Марат ВАЛЕЕВ 
Марат ВАЛЕЕВ
ДЖЕНТЛЬМЕНЫ
Рассказы
Пошли домой, Валерий Палыч!
Григорий Федорович, выйдя из магазина, дошел до ближайшей лавочки и присел на нее. Погода вроде была хорошая, и пожилой мужчина решил побыть на свежем отдыхе. Домой ему спешить незачем – его давно уже никто не ждал, разве что телевизор с надоевшими неприятными новостями.
Растущие в ближайшем скверике деревья уже теряли последнюю листву, она рыжим ковром устилала их подножие, шуршала под ногами прохожих. Бледно-синее небо было безоблачным, но солнце по-прежнему светило так же ярко, как и летом, хотя на тепло уже изрядно скупилось.
Вдруг захотелось есть. Покопавшись в пакете с покупками, Григорий Федорович вынул еще теплый, аппетитно пахнущий чебурек в бумажной упаковке и, не обращая внимания на проходящих изредка мимо него людей, откусил хрустящий уголок и меланхолично стал жевать.
– Мяуу! – услышал он вдруг хриплый зов.
Григорий Федорович перестал жевать и глянул под ноги, откуда услышал мяуканье. На него, задрав голову, смотрел рыжий зеленоглазый кот с левым порванным ухом и круглой физиономией со следами былых и недавних боев.
– Мрряяя! – настойчиво повторил зверюга.
– Ну садись! – поколебавшись, похлопал ладошкой около себя мужчина. Кот не заставил себя ждать и пружинисто вскочил на лавочку.
– Есть хочешь? – спросил Григорий Федорович. Хотя мог бы и не спрашивать: кот не сводил своих зеленых глазищ с чебурека. Пенсионер выколупнул из его нутра солидный кусок пахучего фарша и положил перед голодным животным. Тот с урчанием набросился на мясо.
– Бедолага, – пожалел его Григорий Федорович и погладил по спине. Кот поднял голову, коротко глянул.
«Погоди, ты со своими ласками, дай пожрать!» – прочитал Григорий Фёдорович в его глазах… Нет, не так: услышал у себя в голове хрипатый голос кота пенсионер. И ошеломленно открыл рот.
Кот между тем дожевал чебуречную начинку и, облизываясь, снова посмотрел Григорию Федоровичу в глаза.
– Еще есть? – требовательно спросили эти наглые буркала.
– Да, да, – заторопился Григорий Федорович. Он вытряхнул остатки фарша из первого чебурека, полез в пакет за вторым. Кот быстро управился с еще одной горкой мяса, потянулся, выставив вперед мохнатые лапки с растопыренными когтями. И с чувством просигналил удивленно рассматривающему его человеку:
– Пока хватит. Спасибо тебе, друг! Ну и что теперь будем делать? Может, поговорим?
Григорий Федорович спрятал чебурек обратно в пакет. И сказал:
– А давай! Только сначала объясни, как тебе удается вот таким образом общаться со мной?
– Каким таким? – деланно удивился кот.
– Ну, телепатическим, что ли?
– Это долгая история, – зевнул кот.
– А я и не спешу никуда! – сообщил Григорий Федорович, поудобнее умащиваясь на лавочке около неожиданного собеседника.
– Если вкратце, то я несколько лет дружил с собратом, долго работавшим в театре кошек Куклачева, – поведал ему кот. – Вот он-то меня и научил общаться с вами, людьми, таким образом.
– Подожди, подожди, что ты несешь? – возмутился Григорий Федорович. – Там же все не так. Там же за счет дрессировки все, а не какая-то там телепатия…
– Что? Дрессировки?! – оскорбился кот и даже выгнул спину дугой. – Ты что, не знаешь, что мы, кошки, дрессировке не поддаемся?
– Ну да! – хмыкнул Григорий Федорович. – А львы, а тигры? Как миленькие слушаются дрессировщиков в цирках.
– Да ну их! – пренебрежительно махнул лапкой кот. – Большие да дурные, только язык силы и понимают. А с нами договариваться надо. Вот Куклачев умел, кошки все у него по глазам читали. И он по их.
– Чего – по их?
– Да по их глазам читал, – терпеливо повторил кот. – Вот теперь и ты понимаешь меня. Потому как очень понятливый!
Пенсионер даже зарделся от неожиданной похвалы.
– Ну если ты такой умный, то почему все еще живешь на улице? – справившись с приступом нахлынувшей гордыни, спросил Григорий Федорович.
– Здесь опять же все не так просто, – почесав лапкой за ухом, признался кот. – Был у меня опыт налаживания контакта с несколькими вашими особями, да все как-то неудачно. Одна женщина испугалась и стала заикаться, и я сам убежал от неё, как говорится, от греха подальше. Потом еще с одним гражданином пытался поговорить. Так он подумал, что это у него с похмелья галлюцинации начались, принял меня черт знает за кого и хотел прибить. Еле удрал…
Кот пригорюнился. Григорию Федоровичу стало его непереносимо жалко.
– Можно, я немножко поглажу тебя? – попросил он.
– Да теперь не можно, а нужно, – поправил его кот. И сладострастно замурчал под осторожной и теплой ладонью человека.
– Давай знакомиться, – предложил Григорий Федорович. И назвал свое имя.
– А меня… Как же меня-то звали? – призадумался кот. – Надо же, забыл… А, называй, как тебе нравится!
– Ну, тогда этот… Барсик!
– Только не Барсик! – встрепенулся кот. – И не Рыжик там какой или Маркиз. Зови меня… Зови меня Валерий Палыч, вот!
– Почему – Валерий Палыч? – поинтересовался Григорий Федорович.
– Ну, мы с тобой примерно одного возраста, – пояснил уже не просто кот, а Валерий Палыч. – Так что будем на равных, так сказать. А во-вторых, знал я одного мужичка, он в котельной тут неподалеку работал. Вот его так звали коллеги, а еще почему-то Антибиотиком (при этих словах Григорий Федорович понятливо улыбнулся). Он меня зимой к себе пускал погреться, подкармливал.
Валерий Палыч скорбно опустил рыжую голову с порванным ухом и вздохнул:
– А потом его не стало…
– Умер, что ли? – участливо спросил Григорий Федорович.
– Не знаю, – помедлив, ответил Валерий Палыч. – Но на работу перестал приходить, а его сменщик меня не пускал. Не любил он котов, нелюдь!
В это время начал накрапывать дождь. Капли стучали все чаще по опавшим листьям, по кепке и плечам Григория Федоровича, падали на рыжую спину кота, и он зябко передергивал ею.
– Ну что, мне пора, – с сожалением сказал Григорий Федорович. Он поднялся со скамьи, молча постоял немного, напряженно о чем-то думая. Потом наклонился, пристально посмотрел в глаза Валерия Палыча. И молвил:
– Ты мне, Валерий Палыч, тоже нравишься.
Подумал немного, и добавил:
– Слушай, дружище, с тех пор как меня навсегда покинула моя дорогая женушка, я живу один, дети все взрослые и далеко, им не до меня. Очень мне скучно и тоскливо одному, понимаешь? Даже словом перекинуться не с кем.
– Что ж тут непонятного? – пожалел его кот. – Да ты не трать много слов, Григорий Федорович, я согласен!
– Ну тогда пошли домой, Валерий Палыч! – с облегчением сказал Григорий Федорович. – Я тут неподалеку живу. Извини за фамильярность, но я спрячу тебя за пазуху, ладно? А то еще простынешь.
И неловко улыбаясь, он, бережно подхватив со скамейки Валерия Палыча, сунул его за борт куртки и, под вдруг начавшимся дождем с мокрым снегом вперемешку, спорым шагом направился к ближайшей старой пятиэтажке…
«Ну и как там, в Кайманачихе?»
И вот снова ледоход на Иртыше, правда, нынче что-то раньше обычного. Что поделать, климат портится в связи с глобальным потеплением. Во всяком случае, так говорят сведущие люди. На реке неумолчный шум: шуршание, звон, льдины наползают друг на друга, плывут целыми полотнами и мелкими кусками, цепляются за берег и даже выползают на него. Как-то тревожно всегда в это время на душе от этакой силищи реки и в то же время весело – лето скоро!
А мне в связи с ледоходом вспомнился один забавный случай, вернее даже будет – байка, которую я, будучи еще мальцом, услышал у себя дома, когда отец и наш сосед дядя Ваня Рассоха бражничали за кухонным столом по случаю... ну или просто выпал случай. И вот они, похохатывая, обсуждали, видимо, совсем недавно произошедший казус. По давности лет я уже не помню всех подробностей, кроме самой фабулы истории да имени одной её героини – бабы Дуси. Имя же запомнилось потому, что оно после той истории сохранилось в одной крылатой фразе, какое-то время использовавшейся моими односельчанами к месту и не к месту (вот мой одноклассник Вовка Гончаров не даст соврать, тоже слышал её). А со временем уже даже и без связи с тем случаем, к которому я все еще подступаю.
Итак, жили были дед да баба. Бабу точно звали Дуся, а деда… Поскольку имя его в моей памяти не сохранилось, то пусть будет, ну скажем, Тимофей, а проще – дед Тимоша. Жили они себе, поживали, да бражку попивали. Но последнее больше относится к деду Тимоше. В те годы, а было это в конце 50-х, на селе многие ставили бражку – ну чтобы не тратиться на магазинную водку. Кто-то гнал из неё самогонку, но большей частью народ её попивал, родимую, вместо кваса. А поскольку дед Тимоша поквасить очень любил, то на этой почве у него с бабой Дусей нередко возникали трения. Они хоть и были оба уже пенсионеры, но дед Тимоша еще продолжал работать на совхоз кем-то вроде экспедитора, и что-то куда-то отвозил и привозил на закрепленной за ним конной повозке – летом на телеге, зимой на санях. А наквасившись, мог забыть, куда ему надо ехать и зачем. За что баба Дуся нещадно его тиранила.
В тот памятный апрельский день, когда лед, потрескивая и шурша, вовсю шел по Иртышу, дед Тимоша пораньше приехал с работы на обед и тут же приступил к дегустированию очередной партии браги, доспевавшей в сорокалитровой молочной фляге, стоявшей за печью на кухне. Вернее будет сказать, он хорошо надегустировался уже вчера, а сегодня решил поправить свое пошатнувшееся здоровье. Ну и вот, только он успел хлопнуть кружку-другую бражонки, как рассвирепевшая баба Дуся схватила эту флягу за ручки (а была она, баба Дуся то есть, нехилой комплекции) и поволокла её на улицу со словами: «Все, Тимоша, достал ты меня, язви тебя-то! Щас все вылью, и будешь ты у меня теперь только чай хлебать!».
Дед Тимоша в ответ ничего не сказал. Он допил брагу из кружки, торопливо сунул её в сразу же раздувшийся карман потертого пиджака, во второй – надкусанный соленый огурец, и последовал за бабой Дусей. А когда она вытащила флягу на улицу, – флягу, в которой плескалось не менее литров тридцати браги! – подскочил к ней и угодливо сказал: «Давай помогу, Дусенька!». И вместе с обалдевшей от такого поворота бабой Дусей подтащил флягу к стоящей у ворот повозке. Здесь он оттолкнул «подругу дней своих суровых» и, крякнув, взгромоздил алюминиевую емкость на телегу. Тут же, не мешкая, отвязал лошадь от забора, шустренько умостился рядом с флягой и дернул вожжами:
– Нно, милая, поехали!
Телега задребезжала по раскисшей улице в сторону складских помещений, где и трудился дед Тимоша.
– Вот-вот, там ты ишшо бражку с мужиками не пивал! – заголосила баба Дуся. – Я вот щас управу-то нашему скажу, как ты трудисся… с флягой! Он те её на бошку-то наденет!
Услышав эту реальную угрозу, дед Тимоша резко развернул телегу и направил её в сторону спуска к Иртышу.
– Илюха! – крикнул он уныло бредущему по дороге мужичку, примерно его возраста.
– А? – живо отозвался тот.
– Бражки хошь? Прыгай в телегу!
И вот их уже двое в повозке: один правит лошадью, второй черпает кружкой из фляги и мужики по очереди, на ходу, «заправляются» из неё.
– Куды ты, чумной? А ну вернись! – кричала баба Дуся, проявившая завидную для своей комплекции резвость и побежавшая за грохочущей телегой. Она непременно хотела вернуть домой вышедшего из подчинения непутевого супруга, и вряд ли кто сейчас остановил бы её в этом праведном устремлении.
– А на кудыкину гору! – орал ей в ответ уже изрядно окосевший дед Тимоша. – Все, обрыдла ты мне. Хрена я вернусь домой!
Редкие деревенские прохожие изумленно смотрели вслед этой странной и резвой процессии. Но вот повозка достигла спуска к реке – Большого взвоза. Дед Тимоша, натягивая вожжи, притормаживал лошадь, и на берег они съехали довольно аккуратно. Но ход замедлили, и воспользовавшаяся этим баба Дуся стала сокращать расстояние, воинственно размахивая подобранной по дороге палкой.
– Каку холеру тебе на реке об эту пору надо, варнак ты этакий? – вопила она. – А ну ворочайся назад!
На реке пока точно делать было нечего – ледоход, хотя уже не такой плотный, как пару дней назад, еще продолжался. Какие-то льдины стремительно неслись по середине реки, а какие на её повороте у Большого взвоза принесло к берегу, и они толклись в неспешном прибрежном водовороте. Дед Тимоша притормозил повозку у одной такой, довольно большой, размером метра два на полтора.
– Сгружаемся! – скомандовал он своему попутчику. Тот, допивающий очередную кружку браги, поперхнулся.
– Здеся? За каким лешим?!
– А вот увидишь, – довольно ухмыльнулся дед Тимоша. – Ты, Илюха, главное, мне подмогни. А сам потом можешь домой ворочаться. Ну или со мной. Бражки у меня еще много!
Последний аргумент возымел на известного в селе выпивоху безотказное действие. Вдвоем они сняли флягу с телеги, и затем дед Тимоша вытащил оттуда же вилы, которые всегда были при нем, чтобы при случае закинуть на сеновале пару-другую навильников сенца для свой коровки. Оглянувшись на спуск, по которому к ним спешила баба Дуся, неумолчно ругавшаяся и грозившая всеми карами своему непутевому мужу, он вилами придержал приглянувшуюся ему льдину.
– Волоки сюда флягу! – крикнул он Илюхе. – Помнишь, как в детстве катались? Вот и щас покатаемся. Только с канфортом!
– Ишь ты, чего удумал! – восхитился уже пьяненький Илья. – С канфортом! Это можно.
Вдвоем они быстренько перебазировались вместе с флягой на покачивающуюся льдину, дед Тимоша оттолкнулся от берега вилами, и они, на глазах хоть и подоспевшей, но таки опоздавшей бабы Дуси, поплыли.
– Вы куда, балбесы? Утопнете же! – горестно взывала она к благоразумию «папанинцев» на льдине.
– До свиданья, моя Дуся! Еду в Кайманачиху! – помахал ей свободной рукой дед Тимоша, в другой у него уже снова была кружка с брагой, услужливо подсунутая Ильей. – Как приеду, отпишу!
Дед Тимоша был родом из этой самой Кайманачиха, расположенной на противоположной стороне Иртыша, на расстоянии всего-то с полсотни километров вниз по реке. Уехал он оттуда еще по молодости, и его каким-то ветром занесло в наше село. Здесь обзавелся семьей, пустил, что называется, корни. Дети, уже взрослые, покинули родительское гнездо – дочь жила в Павлодаре, сын после армии остался где-то в России. И вот дед Тимоша как подопьет, так все порывался навестить свою родину. Да только вроде и недалеко, а добираться очень неудобно.
Надо было или переправляться на пароме у соседнего райцентра Иртышск, а оттуда уже на автобусе или попутке. Или пилить до ближайшего моста через реку в Павлодаре, а затем также на рейсовом автобусе в Кайманачиху, что вообще уже удлиняло путь за триста верст. Да и баба Дуся никуда его от себя одного никогда не отпускала, такая вот была собственница. А вдвоем никак: кто будет за хозяйством присматривать?
Проще было бы, имей дед Тимоша свою моторную лодку. Но у него её сроду не было, не рыбак он был. Да и у местных рыбаков таких лодок было всего – раз-два, и обчелся. Все больше обходились самодельными деревянными. Но сейчас-то у деда Тимоши все срасталось: и от бабы Дуси вроде как оторвался, и плавсредством обзавелся. Неизвестно, правда, всерьез ли он намеревался уплыть на этой льдине да той самой Кайманичихи, что ждала его всего в полусотне верст вниз по реке уже столько лет, или просто по пьяни решил покуражиться. Но тем не менее вот он, стоит на льдине, и она его несет к желанной цели!
Баба Дуся шла рядом и от бессилия швыряла в экипаж маломерного «судна» обломками льда, дотаивавшего на берегу, и не совсем печатными словами. А мужички, почувствовав себя хозяевами положения, уселись рядом с флягой на корточки и, отпуская обидные замечания в адрес бабы Дуси, попивали бражку, передавая кружку друг другу.
– Ну все, Тимоша, надоел ты мне! Теперь хоть утопни, а я пошла домой! – в сердцах бросила она. И только баба Дуся произнесла это, как приподнявшийся с места, чтобы зачерпнуть бражки, Илюха потерял равновесие и повалился спиной на край льдины, не выпуская из руки ручки фляги. Посудина опрокинулась на него, поливая Илюху остатками содержимого, а льдина, понятное дело, накренилась, сбрасывая с себя совсем не нужный ей балласт.
– Ааа! – разнесся над рекой сдвоенный мужской вопль, и дед Тимоша с Илюхой суматошливо забарахтались в воде,
– То-то! – злорадно закричала обернувшаяся на шум баба Дуся! – Вот и плыви так в свою Кайманачиху!
Но спасать мужиков все же кинулась. Хотя что их было спасать – льдину неспешным в этом закругленном месте реки течением отнесло от берега недалеко, всего метра на два-три. Да и неглубоко тут было, так что, когда незадачливые и перепуганные путешественники встали наконец на ноги, воды им было по пояс. Но очень холодной! И потому они самостоятельно и спешно выбрались на берег. Ну а тут их взгрела палкой баба Дуся. Она загнала промокших и трясущихся от холода мужиков на телегу и повезла домой. Баба Дуся уверенно держала вожжи в руках, управляя лошадью. И при этом не забывала время от времени оборачиваться к седокам и ехидно спрашивать:
– Ну и как там, в Кайманачихе? Лучше, чем у нас в Пятерыжске, ай хуже, а?
Дед Тимоша в ответ лишь виновато вздыхал, кряхтел и прятал глаза.
Но в Кайманачиху он потом все же съездил. Баба Дуся, проникшись, наконец, давнишней мечтой своего мужа, договорилась с соседкой, чтобы та посмотрела за их хозяйством – ну там коровку подоить, курам корма задать, и они вдвоем, наняв другого соседа, владельца «Москвича», таки съездили в ту Кайманачиху на пару дней.
И потом баба Дуся говорила:
– Да чё там, в этой Кайманачихе? Така же деревня, как наша. Ну разве только побольше…
А дед Тимоша после той поездки ходил какое-то время просветленным и даже выпивать бросил. Правда, ненадолго. Пока не раздобыл новую флягу под бражку…
Джентльмены
Мужики они были как мужики. Жили со мной в одном двухэтажном деревянном восьмиквартирном доме. Звали их Евгений (для меня – Жека) и Роберт (Роба). Первый – маленький, худенький, весом килограммов в полста, не больше, уже много лет работал слесарем на дизельной электростанции. Второй на полторы головы его выше, костлявый, в очках со шнурком на затылке, чтобы не слетали. Он часто менял место работы, но в последнее время трудился на насосной станции, качающей воду, развозимой водовозами для нужд жителей нашего небольшого поселка, стоящего у места впадения реки Кочечум в Нижнюю Тунгуску.
С Жекой мы соседствовали на одной лестничной площадке, на втором этаже. Роба жил внизу. Оба любили выпить, на этом общем интересе довольно крепко дружили. Мне эти мужики нравились своей бесхитростностью, незлобивым нравом и общительностью. Ну а то, что они выпивали – так кто у нас этого не делает? Тем более, что в пьяных дебошах замечены не были. Зимой пили у Жеки, когда его жены дома не было, или у Робы, при аналогичном условии. А летом перемещались или в мотоциклетный гараж Жеки, или теплицу Робы. А то в погожие дни и вовсе на крыльце дома. И никто им замечаний особых не делал (ну кроме жен, конечно, если вдруг заставали врасплох), потому как мужики порядок знали – не шумели, не мусорили.
Правда, после всех этих импровизированных застолий неизбежно случались похмельные моменты, совпадавшие, как правило, с периодом безденежья. И тогда то Жека, то Роба, а когда и оба сразу, разделив дом на двоих, начинали обходить квартиры с просьбой одолжить деньжат «до получки». Надо сказать, что мужики слово держали и долги всегда возвращали. Правда, могло это произойти не с обещанной, а со следующей получки. Это обстоятельство все чаще служило для соседей (преимущественно – соседок, конечно) причиной в отказе означенным мужикам в одалживании денег. И тогда Жеке и Робе приходилось искать на опохмелку в других местах.
Так шли дни за днями, месяцы за месяцами, годы за годами – ничего не менялось в жизни Жеки и Робы, разве что начинали они заметно стареть. Но однажды случилась потрясающая история, ввергшая в шок все два десятка жильцов нашего небольшого дома. И особенно женскую его половину. 8 марта (год точно не помню какой, но ближе к 2010-му), ближе к обеду нам в дверь позвонили. Неуверенно так, но настойчиво, потому что несколько раз.
Я был на кухне и, как оказавшийся ближе, пошел открывать. И остолбенел. За дверью стоял Жека, с алой розой, ходившей ходуном в его руке. За ним возвышался Роба, тот прижимал к груди небольшую охапку таких же роз. И в состоянии не лучшем, чем у Жеки. Оба были еще явно не опохмелившиеся, но зато с розами в руках!
– Мужики, вы чего? – только и смог я выдавить из себя.
– Да это не тебе, Хасаныч! – просипел Жека. – Где Светлана Яковлевна?
Он всегда почему-то путал отчество моей жены непонятно с чьим.
– Олеговна! – негромко поправил я его и посторонился, пропуская в прихожую.
И крикнул, уже обернувшись в глубь квартиры:
– Светлана, тут к тебе!
– Иду! – проворковала Светлана, выплывая из гостиной, явно не в будничном наряде и точно – в хорошем настроении. – Кто это там?
И осеклась.
Жека, неимоверным усилием воли удерживая тремор свой похмельной длани, протягивал моей супруге розу и улыбался.
– С Международным женским днем, Светлана Як… ой, Олеговна! Желаю любви, добра и счастья! – икнув, вежливо сказал он и попытался даже шаркнуть тяжелым зимним сапогом (в Эвенкии в марте еще зима).
Стоявший за ним Роба согласно закивал своей кудлатой головой:
– С праздником, ага, с восьмым мартом!
– Надо же! – ошарашенно протянула Светлана. – Ну спасибо! Да вы, оказывается, джентльмены! Вот не знала.
И с благодарной улыбкой приняла цветок.
Жека попятился назад. Я сунул ноги в тапочки и выскочил за ним на лестничную площадку.
– Мужики, что это с вами? – спросил я неразлучную парочку. – Всего от вас ожидал: что в проруби в Кочечуме искупаетесь, например, или вдруг раз, и пить бросите. А тут – всему женскому населению дома цветы! Всему же?
Мужики переглянулись, пожали плечами. Роба сказал:
– А чё, деньги у нас пока от получки есть. Вот и решили порадовать наших ба… милых женщин.
– Ну вы молодцы! – искренне порадовался я за них. – И что, уже всех поздравили?
– Пока только своих двоих, да вот твою, – отчитался Жека. – Осталось еще пять штук.
– Чего, роз?
– И роз тоже, – подтвердил Роба. – Каждой по штуке. Можно было и больше, хотя бы штуки по две... э, нет!.. по три купить. Но они ведь дорогие, зараза! А нам же еще того, поправиться надо. Пошли с нами, Хасаныч?
Признаться, я иногда, когда была такая возможность, разделял их компанию – ну а почему бы не выпить с хорошими мужиками, не потолковать с ними? Но сегодня, конечно, не мог, о чем и сказал им.
– Ну ладно, мы тогда пошли дальше, – кивнув понимающе, сказал Жека, и мужики, уже одетые для выхода на улицу, ну или еще не раздетые после возвращения с неё, загремели каблуками вниз по деревянной лестнице.
«А ведь действительно джентльмены, – подумал я, с уважением глядя им вслед. – Еще и не опохмелились даже, а уже пошли радовать женщин…».