманные слухи повествуют то об отходах дезактивации, то о радиоактивных отходах с подводных лодок, то о грунтах аж с Новой Земли, то об отходах чуть ли не из Ирана или Пакистана. Хотя вы знаете, что нельзя везти отходы к нам из-за границы, но слухи распускаете. Возбуждаете в людях, так сказать, сопричастность к якобы имеющейся государственной тайне. А то об отходах при производстве плутония пустите слушок или о самом плутонии – якобы прячут его здесь. От кого-то. Про кобальт что-то добавите. Предположительно, конечно. Таким образом, ясной опасности нет, а ясное понимание опасности есть. Вот я эту опасность, а вернее понимание этой опасности и стерегу.

С ненавистью сощурив глаза, Аврасин глядел на мерно вышагивающего перед ним Грязнова, а тот продолжал:

– У меня и раньше были подозрения насчет Могильника. Наверное, и у Долженкова они были...

– Кто это?

– Забыли? Забыли, как вы с Буркацким выбивали из него информацию? Именно информацию – кто, зачем, как? Так было?

Он остановился перед Аврасиным, сверху вниз посмотрел на него. Глаза на этот раз были не глупые, не умные, а… беспощадные. Он недоговаривал, потому что его интересовало дело. Если не дело, мог бы и убить? Мог.

Поэтому Аврасин разглядывал перед собой синие полосы на камуфляже Грязнова и молчал. Горизонтальные синие полосы. Что-то вроде голубого тигра, если такие бывают на свете, перемещалось перед глазами Аврасина. Так сказать, как добавил бы Грязнов.

– Зацепина жаль. Толковый боец был, хотя и скрытный… – Грязнов сдержанно вздохнул и возобновил хождение. – Итак, подозрения. Они пустыми не бывают, кое-что удалось узнать. Сведать. А тут – ураган, приезд группы информации с полномочиями и даже с вертолетом. Вертолет-то не наш, а прямо-таки еврокоптер – комфортабельный, синего цвета, и не с иллюминаторами, а с большими окнами для лучшего обзора. Хорошо падал? Что молчите, Станислав Павлович? А мне понравилось. Было в этом падении что-то… инфернальное, так сказать. Даже феерическое. И закономерное, если исходить из принципов. Но вы принципов не знаете, поэтому несказанно удивились. Удивленного вас взять оказалось легко.

– Вы застали меня врасплох! Мне секунды не хватило…

– Конечно. А еще вы поскользнулись. И бойцов было несколько. И если бы я им моргнул, то вы, так сказать, позавидовали бы тем, кто падал в вертолете. Но вас можно было привлечь в качестве энергичного деятеля группы информации. Такая мысль у меня появилась. Впрочем, я вас не заставляю бороться за жизнь – только скажите, и я моргну бойцам. Вы заметили, какие они у меня строгие? Они вас уничтожат на счет «раз». И никакого режиссера не понадобится. Но вы мастер, причем высокого класса, поэтому я даю вам шанс.

– Да, я мастер, – твердо ответил Аврасин и едко улыбнулся. – Ничего... феерического в этом нет.

– Понимаю вашу иронию. Как же – капитан Грязнов образно излагает мысли! – Грязнов и сам усмехнулся. И сощурил глаза. – А как вам объяснить простые вещи? Вы же там варитесь в собственном соку. Обсели друг друга. От этого происходит, так сказать, фильтрация реального положения вещей, самоуверенное брожение, и вы уверяетесь в своих фантазиях. Беда в том, что вы не развиваетесь, большая это беда! Хотя понятливость у сотрудников вашего департамента имеется, не у всех, конечно, а согласно штатному расписанию. У вас застой, идей нет. Поэтому вы нуждаетесь в руководстве. А вот я вам и помогу! И вам вообще, и вам лично, Станислав Павлович.

– Как вы мне поможете?

– Попробую так. – Добродушно улыбнувшись, будто вспомнил что-то любопытное, Грязнов быстро и даже, как показалось Аврасину, лукаво, взглянул на него и заговорил: – Давно уже – я маленький был, вы, кстати, тоже, – прошло по телевидению, как я понимаю, по всему миру сообщение, что в Америке, то есть на территории США, обнаружили метеорит с Марса. Президент этим очень гордился, а весь мир Америке завидовал – как же! С самого Марса! Метеорит! Вопрос вам, Станислав Павлович, что это было?

– Да ничего! Прилетел и упал, мало ли на Землю чего падает?

– Н-да, – вздохнул Грязнов, – рано вам устраивать постановки, вы закона всемирного тяготения не знаете. Ну, как мог метеорит с Марса улететь? Лежал себе камень, лежал, а потом вдруг как подпрыгнул, как полетел! Так, что ли? Вышел сначала на орбиту вокруг Марса, потом рассчитал траекторию, набрал вторую космическую скорость и устремился к Земле. Так? Так! Приблизился к нашей планете, скорректировал направление и – прямиком в Иллинойс! Или в Массачусетс? Да, скорее всего в Массачусетс. Мягкая посадка, годы идут... Только держите эмоции при себе.

Конечно, это Грязнов заметил, не мог не заметить, ведь Аврасин уже зубами скрипел от злости.

– Что вы от меня хотите?

– А чтобы вы мысленно увидели то русло, по которому вам придется совершить свое увлекательное путешествие.

– Причем здесь Марс?

– Притом, что слушайте, как все происходило на самом деле.

– Откуда информация?

– Сведал, Станислав Павлович! – Радостно округлив глаза, Грязнов добавил: – В школе учился, умею.

– И что?

– А то, что не было никакого метеорита. Была геологическая лаборатория какого-то там университета. В Массачусетсе. И кончался у них грант, а другого не предвиделось. Выехали американские геологи на природу и с горя пьют: нет гранта – нет работы, нет денег, что делать? А была у них практикантка, назовем её Джессика, вы, надеюсь, не против?

Аврасин промолчал.

– Американской девушке с мужиками пить, так сказать, неприлично, Джессика пошла гулять по окрестностям, устала и присела на камень отдохнуть. И призадумалась.

Нежно смотрел на Аврасина Грязнов, снисходительно. Как на несмышленого. Помолчал и продолжил:

– А, как известно, баба задним умом крепка. Вот она задним умом почувствовала нагретый за день камень, догадалась, что именно он тем путем, который я вам только что объяснил, прибыл на Землю, и сообразила далеко идущие последствия обнародования этой, так сказать, информации. Сообразила и тут же побежала назад, к геологам – оповестить. Те, понятно, пьют и слушать никого не хотят. Привела она их в порядок и популярно объяснила, что к чему. С этого момента и начался спектакль под названием «Метеорит с Марса». Понятно, что в Массачусетском университете с ходу поняли, что это очевидный бред, да зато шум на весь мир! Бум! Слава! Сам президент восхищался! В итоге желающих вложить деньги в такое дело, как изучение метеорита, прилетевшего с Марса, очередь, геологи довольны, практикантка Джессика уже в штате лаборатории, и не Джессика она, а мисс Джонсон, и диссертация у нее про метеорит на подходе!

– Зачем вы мне это рассказали?

– Затем, что для получения таких сведений памяти недостаточно, нужен ум. Обычная девушка сказала бы, что метеорит упал с Луны, ведь Луна, как всем известно, находится вверху, посмотрите вечером на небо и убедитесь. Падает-то всё сверху вниз, не так ли? Но Джессика оказалась умной девушкой. И вы, Станислав Павлович, тоже мне нужны как хотя бы немного умный человек.

Аврасин даже сглотнул от зависти – так ловко завершить свою сказку он бы не смог.

 

7.

Весело, как-то жизнерадостно рассмеявшись, Грязнов прямо-таки дружески смотрел на Аврасина, даже с некоторой любовью, с какой-то надеждой. Как будто не было никакого сбитого вертолета, не было погибших. Конечно, он жестокий человек, очень жестокий, решил Аврасин. Тупой, злобный и жестокий.

– Ну что, продолжим, Станислав Павлович?

– Да, – прошептал Аврасин.

Случайно получилось, хотел твердо ответить, но почему-то засаднило в горле…

– Не слышу!

– Продолжим!

– Это вы с кем разговариваете?

– Продолжим, товарищ капитан!

–Так, правильно. Вообще, разговаривая с кем-то, надо к этому человеку обращаться, не правда ли? Тогда деловой разговор получается. Тогда легче договориться, так сказать. Как?

– Согласен.

– А?

– Я согласен, товарищ капитан!

– Ну, так вот… Возвращаемся в Ильинск. Зафиксирована смерть патрульного, исчезновение второго, Гордеева несет околесицу с телеэкрана, в районе Могильника появляется вертолёт, Коробковский невменяем – я вынужден был принять меры. Вы понимаете меня?

– Д-да… – выдавил из себя после паузы Аврасин, – товарищ капитан.

– Теперь ваш выход. Вам, Станислав Павлович, в течение ночи надо будет изложить события последних дней. Такую, знаете, хронику. Строго, правдиво, педантично. Параллельно с этим вы будете подробно комментировать реалии. Так сказать, хроника и комментарии. Четко расскажете о структуре своего департамента. О тех объектах, которые он курирует. Осветите планы. И не надо мне секретной информации, боже упаси! В основном, структура – подразделения, сотрудники, направление работ, где они располагаются, кто такие, образование, интересы. Начальники – на кого они выходят, какую линию гнут. И цели, Станислав Павлович, цели! Ноутбук на столе мощный, веб-камера есть, программа установлена – несколько часов можно наговаривать. Рассказывать будете подробно, не торопясь, самое основное – имена, адреса, даты, должности, звания, связи. Координаты. Но сначала, конечно, составите план. Обычный план: раздел, подраздел, пункт, подпункт. Чтобы вам не сбиться. Чтобы речь ваша текла, так сказать, без помех.

Вздохнув, Грязнов подошел к столу, открыл и закрыл ноутбук, пальцем провел по крышке. Еще раз вздохнул:

– Кофе без ограничений. Но, составив план, вы не сразу беритесь за монолог, а сочините главный документ. А именно: информационно-постановочный. Что-то вроде аннотации к событиям. Да. Результат которых утром будет доложен представителям средств массовой информации. Они обязательно захотят посмотреть обломки вертолёта, и придется репортёров доставить как раз в восьмой сектор. А там впечатляющее зрелище! Вот и базируйтесь на местность, которую хорошо запомнили. Этот информационно-постановочный документ должен быть простым и понятным мне и, через меня, моим людям, чтобы грамотно, правдиво изобразить финал, так сказать, террористической трагедии. Вполне цинично, как вы любите. А результаты нашей постановки должны быть приняты представителями средств массовой информации, но не совсем, вы понимаете меня? Нужно, чтобы они поохотились за информацией! Чтобы они, так сказать, добыли её, и Гордеева с голубого экрана рассказала бы народу правду. Или Дмитриева? А вот здесь понадобится знание о том, что означает слово «режиссер» на испанском языке. – Грязнов снисходительно, легко улыбаясь, смотрел на Аврасина. – Интересно?

– Нет!

– Это вы такой резкий от косности своей. Испанский вы не знаете, знаете английский и турецкий. Немного арабский. Вы ведь долго работали на должности, в системе, так сказать, втянулись. И считаете, что вы и только вы можете, а потому и должны управлять людьми и событиями. Для этого вам, должностным, так сказать, лицам, регулярно приходится демонстрировать свою необходимость, иначе вашу лавочку прикроют. А другие, якобы, не могут, а потому и не должны. Так вот, они – могут! Но не должны. – Благодушно разведя руками, Грязнов простовато пояснил: – Они зарплату не получают и, в отличие от вас, не обязаны её отрабатывать.

Грязнов выглядел воспитателем – терпеливым, назидательным. Всматриваясь в его зеленовато-серые, внимательные глаза, Аврасин никак не мог понять, зачем Грязнов говорит эти обидные слова? Не надо бы ему их говорить, не принято об этом, это и так ясно, это же дурной тон! А он говорит, и оттого обидно.

– Итак, вы можете и должны, – продолжил Грязнов, – а я могу, но не должен. Я хочу или не хочу. И когда я хочу, я делаю то, что считаю нужным.

– Захотели и сбили вертолет?

– Да, – Грязнов кивнул. – Кстати, я вспомнил! Университет, который расположен в Массачусетсе, называется Гарвардским. Престижное заведение! Оно вам известно? Не слышу ответа!

– Известно… товарищ капитан.

– И еще, кстати, – я для вас спаситель. Как Джессика для своих гарвардских коллег. Потому что если вы останетесь живы, то успешно продолжите службу в своей группе информации. Благодаря мне.

– Вы такой всемогущий?

– Потому-то вы и не усвоили принципов, – вздохнул Грязнов, – что пользуетесь готовыми технологиями, а своих интересов не имеете. Зря – обедняете жизнь. Так вот, по-испански слово «режиссер» звучит как «директор а сцена», а это еще один смысл – директор, то есть начальник, распорядитель, руководитель сцены. А сцена – это не только место действия, но ещё и декорации, передвижение актеров и, наконец, увлекательное событие, происходящее в этом месте. Вот там, в восьмом секторе, и есть сцена, декорации, увлекательное событие, но режиссер, то есть директор сцены, так должен распорядиться, чтобы увлекательное событие еще и должным образом воспринималось!

Аврасин молчал. Какая-то обозначилась придуманность, нереальность происходящего. И нужно бы зацепиться, хотя бы глазом ухватить яркое пятнышко привычного существования, а не получалось ничего! Синие стены комнаты, молочно-белое зарешеченное окно, стол, табурет, скамья – все получалось, действительно, как декорация спектакля, как ненастоящее. И человек рядом – обычный на вид офицер. Сверкающие глянцем ботинки и тонкий запах туалетной воды. Да разве может командир роты охраны так говорить? Кто его научил, где? Откуда он знает эти слова и отчего так строит свои предложения? И почему он, Аврасин, образованный, бывалый, знающий, так жадно ловит каждое слово этого капитана? Да, он может его убить. На раз. Но страшнее другое – этот капитан его давит! Напугал, обворожил, покорил. Зависть? Конечно, зависть! К этому коротко стриженому умнику, потому что он мастер, а Аврасин даже не ученик, а так, вольнослушатель: хочешь жить – учись, не хочешь – только намекни...

– Вы задумались? – спросил Грязнов. – У вас есть соображения?

– Вы так ставите спектакль? Вы теперь режиссер? И вы думаете, что справитесь с системой?

– Что вас смущает?

– Вы же всего-навсего командир роты охраны...

– Не место красит человека, а человек место!

– Да что ж вы...

А Грязнов уже смеялся – беззаботным, нежным смехом и смотрел на Аврасина снисходительно, как взрослый на ребенка:

– Нельзя пренебрегать народной мудростью. Она всегда основана на правде. Правда за мной – я и мои бойцы честно охраняем важный объект. А вы прилетели на гастроли – продемонстрировать мастерство и высокий профессионализм! А в итоге – за признанием заслуг, за почетом и уважением, так сказать, коллег!

– Да нет же...

– За хорошим вознаграждением и перспективами!

Аврасин помолчал, вздохнул и сказал:

– Умеете вы...

– Умеем. И хорошо, что вы это понимаете. Но сейчас я имею в виду восприятие событий вокруг Могильника представителями средств массовой информации. Вникайте, Станислав Павлович, и строго придерживайтесь впредь: событие – это не то, что происходило наяву, это даже не совсем тот спектакль, который кто-то поставил, а ведь так вас учили? Событие – это даже не то, что воспримут Гордеева и её товарищи по перу. И как они это воспримут. Событие – это то, что они потом подадут! Но и они что-то себе думают, что-то соображают. Они ведь тоже хорошо образованы, владеют информационными технологиями. Как и вы. Они вписаны в систему и обязаны отработать зарплату. Но сейчас подать события вокруг Могильника они должны не так, как им хочется или как они привыкли, а так, как надо. Вот, где главная трудность! Вы, конечно, спросите – кому надо? Отвечаю – мне. Потому что Могильник – это мой театр, а не ваш. Вы правильно определились, хотя и не сразу и, как я понимаю, не совсем.

– Получается, что сбитый вертолет, погибшие кавказцы, я на очереди – все ради того, чтобы Гордеева или Дмитриева сказали то, что вам нужно? И тогда вы останетесь жить, и вам будет хорошо?

– Ну да, усвоили технологии, но не понимаете сути вещей, – вздохнул Грязнов. – Это вы останетесь жить, и тогда вам будет хорошо! Что касается вертолета – вас сюда никто не звал, сами прилетели. Как мошкара, которая летит на фонарь. Она в итоге сгорает, а вы еще живы. Как считаете, почему?

Встав с табурета, Грязнов, задумчиво глядя на окно, наклонил голову, медленно и плавно, по одному, начиная от мизинца, загнул пальцы правой руки в кулак, вздохнул и сказал:

– Работайте, Станислав Павлович, время у вас есть. Информационно-постановочную записку мне давайте максимум через час. Если вы готовы это сделать, доложите. Итак?

Аврасин медлил. Метеорит, придуманная Грязновым Джессика, Гарвард, – это ему, Аврасину, намек. Ему сейчас не благополучие важно сохранить, а жизнь. Он может её потерять, как Буркацкий. Или... Тогда надо подумать и сделать то, что нужно Грязнову. Грязнов это сказал, Аврасин это сделать может. Сделает – останется в живых. И даже результат узнает.

– Я готов это сделать, – сказал Аврасин. – Я это сделаю… товарищ капитан.

– Приступайте.

Грязнов повернулся кругом и вышел из комнаты.

Вместо него вошел боец, тот самый, который приносил кофе. На это раз он принес принтер, подключил его, включил ноутбук, сделал пробный отпечаток, установил веб-камеру. Показал, как надо ею пользоваться. Записал несколько слов.

Если Грязнов считает себя режиссером театра под названием Могильник, то кем он считает его, Аврасина? Актером? Нет, пожалуй… помощником режиссера. Это, если вульгарно, помреж. Однако! И, наверное, хорошим, если дал шанс что-то сделать самому и обещал показать результат?

Проверочные фразы боец начал с обычного «раз-раз, раз-раз», и Аврасин неожиданно для себя сообразил, почему английские музыканты, пробуя микрофон, считают до трех? Ван-ту-фри, ван-ту-фри... А, например, эстонцы до двух – икс-какс, икс-какс. Русские же – только до одного – раз-раз…

 

8.

План Аврасин набросал сразу, ничего там особенного соображать не надо было: если Грязнов не интересовался ничем секретным, то интересовался людьми. Про людей Аврасин и думал. А вот информационно-постановочную записку почему-то составлял долго, хотя получилась она короткой и заняла всего одну страницу.

                                                  

ЗАПИСКА

В Управлении охраны особых объектов (УООО) была получена оперативная информация, а именно: готовится провокация с целью дискредитации системы охраны Могильника Ильинск-24. Для этого группой предположительно кавказских террористов должен был быть осуществлен прорыв на территорию объекта. Для совместных действий с подразделениями охраны объекта и нейтрализации провокации специальная группа УООО в составе: Буркацкий, Аврасин, Романтеев и Федянин вылетела в Ильинск-24. Ранее в районе Могильника прошел ураган. Большая часть охранных сооружений устояла, максимальные разрушения оказались в районе восьмого сектора, в ущелье. В этом районе группе практически сразу пришлось принять участие в завершающей стадии боевых действий, вступив в бой с отрядом хорошо вооруженных террористов. Она взаимодействовала с прибывшим ранее на место подразделением внешней охраны под командованием капитана Грязнова и патрульными, которые перекрыли террористам путь на территорию объекта.

В результате боя террористы были уничтожены. Предварительно на месте было проведено их опознание. Террористами оказались: Чагов, Цховребов, Мукасев, Курбанов и Буганов. По предварительным данным все они входили в группу «Горные львы», под командой Рустама Белоброва.

Наши потери – убиты патрульные Зацепин и Долженков. Террористами был сбит вертолет, в котором погибли Буркацкий, Романтеев, Федянин и пилот Манучарянц. Получил ранения Аврасин.

Согласно оперативному анализу инцидента, очевидной целью террористов было показать, что охрана Могильника Ильинск-24 и подобных ему хранилищ опасных веществ на территории РФ ненадежна. Тем самым они пытались спровоцировать террористические нападения на аналогичные объекты РФ и их разрушение, что позволило бы через средства массовой информации вызвать недоверие к эффективности системы УООО с последующим проведением широкой кампании по дискредитации органов управления РФ как в СМИ РФ, включая блогосферу, так и, особенно, в СМИ недружественных государств.

В настоящее время проводятся оперативно-розыскные мероприятия по выявлению сообщников террористов.

 

Конечно, это получилось не бог весть как ловко, может быть, даже коряво, но зато просто и понятно. Грязнов на месте уточнит расположение трупов, оружия, стреляные гильзы набросает там, где это нужно. Обломки вертолета подготовит к демонстрации. Да, просто и понятно.

Сначала Аврасин распечатал «Записку», поднял руку и сказал:

– Записка готова!

Чуть помедлив, скомандовал:

– Кофе!

Через несколько секунд в комнате появился боец, принёс кружку горячего кофе, потом взял лист бумаги с запиской и исчез. Аврасин распечатал на принтере свой план хроники и комментариев, выпил кофе, покурил, хорошо, с наслаждением умылся и принялся методично, по плану, рассказывать ноутбуку – что такое УООО, и так далее.

Он несколько раз прерывался, курил, прохаживался по комнате, вспоминал фамилии, адреса, глядел с тоской в молочно-белое окно, возвращался к столу и говорил, говорил… Он говорил честно, фамилии проговаривал чётко, добавлял необходимые подробности, стараясь ничего не утаить. Иначе было нельзя – тут так: или молчи и отправляйся вслед за Буркацким, или говори, но уж тогда всё. Невозможность чего-то среднего удивляла, он время от времени останавливался, изумлялся, и оттого продолжал подробно и аккуратно. Как будто докладывал.

Оставалось еще много, но вошел бодрый Грязнов и весело сказал:

– Вы укладываетесь в график, Станислав Павлович. Молодец!

– И теперь я у вас на крючке?

– Зачем так вульгарно?

– Ну, тогда на службе.

– На какой службе, бог с вами! Служба – это приказ! А дальше – кровь из носу, а выполняй! Для оправдания всегда можно прикрыться – начальник приказал! И это правильно, потому что – служба!

– Тогда я не понимаю...

– А что тут понимать? Просто, если к вам обратится человек и передаст привет от Грязнова, то вы ему поможете. Мягко, нежно, так сказать. Лишнего не надо, только существенное, в пределах своей компетенции. Почему не помочь? Тем более, что направление этой помощи вам сейчас более-менее ясно, а вскоре станет очевидным.

– Вы как-то странно меня поучаете...

– Станислав Павлович, я вас не поучаю, я вас учу родину любить! До сегодняшнего дня вы о ней и представления не имели, сейчас что-то смутно начинаете понимать. И тому, кто от меня придёт, вы поможете именно из любви к родине. Ведь так?

Вновь вошел боец, неслышно скачал информацию с ноутбука на флэш-накопитель, забрал пустую кружку и исчез. Как-то старомодно и плавно он всё это проделывал – появлялся, делал своё дело и уходил. Ну да, он на службе. Любит ли он родину? Под командой Грязнова? Конечно. От любви к родине они и любознательные такие...

– Но это вам ещё продумать придётся. Время терпит, – успокаивающе сказал Грязнов.

– Ну да, – задумчиво произнёс Аврасин, – вот я и...

– Правильно. А сейчас продолжите запись и будем готовиться к прозе жизни, – Грязнов заговорил строго, по-военному серьезно. – Сначала вам сделают промывание желудка. Клизму поставят.

– А-а…

– Ранение у вас будет в ногу. В правое бедро. Или в левое. Не волнуйтесь, кость не заденут. Еще хорошо бы сзади несколько осколков. По касательной. Значит, придется в госпитале полежать. Вам и персоналу будет хлопотно – с уткой и судном возиться. А у вас еще и травмы – вы ведь вели вместе с Долженковым бой, оба были ранены, но вы еще нашли в себе силы, чтобы оказать ему первую помощь.

– Но Долженков убит?

– С чего вы это решили?

– Буркацкий приказал Коробковскому его ликвидировать. Коробковский что, не подчинился?

– Есть старая солдатская мудрость, Станислав Павлович: получив приказ, не торопись его выполнять, подожди, когда отменят.

– Но Буркацкий не отменял приказа! Я все время был с ним!

– Я отменил, – просто сказал Грязнов.

– Но вы же не знали!

– А вы интересный мужчина, непосредственный. А почему я, по-вашему, так оперативно сбил ваш геликоптер? Или вы считаете, что я всего лишь фиксировал информацию, которая шла мимо меня? Нет, Станислав Павлович, этим потоком я в меру сил, так сказать, владел и даже управлял. И Коробковскому я успел объяснить ситуацию до того, как он едва не воплотил в жизнь свое трусливое намерение относительно Долженкова. И на сцене у нас будет не труп, а тяжело раненный героический боец Долженков, которому вы, несмотря на свои собственные раны и контузию, сумели оказать помощь и тем спасли ему жизнь.

– И контузия?

– Так надежнее.

– А осколки?

– Это не главное. Главное в двух словах – что находится в Могильнике? В своем монологе, Станислав Павлович, вы этот вопрос опустили, хотя без него ваши террористы повисают в воздухе, и вы с ними. Сейчас записи нет, говорите лично мне. Тихо, внятно. Понимаете? Очень вы примитивно изложили сценарий. Фамилий много написали, хорошо. Но не учли переломный характер ситуации. Поэтому напрягитесь. Если упираетесь, то промывание желудка отменяется, так как оно вам уже ни к чему. Представьте, что вы погибаете с улыбкой на устах, вам делают вскрытие, ведь вы не рядовой информатор, а желудочно-кишечный тракт оказывается пустым – это подозрительно! Так? Вот мы и снимем будущие подозрения, то есть, не будем промывать. Пусть окажется полным. Ну, а если сообщаете, если мы продолжаем сотрудничество, а оно сейчас необходимо, то желудок промываем и за жизнь, конечно, боремся! Да на пустой желудок и хворь быстрее проходит. Ну?

– Но вы же…

– Надо быть честным до конца. До конца, Станислав Павлович, вы понимаете меня? Как у вас принято говорить – ничего личного. Глубоко, так сказать, подышите и – как на духу! Что в Могильнике?

Хладнокровно улыбаясь, Грязнов чуть приблизил голову к Аврасину. Тот вздохнул, чуть поперхал горлом и, не глядя в весёлые, даже шалые глаза Грязнова, сдавленным голосом отрывисто заговорил:

– Там находится лицей. Дети влиятельных и богатых людей… Будущая элита… Экологически чистая среда, хорошие продукты. Консервативные программы обучения… Новые технологии. На принципе образного усвоения… Физическое совершенство… Трудовое воспитание… Квалифицированные педагоги. Языки… – Аврасин освобожденно и длинно вздохнул.

– Лихо! – радостно воскликнул Грязнов. – Однако, сильная вводная!

Он даже хлопнул в ладоши. Потом сомкнул губы и сильно вдохнул носом. И только после этого спросил:

– Углубленная и расширенная программа средней школы?

– Примерно.

– Дети, педагоги знают, где находятся?

– Нет, конечно.

– И никто не пытался узнать?

– Нет, – удивился Аврасин. – Зачем? Хотя, я почти ничего не знаю. Буркацкий...

– А летом?

– Как пансионат для уважаемых людей.

– То есть, для нынешней элиты? Как я понимаю, это люди с неброскими фамилиями? Гордеева или Дмитриева их не произносят? Но это те самые, на которых, в итоге, все и держится?

Аврасин вздохнул и согласно кивнул головой.

– И Зацепин с Долженковым эту элиту, так сказать, пощекотали? Что ж, звучит правдиво. Делаем промывание желудка. А сейчас что?

– Пока пансионат. Прошел ураган, поэтому обучение начинается на месяц позже. Соответственно и приезд.

– А элита – это какая элита?

– М…

Запнувшись, Аврасин тоскливо посмотрел мимо Грязнова на стену. Ну да, сверху белёная, ниже крашеная синей краской. Казарменный стандарт...

– Хороший вопрос я вам задал? – спросил Грязнов. – Хорошо и отвечайте.

– Мировая, – боязливо произнёс Аврасин и повторил громче, – мировая! Европейцы, американцы. Азиаты. Все...

Озабоченно вздохнув, Грязнов сделал несколько шагов по комнате – в одну сторону, обратно, повторил...

– Звучит. Это, Станислав Павлович, звучит, хотя и невероятно! Впрочем, я предполагал что-то похожее, но каков масштаб! А вы уверены в мировом уровне лицея?

– Да. Здесь действительно готовится будущая мировая элита. Но это я не знаю, а предполагаю. Буркацкий…

Высказавшись, Аврасин удивился – теперь-то назад дороги нет. Теперь любое слово Грязнова для него закон. Иначе ему никогда не увидеть ни семьи, ни дачи, ни вообще чего-то иного, кроме этой страшной комнаты с синими стенами... И сейчас и в будущем. И навсегда. Или...

– Ну, вот теперь понятно, зачем вы сюда явились.

Грязнов улыбался. Широко, даже руки немного развёл в стороны. И Аврасину на минуту легче стало – какое, право, ему дело о мировой элите беспокоиться, когда сам он между жизнью и смертью завис? А Грязнов задумчиво продолжил:

– Пожурить, значит, понадобилось наших ответственных товарищей. Ответственных за цирк. Не за шапито, конечно, Станислав Павлович, а за будущую элиту. Ведь, если поручено, то надо выполнять. А если происходят такие… инциденты, то ответственных товарищей можно и наказать. Как говорят дипломаты – дезавуировать. А что умеют ответственные товарищи, если их лишить ответственных постов? Ничего не умеют. Поэтому, держась за свои посты, они выполнят всё, что им, испуганным, будет велено. А-яй… А к чему их предполагалось принудить, никто уже не узнает, потому что я сбил ваш вертолёт…

О том, что произнёс Грязнов, Аврасин не задумывался – зачем? Задумывался ли Буркацкий или был во что-то посвящён? Теперь неважно.

– Я на такой уровень не имею выхода.

– Отчего же? – Грязнов деланно удивился. – Вы имеете выход на меня, а я могу кое-что и сведать. И поручить. А вы исполните. Если, конечно, хотите жить. Хотите? Особенно это важно в свете вашего искреннего, надеюсь, признания.

– Хочу.

– А?

– Хочу! Товарищ капитан.

– Ну вот, Станислав Павлович, и хорошо. И славно. Так сказать, когда серьезно борешься за жизнь, имеешь шанс увидеть результат борьбы. Согласны?

– Согласен... товарищ капитан.

– Значит, придется вносить коррективы в ваш примитивный план. Мелко это, и нам с вами как-то… Мы же серьёзные люди… Ну, давай-давай!

Пораженный Аврасин увидел, как азартно загорелись вдруг глаза Грязнова, как напряглись его щеки, и крепко сжатые губы обозначили радостную, едва не восторженную улыбку...

– Что давай?

– Не юродствуй, – громко прошептал Грязнов, – а подключай свои знания. Кавказские террористы – не тот уровень. Что-то нужно существенное, Станислав Павлович, в мировом масштабе, а? Ну, решайтесь, соберитесь, у вас жизнь перед взором должна мелькнуть, и тогда явится решение...

Грязнов вскочил с табуретки, и на Аврасина вдруг обрушились затрещины – одна-другая, одна-другая... Выпучив глаза, он попытался приподняться, потом закрыться руками, но Грязнов не унимался, а бил уже куда попало, но не больно, а обидно – открытыми ладонями, бил и приговаривал:

– Давай! Давай, парень, тебя же учили! Тряхни мозгами! Ты должен жить! Ты же образованный! Языки знаешь! Думай, думай, мысли давай, давай! Жить хочешь? Извилины напрягай! Все! Ну?

От вежливого разговора Аврасин успокоился, «Записку...» набирал уже уверенно, и гневная вспышка Грязнова оказалась дикой, какой-то неожиданной, да ведь он и в самом деле может до завтра не дожить...

– Сообразил? Полезно? Вот ещё получи! На!

Спасаясь от ударов, Аврасин упал на пол, вскочил, отпрыгнул в сторону:

– Я готов! Я могу!..

– Ну, так давай! По порядку! Весело давай!

Стальные, бешеные, веселые глаза остро сверлили Аврасина, и он неожиданно для себя, с радостным страхом, громко и быстро забормотал:

– Мы сделаем так... Чагов будет не кавказский террорист. Кавказских террористов вообще не будет... Сделаем так... Кавказцы – народ южный, брюнеты. Тело сухое, кожа смуглая, нос горбинкой, хорошо развита растительность на лице и на теле… Приготовленная нами четверка – все такие. Если не кавказцы, то кто?

– Ну-ка, ну-ка? – обрадовался Грязнов.

– Латиносы – в самый раз! Медельинский наркокартель! Колумбийские повстанцы! А Чагов будет не Чагов, а, положим, Санчес. Или Карлос. Был такой страшный террорист Ильич Карлос... Он, правда, сидит. Ну, или Родригес…

– Думайте быстрее, Станислав Павлович! Какие резонансные имена есть в вашей информационной обойме? Какое из них подходит нам?

– Я думаю – Лопес.

– Полностью?

– Мигель Филиппе Эрнесто Лопес. Аргентинец. По другим сведениям, из Мексики. Прославился нападениями…

– Этого сейчас не нужно. Внешне как выглядит?

– Внешне на Буганова похож. Если по описанию.

– Он где?

– У нас. Но…

– А что «но»? Вы скажете, Гордеева повторит, ваши оперативники отработают. Я полагаю, что это стандартная технология?

– В общем, да.

– И мы тогда получим международный уровень. И так будет лучше для всех, так сказать. Безопасность повышается на порядок. Наша с вами тоже. Так, поди, и Коробковский живой останется. Медаль получит. Видите, Станислав Павлович, правда всегда продуктивна, поэтому справедливость прежде всего. А кто у нас вел Лопеса? То есть у вас?

– Ну, Лопеса разрабатывал…

Замолчав, Аврасин тоскливо посмотрел мимо Грязнова. Да-да, синяя, казарменная стена, потом беленая, потом потолок. Еще утром все было совсем по-другому. А уж вчера…

– Ну, смелее, вы же, называя имя Лопеса, предвидели этот вопрос? Вы же неспроста назвали этого Мигеля Филиппе, этого опасного агента международного терроризма? Аргентинский подрывник! Человек с профилем кондора! Команданте Сомбреро! Как-то похоже назовет его Валерия Дмитриева, вы ей подскажете. Ну? Неужели это тот, о котором я подумал?

– Да.

– А именно?

– Буркацкий.

– Существенно, – вытянув тонкие губы вперед, Грязнов задумчиво просвистел какую-то незнакомую мелодию. – Это сильная деталь. Это к нему, оказывается, шел Лопес. Вот оно как было на самом-то деле! А Буркацкий его кинул. Или что-то похожее устроил. В общем, у них дружбы не получилось, и обозленный Мигель Лопес, используя ПЗРК «Игла», нет, лучше это будет «Стингер» – пусть это и нарочито и даже старомодно, но уж, так сказать, кутить, так кутить! Обозленный Лопес, используя ПЗРК «Стингер», сбил вертолет с агентом международного терроризма Буркацким на борту. Но бойцы охраны Могильника…

Явно забавлялся Грязнов, весело, бодро держался, хохотнул даже, хотя по глазам было заметно, что не верил.

– Не годится, Станислав Павлович. Никуда не годится. К чёртовой матери я вас сейчас убью! Сам!

– Как?!

– Так! – аккуратно и резко Грязнов нанёс удар в солнечное сплетение и повторил: – Так!

– А...

 

9.

В голосе Аврасина просквозило отчаяние. Он себя ненавидел за то усердие, которое только что проявил, да ещё в результате позорных затрещин, но он же и был доволен, потому что, действительно, мысль о латинских террористах явилась ему озарением, да так, что он и сам того не ждал. Дико получалось – его унижали, а он в ответ творил – и получалось! И почти выкрутился! Грязнов, конечно, загадка, но ведь и он, Аврасин не просто же так… Это же...

– Станислав Павлович, – ласково сказал Грязнов, – я ведь вас сразу определил как человека глупого. Но не тупого! И вы только что это подтвердили. Ну, не должны мы пугать ответственных товарищей! Не должны! А должны – наоборот!

Сомкнув губы, Аврасин ровно дышал. Он сжимал и разжимал пальцы рук в кулаки, напрягал мышцы спины...

– А вы меня разочаровали, – тихо проговорил Грязнов. – Что такое Лопес в современном информационном поле? Ничего. И колумбийские партизаны ничего. И даже «Боко харам»* ничего! Сейчас на гребне волны другие времена, другие люди.

– Вы имеете в виду арабов? – робко предположил Аврасин.

– Ещё врезать? – улыбаясь, спросил Грязнов.

– Тогда исламисты. «Талибан»*, «Хезболла», «Аль-Кайда», ИГИЛ*...

– Ведь можете, если захотите!

– А там ещё «Хамас»...

Аврасина трясло. Мелко и противно.

– Зайдем с другого бока. – Грязнов вздохнул. – А именно: исламисты понятие широкое. Поэтому давайте мыслить конкретно.

– «Исламский джихад Палестины»*, «Ансар аль-Ислам»*…

– Не надо, это далеко. В основе событий пусть будет ваша задумка – группа «Горные львы». Она автоматически превращается в международную террористическую группировку... Ну?

– «Аль Барс абуль Фарах». Рустам Белобров будет тогда Рустам Ак... Аккаш…

– Аккаш? Неблагозвучно. Дмитриева не выговорит. Пусть он будет не Белобров, а…

– Белобородов? Тогда получится Рустам Аксак. Он же Ибрагим абуль Саид. – Аврасин жадно затянулся сигаретой.

– Однако, вы, Станислав Павлович, толковый. – Грязнов вдруг начал прыгать, раздвигая и сдвигая ноги, махать в такт руками. – Давайте попрыгаем, попрыгаем, сделаем несколько приседаний, махи правой ногой, махи левой ногой, потягушеньки, и-и-и... Хорошо!

И Аврасин послушался, загасил сигарету и стал прыгать, стал приседать вслед за Грязновым, не понимая, зачем это, но ярко чувствуя свою ущербность и откровенную никчемность. Унизительно это получалось. Он остановился и угрюмо сказал:

– Но это же… бардак какой-то...

Неожиданно Грязнов рассмеялся:

– А по-турецки бардак – это стакан. Не так ли? Вы же знаете турецкий? И по-арабски можете немного?

– Так, но…

– А откуда у турок это слово?

Ничего уже не понимал Аврасин, кроме одного – Грязнов с ним играет, как с котенком, а он, Аврасин, котенок и есть. Котенок хочет жить и должен терпеть. Терпеть, злиться и бороться за жизнь. А как?

– Поясняю. – Грязнов вновь аккуратно сложил пальцы правой руки в кулак. – В Париже, при Людовике каком-то, разврат принял гигантские масштабы. Публичные дома работали на каждом шагу. Нравственность страдала. – Лицо Грязнова стало нежным, он будто сказку рассказывал и по-доброму улыбался. – И тогда указом короля вынесли эти гнезда разврата за пределы города. Понятно, что разместили их сразу у границ, а граница по-французски – бордер. И стали публичные дома называть борделями. Немцы, которые явились в Париж во время франко-прусской войны, произносили так, как им удобнее – бардак. От немцев это слово пришло в русский язык и быстро приобрело новое, более глубокое значение – беспорядок. Большой беспорядок. Вы успеваете следить?

– Успеваю. А зачем…

– А в тридцатые годы двадцатого века у нас с турками была большая дружба, и мы поставляли туда грузовики. А в кабине наших грузовиков, справа, был устроен ящичек для всякой всячины: документы, папиросы, может быть, ножик, веревочки… В том числе – стакан. Чтобы в дороге попить водички из ручья, колонки или у хозяев попросить. Ящичек, в котором в беспорядке это лежало, так и назывался – бардак. Сейчас – бардачок.

Стоять и слушать простенькие слова Грязнова было отвратительно, но Аврасин стоял и слушал…

– А обучали турок русские водители. Жестами и непонятными словами. А турки пили из пиал и чашек, стаканов не знали. Видели стакан, слышали «бардак». Так и закрепилось. Я понятно объяснил?

– Понятно. Товарищ капитан.

– Больше не отвлекайтесь!

Никак не мог понять Аврасин – это Грязнов сам сообразил или у кого-то узнал? Сведал или получил информацию? Тартарен – татарин, верблюд – самец, стакан – бардак… Почему тогда он, Аврасин, зная турецкий, не задумался об этом? А вот остановка общественного транспорта у турок называется «дурак». И что?

– Я понял. Я готов! – догадался Аврасин. – А вдруг получится ошибка?

– У вас есть кадры, они поправят. Наведут, так сказать, лоск. Продолжайте! Ибрагим…

– Ибрагим абуль Саид. А во главе этой группы стоит Гасан…

– Гасан звучит сказочно. Сейчас лучше сказать Хасан, – поправил его Грязнов.

– Да, Хасан. По прозванию, скажем, ар Хафиз, то есть, хранитель. Сын Али, а сам пусть будет родом из города Басры. Итого – Хасан ар Хафиз ибн Али аль Басри, кратко – ар Хафиз... Но это же... невероятно... – с испугом проговорил Аврасин. – Это же...

– Вероятность – это не наше дело, – ласково сказал Грязнов. – Наше с вами дело состоит в том, чтобы создать связный миф и запустить его на орбиту. Я понятно говорю? Вы знаете, что такое миф?

– Знаю.

– Снимать его с орбиты дураков нет, а вот присоседиться, прозвучать рядом, засветиться охотников найдется много. В том числе, специалистов по Востоку, террористам, арабской или персидской истории. Вавилон еще вспомнят, Шахерезаду – не удержать! Вы понимаете меня? Фонды, эксперты, гранты, финансовые потоки – пойдёт на ура!

Голос Грязнова не только был ласковым, он был сладким, но таким, что вслед за сладостью могла наступить мгла:

– Продолжаем?

– Да.

– Отвечайте по форме!

– Продолжаем, товарищ капитан!

– Тогда помощник его по имени, так сказать, будет?..

– Акташ! – быстро ответил Аврасин.

– Отлично!

– Акташ, э… Измири, ну, Белый Камень из города Измира. Турок. А прозвище у него будет… Абу Нувас. Кудрявый.

– У вас получается! Вы можете!

Потирая руки, Грязнов с удовольствием смотрел на Аврасина. Даже с восторгом, как показалось Аврасину, и он внезапно почувствовал наивную радость – как будто отвечал урок, хорошо отвечал, а учитель им был доволен.

– Ну и что ар Хафиз?

– Бывший соратник Усамы бен-Ладена!

– Так…

Что-то вдруг хрупнуло у Аврасина в спине, там, в верхней части позвоночника – будто кто-то, делая ему массаж, сильно надавил широкой ладонью. И лёгкость в голове явилась – пустая и азартная:

– С которым они разошлись во взглядах... во взглядах на тактику борьбы? Да?

– Хорошо. И...

– Ну... Это будет мостик к ЦРУ?

– Ведь можете, если захотите! – вновь восхитился Грязнов. – Молодец! А также к англичанам и СБУ, то есть, Службе безопасности Украины. Ведь Киев должен пугать Запад, чтобы Запад его поддерживал материально и информационно. А тут облом – атака на опасный в экологическом смысле объект, а в глубине – угроза мировой элите, которая готовит себе смену в сибирском цирке. И тогда элита наоборот – поддержит ответственных товарищей, которые оперативно сорвали коварный замысел вышедших из повиновения безобразников! Вот оно, как дело-то повернулось!

А ведь была такая мысль у Аврасина, была! Киеву террористическая атака на руку, но чтобы сам он оказался ни при чём. Побоялся Аврасин? Да нет, просто команды не было. Ну да – Буркацкий об этом не говорил. Прав Грязнов – винтики. Технологии есть, а включаются они по команде… Кто же он такой?

– Ну и?

– Пятерых террористов мало, – продолжил Аврасин, – пусть будет семеро?

– Так! Пятеро восточной внешности, двое – европейской. Плюс пилот. Двое из них неизвестны, третий уверенно вами опознается, как… Кто это?

– Это… это Джон. Джон Аббас, то есть, Лев. Да, Джон Аббас. Англичанин.

– Тогда Буркацкий...

– Буркацкий при таком раскладе погиб при захвате террористами вертолета?

– Да, – согласился Грязнов, – автоматически переходит из разряда «предатели» в разряд «герои». Мерзавец!.. Пилота жалко, но его придётся плюсовать к террористам. Про вас, я думаю, ничего нового говорить не надо, вы сражались, были ранены... И так далее. И тогда… И тогда ответственные товарищи не испуг почувствуют, а законное, так сказать, негодование. Их, так сказать, подставили и кинули! То есть, наоборот – кинули и подставили! О выполнении того, что им велят, уже и речи не будет, а будет закономерная реакция на неадекватные действия. Встряска будет. Чистка рядов, смещение акцентов, только…

Аврасин, наконец, решился и спросил:

– Вы сказали ответственные товарищи. Кто это?

– Вот!

Грязнов даже обрадовался! Даже разгладились вертикальные морщины на его щеках! И ладони он потер одна о другую – как это делают люди, получая удовольствие:

– Это те, которые готовят решения, Станислав Павлович. Фамилии их скрыты, но это и есть та самая элита. А чтобы это делать, они должны владеть информацией. Всей! А это требует большого напряжения и умения что-то сведать самому. Так сказать, получить сведения из бесконечного событийного пространства. Сложность невероятная! Поэтому для того, чтобы принимать решения быстро, просто и эффективно, ответственные товарищи выстраивают что-то вроде информационной пирамиды. Себя, конечно, они воображают вверху, а остальных систематизируют, классифицируют и помещают внизу. Уверовав в это, то есть приняв воображаемое за действительное, они поступают либо так, как им кажется из анализа нижерасположенной информации, либо так, как им велено из анализа вышерасположенной информации. Я понятно объясняю?

Выглядел Грязнов заботливо-снисходительным дядюшкой, Аврасин внимательно слушал и вникал. Ну да – над начальниками есть начальники, под начальниками подчинённые, ведь так и есть? А Грязнов, получается, считал иначе. Вот здесь, в этой комнате с казарменными стенами и решёткой на окне, – он считал иначе? Он, Грязнов, если его слова про пирамиду что-то значат, считал, что он – выше ответственных товарищей? Не он им нужен, а они ему нужны? И сейчас, вот именно сейчас, из комнаты в казарме, запускает на орбиту миф? Но это же наглость какая-то! Он – либо сумасшедший, либо…

– А никакой информационной пирамиды нет! Штатное расписание – не информационная пирамида. Есть событийное пространство, из которого необходимо добыть сведения и просчитать последствия.

– Тогда вы – кто? – угрюмо спросил Аврасин

– Мы! Мы, Станислав Павлович, выудили из бесконечного событийного пространства необходимые сведения и предугадываем последствия. Итого – мы с вами запускаем информационный миф и новый процесс!

– Какой процесс?

– Присаживайтесь, Станислав Павлович, к ноутбуку, – Грязнов добродушно подтолкнул Аврасина, – и приступайте, вы готовы. Канва есть, берите предыдущий текст и переделывайте его с учетом нового, высокого, заметьте, очень высокого уровня событий. Соответствующего той элите, которая сейчас безмятежно пьёт кофе в пансионате. – Добродушно хохотнув, Грязнов добавил: – Ну, надо же было такое придумать: мировая элита – в цирке! Вы запомнили то, о чем мы говорили только что?

– В целом, да.

– Ну, не скромничайте. У глупых людей великолепная память. Беда только в том, что запоминают они всякую ерунду, а, главное, очень много ерунды!

– Понадобятся некоторые вещи...

– Реквизит есть. А вот курить будете потом! – резко сказал Грязнов, увидев, что Аврасин потянулся за сигаретой. – Сейчас дерзайте! И помните – другого шанса, так сказать, увидеть результат у вас не будет.

Резко повернувшись, Грязнов вышел из комнаты и неслышно прикрыл дверь. Наступила ватная тишина. Испугавшись, Аврасин на разные лады произнес слово «Ага!», постучал себя ладонями по крепкой груди, сделал несколько упражнений для плечевого пояса, сел «пистолетом» на правую ногу, потом на левую, и ноги не дрожали! Тогда он сел за стол, и вывел на экран «Записку...».

Странно – после нелепого, унизительного разговора с Грязновым, с позорными затрещинами и гимнастикой, Аврасину стало легче. Даже то, что Грязнов несколько раз назвал его глупым, откровенно назвал, не так, будто стремился обидеть, а так, будто обращал внимание на свойство Аврасина, которое у него есть и с которым он, Аврасин, живет и чего-то еще достигает, даже это, непонятно почему, бодрило! Потому ли, что Грязнов его похвалил, потому ли, что память отметил, толковым назвал…

И никаких шуток, никакого цирка – все наяву, откровенно и, как ехидно пошутил Грязнов, ничего личного. Кроме, разумеется, одного, кроме жизни. Его, Аврасина, жизни, которая стояла сейчас на кону и ровным счётом ничего не стоила по сравнению с жизнями тех, кто сейчас в пансионате пил кофе...

Слово «цирк» мелькнуло в голове двусмысленно, получалось, что в цирке, то есть, в Кулеше, никакого цирка. Хотя то, что происходит, в целом вполне можно назвать цирком. Сутки назад Романтеев и Федянин были бойцами группы информации, а сейчас...

Аврасин, как пловец в воду, нырнул в выведенный на экран текст «Записки...» и стал лихорадочно его править.

 Получилось так:

 

ЗАПИСКА

В Управлении охраны особых объектов (УООО) была получена оперативная информация о подготовке провокаций с целью дискредитации системы охраны опасных в экологическом плане инженерных объектов РФ. Определить конкретный объект террористической атаки не удалось. Поэтому были приняты дополнительные меры по усилению охраны всех объектов.

Террористами был атакован объект «Могильник Ильинск-24». Предварительно цель определена как прорыв внешнего, а затем внутреннего периметров охраны объекта и подрыв технологических установок. Нападение осуществлялось в условиях резко обострившихся погодных условий: в районе объекта к этому времени прошел ураган.

Большая часть охранных сооружений от воздействия урагана устояла. В районе максимальных разрушений группа террористов в составе семи человек предприняла попытку проникновения в глубину объекта. Для этой цели они использовали захваченный накануне вертолет.

Операция по нейтрализации террористов проводилась совместно силами УООО и Службы охраны «Могильника». При высадке десанта террористов во время жесткого скоротечного боя террористическая группа была уничтожена, вертолёт подорван.

В результате проведенного на месте предварительного опознания были установлены личности трех из восьми террористов. Это оказались: помощник руководителя группировки «Аль Барс абуль Фарах» Хасана ар Хафиза – Акташ Измири по провищу Абу Нувас, известный боевик Ибрагим абуль Саид и боевик английского происхождения Джон Аббас. Потери российских спецслужб – двое убитых, двое раненых.

О группировке «Аль Барс абуль Фарах» известно, что она входила в сеть террористических организаций «Аль-Кайда», но вышла из неё и демонстрирует самостоятельность.

Некоторые обстоятельства, отмеченные при предварительном расследовании теракта, указывают на возможную причастность к нему спецслужб США, Великобритании и Украины.

Согласно оперативному анализу инцидента, очевидной целью террористов было показать, что охрана объекта «Могильник Ильинск-24» и подобных ему хранилищ опасных веществ на территории РФ ненадежна. Тем самым они пытались спровоцировать террористические нападения на аналогичные объекты в РФ. Это не могло привести к нарушению их нормального функционирования, но позволило бы через кампанию в средствах массовой информации недружественных стран вызвать недоверие к эффективности защиты таких объектов безотносительно к их специализации и системе УООО в целом, с последующей плавной трансформацией кампании в откровенную дискредитацию органов управления Российской Федерации с целью дестабилизации обстановки в стране.

Умелые действия охраны объекта и спецгруппы УООО пресекли подобное развитие событий в самом их начале.

В настоящее время проводятся оперативно-розыскные мероприятия по выявлению связей и сообщников террористов.

 

Перечитав «Записку» и поправив стиль текста, Аврасин распечатал её и, дисциплинированно подняв руку, сообщил на воздух:

– Записка готова!

После этого смело отошел к окну и закурил. Странно – никакого удовольствия от курения Аврасин не получал, но вот зачем-то ему надо было брать сигарету губами, прикуривать, затягиваться и пускать дым в окно? Наткнувшись на стекло, дым как бы ударной волной разлетелся по сторонам, больше вверх. Посмотрев на сигаретную пачку, Аврасин опять убедился, что, действительно, надпись CAMEL легко превращается в надпись САМЕЦ. Только надо знать – где и что поправить. Вот оно в чем дело. Или суметь догадаться. Он, Аврасин, не догадался, но теперь знает. И то, что турецкий стакан, то есть бардак, от французского бордер, граница. А почему тогда остановка – дурак? Грязнов сам это сведал или кто-то ему сказал?

Пришедший Грязнов бегло просмотрел «Записку» и одобрил её:

– Принято! – Он внимательно посмотрел на Аврасина и пояснил: – Грамотная база для дальнейшего развития процесса. Мы славно поработали.

Свернув лист в трубочку, помолчал и неожиданно спросил:

– Скажите, Станислав Павлович, куда впадает река Дон?

– В Черное море, – машинально ответил Аврасин и тут же нервно закашлявшись, поправился: – В Азовское!

– Не переживайте, – успокоил его Грязнов, – это распространенная ошибка. Людям свойственно видеть что-то большое, причем сразу. Оттого они, так сказать, и не обращают внимания на детали. Азовское море самое маленькое в мире. Но оно существует, и именно в него впадает река Дон. Видите – деталь, а как сильно меняет восприятие окружающего! Причем не вообще, а отдельным человеком. А люди разные, Станислав Павлович, есть равнодушные, им все равно. Но есть и пытливые, а вот им-то жить интересно! Интересуются они, стремятся что-то выяснить, понимаете? Любознательность проявляют, азарт, не могут они равнодушно жить. И таких много. А вы, я имею в виду хотя бы вашу группу информации, стрижете всех подряд под одну гребенку. Для вас деталей не существует, для вас и люди все одинаковы. Прекращайте, так ведь можно и ножницы поломать, и руки в кровь изрезать.

Загасив в пепельнице сигарету, Аврасин встал посреди комнаты и скривил губы. Глядя в сторону Грязнова, он видел за его спиной синюю стену. Проклятая казарма!

– Присядем на дорожку, – распорядился Грязнов.

Они сели – Аврасин на скамью, Грязнов на табурет. Чуть помолчали, потом Грязнов, будто вспомнив что-то важное, воскликнул:

– Да! Станислав Павлович! Прежде, чем начнётся последний акт... Знаете ли вы, как будет слово «режиссер» по-китайски?

– Я не знаю китайского.

– И я не знаю!

Грязнов расхохотался, смело открывая рот с блестящими зубами. Чисто бритая кожа на его лице нежно натянулась, веселые морщины протянулись к глазам, а от них – веером к вискам. И две мужественные вертикальные морщины по щекам...

– А зачем спрашиваете?

– Затем, что теперь вам, Станислав Павлович, предстоит сведать – как же по-китайски будет «режиссёр»? Такой теперь у вас, так сказать, интерес появился!

– Да зачем мне? Товарищ капитан?

– Не скромничайте – вы сможете!

Он был доволен, капитан Грязнов, он не боялся, наоборот, он шел на важное дело и был откровенно счастлив! Ему это нравилось. Его зеленоватые глаза сияли победной решимостью. Глядя в них, Аврасин, наконец-то поверил, что у него есть шанс, что он останется жить, что все будет так, как придумал он и как уточнил Грязнов. Его даже не станут калечить, вот о чем догадался Аврасин, потому что незачем, потому что он будет живым, может быть, усталым, может быть, с мужественным шрамом, прихрамывая… Потом. А Грязнов...

– Вы будете делать доклад на пресс-конференции? – спросил Аврасин.

– Еще чего! – удивился Грязнов. – У меня начальник есть, пусть он и отдувается. Тезисы ему составлю. Основу вы подготовили правильную, проявили себя с лучшей стороны. Защитили честь группы информации и сохранили себе жизнь. Героически сражались, получили ранение, многочисленные следы механического воздействия, контузию…

Выдвинув вперед нижнюю челюсть, Грязнов улыбнулся и ласково заглянул в глаза Аврасину.

– Юмор у вас, товарищ капитан...

– Армейский, да. Кстати, вы, может быть, заметили – армейский юмор очень добрый по своей сути. Не правда ли? Ведь служба трудна, требует напряжения сил и связана с риском для жизни. А люди, Станислав Павлович, которые служат, разные и очень интересные. И как быть? А так – с каждым ладь, каждого гладь. Без того, чтобы пошутить, добрым словом перемолвиться – нельзя.

– Да, как-то…

– И ничего не требуйте более определенного вам...

– Что-что?

– Вы готовы?

Широко улыбался Грязнов, как сытый кот улыбался, и таким же ленивым выглядел, умиротворенным, только вновь явился где-то в горле Аврасина страх. Изнутри, от души, а совсем не от понимания. Да и какое тут может быть понимание, если командир караульной роты обнаруживает совершенно невероятное проникновение в... А куда? Именно туда – в вопросы управления людьми и событиями. Откуда, откуда это у него, сообразить Аврасин никак не мог, перестать соображать тоже никак не получалось. Он несколько раз вздохнул, усилием сглотнул страх и сказал:

– Готов.

– Вот и хорошо. Теперь перепишите «Записку» от руки, распишитесь, поставьте дату и время. Когда всё сделаете, поднимите руку, к вам придут. И вы продолжите свой увлекательный рассказ, время есть. – Грязнов резко поднялся, принял положение «смирно» и скомандовал, как выдохнул: – С богом!

 

10.

…Обозначился он не сразу. Сначала вслушивался в далекий, ровный и любопытный шум, напоминающий звук уходящей вдаль электрички. Она никак не могла уйти, скрыться, наконец, за лесной горизонт. Затем услышал голоса, мужской и женский, потом женский пропал, и он определил, что рядом с ним находится Нелипович. Это было неожиданно, отношения Нелипович к группе не имел, крутился возле начальства, прохиндей был еще тот, но, впрочем, – после того, что произошло в Могильнике, можно было ожидать всего.

Перед мысленным взором вдруг возник разрывающийся в страшном тусклом небе синий вертолет, Аврасин испуганно открыл глаза и увидел белый потолок.

– Привет! – радостно сказал Нелипович и подмигнул. – Врачи говорят, что все в порядке, что сегодня тебе хватит спать, что если я к тебе с чем-то бодрым, то я пришел! Как узнал, что тебя перевели из реанимации, так прямо сюда.

У него было узкое, с тонкой кожей лицо и забавные усики. А глаза не могли скрыть недоумения. Он показал Аврасину полупрозрачный пакет с апельсинами и яблоками, положил его под койку и сел рядом, с апельсином в руке:

– Ну, не подозревал я, что ты из тех людей, у которых что-то получается там, где у других не должно. Станислав, ты показал отличный результат! Наверху все в восторге. Как ты угадал? Гений, что ли? Ведь ждали подтверждения того, что у нас слабо охраняются опасные объекты, чтобы про международный контроль поговорить, про отсталость, про традиционное российское разгильдяйство, шум поднять, дебаты провести. Ну, знаешь – жизнь есть борьба, и она не прекращается. Тем более, сейчас. Мотив традиционный – кто виноват, что делать, дураки и дороги, и тому подобное. И чтобы нам из-за границы напомнили о долге перед цивилизованным обществом, а мы бы сказали, что о долге помним. Неявно, конечно, а, может быть, и явно. Сделали бы оргвыводы. Там, наверху, разные существуют... направления мысли. Некоторые структуры уже изготовились на финансирование, в общем, раскрутка начиналась нешуточная, всего-то оставалось... Ну, что я говорю – узнаешь подробности сам. Но как это ты так ловко запустил группировку «Аль Барс абуль Фарах»? Эффектно прозвучало! Кому они были нужны? А тут ты. Крепко заварил! Но Станислав, этого же не ждал никто! Ну – никто!

В голосе Нелиповича зудела нотка опасения, да какого-то угрюмого. Слушая его, Аврасин и сам насторожился – вот что же он такого сделал-то несуразного, если Нелипович, если хитрован Нелипович чего-то опасается? Эта «Аль Барс абуль Фарах» что, уже как бы существует наяву? Миф запущен?

Но это потом! А сейчас у кровати сидел Нелипович и говорил, говорил...

Это и есть результат? Тот самый, о котором говорил Грязнов? Значит, так: у него, Аврасина, был шанс, он его использовал и в итоге получил результат – он жив и слышит голос Нелиповича. Этот голос и есть видимый, то есть, слышимый результат? Ну да, раз он его слышит наяву, значит, результат достигнут – он, Аврасин, жив! Грязнов о результате сказал цинично, но честно. Он правду сказал. А как тогда Аврасин использовал шанс? Выполнял команды Грязнова? Выполнял. Но он и команды Буркацкого выполнял. Нет, что-то здесь есть ещё, что-то такое ему Грязнов внушил важное, то, о чём Аврасин, и не подозревал... И сказал ему тогда: «и ничего не требуйте более определенного вам». Это он не сам придумал, это он откуда-то взял эти слова... Он тогда – кто?

Рассказывая, Нелипович одновременно чистил апельсин. Сначала перочинным ножом он разрезал его кожуру на четыре сегмента, потом ловко снял их. Разломив апельсин на две части, он аккуратно отделил от одной из них несколько долек и уложил все на тарелку. Тарелка стояла на тумбочке, оттуда шел приятный запах:

– ...И уже пошли круги через информационные каналы, что, мол, Запад никак не расстанется с русофобскими иллюзиями, что, мол, до сих пор выдает желаемое за действительное, не понимая, чем одно отличается от другого. А дело-то обстоит наоборот! У нас комар носа не подточит! Вот так! И напрасно фантазии кое у кого разыгрались, напрасно Запад сделал попытку проверить. Как бы чужими руками. Ну, обойма-то известная: сначала ИГИЛ, «Джабхат ан-Нусра», талибы, а за ними-то Ми-6, ЦРУ, вечно живая «аль-Кайда», да мало ли кто еще? – Нелипович хмыкнул. – Тут и ты со своим «аль Барсом» подоспел, да на хохлов намекнул, а они уже зеленых приплели, демократические ценности и европейских нациков. Это безответственные писаки, конечно, заявляют, им сейчас, сам понимаешь, раздолье, но эффект есть. Прямо сказать – не скучно сейчас в информационном поле. Молодец, Станислав!

Словно вспомнив что-то важное и даже обрадовавшись этому, Нелипович быстро проговорил:

– Тут и англичанин твой кстати оказался, Джон Аббас этот, надо же! Да не один, а в компании с Мэтью аль-Аввалем! У них, оказывается, таких целая организация есть, «аль Джураба», ты сочную тему поднял!

– Аль-Авваль? Кто это?

– Опознали.

– Да ладно тебе...

– Но это всё же странно, – Нелипович настороженно вздохнул. – Импровизация у нас не приветствуется...

– А где… – сухо было во рту, хотелось пить, и апельсиновый запах дразнил, но Аврасин продолжил, – жена?

– Она пока не знает – ты же в командировке. Ранения твои существенные, но не смертельные. Вот побился ты сильно, это так. Еще, говорят, контузия. Как голова?

– Терпимо.

– На днях перевезут тебя в Москву, встретишься. Кто бы мог подумать? – в голосе Нелиповича сквозила зависть. – Уже шерстить нас начали. Да сильно! Я боюсь, как бы в скором времени не произошло смены декораций...

Аврасин вздрогнул, а в ушах тихо, но явственно вспомнился голос Грязнова: «...ещё и декорации». Ну да, директору сцены, ещё и о декорациях думать надо. А Нелипович вздохнул и грустно прошептал:

– Дмитриева, стерва, уже намекнула…

– А Гордеева?

Уже довольным голосом Нелипович продолжил:

– Задвинули. Она там что-то про редкоземельные металлы сморозила. Вот, дура-то – летом назвала какого-то бандеровского генерала времен войны группенфюрером абвера! Откуда в абвере фюреры? Сейчас – нашла в Могильнике редкоземельные металлы. Ведётся на заковыристые слова, как девочка на бусы. В энциклопедию и не смотрит. Да что тебе Гордеева? Ты о себе лучше подумай. Станислав, ведь ты герой! Ты всем сделал хорошо! Так не бывает, а ты смог! Как?

Опять в голосе Нелиповича послышалась Аврасину тревога. Или он просто завидует? Живой завидует тому, кто, несмотря ни на что, умудрился остаться в живых? Но он и не знает об этом. И не надо ему знать.

– Расклад такой. Месяц-полтора ты в госпитале пролежишь, это решено. Месяц в санатории. Месяц отпуска. С семьей. Итого – три месяца! – Нелипович насупился и вздохнул. – Что при этом с нами сделают за три месяца – так я думаю, что не пошерстят, а просто перетряхнут.

– А патрульный этот? Который ранен?

Нелипович удивился, а потом приосанился, нарочито бодро поднёс к плечам напряженные руки, поднял их вверх, опустил и весело сообщил:

– Он тяжелый, но все позади – вовремя привезли.

– А Коробковский?

– У него нет проблем. Написал образцовый рапорт, из которого следует, что все налажено и работает, как часы. Могильник на замке!

Прикрыв глаза, Аврасин с облегчением понял, что майор Коробковский у капитана Грязнова в руках. На службе? Нет, пожалуй, потому что Грязнову этого не надо. Ему надо едва-едва, но в нужный момент. Нежно. Он дает шанс, предлагает возможность что-то сделать самому. Но при этом требует родину любить. А от уважительной заботы – уважительное внимание. Ну и как по-китайски будет «режиссёр»? Привет от Грязнова...

Мэтью аль-Авваль – надо же! Ну да, миф запущен…

Конечно, едва Коробковский взял Зацепина и Долженкова, то сообщил об этом Грязнову. А как, если связи не было? И они бы мирно разошлись, но вмешался Буркацкий и застрелил Зацепина. Буркацкий игрок, для него люди – это пешки. Доигрался. Не тот, оказывается, режиссер, который командует, а тот, кому подчиняются! Буркацкий дал команду Коробковскому ликвидировать Долженкова, а Коробковский подчинился Грязнову. Вот кто директор сцены...

И останется таковым на будущее время. И ему, Аврасину, придётся делать то, что скажет Грязнов. Догадываться и выполнять, ожидая похвалы. Ему это ближе и понятнее, чем выполнять указания Буркацкого. Ну да – Буркацкий погонял всех, как баранов. И сам был баран для вышестоящих. А Грязнов потребовал понимания, с Грязновым думать надо. Самому. Страшно? Да. А не хочешь – иди в расход, живописную позу на сцене тебе придадут другие. Которые думают. Которые там, на склоне цирка, в восьмом секторе, фиксировали бой отважных патрульных со свирепыми террористами из группировки «Аль Барс абуль Фарах». На фоне горящего вертолёта…

– Ты чего задумался, Станислав? – встревожился Нелипович.

– Яблоки... Ты яблоки помыл?

– Сейчас, – исполнительно доложил Нелипович, схватил пакет и побежал в туалет. Зашумела вода.

А верно – департамент требует безусловного подчинения, и что за ним стоит, то неизвестно: просто верь. А Грязнову надо, чтобы думал человек, идею понимал, за которую бьётся. У него есть своё, родное. Что ему Могильник, он в нём уже и сам разобрался. Оставался последний штрих. Эти проклятые цирки – Аврасин, по определению образованный, про них и не слышал. А патрульные слышали и интересовались. Дались им эти цирки! Но ведь дались? Любознательный народ...

– Держи!

Прямо в руку вложил Нелипович яблоко, и оказалось оно тёплым. Горячей водой помыл. Приятное ощущение...

– Ты чего моргаешь-то всё? – улыбался Нелипович.

– Смотреть привыкаю, – нашёлся Аврасин и объяснил: – Ярко очень. А Грязнов?

Перестав улыбаться, Нелипович вздохнул:

– Ну что Грязнов? Майора получит. Грамотно организовал охрану, отличные бойцы, один погиб, второй ранен. Слушай, как ты с ним взаимодействовал? Он же тупой! Но преданность собачья, исполнительность, тут, конечно, да...

– Дмитриева что говорит?

– За неё не беспокойся. Она уже заявила про свое журналистское расследование. Намекала на какие-то возможности. В общем, перевела стрелки на себя.

– Дура.

– А для чего её держат-то? Для этого и держат. Но Буркацкий-то, а? Герой!

– А эти? Кроме Аббаса, Саида и Абу... Абу...

– Абу Нуваса?

– Ну да. Там же еще четверо?

– С этими все в порядке, схема у нас наработана. – Нелипович наклонился к уху Аврасина и жарко прошептал: – Есть куда пристегнуть.

Он выпрямился на стуле, бодро, театрально просиял и добавил:

– Ну, давай, Станислав, поправляйся, а мне результаты твоей постановки мониторить надо.

Нелипович встал, поднял кулак к уху и пожелал:

– Выздоравливай!

Аврасин приподнял руку с зажатым в ней яблоком, слабо улыбнулся, а Нелипович бодро прошагал к выходу, открыл дверь, вышел и аккуратно прикрыл её за собой.

 --------------------------------------

Значком * в тексте помечены организации, признанные в России террористическими.