Владимир ШЕМШУЧЕНКО 
Владимир ШЕМШУЧЕНКО
ЛЕТИ, СТРОКА, – НЕ Я ТЕБЕ УКАЗ
ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ
Птицы у нас – синие,
И паруса – алые.
Улицы наши – линии –
Прежде были каналами.
Нас на волнах качает.
С нами играют ветры.
Мы закаты встречаем
И провожаем рассветы.
Всякой твари – по паре.
Лица у нас – любые.
Утром глаза – карие,
Вечером – голубые.
Мы здесь – особой пробы,
Мы на простор выйдем,
Если мостов скобы
Из берегов выбьем.
Здравствуй, косой дождик!
Здравствуй, мокрое лето!
Каждый из нас – художник.
Всякий – с душой поэта.
* * *
Порознь – душа и тело.
Утро. Без четверти пять.
Гиблое это дело –
Музыку ночью писать.
Мало во мне веры.
Сам я себе – враг.
Из-под пера – химеры –
В ласковых лапах – мрак.
Дрожь по спине... До икоты...
И ничего не спеть,
Втиснув истерику в ноты...
Музыка – это смерть,
Выжатая из сердца
На острие пера…
Музыка – это дверца
В то, что любил вчера.
Худо. Сходятся стены.
Музыки суть проста:
Не перерезать вены
И не предать Христа.
17 ИЮЛЯ
Ко Дню памяти святых царственных страстотерпцев –
царя Николая, царицы Александры, царевича Алексия,
великих княжон: Ольги, Татианы, Марии, Анастасии
и страстотерпца праведного Евгения, врача
Когда во имя своё, в надежде на подаянье,
В строку, словно гвоздь, вбиваю для рифмы слово – стихи,
Я забываю о том, как страшно без покаянья
В гордыне своей пред Богом ответствовать за грехи.
К чёрту стихи о стихах! Из либеральных становищ
Гаденький слышится шёпот: «Христос никого не спас…».
Ленивого разума сон уже не рождает чудовищ –
Проще простого нынче чудовищ лепить из нас.
Божьего страха нет. Не тяготясь виною,
Витийствуют фарисеи и продавцы любви.
Скукожился шарик земной – яблочко наливное –
От смрада кадящих Ваалу на жертвенной царской крови.
Пока о вселенской власти грезят всерьёз иудеи,
Всё отдаю, чтоб увидеть имперский полёт орла
И воскресенье Христово, кровью донецкой Вандеи
На руинах Окраины отмытое добела!
* * *
Бессмысленно былое ворошить –
Пока я к лучшей участи стремился,
Двадцатый век оттяпал полдуши
И треть страны, в которой я родился.
И я тому, признаюсь, очень рад –
Похерив все небесные глаголы,
Ты ими не прикроешь куцый зад,
И близятся костры Савонаролы.
Приветствую тебя, Средневековье!
Мне обжигает лоб печать твоя!
Я жгу стихи, мешаю пепел с кровью
И смазываю петли бытия.
О, как они скрипят! Послушай, ты,
Бегущий мимо к призрачному раю!
Я для тебя – в лохмотьях красоты –
На дудочке поэзии играю.
* * *
Ноябрьский лес – приют печали.
Берёзки – кофе с молоком.
А мне сейчас бы кружку чая,
Горячего, да с сахарком!
И кружка чтоб была – «сиротской»!
(Любой турист меня поймёт…)
Здесь по ночам слезится Бродский
И Пушкин голос подаёт:
Его «очей очарованье»,
Его «унылая пора»
Всю ночь тревожит подсознанье,
А утром гонит со двора.
Дыханьем пальцы согреваю,
Ногами листья ворошу:
Подобен изгнанным из рая –
И жить, и чувствовать спешу,
Вдыхаю хвои терпкий запах,
Рябиновую горечь пью,
А рядом снег на задних лапах
Стоит у бездны на краю…
* * *
По городу гуляют холода –
Не день, не два, а добрых три недели...
Скулят на Невском утром провода,
А раньше пели.
И губы замерзают, и слова,
И голуби в смирительных рубашках,
Аничков мост звенит, как тетива,
И клодтовские кони – все в мурашках.
Всё замерло, но лишь на первый взгляд:
Так вопреки всему, неуловимо
В скалу врастает дикий виноград,
И злые холода проходят мимо.
От центра чуть – и нету никого.
На крышах ледяные ксилофоны.
И всё-таки случится Рождество!
И вынесет церковный люд иконы!
Мой зимний город, ты неповторим!
В тебе и небывалое бывает.
Яви небесный град Иерусалим,
И пусть он человеков согревает!
* * *
...Фёдор Михайлович Достоевский
В руки студента вложил топор –
Пятнами крови заляпан Невский,
Кровью пропитан Гостиный Двор.
И не укрыть свой позор занавеской
Сытым рабам золотого тельца...
Фёдор Михайлович Достоевский,
Я допишу ваш роман до конца!
* * *
Замерзают берёзы и жалобно в окна стучатся.
На звенящем асфальте растут ледяные грибы.
Ну, а мне каково – между жизнью и смертью качаться –
На изломанной линии жизни под взглядом судьбы.
Хорошо у окошка тетёшкать свои рефлексии
И берёзы и слёзы морозу назло рифмовать...
У калитки дрожит на трёх лапах несчастная псина
И тихонько скулит... Неохота, но надо вставать.
Надеваю пальто. Выхожу, колбасою воняю...
Холодина собачья... «Ну, ну! Ты мне пальцы оставь!».
А собачьи глаза – вон, какие стихи сочиняют! –
Хоть ладонью черпай и на первую полосу ставь.
Ничего. Проживём. Не такое уже проживали.
«Ну, давай же, хромай и за воздух покрепче держись...».
А морозы и слёзы – они на листе танцевали,
Чтоб собаке – не смерть, а собачья, но всё-таки – жизнь.
* * *
Убегает от смерти во сне нецепная собака,
Раздувает бока, и когтями скребёт по ковру.
Ах, какая была с волкодавом прекрасная драка!
Он пришёл, как хозяин, пометить твою конуру...
Спи, надёжный мой друг. Завтра будем зализывать раны.
Я тебя не оставлю, и утром налью молока...
Скоро выпадет снег. На берёзах повиснут туманы.
И по первому льду мы погоним с тобой облака!
Жаль, что век твой не долог – совсем уже морда седая...
Я прошу тебя, псина, от смерти беги со всех ног!
Ну а если уйдёшь – ты достоин собачьего рая –
У меня на руках абрикосовый дремлет щенок.
ПИСЬМО НЕБРАТЬЯМ
I
Нас много… Нас очень много!
Мы – русские! В этом суть!
Когда мы не верим в Бога,
В делах наших смысла – чуть.
Нас много… Нас очень много!
Мы все из огня и льда!
Пока мы не верим в Бога,
Слова наши, что вода.
Нас много… Нас очень много!
Мы ласковы и нежны!
Мы ближе и ближе к Богу,
А вы уже не нужны…
II
Полютовал на просторе
Ветер, поймавший кураж, –
За ночь голодное море
Съело разнеженный пляж.
Тщетно сучит плавниками
Мелкая чаячья сыть –
Ей не разжалобить камни
И никуда не уплыть…
Тленом здесь пахнет и йодом,
Кляксы медуз, как зола –
Им бы держаться за воду,
Только она утекла…
Поздно сдирать катаракту
И проклинать небеса.
По украинскому тракту –
Русские голоса…
Можно фасеточным зреньем
Видеть горячечный бред
И не считать преступленьем
То, что страны твоей нет…
АРТЁМОВСК
Разрыв оторвал от земли
Вцепившихся в бруствер руками…
У кошки – боли… У собаки – боли…
А тут ещё я – со стихами!
Они сюда ночью пришли,
И все, как один, добровольно.
У кошки – боли… У собаки – боли…
Господь, забери их не больно!
* * *
Февральский дождь ворвался в город,
Раздел деревья и дома.
Спина сутулится сама,
Когда подняв повыше ворот,
Перехожу Заневский вброд
У Александро-Невской лавры…
А где-то звёзды бьют в литавры
И лето длится круглый год,
И полной грудью океан
В объятиях муссона дышит…
А тут (ба-бах!) сосуля с крыши –
Огромная, как чемодан
Заехавшей на часик тёщи…
Мне голос был: «Пиши попроще!
А ты стоишь, как истукан,
К тому ж в буквальном смысле слова!».
А я в ответ: «Мне так хреново,
Что впору заглянуть в стакан…».
Поставил точку. Задохнулся
От злого приступа стыда…
Ведь где-то люди насмерть бьются,
И кровь дешевле, чем вода,
И «всероссийские» поэты,
Помяв заёмный камуфляж,
С «передовой» нам шлют приветы –
Оно понятно, Крым-то – наш,
Артёмовск – далее по списку –
Сожжённая дотла земля…
Я утром был у обелиска
В Дубровке… Мокли тополя,
Надгробья на Аллее Славы…
Не имут срама те, кто правы!
А мы, а ты, а он, а я?!
Оно конечно – так бывает,
И всё случится – но когда!
А время, между тем, смывает:
Людей, посёлки, города…
* * *
Ледник заплакал, и сошла… строка,
И унесла проезжую дорогу,
И мост, как будто он из тростника,
И, прихватив попутно облака,
Вприпрыжку поскакала по отрогу,
Всё на пути бессмысленно круша,
Как человек в безумной жажде власти,
Когда любая низость – хороша,
И жизнь сама не стоит ни гроша,
И пролитая кровь – мерило страсти.
О, человек с убийством в тёмном взгляде, –
Ты сам – одушевлённая вода...
Куда, зачем – скажи мне Бога ради –
К какой тебе лишь ведомой награде
Стремишься, чтоб растаять без следа?
Чего ты хочешь? Первородной роли
В театре, где забвенье правит бал,
Где равнозначны и удав, и кролик,
Где так любовь замешана на боли,
Что даже смерть – всего лишь карнавал...
Лети, строка, – не я тебе указ.
Кто я такой, чтобы тягаться с Богом?!
Я никого и ничего не спас
Своим примерно неизящным слогом.
МАРИНЕ
1
Перебранка полешек, бормотанье огня
И волос твоих рыжих волнующий запах…
Я тебя назову: свет осеннего дня
Или, лучше, – предзимье на заячьих лапах.
А еще… Из камина возьму уголек
И на белом листе (только бы не проснуться!)
В простоте напишу всего несколько строк,
До которых потом не смогу дотянуться.
Полутон, полусвет – между явью и сном…
Только ты помолчи, а иначе разбудишь…
Это снег! Это первый, большой за окном!
Я его полюблю так, как ты его любишь!
2
Я знаю ты не спишь… Светает рано…
Глядишь в проём открытого окна.
Луна ведёт созвездий караваны
Туда, где я пьянею без вина.
Я даже к облакам тебя ревную
Да так, что просто кругом голова…
Ты – птица! Не хочу тебя другую!
Я без тебя – на солнце сон-трава.
Что я? Когда глаза твои – в полнеба,
А ветер гладит золото волос…
Ты – мой родник! Ты – тёплый привкус хлеба!
Ты всё, что в этот час со мной сбылось!
Пою тебя, но ты меня не слышишь…
Шепчу, но неразборчивы слова…
Ты крыльями любви по небу пишешь…
Ты – женщина! И в этом ты права!
* * *
Остывают страны, народы
И красивые города.
Я плыву и гляжу на воду,
Потому что она – вода.
А она и саднит, и тянет,
Словно соки земные луна…
Жду, когда она жить устанет
Или выпьет меня до дна.
Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда…
* * *
Подтаявший снег провалился в теплицу,
Вконец отлежав за полгода бока,
Уверен – ему там неплохо лежится –
Вороны не гадят и нет сквозняка.
А мне почему-то сегодня не спится,
Сижу у окна и гляжу в темноту…
Лежит на боку в огороде теплица,
Неловко коленки прижав к животу.
Фонарь на столбе, как замёрзшая птица –
Дрожит на ветру и не может взлететь…
Лежит на боку в огороде теплица
И даже не хочет чего-то хотеть.
И надо же было такому случиться!
Увидит разор, закручинится мать…
Лежит на боку в огороде теплица,
Ей снится, что кто-то идёт поднимать...