Никита БРАГИН. ЗОЛОТОЕ ЗЕРНО КРАСОТЫ. Поэзия

 

Никита БРАГИН

ЗОЛОТОЕ ЗЕРНО КРАСОТЫ

 

* * *

Словно пифос, до края наполненный спелой пшеницей,
я хочу раздарить золотое зерно красоты,
словно серого мрамора стела, столетий страница,
я хочу говорить, я безмерно боюсь немоты.

Узнаю красоту в жёсткой зелени дикого лавра,
в тёмно-синих вьюнках на обломках упавших колонн,
в исполинских утесах и каменных пустошах Тавра,
и в летучем песке, что полдневной жарой накалён.

И она раскрывается – крыльями гения славы,
силуэтами Граций, танцующих свой хоровод,
трагедийными масками павших во прах архитравов,
и цветением каперса, вросшего в каменный свод.

Эти образы я собираю, как отблески граней
сокрушённых кристаллов, осколки упавшей звезды,
этой древней красой я давно и безжалостно ранен,
и отстал навсегда от своей бесноватой орды.

Я стою на руинах, смотрю на священные камни,
триумфальные строки ищу на поверхности плит,
и они мне ответствуют – альфой, и бетой, и гаммой,
и бескрайнее море спокойно и нежно шумит.

 

* * *

Я собираю страницу из камешков древних мозаик,
я постоянно ищу – образы, символы, цвет.
Кажется, что-то нашел, но тоска и досада пронзают
бедное сердце мое – снова гармонии нет.

Нет, не приходит она, потому что я северный варвар,
в тесных бетонных домах рос я под грохот машин.
Молот в руке мне намного привычней, чем лира и арфа,
дай мне лекиф и кратéр – вижу горшок и кувшин.

Видно, вовеки пребуду в плену у своих заблуждений,
не поддается резцу северный грубый гранит.
Разве что красно-медовая роспись далёкой Мезени
смутную душу мою с древней Элладой роднит.

 

В КУРОРТНОМ ГАМЕ

В курортном гаме лежбищ человечьих,
на ярмарке пороков и увечий
не верится, что с этих берегов
летели киликийские пираты
в погоню за флотилией богатой
с роскошным грузом шерсти и шелков.

Не верится и в римские трофеи,
в само существование Помпея,
в удар клинка, могущество копья, –
куда реальнее огни отелей
и лавочки с лукумом, карамелью,
халвой и кучей пестрого тряпья.

В паноптикуме раздобревших торсов,
кофейно-бурых, или цвета морса
(да, и такой случается загар),
уже почти неразличимы лица,
их место захватили ягодицы…
Агоры нет, но есть большой базар.

Лишь иногда встречаешь вдоль дороги
те постаменты, где когда-то боги
красой и статью радовали глаз,
но мимо них, и прочих капителей
туристы проползают еле-еле,
не глядя на античность без прикрас.

 

АНЕМОНЫ

В анемонах теперь не огонь я увидел, а нежность,
столь невесомую, что не могу ни примера найти,
ни отвернуться на этом извилистом горном пути
между последней красою и прежней.

Кажется, это, вчерашнее, было всегда –
бурая глина, куски терракоты, кора кипарисов,
и придорожный цветок, что склонился и высох,
даже и он, как в ладони звезда.

Вечное ищет себя, оборачиваясь эфемерным,
ярко цветет анемон, увядая на наших глазах,
матерь-природа для нас повторяет на все голоса –
общее ложно, а частное верно.

Мал перед небом цветок, мал меж кристаллов алмаз,
короток путь от морей до воды Иордана,
самая тихая весть о любви – первозданна,
в малом зерне – о Вселенной рассказ.

Держишь огонь, что не жжёт, свет раздаешь не слепящий,
черпаешь лодочкой рук воду, что снежно-свежа,
чувствуешь – рядом с тобой пролегает межа
между прославленным и настоящим.

 

В ТЕНИ МАСЛИНЫ

Прикорнуть в сухой тени седой маслины,
посмотреть на циферблат – пятнадцать сорок,
и расслышать издалека крик ослиный,
по соседству – юркой ящерицы шорох.

И припомнить все до пригоршни последней –
хрупкий камень, осыпающийся прахом,
дальний колокол, сзывающий к обедне,
полный солнца апельсин из рук монаха.

И когда твое предвечное настанет,
насладиться, как за кручами алеет,
и тропинка между колкими кустами
растворяется в покое Галилеи.

И не верить, что исчезнет это царство,
этот космос, ограненный в тихий вечер,
и не слушать про убогие мытарства,
но шагнуть – навстречу.

 

ЭРИДАН

Незаметное теченье Эридана
сквозь шуршащие седые камыши,
незаметное, как все, что первозданно
прорастает в целине твоей души,
и, неузнанное, спит под покрывалом
из керамики и выцветших костей,
словно детская мечта о небывалой,
нерожденной красоте.

Тайным знанием душа твоя богата –
пеплом ярости в спартанских черепах,
тихой музыкой музейного агата,
и шипением влюбленных черепах.
Серой горлицей слетает Мнемозина
на рассыпанные крошки и кунжут,
а гетеры у кафе и магазинов,
как всегда, клиентов ждут…

Будем счастливы, как пчелы и цикады
в ожидании аттических медов,
будем радоваться бабочкам загадок,
где разгадкой повторяется любовь!
Где одним касаньем замысел и тема,
где гармония проста как первый снег,
и ликует повседневная Пандемос –
словно в пепле первоцвет.

Так былое прорастает, словно крокус,
в древнем прахе зарождается огонь
ясно-солнечный, без дыма и порока,
нежным венчиком целующий ладонь…
Над покоем облетающих платанов,
устилающих и травы, и гранит,
льются звездные изгибы Эридана,
и душа с душою говорит.

 

НОЧЬ НАД БАЛАКЛАВОЙ

Кто может вспомнить всё, что здесь бывало,
пока стоят на балаклавских скалах
руины древней крепости Чембало
и дышат вековечной синевой,
пока закат неизъяснимо нежен,
и томное цветение черешен
колышется над вязью корневой?

Кто прочитает летописный свиток,
распутает узлы суровых ниток,
и древнего таланта тяжкий слиток
поднимет и положит на весы?
И будет боль, и сердца перебои,
и мириады голосов прибоя
наполнят предвечерние часы.

Тревожное движение рассказа,
ночные блики, пляшущие стразы,
касанья рук, изгибы хрупкой вазы,
неутоленное мерцанье глаз…
На темных мачтах ожерелья света,
созвездия гранатовых браслетов
и маяка сияющий алмаз.

Закрыла ночь последнюю страницу,
пора очнуться и пора проститься.
В безмолвном ожидании денницы
из бездны смотрят звездные миры
на поле славы, где осколки ржавы,
где тихо дремлют маки Балаклавы
от мыса Айя до Сапун-Горы.

 

* * *

Искривленные сосны, можжевельник витой

со своей аскетично простой красотой

остаются виденьями счастья

в уходящей дали

возле края Земли,

в мире света, распахнутом настежь.

 

Там, где море играет, очнувшись от сна,

там, где белую пену бросает волна

прямо в россыпи яшмовой гальки,

и далекий узор

дымных абрисов гор

словно тушь на прозрачную кальку.

 

Эти скудные почвы и каменный прах,

эти пестрые стайки цветов на полях,

этот взлет восхищенного чувства –

это, души обвив,

льются рифмы к любви,

как река к виноцветному устью.

 

ТРОПОЙ АФРОДИТЫ

В дороге от Купальни Афродиты

до родника, что назван Амороза,

за те, взошедшие цветами слёзы

над юношей, влюбленным и убитым,

идти вдвоем и слушать хор прибоя

из тысяч голосов, пеан поющих

и вдруг зовущих властно за собою

туда, в нечеловеческую сущность,

синее неба и темнее горя…

А сердце бьется, к юности взлетая,

к груди любимой, что омыта морем,

к лугам, где анемоны расцветают,

и кажется, что ничего не будет

на этом свете, кроме нас с тобою,

что мы последние живые люди,

идущие в сиянье голубое.

 

Так шли мы по дороге каменистой

меж кипарисов, стройных и смолистых,

и вдруг навстречу выбежал козёл,

скакнул к источнику, к струе прозрачной,

и начал пить по-человечьи, смачно

глотая, а зрачок его был зол

и чёрен, глаз навыкате, а губы

струю ловили так, что было любо

следить за этим зрелищем. Тогда

мы поняли, что это Пан великий!

Он в образе козла из чащи дикой

спустился к нам. Прохладная вода

его звала, а полдень был так жарок!

Вот это случай, разве не подарок?

Встречать богов не каждому дано.

Мы продолжали путь, и мир был светел,

шумели сосны, поднимался ветер,

и море закипало, как вино.

 

Урания, твои цветы и звёзды

алеют и сияют сквозь века!

То кровь и свет, что наполняют гроздья,

то вечер, опаливший облака,

и сердце, пламенеющее болью,

отраднее которой не найти,

и счастье, окрыленное любовью

на солнечном пути!