Виктор СКУРАТ. СОВПАДЕНИЕ. Роман

 

Виктор СКУРАТ

СОВПАДЕНИЕ

Роман

 

 Вначалесловие

– Каждый может написать книгу. Хотя бы одну. Но знает ли каждый, по скольку раз вдохновленные и окрыленные поэты изменяют черновики? А что за краски! Случается, боль! Переделывают – будто золотоискатели, отсеивают песок и грязь. Буквы просеивают. Дабы, наконец-то, обрести сокровенный смысл. Иначе, того и жди, останемся в каракулях и беспорядке навечно. Ведь никогда не поздно рассказать о себе с чистого листа. Лишь бы в завершение стало набело. Снова и навсегда. Последняя запись – пламенное сердце и жажда очищения! Словно рождение! Найдем чистовик! Пока бьется пульс – еще не поздно!

Это напутствие действующего лица в книге. Сейчас объясню, что случилось. Я – душеприказчик. Накануне своего таинственного исчезновения он обратился ко мне за помощью. Просьба: корректировать черновики. Как говорят русские, «odna golova – horosho, a dve – luchshe». Вместе, значит, проще. Работа над ошибками. Наиболее, получается, ответственное. Сам, дескать, не в силах. То и дело переписывает звездными ночами, а змей искушения все-таки заползает из сердца на бумагу. Клякса за кляксой – и злословная очередная рукопись в сундуке под замком. Неудивительно, что однажды он обратился и ко мне. Будто другому со стороны виднее. Спасибо за доверие. Но моя бумага не белее, чернила не светлее. Я несовершенен.

– И это нормально, – сказал мой литературный заказчик. – «Никто не благ, как только один Бог». Пойми правильно. Я не стал писателем. Мечта не сбылась. Но это не означает, что проиграл. Я хотя бы попробую стать хорошим человеком. А ты, пожалуйста, сохрани мой сундук.

Так я оказался душеприказчиком. Поначалу назвал новую книгу «Третье лицо». Ибо дневники велись от первого «я» лица. А теперь – последнего. Я, биограф, с таким же именем, как доверитель. Всего лишь совпадение.

Кто я? Возраст? Вес? Рост? Цвет глаз и волос? Образование? Место жительства? Национальность? Хм... Разве столь важно для биографа? Он всего лишь в тени книжного персонажа. Даже зачем вопрос национальности? Родина человека – Божье, перво-наперво, Царство. И мне туда возврат запрещен. Но, как говорят русские, «mechtat ne zapretish». Что означает: давайте верить в лучшее!

Передо мной полный до края сундук. Самые давние листы пожелтели от времени. У бумаги своя осень. Листы соединены железными скрепками. О, сколько труда расшифровать почерк! Я, детектив, навел о нем справки в интернете. Выяснилось, что доля черновиков уже имеет журнальные и книжные публикации. Я, корректор, вмешался в дневники. Тексты, ясное дело, изменились. Я, душеприказчик, поначалу озадачен: чересчур записей! Как, спрашивается, совпадут в одну, по завещанию, книгу? Значит, большая часть останется в тени безызвестности. Ну и ладно. Если читатель и дегустатор заинтересуется, то разыщет некоторые и полные версии в интернете. Ну а в моем исполнение – краткое содержание его жизни. Я, душеприказчик, не затираю, не прячу, но обозначаю и подчеркиваю погрешности. Огромная часть доверителя – погрешности. Но все еще не гаснет вера в чистовик. Что если в итоге получится?

Я, хранитель памяти, столкнулся и с другой трудностью. Черновики вразнобой, будто мозаика в коробке. Потрачены время и усилия, дабы склеить фрагменты биографии в летописном порядке.

Я, биограф, не просто-напросто, не тяп-ляп корректировал и переписывал черновики. «Doveray, no proveray», говорят русские. Их странное произношение «р» – словно рык медведя. Национальный акцент. «Doveray, no proveray». Что означает: должно уточнять сведения. Я так и сделал. К примеру, заказчик вспоминает писателя Вячеслава Дёгтева. Были, пишет, знакомы. Я проверял. Нашел публикации моего персонажа о нем. Я спрашивал в литературных и московских кругах. Того писателя, говорят, после смерти подзабыли. Хотя прежде, считают, недооценили заслуженно.

Еще мой доверитель рассказывает, как приятель и драматург Саша Гриценко написал о них автобиографичную пьесу «Носитель». Её наградили премией «Дебют» по литературе. Это у русских как бы наша Гонкуровская премия. Пьесу поставили в театрах. Я проверял. Такой случай, по архивам, действительно, был.

Заказчик также утверждает: неизлечимо болен. Я проверял. Звонил в госпитали стран, где он был. И зря. Данные о ВИЧ-инфекции считаются закрытыми. В сундуке, тем не менее, я нашел документы о заболевании. Подтверждение, значит.

Дневники описывают «Butirskay» тюрьма. Своего рода русская Бастилия. Я посещал это место. Прямого самолета не было. Ибо война. Я добрался с пересадками. Я проверял – мой заказчик там был. Я опрашивал надзирателей и заключенных. Перед тем, правда, рассказал мой книжный замысел. Его тюремные воспоминания, да, соответствуют реальности. Но с оговоркой. Ну, не так чтобы все соответствует. Я, впрочем, исправил. Я ведь душеприказчик.

Он, вдобавок, рассказывает о европейских тюрьмах, где был. Я проверял. Я туда звонил и уточнял и о нем, и о содержании дневников. Так и есть – там был. Но и тут с оговоркой. Везде тюремщики, словно хор, сказали, что условия содержания заключенных лучше, чем в дневниках.

Сверх того, он вспоминает, как прятался в поезде Брюссель-Лондон. Таким образом, пишет, проник на туманный Альбион. Я проверял. Я спрашивал иммигрантов и авантюристов, которые тоже так делали. И что там опросы! В нашем городке Кале хватает иностранцев – охотятся на английский поезд.

Мой доверитель признается, что жил как бездомный в Париже и на Лазурном берегу. Я, следопыт, нашел тех, кто был с ним бок о бок. Спасибо – и подтвердили, и дополнили новыми воспоминаниями.

Я также уточнял другие сведения. О чем, впрочем, далее. Итого, после моих расследований уместно считать: книга по реальным событиям. Я, литературный открыватель, рассказываю о нем сокращенно. Должно сжать сундук в книгу. Всего лишь одну. Время и место действия – часовые пояса стран и надежд.

В ходе чернильной работы я, преемник, обнаружил в сундуке тайник, где завещание героя книги. Маленький абзац раскрывает произведение под иным и внезапным углом...

 

1.

Я бы сказал, что наше знакомство – случайность. Но Всевышний есть. Слепого случая, значит, нет. Мы встретились. Хотя жили на разных концах страны. В летний отпуск я впервые отправился из Парижа в морской городок Антиб. Приятель советовал это место, потому что различаются пляжи. Обойдешь быстро. Маленький и уютный городок. Я выбрал пляж галькой. Песок – не то. Липнет к телу. Обычно остаюсь в тени, если беру зонт. Но местный каменный пляж огорожен крепостной и старинной стеной. Полдень – и солнце за ней. Тень от стены увеличивается. Так я прятался от света. Странный, конечно, случай для южного туриста.

И вот утро. Тени пока что не было. Я завершал мою повесть. Печатные листы разложены на гальке. Придавлены камнями. Ветер с моря. Того жди, разлетятся. Я исправлял текст ручкой. Изменения вносятся в компьютер. Печатный текст на руках вижу иначе. У меня, по крайней мере, так. Я увлекся работой. Некогда купаться. И стоит ли? Жалят медузы. Я берег себя. Столь увлекся повестью – не заметил, как обгорел на солнце. Красные руки и плечи. Еще без тени. Зря пришел утром. Догадывался, что завтра не вернусь. Ведь ожог. Можно бы сюда вечером. Что, впрочем, вряд ли. Слишком шумно. Молодежь под звездным небом пьет алкоголь и слушает музыку. Жаль, что не сентябрь, когда студенты и школьники на учебе.

Я собирал вещи в рюкзак. Ожог! Тем не менее, облегченно вздохнул. Текст почти завершен. Осталась пара часов работы за компьютером. Завтра отправлю издателю. В моих руках историческая повесть «Истины завоеватель». Время, когда российский император Поль (Павел) Первый и Наполеон, тоже император, заключают союз. Решение о совместном походе в Индию. По пути армия получает приказ о возвращении. Ведь государь Поль (Павел) убит. Поход отменен. Но был военный, который о том не знал. Ведь накануне попал в плен. Затем освободился и все-таки добрался в... Индию. Верил, что французы и русские уже там. На чужбине провел много лет. Возвращение на британском корабле в Санкт-Петербург. Он пишет новому российскому царю о путешествии. После чего наживает врагов среди его окружения... Через годы книгу-письмо случайно обнаружил искатель старинных книг. Вот какую повесть завершал, если вкратце о том.

Пора в отель. Ко мне подбежала маленькая собака. Лаяла и не кусала.

– Лулу! – девушка её позвала.

Наши взгляды пересеклись. Женская улыбка: белые, словно только что после дантиста, зубы. Я тоже ощутил улыбку на лице.

Познакомился бы, а некогда. Много работы. Еще нужно связаться с издателем. Я спешил в отель. Возле пляжа он, будущий доверитель, зацепил меня плечом. Хотя безлюдно. Будто умышленно зацепил. Я вначале возмутился. Слово за слово – разговорились. Я обратил внимание на иностранный акцент.

– Я – русский, – сказал он.

О, совпадение. Я сразу признался, что написал повесть, где герой родом из России.

– Вы умеете корректировать книги? – спросил он.

Я задумался. Сомнения в себе. Плохо, если честно, владел грамматикой.

– В какой-то степени, да... Я не профессионал. Даже... далеко не профессионал.

– Но вы пробуете. По чуть-чуть двигаетесь вперед в любимом деле. Я правильно понимаю?

– Да, конечно, так и есть.

– А чьи-то тексты корректировали?

– Да, случалось.

– Значит, вы – душеприказчик.

– Почему?

– В книгу человек вкладывает душу.

– Похоже на то.

– У вас будет немного времени? Я хотел бы кое-что спросить.

Вообще-то я занят. Издатель ждал повесть. Но я согласился на встречу с незнакомцем. Для себя согласился. Я решил, что перескажу текст «Истины завоеватель». Интересно, что скажет русский?

Вот, значит, как вышло, что ко мне попал сундук рукописей. Я бегло и выборочно прочел в отеле. Все не успел. Много ведь. Более того, трудно разобрать почерк. При следующих встречах я задал вопросы. Накануне отъезда хотел последнее рандеву. Очередные вопросы. Его телефон отключен. Исчез. Поэтому я вернулся в Париж без ответов. В ходе работы над этой повестью вопросы, естественно, прибавились.

Я отправил историческую повесть издателю. Вскоре о том забыл. Настолько увлекся новой идеей. Зато Жак не забыл обо мне и назначил встречу. И без уточнений. Печатается? Или нет? Я волновался. Сборы на встречу. О, сколько раз взглянул в зеркало: чистая одежда и прическа. Я брызнул на себя парфюм. Но тут же снял свитер. Что, если запах неприятен Жаку? И это станет причиной отказа в печати? Я чувствовал жар. Неужели температура? Насморк! А если болею и заражу? Не станет ли и это причиной отказа? Глупая, в действительности, мысль. Должно, словно комара-кровопийцу, прогнать! Обычно я спокоен. А тут, странное дело, бес путал. Волнение! Еще только не хватало осмотреть подошву. Не вляпался ли куда-либо? А вдруг и это, черт побери, не понравится Жаку? Я махнул рукой по воздуху. Прямо-таки прогнал комара. Без печати – ну и ладно. Займусь, решил, чем-либо другим! Я твердо решил. Невольно сжал кулак! Присел за стол. Запись: намерение, дата. Иначе забудешь. Я случайно зацепил рукой настольную лампу. Качнулась. Вот-вот упала бы. Я вовремя ее схватил. Цела. Хрупкая керамика. Неважна стоимость. Это подарок доброго человека. Светлая память. Бесценна, стало быть. Разобьешь – и день испорчен. Даже солнечный день почернеет. И какой там идти на встречу! Но, к счастью, обошлось благополучно. Еще, значит, Жак, поговорим.

За окном дождь. Я искал обувь – чтобы не мокла. Кожаных ботинок нет. Я люблю животных. Но Жак о том не знал. Я обул кроссовки. И зря. Ноги промокли, когда бежал до метро.

Странно, что Жак назначил рандеву не то что обычно – рабочее место. Наша встреча в дорогом ресторане. Я удивлен. Ведь после войны с русскими гуннами Жак экономил. Кризис! Разумеется, не все франки столь бережливы. Но Жак изменился. В ноябре одел свитер с длинным горлом – домашняя одежда. Ему жаль электричество и газ. Мылся в душе не дольше пяти минут. Дабы не превысить время, повесил в ванной комнате секундомер. Горячая вода теперь дороже. Часто повторял, что скоро перейдет на холодный душ. Дескать, организм закаляется, здоровье улучшается. Жак больше не водил автомобиль. Цены за бензин поднялись. Но всем объяснял, будто увлекся велоспортом. Полезно, говорил, для здоровья. Точно не знаю, но у меня есть подозрение, что он больше не наслаждается картошкой фри. Чересчур дорогое подсолнечное масло. И неужели отказался от мучных изделий? Часто повторял, что на диете. Конечно, далеко не все франки изменились, как он. И все-таки жизнь дорожает. Я не верил, что цены выросли из-за войны с русскими. Прямо-таки негде взять нефть и газ? Или пшеницу? А подсолнух? Планета богата ресурсами. На мой взгляд, капиталисты всего лишь ищут причину, чтобы повысить стоимость. Как мне однажды сказал знакомый немецкий бизнесмен Вильгельм: «Если бы не существовали русские, то пришлось бы их выдумать». И вот кризис. Естественно, я удивлен приглашению. И не абы какое, а за свой, как обещал Жак, счет! Это лишь подливало масло в огонь любопытства. На кону судьба моей повести.

Я осмотрелся кругом в ресторане – словно музей. Древнегреческий стиль. Высокий, несколько этажей, потолок, где нарисованы мифологические существа. Мозаичный пол. Колонны и арки. Обилие дневного света. Ведь огромные окна. Преимущество белых красок. Обнаженная девушка играла на арфе. Я тут впервые. И не по карману, и незачем. Странно, что вдруг пригласил сюда. Ведь, ну, все знают, экономный. Очевидно, кто-то другой оплатил встречу. Жак позвал официанта. Его заказ: курица по-провански. О, соблазн! Раньше я охотно съел бы. Ароматы: розмарин, тамил, чеснок, томаты и темные оливки. Тут, о, пальчики оближешь, и анчоусы, и жареный картофель! О, Жак, ну если сказать по-русски, «guba ne dura». Имеет, значит, вкус. У меня бурлило в желудке при виде национального блюда. Слюноотделение. А – нельзя. Дружба с животными. Но Жак о том не знает. Его совет.

– Попробуйте «шатобрийан».

– Я не люблю лук и эстрагон...

Бр-р-р! Говядина с кровью! Я опасался, что мое застольное воздержание сыграет роль. Отказ в печати? О, сколько литераторов забраковали по причине индивидуальной неприязни! Ничего не изменилось со времен Вольтера! Так что я держал рот на замке, что я – друг животных. Что, если Жак – и не друг?.. Я излишне волновался. Моя душа была в этой книге.

Я выбрал «рататуй». Жак также заказал красное вино себе и мне. Уже ноябрь. Прохладно. Чуть раньше взяли бы розовое. В жару пьется холодным. Французская привычка – бокал за столом. Жак пил и хвалил мою повесть. Глоток – и комплимент. Еще – и опять словесный мёд. А я насторожен. Знаю, что опасайся ядовитую похвалу и спасибо суровым критикам. Жак допил вино. Комплименты иссякли. Улыбка пропала. Ближе к делу – нужны изменения в будущую печатную версию. Тут без подробностей. Я отказался. Текст на реальных событиях. Маленький исторический дневник путешественника расширен до повести. Жак будто не слышал. Его взгляд застыл на двери. Можно подумать: уйдет. Серьезный взгляд. Я не видел его таким прежде. Огорчен моим отказом? Что ж, думал, была не была, расскажу очередной замысел.

– Вы не поверите! Я нашел сундук рукописей!

– Отчего же не верить? Я такие сундуки нахожу ежедневно. Точнее сказать, они меня ищут. Даже в отпуске. Если выберу необитаемый остров – найдут. В последний раз отдыхал в нашем Таити. Один графоман умышленно снял комнату отеля напротив моей. Чтобы затем вручить мне коробку рукописей. Это была коробка из-под телевизора. Он возомнил себя новым Жюль Верном.

– А если так и есть? Что, если новый Жюль Верн?

– Я не знаю.

– В смысле? Вы не читали?

– Таких, как он, много, а времени мало.

– А для меня имеете три минуты? Ну, чтобы выслушать замысел. Раз уж встретились.

– Давайте, – через силу выдавил из себя.

– Я нашел сундук рукописей, где жизнь человека. Хочу переписать и сжать в одну книгу.

Минуту-другую поведал содержание. Взгляд Жака по-прежнему не изменился: дверь. И вдруг серьезно посмотрел на меня.

– Знаете, я все-таки приобрету электромобиль. Топливо дорожает.

Вот о чем, оказывается, думал. Я успокоился. Напечатает или нет – уже всё равно.

– Ваша идея бесплодна. В России это называют «shilo na milo», – последние слова я сказал на русском. Он, разумеется, не понял, о чем речь.

– Что это? Зачем говорите на другом языке?

– Я задумал новую книгу. Там русские поговорки остаются в латинице, без перевода. Пусть будет произношение.

– Зачем?

– Авторский знак.

– Но зачем? Я не понимаю.

– А зачем наш Пикассо бросил реализм, чтобы рисовать кубиками?

Молчание. И снова его загадочный взгляд на дверь. Словно что-то не договаривал.

– Я так и не понял... Что вы сказали на русском об электромобиле?

– «Shilo, говорю, na milo». Электричество не будет бесплатным. Разумеется, последуют нововведения и осложнения. И будет...

– А знаете что! – он перебил мою мысль. – Дурацкая идея: писать о русских! Что может быть глупее? – и по-прежнему смотрел на дверь. Будто не мне, а ей сказал. – Эти русские на улице меж собой шепотом разговаривают. Иначе услышат. Десять раз осматриваются, прежде чем сказать. Их пьесы не нужны нашим театрам. Русскую классику изымают в книжных магазинах. Я думаю... У моего электромобиля больше шансов, чем у вашей книги. – Жаку вдруг позвонили на телефон. – Алле!.. Да... Да... Конечно, да... Вы срочно должны писать об этом... Не оттягивайте... Пишите... Мы напечатаем... Вы проснетесь знаменитым.

Я еле сдержался – уйти без прощания? Не то настроение, чтобы остаться. После телефонного разговора Жак весело спросил:

– Как все есть, на самом деле? Сколько платит русский? Стоит ли того? Наверное, это последний российский олигарх, у которого еще не все отобрали. И теперь надеется, что после книжной рекламы, премий, интервью его вдруг помилуют и не обанкротят. Я уже имел такие предложения. И вот что скажу...

– Стоп! Вы не даете мне ответить! – я тоже грубо оборвал его слова. Голос повышен. Иначе не услышит. – Я взялся за дело бесплатно.

– Ого! Он такой хороший человек, что пишите о нем даром?

– Нет. Больше плохой.

– Тогда у вашей книги есть шанс! Образ плохого русского ныне в цене!

– Он в конце исправился в лучшую сторону. Не так, чтобы на сто процентов, но исправился.

– Тогда чертовски безнадежная книга. Ноль шансов.

– Ничего страшного. Я напишу без шансов.

– И умрете бесславно.

Я не принял его фразу всерьез. Лишь бы слава Божьего Царства! Остальное – ничто. Земное – ничто. О том, разумеется, ему не говорил. Ну отказал мне. Ну и пусть. Есть, говорят, другие издатели.

После встречи я сидел на безлюдном берегу Сены. Моросил дождь. Холодный ветер. Когда не ешь мясо, то мерзнешь сильнее. Кругом безлюдно. То, что и нужно – одиночество. Собраться с мыслями – нужно. Я слишком думал о людях. Примут мою работу? Или отвергнут? Я вспомнил моего доверителя. Годы писал в сундук. Мало что из того опубликовано. Творчество, получается, для себя. Чтобы найти себя. Чистовик – и найти.

 

2.

Первой рукописью в хранилище, если по летописному порядку, считается «Путеводная звезда писателя». Поэтому отсюда начало, как бы рождение моего персонажа на бумаге. А значит, и первое упоминание в сундуке приключений. Негде рассказать целиком, о чем там речь. Ограничусь малостью. Виктор вспоминает, что писатель Вячеслав Дёгтев стал для молодого мечтателя вдохновением и примером. Писателя по большому счету недооценили. Хотя, да, случалось, критики называли «русским Джеком Лондоном» и «лучшим рассказчиком страны». Он работал исключительно в жанре рассказа. На последний школьный год Витя пришел в его литературное общество «Окоём». Писатель отображен справедливым и честным. При подростке искренне рассказывал, что кое-где погорячился, сказал и написал лишнее. Далеко не всякий на это способен. Витя это со временем оценит. Потому что осознает, что можно быть храбрым перед людьми, но трусом перед самим собой. Писатель советовал вспомнить на бумаге о матери, которую Витя потерял в раннем возрасте. Я, душеприказчик, нашел в сундуке рассказ «Каменная мечта». Опубликовано в газете с литературно-российским названием. Там про Вячеслава Ивановича: «Есть у него свое особенное, что не выкинешь в могилу забвения. Будь он только летчиком, то и я бы заинтересовался штурвалом. До встречи с ним не писал. Лишь пробовал. Итого получается, что вдохновился его не книжной личностью». В рассказе Витя считает, как родной, воспетый писателем край мог бы поставить земляку благодарный памятник или назвать именем улицу. Через годы губернатор, о, совпадение, Витин однофамилец, установит на доме Вячеслава Дёгтева памятную доску.

У моего доверителя всегда при себе фотография. Я, наследник, вижу копию в сундуке. Писатель широко и добро улыбается. Блеск в глазах. На обратной стороне молодой человек сохранил напутствие: «Не женись рано. Дети непризнанного писателя – сироты при живом отце... Настоящее искусство рождается, когда не оплачивается вообще... Не унывай и не останавливайся, работай и сделай книгу. Чего и будет достаточно. Такая книга, как локомотив, повезет за собой все, что написал и что напишешь потом». Витя сбережет фотокарточку не просто в дорожной сумке. Сбережет образ, да, не идеального, но яркого человека. Сбережет в своем сердце. И спасибо за то. Иначе бы не задумался чистовик. И пусть даже не справимся превосходно и светлее солнца. Значит, попробуем еще раз. А то и еще, и снова... Если, конечно, время, о, часовая стража, позволит.

Накануне смерти писатель бескорыстно содействует Вите поступить в Литературный институт имени Горького и охотно знакомит с редакторами в столичных изданиях. Хотя молодому человеку, если всерьез, нечего публиковать. Талант в себе не видел. Ну, пишет – ну и что? Миллионы людей пишут. И лишь таинственная звезда не давала покоя.

В последний раз они виделись около воронежского кинотеатра «Спартак». Безветренно, солнечно и снегопад. Вячеслав Иванович подписал ему новую книгу «Карамболь» с пожеланием успеха. Вскоре произошел их последний разговор. Витя позвонил из телефонной будки. Это на почте, возле студенческого общежития. Молодой человек, девятнадцать лет, признался, что заражен ВИЧем и не представляет, как дальше жить. Писатель дал совет. И через считанные дни умер по причине инсульта. Витина новость, конечно, здесь ни при чем. Всего лишь совпадение. «Боже, храни казака своего», – отпевал священник на похоронах. Солдаты дали оружейный залп. Писатель был верующим. Однажды батюшка заметил Христа в его рассказах и советовал жизнь священнослужителя. «Не могу. Я – грешник», – ответил писатель.

Добавить бы еще о том человеке, а нельзя, а негде. Я, душеприказчик, ограничен размером книги. Всего лишь одной. Но должен признаться. В сундуке, помимо книги «Путеводная звезда писателя. Первое дыхание», хранятся наброски повести с названием «Ё, Второе дыхание». Это продолжение рассказов Вячеслава Дёгтева. О том, как затем складываются судьбы его героев – и вымышленных, и настоящих. А также есть замысел «Третье дыхание». Трилогия, впрочем, не относится к биографии доверителя. За исключением лишь первой книги. Поэтому без комментариев.

Тем не менее, они оба разные. Молодой Витя не столько мечтал творить приключенческие романы, сколько в них жить! Это сбывалось уже в студенчестве, о котором рассказывал скудно. Зато кое-где поведали о нем. Я, сыщик, провел маленькое расследование. Выяснилось, что однажды приятель, Саша Гриценко, написал о нем пьесу. Название «Любовь обнимает смерть» вскоре изменилось в «Носитель». Любви и погибели, как выяснилось, не было. Автобиографичная пьеса Вите не понравилась. Но его, девятнадцатилетнего, не спрашивали, когда драматурга награждали премией «Дебют». Я, розыскатель, откопал во всемирной паутине аннотацию пьесы: «В одной комнате живут 25-ий Александр и 19-летний Витя Гусев. С ними периодически подсыпают (от слова «спать») хорошие девочки Катя и Люся. Так что по общаге даже ходят слухи, что они живут вчетвером шведской семьей. По ходу развития пьесы создается впечатление, что все к этому и идет. При этом тянутся однообразные будни с пьянством и бесцельным существованием, где вместо настоящей любви какое-то запутанное, а зачастую и циничное чувство. И вдруг Витя Гусев узнает, что болен СПИДом. Он не сразу решается рассказать обо всем друзьям. И здесь начинается главный психологический конфликт пьесы». Так написано в аннотации.

Молодому Вите пьеса не понравилась. С драматургом состоялась дуэль. И тот давний случай упомянут не потому, что мой доверитель, в отличие от драматурга, выставлен только отрицательно. Витя (чего греха таить – раз уж эта книга граничит с исповедью) хуже, чем там рассказывается. Так, согласно дневникам, о себе начертил. И о пьесе я пишу не по причине вступительной рекламы. Упоминание – дабы кое-что завершить. В конце пьесы Витя будто бы избил студентку, которая донесла на него ректору и писателю Сергею Есину. В реальности та девушка подошла к Вите после его отчисления и публикации пьесы. Она грустно сказала: «Здравствуй. Пожалуйста, передай посылку в твой город. Я слышала... Ты уезжаешь» – «Да, я передам. Не волнуйся». – «Спасибо». Ясное дело, посылки не было. Оба всего лишь поняли, что прежде болтнули лишнее. Что со всеми случается. Вот о чем я, душеприказчик, прочел в дневниках. А также другое прочел. Мой доверитель приносит извинения автору пьесы. Ведь побеспокоил его девушку... Молодой и глупый Витя не предвидел, что тот примет это близко к сердцу. Хм... Извинись Витя раньше – неужели выглядел бы в пьесе добрее и чище? Уже и неважно. Я, биограф, искал Сашу Гриценко. Выяснилось, умер. Я, тем не менее, отправил ему предложение о дружбе в социальной сети. Узнает ли о том? Разумеется, да.

 

3.

Я, Витин биограф, мало нашел в сундуке о студенческих воспоминаниях. Потеряно? Разве что запись о его последних событиях в горьковском институте и первой маленькой тюремной экскурсии. Рукопись называется «Во мне часовая бомба». Хотя несколько изданий опубликовали, странное дело, под иным и одноименным с той пьесой заголовком – «Носитель». На полях старого черновика со временем автор признается, что уничтожил бы текст. В том числе интернет-версию. А не знает, как это сделать. Ведь где-либо не дописал, или, хуже того, глупо исказил события! Повезло, что в сундуке сохранилось напутствие, как должно переписать и в каком свете выставить. Я, корректор, хоть и право имею, а не успеваю и не изменяю целиком. Нет времени и ограничен размером книги. Всего лишь одной. Я вижу запись, как десятая часть повести «Носитель» ему по вкусу. Зато остаток, девяноста процентов, охотно бы утопил в серной кислоте. Но такое средство в аптеке не купишь. Ну да ладно – поправимое дело. Отныне у него есть я, литературный соратник. Договор заключен. Я закатываю рукава. Я исправлю злосчастный дневник. Не то чтобы случай безнадежный, но существует легче.

Согласно завещанию – вступление. Пусть, мол, чистовик начинается на том, где впервые просил у Бога помощи. Но маловерный не смог, не взял. И не сможет потом. И вот начало. У русских есть поговорка – «beda ne prihodit odna». То есть проблемы, случается, сыпятся в множественном числе. Мой доверитель вдруг ощутил это на себе. Уже и не знал, куда спрятаться от неприятностей. «Ни в чьих глазах не нахожу приют» – Здесь, в рукописи, приклеена вырезка из стихотворения поэта Сергея Есенина. Ноги будто сами привели в маленький храм возле кинотеатра, где метро «Pushkinskaya».

Он слышал о Всевышнем, но Его не чувствовал. Перед зажжённой свечой не говорил проблемы. Все и без того сказано. И не просил денег, славы, здоровья. Всего лишь – продолжить образование в институте. Хотя бы чуть-чуть. Не то настроение на отъезд. Запись в дневнике: «Руки на все, как говорится, опускались. Отчислен за два экзамена. Могло быть хуже. В остальных предметах тоже слаб». Еще уточняет, что уроки латыни и старославянского наводили скуку и сон. А потому брал в библиотеке книги о далеких мирах и читал на последних рядах. Конечно, так не всегда. Бывало, интересные лекции, когда мог захлопнуть своего «Незнайку на луне» и устремиться в дискуссии с профессорами в очках. Преподаватели, разумеется, делали замечания, ввиду множества грамматических ошибок в сочинениях.

– Это авторский знак, – объяснял Витя.

Вдобавок, ляпнул о ректоре лишнее. Неважно: донесли или нет? Я, душеприказчик, говорил ему, что в себе ищи грехи, а не у других. Неудивительно, что экзамены провалены. И теперь ему бы остаться. Дело не в дипломе. Отъезд сложен. Ведь не то настроение. Я, биограф, видел и хуже. И все-таки, что правда, то правда: ему не везло. Поначалу заразился ВИЧем от однокурсницы. Затем утрата Вячеслава Дёгтева. Накануне смерти писатель советовал перевод на заочное обучение. Потому что Витя не нравился ректору. Лучше бы глаза не мозолить. Витя так и не ушел. Хм... Что, если писатель не умер бы? Вероятно, обругал бы и послал, куда подальше? Или защитил? И Витя остался бы в столице? Был бы модным литератором? Редактором в газете? Серийным литературным критиком? Если бы да кабы – уже неважно. Мой доверитель рад судьбе. Тем более, что иначе бы мы не встретились. Ну а тогда огорчен – отчисление. Вдобавок, пьеса. Витя настаивал, чтобы приятель не выставлял проблему напоказ. Со временем понял, что угрозы и требования того не стоят. Можно ведь просто, по-человечески разговаривать.

И вот просил в храме, чтобы его оставили в покое. Хотя бы временно. Как ни странно, мгновенный ответ. Он переходил дорогу от церкви. Вдруг так называемая интуиция сказала: «Обернись!». Оказывается, посередине дороги стоял такой же молодой парень. Схожесть: серые глаза, русые волосы, телосложение. Но в грязной одежде и с головой в крови. Ему недовольно сигналили машины и объезжали. Почему-то не двигался. Опасно – могли сбить. У студента заискрилось желание: помогу! И окаменел. Точно и не понял, отчего так? И не испуг опасных автомобилей. Тогда что? Неужели безумие: люди осудят? Спасает бомжа – осудят? С виду тот парень выглядел бездомным. Витю остановил другой, внутренний голос. И не тот, что заставил обернуться. Чужой голос.

Я, обладатель рукописей и секретов, не видел данный фрагмент в печатной версии. Витя поздно придал тому значение. Вот и зачеркнул важное признание в дневнике. Зато вспомнит, когда сам продолжительно станет бомжом. И допишет по прошествию времени: «То было маленькое испытание. Встречные люди подобны зеркалу. Я тоже грязен и ранен, однако душой. Человек на дороге похож на бомжа. Но и я просил, чтобы не лишали места жительства. И как, спрашивается, просить помощь Всевышнего, если сам не помогаешь? Естественно, через час ректор института отказал в поддержке. И земное начальство, разумеется, тут ни при чем». Столь странное размышление есть в рукописи моего заказчика. Крайне точное.

Он много думал о болезни. Запись в повести «Носитель»: «Слышал признаки заражения, когда шейные лимфоузлы не болят и не исчезают. Их обнаружил на себе. Жизнь, казалось, закончилась, словно едва исписанный лист». Не догадался, как жизнь еще не начиналась. Листы будут, но, увы, черновики да и только. Я, исследователь, вижу пометку в рукописи: благодарность болезни. Иначе бы много не увидел под иным и полезным углом. Впервые задумался о ценности времени и про то, что оставит после себя. Его рассказ «Потому и грустно» написан в те дни и опубликован журналом с современным названием: «Время бежит. Казалось, вчера я был ребенок, который пошел в первый класс, позавчера родился. И что к сегодняшнему дню успел сделать я? И что вы, люди?».

Печатная повесть «Носитель» начинается так. Мой доверитель просыпается утром. Нужно в больницу. Дабы узнать результаты повторных анализов крови. На подушке, согласно повести, остались длинные рыжие волосы. Я, детектив, опрашивал давних постояльцев того общежития. Они утверждают, что автор-Витя под неудачным псевдонимом ошибся. В действительности, другой цвет: русый. А имя подруги, как выяснилось, изменил. Ведь мир слухами полон. Его отчислили – иди, куда хочешь. А ей оставаться. Витя не рассчитывал на известность, но хотя бы маленькую публикацию автобиографичной повести ожидал. И другие странности. Я, жизнесказитель, не уверен во временных совпадениях. Не просто читаю, но и проверяю. Я навёл справки в том институте. Вынужденно представился французским репортером. Имитация нормандского (родина Гюстава Флобера) акцента. Иначе, того жди, не заговорят. Отличительная черта русского характера – молчаливые. И вот справки. По архиву, мой заказчик отчислен не весной, как утверждает документально, а осенью. Точно уже не узнать, где пропадал. Есть данные: телефонный курьер в столице и рыбак Черного моря. Дневник о том содержит чересчур неразборчивый почерк. И я не уверен, что относится к тому периоду жизни. А потому в книгу не добавил.

Я, душеприказчик, вдыхаю рукопись, где он проснулся в студенческом общежитие. Пустая комната. Она ушла на учебу. Редко пропускала занятия. За дверью, в коридоре, студенты спешили в институт. Ему не до подъема. Казалось, пол обожжет или уколет. Ведь пора в больницу, чтобы сдать повторные анализы крови. Тогда как первые уже показали: заражен.

Он спешил на улицу. Рассеянный до того, что не отвечал на приветствия знакомых. Спустился в метро. Задумчивый и по-прежнему рассеянный. В вагоне держался за поручень. Фрагмент черновика: «Странное дело, не помнил мыслей даже мгновение назад. Удивительно, что не проехал нужную станцию. Затем автобус: трижды ошибся. Нет бы смотреть номер – забыл. Слишком рассеянный».

У входа в больницу зажег сигарету. И тут же выбросил. Пальто сдавал в раздевалку. Вспомнил, что нет петельки. В институте подобная одежда вне приема.

– Не беспокойтесь по мелочам, – сказала гардеробщица и дала номерок.

В светлом кабинете докторша открыла журнал. Поиск его фамилии. Компьютера еще в массовом пользовании не было. Журнал – здесь не один стержень опустошен. Большинство фамилий подчеркнуто красным фломастером. Витя вообразил: сейчас обрадует, что здоров. Умирать, значит, не придется. Он смотрел в журнал. Его фамилия подчеркнута ярким...

– У вас не очень хорошие повторные анализы. Обнаружена ВИЧ-инфекция.

Её слова обожгли. Минуту ничего не произносил. Насчет минуты, впрочем, не уверен. Ибо вдруг выпал из времени и пространства. Затем в голове каруселью крутился вопрос: ошибка? ошибка?

– Не волнуйтесь, – она продолжала. – Это еще не конец жизни.

Спросила – известно ли, как заразился? И от кого? Витя назвал имя и фамилию бывшей однокурсницы. И спросил:

– Можно посмотреть, чтобы убедиться?

– Нет, мы не имеем право разглашать такую информацию. Это конфиденциальность.

Докторша рассказала о лекарствах. Неспособны вылечить навсегда, однако и срочно умирать необязательно. Советовала отъезд домой, в провинцию. Должно встать на медицинский учет: раз в полгода сдавать анализы крови. И ждать, и хладнокровно, когда в скором будущем назначат лечение. И от дома лучше далеко не уезжать. Мало ли что? А вдруг СПИД?

Витя расписался в уведомлении: извещен о болезни. Докторша предупредила, что желательно молчать. Люди, пусть и не все, опасаются таких, как он.

Больницу покинул не сразу. Растерян и оглушен. В коридоре взял пару бесплатных брошюр о СПИДе. На улице ливень – промок. До остановки не торопился. Без сил. Чувство, будто упадет и не встанет.

День за днем. Не мог взять в толк, отчего вдруг столько невезения? Но вскоре собрался с воспоминаниями. Будто мозаика – единая картина. Все, оказывается, обыкновенно. Знакомство с девушкой лет на семь взрослее. Соседи на этаже в общежитии. Вначале учились на одном курсе. Выглядела грустной. Что-то, видно, случилось. Однажды после близости просила о заключение кратковременного брака. Хотя едва ли знакомы. Теперь понял, в чем дело. Таким образом хотела страховку, если догадается, от кого заражен. Второй раз её встретил через полгода. Заочное обучение – приезд на экзамены. Сказала, что он плохо выглядит. А также совет об анализах на ВИЧ. И не так, чтобы Витя пессимистично выглядел. Лицо всего лишь покрылось прыщами. Вероятно, потому что любил сладости. Намекнула: неспроста. Очевидны заражения (число множественное) по цепочке. Он жил с девушкой. Ей восемнадцать. У обоих одинаковые имена – Екатерина (Катрин). Старшая училась на факультете драматургии. Витя затем услышал, что написала пьесу. Там героиня больна СПИДом. Еще читатели поведали, будто есть паренек. Ну очень похож на Витю визуально и поведением. В конце пьесы происходит взрыв. Живым остается лишь этот паренек. Он, стало быть, пишет послесловие. Витя, однако, если верить дневникам, хотел, чтобы в живых остались все. Также вижу заметку в черновике по прошествию лет. Мой доверитель искал старшую Катерину. В интернете не встретил. Искал, дабы сказать, что обид не держит и любит как сестру. Витя однажды прочитал, что в Царствие Небесное с багажом обид не поднимешься. А как, спрашивается, скинуть этот груз? Избавляются, говорят, прощением: добрыми делами надувают воздушный шар любви. Витя слегка верил в это. И даже капельку исправился. Что, разумеется, не результат. Можно взлетать долго и усердно, а в мгновение упасть и разбиться насмерть. Хрупкий воздушный шар жизни.

В ближайшее время узнал, чем заражен. Больничные книжки. Оказывается, несколько лет вирус не проявляется. Без особенных, получается, признаков. Носитель не подозревает, как способен заражать. А насекомые, вроде клопов и комаров, не распространяют опасности. Заражение при поцелуях, объятьях и рукопажатиях невозможно. Ему охота выговориться. Ошибочное предчувствие: станет легче. Он рассказал о диагнозе драматургу. У того парня при себе не было сундука рукописей и графомании. Зато какой-никакой блокнотик, потрепанный, имелся. Сразу вдохновился на пьесу!

Еще он говорил с другим приятелем, когда зашел в гости. Тот жил с женой и годовалым ребенком.

– Неужели все безнадежно? – спросил друг. – В Африке, говорят, чуть ли не каждый этим болеет. И ведь живут как-то.

Витя поначалу решил: друг сказал не о том. Ну, дескать, все умрем. Кто-то раньше, кто-то позже. Гость не открывал перед ним ширму медицинских обстоятельств: есть лекарства. Друг советовал окончание учебы. Какой смысл в дипломе, если, вероятно, не успеешь применить? И также не знал, что институт уже бросил Витю. И наоборот не получится. И все бы ничего, но передал разговор жене по телефону, когда ушел в соседнюю комнату.

– Семья. Нельзя скрывать, – объяснил.

В печатной версии не упомянул момент, когда затем другу звонил отец.

– Да... Да... Да... Он уже уходит.

После телефонного разговора – напряженное молчание. Витя догадался, чем озадачен. Начал сам:

– Ну, я пойду.

– Извини, что так. У меня ребенок... Семья против, чтобы ты оставался, – он произнес отрывисто, через силу.

Я, секретовед, вижу в дневнике запись по прошествию лет: считает его другом. Все, дескать, хорошо.

Не сразу признался своей девушке. Хотя стоило торопиться. Однажды нашла в шкафу книги о болезни. Забыл спрятать. Еще прочла в компьютере текст под названием «Обреченные». Где молодой, как он, человек заразился ВИЧем и не предупредил возлюбленную. Не успел. Потому что его сбил автомобиль. Фрагмент рукописи, которая тоже пылится в сундуке: «Последнее, что он успел, – вытянуть открытый зонтик перед «Жигулями» неизвестной модели. Словно зонтик способен остановить атаку... С дерева упал последний осенний лист».

– У тебя все в порядке? – спросила она.

Можно выкрутиться: на улице давали книги прохожим. Взял, а затем вдохновился на рассказ. Но какой смысл откладывать разговор, если этого не избежать? Тем более, что пора уезжать в провинцию. Должно рассказать. Вдобавок, по слухам, на пьесу уже пишут газетные рецензии. Скоро, говорят, публикация. От других значит узнает.

Витя вывел её на улицу. Прогулка. Ночью в сквере безлюдно. Его посетили разные чувства, когда шли. В груди тепло – надежда, что не осудит. Или, наоборот, сердце щемило. Что, если станет ей ненавистен? И вот двое присели на скамейку. Витя осмотрелся – нет ли кого-либо поблизости? И – ни души. Поздно ведь. Через минуту обо всем узнала. Взгляд девушки не выражал никаких чувств. Сказала, что его не винит.

Печатная повесть утверждает, будто подруга уехала в Саратов. Хм... Раз уж тут работа над ошибками, то давайте начистоту.

После грустной новости она переехала в свою комнату на этаж выше. Хотя его, так чтобы совсем, не бросила. Со временем понял, что не боялась слухов и заражения. Витя слишком огорчен. Ей не по силам взбодрить его душу. Потому и ушла. Вскоре забудет её лицо. Однажды подарила ему свою фотокарточку в рамке. Витя, дурак, при странных обстоятельствах разбил стекло. Фотография затем потерялась. Лицо и фамилию забыл. Хотя стоило найти, чтобы поблагодарить. Сделай так вовремя, разумно и чистосердечно, вероятно, осталась бы с ним. В печатной повести Витя не нашел сил признаться, что должно вести себя иначе. Не обстоятельства делают из людей неудачников, а то, как ведем себя в этих обстоятельствах. Завещание повести для меня, душеприказчика: «Твоей редакции текстов мало. Пожалуйста, найди ту женщину, младшую Катю, и отдай мой подарок. Я не успел». Маленький квадратный предмет (коробочка?) обернута фиолетовой бумагой и завязана блестящей лентой. Я, наследник, не знаю, что внутри. Я не открывал. Это для Катрин. Кто знает – а что, если увидимся? Где ты? Поиск продолжается...

Наступила его последняя ночь в общежитие. Из окна видно Останкинскую башню. В коробку из-под телевизора складывал вещи: книги, одежду, посуду. Оставит здесь. Со временем привыкнет, чтобы все помещалось в одну сумку.

Ночью не по себе. В голову лезло плохое. Общежитие наполняла тишина. Соседа не было. Тот давно снял квартиру с девушкой. Витя нашел в шкафу бутылку водки. Черновик не уточняет, каким образом туда попала. И что за марка? И тоже не уточняется. С кем, думал, выпить? В коридоре грубо спросил однокурсника:

– Не хочешь со мной «накатить»?

– Нет уж, спасибо... Ты, говорят, уезжаешь.

– Да.

– И куда теперь?

– Не знаю. Посмотрю. Хм... Можно куда-нибудь... корреспондентом в газету.

– Ага. Там своих акул пера хватает. Большая конкуренция. К себе не возьмут.

– Тогда я буду писать бесплатно.

– Они тебя побьют. – В его взгляде блестела насмешка. И ничего, кроме того.

– Как они меня побьют? Я же боксер... Ну так что? Выпьем?

– Нет, спасибо. Мне, в отличие от тебя, завтра на учебу. – И тихо спросил, когда зашел в свою комнату, но еще не запер дверь: – Скажи... Если такой боксер, то почему всегда с побитой... лицом. – Вероятно, хотел, да не сказал «рожей». – И даже был с перебинтованной головой!

– Меня тогда палкой ударили со спины. Это нечестно, – важно, будто герой, сказал Витя. Но вдруг вспомнил, как это было. Согласно секретному дневнику, развернулся, чтобы убежать. И... не успел. Вот как его, значит, ударили со спины. Витя продолжал: – А в синяках, потому что некогда защищаться. Я всегда иду в атаку. А мои оппоненты, случается, наносят контрудары. Ты понял? Или как?.. Ну и что? Выпьешь со мной?

– Я, наверное, вообще теперь пить брошу. – Он хлопнул дверью. Щелкнул замок. Из-за двери ядовито добавил: – Тебе, Витя, все легко давалось...

В печатной версии не упоминается тот разговор. А я, биограф, оставляю.

В комнате он осушил стакан за несколько глотков. Спешно, будто внутри тушил огонь. Водка быстро ударила в голову. Легкий озноб. Мышление тормозилось. Чего и хотел. Скоро, естественно, в нем выросло озлобление за неудачи. Все, казалось, крошится и сыпется. Уже и не понимал, на кого злоба и как быть? В первую очередь пострадало то, что под рукой. Бросил в стену магнитофон – разбился. Следом зеркало – на осколки. Чайный заварник полетел в стену. Разбился. Дневники, правда, оставляют вне страниц, из какого материала хрупкий заварник? При ударе о стену послышалось звонкое «дззынь». В нем оставался чай. Отчего на обоях расплылось пятно. Похоже на карту неизвестной страны. Рассеялись осколки. Дальше – больше. Он швырнул в стену икону. Ему ошибочно казалось, что найден виновник бед. Из повести: «Ну, конечно, Господь. Почему именно я наказан?». Глупая, конечно, мысль. Ведь бывает гораздо хуже. В черновике, на странице, где этот вопрос, приклеена или книжная, или газетная вырезка. Печатные буквы: «Кого любит, того наказывает». Еще много раз найду эту фразу в сундуке. Ну а тогда он думал иначе. Время утратило смысл. Осколок зеркала впился в пятку до боли и крови. Сел на кровать. Вынул из пачки сигарету и зажег. Вдох – и понял, что курит фильтр. Вспомнил, как хотел: к черту сигареты, довольно!

И вдруг стук в дверь. Это охранник. Ему жаловались: кого-то убивают.

– Им какое дело? Их, что ли, убиваю! – крикнул пьяный Витя.

– Слушай! Я не хочу тебя выгонять уже сегодня. Ночуй тихо, а завтра уйдешь.

Разумное предложение. Мог этого не делать. Больше Витя не шумел. На сердце по-прежнему тесно и душно.

 

4.

На другой день ушел. Будто все против него. Даже погода. Ветер и мелкий назойливый дождь. Куда не иди – бьют в лицо. Витя одел на голову капюшон куртки. Брызги из-под машин плевали в него. Сколько раз чудилось, как рядом проходит бывшая подруга. Из дневника: «Сердце билось спешно и благородно. Шел за прохожей. В надежде не обознаться. И трижды ошибся». Я, душеприказчик, его не понимаю. Сердце, пишет, билось. И так и этак, пишет. Но, странное дело, звонить и сказать десяток добрых слов не догадался.

Он прятался от непогоды в магазинах, вокзалах, транспорте. Деньги таяли. С отъездом не спешил. Ему нравилась Москва. Третий Рим нравился. Не исключен шанс найти жилье и работу.

И вот приятель дал адрес платного общежития. Витя сразу туда направился. От метро ехал на маршрутке. Увы, пробка – длинная очередь. Был вечер. Люди возвращались домой после работы. Дождь усилился: пулеметная очередь. В который раз упрекнул себя, что не вернулся в родной Воронеж. И заранее ясно: там тоже расстроится. Чересчур, дескать, быстро эвакуировался.

Общежитие, как бы отель, возле остановки. С виду обычный трехэтажный дом. Обычный, потому что кругом такие же здания. На пороге ссорились пьяные мужики. Догадался: рабочие. В повести записал, будто «его преследовали злобными взглядами». Но я, биограф, сомневаюсь. Вероятно, это почудилось ошибочно. Мой доверитель всего лишь устал. Такое самочувствие – едва ли привидится кругом хорошее. В дневнике сразу записал: «Ну и ладно. Сюда на день-другой. Проездом». Оплатил ночь. Комендантша дала постельное белье. Ожидание в коридоре. Затем попал в темную комнату. Свет не включал. Слышался храп. Двухъярусные койки напоминали студенческое общежитие. В тюрьме еще не был. Поэтому сравнивал со студенческой комнатой. До тюрьмы остается чуть-чуть, считанные страницы этой книги. Витя заметил свободное и верхнее место. Лег в одежде. Деньги, мобильник, паспорт оставил в карманах. Кругом незнакомцы. Того гляди обворуют. А ведь недавно был менее насторожен. Детство заканчивалось. Позже, однако, вернется. Накрылся с головой одеялом. Уснул не сразу. Припадок оптимизма. Все, дескать, наладится. Учеба еще будет! Другой институт? Почему нет? И ладно, что третий по счету. И вдруг и взлетел в облаках фантастических из области, где сам всё придумал, сам поверил. Мол, какой особенный – везде любят и ждут. Наивно, зато успокоило, дабы уснуть. И так и будет. Третий институт будет. Но это потом. А тогда был жуткий сон. Отчего разбудили соседи:

– Не шуми. Нам вставать рано.

Во сне, оказывается, кричал. Вскоре уснул опять. И снова, странное дело, тот же сон. Я, дневниковед, не переписываю, что именно видел. Пусть хранится в забытой и печатной версии.

Проснулся в девять. Коснулся карманов с тревогой. Все на месте. Люди ушли. Вероятно, работа. Пахло жареной картошкой. Рядом, значит, кухня. Он голоден. Зеркало на стене – выглядел усталым, бледным и худым. Под глазами круги. Хотя проснулся только что. Казалось бы, отдых. Грустно видеть, в кого превратился. И это за последнее время. Молодой человек не знал: случается хуже. Я, хранитель, нашел в сундуке запись: «Радуйся, что у тебя не хуже. Благодарный человек ни в чем не нуждается. Всегда и при любых обстоятельствах есть за что сказать жизни спасибо».

В комнату пришли двое ребят в черных кожаных куртках. Впрочем, насколько то была кожа, дневники не уточняют. Возможен дерматин. Ибо Витя не проверял зажигалкой.

– Привет! Имеешь телефон? Дай позвонить!

Доверчивый Витя дал мобильник. Примитивная, чуть ли не ретро, модель. На таком разве что в тетрис играть. Ребята удивленно вертели технику в руках и вопросительно переглядывались меж собой.

«Тетрис» их явно не интересовал. Юный Витя, как и пост-юный, игнорировал прогресс. Новейшую аппаратуру не покупал. И это в данном случае его спасло.

– А ты спортом занимался?

– Ага, – кивнул Витя. – Боксом.

И чуть ли не добавил важно: «Ты, наверное, меня встречал на афишах, что расклеены по улицам без фонарей!».

– Оно и видно... Опухший нос.

Я, душеприказчик, нашел в сундуке спортивную грамоту: второе место до пятидесяти четырех кг, турнир Центрального района в городе Воронеж. Так уж совпало – в его весе участвовало только двое. Вот как стал «серебряным» призером на районе и поднял свой авторитет в школе. А также есть грамота, где третье место в городе. Я, душеприказчик, наводил физкультурные справки и опрашивал свидетелей. Невероятный, оказывается, случай в тот спортивный день. Много страшных бойцов его веса, до шестидесяти кг, не доехали на соревнование. Проблема с транспортом. Хм... Неужели Витя добрался пешком? В итоге мог сразиться в финале за первое место с мастерами перчаток. Но и тут – случай невероятный. У моего доверителя произошло расстройство желудка. Поэтому всего лишь третье место. Школа того не узнала. Витя проявил молчание. И эти гости тоже не узнали. Дневник не читали. И зачем, когда изобретен телевизор? Ребята грустно вздохнули, вернули мобильник и ушли с глаз долой. И не потому, что Витя официально представился боксером. Слишком дешевый мобильник, чтобы грабить.

Комендантша огорчила: все места заняты, оплачены. Впрочем, денег мало. Смутно представлялось ближайшее будущее. И это не дальше вокзала. Дождь брызгал косыми струями. Под ногами хлюпало. Желтые листья срывались с деревьев. Ему ошибочно казалось: никому не нужен. Я, биограф, нашел запись на полях черновика: «Успокойся. Богу нужен. Возьми себя в руки. Бывает и хуже». Он бесцельно бродил по лабиринтам спальных районов. Над ним тяжесть свинцовых туч. Смотрел вверх и прошептал, но с болью, что вышло громче, нежели крик:

– Боже, почему ты забыл обо мне?

Господь, как ему ошибочно представлялось, молчал.

Ночью холоднее. Порывистый ветер. Свет в окнах. Запись черновика: «У кого-то есть дом. Кто не подозревает о счастье. Доступно обыкновенное: телевизор, книги, объятья с женщиной». Вскоре перед глазами воображалась лишь кровать. В зал ожидания на вокзале не впустили. Туда по билетам. Не его случай. Жаль. Там согреешься и уснешь на стуле.

 

5.

Я, очевидец, пропускаю историю о том, как Витя очутился в тюрьме. Я умалчиваю, почему с ним оказались легкие наркотики? В печатной версии повести «Носитель» не целая правда. Черновик утверждает: глупая история, того гляди, побеспокоит одного человека. Отчего есть инструкция: запись о том сжечь! Странно, что сам не сделал. Ну да ладно. Спичек не жалко. Я, наследник, подверг листы языку пламени – и дело с концом. Секрет уничтожен. Пепел, конечно, развеял. А тому человеку я дозвонился и передал извинения моего доверителя.

Его тюремная экскурсия начинается в метро. Там постовой спросил его документы. Витя дал паспорт и студенческий билет.

– Наркотиков нет? – спросил милиционер. Тогда еще не переименовали в полицию.

– Было бы угостил, – Витя сразу пожалел, что глупо пошутил.

– И все-таки пройдем, чтобы удостовериться!

В ходе обыска постовой нашел пакет с травой.

– Это что?

Витя, согласно печатной версии, ляпнул очередную глупость. Я, корректор, это скрываю. Бумага не все стерпит. Витя догадался, что влип. Сверкнуло желание: «Беги!». И это невозможно. Постовой закрыл собой выход. И это безумие. Ведь не угрожал серьезный срок. Бежать – незачем. Вскоре прибыло два оперативных работника милиции. Сокращенно такого сотрудника называют «oper».

– Чем занимаешься?

Витя рассказал о себе коротко. С хорошей, разумеется, стороны. Как честный гражданин учится на отлично в Литинституте. Из печатной версии: «Почему бы не обмануть, если студенческий билет при себе?». Витя даже чуть было не соврал, что замешан с Букеровской премией. Но промолчал. Вряд ли «oper» о подобном слышал. С таким же успехом рассказывай о планете Альфа-Центавра. Чужая, словом, публика. Пыль в глаза не получится. Значит, остается лишь стишок «Тишина».

– В Литературном, говоришь? А «косяк» зачем? Чтобы лучше писалось? – «оper» захихикал. Казалось, сам под травой.

Витя и тут мог высказаться! Дескать, классики, в том числе поэт Александр Блок, вовсе писали под кокаином! И снова молчание. Не то жди дополнительный обыск. И будут, конечно, искать не стишки Александра Александровича!

– Короче! – начал другой «oper». – Мы предлагаем тебе пару вариантов... Первый... Мы с тобой сейчас едем в отдел. И второй... Предлагаешь нам свои варианты.

Речь зашла о деньгах. Витя не уточнял, почем, цитирую дневник, «ныне свобода для народа?». Все равно, это не в его счет.

Они предложили еще вариант:

– Кто торгует? Знаешь? Или через кого взять? Покажешь и отпустим.

Стишок «Тишина»... На его руке защелкнули кольцо наручников. Другой «oper» пристегнул к своей. Они вышли в метро. Час-пик. Люди – повсюду. Спешка. И не боятся, и не сторонятся двоих в наручниках.

– Внимательней смотри на девочек. Ты видишь их в последний раз, – пугал «oper». Этакий черный юмор.

– Почему «последний»? Мне дадут пожизненный срок, что ли?

– Нет, если одумаешься и найдешь «штучку», то мы, конечно, отпустим.

Витя на этот счет записал в дневнике: «Дядя Степа, кажется, не был столь наглым в сказках».

Очевидно, речь шла о тысяче долларов. Они раньше были в моде. Российский чиновник сразу, без обмена, переводил на родной, западный, банковский счет.

– Отпусти на час! Я принесу деньги. В залог есть мои документы. Особенную ценность представляет студенческий билет... Куда я денусь?

– Думаешь, самый умный? Знаешь, сколько вас таких уходило в лес?

А ведь угадал. Мой доверитель с детства тщательно увлекался географией. По дороге в машине он витал в облаках. Будто узнают про СПИД и сразу отпустят. И вот рассказал о болезни. Краски, разумеется, сгущал. И важно, голос хриплый, добавил, что срочно требуются лекарства. Без них – каюк. Он так и сказал:

– Понимаешь? Каюк!

До чего вжился в роль у последней черты! Уже и сам верил: последний день! И далее, конечно, жалел, что некому и нечего оставлять в наследство! Сундук еще не купил и графоманией не заполнил.

– Чего ты грузишь нас? От СПИДа нет лекарств!

– Пусть умирает, – сказал водитель. И нажал педаль газа сильнее. Машина ускорилась. Нарушение правил! Даже наш Луи де Фюнес в фильме «Жандарм из Сан Тропе» так себе не позволял! – Нам легче труп списать, чем пробитое колесо машины.

И тут Витя смекнул, откуда порывистый ветер дует. Конечно, жалел и колеса, и покрышки. И замолчал. Даже имел творческую неосторожность вообразить, как эти милиционеры, потехи ради, давят белых пушистых котят. Витя скрупулезно обдумывал, чего ожидается? Какие вопросы? Особенно – где взял? Решил, что скажет: «Угостил незнакомец». И здесь доля правды. Из черновика: «Некто N – концы обрублены. Наверняка отпустят. Есть, согласно телевизору, преступники опаснее бывшего студента Литинститута. Наркобароны, к примеру». Не знал, как в ряде стран ему бы присудили пожизненный срок. О чем, впрочем, география в школе не преподавала.

Отделение милиции: посажен в «obeziynnik». Так у русских называется клетка предварительного заключения. Напротив – постовой с автоматом. Ближе к задержанному, на скамейке, цыганки в ярких платьях. Похожи на малолеток. До них рукой достанешь, но сквозь решетку. Постовой отвернулся, а они спрятали деньги под юбки. Мятые бумажки, даже такие, вероятно, при обыске отберут. И ничего удивительного. Запись в черновике: «Милиция – это вам не бандиты». Цыганки предложили Вите гадание.

– У меня в карманах пусто.

– Бесплатно.

Витя протянул руку. Цыганки осмотрели внимательно. Словно ювелирное украшение, а не ладонь.

– У тебя длинная линия жизни.

– Ну не обманывай. – Он вспомнил о СПИДе.

– Нет, честно. Я не шучу. Тебе повезло.

Витя, конечно, поверил. Раз уж говорят «честно». Я, душеприказчик, впрочем, не считаю важным узоры ладони. Важнее, что будет после них. Линии не заканчиваются...

Вскоре допрос в прокуренном кабинете.

– Откуда взял? – спрашивал молодой следователь.

Обещание, будто расскажешь – отпустят. Деваться некуда. Витя ответил, как встретил в туманный день незнакомца. И тот подарил ему пакетик с травой. Витя не догадался, что это такое. Но предполагал: травы лечебные. И теперь выяснилось, что подкинули наркотики. О чем сообщил тот постовой в метро. Я, собеседник, уточнял о том допросе. Ну дабы узнать, как применяли пытки? И тем самым заинтересовать международные комитеты по правам человека. Витя признался, что угроз и пыток не было. Хотя, цитирую, «в рожу не мешало бы дать, но не больше, чем один раз!». Маленький урок на будущее. Излишне многословен. Сколько раз сожалел о болтовне, а за стишок «Тишина» – никогда!

Добрый следователь аккуратно, дабы не травмировать психику, спрашивал о том, сколько есть знакомых наркоторговцев. Ну таких, чтобы промышляли чем-нибудь сногсшибательным. Сойдет, если героином. Идеально бы обезвредить лабораторию. Из повести: «Дознаватель говорил так, будто мы давние друзья и пропит вместе не один телевизор. Того жди, найдем, купим, полетим... И никто не обломится». Дознаватель использовал знаменитый «method de prynik». Русские так называют давление следователей: кнут и «prynik», черное и белое. Вите в те дождливые дни повезло. Вероятно, его второй, ну тот, ну невежливый следователь был на больничном отпуске. В России очень холодно. Даже медведи болеют и кашляют, а ядерные боеголовки покрываются инеем.

Добрый следователь уверен, что если Витины знакомые наркоторговцы (особенно в цене с лабораторией!) станут и его знакомыми, то – свободен!

– Я здесь случайно, – объяснил задержанный. – Я не наркоман.

Не зря русские говорят, что «ot turmi do sumi ne zarekaysy». Это означает: потеря свободы возможна у каждого и внезапно. Витю перевели в Бутырскую тюрьму. Дабы ждать суда. Я, биограф, узнал из пыльных и толстых книг историю того здания. Да, конечно, изобретен интернет. Минута – и все найдешь. Но я – человек старой закалки. Мне по душе прогулка с лестницей в библиотеке. Запах старых книг для меня подобен утреннему кофе – просыпаюсь. И вот что узнал из бумажных книг о Бутырской тюрьме. Построена при императрице Екатерине (Катрин) Второй. Здесь содержался русский Робеспьер – Емельян Пугачев. На месте его заключения есть башня, которую назвали именем бунтаря. Русский писатель и классик Лев (Лион) Толстой посещал тюрьму. Разговаривал с заключенными и надзирателями, чтобы приготовить роман «Воскресение». Еще в тюрьме, пишут на английском, был Гарри Гудини. Он освободился из транспортного «ящика», где везли арестантов. На глазах заключенных освободился. Аплодисментов, конечно, хватало. А также другое пишут о той тюрьме. Витя, согласно дневникам, «сравнивал здание с лабиринтом: повороты, лестницы, коридоры». Неужели заблудишься, если один? В камеру попал не сразу. Вначале медкомиссия: несколько врачей. Сказал, что инфицирован. Затем оказался в «privratka», транзитное помещение. Откуда, наконец-то, по камерам. «Privratka» – Данте здесь кое-что подчеркнул бы для своей «Божественной комедии». Нет окон. Потолки обожжены зажигалками – черные пятна. Зеленые стены расписаны фломастером. «Суд – это гнилой базар, где торгуют свободой, не зная её цены... Все проходит. И это пройдет». Название городов: народец со всех концов России. Половину земного шара обняла Россия. Витя вспотел от духоты. Майка под курткой и свитером липла к телу. Кругом сумрачные лица. И откуда взяться светлому настроению, если только что прибыл сюда?

Витя заметил старика в татуировках. Взгляды пересеклись. Нельзя сказать, что догадался по глазам, какой перед ним человек. Молодой Витя, как и более взрослый, слабо разбирался в глазах как отражении души. Но интуиция, что ли, сказала: «Поговори!». Витя подсел к нему:

– Я впервые тут... Не знаю, как принято заходить в камеру?.. Там людей много. И все, наверное, сразу смотрят на тебя.

– …И можно растеряться, – спокойно добавил старик.

– Вот именно.

– Каждый «pervohod» так себя чувствует.

– «Pervohod»? – Витя повторил слово, которое прежде не слышал.

– Так называют новоприбывших.

– Понятно... И как лучше быть в такой ситуации?

– Когда дверь в камере за тобой закроется, то самое главное – оставайся собой и не примеряй маски.

Мой доверитель не упомянул того человека в печатной версии. Неужели гордость мешает признанию – искал совет?

Разные мысли и чувства, пока бездельничал в «privratka». Любопытство: как там живут? Равнодушие: будь как будет. И, ну, конечно, усталость. Скорей бы лечь, если найдется свободная койка. Неизвестно, сколько тут ожидал. Часы, если и были у кого-либо – отобрали. Время будто символично остановилось. Я, любитель русской классики, невольно вспоминаю запрещенного (ибо империалист) в наших магазинах Федора Достоевского. Очерки о его сибирской ссылке называются «Записки из мертвого дома».

И вот, наконец-то, Витю и других заключенных вывели в коридор, напротив серых и железных дверей. Перекличка. Надзиратели одеты, будто на войне, в форму цвета хаки. У них список имен и судеб. Витю вдруг отвлек белый котенок. Потерся о ноги. Не ожидал, как тут обитают животные. Вскоре узнает больше. Оказывается, прозвище Pege. Так еще называют пожизненно заключенных. Путешествует по камерам через вентиляционную трубу. Появление котенка выглядело добрым знаком.

Его камера упоминается под номером «девяносто шесть».

– «Тормоза!» – послышалось изнутри, когда Витя и тюремщики подошли к двери. – Хата! Сейчас закидка будет! Забейте проход!

Надзиратель, странное дело, не мог открыть дверь. Замок не слушался ключа. Можно подумать: заперт изнутри.

– Старшой, дома нет никого. Завтра приходи!

– Пацаны, хватит дурковать.

Витя думал, что повезут в другую камеру, где, в отличие от этой, день открытых дверей. Но до такого не дошло. Дверь открылась. Предстояло войти. А главное – должно во что бы то ни стало побороть волнение. И оно усиливалось при мысли: заметят беспокойство. Дверь открыта – проход в камеру загородили такие же, как он, молодые ребята. Человек двадцать, не меньше. Первый признак тюремных ВИЧ-инфицированных – молодые. Витя еще не знал, отчего закрыт проход. Суть в том, что порой тюремщики внезапно врываются в камеру, чтобы отнять запрещенные предметы: мобильники, наркотики, деньги, а также надежду и покой.

Он вошел в камеру. Дверь закрылась. Арестанты в обычной гражданской, больше спортивной, одежде. В конце камеры слышался телевизор. Дневник, впрочем, не уточняет, что именно транслировали в тот момент.

– Вечер добрый, пацаны! – он поздоровался за руки с заключенными. В рукопожатии не отказали. Хотя здесь так не принято. Едва ли знаешь, кто перед тобой. В российских тюрьмах, оказывается, серьезная иерархия. Согласно чему рукопожатие допускается не для всех.

– «Pervohod»?

– Да.

– Мы так и подумали.

– Тут все вичевые, если не в курсе. Ты проходи. «Bratva» за квадратом. Пообщайся.

– «Квадрат»? В смысле?

– Стол.

Здесь распространен жаргонный язык. Новичок не сразу поймет. Вите указали на двоих за длинным столом. Он осмотрелся, пока шел. Двухъярусные кровати, как в ночлежке, где на днях спал. Возле потолка заметил веревки. Тут сушилась одежда. Еще длинный стол, а по бокам – скамейка. Витя сел напротив двоих. Словно для серьезности шмыгнул носом. Поздоровался. С одним, очевидно, разговор невозможен. Синее лицо. Губы, что баклажан, фиолетовые. Значит, после наркотиков. Зато второй вроде трезвый. Молодой, но седая голова. Спросил, откуда Витя родом?

– Воронеж.

– Бывал я в вашем Воронеже. – Лицо собеседника сморщилось, будто съеден ящик лимонов. О, сколько отвращения читалось в его лице!

– Я очень... и о-о-очень сожалею, – Витя выдавил из себя по слову. И подумал: «Жаль, не родился в Рязани».

– А сожалеть не надо! – оживился тот. – Что было, то было. «Chifir» хочешь?

– Я это... – Витя заикнулся, будто желал холодной воды, чуть ли не со льдом. Что стало первой ошибкой.

– А почему «chifir» отказываешься пить? А по жизни все ровно?

Я, биограф, поясню. В российской тюрьме иерархия: касты заключенных. Одна из которых «отделенные». Кому запрещается пить и есть из общей посуды.

– Все у меня ровно, – сказал Витя. – Я и не отказываюсь.

Витин собеседник закричал парню в другой стороне камеры:

– Антон! Поставь ноль-пять.

Витя заметил самодельный кипятильник: провода и железная пластинка. А вскоре и запишет на клочок бумаги, что заметил. Иначе забудешь.

– Ты тюрьмы не боишься?

– А чего бояться? Здесь тоже люди.

– И что у тебя за беда?

Тяжело отвечать, чего да как. Не случай, где козырнешь. Хотя я, биограф, нигде ему не рекомендую «козырять» и выставлять себя похвалы ради и будто бы лучше и выше. Все это заблуждение. Витя волновался. Пойман с поличным. Статья, хуже того, за наркотики. У русских это считается очень скверным. Зато приветствуются грабежи и воровство.

Честно рассказал, как все вышло. Все оживленно стали обсуждать. Серега засыпал горсть черного и рассыпного чая в железную кружку. Пусть заваривается. Чай в российской тюрьме – важный напиток. Тюремный и крепкий – называют «chifir». Серьезный разговор, как правило, без него не проходит. К ним подсело несколько человек. Слово за слово. Горячую кружку передавали по кругу и пили маленькими глотками. Ребята сказали, что ВИЧ-инфекция – это не смертельный приговор. Если здоровый образ жизни, то даже получишь пенсию, ввиду старости. Разговор крутился вокруг краж, грабежей, наркотиков, женщин, СПИДа. Витя, естественно, сразу не записывал в дневник, что, кем и какой интонацией говорилось. Без прямых трансляций, стало быть. В тюрьме подобное нежелательно. Подумают: донос.

В углу камеры, из окна, Серега (Серж), его первый собеседник, дал старый и поцарапанный мобильник. Звони, дескать, куда нужно, но говори тихо. Телефоны запрещаются. Витя, по воспоминаниям в печати, звонил бывшей подруге. Её мобильник, пишет, отключен. Хотя черновики утверждают иначе. Туда, мол, не звонил. Серега ему вручил зубную пасту, бритву, носки. Помощь настораживала... Витя, хоть молод и глуп, но догадывался, что взаперти лучше долгов не иметь. Серега объяснил:

– Всем помогают. Это «obschak».

Так называют, цитирую дневник, «тюремное добро для нуждающихся». «Obschak» собирают на воле. У российских гангстеров есть правило. Дескать, совершил преступление, имеешь куш, пусть даже маленький, – дай в тюрьму. На эти деньги купят необходимое. Россия – не то что капиталистические страны старой закалки. Россия не балует арестантов. Оно и понятно. Я, русовед, интересовался, отчего так. Должно лететь в космос. Должно поддерживать армию, строить жилье, университеты, больницы, театры. А еще освоение Сибири и Арктики. Дел хватает! И не всегда остаются средства для заключенных. Вот почему собирается «obschak».

Серега в камере главный. Таких называют «smotryschiy». Назначается криминальным обществом, а не тюремной администрацией. В силу чего он показал Вите свободную верхнюю койку. На жаргоне – «пальма». Все кругом спали в одежде. Он лег в джинсах и майке. Прожженный плед и худая подушка. Гремел телевизор. Человек тридцать, как узнает, спят в две смены. «Bratva», элита заключенных, – в одну. Вите повезло, что очутился именно здесь. В здоровых камерах, по слухам, трое на одну койку. Таким образом стоило благодарить ВИЧ. Хотя бы выспишься. Удача и в другом. Обычно арестанты ядовито подшучивают и беспокоят новичков и молодежь. Зато инфицированные часто под кайфом. Не до таких, стало быть, как Витя. Итого получается, дважды повезло, ввиду новой болезни. Повезет и далее...

Накрылся с головой пледом. Ведь лампочка у потолка слепила глаза. Печатная версия утверждают, будто вспомнил о своей подруге. Надеялся: не заразил. Я, хранитель секретов, впрочем, знаю, что это не так чтобы совсем правда. Все-таки у нас чистовик. Ну или хотя бы попытка на то. Мой доверитель больше думал о себе, чем о других. И теперь ему, заключенному, казалось, что самый трудный шаг сделан. Первый шаг в камеру. Пожар волнения в себе затушен. И не страшно, что взаперти. Считай, как в армию сходил. В повести «Путеводная звезда писателя» Витя вспоминает слова Вячеслава Дёгтева: «Я бы в тюрьме посидел. Недолго, правда. Интересно, какая там жизнь?».

На следующий день Витя пробовал баланду. Открылась «kormushka», окошко в двери. Заключенные туда несли железные миски. «Balander», кухонный работник из заключенных, черпал половником сечку из бочка и наполнял посуду. Витя искал миску чересчур долго. «Kormushka» захлопнулась. Дегустация тюремного меню откладывалась до лучших времен и событий. Выяснилось, опоздал не только он. «Smotryschiy» Серега это заметил. «Balander» спешил не впервые. Серега ударил по двери. Кажется, ногой в тапочках ударил. Мой доверитель не помнит, чем ударил. Ибо стеснялся вести репортаж в черновиках по горячим следам.

– Старшой! Подойди к девять шесть! – крикнул «smotryschiy».

В камере воцарилась тишина. Дневник утверждает фантастическое явление: даже телевизор сам выключился! Шаги в коридоре. Надзиратель спросил, почему звал? Серега (прозвище Счастье) требовал беседу. В маленьком окошке появилось лицо раздатчика пищи: веселые глаза, крючковатый нос:

– Что случилось? Чего не так?

– Тебе сколько раз говорили, чтобы прежде, чем уйти, спрашивал...

Впрочем, по версии печатной, высказался грубее. Но я, сторонник мирных переговоров, такое скрываю. Окажись я рядом с Витей при тех скандальных обстоятельствах, то запретил бы пищу. Возможно, отравление. Раздатчику пищи тоже трудно. Всех накорми. И успей вовремя. А если пища остынет? Тоже, значит, конфликт!

Дни шли – Витю вызвали на суд. Арестант, по прозвищу Царек, с татуировкой Христа над сердцем, дал ему пинка. Это местная примета – чтобы не возвращался. Хотя печатная версия «Носителя» не дает показаний, что схватил пинок. Но рукописи, известно, не горят. Дело в том, что на момент создания повести Витя работал на стройке и головокружительно думал о будущей политической карьере. А потому решил, что сцена с пинком вряд ли понравится его избирателям. Вследствие чего зачеркнул в рукописи откровенный фрагмент. Но я, наследник тайн, заметил признание. Хоть и зачеркнуто, а на месте. Правда отныне известна!

В суде перед ним увели молодого и огорченного парня. Девушка в красном плакала и кричала, что его не забудет. Следом очередь Вити. Мало понял, что имела в виду судья. Волновался – ладони вспотели. Уже предупрежден: данный суд, Басманный, считается строгим и показательным. Пространство наполняли юридические термины. Витя мечтал: свобода! Неудивительно, что забыл слова для самозащиты. Их обдумал накануне. Молодой человек поблизости рисовал в тетради. Витя присмотрелся: чертиков рисовал. И это – его адвокат. Он говорил на тюремном жаргоне. «Feny» – так еще русские называют язык преступного мира. Защитник будто сам из соседней камеры. Как бы срок не добавил, когда ляпнет не в строку. Витя понял, что придется держать словесную оборону в одиночку. А меня, душеприказчика, поблизости не было. Значит, в одиночку. Вопреки политгрёзам стеснялся публичных выступлений. Травку не стеснялся курить. А роль оратора – не его стиль. Согласно дневнику тех дней: еще недавно приглашали на сцену в доме литераторов. Ну, чтобы рассказать стишок собственного приготовления. Витя взошел на сцену. Скрипели полы. Публика замерла. И вдруг поэт проявил молчание около минуты. Недвижно, прямо-таки, если не каменный и не бронзовый, то словно восковая фигура. Впоследствии его однокурсник мне скажет в интервью, что прошла минута. Будто засек погружение в воду. Сам бы Витя не смог. Занят поэзией. Не до часов. «Спасибо за внимание», – буркнул себе под нос и сел обратно в среднем ряду. Стихотворение называлось «Тишина». Публика о таком новаторстве не догадывалась. Что, впрочем, поведал мне, следопыту, Витин однокурсник с часами. Он просил не упоминать его имя здесь. Дескать, у моего заказчика не самая лучшая репутация. О чем еще будет на дальнейших страницах этой книги. Едва ли, считал однокурсник, потом отбелишься, если сидел рядом.

Но судебное заседание – это уже не дом литераторов. Будто утопающий за бортом. Можешь, не можешь – плыви! Адреналин порой дает самопознание с новой стороны. На суде Витя утверждал, что не приносит опасности обществу. Курение – вред лишь себе. И с учетом его диагноза, речь тут о физической и психической анестезии. Фрагмент черновика, выступление, которое не вошло в печатную версию: «В ряде образцовых стран травка легализована. И, наконец-то, главное. Лишение свободы – равносильно, что идти против международных норм и гуманизма. И как, спрашивается, посмотрит Амстердам? Вдобавок, я не имею с собой теплых вещей. И только бы не этап в лагерь! Особенно, сибирский! Ибо там, согласно National Geographic, до минус пятидесяти градусов. Угроза воспаления легких. Что равносильно погибели. А это – смертельная казнь! Слишком жестокое наказание, по причине хранения травки. Международное право, разумеется, подобное не предусматривает». Так он вспоминает свою речь.

Со временем сделает пометку в черновике. Для меня, значит, допишет. Сейчас, дескать, на том суде молчал бы. Стишок «Тишина». Ну а тогда увлекся! И каждое очередное слово – и более верил в освобождение. Витя даже согласился бы, если прокурор даст пинка перед выходом из суда. Только не возвращайся.

– Вы всей камерой эту речь готовили? – прервала судья.

Витя смотрел на неё. Лицо не выражало чувств. Из печатной версии: «Будто не человек, а машина. Чуть ли не гильотина». Позже догадался и записал в дневнике, зачем оборвала выступление. Еще чуть-чуть и рассмеётся. А судьям, по слухам, так не положено. Хорошо, что все прошло столь серьезно. Иначе мой доверитель мог получить психологическую травму и заикаться всё дальнейшее летоисчисление.

Его приговорили к... Впрочем, я, душеприказчик, не раскрою, насколько звонко ударил судейский молоток. Пусть остается в журнальной версии. Тем более, что повесть «Носитель» ему нравится лишь на десять процентов. Остальное уничтожил бы с глаз долой.

В моих руках тюремный дневник. Что было платформой той повести. Вкратце перескажу наблюдение. ВИЧ-камера объединяет всех зараженных, но разных. Без инфекции – сидеть врозь. Но здесь бок о бок: убийца, воришка алюминия, бывший сотрудник уголовного розыска и растоман Витя. О, кого только не встретишь!

В камере регулярная атака наркотиков. Уместно сравнение с притоном. Я читаю, что в их камеру кое-кто занес кило морковки, где одна большая и чистая, а остальные маленькие и в земле. Так что попался при досмотре и отбывал затем в соседней камере. Ирония судьбы. Тюремщики знали о поставках наркотиков, но смотрели сквозь пальцы и решетку. Вичевые тоже вели себя тихо. Ведь жалобы зараженных наиболее привлекут внимание. Существует множество организаций по защите прав инфицированных. Официально в белоснежных документах, якобы, выдавалось усиленное, как в ресторане, питание. И если честно и без жалоб, если не цитировать черновики, то пища оставляла желать лучшего. Ну да ладно. Это ведь тюрьма, а не санаторий. Проблема, что всё должно требовать. Само вряд ли придет. Это означает массовую голодовку. Затем, возможно, будут поблажки. Но и в камере, того жди, обыск. Что с учетом наркотрафика не приветствуется. Накануне приема запретных средств заключенные часто выключали мобильники. Теперь не дозвонишься. Среди русских головокарманорезов считается дурным тоном употребление таких – черт знает каких – средств. Принято оставаться в здравом уме. Дабы, цитирую дневник, «охранять на воле и в заключении справедливость». Что еще? Согласно рукописям, в российском криминальном обществе есть неписанный закон. Так называемые, «ponytia». Уйма пунктов... Человека, например, не судят по национальности или вероисповеданию. Не кради и не обманывай в тюрьме. Долги, в частности картежные, возвращай своевременно. В камере можно мыть полы, а в бараке – нельзя. Торговля наркотиками, изнасилование, педофилия строго осуждаются. И так далее.

Я, исследователь, смотрю дневники. Страницы слиплись и пожелтели. Годы прошли. Тюремные судьбы, которые пересеклись с моим доверителем. Случайно?.. В жизни, говорят, без случайностей. Вот... Заключенный парень служил в охране лагеря. Сам, значит, бывший надзиратель. Среди сослуживцев продавал наркотики. В итоге, арест и приговор к девяти годам лишения свободы. Должен быть в камере сотрудников. У зараженных иначе. Болен – и сюда. К таким сотрудникам не так, чтобы уважительно относятся. Но того человека не беспокоили. Однажды он поставил на стол свою большую и керамическую кружку:

– Мамка подарила!

Один бродяга без спроса взял в руки кружку:

– Сделаешь «братве» подгон?

Во множественном числе, конечно, имел в виду себя – число единственное.

– Человеку еще девять лет сидеть, – сказал другой «бродяга».

– Тогда не надо, – решил тот, кому нужна кружка. – Оно и грех что-либо у него брать.

Я, читатель, тону в рукописях и нахожу другую судьбу. Арестанта перевели из нормальной камеры в зараженную. Врачи сообщили диагноз. Ведь по прибытию все сдают анализы крови. Новоприбывший быстро смирился с болезнью. Ничего, мол, удивительного. «Долго травился. Все к тому и шло», – сказал. Так что укололся общим, «вичевым», шприцом – один у всей камеры. Взаперти труднодоступен. Через неделю врачи сообщили: ошибочный диагноз. Слишком поздно сообщили.

Я, душеприказчик, читаю дальше. В сундуке достаточно судеб. Я даже вдохновился: не перенести ли их в новые книги? Все-таки я, наследник, в праве распоряжаться историями. Мой доверитель упоминает сокамерника, по прозвищу Счастье. Тот самый Серега, «smotryschiy». Мать сожгла его вещи и выгнала из дома. Потому что ВИЧ-инфицирован. Я тут в недоумении. Что, если у русских не лучшая агитационная кампания в защиту инфицированных? Серега не винил. У него ведь младшие сестры в доме. Еще повезло, что периодически посещал тюрьмы. Своего рода исправительный санаторий. Иначе бы скололся и умер. В девяностые годы, так называемые в России, «nulevii», подростки часто хотели карьеру бандита. После крушения СССР такая мечта среди молодежи была популярнее, чем космонавтика. Его заключение началось с малолетки. В знак протеста надзирателям сжег свою робу прилюдно, во время проверки. Взрослые «бродяги», конечно, выслали письмо с поздравлением. Была в жизни Сереги и ложная романтика. Он ей нравился. Студентка МГУ. Разговоры с ней сводились к «передачкам». Лишь роль посредника – забрать у знакомых сумку и принести в тюрьму. Естественно, посылку от внешне приличной девушки обыщут менее дотошно, нежели гостинцы товарищей. Подозрительные лица: худые, стеклянные глаза. Догадаются, что наркоманы. Посылку для ВИЧ-инфицированных, как правило, осматривают усиленно. Большинство зараженных арестантов – это после наркотиков. А тут еще подозрительные лица! Поэтому требовалась приличная девушка.

Я, жизнесказатель, плыву по дневникам – судьбы... Я откладываю их в сторону. Я понимаю – надо рисовать портрет заказчика. Но ведь обычно портрет имеет фон.

Я, биограф, останавливаюсь подробнее на странице, где его отправляют в лагерь. После суда обычно туда высылают. Он тревожился при сборе вещей. Смена среды обитания. Ожидается новое. Что, если хуже? Прощание.

– Оставь свой номер, – Витя неосторожно предложил соседу. – На воле встретимся.

– К тому времени, как я освобожусь, ты уже забудешь, кто такой Олег Каторга.

Только теперь вспомнил: большой срок!

Извинился, что забыл о том и желает освобождения. Амнистии какой-нибудь.

Напоследок Вите дали маленькую сумку с едой и сигаретами.

– Спасибо. Я не курю. Бросил.

– Поделись с кем-нибудь. «Вертухаю» в поезде дашь и принесет кипяток. Неизвестно, сколько и куда ехать.

И правда, неясно. Узнаешь по прибытию.

Лишь со временем Витя догадался, зачем его собрали в дорогу. Далеко не всех так щедро собирали. Витя запишет свою догадку в дневник. А я, наследник, прочту. Оказывается, часто арестанты из Москвы едут через воронежскую тюрьму. Ему, ввиду прописки того края, там, вероятно, оставаться. А в камере был наркопритон и много глупостей, которые не выносились наружу. Вот зачем Вите вручили баул. Он, впрочем, и без подарков вспоминал бы только хорошее.

Совпало, что уезжал и сокамерник Серега Счастье. Того вдруг будто подменили. Хриплый, грубый голос. Движения торопливы и неуклюжи. Что-то бессвязно бормотал. Напоследок уколот наркотиком. Пришлось помочь идти. Надзиратель заметил неладное:

– Что с ним?

Витя бессвязно сказал какую-то чушь. Как бы ответ. Надзиратель хитро улыбнулся. Неужели понял, в чем дело? Махнул рукой – ну и ладно.

До вокзала везли в «avtozak». Так русские называют машину для заключенных. «Арестанты, – пишет, – в тесноте, будто на концерте суперзвезды». «Словно приподнятое настроение», сравнивал я в печатной версии. Но черновики утверждают обратное: «очень волновался». Конвой запретил сигареты. Заключенные, тем не менее, курили и прятали огоньки в ладонях.

Отправка с южного вокзала. Называется Paveletskiy. Москва, как и Париж, имеет много вокзалов. Paveletskiy – своего рода gare de Lyon.

Арестанты выпрыгнули из «avtozak» и бежали к поезду. Расстояние, как длина вагона. По бокам – конвой с ротвейлерами. Витя вдруг вспомнил, что в родном Воронеже его ждет Альма. Такой же породы. Она охраняла отцовский дом. Конвойные собаки лаяли и скалились. Укусили бы, но поводок не позволял. Зимний ветер дул переменчиво: то с одной стороны, то с другой. Витя подзабыл ветер. В окнах их камеры не было стекол. Отверстия закрыли пледами. Я, правозащитник, спрашивал моего доверителя: «Не желаешь написать жалобу? Ну нельзя же без окон». Он махнул рукой: «Везде свои проблемы». Ну а тогда он бежал, споткнулся, упал. Рукой снега коснулся. Его тоже подзабыл. В сантиметре, всего-навсего, от лица лязгнула собачья челюсть. Сердце тревожно застучало. Спешно поднялся. Без мыслей, машинально, схватил с собой горсть снега. Как ни странно, его антитрезвый сокамерник добежал и уцелел. Конвой ругался и торопил.

Вагон для арестантов назывался «stolipin». Я, биограф, читал о том в библиотеке. Столыпин – это фамилия царского министра. Его идея: массовое и добровольное переселение в Сибирь на поездах. В советское время произошло недоразумение. Вагон заключенных назвали именем министра. Хотя тот не заводил речь о поездах заключенных.

Здесь, как в обычном поезде. Но купе без стола и решетка вместо двери. Людно. Витя и Серега осмотрелись. Кругом – кавказцы. Такие же, как они, граждане России.

Поезд тронулся. Колеса стучали. Впервые остановились в Кашире. Это южный пригород столицы. Я, любитель истории, читал о нем. Однажды кочевники из Крыма шли войной на Москву. Российский царь Иван (Жан), по прозвищу Грозный, сжег Каширу дотла. Это, чтобы врагу в пути ничего не досталось.

И теперь Витя понял: дорога на юг. Кругом южные граждане России. В Кашире заключенных прибавилось, но в других купе. Затем Витя уснул. Хотя не приляжешь. Слишком людно. Согласно дневнику сновидений, он видел пустыню.

Чувство, что жарко. Вдруг пробудился – солнечный диск слепил глаза. Стучали колеса поезда. Мимо проносились деревья, столбы, дома. В купе скучно и тихо. Дорога всех утомила. У Вити в голове кипела затея рассказа. Надеялся, что по прибытию возьмется за бумагу и ручку. Хотя, конечно, лучше среди незнакомцев не привлекать внимание. Рассказ посвящается другу и музыканту. Называется «Добрый вечер». Я, биограф, читал его в газете с коммунистическим названием. Ну а тогда, после захода солнца, обрадуется родным улицам. Я, Витин летописец, поясню, что собой представляет Voroneszh. Город называют «колыбелью российского флота». Хотя, как ни странно, не имеет выхода к морю. Казалось бы, невероятный случай. История в том, что по данной земле ходил царь Петр (Пьер) Первый. Его имя переводится камнем. Насильно сослал крестьян сюда со всей страны. Царь бок о бок с простолюдинами рубил деревья и мастерил корабли. Флот спустили по реке на юг, чтобы завоевать Черное море. А далее, в планах – Константинополь... Вот в какой город вернулся мой доверитель

Итого, я, сундуковед, пересказал и корректировал треть повести «Во мне часовая бомба». В печати, однако, иной заголовок – «Носитель». Дальнейшее содержание не трогаю. Крайне ограничен рамками книги. Мой заказчик недоволен повестью. Начальству колонии приносит извинения за глупые мемуары и ряд искаженных фактов. Хотя, согласно русской пословице, «ne vinosil sor iz izbi». Излишне плохо о людях, значит, не писал. Конфликты заключенных с начальством, считал, во всех странах случаются. Черновики, где жалобы, завещал сжечь. Я, наследник, то и сделал, и подверг их языку пламени. Аж коробок спичек израсходовал, но жалобы кремировал! У нас ведь его высочество чистовик! Неужели совершенно гладенько и бело, как снег в полете, не выйдет? И что, если читатели простят неурядицы? «Бог – наш главный Читатель!» – чья-то запись, которая в сундуке.

 

6.

Я, исследователь, берусь за очередную, строго по дате григорианского календаря, рукопись. Называется «Пульс». Это сборник рассказов. Жанр автобиографии. Я сокращаю книгу. Трудноразборчивый почерк. Чаще вырезаю фрагменты наугад. Затем корректирую и вписываю сюда. Итак, новая повесть! Вот как я, жизнесказатель, вышел на его посттюремный след.

Витя оказался в провинциальной газете внештатным корреспондентом. Странное совпадение – редакция по соседству с воронежской тюрьмой. Оттуда на днях освободился в рваных кроссовках. Главный редактор Витю никогда не читал. И правильно делал. Невелика потеря. Но редактор признался, как жене понравилась публикация «Тюремное интервью». Там Витя-репортер был на свиданке в СИЗО, неподалеку. Словно беседа через стекло и по телефону с таинственным заключенным. Разговор о том, что такое тюрьма? На самом деле, всего-навсего провел разговор с самим собой. Зато танцовщица ночного клуба из интервью «Обнаженная Лолита» была реальной, но одетая. Уже в начале беседы она его кинула. Было так. Витя случайно спросил о спецуслугах в заведении. Лолита сразу встала со стула и ушла без прощаний.

– И теперь вы, наверное, хотите сказать, что мы не найдем её дублера? – спросил Витя администратора клуба.

– Вы не поверите: она считается незаменимой!

– Я так и думал. И что теперь делать? Она ушла!

Я, хроникер, спрашивал о том главном редакторе. Выяснилось, его вскоре лишат свободы по причине неполадок в бухгалтерии.

В этой газете Витя попал в рекламный отдел. Статьи под заказ. Бизнесмены платили за известность. Первое время коллеги по работе удивлялись, насколько быстро, прямо-таки как пирожки, готовил тексты. Рецепт – взял за образец тройку интервью и корректировал имена и названия. Толстосумы, ясное дело, чесали головы и звонили с жалобами. Особенно, возмущало, что Витя, молодой коммунар, приписывал заказчикам героические действия. Нечто, вроде пожертвований и участия в отважных, но подпольных организациях! Одновременно сентиментальный Витя вел романтическую переписку с музами из отдела культуры. В связи с чем тот же редактор вдруг проснулся и важно сказал: «Шутки в сторону! Ты, Витя, не ходи в майке без рукавов. Это лишь я могу себе такое позволить... Знаешь, сколько стоит моя майка?». Витя не записал в дневник круглую сумму. Ибо забыл. Еще в школе плохие оценки по математике. Я, биограф, знаю. Я опрашивал его школьных свидетелей.

Напоследок, у финишной черты, Витя вспомнил писателя Вячеслава Дёгтева, который запрещал работу в газете. Иначе, мол, потеряешь себя как писателя. Отчасти потому Витя и ушел. В сундуке завещание, чтобы я, душеприказчик, благодарил каждого участника рукописей. Значит, спасибо тому шеф-редактору. При нем Витя осознал, что корреспондентом не будет, если мечтает о литературе. Писателем тоже в итоге не стал. Графоманский сундук не в счет. Ну и ладно. Зато попытался. Иначе больше сожалел бы, что сдался и не пробовал. Попытка, пусть и неудачная, – тоже результат.

Теперь он вне газеты, чтобы вечером и ночью писать литературу. Зато более похож на истинного студента института имени Горького. «Идите в люди» – совет писателя Максима Горького. Витя делал строительный раствор: песок, цемент, вода. Ежедневная физкультура. Мозоли на руках. Должно вовремя поднести ведра и кирпичи каменщикам. Случается, пьяным и разъяренным. Лучше, значит, соблюдать пунктуальность. Витя не мог научиться кладке. Ибо, как у русских говорится, «ruki ne iz toho mesta rastut». Не было, значит, способностей. Я, душеприказчик, впрочем, убежден: попроси у жизни талант и шансы, то, вероятно, обретешь. Витя того не просил.

– Выпьешь? – спросил его сосед по бригаде.

– Можно. Все пьют. Не буду же я белой вороной.

– И черной тоже не надо.

Но без темных не получалось. Строительные компании и пьянки сопровождались дракой и матом. Запись в черновике: «Еще чуть-чуть терплю и пробил час грабить!». Я читаю дальше. Витя пока что не грабитель, разговаривал со взрослой женщиной на стройке. Она затирала плиточные швы.

– Отдашь за меня свою дочь?

– Замуж?

– Да.

– Я не могу. Ты на стройке работаешь.

О возврате в более стерильную и почетную газету не думал. В повести «Путеводная звезда писателя» есть фрагмент: «Вячеслав Дёгтев строго запрещал журналистику. Часто ссылался на Мартина Идена. Одна из его любимых книг. Мартин, прототип Джека Лондона, не пошел в газету. Даже ради любимой женщины». После работы Витя, акула пера, писал. Днем сонный, рассеянный. Ошибки в пропорциях раствора – слишком жидкий, чересчур густой. За что слышал матерные упреки. «Еще чуть-чуть терплю и граблю!» – шептал Витя. А вечером записал, как шептал. Рукописных страниц больше и больше. Сундука еще не было. Но сундук уже ослепительно и регулярно снился. Молодой Витя, в расцвете лет, был яростным критиком окружающих. К себе тоже суров. Чем объясняется его разочарование в собственноручном творчестве. Листы марал и выкидывал в мусорку и забытье.

Доля черновиков того периода уцелела случайно. О них молчу. Это не автобиография. Хм... Разве что вкратце о повести «След». К автобиографии не относится. И все-таки коротко о том. Странный сюжет. Бизнесмен-политик устал от жизни земной. Он принял решение: погибну! И не абы как, а героически и славно! Вот зачем ему розыгрыш громкого убийства. Заказ оплачен. Сам себе, получается, нанял киллера. Внезапно меланхолия проходит, ввиду того что... Ну да ладно. Аппетит бытия! Оказывается, заказ не отменишь. Оплата шла по цепочке посредников. Часть из них таинственно исчезла. Каждый потенциальный исполнитель «кусал» сумму, а руки и душу не пачкал. В итоге, как выяснилось, у последнего исполнителя не на что купить даже оружие. Заказчик-самоубийца разыскивает в порядке очереди цепь возможных исполнителей. В полицию нельзя обращаться. Вероятна утечка информации в СМИ. А герой повести – человек публичный. Поэтому нанят частный детектив. Расследование... Покушения одно за одним. Розыск. Наконец-то, ловит последнего исполнителя и единственного киллера. Заказчик узнает его мотив преступления. Зачем деньги – узнает... Бизнесмен решается на помощь своему убийце. В предисловии указано, что текст основан, как ни странно, на реальных событиях. Витя однажды читал в криминальных новостях, что был случай, когда оплата за убийство шла по рукам. А у последнего наемника не на что купить оружие. Согласно дневнику, десяток издательств не приняли повесть. Лишь в одном объяснили причину отказа. Говорят, слишком неправдоподобно. Психологический портрет, говорят, раскрыт ошибочно.

Витины тексты не принимали к публикации. Разве что автобиографичная повесть «Носитель» («Во мне часовая бомба») печаталась в журнале северного названия. В рукописи «Путеводная звезда писателя» я, хранитель, нашел совет Вячеслава Дёгтева. Очень, мол, важно читать рассказы после печати. Увидишь иначе. Витя так и сделал. И... разочаровался. Мог, решил, сделать лучше. А не удалось. Дневники того года полны вопросов к себе: «Если занимаюсь не своим делом?.. Если сошел с ума?.. Если я – бездарь?.. Если пора в газету?.. Если, как все, завести семью?..». Так спрашивал себя перед могилой Вячеслава Дёгтева. Писатель молчал. Лишь пение лесных птиц на кладбище. Слишком устал. Однажды бросил черновики – с глаз долой! По вечерам смотрел телевизор. В последний раз такое, из ряда вон, случалось лишь в тюрьме. Чтение забросил. Только бы не вспоминать о литературе. Внезапно, если верить дневнику снов, он встретил Вячеслава Дёгтева в черной рубашке. Писатель сказал: «Рано ты сел отдыхать».

Я, доверенное лицо, читаю дальше, вырезаю, корректирую. Вижу военкомат. В России, оказывается, обязательная воинская повинность. Врачи решили, что к призыву негоден. Потому что ВИЧ-инфекция. Листаю рукопись дальше. Трудовые будни. Витя крутил отверткой шурупы на мебельной фабрике. Шкафы и кухни – вот где крутил. По вечерам записывал, насколько много крутил и какая погода. Начальник был, если выразиться мягко, человеком своеобразным. В прошлом рабочий на этой фабрике. Производством владела женщина. Так познакомились. Теперь он, её муж, руководил вчерашними коллегами по работе:

– Внимание! Все слушайте! Отныне трудимся больше! И я надеюсь, что нет дураков, которые спросят: «Повысят ли мне зарплату?».

Разумеется, без вопросов. Ясно, что не повысят. Далее не пересказываю. Грустная история. Лучше забыть. Вскоре Витя вышел из фабрики и отряхнул её прах с ботинок. Двинулся дальше. Снегопад покрывал его следы. Что скажешь о том начальнике? Выдаст ли зарплату? Хм... Мы все получаем по заслугам. Ничего не происходит случайно. Записка в сундуке: «Если начальник несправедливый, то прощай. Иначе опять на такого попадешь. Ради себя – прощай. Каждый из таких – словно шаг выше и ближе к Царствию Небесному! А значит, спасибо должникам и обидчикам. Без них, без испытаний, к Богу не доберемся». Не знаю, чья эта мысль. Неужели мой доверитель? Зато вижу, как тогда он выплескивал сердечную желчь на бумагу. Как бы лекарство. Иначе сам отравишься. И так и есть – и правда, лекарство. Но с оговоркой, что отравленную бумагу должно сжечь.

Я, биограф, читаю дальше. Снова работа на стройке. Раствор: цемент, песок, вода. Мозоли на руках. Боль в теле. Мат. Алкоголь. Драки. Иногда работа менялась, по причине отсутствия зарплаты. Вот читаю – очередное место, где не дождался денег к сроку. Значит, должно уйти. Он переодевался из грязной в чистую одежду. Пустая, белая после шпаклёвки комната. Вошла Ольга. Черные волосы под косынкой. Лишь она здесь красилась и носила большие серьги-кольца. И в отличие от всех шпаклевщиц не ругалась матом. А ему неудобно спросить номер. Хотя бы цветы – и не на что купить. Она достойна цветов. Каждая женщина того достойна. Иначе завянет. Вот и ушел без слов. Не то настроение, чтобы знакомиться ближе. И не увидятся. Но вечером в дневнике о ней записал...

Я читаю дальше. Оказывается, работал пекарем на кондитерской фабрике. Медкнижку не спрашивали. Обошлось без анализов крови. Фабрика – только попробуй не успей к печи. Продукция сгорит. О, сколько взорвется женского визга! Подавляющее большинство – работницы женского рода.

Добрая начальница обычно ему делала замечание:

– Хватит есть пирожные.

– Это не я.

– Ты себя в зеркало видел?

– Сейчас посмотрим... Ого!.. В таком случае, конечно, это я.

– Ишь какой! Пирожные съел и не толстеет.

Рабочий день длился двенадцать часов. Плюс – дорога. Без свободного, стало быть, времени. Дневник этого периода скучен и мал. О смене работы не думал. Оплата ведь к сроку.

– Есть разговор, – Витя обратился к соседке по цеху. – Отдашь за меня дочку?

– Ой, а мы её уже посватали. У того парня красивая машина.

– Эй, Витя! Опять съел пирожные? – воскликнула начальница. Конечно, завидовала, что ел и не толстел.

– Это не я.

– Здесь видно – камеры.

– Ну ладно, сдаюсь. Это снова был я... Скажите... а когда мне выдадут премию? Желательно бы в виде новой машины.

– Ты слишком себя переоцениваешь. Машина – дорого. Но если хочешь, можно тебе руль купить?

– Даже не знаю, как реагировать. Мне вообще-то не для себя. Тут надо посовещаться.

Из печки запахло горелым. Это означало, что премии не будет.

Дневники тех исторических лет не раскрывают имя молодой сотрудницы фабрики. Зато помнят, что она обладала красивой фигурой. И знала о том. Иначе бы вряд ли работала в спортивных обтягивающих штанишках. Будто не фабрика, а фигурное катание. По долгу кондитерской службы Витя с ней (словно дуэт) носил кастрюлю с горячим шоколадом из пункта «А» в пункт «Б».

– Ты иди вперед! А я следом.

– Хорошо-о-о. А зачем я вперед?

Словно не знала. Наверняка догадывалась.

– Так нужно. Это всего лишь технические детали нашего кондитерского долга.

– Хорошо-о-о.

Витя любовался ей, будто порхающей бабочкой. И эту бабочку, как ни удивительно, не представлял в своих руках.

Потом она сменила работу. Однажды пригласила к себе. Ей грустно: бросил парень, которого, очевидно, любила. Стоило с ней дружески поговорить, а не лезть под одеяло. Что скажешь – дурак.

Однажды узнал, что на фабрике уготовлено повышение:

– Отныне ты – бригадир! Поздравляем!

Это означало, что покушайся на пирожные, сколько хочешь. Даже имеешь право всех работниц строить по утрам в шеренгу и делать перекличку. В Бутырке так было. Бригадир – это вершина его трудовой карьеры. Но беспокоило другое – писателем не станет. Хотя вдохновение было. Витя задумал новую повесть...

– Я на днях собрался в долгосрочный отпуск... Я... просто устал. Хочу уехать... далеко.

– Мы все устали, – начальница приняла его затею недоверчиво. Тем не менее смягчила тон. – И куда собрался?

– Даже не знаю, как сказать? Прозвучит безумно, но это правда.

– Безумная правда?

– Ага.

– Ты говори. Мы уже к тебе привыкли.

– Я еду в Афганистан.

– Неудивительно. Я-то думала, что скажешь: «На луну».

– Я пишу повесть про Среднюю Азию, в том числе про Афганистан. Пока что собрал только выписки из книг и журналов. Но ведь хочется, как художник, рисовать картины с натуры.

– Знаешь, сколько наших солдат было там в рабстве?

«Какая разница? Здесь – рабство. Там – рабство», – подумал Витя. А вечером записал, как подумал. А я, следом, прочел.

И вот свободен! Наконец-то, уволился. Маленький русский Джек Керуак ехал автостопом на юг. Ночлег в отелях и у случайных попутчиков, а то и просто в придорожном лесу. По дороге обдумывал и заполнял черновики новой повести. Называется «Тропик мака». Еще в тюрьме Витя встретил сокамерника. Тот рассказал, как был в Афганистане. Так Витя, молодой и доверчивый, вдохновился на южную повесть. Изучал интернет и библиотеки: насколько возможно опасное путешествие? И очень даже, выяснилось, возможно. Ряд российских смельчаков и автостопщиков добрались туда и ночевали у случайных встречных. Свидетельство путешествий – фотографии и дневники. Замысел, стало быть, возможен.

Вкратце о повести, которую я, наследник, обнаружил в сундуке. Герой идет к психиатру. Потому что читал объявление: стопроцентное и быстрое лечение меланхолии. На приеме посетитель рассказывает о себе. Доктор обещает выздоровление лишь в случае, когда пациент привезет красный цветок из Средней Азии. Посетитель считает доктора сумасшедшим. «Допью, – думает, – кофе и уйду». И... внезапно просыпается в далеком, южном отеле. Его карманы без денег и документов. Лишь цветок мака. Экстремальная ситуация. Интернет еще не распространен. Близких, значит, не найти. По дороге обратно, в Москву, он жаждет мести сумасшедшему психиатру. Ведь тот организовал похищение. Выяснилось, доктор уже в розыске за то, что ставил эксперименты над пациентами. В том числе статья похищение. Текст завершается внезапной развязкой...

Черновик повести остается в сундуке. Это не относится к биографии моего заказчика. Но упоминается, чтобы прояснить, зачем Витя покинул Воронеж. Должно ощутить себя в шкуре своих героев, а не всего лишь слухи. И вот добрался автостопом в Сталинград. Наконец-то попал на вокзал. Движение, решил, ускорю поездом. Заодно и выспаться бы. Его усталость и не так чтобы чистую одежду заметила полиция. В ходе обыска отобрали нож с выкидным лезвием. Зато свободен. Об утрате не сожалел и не плакал. Согласно хроникам, лезвие оставляло желать лучшего. Поломка вышла случайно. Иногда ночевал в лесу. До захода солнца бросал нож по деревьям. Но, конечно, представлял: разбойники! Острие не воткнулось в цель ни разу. То и дело ударялось рукояткой об дерево. Чаще и вовсе летело мимо. Таким образом вооружение вышло из строя.

До Алма-Аты ехал поездом. Далее, в Киргизию, согласно дневнику, добирался среди гор на машине.

– Я, пожалуй, здесь заночую. Свежий воздух мне будет на пользу.

– Ночью холодно, – важно сказал шофер-киргиз.

– У меня спальник есть.

– Не советую. В горах волки.

– У меня фонарик есть.

– Они боятся огня, а не лампочку.

Витя подумал и записал, как подумал: «Интересно описать, что мой герой сталкивается с волками в горах!». Ночевал или нет – я, знаток, не рассказываю. Дорожные азиатские тетради кладу в сторону. Ибо о том некогда и негде. Зато вкратце о маленькой и автобиографичной повести «Впроголодь». Ребята попали на заработки в глухую деревню. Требуется разрушение бывшего советского совхоза. Тут, говорят, были коровники. В их доме портреты Ленина. Шкафы забиты старой бухгалтерией, чем теперь разжигаются костры. Иначе еду и кофе не приготовишь. Электричества и газа нет. Рабочий день – экскаватор сбивал ковшом старые здания. Ребята затем очищали кирпичи от советского раствора. Такой «продукцией» наполняли грузовики. Покупателей хватало. Но деньги задерживались. Ребята вынужденно торговали кирпичом украдкой. Знакомый водитель в деревне имел грузовик. Его загружали на рассвете. Дабы никто не видел. Читаю дальше. Почерк, ну, очень трудноразборчивый, но корректирую. Для ускорения работ к их бригаде подселяют узбеков, азербайджанцев и даже африканских студентов. И лишь герои повести остаются наиболее длительно. Милиция часто делает объезд по месту работы и проживания. Это, чтобы найти нелегалов и оштрафовать. Узбеки прятались в лесу. Иногда герои повести возвращаются на электричке в город, чтобы найти прежних работодателей и должников. Те регулярно не отвечали на звонки. Если только не попытка с незнакомого номера.

– Я про нас повесть пишу, – однажды сознался Витя.

– Как назвал?

– «Головой об стену».

– Ну да. Так и есть.

– Там стена должна рухнуть.

– А голова?

– Чуть-чуть поболит и пройдет.

– Хорошая, значит, повесть.

Самым взрослым (тридцать два) среди них, двадцатилетних, был Асамудин. Родом из Дагестана. В городе он, случалось, посещал строительные магазины. Верил, что деньги получат и купят инструменты. Они хотели обратно в город. Где работа по стройке. Опыт имелся. Лишь не хватало денег на инструменты и жилье. Зато вдоволь должников. Я, душеприказчик, сокращаю эту повесть. Слишком трудный разбор почерка. У каждого участника повести своя, жизненная и важная (каждый человек – это важно) история. А место для всех тут не найдешь. И все-таки... Асамудин много лет не звонил родне, которая в Сибири. Они переехали из Дагестана. Ему стыдно, что не клеилось с работой последние годы. А до того был в тюрьме. «Как позвонить? А если матери уже нет в живых? Что я младшему брату скажу?» – так однажды признался. Я, душеприказчик, вспоминаю данный фрагмент. Потому что мой доверитель недоволен собой. По прошествии лет записал в дневнике: «Жаль, что не подобрал важных слов. Нужно, дескать, дозвониться родне. Даже если мама не узнает здесь о его звонке, то узнает в мире другом». Но Витя не сказал того. Растерялся. Я, биограф, искал Асамудина. И... не нашел.

Ребята волновались, что останутся в деревне зимой. Начало осени. А без отопления. Деньги для возврата в город не накопили. И не то что совсем по нулям. Они молодые. Поэтому местная дискотека, знакомство с девушками – и карманы пусты. Оставались только надежды: зарплата предыдущих работ. Беда, что на стройках то и дело посредники. На один «объект» подчас несколько таких дельцов. Неудивительно, что цепь на ком-либо однажды обрывалась. Как забрать долг? Силой? Того жди, припишут грабеж. Я, душеприказчик, слышал, что должно прощать. Но ему было не до того. Ребята обратились к выбивателю долгов. Тоже по имени Витя, но высокий и крупный. Тяжелая артиллерия. Первая встреча с должниками – просил, чтобы их вывели на дорогу. Здесь он высаживался из дорогой и обязательно черной машины, которая затем ехала дальше. Но психологический эффект в памяти должника накладывал отпечаток. У людей часто более важно, не кто прав, если конфликт, а на какой машине и в каком одеяние «приземлился» на этот конфликт. Был сентябрь. В кожаном пальто не заедешь. Тот большой Виктор – хороший человек, но обстоятельства принуждают маскироваться. Вскоре должник впервые звонил сам. Беспрецедентный случай.

– Друзья! – так называл их отныне. – Давайте без того Вити. Я все отдам!

– Слишком поздно, братан. Мы с ним уже договорились. Не обижайся. Ничего личного. Просто бизнес.

Долги отдали. Маленький Витя вручил деньги большому тезке. Из дневника: «И эти купюры испачканы то ли кровью, то ли кетчупом». Я, душеприказчик, впрочем, не одобряю психологическое давление и силовое вмешательство.

Ах да, я, очевидец, должен упоминать, как Витя заходит в гости ко взрослой женщине, по имени Вера. По соцопросу, красивая. Он бесплатно ей помогал в хозяйстве. Дом с огородом. Асамудин тоже помогал. Витя его просил и агитировал. Дескать, давай за компанию. Тетя Вера накрывала вечером вкусное застолье. Даже присутствовал деревенский «samogon». Это русский экстравагантный, черт побери, напиток! Витя его не пил. Уже опьянел при виде неё.

– Ура! Ура! Ура! – восторженно (неужели влюблен?) воскликнул Витя по дороге обратно в их логово без света и газа. – Теперь мы можем регулярно помогать нуждающимся, как тетя Вера! Бесплатно, конечно, помогать! Словно благотворительная организация!

Асамудин добродушно улыбнулся и дал совет:

– Ты ей ничего не говори. Если нужно, сама скажет.

Удивительно – Витя не понял, о чем речь. Ведь не думал о ней, как мужчина о женщине. Ни разу. И не осознавал, почему заинтересовался взрослой женщиной. Разница в двадцать лет. Я, словно психолог, осмелюсь на предположение. Неужели потому, что рос без матери? Её не хватало. Витя встречался с девушкой Татьяной. А тёте Вере врал: сестра. Какая развязка «треугольника» я, корректор, оставляю за кулисами. Не могу переписать сюда всех друзей и героев рукописи «Пульс». Нельзя поместить книгу в книгу, если имеем другие. И все должны совпасть в одну. И не абы какую, а чистовик. И пока что белоснежно не удается. Ну да ладно. О каждом человеке в сундуке, повторяю, некогда. Разве что – завещание повести «Впроголодь». Витя просил, чтобы я, душеприказчик, разыскал девушку Татьяну и принес от его имени серьезные извинения и передал подарок. Это было не так, чтобы просто. Она ведь после замужества поменяет фамилию. Но все же нашел. Извинился – слово в слово передал. Но символичный подарок не возьмет. Больше не дозвонюсь.

Я, биограф, смотрю рукописи далее. Повесть с названием «Побег из спидозной палаты». Опубликован в интернет-ресурсах. Журнал «Здоровье» на открытие такого пациента не решился.

Вначале повести Витя скрывает номер на двери. И не то чтобы секретная палата. Но есть, говорят, закон о неразглашении заболевания. Из дневника: «Всего лишь поведал все, как было. Ну да, ну капля домысла. Оглашением номера опасался навредить сожителям по застенкам». И зря. Текст покрылся пылью неизвестности. Время прошло. Уже и неважно, какой был номер. И в дневниках не указывается. Ну и пусть – не столь важно.

Витя поначалу молчал с окружающими о болезни. Не знал наверняка: зараженные, как он, или нет? Лишь догадывался. Неспроста же разговоры молодых пациентов крутились вокруг наркотиков, криминала, тюрем и смерти. О нем тоже догадывались. Однажды услышал спросонья о себе:

– Может, Витек не в курсе, что вичевой?

– Если только ему пока не сказали анализы.

– Знаю, знаю, – мой доверитель открыл глаза. – Довольно спать. Скоро обед.

– А мы подумали, что тебе не сказали про кровь. Тут был один. Потом снимали с петли.

– Нет. Мне лет шесть назад сказали.

– А как заболел?

– Знакомство с женщиной.

– Мы так и думали. Не очень-то поддерживал наши разговоры о наркотиках.

– Ну не то, чтобы ничего не употреблял, – Витя, будто кокаинщик, шмыгнул носом для убедительности слов. – Но теперь стараюсь не вспоминать. Иначе шерсть дыбом.

– Это, да, бывает.

Я, душеприказчик, впрочем, не обнаружил признаний о такого рода употреблениях. Зато вижу, как в черновиках пропали тринадцать страниц. Неужели скрыл? Что, если о тех, ужас, злоупотреблениях? А зачем, спрашивается, утаил? Прямо-таки собрался в большую политику? От Всевышнего, главного Цензора, – так ведь, ясное дело, не скроешь.

В углу палаты, где раковина и зеркало, Витя умылся и почистил зубы. Вытерся полотенцем. В палате он и еще трое. Две койки не заняты: матрасы лежали на сетках рулонами. Стол занят – продукты, посуда, телевизор. Солнце конца августа попадало в открытое окно. Ветер колыхал рваные и серые (белые – в прошлом) шторки. Запись в черновике: «Не стирались со времен Тутанхамона». Я, душеприказчик, не согласен. Раз уж всерьез огорчен текстильным обстоятельством – постирай. А то и новые купи. У самого ведь черновики грязнее, чем шторки!

– Витек, только про СПИД в больнице молчи. Никто, кроме врачей, не знает. – Это Лёха. Пора бы знакомить.

Палата располагалась на седьмом этаже. Витя вышел в коридор. Дневники утверждают: «Солнце касается этой стороны вечером. Здесь, получается, закат и обычно прохладнее».

Поначалу его палата была на другой и темной стороне. Витя вошел туда с вещами. Поздоровался со всеми. Осмотрелся – сумрачные лица, солнце не видно. И сразу ушел. Через неделю вернулся. И, о чудо, вичевая палата стала просторнее и на другой, солнечной стороне. Запись в дневнике: «Спасибо за то...».

В коридоре пациенты играли в карты за столиком. На крашеных стенах приклеены листы: информация о туберкулезе, ВИЧе, гепатите. Витя не читал. Настроение и без того, будто на собственных похоронах. Очевидно, будет в больнице, по словам врачей, месяца четыре. Я, душеприказчик, разумеется, страшного тут не вижу. Бывает и хуже, и трагичнее.

Дневники раскрывают, что пациенты обеспокоены побочными эффектами, ввиду антиспидозных лекарств. У Гриши расстройство желудка и боль в животе. Серега с желтыми, как при гепатите, глазами. Витя однажды спросил Гришу. Не столько для себя, сколько дневника ради:

– А как ты себя чувствовал при СПИДе?

– Прямо-таки не знаешь?

– Пока не знаю. Я про то, когда совсем у последней черты, на самом краю... Как это?

– Чувствуешь старость. Тело не подчиняется приказам. Бессилие. Ты будто в вакууме. А все кругом – фильм. Только боль напоминает, что еще жив.

– Какая боль? Где именно?

– Везде. Давящая, жгучая, режущая. Боль в теле.

– И было страшно?

– В голове туман. Ни радостно, ни грустно. Тупеешь, как при ударе по башке.

Вскоре пациенты ушли на прогулку. Витя остался и взялся за листы и ручку.

– А где все? – заглянула медсестра.

– На прогулке.

– А что пишешь?

– Не жалобу.

– И все-таки...

– Повесть.

– О себе?

– И о себе тоже.

– Оно тебе надо?

– Может, умру. Дневник останется. Значит, не умру я. Мой пульс перепрыгнет на бумагу.

– Делать, смотрю, нечего.

Я, душеприказчик, не разделяю его мнение. По большому счету и всерьез – ни Витин дневник, ни чей-либо еще не имеет значения. «Лишь бы Всевышний добавил в свою Книгу» – запись, которую нашел в сундуке. Автор неизвестен.

Утром прием таблеток. Медсестра сидела за столом в коридоре. К ней очередь. Взял пилюли – распишись напротив фамилии в списке. То есть контроль. Тут же принято глотать лекарства. На столе кувшин с розовым и сладким киселем. Горькие таблетки чем-либо другим не запьешь. Того жди, стошнит. Вите пока давали антибиотики и витамины. Скоро обещалась ВИЧ-терапия. Проблема, что на рентгеновском снимке было неизвестное пятно. Возможно, туберкулез. Обследование неспроста. Два последних месяца беспокоил кашель и температура. Вряд ли простуда.

В полдень, по воспоминаниям, приходила докторша. Лицо закрыто маской. Осмотр больных. Пациенты расселись по койкам.

– ВИЧ-империя в опасности! – воскликнул Гриша.

Докторша называла Витю по фамилии «Гусев», а не имени, как всех. Ей справедливо не нравилось, что убегал из больницы. Дневники, впрочем, раскрывают, как там, вне этих стен, было... Докторша угрожала милицией. Еще обещала: скоро выяснится, чем заражен. Пневмония или туберкулез? Тут употребляла баррикаду медтерминов. Разве что понятно: речь о безошибочном рентгене. Другими словами – компьютерная томография.

– И сколько ждать? – спрашивал Витя.

– Скоро. Вы не один.

Докторша отошла к Грише. Он снял майку: оголенный до пояса. Слушала его легкие прибором, названия которого в дневнике не записано.

– Дышите. – Она слушала дыхание пациента в наушниках. – Не дышите.

После спросила нового пациента о самочувствие.

– Уже лучше. – Он встал с кровати. – Это какая-то ошибка, что меня перевели сюда из инфекционной больницы. Я там лежал с пневмонией.

– Я знаю.

– У меня нет туберкулёза.

– Кашель прошел, потому что лечили тубозитом.

Серега не смирялся: к СПИДу прибавляется туберкулез. Двойной удар. В медицине известен как турбоВИЧ. Мой доверитель тоже грелся надеждой: простудился?

Докторша осмотрела Лёху. Опять выпивший: мутные глаза, перегар, красное лицо.

– Знаете, сколько тут пациентов пьянствовало?.. Их анализы были, как ваши, – сказала ему. – Знаете, что с ними потом стало?.. Их не стало!

После её ухода Гриша добавил:

– Я тоже убегал из больницы. Лекарства не пил вовремя. Так появилась резистенция.

– Ты про что?

– Это когда ВИЧ-терапия не в силах помочь. Таблетки надо пить по расписанию. Я не успел... Вмажешься – и не до лекарств. Так пропустил несколько видов таблеток. А новые еле подобрали. И неизвестно: надолго ли помогут? А жить хочется.

Я, хранитель памяти, знаю сюжет вперед. У Вити случится потеря лекарств. Сам виноват. Но это далее и через страницы. Я, биограф, соблюдаю хронологию.

Продукты были в раздаточной еды. Там два холодильника: пакеты с записями фамилий и номеров палат. И все-таки кто-нибудь сопрет. Ночью Витя проголодался. С ним так часто бывает – поест и уснет. В раздаточной еды темно. Лампочка на днях сгорела. Витя достал из холодильника пакет с припасами. К нему сразу подошли двое:

– Чего ты взял?

– Свое. А что?

– «Крысу» ловим. Потому интересуемся.

Витя вынул из пакета лист, где написано его имя и номер палаты. Они осмотрели:

– Ну не обессудь. Сам понимаешь.

Витя согласно кивнул. «Не понимаю», – думал, но молчал. Ребята вернулись в укрытие за маленькой пальмой в плошке. Прямо-таки игры в охотников. Чуть ли не сафари. Витя догадался, что у них сломался телевизор. Иначе бы не караулили. Он поел и сразу уснул. Согласно дневнику сновидений, очутился на солнечном пляже и один. Теплое море. Настолько заплавался и крепко уснул, что пропустил утренний завтрак. Даже не услышал, как пациенты уходили и возвращались с полными кружками чая и хлебом на тарелках. И когда во сне плавал брассом и кролем от акулы, то ему бросила спасательный круг и разбудила медсестра, по прозвищу Гюльчатай. Всегда закрытое лицо. По слухам, «красивая». Она прикатила капельницу на колесиках. Всем по игле.

– Какие, Витя, вены! – Гриша за ним наблюдал. – Мне бы такие! Давай, Витя, поменяемся.

Гришины вены еле видно. Сжег димедролом.

Дневник также неопровержимо утверждает, что они, вичевые, искали женскую инфекционную палату. Докторша беспомощно разводила руками: закон о конфиденциальности. Даже у словоохотливой Гюльчатай номер палаты не вытянешь. В собеседовании с пациентами их этажа они забрасывали информационную удочку:

– А ты не стоишь на учете по адресу?.. Нет... Жаль... То есть хорошо, что еще там не стоишь... А что за адрес – мы тоже не имеем понятия.

Я, сундуковед, тем не менее знаю, что однажды они встретили вичевую и женскую палату!.. А что, спрашивается, случилось после того? Я, очевидец, имею представление, но подробности не раскрываю. Пусть остается в печатной версии.

Шелест листов – я, хранитель, вижу, как его сопалатник то и дело думал о наркотиках. Гадал вслух: опасно ли уколоться? Ведь прием лекарств от СПИДа: ежедневные таблетки. Потому и выжил. Прибавился весом. Улыбнулся. Окреп. Его сюда трижды эвакуировали бледным, худым, гнойным, с кашлем. Но это в прошлом. Теперь задумался о наркотиках. И вот вопрос. Мак плюс антиспидозная терапия равняется неизвестности? Докторшу не спрашивал о последствиях. Ясно: отругает. Еще жди, что запретит домой на выходные. Гриша ограничился разговором с медсестрой Гюльчатай:

– Как думаешь, что будет, если я?.. А вообще... Если человек принимает ВИЧ-терапию и вдруг... случайно уколется маком... Ну так, чтобы разок, а не «заторчать» надолго.

– Умрешь. – Гюльчатай ставила всем капельницы.

– Серьезно?

– Не знаю. Но хорошего точно не будет. Лучше дождись выписку. А то вас, кольщиков, отсюда уже немало вынесли в морг. А врачам потом объясняйся перед мамами и папами... В палате не вздумайте варить. Есть на вахте медсестры... Пронюхают и звонят в милицию. Эта палата не случайно около вахты.

Гюльчита ушла. Гриша рассказал новейшую историю этих стен:

– Раньше здесь варили. Меня впервые завезли, когда пациенты грели на плитке раствор. Хата не успевала проветриться.

– Зачем они вообще лечились, если охота колоться?

– Черт их знает... Может, депрессия... Мусора часто сюда заглядывали нежданчиком. Надо же план выполнять. Несколько пацанят при мне забрали. Теперь, возможно, кантуются в других больничках... Тюремных. Сто пудов, и там варят.

– А почему тебя не «закрыли»?

Гриша таинственно улыбнулся и обратил взор на потолок:

– Было видно, что при смерти. Разве такому до кайфа? Алиби. Понял?

А Витя сразу недоверчиво записал в дневнике: «Алиби, говорит. Ага. Как бы сам всех не сдал...».

Утром Грише стало не по себе. Пот на лице. Кажется, температура. Покрылся багровыми пятнами. Докторша все это заметила во время обхода:

– Реакция от наркотиков! Я таких уже видела после дозы! Жить, смотрю, надоело.

Вряд ли Гриша кололся. Как, если не выходил из палаты со вчера? Впрочем, я, читатель, допускаю, что Витя мог проспать на сказочных пляжах далеких планет. А следовательно, не заметить и не указать в дневниках отсутствие пациента!

Докторша не верила Грише. Поэтому привела подкрепление – наркологшу с другого этажа. Осмотр подозреваемого: ноги, руки, шея. Поиски следов укола.

– А это что?

– Капельница, – ответил Гриша.

Наркологша взглянула на докторшу, которая кивнула в знак согласия.

– Да, не кололся, смотрю. Хм... Странно, – сказала наркологша. – Не знаю, что с тобой, Василий.

– Григорий, – поправил обвиняемый.

Вскоре он все-таки сбежит из больницы. О чем, впрочем, я, свидетель, не раскрываю. Некогда, негде и не касается приключений моего заказчика. Листаю дальше. Больничные, серые, как шторки, будни. Дневниковый Витя знакомит с пациентами. Иван скрывал, что заражен. Гриша, любопытный нос, дотошно спрашивал:

– Не стоишь на учете в больнице Юго-Западного района? Инфекционное отделение.

– Не знаю, о чем ты.

Через минуту Гриша спросил в лоб:

– А ты давно со СПИДом?

– Нет, я не такой. Вы, молодой человек, ошиблись, – он вдруг огородился обращением на «вы».

– Здесь вообще-то все такие.

– Я сюда попал случайно.

– Мы все тут случайно.

– У меня другая история. В больнице не было мест.

– Это невозможно. Палаты кругом полупустые.

– Гриша, зачем тянешь человека за язык? – вступился Серега. – Не хочет говорить – не надо.

Ивана затем перевели в палату по соседству. Там один среди шести коек. По непроверенным данным, то есть утечка в бухгалтерии, оплатил ремонт в больнице. Койку Ивана занял другой пациент. Он работал волонтером в организации для зараженных. О СПИДофобии не беспокоился. Он гулял по больнице в майке с надписью крупными (очки не нужно) буквами «AIDS». Сопалатники требовали, чтобы отложил майку в чуланчик. Иначе все узнают, какая тут палата. А вот переодел майку или нет – я, биограф, утаиваю. Некогда вдаваться в подробности.

Я, душеприказчик, спешу к завершению больничной истории. В опубликованной версии повести мой доверитель утверждал, будто его «выписали подобру-поздорову». Словно выяснилось, что всего-навсего пневмония. А я, детектив, наводил справки. Я звонил в ту больницу. Вынужденно представился от серьезных людей. Иначе со мной, просто литератором с иностранным акцентом, не заведут разговор? Неужели так? Возможно, заговорят. Но я подстраховался. Опрос врачей – и снова несостыковка. Витя, оказывается, о, ужас, обманул? В лабиринте дневников обманул? Говорят, сбежал из больницы! Это, конечно, случилось после просмотра фильма (дневник подтверждает!) накануне побега. Там пациенты сбежали со словами: «Думаешь, мы, действительно, будем сидеть на облаке и говорить о море? – Да, я твердо в это верю». Докторша сказала мне по телефону (связь международная), что Витя без спроса покинул больницу. Хм... Странное дело. Ибо в сундуке хранятся медсправки того времени. Дескать, здоров.

На том рукописный сборник рассказов «Пульс» завершается. Ох, уж намучился с расшифровкой! Полный текст еще не опубликован. Ибо осталось напечатать рукопись и найти издателя.

Витя, в итоге, покинул больницу. И куда, спрашивается, держал путь? Я, памятевед, не располагаю точными сведениями. В черновике запись: «Еще чуть-чуть терплю и граблю!». И следующие тринадцать страниц замазаны краской. Неужели не дотерпел? А дальше я, читатель, вижу после темных и загадочных листов, как его провожают на вокзале друзья. Молодые ребята смеялись и надрывали в беседах голосовые связки. Тем самым привлекали внимание правоохранительных органов. И вот осмотр документов. Милиция законопослушно открыла Витин паспорт. Внутри – билет (компания «Aeroflot») до Европы. В дневниках непонятно, какая именно страна. Ибо на бумаге разлито кофе. Буквы, стало быть, исчезли. Хм... А что, если мой доверитель умышленно заливал следы?

– Ха-ха! Попался! Сейчас мы тебе поездочку испортим!

Из дневника: «Милиция терла руки без линий жизни». Витин приятель чуть было не позвонил родственнику в правоохранительные органы. Русские недаром придумали поговорку: «klin vishibaut klinom». То есть обезвредить какие-либо действия аналогичными. Витя просил этого не делать. Безопаснее откупиться и не привлекать внимание. Хотя не за что платить. Правонарушений не было. Но после загадочных и черных страниц Вите не до лишнего внимания к себе. Хм... Неужели кофе разлилось неслучайно? Ну да ладно. Витя откупился. Лишь бы скорее, о, высь, о, небеса, улететь!

Милиция взяла из его карманов «евро». Кошелька не имел. И не приобретет. Заранее обменял рубли. Оказалось, что зря.

– Ничего-ничего. Ты там еще и много заработаешь, – напутствовали они.

Из дневника: «Черным платочком только не взмахнули на прощание вслед».

Я, душеприказчик, впрочем, не считаю, что все в милиции наглы и коррумпированы. Просто неудачно совпало местонахождение моего доверителя в определенную минуту. Подобное в каждой стране допускается.

 

7.

На том российские рукописи завершаются. Я, биограф, добавил бы. Я, путешественник, посещал Москву. О, впечатления! Но пусть сам высказывается. Я, архивариус, обнаружил в сундуке письмо зарубежному товарищу N. Витя рассказывает о русских. Письмо не цитирую целиком. Нельзя ведь. Ограничен замыслом книги. Всего лишь одной. Разве что, как обычно, короткий пересказ. Витя, к примеру, указывал, что русские празднуют Новый Год три дня, а кто-то и весь месяц январь. Улыбка без причины, пишет, сердит. Русские, согласно письму, пьют чай, где на дне сантиметра три сахара. Еще утверждается, что страна богата красавицами. К женщине особое отношение. Если несет сумки по лестнице, то прохожие-мужчины помогут. Ей уступают место в транспорте. Не принято, чтобы платила в ресторане. Зимой женщины предпочитают шубы. Страна известна морозами и обилием пушнины. Крепкие морозы! Наполеон, увы, узнал!

Витя рассказал товарищу N о зиме. После бани прыгают в сугробы. Дети катаются на санках с гор и кидаются снежками. Русские, еще пишет, молчаливы. Но порой пьют алкоголь. Ведь и холодно, и давняя традиция. Обычное явление, когда пьяный русский вывернет душу наизнанку первому встречному. Незачем ходить, как европейцы, к психиатру. Нормальный русский не пьет антидепрессанты. Для чего, когда в продаже медикамент-водка? Тогда как Франция лидирует по употреблению антидепрессантов. Каждому, значит, свое. Еще русский мужчина, если верить письму, не всегда пьет дома и в семье. Ибо придумана рыбалка. Что еще? Русские любят шикарные автомобили. Скорее купят его, нежели жилье. И тут странное обстоятельство. Одна и та же машина, но гражданская и военная, различаются. Первая всегда ломается. Вторая – гораздо реже. А качество – нужное. Россия столь велика, что не успеешь c дорожным ремонтом. И тут, в письме, я, читатель, нашел очередную автомобильную странность. Российский номер подчас дороже средства передвижения. Востребованы такие, где все три цифры одинаковые. Так называемый «blatnoy», то есть престижный номер. Это, разумеется, капиталистическое и грустное явление. При коммунистах того не было. Витя пишет, что русские часто дерутся. Не потому ли на летних пляжах и в праздники устанавливаются ринги? Участвует любой, и в перчатках. У русских, указывается в письме, существует народный суд. Добровольцы, преимущественно из молодежи, ловят педофилов и наркоторговцев. Под присмотром, конечно, полиции. Русские, написано, отличаются взаимовыручкой. Если встречный автомобиль моргает фарами – на пути полиция. Того и жди, штраф. Русские, рассказывается, часто действуют по сердцу и вопреки логике. Русские много спорят. И не всегда чтобы найти истину. А для разминки головного мозга спорят. Русские не отличаются дисциплиной. За исключением, конечно, при строгом начальстве.

В письме зарубежному товарищу N также рассказывается о других особых приметах. Но обо всем некогда. Русские, цитирую напоследок, любят застолье. Даже известна поговорка, что «put k serdcu muzcini lezhit cherez ego zheludok». Это означает, что женщина не заинтересует мужчину, если неопытна на кухне. Мой литзаказчик завещал, чтобы я попробовал русские блюда. В первую очередь – «pelmeni». Внутри теста – мясная (допускается говядина, свинина, рыба, олень и даже медведь) начинка, чеснок, лук, специи. Хранение в замороженном виде. Еще суп с названием «uha». В рыбный бульон добавляется картофель, лук, зелень. А также летний суп – «okroshka». Потребуются холодный квас (напиток из солода и хлеба), свежие огурцы, укроп, крутые яйца, сметана. Самое то в жаркое лето. Витя советовал пробу черной и красной икры. И сладости: «pastila» и «prynyk». Ах да, особая выпечка: «blin». В круглое жареное тесто заворачиваются разные начинки: сыр, икра, шоколад, творог, мясо и другие. Что ж, однажды попробую.

 

8.

А дальше? Я, летописец, признаюсь, озадачен. Далее трудно вести биографию. В сундуке отсутствует автобиографичная книга под названием «Полет со сломанными крыльями. Легенды грабителей стран». Мой доверитель сошел с ума и глупо подписал авторство как «чернокнижник Витя Акула». Текст, выяснилось, случайно, как бы эксперимент, печатался в центральном и плодородном издательстве. Я видел в интернете книжную обложку. Там паренек, словно террорист, в черной маске с дырочками и папироской в зубах. Странно. Ведь, кажется, на тот момент он бросил курение? Неужели снова начал? Антигерой на фоне разбитых окон! Еще на обложке рисунок самолета: нос разукрашен акульей пастью. Вот какая, черт побери, затерялась книга!

В сундуке я, наследник, обнаружил комментарий исчезновения. Трагедия: мой доверитель и самокритик прочитал текст после печати! Будто в зеркало, наконец-то, посмотрел! Серьезно разочаровался в творчестве. Сам себе неприятен. Завершение повести: «Друзья! Да, каждый человек – это друг! И в своем начале и фундаменте чист и прекрасен. И никогда не поздно расчистить свою жизнь до фундамента. Друзья! Лишь семь процентов мне по душе». Но какой толк? Из книги эту долю не вырежешь, людям не покажешь. «Значит, решил и записал, как решил, книга не удалась». Я, биограф, отправился на поиски забракованной книги. Дабы убедиться: неудача. Я нашел аннотацию текста в интернете: «Новое произведение известного воронежского прозаика, пожелавшего скрыться под псевдонимом, повествует о реальной истории жизни молодых людей, оказавшихся в Голландии на дне общества без средств к существованию. Книга ни в коей мере не является пособием в борьбе за выживание в чужих «городских джунглях». Личный опыт автора, оказавшегося в непростой жизненной ситуации, является скорее свидетельством обвинения современного капиталистического общества. Захватывающие события представлены обыденной сюжетной линией – это обусловлено тем, что они не являются художественным вымыслом, а взяты из реальной жизни. Книга имеет возрастные ограничения и не рекомендуется к прочтению лицам моложе 18 лет».

В ходе независимого расследования я списался с издателем той книги. Я рассказал масштаб и замысел моего романа. Следом произошла техническая неисправность в структурах почтовой и глобальной жизнедеятельности. Наша связь, соответственно, оборвалась. Итого, найти, а, значит, корректировать злополучную книгу не получилось. Но я оптимист, конечно, руки не опустил. Мою идею спас прогресс. Интернет спас. Я разыскал обладателей затерянной книги. Они, очевидцы, поведали, о чем текст. Я, собеседник, записывал допросы на диктофон. Рассказы совпали в мой один краткий (больше – некогда!) пересказ.

Ну и вот. Молодой подонок из провинции (паренек, впрочем, безапелляционно убежден, что Воронеж – центр страны) скрывается от российского правосудия в Амстердаме. Витя спрятал отечественный паспорт. Как именно спрятал – у читателей провалы в памяти. Витя в дневниках о том сожалеет, что так глупо поступил с важным документом. Зато читатели помнят, как вскоре арест. Он утаил имя и родину. Это здесь, выяснилось, незаконно. Полиция (милиция – отныне в прошлом) угрожала за мистификацию годом лишения свободы. Они говорили правду. Но задержанный не верил: «Ха-ха-ха! Через год я вспомню на чистом голландском, что я – Ван дер Такой-то». Витю привезли в тюрьму нелегалов города Zaandam. Тут, к слову сказать, памятник царю Петру (Пьеру) Первому. Тот самый, что строил Витин Воронеж. Я, любитель истории, узнал, как государь под видом простолюдина учился кораблестроению в Зандаме.

И теперь, если верить читателям «Полета», Витя попал в депортационное человекохранилище. Кругом чернокожие и арабы. И тоже против возврата на родину. Потому, как правило, скрывают имена и отчизну. Среднее лишение свободы – от года до двух. Тюрьма была на водном канале. В Голландии много каналов. Царь Петр именно здесь вдохновился на строительство новой столицы России – Санкт-Петербурга. Здание тюрьмы на сваях. Туда Витю, в наручниках, вели через железный мост. Что еще об архитектуре? Прогулочный двор огорожен решеткой – и сверху, и вдоль воды. Утки около решетки: рукой подать. Их не убивали, чтобы съесть. Еды и сигарет (обеспечение тюрьмы) хватало. Заключенные, стало быть, обычно добрые и улыбаются. Мимо прогулочного двора плавали байдарки и лодки. Случались веселые и пьяные люди, далеко не подписчики журнала «Трезвость и культура». В таких компаниях ветреные девушки поднимали вверх свои майки и юбки... перед заключенными. Те свистели и кричали. Витя не свистел. Ибо не умел. И, ну да, конечно, арестанты потом не дремали спокойно. А то ведь катер слишком красивый. Иногда на другом берегу происходили демонстрации с плакатами и криками. Дабы на вершине гуманизма и либерализма освободили нелегалов.

А еще читатели вспоминают, как двое заключенных сделали в стене дыру. Один скрылся. Второй остался. Ведь не научился плаванию в песках Сахары. После чего тюрьма заменила железные вилки и ложки на пластиковые. Арестованный Витя в спортивных штанах Adidas (made in China) встретился с иммиграционным агентом. Витя представился революционером из России. Беженская служба ему не верила, но помиловала. И зря – доверие не оправдал. На свободе Витя связался с наркотиками и попал в антисоциальные компании. По опросу читателей, в закрытых на замки и шторы комнатах он мастерил сумки из фольги. Это чтобы отчаянно воровать парфюмы и зубные пасты по магазинам. Иначе, без спецсумки, сигнал на воротах. В крупных делах, говорят, участвовать не решался. Ибо ломал голову, куда тратить деньги. Порой магазинные охранники бегут за ним и рвут голосовые связки! На улицах эпохи Возрождения бегут и шумят. Стрелять не решаются: хищение парфюмов и зубных паст, кажется, не предусматривает столь радикальные меры. Витя бежал. Часто прохожие (люди не то, что он, добрые люди) ставили подножки и тянули руки, чтобы его законопослушно схватить и обезвредить. Витя, словно регбист (взамен мяча – краденое), уворачивался от активных прохожих. Однажды, говорят, не убежал. Ведь сбила машина...

Читатели также свидетельствуют: Витя обитал в заброшенных домах Амстердама. Так ему интереснее. Иногда, вспоминают, грабил и брал на испуг слабых и маленьких наркоторговцев по ночам. Часто обкуривал свою собаку афганским (в кофешопе так и написано – «Afhanistan») гашишем, чтобы с ней беседовать. С собакой, которой в действительности не было. А вечерами, в силу графомании, записывал происходящее в черновики. Ничего добротного, разумеется, не получалось. Ругается, говорят, на каждой странице. Еще говорят... Чего только не говорят! Эмоциональные, получается, читатели. Витя порой ошибался в самоуспокоении: большим грехом не виновен. Безумное оправдание. Словно мало выпачкался в грязи.

Затерянная книга – глупая и неудачная. И обрывается, о, ужас, на том, что... Хотя окончание уже и неважно. Спасибо читателям – рассказали. В завещании по этому тексту, по прошествии лет, Витя извиняется. Не стоило, мол, беспокоить Нидерланды. А также завещает, чтобы я, душеприказчик, нашел интересные и добрые факты об этой стране. Ну что ж, рассказываю.

Большая часть территории, известно, ниже уровня моря. Велосипед – самое популярное средство передвижения. В Амстердаме их количество превышает число горожан. Часто замок стоит дороже велосипеда. Много, увы, воровства. Голландцы хорошо владеют английским, немецким и французским. Полиглоты. Фильмы по телеканалам и кинотеатрам показывают на оригинальных языках, но субтитры. Вопреки распространенному мнению, голландцы – не любители наркотиков. Это сумасшествие туристов. Голландцы – спортивная нация. Страна экспортирует две трети мирового объема живых растений, цветов и корней. День рождения королевы, тридцатое апреля, – главный здешний праздник. Жители облекаются в оранжевое и гуляют. Улицы тоже украшены апельсиновым цветом: фонари, ленты, флаги, даже лица. Это цвет Голландии. Ибо имя королевской семьи звучит как «дом оранжевых».

В Голландии дождливая, ветреная погода. Разговоры, как ни странно, часто о ней. Голландцы прямолинейны и говорят, как есть на душе. Живут по правилам. Автобус на остановке, но двери уже закрыты. Стучись, не стучись – вряд ли откроют. Ведь не положено. Голландцы считаются высокой нацией. Средний рост сто восемьдесят два сантиметра. Голландцы обычно не осуждают людей, которые ведут себя не так, как они. Вежливы, обходительны, любезны. Не выясняют отношений на улице. Развито феминистское движение. Женщины хотят равенства с мужчинами.

Витя завещал, чтобы я дегустировал местную пищу. Всемирно известен сыр. Ассортимента хватает. Обилие морепродуктов. А также блюдо «биттербален» – мясные крокеты из говяжьего фарша с добавкой мускатного ореха. Последнее я не пробовал. Витя завещал с любовью написать о Голландии. Ибо, как гласит здешняя поговорка, «благое дело стоит золота».

 

9.

Далее – дневники новых стран. Трогаешь – пачкаешься. Сокращаю и чищу. Я не считал число стран. Это неважно. Лишь бы Царствие Небесное посетил!

Зато я, летописец, обратил внимание на печатную повесть «Чужакам тут не место!». Автобиография швейцарского путешествия. В черновиках текст называется иначе – «Грязной рожей перед Богом». Журнал с революционным и морским названием рискнул и опубликовал фрагменты. Целиком, разумеется, не вышло. Слишком грязный текст? Другое издательство, название которого пишется пером, издало книгу. На обложке запечатлен флаг Евросоюза в огне. Даже звезды в опасности. Огонь, на взгляд автора, символизирует иммиграция. Я безуспешно искал книгу в сундуке. Вынужденно звонил в издательство. Оказывается, авторский экземпляр не взял. Хм... Что, если и здесь разочаровался в содеянном? Книга найдена в интернете. Данный текст я, корректор, тоже сокращаю и просеиваю. И не то, что предыдущая повесть «Пульс» – рукописные каракули. Здесь другое дело – печатная версия. Поэтому легче с обработкой. Автор в последний раз подписывается псевдонимом «Акулов». Неслучайно, значит, герой в конце погибает. Прежде некто писал «анонимное предисловие» для издателя. Сейчас повторюсь и цитирую. Дабы прояснить сюжет. Вот: «После вождя с символичным пятном на голове, меченого Свыше, его страна лопнула, будто красный шар, страна до сих пор сдувается. Железный занавес рухнул – и темные герои (или, на чей-то взгляд, антигерои нашего времени), поколение обочины, оставили свои опустошенные края. И – на запад. За пиратской добычей. В переломное время, когда открыты иммиграционные шлюзы... Повесть основана на реальных событиях. О субкультуре-бескультурье грабителей стран».

Вот, значит, о чем пойдет речь.

Начало повести: Витя признается, как в детстве мечтал стать бандитом. Я, обладатель рукописей, не знаю, насколько это правда. Доказательств нет. Черновиков нет. Хотя, согласно опросу его детских ровесников, первая публикация в газете с береговым названием состоялась в семнадцать лет. Это был последний Витин класс в школе. Получается, есть большой процент, что детские дневники существуют. И сейчас рекламная пауза. Если кто-либо хранит их за семью замками и печатями, то срочно отзовитесь! Я, биограф, этого исчезнувшего человека. Я готов купить детские рукописи. У меня есть деньги. Дневники позарез требуются, чтобы красочно дописать портрет, во весь рост, моего заказчика.

Ну да ладно. Вернемся в повесть. Официальная запись оттуда: «В детстве мечтал стать бандитом. Так и остался до сих пор в детстве. Вечно молодой». Далее выясняется, что ребята едут по трассе. В машине дефицит бензина. Вдобавок, масла – кот наплакал. Как бы не заглохнуть в пути. Только что проехали знак «Sweiz». Наконец-то. По их непроверенным данным, тут даже азартнее, чем в Монте-Карло. Тоже скорёхонько обогатишься, но преступным путем. Слухи, будто полиция гуляет в розовой форме, а в кобуре леденцы вместо пистолетов... Будто местный уголовный кодекс такой мягкий, что сгодится за подушку в темную, грозовую ночь. Будто вместо охранников манекены. Запись в книге: «Были времена, когда люди точно так же грезили о заокеанской стране Эльдорадо. Как там дикари, мол, вооружены исключительно бананами. Время, тик-так, движется. Джентльмены удачи не меняются. Незачем удивляться, что в Европе уже пополнение криминальных энтузиастов. Кто без раздумий и головной боли в тюремных перспективах. Это правильно. О тюрьме будет время подумать и в тюрьме».

Так он глупо пишет. Лучше бы, разумеется, не писал. Я, душеприказчик, ясное дело, не осуждаю. Ибо своих грехов хватает. Но я и не разделяю его ошибочную точку зрения. Читаю дальше. Едва они пересекли границу, а уже на капле, чтобы заглохнуть. Это нельзя. Иначе жди, что попадешь в наручники. Хотя они заранее осознают: рано или поздно, как ни крути, туда попадут. Колея, если выразиться литературно и образно, наезжена. Но в новой стране лучше не спешить в колючеобразные объятия тюрьмы. Если машина заглохнет, полиция, возможно, приметит. «Ваши документы?» – скажут. Что при себе у всех, кроме Вити. Но и то – белорусские, где просрочены польские визы. Отпечатки пальцев прояснят, что раньше замечены под иными, вымышленными именами. Тогда неизбежен каменный мешок депортационной тюрьмы. Обычная судьба прибывших сюда. Коли не галопом по странам, значит, арест. Не они придумали эти ежовые правила.

Витя, согласно подтверждению письменному, официально представился читателям: «Нечем о себе похвалиться. Моя жизнь в глаголах – дисквалифицирован, отчислен, изолирован, уволен, депортирован, отлучен. Нечего отбиографировать хвалебного по меркам системы. Мир отказался от меня. А я отказался от мира. Давайте начистоту. Зачем врать, будто исключительно и подозрительно хороший? Любите, на руках носите? Какие мои шансы в будущем? Скончаться при тюремной голодовке? Погибель от ножа в руках такого же, как я? Если не пристрелят при покушении на политикана? Должен ведь кто-то этим политиканам оборвать карманы и маски. Ибо звезды по-прежнему ждут своих стальных и голодных ребят». Так о себе пишет. Что скажешь – безумие. Я, биограф, нашел в сундуке записку, что «блаженны изгнанные за правду, ибо наследуют Царствие Небесное». Раз уж мой доверитель недоволен, значит, правды за ним нет. И то были приземленные звезды и не пример. В книге он огорчен, что не родился под лучом счастья. Но, в целом, чувствовал суть. «Должно вначале заглянуть в себя, а не вокруг» – пишет.

В машине ехали пятеро. Девушку называли Малой. Так часто девушек окликают в Гродно. Она тут одна. Не ошибешься. Вите казалась красивой. Настолько, что пока не изобрели без единого, пусть и микроскопического, но все-таки пятнышка, бумаги. И куда уместно и благонадежно перенести на хранение её красоту. И чего только ему не воображалось! Даже будто нет столь чистого воздуха, где позволяется крик без пощады голосовым связкам о красоте Малой. Из повести: «Разве что на горных хребтах Гималаев. Ну или еще гора «Пик коммунизма». Вот, на его взгляд, две возвышенности, к которым не стыдно прийти с поклоном». Витя вспомнил о природе неспроста. Они проезжали горы.

За рулем Чифир. Всем годился в отцы по возрасту. С заднего сиденья Витя созерцал и рукописно запечатлел его татуировки на кистях, следы заключения. «Pakschi zabitii», если на тюремном русском жаргоне. Запись в книге: «И в какое такое будущее нас дорулят эти руки?». С ним и Малой он познакомился давным-давно. Это когда года два тому назад тоже отправился на поиски правды по курсу «вечнозеленый Амстердам»... О том уже планировал и записал, как планировал еще в Бутырском СИЗО после приговора суда! Ошибочно, разумеется, планировал. В письмах друзьям я, биограф, вижу, как Витя называл Амстердам «капиталистической ловушкой»!

А левее Малой сидел Ёжик. Под глазами – синие мешки. Его бросало то в холод, то в жар. Будто лихорадка. Но здесь хуже – наркоманская «ломка». На трассе не встретишь драгдилера. Тогда как лишь у Ёжика осталось немного франков. Еще в Дании предусмотрительно разменял кроны. Его валюты хватит на бензин. Но ведь наркоторговца сложнее кинуть, чем заправку. Так, по крайней мере, всем говорил «жик.

– Заглохнем на трассе и вообще никого не кинем, – сердился Чифир.

– Если только белку на каштан. – Малая зажгла сигарету. – Но каштан Ёжему вряд ли поможет.

– Ой, «сбагрите» меня в больницу. А потом делайте, что хотите, – распорядился Ёжик.

– Давай без одолжений, – Чифир злобно смотрел на него в зеркало. Казалось, зеркало треснет. До того злобно! – Не то продолжишь пешком. «Тазик» голодный. И какая больница? Это все равно, что сдать тебя «мусорам» в «департационку»!

Чифир эмоционально закипел. Чуть было не взрыв! Вероятно, лишь по старой дружбе не выкинул Ёжика на обочину.

– Паспорт запалишь, – водитель смягчил голос. – И пишите пану в Польшу. Свое имя вскроешь. визу уже не получишь. И надо тебе эти «рога»?

– Я закопаю паспорт.

– Где? Кругом лес и горы?

Все устали: дорога из Дании. Лишь Чифир взбодрился. Приступ гнева взбодрил. А Ёж по-прежнему не инвестировал сбережения в бензин. И не то чтобы ребята крадут и тырят на каждой странице мертвых книг, а на топливо, странное дело, не хватает. Было время – были деньги. Если накопилась сумма более-менее, то сразу отправлялась на родину. Ведь при аресте полиция, вероятно, отберет. С дорогой сюда не рассчитали. Привычка, будто, как всегда, если выразиться на русском, «avos povezet». Впрочем, был повод, отчего срочно уехали из Дании. И этот повод, с прозвищем Борода, сидел справа от Чифира. На днях он гулял с Малой ночью. И вдруг кого-то поцарапал ножом. Все удивились. Борода в магазинных кражах волновался до краски на лице. То и дело мечтал: «Ой, поймают! Что же будет?». Хотя, в действительности, замечен редко. Из-за происшествия решили, что сбегут вместе.

– Уезжай домой! – настаивал Чифир. Он всю дорогу на то подговаривал.

– А какой Санта-Клаус раздаст за меня долги? – спросил Борода.

– Я помогу, – тихо произнесла Малая.

– Не надо. Ты сама босота.

Он гладил свою бороду. Всегда так делал, когда задумывался всерьез. Две страны подряд не брился. Ему позарез нужны деньги. В Гродно поджидают алименты предыдущего брака, кредиты, налоги. Того жди, отчалишь в тюрьму. Бороде оставались два выхода – или широкие врата в казино, или дверцы автобуса до Европы. Я, душеприказчик, впрочем, не согласен. Всегда есть третий выбор...

С Ёжиком – иначе. Ему лишь бы свалить на запад. В Гродно краденое долго не проколешь по венам. Даже одноразовая доза выйдет судом и тюрьмой. Так что приехал сюда.

Зачем Швейцария в декабре? Из дневника: «Открытие воровского сезона по магазинам. Незачем сумка. Нужное спрячешь под куртку и штаны. В скандинавских странах, к примеру, куртка порой и летом уместна. Швейцария южнее. На все, стало быть, свой календарь». У магазинов, как он считал, свои «плюсы» в кавычках и минусы. Мелкий криминал. Однако ж, не то, что дом и кошелек. Видишь, чего берешь. Поймают – и штраф. Затем еще. И еще. И неизвестно, какой штраф окажется не угрозой, а тюрьмой. Говорят, важно вовремя смотать удочки и уехать. Куда? Витя ошибочно думал и записал, как думал: «Мало, что ли, мест?». И это при том, что у русских есть поговорка «na chuzoy karavay rot ne razevay». Имеется в виду: нельзя воровать.

Их пункт назначения – город Базель. Позавчера мерзли гусиной кожей при датском похолодание. А тут доживала осень. Будто прибыли не с машиной обыкновенной (белый старенький, кое-где ржавый «Ниссан-Премьера»), а на машине времени.

Итогом стали запреты на въезд в ряды стран. Куда-то нельзя вернуться год. А где-то больше. Поймают – загородят небо решеткой. Затем депортация.

Возле руля был навигатор. То есть «нави». Зачем излишне длинные слова? Прибор показал несколько заправок в округе. Зеленая стрелка поворота возникала на экране с опозданием. Отчего проезжали мимо. Затем вынужденно пересекали сплошные линии дорог. Дабы вернуться к повороту. Ну и ладно, что нарушение. Фальшивые литовские номера. Штраф потом некуда выслать. По-прежнему сигнал красной лампочки. Навигатор показывал окольные тропинки через леса, поля, горы. Запрограммирован, словно так, у черта на куличках, быстрее.

Они остановились неподалеку от бензоколонки. Чифир заклеил номера серым скотчем. Только потом приехали за бензином. Борода поместил пистолет в бак. Нажимал все кнопки методом проб и ошибок. И без горючего. Машины позади сигналили. Словно торопят. Но вскоре заметил, как водитель показывал пальцем в их скрытый номер. Запись в повести: «Тебе, спрашивается, больше всех, что ль, надо? Или много лишних пальцев?». Горючее не текло. Заправка уже научена. Вначале – деньги. Значит, другая заправка.

По дороге все молчали. Музыку не послушаешь. Место для магнитолы – дыра. На днях Борода в порыве ремонта соединил не те провода. Отчего магнитола сгорела. Получается, доломал. И вот Чифир приютил свой мобильник в дыру. Едва песня заиграла и телефон выключился. Разряженная батарея. В общем, чуть ли не все по нулям.

– И надолго ты, Воронеж, с нами? – спросил Чифир. Он часто окликал Витю местом рождения.

– Посмотрим, – сказал Витя после паузы воспоминаний. Какие, дескать, планы? – Месяца четыре... Больше полгода не рассчитываю. Короче, пока не выгонят.

– Всех одновременно не выгонят. Может, сделаем ставки, кто вылетит первым и последним? – предложил Ёжик.

– Ты там еще жив, что ли? – Чифир посмотрел в зеркало. – Тут не надо быть Нострадамусом. Первым вылетишь ты! Я сам тебя за шкирку отволоку в нарколечебницу!

– Я не твой сынок, чтобы ты меня принуждал к лечению.

– Такого сынка, если хочешь знать, я бы вообще прикопал. Безнадежная шкура, а не сынок.

Ёж не спорил – то ли нет сил, то ли доводов. И по-прежнему не инвестировал средства в топливо.

Перед очередной бензоколонкой Борода замазывал номера сырой землей. Бестолку. Земля сползала и падала. Махнул рукой – пофигу. Витя лил на руки Бороды воду. Зря испачкался. А скотч – нежелательно. Опять жди сигналы, пальцы указательные, внимание... А как, впрочем, без маскировки? Прежде их останавливала полиция других стран через дни и недели после того, как уехали без оплаты. Напоминание за краденое топливо. Ничего, кроме угроз. В этот раз иначе. Пока что без временных документов.

– Берите, если тут «голяк». – Ёж положил франки на приборную панель.

– Ого! Какой босяцкий жест, – радовался Чифир. – Давно бы так.

– В башке туман. Не обессудьте, пацаны.

Но «голяк» исключался. Люди заливали бензин и только потом шли на кассу. Горючее вливалось в бак. Спасение, значит. Витя наполнил его до края. Цену не смотрел. И вот беда. Мотор не заводился: «Ву-ву-ву». Что, если заглох? Красная лампочка словно загорелась ярче. Все насторожились. Согласно черновикам, Витя даже прикусил свой черный капюшон от волнения. Борода опустил окно и закурил. Машина позади сигналила. И это плохо. Лишнее к себе внимание.

– Давай! – Чифир крутил ключ.

«Ву-ву-ву» – звук мотора. И вдруг заревел и ожил. Наконец-то, сдвинулись с места. Тут же выяснилось, что к ним бежал кассир. Нужно скрыться! Чифир нажал педаль газа. Выезд на трассу выдался полукругом. Но кассир срезал путь и перекрыл собой выезд на шоссе.

– Дай ключи! – он кричал на английском. Уже заметил чужие номера.

Позади без машин. Чифир вернулся задним ходом на свободное место. Там, оказывается, поджидал второй кассир. Ребята закрылись изнутри: щелк по кнопкам. Чифир крутил машину то вправо, то влево. Кассиры отпрыгивали. Он проверял их психологическую выносливость и ждал момент, чтобы рвануть изо всех лошадиных сил спидометра. На трассу рвануть! Кассиры уже не кричали. Поняли: бесполезно. И вдруг работник проник рукой в машину и схватил деньги на панели. Все, на что раскошелился Ёжик. Чифир остановился. Удивление: окно еле открыто, а рука проникла. Кассир отсчитал себе на бензин и небрежно бросил в щель сдачу. Аж пару монет. Кассиры поняли, что ключи от машины не отдадут, а ногу раздавят.

Они уезжали. Кассир записывал номер на свою руку. Сообщат, конечно, в полицию. И на этот счет тоже запись в черновике: «Давайте-давайте. Сколько вас, таких, каких-никаких, и прежде сообщало! Одним горемыкой больше, другим меньше – неважно». Теперь все думали, как облегчить страдания Ёжика. Ведь «ломка». Где взять наркоболеутоляющее?

Вообще-то они спешили в гости. Чифир там уже был, но давно. А потому запамятовал дорогу. Мобильник его так называемого «друга» отключен. Странно. Это, конечно, пустяки. Им у «друга» не жить. Как ни крути, поедут в беженский лагерь. Нужны временные доки. Иначе не на что выписывать штрафы. У «друга» оставить бы машину. В лагере, по слухам, окажутся взаперти неделю или две. Их литовские номера привлекут внимание, если оставить машину абы где на улице.

Вечером они катались по городу Базель наугад. Я, биограф, поднял архивы. Базель возник на месте римского укрепления Basilica. Город считается крупной торговой, финансовой и культурной частью Швейцарии. Базель – столица химической и фармацевтической промышленности. Население: сто семьдесят тысяч. Город располагается на берегах реки Рейн, которая делит его надвое. Главная достопримечательность – кафедральный собор. Фасад украшен скульптурами: дева Мария, слоны и неизвестные, но причудливые существа. Выполнено в готическом стиле. Вот такая городская справка. И здесь они колесили наугад в поиске наркотиков. Иногда останавливались возле прохожих. Грязные, худые, с невменяемым взглядом. Авось наркоманы. Бестолку взяли «интервью» у подобных. Никто не знал, где распродажа наркотиков.

– Давайте на цыганский район! – спохватился Ёж.

– Ты гонишь! Мы не во Франции. Здесь вообще нет этих районов.

– Есть! Есть! У меня «чуйка», что есть, – уперся Ёж.

– Тебя «кумарит». Твоя «чуйка» тут ни при чем. – Борода, вероятно, усталый. Вот и отговаривал.

– Тогда сдайте меня в «мусарню» и отдыхайте. Там хотя бы метадон.

Конечно, его не отправили в полицию. Розыск запретных веществ продолжался. Теперь к подозреваемым в наркомании добавлялись подозрительные в проституции. Эти, если не сами на «системе», то видели торговцев. Отныне поначалу спрашивали, как проехать на цыганский район? Люди вопросительно жали плечами. И уже далее последний, будто контрольный выстрел, вопрос: «Где взять героин?». Люди не только жали плечами, но и зачем-то осматривались по сторонам. Некоторых о героине даже не спрашивали. Хватало вопроса о цыганах. Я, душеприказчик, тут не согласен. Я – любитель их романса. Заслушаешься! А чего только стоит поэма русского классика Александра Пушкина. Так и называется – «Цыгане». Ибо мой доверитель завещал про всех участников рукописей отозваться с любовью и миром. У него ведь это не получилось. Черновики, да и только. Я сожалею, если о ком-либо запамятовал с добрым словом.

Наркоторговца разыскали рядом с вокзалом. Крупным планом: худой, бледный, беззубый. Крошечные точки, а не зрачки. Уколотый, значит. Он вытянул на ладони две таблетки субитекса. Это не просто ладонь. Черные линии жизни – до чего грязь и тоска въелись в эти линии. Ёж замахнулся и позарился на обезболивающее. Но торговец – это не заправка. Сразу сжал таблетки в кулак:

– Вначале, ребята, деньги.

Они его окружили. И пришлось схитрить. Чифир протянул дилеру деньги, не абы что, а белорусские. В далеком Гродно столько хватит на бутылку пива. Обмен состоялся одновременно. Тот с опозданием заметил неладное. И захотел товар обратно. И что для того, спрашивается, сделал? Я, биограф, не пересказываю, но желаю выздоровления и ему, и себе, и всем антигероям данной истории.

Они отъехали на машине в темный безлюдный двор. На заднем сиденье Ёж размешал таблетки пальцем (грязь под ногтями) в белом пластиковом стакане с водой, словно лекарство. Наполнил тем шприц. И вот укол – яд в крови. По лицу ясно: ему легче. Он произнес несколько бестолковых восклицаний, которые не пересказываю. Жаль бумагу.

Чифир зарядил телефон от прикуривателя и позвонил «другу». Вместо хриплого голоса раздался автоответчик на немецком языке. Борода отговаривал с поездкой. Там, вероятно, никого. Пустая трата времени. А беженский лагерь закрывается на ночь. Снова, значит, еле уснешь в тесной машине.

– Взломаем окно, если нет дома, – предложил Чифир.

– А он потом не обидится?

– Мы починим, – решил Чифир.

– Старый, я тебя знаю со своих пеленок, – напомнила Малая. – А ни разу не видела, чтобы ты чинил или строил.

Светилась красная лампочка. Предупреждение. Неудивительно, что машина заглохла, когда остановились на обочине по легкой нужде. К другу не доехали километров пятьдесят. Открытый капот – все, наверное, на месте. Вот какая-то труба. Еще странные проводки. У всех в глазах бился вопрос: что сломано? Чифир, тем не менее, выдвинул гипотезу, будто виновны свечи. Ведь вовремя не залили масло. Теперь спасет лишь буксир. «И что это за свечи?» – подумал Витя. И записал, как подумал. И все-таки согласно кивнул. Точно бы всё знает, туда-сюда понимает.

Автостоп на трассе, с протянутой рукой, не помог. Жужжание машин: проносились мимо. Рядом заправка. Там просьба к водителям о буксире. Веревка с собой. Чифир запасся со времен Швеции.

– Вызывайте службу спасения, – все, будто роботы, отвечали одинаково.

Борода пнул пустую железную банку. Рекламное название, однако, остается в печатной версии. Я, душеприказчик, разумеется, так не рекомендую. Должно поднять мусор и выкинуть в урну. Я, биограф, против загрязнения планеты Земля.

Машины посещали заправку изредка. Водители то и дело отправляли в службу спасения. Или говорили, будто не понимают ни английский, ни французский. Тогда новая тактика. За переговоры взялась Малая. И даже ей отказывали. Разве что однажды водитель, язык без костей, обещал помощь. Но вдруг подошли еще четверо. Возможный помощник осмотрел их с ног до головы. И вспомнил свои «неотложные дела». И уехал. Заправка уже не казалась оазисом и надеждой. Машины заезжали редко. Кассир подозрительно смотрел в окно. Под светом фонаря они играли в футбол пустой и железной банкой. Делать ведь нечего. Похолодало. Нужно шевелиться. Ёжик, естественно, первый в истории мирового футбола неподвижно-окаменевший арбитр. Зато игрок-бомбардир Малая больше, чем все, ходила-бегала в атаку и кричала: «Пас! Пас! Мне! Мне!». Добегалась, что порвался кроссовок. Без слез не взглянешь. Подошва почти оторвалась. У них нет запасных вещей. Запись в черновике: «У каждого при себе зубная щетка, носки, трусы, топор и солнечные очки. Пиратам гардероб не нужен. Что-то, допустим, понадобилось, если порвалось. Тогда просто-напросто переодеваешься в магазине». Что скажешь – очередная глупость. Витя не договаривал. В его дорожном пакете (сундук еще не был) хранились дневники.

Мир не без добрых водителей. Помог чернокожий. В Африке его не воспитывали службой спасения. Он осмотрел их машину. Что-то заметил при свете фонаря. Кажется, свечи. Витя плохо разбирался в механике. Точную причину поломки не выяснил. Стало быть, не записал в дневниках. Машина завелась. Ребята махали африканцу на прощание руками.

Они проголодались. В деревне, по пути, продуктовый магазин. Стоило зайти. Некто «друг» едва ли ждал. Не возьмешь пищу и попробуй усни. Магазины вот-вот закроются. Чифир парковался поблизости. Затем передумал и отъехал на пару домов дальше. Так безопаснее. Не увидят машину, если «хвост». Автомобиль, того гляди, отберут. Ведь ребята без местных документов. Хотя Витя, как и остальные, не слишком брал в голову о потенциальных неприятностях. Безумная запись в черновиках: «Что, если «хвост»? И если бы да кабы? Начнешь так думать каждый раз – корвалола не напасешься».

В машине, на зеркале, висели две иконки: Христос и Богородица. Чифир крестился. Всегда так делал перед кражей. Стоит ли удивляться? Витя еще в российской тюрьме заметил, как слово «Господь» в письме подчеркивается тремя линиями. А Иисуса татуируют над сердцем. Однако, «brodyga», русский гангстер, согласно неписанному закону, должен промышлять лишь преступлениями. Неужели поклоняешься Богу и дьяволу одновременно? Витя не понял, отчего так. Со временем сделал запись в черновике: «Не согрешишь – не покаешься. Лишь бы в грязи не остаться».

Ну а тем временем не думал за то. Чифир спрятал ключи за колесо машины.:

– Если меня «примут», то они, смотрите, здесь.

– Не каркай, Старый. – Малая одела шапочку с бомбончиком.

Голосованием решили: пусть Чифир остается в машине. Долгий путь за рулем. Усталый. И еще Ежик – тоже вне покупок.

– Отдыхай, – сказала Малая. – Будешь только людей в магазине пугать «наколками».

– Они все равно не догоняют, что это означает, – Чифир смотрел свои татуированные кисти.

– Конечно, не догоняют. И телевизора у них дома нет. И там таких, «расписных», не показывают. – Малая задумалась. – О, идея! А давайте водку возьмем!

– В такой шапке вообще нельзя думать о водке, – Чифир весело смотрел на бомбончики.

В магазине ходили врозь. На русском не разговаривали. Всякий неместный язык привлекает внимание. Борода обычно не воровал на себя, под одежду. Складывал виски и водку в рюкзак. Одна бутылка упала: дзынь. Повезло: целая. Он поднял «огненную воду» и положил в рюкзак. Витя и Малая прятали еду за спину. Сверху – куртка. Горб краденого не заметен, если руки в карманах кофты. Тогда куртка оттопыривалась назад.

На белом кафельном полу бурые пятна. Витя их обходил. Потом увидел: мокрый след вел к Бороде. Низ синего рюкзака выглядел темнее. Вот откуда капало. Вероятно, бутылка после падения... Борода явно не подозревал об утечке. Иначе бы торопился. Тем временем по мокрому следу пробирался серьезный, внимательный продавец. Борода вышел без покупок. Лишь потому и успел. Витя задержался на оплате с хлебом. Кассирша принюхивалась. Только теперь заметил, что пахло жареной курицей. Столь теплый ужин грел спину. Курица в упаковке. Где-то, значит, щель.

В машине Борода осмотрел рюкзак и выкинул треснутую бутылку в мусорку. Пахло виски. Машина тронулась. Малая расстроилась: рваный кроссовок. Теперь еще высматривай обувные магазины. Витя подумал, а затем излил на бумагу, как подумал: «Выдался странный денек. Не одно, так другое. И бензин, и свечи, и отключен мобильник «друга». Черт знает что! И еще кроссовок вдогонку!».

Фары машины освещали темную дорогу. Борода на переднем сиденье с картой. Как бы штурман. Кажется, нави ошибался. И возил кругами.

– Ну что там? – спрашивал Чифир. – Где мы?

– Не вижу, – Борода светил мобильником и разглядывал карту очень близко перед собой. Словно перед ним ювелирное изделие.

– Слепой, что ли?

– Почти. Первым делом «приработаю» себе очки. – Борода все еще изучал карту. – «Дольчегабано» какое-нибудь.

– Какое «бано»? – воскликнул Чифир. – С лупой, что бабка, будешь лазить! Давай карту! Сам разгребу!

– Нет-нет! Стой! То есть нет, езжай. Прямо езжай. Я нашел. Все время прямо. – Борода положил карту на панель.

– Убери в бардачок, – велел Чифир. – Мусора увидят карту и решат, что не местные. Остановят.

– Уже темно. Что тут можешь увидеть?

– И номера литовские, – напомнила Малая.

На постах из-за таких номеров, случается, тормозят. Потому что Восточная Европа и старая машина. Опасная, если глазами полиции, комбинация.

 

10.

Я, географ, навел справки о том, куда прибыл мой литературный заказчик и маленький сухопутный пират. Города Швейцарии, как Цюрих, Женева, Базель, входили в мировую десятку лучших по уровню жизни. Страна расположена на стыке западной, северной и южной Европы. Со времен Реформации придерживается политики нейтралитета. После 1815 года внешних войн не вели и вступили в ООН лишь в 2002 году. Здесь, оказывается, родина «Красного Креста», старинной гуманитарной организации. В стране почти нет полезных ископаемых. На столь маленькой территории живут носители четырех государственных языков. Страна всемирно лидирует в продолжительности жизни. Тому способствует высокое медобслуживание и чистый воздух. Общеизвестно, что в Швейцарии больше банков, чем стоматологических клиник. Страна признана одной из самых безопасных на планете Земля. Здесь разрешается эвтаназия. Ввиду чего приезжают жители других стран, чтобы умереть. А также я, биограф, нашел прочую информацию, но все не впишешь. Ибо здесь лишь книга. Одна. И замысел-чистовик. И это, увы, пока не удается. Ну ничего – еще не финал!

Ночью приехали по адресу «друга». Чифир сразу узнал домик среди гор, леса и десятка таких же, бревенчатых. Свет внутри выключен. Вежливо постучали в дверь. Кнопка звонка не наблюдалась. Скорей бы войти. Уже поздно и холодно. Еще стук. И два. И опять. Прислушались – внутри тихо. Осмотрели окна кухни и спальни. Тоже без признаков движений. Мобильниками темноту не осветишь. Соседи, гляди в оба, вызовут полицию. Решили, что штурм-взлом окна будет на кухне. Там вне поля зрения соседей. Именно для таких случаев в багажнике хранился ломик. Первым за открытие взялся Борода. Аккуратно и нежно ковырял раму. Чифир смотрел, наблюдал, глазел. В конце концов, отобрал инструмент. Трах! – его удар по раме! Окно сразу нараспашку! Из повести: «Мы, люди воспитанные, конечно, согласно этикету, вытерли ноги об коврик на пороге. И только потом проникли внутрь через окно».

В доме никого. Включили свет. Беспорядок, что после урагана. Кухня: на столе хлеб с плесенью и прокисшее молоко. В углу, около потолка, – паутина. Сюда явно давно никто не заглядывал. Странно. Еще вчера Чифир созвонился с другом-домовладельцем... Витю обожгла мысль: ошибка дверью! Точнее выразиться – окном. Чифир, естественно, гнул свою линию. Мол, помню! Всё тут помню. Но там памяти, что еще хорошо, если с горем пополам, как у Вити, наберется гигабайт. Недаром же оба записывали то одно, то другое в обрывках мятой бумаги. И кто знает – вдруг и Чифир тоже вел свои тайные и черные дневники?

Они взялись за приготовление ужина на скорую руку. Витя чувствовал тяжесть глаз. Мысли ползли. Но голод прибавлял сил. Зато Ёжику не до еды. Он уснул за столом. Борода чистил картошку. Малая и Чифир ссорились. У них часто конфликты. А ведь родня. Чифир – её дядя. Он и бабушка – лишь двое близких Малой. Прежде отговаривал племянницу по телефону о поездке сюда. Все-таки приехала, нашла...

Перед сном они сели за тумбочку переговоров. Какие планы завтра? Ясно, что тут опасно. Домовладелец мог переселиться в тюрьму. По словам Чифира, «тому не жилось тихо-мирно среди капиталистов». Я, душеприказчик, впрочем, добавлю. Тот паренек и среди коммунистов бы не ужился. Характер подчас не связан с политикой.

Утром все собирались в беженский лагерь. Там временные документы. Затем разлеглись на полу. Только Малой достался диван. Она ведь Малая. Витя ошибочно думал и записывал, как думал, будто у него нет выбора, кроме преступной и мелкой авантюры. Я тут не пересказываю размышления из повести. Бумагу жаль. Пустые отговорки неудач. Нет бы в себя заглянуть.

Беженский лагерь обычно спрашивали в ближайшем полицейском участке. Случалось, вызов такси. Или хотя бы давали билет и карту, чтобы добрался самостоятельно. Поутру они вернулись в Базель. Витя посетил участок на вокзале SBB. Остальные ждали в укрытие. Не вваливаться же толпой. Седой усатый полисмен вручил ему карту города и округлил фломастером нужный адрес:

– Иди. Там тебя накормят. Согреют. Главное: расскажи интересную сказку.

– А где билет? – Витя сразу пожалел, что спросил. Билет ведь не нужен.

– Сынок, ты пришел из далекой и темной России! Значит, и в азиль сам доберешься! Мне на глаза не попадайся! Я таких, как ты, шустрых, достаточно насмотрелся! Отправлю в тюрьму, если что-то не так! – его глаза яростно блестели. – Будь я у власти, то поставил бы стену меж Восточной и Западной... Хотя вы – не Европа. Азия есть Азия!

Витя согласно кивнул, но, в действительности, ухом не повел. Зато увидел на столе книгу, которая столь повлияла на этого блюстителя порядка. Её название таинственно остается в печатной версии. Я ограничен рамками биографии. Не до книжных, стало быть, обозрений. Такому, впрочем, в сундуке посвящена другая папка рецензий: что читал, что не читал и т.д. Книжный так называемый дневник.

Витя еще не знал, как всех беженцев и мелких преступников ссылают из участка к этому полицейскому. Его работа: пересылка по месту временной прописки в стране. Распорядок следующий. Купишь билет за госсчет, если у преступника нет денег. Потом затолкаешь его в поезд. И проследить – чтобы тот не вылез из вагона. За день таких много соберется. Понятно, что вокзального полицейского по горло достали.

Нави показывал дорогу в беженский лагерь, когда вписали адрес. Витя не слишком обрисовал это место. Здание (несколько этажей) огорожено забором с колючей проволокой. Поблизости немецкий флаг. Здесь граница. Но в азиль еще нельзя. Должно спрятать машину. И всем, кроме Вити, закопать бы паспорта. Иначе выяснятся настоящие имена и польские визы. По законам Дублинского соглашения страна, куда приглашен и где впервые наследил отпечатками пальцев, отвественна за иностранца. Туда и вернут. Сколько ни уезжай – вернут.

Машину оставили во дворе. Дальше пешком. Возле азиля есть лес, в котором лабиринт дорожек. Подходящее место, чтобы зарыть паспорт. Еще не знали, что не только они так думают. Это лес, где закопаны документы, наркотики, деньги, оружие. В азиле, как не зря предполагали, обыск. Последнее время миграционные службы ввели в моду изъятие паспортов. При отказе в убежище (обыкновенный случай) не нужно обращаться в консульство. Зачем лессе-пассе, если в наличии паспорт? Достаточно, чтобы насильно посадить в самолет.

Они закопали документы в лесу. От ям считали шаги до моста, главного ориентира. После записывали координаты на бумагу. Неизвестно, через какой месяц откопаешь. Если не год, а годы, если самого не спрячут в тюрьму. Ёжику мало записей. Вдобавок проводил видеосъемку на телефон.

– Выключи! – Чифир заметил «режиссера». – Мусора могут проверить мобильник... Это не Скандинавы. Тут серьезней. Стирай запись.

– И нас в кадр взял! – Малая положила паспорт в герметичный пакет.

Осторожность Ёжика обоснована. В датском лагере беженцев «Сэндхольм» он спрятал паспорт в матрас. После комнату внезапно закрыли на срочный ремонт. Старые матрасы передали неизвестно куда. Ежа заселили в другую комнату. Остап Бендер до того не кусал себе локти и не проникал в чужие комнаты. И удача: паспорт нашелся. Земля, казалось, надежнее. Но это не всегда. Однажды Малая закопала паспорт в парке Амстердама. Вернулась за ним через несколько месяцев. А там уже стройка. Бульдозеры раскопали парк.

Ребята мыли руки в маленькой горной реке. Сильное течение. Студеная вода. У Малой по-прежнему земля под ногтями.

– Не заморачивайся, – советовал ей Чифир. – Беженцу положено выглядеть забитым жизнью. Давай я тебе еще капюшон порву!.. Ха-ха-ха!

В прихожей азиля охранники. Униформа: синие штаны, синие свитеры, где голубые линии поперек. Из-под одежды выпирали бронежилеты. На ремнях черные и кожаные перчатки (по поводу кожи точно неизвестно, ибо Витя не успел, не проверял зажигалкой), электрошокеры, наручники. Ёжик даже тут вел видеосъемку. Охранники отобрали его мобильник. При выходе наружу, дескать, заберешь со склада. Съемки внутри запрещаются. А значит, и мобильники с видеокамерой тоже. Их, новоприбывших, кое-как обыскали: хлоп-хлоп карманы. Телефоны и ноутбук отобрали. Ведь видеокамеры. Внутри шумно и людно. Каких только народов не встретишь. Будто планету вдруг затопило и остался кусочек последней швейцарской земли. Кругом кашель, чихание, насморк. Похоже на грипп. Бок о бок. Разве не заболеешь? Отсюда временно не выйти. Заперты и огорожены. Теперь ожидается собеседование, отпечатки пальцев, проверка на розыск. И только потом – или переезд в более комфортное место, или тюрьма...

Здесь свой распорядок дня. На нулевом этаже (у русских называется первым) находишься до вечера. Затем открытие двери на верхний этаж. Где комнаты, туалет и душ. Витю, Чифира и Бороду поселили с грузинами. Ёжика в комнату арабов. Он сразу поднял шум, чтобы его оттуда перевели. Дескать, православному нельзя жить с исламистами. На это работники азиля напомнили, что такое христианство... Стало быть, люби всех и уживайся. Я, душеприказчик, согласен.

Малую отправили к африканкам.

Борода, наконец-то, побрился. Теперь, словно не он. Убедились по голосу.

– А ты кто? – Чифир шутил. Будто не узнает.

– Я – это я, – ответил Борода.

– Не знаю тебя. Дверью ошибся.

По-прежнему окликали Бородой.

Малой не давали прохода ухажеры. Обещание про «люблю, куплю и полетим». Или без обещаний, но ближе к делу. Сколько, мол, золотишка в магазинах! Как бы пара брачная менее приметна.

Витя кое-что пишет про черный список подозрительных наций. Будто миграционная служба догадывается, зачем обычно прибывает тот или иной народ. Не рекомендуется называться той или иной национальностью. Я, корректор, здесь не уточняю и не переписываю подробности из печатной версии. Ибо я не согласен. Везде хватает и хороших, и плохих. Но работники азиля доверяли статистике. Представишься опасной национальностью черного списка, то жди, что переселят в горы и подальше от магазинов и банков. В Швейцарии гор всем достаточно. Там поезд десяток раз на день. Неспроста же для «меченых» народов отменены «призовые» деньги в случае остановки беженской процедуры. Плати, не плати – очевидно: вернуться.

В азиле полиция забрала тех, кто запомнился прежде. Или еще не отсидел за преступления (обычно множественное число) в прошлом. Или – отбыл срок и получил запрет возвращения. И вот вернулся на свою голову после депортации. Надежды, что случайно забудут пусты. Технологический прогресс, компьютер не забудет: все имена по полочкам. Вначале наручники: щелк! щелк! А после – стук молоточка в суде. Депортационная тюрьма по соседству: через стену с колючей проволокой. Неужели бензин экономят? Запись в печатной версии: «Вот вкратце и познакомил. Ребята собрались, повторяю, заключаю, не из разряда, что прожигали дни в Кембридже».

Шесть утра: охранник включил свет. Еще крикнул по-английски, что через час выгонят из комнаты вниз. Потом дверь ночлега закроется на замок до вечера. Беженцы встали с коек. Спешно брались за бритвы и зубные пасты.

Вскоре произошло собеседование. Каждый, в порядке очереди, говорил с миграционным работником и переводчиком. Витя записал фрагменты разговоров и вручил мне по наследству. Разумеется, со слов товарищей записал. Такие беседы при закрытых дверях. Конфиденциальность. Лишь трое: беженец, переводчик и миграционный работник.

Малая говорила, что приехала в Европу на фуре. А номер не помнит.

Чифир тоже так утверждал, но ему не верили.

– Ну тогда запишите, что летел на самолете, выпрыгнул с парашютом, – предложил он. – Больше ничего не скажу. Люди мне помогли выбраться нелегально. Почему требуете, чтобы я выдал их имена? И тем самым подверг риску?

Ёжик придумал иначе:

– Приплыл на лодке по морю.

– Но в Швейцарии нет моря и в Белоруссии тоже нет.

– Но я же приплыл... Я... реками я плыл... Они в море входят и выходят.

– Хорошо. Еще вопрос. Вы когда-нибудь проходили лечение в психиатрической клинике?

– Нет. Никак нет.

– Могли бы хоть про стандартную фуру рассказать. Документов при себе, конечно, нет?

– Не располагаю.

Чифир упрятал татуированные руки под стол. Но ведь нужно кое-где расписаться... Он жаловался:

– Да, они меня угнетают.

– Непонятно, кто именно угнетает? Бандиты или милиция?

– Бандиты, черточка милиция, – уточнил Чифир.

Малая рассказывала, как махала флагом на митингах и посещала собрания оппозиции.

– За это меня арестовали, но удалось сбежать, – говорила.

Ёж утверждал, что находится в розыске. Дескать, после отъезда сюда в его дом приходили люди из КГБ. Обыск.

Витя сболтнул, как ищет могилу Бакунина. Он здесь, говорят, похоронен.

– С Бакуниным и другими коммунистическими интересами вы, молодой человек, долго не протяните. Так что слишком не распаковывайте свой чемоданчик.

Он выдавал себя за другого. Ложь. Зря, конечно, так поступал.

Малая и Чифир представились мужем и женой. Ёжик – якобы его сынок от предыдущей жены. Витя и Борода – братья Малой. Словом, «семейка». Поэтому не должны расселить в разные концы страны. Раньше Малая притворялась несовершеннолетней. Когда «повзрослела», то голландская иммиграционная служба ей намекнула, что лучше капитулировать подобру-поздорову. Она взяла денежный приз от благотворительной конторы IOM и временно улетела в Гродно. Теперь малолеткой не представишься. В Европе одна база данных отпечатков пальцев. Наскоро узнают, какими тут судьбами!.. Несовершеннолетним более безнаказанны преступления. Впрочем, они, взрослые, рассчитывали на хотя бы полгода нелегальной жизни среди швейцарских гор и банков. Время для документального отказа. В повести он рекомендовал серьезность при поступлении в беженский лагерь. За явно лживую историю сразу рискуешь прямым попаданием в депортационную тюрьму. А если свобода, то занесут в черный список сомнительных переселенцев. Тогда жди бункер. Незавидно – подвал без окон, ряды двухъярусных коек, разноязычье. Горным альпийским кислородом не пахнет. В связи с тем не рекомендуется признание, цитирую, «какие вы героические парашютисты и гребцы».

Каждое утро на стене обновлялся список лиц, у кого переезд: или отель, или бункер. Лишь приглашение в тюрьму не вывешивалось. Своего рода сюрприз. Переезд возможен по всей стране. Три части, так называемые кантоны: итальянский, французский, немецкий. В каждом свои законы, обычаи, язык. Словно три страны завернуты в один флаг, красный с белым крестом. Разница на глаза. В Женеве мягкие французские законы. Но парфюмы и алкоголь спрятаны за прилавок и стекло. На итальянском кантоне бьют. А немецкий, где их остановка, богаче. Недаром здесь экономическое сердце страны. Но законы жестче.

Обеденное время: в столовую очередь. Вдоль толпы – железная, как на футболе, ограда. Кто-нибудь нетерпеливый, бывало, перепрыгивал. Если охранник не замечал, то между беженцами случались ссоры и поединки. Нервы натянуты – и трудности быта, и только что с дороги, и груз ожидания. Местное блюдо: зеленые листья, холодные макароны, соевое мясо. Швейцарскими банками не пахнет. Впрочем, спасибо и за то. Есть места, где хуже.

– Какой день травой кормите? – парень в очереди возмущался. – Я вам не корова.

Затем выругался на родном языке. Смысл не поняли. Зато уловили враждебный тон. Повар небрежно кинул корку хлеба на поднос возмущенного:

– Не нравится – уезжай отсюда! Это не мы, а ты пришел в нашу маленькую страну!

Повар, к слову сказать, был южного происхождения.

– Что-то подсыпают в еду или чай, – предположил чеченец. – Я раньше от пола сто раз отжимался. Теперь еле-еле тридцать. Наверняка подсыпают. Бунтов боятся.

– Или изнасилований, – предположил другой и жаловался на половое бессилие.

– Эй, брестский! – Чифир позвал белоруса неподалеку. – А вы на чем тут «бегаете» в магазинах?

– Лично мне поперло по обуви.

– Но хорошие «шузы» на полках по одному.

– А я в первом магазине возьму левый. В другом правый. – Он торжественно встал из-за стола и высокопарно отшагнул, чтобы, словно подиум, демонстрировать ботинки. Черный и темно-синий. Ночью не разглядишь.

– Вот фирма! – хвалился он. – Ах да, объявление! В магазин «Глобус» не ходите. Директор обещал, что депортирует всех крадунов за свой счет.

Чифир не верил. Это бродячий сюжет всех стран и находок. Будто, осторожно, директор магазинов только спит и видит, как оплатить депортацию за кражу чипсов и жвачек.

– Не знаю, что там с «Глобусом», но директор магазина «COOP» сам сюда приходил, – сказал грузин.

Начальник просил, чтобы в его магазинах не воровали. Ведь покупатели видят и беспокоятся. Дескать, приходите, если что-то нужно – даст бесплатно.

Был обед. Витя осмотрелся на 360 градусов. Дабы запечатлеть обстановку в дневниках. Люди часто, подобно Маугли, ели руками. Витя, бывало, тоже так ел. Не все знают вилку. Зато эти люди, возможно, поднимут на смех, если не соберешь-разберешь автомат Калашникова с закрытыми глазами. Оружие кое-где важнее вилки.

Вскоре неподалеку вспыхнула драка. Беженцы отвлеклись и загляделись. Я, летописец, не переписываю, кто и зачем сражался стенку на стенку.

Через неделю заключения, наконец-то, получили временные документы. Где имена, штампы и флаг, который получился с белым крестом на черном. То есть оригинал даже не дали. Всего-навсего ксерокопия. В гражданстве у Вити и Ёжика записано: «USSR». Обычно империю красных цезарей вписывают для тех, чье место рождения под сомнением. Если без паспортов, но говоришь на русском. Ну или Ёжик тоже, как Витя, не в строчку ляпнул, что скоро коммунизм возродится! Запись из исторического дневника: «Ведь предыдущий был «сталинизмом» и ничего общего с истинным коммунизмом. А что, если в другой раз ошибки не будет?».

Раньше выдавали пластиковые карты. Ныне – беженский бюджет худел и таял на глазах. Своих, значит, довольно хлопот.

В общежитие Базеля Малую и Чифира поселили вместе. Их комната: широкая кровать, стул, стулья. Кухня на нулевом этаже. Витю и Ёжика отправили в деревню. Тоже общага, но комнаты переполнены. Лишь семейные по двое. У Малой и Чифира организовали место сбора. На подоконнике Витя поставил маленький кактус. Согласно агрокультурному дневнику, колючка уже какую страну подряд с ним путешествовала.

 

11.

Как говорят русские, «posadi sviniu za stol, ona i nogi na stol». Что означает: нужно быть осторожнее, когда имеешь дело с плохими людьми. Это к слову о выдаче документов некоторым иностранцам.

Перво-наперво они дошили карманы внутри курток, вокруг спины. Затем нашли информацию о магазинах в интернете. Составили список адресов в блокноте. Пункты назначения вписывали в нави. И тот, бывало, ошибался. Отчего адреса магазинов метили на карте точками и крестиками. Чифир, водитель, распорядился, чтобы Витя с картой сидел впереди за штурмана. Тут нужно вовремя успеть с командой:

– Налево. Право... Нет! Стой! Право!

Так это было. Навигаторы ведь еще не вошли в столь привычное, как ныне, пользование.

Я, душеприказчик, листаю повесть дальше. Витя спрятал таблетки снотворного в шов для резинки трусов. Отосплюсь, думал, если словят. Дальше трех суток не держат. Затем или воля, или тюрьма.

Главной целью были спиртные напитки и косметика. Чифир не вырос из пиратских штанишек. Мало и того, и другого. Гулял по магазину и смотрел карманы покупателей, чтобы вытянуть мобильники, кошельки и документы. Последнее крал непредумышленно. Еще обворовывал раздевалки персонала. Туда проникал тайком. И уже, случалось, замечен по месту преступления. С ним всегда, как тень, объяснение и пластинка заезженная: «Ищу туалет!». Или шприц в руке. Дескать, нужно уколоться. Сам не осознает, куда попал. И это еще что. Чифир даже одевал строгий костюм и галстук, чтобы проникнуть в офисы. Хищно высматривал пустые кабинеты, где ноутбуки и так далее. И здесь ему не везло. Татуированные руки слишком привлекали внимание офисных планктонов.

По вечерам дома шили одежду. Хотелось рекордов. Внутри куртки готовили карманы, словно гильзы, но для бутылок. Среди таких карманов оставляли промежутки. Иначе стук и звук стекла друг об друга. Лишний шум – нельзя. Того и жди, подозрение и проверка.

В Малую не помещалось много бутылок. Ведь Малая. У неё, впрочем, другие погрешности. В магазине прятала косметику под куртку и даже помещала на живот воздушный шар. «Беременная». Шарик вдруг сдувался и на живот прятала товар.

Ночью разлеглись по матрасам. Лишь Чифир на кровати. Малая, в пижаме, то и дело ворочалась и вздыхала. Печатная повесть вывела гипотезу, что могло бы ей сниться... Но я, корректор, подобное, разумеется, вырезаю.

Поутру всех будил Чифир:

– Встаем, пираты!

Закипел чайник. Щелчок – и выключен. Чифир, странное дело, пил не чифир, а кофе. Первое, очевидно, уже вдоволь напился по тюрьмам. Медленно и нацеленно, будто минное поле, он шагал между товарищами:

– Встаем! Вам как швейцарцам мама с папой не принесет денюжки в кровать.

– Государство.

– Что? Не понял?

– Государство не принесет.

– Тем более, встаем! Мы вообще без государства.

– Старый! Хватит уже! – сонно и лениво сказала Малая. – Прошли те времена, когда ты будил меня на работу.

Дело в том, что раньше Малая работала продавщицей в белорусском универмаге. Крадунов и часто, вдобавок, наркоманов знала в лицо. Малая их прогоняла. Выходило, что крадут у неё. Пропажи списывались на персонал. Малую ценили как работницу. Итого: экономический спад универмага отсрочен в пределах её трудоустройства. Она бы и дальше работала, жила-была, но стало скучно, серо и мало денег.

Зря поначалу надеялись на деревни. Там, казалось, меньше крадут. Значит, думали, воровство легче. А и нет. В первой деревне Чифир вернулся из магазина через пару минут. Ясно, что столь быстро не украдешь.

– Товар клали? – Ёжик нарушил гробовое молчание. – Не взял? Да?

У них правило. Когда продукцию клали на полки, то обходили их стороной. Иначе лишнее внимание к себе и запомнишься...

– Нет. Людей мало. – Чифир завел машину. – Смотрят на тебя, как на зверька нового в зоопарке.

Все, оказывается, здороваются. Местные жители знают друг друга. Чем изолированнее деревня, особенно в горах, тем сложнее. Там не всегда вызов («алла! алло! help! help!») полиции, но шею свернут собственноручно и спишут на случай несчастный альпинизма! Внешне очень даже демократично и гуманно. И не придерешься. Альпинизм еще никто не отменял.

Теперь чаще посещали городские магазины. Бутылки в багажнике и комнатах. Тяжелый вопрос: кому продать? Вначале рассчитывали на черные рынки. Под Амстердамом один так, официально, и называется: «black market». Ну а тут о подобном не слышали. Зато всюду азиатские лавки. Их объезжали на машине. Повороты, куда глаза глядят.

Вот лавка. С улицы, казалось, восточная. Нет же – за кассой белый. Ребята предложили бутылки. Белый, конечно, отказался. Во второй лавке тоже «снежок». Этот не всего лишь отказался, но и угрожал полицией. В следующей лавке другой продавец. Глаза вспыхнули жадностью. Продавец вертел в руках бутылки. И так и сяк, и как только, черт побери, чуть ли ни жонглер, вертел! Прямо-таки гипноз. Иначе зачем, спрашивается, вертел? Градус не повысится.

– Куплю! Все куплю! По семь куплю!!!

– Нет. Мало. По десять.

– Семь.

– Десять.

– Нет.

– Да.

– Смотрите! Тут этикетка порвана. Такое по шесть. Но я добрый. Я по семь.

В итоге: обещал по десять и пересчитал бутылки трех больших сумок. Если посетители, то продавец отвлекался на них. Витя и Чифир сразу играли роль покупателей и смотрели полки.

– Старый! Ты зыркаешь на прокладки, – шептал Витя.

– Ага. Точно. Задумался о своем.

Продавец рассчитался. Не хватало сто франков.

– Я дал по семь.

– Мы договаривались по десять. Забыл?

– Мне тут носят по пять. Дороже невозможно. А я вам по семь. Я добрый!

Бутылки перенесли обратно в багажник. Пусть не привыкает к дешевым скупкам. Неужели могли нести по пять? Почему нет? Особенно, если проблемы с наркотиками. Тут уж за ценой не постоят. Ёжик ведь кое-где за свою долю не торговался. Ну это ладно. Он ведь больной.

Ночью Витя и Чифир оделись в темное и вышли с канистрами в черных, под мусор, мешках. В следующий раз очередь Ёжика и Бороды. Не кататься же вчетвером. Лишнее внимание к себе. Иначе не получится. Денег на бензин первое время не хватало. Сбыт не найден. А ближайшие заправки уже кинуты. На парковке они крались меж машин гуськом. Осмотр баков – закрыто и здесь, и там. Один, впрочем, открыт. Туда опустили шланг, из которого Чифир вдохнул воздух. И... потекло. Затем ищут дальше... Итого, канистра. Руки потом не отмоешь. Запах бензина.

Вскоре стало не до магазинов. Нужен сбыт. Срочно. Хотя Чифир подговаривал на другое. Магазины, дескать, мелкое, хуже того, не престижное занятие. Иное дело – кражи в доме. Борода сразу отказался:

– У меня женка точняк подаст на развод, если еще год не вернусь.

– Почему «год»?

– Меньше за хату не дадут.

– Так настраиваться нельзя! – возмутился Чифир. – Требуется уверенность, что выйдешь сухим из воды.

Витя подумал и записал, как подумал: «Почему вода? Грязь! Из грязи».

Ёжик тоже против домов. Ему неохота расставаться с наркотиками. Чуть ли не за бесценок обменивал у дилеров бутылки на дозу. Ёж напомнил всем, что деньги часто в банках. Ну да, унесешь технику и драгоценности. Но такая игра не стоит свеч. А кое-кто и вовсе не хотел чужих и привычных вещей. Из черновика: «Не столько ценность материальная, сколько память. Душу, получается, крадешь». В ходе ночных споров они сошлись на мнение: магазины! Видно, что берешь. В тюрьме потом, казалось, надолго не застрянешь. После разъездов по чужбине всем охота на родину. Швейцария осталась на десерт.

И снова поиски сбыта. Объезд восточных лавок. Либо отказы, либо слишком низкая цена. Бледнолицых, явно коренных швейцарцев, не спрашивали. Пустая трата времени. Если не хуже – как бы не вызвали полицию.

– Я куплю по семь! – предложил один. Опять по семь!

Из черновика: «На кражах не тратили столько нервов, как тут». В другую лавку Витя вошел с Малой. Не местный продавец. Ему тоже по семь. Будто сговор.

– Чем отдавать за семь, я лучше искупаюсь в этом шампанском, – решила Малая.

Дальше заходили по одному. Продавцы менее подозревают. Флик? Не флик? Витя сразу пожалел, что вошел. Тут уже был. И отказали. Но пригляделся: за кассой вместо деда стоял молодой. И не так чтобы прирожденный швейцарец. Молодым по вкусу риск. Молодой Витя это знал. Себя знал. Новый продавец завел его в комнату, где телевизор видеонаблюдения. Он купил сумку. Затем остальное из багажника. Через час привезли ему домашние запасы. Все купил по десять. Видел бы это дед, владелец магазина!..

Вот как найден сбыт.

Дома шили карманы. Еще! Вдобавок! Более того! Раньше, казалось, десять бутылок – рекорд. Нет уж. У Чифира пятнадцать бутылочных «гильз».

– Что за десять попадаться, что за пятнадцать, а все равно тюрьма, – говорил он.

После их захода (аж пятеро) прилавки пустели. Жди, что охрана сразу включит видеозаписи. Ребята это понимали. Но молчание, чтобы промышлять раздельно.

Бывало, встречали других крадунов. Ясно, что больше иностранцы. Они предупреждали, как в магазинах работают детективы, то есть деки. Одеты по гражданке и обычно (и это удивляло) предпенсионного возраста. Что окажется правдой. В Швейцарии магазинной охраной часто были женщины.

Малая поначалу зарабатывала меньше. В её куртку вмещалось не более, чем шесть секретных карманов. Она ведь Малая. Ей проще с косметикой. Что до бутылок, то Ёжик тоже мало воровал. Бутылки прятал за спину куртки, что поверх пуховика и заправлена в штаны сзади. Ему некогда играть в текстильное рукоделие по вечерам. Ёжик чесал до крови лицо. Внезапно, случалось, поднимал голову и поучительно рассказывал, как вести здоровый образ жизни. Подробности я, корректор, оставляю в той неудачной и печатной повести. Витя меж тем шил карманы куртки и примерял.

– Ты похож на ежика, – комментировал Чифир. – В смысле: сходство не с нашим Ёжиком. Горлышки бутылок торчат на спине.

– А так? – Витя сунул руки в карманы кофты. Отчего куртка сверху оттопырилась назад.

– Теперь лучше.

Витя дошивал карманы крепко, вторым швом. Не то порвется: хрясь! дзынь!

Пьяный Борода звонил жене по интернету.

– Шляйся по Европе и дальше, – она злилась. – Ты туда свалил, чтобы ничего не делать.

– Я ишачу на долги. Ты знаешь, что если вовремя не выплачу...

– Здесь тоже работают.

– На вашем «здесь» платят два рубля и две копейки!

– Ты даже не знаешь, какой валютой платят в твоей стране!

После разговора Борода вынул из холодильника пиво. Минуту задумчиво держал бутылку в руке. Затем положил обратно. Через час вернулся с водкой. Куплено в ночной забегаловке. Там не украдешь: пустая и маленькая. Борода выпил и уснул.

Я, биограф, читаю дальше. Они, как правило, выходили из магазинов «заряженные». Не одно, так другое. Допустим, продавцы возле спиртного. Тогда забирали косметику и энергетические напитки. К алкоголю спешили, будто на соревнованиях. Того и жди, пустой прилавок. Вите нужно больше времени на всё про всё. Первое – это маскировка. Снимет в магазине куртку. Прячет её на дно корзины. С олимпийским спокойствием положит бутылки с полки в корзину. Получается, будто другой это делает перед камерами. Ведь затем куртка одевается в «слепой зоне», где нет видеонаблюдения. Но вначале проверка: нет ли наклеек-сигналок? Вот он проходит мимо ворот в магазине. И – сигнал. Тревога! Где-то не доглядел наклейку. Тем не менее, шел, как ни в чем не бывало. За спиной крик по-немецки. Это, конечно, ему! Вынужден бежать!.. А вот удастся ли ему скрыться?.. Это уж я, читатель, не раскрываю. Некогда. Пусть остается в печатной повести.

Зато я, душеприказчик, листаю дальше. Однажды нашли большого скупщика. Его показали другие крадуны. Магазин у вокзала SBB, в подземке. Сразу бросалась в глаза разноязычная очередь. Даже из соседних деревень сюда приезжали. Время от времени выходил хозяин заведения. Рядом его интернет-кафе. Всех крадунов отправлял туда для ожидания. Там часто до того народу, что стоишь бок о бок. Даже так все не помещались. Остальные снаружи. Очередь иностранцев с сумками и рюкзаками – это подозрительно. Из дневника: «Иногда мимо проходили полицейские. И всегда мимо и таинственно улыбались». На улице болтни русским словцом и будто из-под асфальта возникнут блюстители порядка в гражданке. Документы и карманы проверят. «Лысый» (так называли хозяина магазина) столько не продаст. Вероятно, перекупка. Неужели сотрудничество, вась-вась, с полицией? Раз уж такой смельчак! Не то что другие: своей тени боятся. Перекупка? Магазины? Рестораны? Витя не слишком брал в голову. Лишь бы продать. Наконец-то, его черед. В лавке пахло пряностями. Скупщик показал место, где Витя скрылся за стеллажом товаров. Прохожие не увидят сквозь стеклянную витрину. Бутылки на пол. Счет – водил пальцем по воздуху:

– Ай, цвай, драй...

Вечером отдых. На кухне общежития пахло южными пряностями. Сюда забегали разноцветные дети. Малая дарила им игрушки и шоколад. Отчего её звали «Сантой». Южные дети не знали Снегурочку. У Малой чернокожая и кучерявая любимица, по прозвищу Мелкая. Девочка бежала в объятья, если белоруска, словно кошка, мяукала. А если выла по-собачьи, то ребенок прятался за мебелью. Мелкая, подруга Малой.

Они просыпались к обеду. Раньше – это зря. В магазине мало посетителей. Среди них нужно раствориться в неприметной, серой одежде. Часто перед тем глотали еду без аппетита. Окажешься в полиции – и неизвестно, когда заморишь червячка, «tuer la ver».

Я, читатель, не слишком пересказываю повесть. Некогда ведь. Швейцарские дни шли, бежали, летели. Одно и то же – дороги, горы, снег, заправки, полиция. В участках тайные карманы отрывались с треском. Руками правосудия отрывались! Даже порой куртки конфисковывались. Дескать, сделано для краж. После допроса – обычно три дня в камере-одиночке. Его прописка в деревне. Следовательно, отдавали тому вокзальному полицейскому:

– Вынь руки из карманов, когда я с тобой разговариваю!!!

Витя, разумеется, вынул. Целее будешь. Объяснительная записка в черновике: «Еще не хватало, чтобы последние карманы оторвал». Полицейский дал ему билет. Чаще купленный за Витин же счет. Ссыльный обычно выпрыгивал на следующей остановке. Ну, чтобы занять обратный поезд. В Базеле ходил по вокзалу с оглядкой. Нет ли отправителя? К вечеру возвращался домой. Все на месте. Борода взялся за ноутбук и просил о тишине. Звонок маме. Разговор продлился недолго. Пока ни спросила, чем занимается и откуда деньги? Борода сразу распрощался. Неохота врать. Мама – это не иммиграционная служба. Хотя, ясное дело, что лучше и вовсе нигде не врать. В сундуке есть чья-то записка: «Будь всегда, как перед матерью, – и спасешься». Только Малая призналась бабушке, что собирается на кражи.

Я, редактор, листаю страницы. Вижу, как они промышляют в деревнях, если час-пик и людно. Там при поимке не содержат дня три. Разве что как бы шею не свернули сами же продавцы. И не сбежишь. Борода однажды выходил из магазина последним среди них. Единственный, кто замечен. Сквозь стеклянную витрину «уцелевшие» наблюдали, как продавцы закрыли выход. Борода о чем-то говорил. И вдруг крикнул и махнул руками! Взял на испуг. Продавцы отшатнулись. Борода выбежал. Так они часто делали, если в ловушке. Несколько минут – и полиция гоняла по деревне на мотоциклах и машинах. Запись в черновиках: «Хорошо, что деревня без воинской части. Ребята в форме тоже скучают и хотят игры в сафари». Борода не отвечал на звонки. Некогда, если бежал? Слишком поздно объявился на трассе. Они проезжали мимо, когда полиция одевала ему наручники около леса. Замечен, потому что бежал. Странно: мог бы отсидеться в кустах. Полиции сказал: «Болен алкоголизмом. По одной бутылке в кредит не беру». Так и произнес слово «кредит». Прямо-таки верит.

День за днем – скучнее, серее. Разве что после освобождения чаще осматриваешься. Можно подумать: слежка! Но и это временно, пока безнаказанность не притупит осторожность. В немецком кантоне хватало магазинов. Незачем далеко ехать. Разве что однажды Борода откололся в привычных маршрутах, чтобы обокрасть итальянский кантон. Ибо там, по слухам, больше модной и капиталистической одежды. Ближе к ночи вернулся и без улова. Зато синее ухо и фингал под глазом. Оказывается, пойман в магазине. Продавцы и охранник вершили суд без полиции. Из дневника: «Лучше, конечно, стерпеть. Ударишь в обратку – как бы не приписали грабеж. Хотя и это вряд ли. Вероятно, поиграют головой в футбол. А потом скажут, что калекой в магазин и приполз. Видеонаблюдение подтвердит. Фотошоп еще никто не отменял».

Я листаю страницы. Их чаще ловили непредумышленно. Потому что сигнал на воротах. Значит, не досмотрена «липучка». Была и слежка. Порой, будто случайно, мимо проходил дек и смотрел в корзину. Чтобы потом на кассе увидеть покупки. Одеты по гражданке. Остается лишь догадываться: деки. Ведь, странное дело, если кто-либо смотрит в корзину взамен того, чтобы, как все, выбирать продукцию. И сколько раз неудачи! Особенно, в конце дня. Устал и не доглядел наклейку. Отчего сигнал на воротах. В мастерской воображения у Вити вспыхнула камера-одиночка. «Ну уж нет!» – подумал он. И что-то еще подумал. Но потом забыл, о чем думал. Ведь не до записей. Витя скрывался от правосудия. Бегом скрывался. Но стеклянная дверь заперта. Ловушка! Продавцы подходили медленно и испуганно. Он вспомнил про черный выход. Уже, случалось, выбегал, но в других магазинах и стран предыдущих. И вот рвался на склад. Бутылки выпадали из куртки. Одна разбилась с грохотом. Скинул куртку. Балласт скинул. Теперь легче. Бежал и сбивал позади себя телеги покупателей. Преследователи спотыкались об них и падали. В нем растекалась лавина адреналина. И это придавало сил. Только бы не камера-одиночка! Из склада он попал в коридор. Дверь слева... Другая справа... И вот двор – небо и последняя дверь, где забор, но с колючкой. Нервно дернул ручку: вниз! вверх! вниз! Заперто! Обернулся. Продавцы уже во дворе. Западня.

– Дурак! Ты бутылки разбил!

В участке, разумеется, обыск. Впервые ему оставили только трусы, носки, мобильник и документы беженца.

– Одежда краденая!

– На ней не написано «краденая».

– Уходи! – Глаза полицейского метали в него молнии.

За последнее время преступной одиссеи с ним случалось разное. Воспоминания в черновиках: «Полиция травила на меня овчарок, но с цепей не отпускала! Я боялся, что слюной обрызгает мои фирменные и буржуазные штанишки... Полиция отвозила в лес, чтобы заблудился и долго искал обратную дорогу к магазинной цивилизации. Случалось, и контрреволюционные подзатыльники. Но одежды – одежды лишали впервые». На улице холодно. Зуб на зуб не попадал. Гусиная кожа. Некстати посыпался снег. Ой, как некстати! А как он прибыл домой в таком виде? Я, читатель и очевидец, не раскрываю. Пусть остается в печатной и полной версии текста.

Утром, наконец-то, одетый Витя брызнул на себя парфюмом и закопал деньги в парке. Лучше, конечно, по ночам. Но в темноте забудешь место. Координаты записал на бумагу. Я, наследник, признаюсь: карты есть в сундуке. Можно бы отправиться в путешествие и проверить. Что, если не раскопано? Грязные, впрочем, деньги. Стоит ли?..

 

12.

Я, биограф, читаю дальше. Наугад вырезаю ножницами. Передо мной день, когда к ним нагрянула полиция с овчаркой:

– Проверка!

Обыск: перевернули все вверх дном. Даже раскрутили водопроводный кран и трубу под раковиной. На пол разлилась вода.

– Это зачем?

– Кое-что ищем!

– Вы скажите, чего ищете. Я, может, сам отдам.

Из черновика, вне печатной версии, ясно, отчего сломан водопроводный кран. На столе полиция увидела книгу «Капитализм как высшая стадия империализма» с изображением на обложке Владимира Ленина.

– Что это? – спросили.

Витя сказал, как есть. В итоге после их ухода записал в дневнике по горячим следам: «Сегодня наш водопроводный кран пострадал как бы за идеологию». Напоследок полиция угрожала, что скоро отправит за решетку. Вы, пришельцы, дескать, уже на архивном крючке. Не потому ли у Чифира паранойя? Режет глаза – покинул магазин, обернулся. Хотя знает: нежелательно так. Сколько раз видели, как из магазинов (чаще маленьких) следом за подозрительным выходил охранник или продавец. Чтобы сверлить спину взглядом. Только оглянись – догонит и обыск. И другое. Чифир отвозил краденое и смотрел в зеркало. Нет ли «хвоста»? Того жди, «засветишь» место сбыта. Ладно бы попался один с фактами преступления. А вот полицейская облава по ходу продажи выглядит наводкой. А они против того. Паранойя Чифира усилилась со дня, как они угодили в засаду. Поочередно садились в машину после магазина. Вдруг – окружили продавцы и две женщины-охранницы. Западня. Чифир не рискнул и не нажал педаль газа! Чересчур много людей. Полиция отберет краденное на парковке. Пару дней все проведут взаперти, кроме Ёжика. Согласно печатной повести, произошел фантастический, из ряда вон, случай. Ёжик прикусил губу, плевал кровью и кричал, что болен туберкулезом. Я, впрочем, не думаю, будто его оставили в покое по причине заболевания. Возможно, у полиции не хватало мест в машине. И для амнистии выбрали самого необыкновенного парня.

Полиция то и дело слала письма на их адреса, чтобы явились на исправительные беседы. Никто не ходил. Зачем, если рано или поздно встретятся при очередном аресте? Не оттого ли полиция сама наведывалась к ним? Противозаконное не находили. Зато после них все вверх дном. Словом, бардак. Того жди, чего-нибудь найдут. Если не забывчивый Ёжик, то подкинут? Полиция советовала отъезд из страны подобру-поздорову. А иначе – тюрьма. И так и вышло. Первым исчез Борода. Три дня без волнений. Казалось, привычное время взаперти. Затем сомнения рассеялись: переведен в тюрьму. Вопрос – какую именно? Депортационную или криминальную? Борода не звонил – ни слуху, ни духу. А у Чифира его деньги. Борода – нет бы отправить на родину. После «работы» он себя наполнял пивом и дымной марихуаной. Теперь Чифиру досталась головная боль. Как бы самого, в порядке очереди, не закрыли. Деньги отберет полиция. Возможен долг. Чифиру уже по горло груз ответственности за всех.

На повестке дня они отложили преступления и поиски жилья. Перво-наперво – Борода. Посещение знакомых участков. Хотя не столь давно оттуда освобождались. Вот очередной участок. На проходной назвали имя и фамилию Бороды. Полицейские смотрели о нем в компьютерах. И такой нигде не находился. В одном участке узнали Ежика:

– Пошел вон отсюда! И все вы – вон!

Опросы участков не дали новостей. Что дальше? Объезд тюрем? Допустим, так. Но куда? А если конвой за город? Проверить всю немецкую местность? А если другой кантон? Борода, вероятно, забыл номер товарищей. Хотя вряд ли помнил. Или другое – в кримтюрьмах, пока следствие, звонки запрещаются. Так или иначе, но Витя отныне взял привычку: запись цифр на руке. Лучше запястье, чем ладонь. Не сразу сотрется.

Сумку Бороды не открывали. Чужое. Но однажды Чифир откопал там блокнот с кучей номеров. Обзвон... Удивительно, что все впервые слышали про Сашу с фамилией, под которой его знали.

– Зачем ему столько номеров?

– По кайфу, что ли, иметь толстый блокнот? С понтом всех знающий?

– Похоже, что и нам представился «левым» именем.

– Чифир! Ты его привел.

Я, душеприказчик, не цитирую ответ, где нецензурная лексика. Смысл в том, что Чифир знаком с ним шапочно.

– Левое имя! Не верится. Участник всего, через что мы прошли.

– Не гоните! Через что прошли? В лагерях и окопах нас не ломали, не проверяли.

Каракули в его блокноте еле разберешь. Но вот подписано: «мама». Чифир ей позвонил. Выяснилось, что женщина, и правда, ждала сына из-за границы. Но Сашу, такого, не знала. Ей назвали особые приметы. Она тоже обрисовала сына. Так и есть – Борода. С другим, однако, именем – Илья. Чифир оставил номер своего телефона. В тот же день отправил деньги его матери через электронный (название компании антирекламно вырезаю!) перевод. Борода позвонил через месяц. Объяснил, что звонки запрещаются до суда, а спрятанных мобильников нет. Строгий контроль. Он благодарил о денежном подкреплении. Извинился за чужое имя. Рассказал, что взаперти, потому как проник в магазинную раздевалку. Дабы обокрасть. И вдруг выход закрыла продавщица. Борода её толкнул. Иначе не убежать. Всего лишь толкнул. Не ударил. Суд, в итоге, дал год тюрьмы. И это еще с учетом, что подписал согласие о депортации на родину. Ёжик волновался. Его паспорт закопан рядом. Только бы не нашли случайно. И даже умышленно. Ёжик считал, что раз уж Борода обманул с именем, то способен на подлость. Дескать, за находку чужих паспортов убавят срок...

Они вспоминали, как Борода всегда крал с адреналиновой краской на лице. И вот – аж подсобка рабочих. А ведь главным преступлением Бороды в Белоруссии оказалось похищение зубной пасты. Не совсем даже идеальное. Борода спрятал тюбик дорогой пасты в упаковку дешевой. На кассе проверили. Чуть было не попался за статью мошенничество.

 

13.

Как говорят русские, «skolko verevochka ne veysy, vse ravno konec budet». То есть финиш существует везде. Следующим отправился за решетку Витя. В суде его спросили, зачем украл пятнадцать бутылок, а не одну. Как доказательство тут же находились и куртка, и бутылки.

– Что за одну сидеть, что пятнадцать. Какая разница?

Внезапно выяснилось, что разница есть. За одну в Швейцарии сидеть не требуется. Отягчающее обстоятельство: куртка расшита карманами. Значит, предумышленная кража. И главное – неоднократно пойман. Запись в черновике: «И вот переведен со скамейки подсудимых на другую, жизненно запасных». В камере на восемь двухъярусных коек их, заключенных, пятеро. Всегда закрыты, кроме пары часов, когда вывод на прогулочных дворик и можешь зайти в гости. Маленький корпус, не больше восьми камер. Витя не помнил точно и не записал их количество. В печатной версии не уточнил, что накануне был пару недель в криминальной тюрьме. По поводу чего запись: «Почти все тут иностранцы. Из своих маленьких наблюдений заметил, как обычно, местные перестрелки оканчиваются ранениями. Стреляют, пих-пах, друг в друга с дистанции метра, а не попадают в цель. И так, пока чья-то шальная пуля не рикошетит от облака. И не продырявит его же, стрелка, ногу. После все, понятно, врассыпную». Я, душеприказчик, разумеется, не согласен. Хорошо, что живы. А ранения? Что, если без них? Ранения – это наши учителя.

Затем его перевели в депорттюрьму. Надзиратели считали, что они, заключенные иностранцы, должны их благодарить. Не то бы прозябали на улице, в голоде, холоде и нищете.

– Уже весна. Тепло, – Витя спорил.

– Нет-нет. По ночам холодно.

– А тут библиотека есть?

– Это тюрьма, а не библиотека. Ты обязан нести наказание.

Нелегальное местонахождение. Другими словами – бродяжничество. Швейцарскую бумагу с надписью «USSR» конфисковали, по причине, цитирую Витю, «экспроприаций капитализма». Вот за что наказание? И обещалось, как ни странно, что бумагу вернут.

– А где взять кипяток? У меня пакетик чая.

– Горячая вода в кране.

– Там теплая.

– Значит, заваривай в теплой.

Вечером ужин. Они взаперти. Окна для еды («kormushka» – по-русски) везде. Так что видно, как чернокожий заключенный раздает пищу по камерам. Рядом с ним надзиратель. Раздатчик черпал из бака странную зеленую жидкость. Вместо гарнира – чипсы. Витя невольно вообразил, что сделал бы его бывший сокамерник, Серега Счастье из Бутырского СИЗО, при виде такого продовольственного безобразия!.. И это у подножия швейцарских банков!

– Зачем налил чай в миску? – спросил Витя.

– Это суп.

– А где мясо?

Раздатчик вопросительно пожал плечами.

– Ты чересчур много спрашиваешь, – вмешался тюремщик. – Какое мясо? Здесь тюрьма, а не гостиница! Не хочешь чипсы – не бери. В Швейцарии полно голодных детей. Им отдадим.

Глава корпуса неоднократно вызывал Витю к себе. Дабы убедить к возвращению на родину. В десять сорок пять начальник показал в компьютере билет до Москвы. Забронирован. Хотя имя пассажира, странное дело, не указано. Начальнику, вероятно, скучно. Запись дневника того же дня, в одиннадцать пятнадцать: «А в Воронеж я, по-вашему, на роликах, своим ходом поеду?!». Надо лишь дать паспорт – и прощайте. Витя отказался. Уже так не впервые. Ясно, что вернут во Францию. У него была виза этой страны. Он пребывал в угрюмом настроение. Вероятно, смена страны. Опять все заново. Звонки разрешались, но забыл номера товарищей. Зубрил – и вылетело из головы. На свободе, конечно, спишутся по интернету.

Однажды все же удалось с ними поговорить. Грузин позвал в свою камеру, где вид наружу. Возможна перекличка с вольными. Не всем позволяют «свиданку». К Вите пришли Малая и Чифир. Меж ними не больше ста метров. И хорошо, что третий этаж. Иначе их не увидеть. Справа, сквозь решетку, видно приемную беженцев. Сюда поначалу пришли. И вот они у ворот. За ними дорога: поток машин. Далее горка, на которой рельсы. Поезда ехали с грохотом. Перекличка! Выяснилось, что Ёж тоже исчез: психиатрическая клиника, по причине наркотиков. Вскоре гостей прогнал тюремщик. Витин голос охрип. На лице ощутил улыбку. Впервые за все время тут улыбнулся. Такой радостный, что выпил бы страшный и зеленый суп!

 

14.

Внезапно его освободили взамен депортации. И нет бы вести себя тихо! Путешествуй, читай книги, знакомься с хорошими людьми. В жизни много интересных дел. А он – дурак. Я читаю – шелест страниц. Он снова попал в магазин и догадался, что сейчас поймают. Кассирше позвонили. Она осмотрела его товар и спросила по-английски:

– У тебя только молоко?

Витя согласно кивнул.

Вероятно, звонок о нем. На камеру видели, как снял с полки бутылки? А кража, очевидно, вне наблюдения? Неужели поэтому звонили кассирше? Или паранойя? Витя сказал продавщице, что кое-чего забыл. А потому вернулся в магазин. Разгрузка вне видеокамер. На выходе обыск. Женщина в предпенсионном возрасте, дек, велела больше не появляться. Много, дескать, записей, как он и его товарищи берут алкоголь с полок, а выходят без него. Даже назвала даты краж. Увы, не указывается адрес того магазина. А то бы я, биограф, конечно, выкупил те видеозаписи!

Впрочем, чаще попадаешь при сигнале на воротах. Не доглядел, значит, наклейку. Тогда возврат в магазин и разгрузка. Оставляешь куртку, будто змея шкуру, на полке и выходишь мимо суетливых сыщиков. Если же у кассы не развернуться, по причине очереди, то – на выход. Там сбежишь, когда двери откроются. Кто-либо выйдет – откроются.

Я, корректор, читаю дальше. Утром незваные гости: три полицейских с овчаркой. Среди них женщина – свободно говорила по-русски. Опять все перевернули в комнате вверх дном. Вещи бросали на пол из шкафа. Ребята уже временно снимали квартиру и переезжали. Но оттуда вынужденно вернулись. О чем, впрочем, в печатной повести.

– Что случилось? Вы скажите, чего ищете? Я, может, сам отдам.

– Зачем вы в Швейцарии? – Вопрос адресован Чифиру. Обычно все вопросы ему. Самый ведь взрослый.

– Мы уже довольно объяснили миграционной службе.

– Вранье. На самом деле, вы крадете по странам. И не только вы. Таких много. Из-за вас кто-то будет с настоящей проблемой, а не враньем. И о нем подумают: еще один преступник и лжец. Были уже его земляки. Вы – часть криминального миграционного конвейера. Мне стыдно за вас. Вы позорите нашу родину.

И эти слова при том, что одета в швейцарскую полицейскую форму! Она что-то еще говорила, но Витя забыл и не записал. На этот раз полиция обнаружила ключи от машины. На улице нажали кнопку открытия дверей. Раздался звук – вот и машина. Кое-как обыскали багажник. Противозаконное не нашли. Урок на будущее: впредь не оставлять машину возле жилья. А также – срочно снять квартиру.

Далее не повезло Чифиру. На родине, дома, прислали письмо, чтобы явился в полицию. Ведь возбуждено уголовное дело за нанесение тяжких телесных повреждений сожительнице. Перелом, говорят, шеи. И это было давно. И вдруг всплыло. Прежняя жена Чифира тоже ходила в милицию и писала жалобы. Нечего, дескать, воспитательную руку прикладывать. «Вначале разведись, а потом сажай», – сказали в полиции. Теперь иначе. Травма не у жены. Он решил, что вернется на родину добровольно.

– Сдамся. Получу мало. Сам сдался. Ну дадут... Ну-у-у-у... Год поселка дадут.

– Ты хорошо подумал? А если не год? А вдруг не поселок?

Ответ Чифира я, читатель, не пересказываю. Ограничен ведь границей книги. Он уехал на вечернем поезде в Гродно. Как выяснится, получит год общего режима.

Следом истекло время документов у Малой. Письмо об отказе убежища. Ясно, что скоро арест и депортация. Куда теперь? Она тыкала пальцем по карте Европы, будто пианистка, клавиши:

– Сюда!

– На восток нельзя.

– Давай в Вену.

– У них за один краденый парфюм дадут пару месяцев.

– Лихтенштейн? Здесь рядом.

– Это всего лишь городок, а не страна. Через неделю узнают и запомнят.

Они ехали в лес, чтобы откопать её документы. И вот полиция на дороге. Вероятно, иностранный номер привлек внимание. Велено остановиться: махнули рукой. Проверка багажника. Но тот последнее время не открывался. Поломка замка. Так что постовой открыл пустой багажник изнутри. Затем осмотр документов. Надежда, что все обойдется. Чистое, безоблачное небо. И сухо, и тепло. Не должно ведь что-то стрястись в такую погоду. Но стряслось. Малую арестовали. В печатной повести лишь однажды упоминается её имя.

– В участке все объяснят, – сказали ей.

Казалось, сон. Витя прикусил губу до боли. Убедился, что не спит.

Теперь один. Он собрал её вещи. И не знал, куда передать. На проходной депортационной тюрьмы сообщат, что такой тут нет. Все, как с Бородой. Витя заходил в их комнату. Ключи остались в его кармане. Лучше бы не заходить. Скоро поселят новых иностранцев. А он там вообще ни при чем. В деревню, где его казенное жилье, не ехал. Далеко. Вдобавок, там людно и шумно. Витя ночевал в машине. Днем – общага. На вахте без охраны. Поэтому заходил, чтобы воспользоваться кухней и душем. Ночлег в машине. До захода солнца смотрел фильмы. В печатной версии о том не указывается. Зато в сундуке я, наследник, обнаружил рукопись «Дневникино». Я, детектив, сверил даты. Время ночлега в машине совпадает с просмотром фильма, где был диалог: «Вы находите такой бродячий образ жизни привлекательным? – О да, мэм, нахожу... Видите ли, все, что мне нужно, у меня есть: воздух, чтобы дышать, и папка с листами бумаги. Я люблю просыпаться утром, не зная, что меня ждет. С кем я встречусь. И где я окажусь потом. Еще недавно я ночевал под мостом, а сегодня я здесь плыву на величественном судне и пью шампанское в изысканном обществе. Налейте мне еще. Мне кажется, жизнь – это дар и это надо ценить». Вот какую запись я нашел в «Дневникино».

На том я, пересказчик, завершаю швейцарское путешествие, но рукописи продолжаются. Что случилось с антигероем? Уехал? И куда? И зачем? Неважно. Мой доверитель признался, что ему по душе только процентов десять повести. А также завещал её удаление отовсюду и навсегда. Так, чтобы словно и не было. Уместно вспомнить русскую поговорку, что «duraki uchatsy na svoih oshbkah, umnii na chuzhih». Лучше, дескать, не делать глупостей.

Еще я нашел послесловие к печатной версии. Витя пишет, что швейцарцы – вежливый и скромный народ. Обычно в разговоре принижают заслуги и не выставляют напоказ достижения и богатства. Накануне вечеринки швейцарец повесит объявление с извинением о возможных неудобствах. Дела планирует наперед. Здесь чужда суетливость. Обычно рано встают и созерцают природу с кружкой кофе в руке. На улице не видно мусора, бездомных людей и животных. Обычно в Швейцарии здороваются друг с другом. Даже незнакомцы. Если ступил ногой на дорогу, то машины останавливаются. И неважно, какой цвет светофора. Швейцарцы излюблено собираются, чтобы вкусить вместе горячий и ароматный фондю. Так называется национальное блюдо из сыра и белого вина. По традиции едят из общего котла. Туда окунаются кусочки хлеба на вилках. Мой доверитель оставил мне просьбу. Дескать, однажды попробуй фондю. А то ведь он не успел.

Я, душеприказчик, мог бы, а не хочу более пересказывать ту повесть. Чистовик не получается. Данная идея – не всего-навсего перечисление грехов и пятен, как тут делается. Чистовик – крушение и сгорание сердца! А следом – рождение заново! Вот что такое чистовик! В дневниках моего заказчика подобное имеет место. Но, увы, многократного «увы» – недостаточно. Небо по-прежнему далеко и высоко. Но эта книга продолжается. Попробую дальше.

 

15.

 Я, биограф, листаю дневники по датам. Я открываю очередную повесть. Тоже опубликовано. Журнал с речным заголовком и газета дневного и литературного названия приняли текст «Осколки европейской мечты». В предисловии автор пишет, как в надежде увидеть родственника спрятался в поезде, который ехал по маршруту Брюссель-Лондон. Так, нелегально, прибыл в Англию, где сразу же арестован. Ведь при себе не имел документов. Иначе зачем прятаться нелегально? В британской тюрьме Колнбрук столкнулся с политикой против иностранцев. Он, заключенный, отправил из тюрьмы короткое письмо, прямой репортаж изнутри, в газету российско-советского названия. Опубликовано под заголовком «Вечный капкан». А теперь повесть о том, что случилось в те дни. Его история – скромная история экс-заключенного иностранца. Виновен, что оказался иностранцем. Написано от первого лица. Первоисточник.

Это уже его вторая попытка проникновения на остров. Первую я, биограф, не пересказываю. Некогда ведь. Разве что упомяну: его поймали с фальшивым документом при посадке в поезд. И теперь второй шанс. Конец мая. Через третьи руки вышел на молдаванина, который занимался нелегальной отправкой людей на остров из Бельгии. Витя засыпал вопросами по мобильнику: «Как ехать?.. Откуда?.. Долго?.. Наверняка ли доберусь?».

– Я не могу обо всем по телефону, – сказал он. – Приезжай в Брюссель. И сразу поедешь, куда нужно.

– Какие шансы, что доберусь?

– Девяноста девять процентов. Я же не Господь, чтобы давать сто.

– Сколько стоит?

– Тысяча.

Это за услуги переправщика. Витя обещал, что явится завтра.

– Не бери много вещей, – предупредил тот. – Маленькая сумка. Одежда только темного цвета. Вот и все.

До Брюсселя ехали поездом. При себе лишь рюкзачок, где неотложное: одежда и ноутбук. В печатной версии Витя также утаил, что взял рукописи и творческие надежды. На острове жили товарищи и родственник. Возможно, помогут. Мечты, что найдет работу и семью.

На вокзале Витя спохватился, что на телефоне без денег для звонка. Швейцарская симка. Роуминг. Об опоздании не предупредить. Поэтому купил бельгийскую симку. Теперь дозвонился. Андрей (Андрэ), по его словам, «ждал у входа, где фонтан, у дерева, возле блондинки с зонтиком». Витя добрался на тот вокзал. Обошел пару входов. Фонтанов не нашел. У третьих дверей заметил струю воды из асфальта, будто гейзер. Едва ли назовешь фонтаном. А блондинка – ну это еще с какой стороны посмотреть... Ну да ладно. Витя заметил его особые приметы: зеленая кепка, синие джинсы, серая куртка, татуированные перстни на пальцах правой руки. После рукопожатия Андрей сразу спешил в путь. Скоро стемнеет. Англопоезд, по его сведениям, двигается на стоянку, чтобы ранним утром отправиться в Лондон. Есть секретное место, по дороге туда, где поезд останавливается. Там и нужно проникнуть и спрятаться.

Они ехали на трамвае, вдоль ж/д рельс. Теперь Витя понял, до чего все просто. На стоянку – по рельсам. Адрес в интернете. Запись в печатной версии: «Жаль, что не догадался раньше. Хотя – не жаль. Скупой платит больше».

В трамвае разговорились. Вопросы друг другу: «Как долго заграницей?.. Не хочется ли на родину?.. Нравится ли тут?».

Их остановка напротив магазина.

– Хочешь пива? Дальше не купим, – сказал Андрей.

– Но если мне ехать сегодня... Как там с туалетом?

– Никак.

– Тогда я сегодня без пива.

Из дневника: «Впрочем, лучше не пить еще потому, что нужна внимательность. В какой, дескать, прячешься поезд? Андрей, вероятно, знает. Тем не менее, лучше не пить».

Он купил три банки пива. Немного прошли к мосту. Под ним – дорога, жужжание машин. На нем – рельсы. Подробности, сколько метров туда-сюда, запад или не запад, север или не север – Витя скрывал. «Это вам, читатели, не «Остров сокровищ», – пишет он.

Перед мостом повернули направо. Далее – в город, по асфальту. Здесь... Справа – здание, возле которого кусты. Слева – мост. Впереди – как бы оазис деревьев.

– Пригнись! – скомандовал Андрей.

К «оазису» бежали, пригнувшись. Иначе лишнее внимание к себе. Бег взбодрил и углубил дыхание. Под мостом открылся горизонт ж/д путей. Они спрятались в яме лесного «оазиса». Вокруг деревья и кусты, кроме стороны с видом на рельсы. Увидишь поезд, если выпрямишься во весь рост. Витя мысленно назвал это место «окопом». Тоже нужна осторожность. Нельзя слишком высовываться. А не то обнаружат...

На земле мусор: окурки, бутылки, пакеты. В общем, нормальные следы людей.

– Поезд будет здесь, – торжественно объявил Андрей.

Из печатной версии: «Ну вот и черный вход для тех, кому нельзя официально, через парадные двери поезда».

– А когда будет? Сейчас?

– Возможно. Посмотрим, – он произнёс медленно. Будто сомневался. Какая, впрочем, уверенность? Андрей ведь не ж/д работник.

Витя переоделся в темный спортивный костюм. Обувь, черно-белые кеды, не менял. Андрей сделал замечание:

– Обувь, разуй и спрячь. Лучше черные носки. У тебя такие?

– Да..

– Белый цвет на кедах заметен. Короче, все поймешь по месту.

Они сели на землю. Мусор вокруг – хороший знак. Тут, получается, были другие. Тоже, вероятно, поезд. Витя, ясное дело, надеялся, что Андрей не обманывал. Должно расплатиться. Хотя пока о деньгах не говорили.

Под рельсами было углубление бетонных плит. Похоже на пещеру. Андрей осветил мобильником и присмотрелся:

– Чье-то одеяло. Здесь ночевали.

– Бомжи?

– Если так, то это странное совпадение. Наверное, тоже ожидали поезд.

Они выглянули из «окопа». Горизонт – рельсы. Перед мостом, левее от них – светофор. По словам Андрея, иногда горит красный свет и поезд останавливается. В этот момент нужно проникнуть в тайник между вагонами. Не иначе. На скорости не успеешь.

Первое время поезда проезжали без остановок и у них под носом. Знакомые немецкие и французские поезда. Не то. Или они остановились, но вдалеке, метров сто. И туда, на взгляд Андрея, не стоит бежать, если вдруг остановится английский. Едва ли успеешь. Хуже всего, будешь замечен и пойман. В тюрьму не упекут. Поезд – не чужой дом и не преступление. Но Витя без документов. Вдобавок, привлечешь внимание. Того жди, затем регулярные проверки поездов. Витя догадывался, что на стоянке уже слышали о проникновениях. Если часто ловить за «игрой в прятки», то неудивительно, как введут системные проверки. Из печатной повести: «И тогда авантюристам не последней пробы не увидеть Лондон, как своих затылков».

Андрей открыл банку пива. Текла пена. Взболталась, когда бежали. Он предложил запасную банку гостю. Витя снова отказался.

– Еще неизвестно: уедешь ли сегодня? Бывают задержки в день или два. – После паузы раздумий добавил: – И даже пара недель.

Сказал бы это по телефону до приезда. Витя мог взять больше одежды. Ночью на улице холодно. А ведь конец мая. Швейцарские как бы заработки почти все не сохранил при себе. Куда и зачем отправил? Какие вложения? Я, душеприказчик, знаю, но в подробности не вдаюсь. Некогда ведь. Теперь не хватало денег на неделю в отеле. Если не считать сумму, которую отдаст на черный билет. А еда? Поэтому отель вне планов.

– Будем ждать до победного, – Витя сказал холодно. Притворился, будто не беспокоился. – Важен результат. Кстати, сколько я тебе должен?

– Можешь выслать потом из Англии. Я хорошо знаю человека, от кого ты приехал.

Он доверял. «Потом» нельзя. Не исключено, что в первые минуты на острове окажешься в наручниках полиции. Он ведь без документов. По законам Европы, нелегал – преступник. Его место – тюрьма. Лишь горстка стран еще не огородилась этим ежовым правилом. О туманном Альбионе знал по слухам. Говорят, то да сё. Говорят, не арестуют, если без документов. Подробности не знал.

Витя дал переправщику деньги.

– Доверяешь? – он выглядел удивленным.

– Тут либо так, либо вообще не имею с тобой дел.

Андрей снова дал слово, что посадит в поезд. Витя поверил. А разве есть выбор?

– Но будь готов, что, возможно, придется ждать, – предупредил Андрей.

Стемнело. Похолодало. Свет луны и фонарных столбов, которые вдоль рельс. Андрей осушил пивные запасы и лег на землю. Прилег и Витя. Земля не остыла. Ведь май. Порой в тишину врезался стук от колес поезда. Значит, к ним приближался еще один. Они выглядывали из «окопа». Андрей говорил: «Не тот!». Или: «Немец. Не суетись, русский». Чаще Андрей оставался в лежачем положении. Даже не смотрел очередной поезд. Он говорил:

– Англичанин двигается тихо. Никакой другой не издает подобный звук. Еще услышишь.

Тем не менее Витя смотрел горизонт ж/д. Мимоходные поезда: бельгийские, немецкие. Их знает в глаза.

– Как выглядит наш поезд? – Витя опасался, что пост-пивной и ленивый Андрей не встанет вовремя. Дабы посмотреть.

– Наш «англик» самый красивый.

– Они тут все по-своему красивые.

– Ладно. Запоминай. Наверху будет синяя полоса. Внизу желтая. Середина – белая. Ночью покажется серой. Надпись «Eurostar». Морда тупым углом. Возле дверей лампочки. Таких поездов нет у других стран.

Конечно, самый красивый. Ну хоть весь черный с черными лампочками – все равно, самый-самый... Очень ведь редкий. Попробуй и дождись. Отныне Витя знал особые приметы поезда. Еле сдерживался, чтобы не записать на бумагу. Касался ручки в кармане. Жалел, что раньше не посмотрел в интернете этот поезд. Серьезное дело. Не хватало только приехать по ошибке в Германию.

– Когда спрячешься в поезде, то сотри мой номер, – напутствовал Андрей.

– Думаешь, меня поймают?

– Рано или поздно всех нелегалов ловят.

– Ты уже был в Англии?

И тут он оголил часть своей биографии. Оказывается, пробрался на остров этой же дорогой. Там два года жил нелегально. Затем арест при случайной проверке документов на улице. Впрочем, какой там случайно! Полисмены услышали разговор по телефону. Любая не западноевропейская речь – это причина досмотра. Андрей попал в депортационную тюрьму Колнбрук, под Лондоном. Оттуда через несколько месяцев его выслали на родину. Раньше Витя слышал об Англии другие, что ли, фантастические истории. Свободный, дескать, остров. Неужели обман?

Андрей провел инструктаж, как вести себя в поезде. Что, разумеется, не мешало сделать сразу. Ну да ладно. Прячешься меж вагонами. Времени на всё про всё пара минут. Столько ехать до гаража, где свет и люди. Быстро оботрешь одежду о грязные стены вагона.

– Зачем? – Витя недоумевал.

– Маскировка. Не спорь. Не забудь испачкать куртку.

– Она черная.

– Там другая грязь или ржавчина, или... Точно не понять. Я уже не помню тот цвет.

– А тайник между вагонами... Там нужно что-то открывать?

– Нет. Все проще. Между вагонами прижмись к одному из них вплотную. Первое время покажется, что все тебя видят. Но привыкнешь. Главное – не шевелись. Люди в гараже должны думать, что ты тряпка. И чем грязнее, тем лучше. Грязное не захочется трогать и проверять.

Только теперь Витя понял тяжесть затеи. Оказывается, будет на виду, как в аквариуме. Случайный внимательный взгляд – и все пропало.

– Голову накроешь капюшоном. И сиди так. – Андрей показал позу: ноги к груди и голове, будто замерзаешь.

И так до утра. Работники гаража, по словам Андрея, пройдут мимо. Осмотр колес поезда. В шесть утра – отбытие на брюссельский вокзал Midi. Там еще два часа в роли тряпки. Далее, наконец-то, другое испытание. Прыжок из поезда на скорости! Ведь вокзал в Лондоне заполнен полицией.

Только бы дождаться поезд. Главное – терпение.

Андрей говорил о себе. В Брюсселе помогал с тайной пересылкой на остров друзей. Деньги не брал. Затем познакомился с китайцами. Щедрая оплата. Ночью, бывало, оптовая группа переселенцев. Так, разумеется, опаснее. Чихнет один – проверят, словят всех. В «пещере», под рельсами, они грелись зимой у костра. Еще Андрей отправлял африканцев. Из его наблюдений: черные жгли больше костров, чем желтые.

Последнее время дефицит клиентов и авантюризма. Не все звонят с острова при хороших новостях. Черный пиар. Андрей не скрывал, что нелегальные переселенцы часто арестованы на вокзале в Лондоне. Плохо, если не выпрыгнешь до столицы. Теперь Витя знал на что шел. И уже не откажешься. Слишком поздно.

Светлело утро. Холодало. Под черные спортивные штаны Витя одел джинсы. Ясно, что поезд не прибудет. До следующей, значит, ночи. Они договаривались о встрече на вокзале Midi в девять вечера. Очередной шанс. Будет ли успех?

– Давай расходиться по одному, – предложил Андрей. – Двоих полиция заметит. Подозрительно. А я без документов.

Он пригнулся и побежал вниз, под мост. Витя один. Идти некуда. Поспать бы. В «пещере» лег на плиту, на которой сухие листья. Накрылся рваным пледом. Сразу уснул. Иногда пробуждался от укусов каких-то насекомых. Чувство, будто по нему ползают. Но букашек не разглядел.

Еле-еле отдохнул до полудня. Отряхнулся. Сменил одежду на дневную и серую. Теперь и не подумаешь, что втихаря навострил лыжи на остров. Витя предвидел, что это не последняя ночь на улице. Да, прохладно. Да, антисанитария. Да, не высыпался. И пусть. Случалось, и хуже.

Из «окопа» вышел обычным шагом. Днем спешка незачем.

В интернет-кафе, наконец-то, увидел на экране компьютера англопоезд. Андрей прав: бело-сине-желтый, лампочка возле дверей, надпись «Eurostar». Вечером, более того, увидел его не экранный, а на вокзале. Проблема: поезд закрыт железным ограждением до потолка. Без билета не пройти. Ну и ладно. Он видел транспорт. Отныне лишь глубже убедился, что проникнет в него. Важно увидеть цель. Аппетит чувствительней, если еда не за горами.

В девять вечера увиделся с Андреем. Окончательно понял: не обманет. Иначе бы скрылся. Он приехал на белом фургоне. За рулем молдаванин по имени Василий. Молодой, со шрамом на щеке. Словно рассечение. Вероятно, удар тупым предметом.

К мосту доехали на машине. Парковка на обочине. Втроем, согласно технике безопасности, пригнулись и бежали в «окоп». Впереди ожидание. Вася выглядел недовольным и разговаривал с Андреем на молдавском вспыльчиво и высоким тоном. Затем спрашивал:

– А ты, Виктор, случайно не сидел?.. А не воруешь?.. А не боишься, что кинем?.. Ты деньги, знаю, отдал.

– Если бы он, – Витя кивнул в сторону Андрея, – хотел кинуть, то уже мог так сделать. Под кидос каждый может попасть. Это не сложно.

– Десять раз уже мог кинуть, – сказал Андрей и посмотрел на земляка. – Я тебе сказал: оставь свою спешку и говори на русском. Не то выглядит... Сам понимаешь, как выглядит... Очень спешишь? Тогда сваливай. Я утром приеду домой на трамвае. Какие проблемы?

Вася не спорил – остыл и молчал. Очевидно, подговаривал Андрея, что не стоит с прибывшим нянчиться, как с маленьким. В поезд, получается, за ручку, заботливо сажать необязательно. Сам, дескать, справится. Витя уже знал место посадки. Они могли его оставить на произвол судьбы. А Витя, конечно, мог пустить слезы: «Ой, братан, мы так не договаривались!». Но слова в таких случаях бесполезны. Они, вдобавок, могли не отвечать на его «але-але». Ну или короткий ответ: «Ваше бабло вне доступа. Хе-хе. И без комментариев тебе, то ли Ваня, то ли Витя. Пи-пи-пи...». Но с ним так не поступят. И спасибо за то.

География их разговоров шла от побережья Колымы до пристани Сан-Тропе. Между тем стучали колеса «ненужных» поездов, на которые не смотрели. Громкий однотонный стук: «Бух-бух-бух». Но... однажды послышался новый звук – гудение.

– Он!!! – Андрей резко вскочил с земли, будто под ним змея.

Они, трое, выглянули из «окопа». Да, англичанин. Его видел на экране и вокзале. Но что с того, если поезд ехал вдалеке? Метров, наверное, сто. И вот остановился перед светофором, возле моста. Витя схватил рюкзачок и дернулся, чтобы бежать.

– Стой! – Андрей схватил его за руку. – Не успеешь.

– Потом из-за тебя другие не уедут, – сказал Вася. – Проверки начнутся.

Витя согласился и отступил. Запись в печати: «В сердце затекло огорчение. Судьба дразнила. Словно аппетитный кусок перед собакой. А нельзя, говорят, нельзя». Но было успокоение. Поезд проехал здесь. Без сомнений, явится снова. Главное – терпение.

Вася ушел на стоянку. Если поезд около гаража, то проникнешь. Он вернулся через час. Грустная новость: транспорта не видно. Значит, в гараже. Вите не сиделось на месте:

– А если пробраться внутрь?

– Исключено. Там люди и свет.

Посадка откладывалась до очередной ночи. Они ушли. Витя, один, кое-как поспал в «пещере». Пробуждение от укусов насекомых и шума колес наверху.

   

16.

В полдень ушел в город. Тело одеревенело. Мечты о мягкой кровати. На краю сна. Все вокруг слышал и видел, будто вдалеке. Неудивительно, что двое полицейских спросили паспорт.

– Иду просить убежище. Документов нет. – Для убедительности Витя лазил по карманам. – Да. Так и есть. Нет документов. Как жаль, как жаль.

– Иди. Иди.

Убежище не просил. Еще только не хватало Бельгией залатать дыры неудач в биографии.

В третью ночь Андрей пришел один. Опять трамвай и перебежка от моста до «окопа». Он по-прежнему сидел на земле при шуме колес мимолетных поездов. Без реакции. Ясно, что не то.

Ожидание. Ожидание. Ожидание. И вдруг донеслось знакомое гудение, но громче, нежели прежде.

– Здесь! Подъем! – Андрей выглянул из «окопа». – Теперь не уйдет.

Так и есть. Англопоезд проезжал в паре метров от них, под носом. Ближайшие рельсы. Велосипедная скорость. Проезж-ж-жал. И удалился без остановок. Красный цвет светофора почему-то не загорелся. Витя поздно спохватился о прыжке на ходу.

– Ничего страшного. Пойдем на стоянку. Есть шанс, что его там не загонят в гараж. – Андрей открыл банку пива.

Они пошли по рельсам, следом за поездом. Дощечка – раз. Дощечка – два. Меж ними – щебень. Впереди, где-то там, стоянка.

– И что тебе, русский, в России не сиделось? Чем там занимался? Работал? Учился?

– И учился тоже, – обычно Витя неохотно рассказывал о себе. Особенно, касательно дневников. – В двух институтах. Пробовал стать публицистом.

– Публиз... – Андрей пытался повторить и не смог. – Это еще кто?

– Пишущий человек. Темы у него аналитические, впечатлительные. Как сказал Джордж Оруэлл: «Из публицистики надо сделать искусство». И он прав. Жизнь богата сюжетами и героями. Зачем выдумывать?

– А что такое искусство?

– То, что бессмертно.

– Ну а что было потом? Доучился?

– Нет.

– Только мое имя не упоминай. Ну или измени. Мало ли что...

– Да, понимаю.

Андрей, кажется, устал. Не до болтовни. Жаль. Витю вдруг потянуло на разговор. Мысленно задавался вопросом о том, сколько еще будет нелегальных переселенцев? Запись в печати: «Знаем писк моды на трафик из Москвы в Петушки. Не исключено, что и после огласки этой истории найдутся новые каскадеры с блокнотиками в поиске как бы скорее на досуге свернуть шею по маршруту Брюссель-Лондон-рай... Транспортная лихорадка». «Моscou-Petushki» – это дорожно-алкогольная русская книга писателя, которого уместно сравнить с западными Джеком Керуаком и Чарльзом Буковски. Крепко пьешь, значит, в дороге...

Вдалеке – электрический свет. Это прожектор. Андрей сказал, что его установили недавно.

– А видеокамеры есть? – спросил Витя. Хотя ему все равно: камеры, не камеры, поймают, не поймают. Тянуло в сон.

Они шли сквозь освещение прожектора.

– Забыл тебе сказать, – Андрей, впереди, говорил без оглядки. – Попадешь внутрь, не прикасайся к проводам наверху. Мой друг там обгорел.

– Умер?

– Живой, но обгоревший... А еще есть места, куда лучше не совать руки и ноги. Поезд сжимается и разжимается, как гармошка.

Вите стало неважно: ток, не ток, раздавит, не раздавит. Уснуть бы.

Их остановка у заброшенного вагона. Светло-зеленый, ржавый, окрашен баллончиком краски. Витя жалел, что не сфотографировал. Андрею, вероятно, не понравятся папарацци. Еще решит, что, как говорят русские, «zaslaniy kazachok». То есть шпион. А ведь это место – привал множества транспортных охотников и авантюр. Бетонная стена и травянистая горка – между ними вагон. Андрей поднялся ко входу на лестнице. Изнутри вынес кеды и переобулся.

– Давай наверх! – Он устремился в горку.

Витя цеплялся за лопухи, следом за ним. Стебелек раз. Стебелек два. Иногда под руку попадались колючки. Легкая боль. В ботанике Витя не силен. Поэтому его агрокультурный дневник не содержит название тех колючек.

Наверху горы высунули головы. Нельзя во весь рост. Осторожность. Внизу, под ними – гараж за сетчатым забором без (!) колючей проволоки.

– Вот он! Не уйдет, – Андрей произнес торжественно, словно поезд уже в кармане.

Витя вспомнил, что «не уйдет» уже слышал не впервые.

– Видишь его?

– Да.

«Англик» был среди двух серых, то ли бельгийских, то ли немецких поездов.

– Сегодня уедешь! Но обожди пару часов. Люди! – Возле транспорта, действительно, рабочие. – А видишь окно на втором этаже?

Витя присмотрелся. За окном, правда, темный силуэт при слабом, будто лампа, освещение.

– Он там всегда, – Андрей кашлял. Не простудился ли? Третью ночь подряд сидели и лежали на прохладной земле. – Может быть, манекен. Он всегда там.

Часик-другой решил обождать. Пусть рабочие уйдут. Затем нужно перелезть ограду, чтобы оказаться на стоянке и спрятаться в поезде. Собак не видно и не слышно.

Витя осветил мобильником вагон изнутри. Сухие лопухи в углу. Их накануне принес Андрей. Взамен матраса. Они смели ногами мусор (обертка шоколада, чипсов и пустые бутылки) в сторону. Легли на лопухи. Ну вот и тихий час. Лишь стук от колес вдалеке нарушал отдых. Еще, значит, поезд заезжал на стоянку. Витя включил будильник на телефоне. Страховка. Боялся проспать.

– Сейчас буду храпеть. Заранее извиняюсь, – объявил Андрей.

Через минуту вагон заполнял его «ххх-р». О, этот душещипательный храп! Заслушаешься. Ведь скоро остров. Скоро победа. Витя не уснул. Волнение крепко обняло сердце. Какой там спать!

Вскоре снова спешно поднялись на горку. Между серыми поездами – пустое место. Проспали! Опоздали!

– В гараже! – сказал Андрей. – И даже не думай туда лезть!

Так потерпела крушение очередная надежда. Теперь до следующей ночи. Андрей ушел домой. Витя уснул внутри вагона. Здесь не просыпался от холодного ветра. Стены. И без грохота поездов над головой, как в «пещере». Зато беспокоила чесотка.

Проснулся в полдень. Осмотр одежды. Не вши ли? Нет. Одежда без насекомых.

Остаток дня Витя делал марш-бросок по городу. Ведь выспался. Полон сил и надежд.

В девять вечера встретился с Андреем. Опять легко разговорился, будто давно знакомы. Витя не показывал огорчение. Андрей сделал все, что мог. Ясно: поезд будет! Он заранее предупредил об ожидание. Значит, порядок.

– С тобой легко, – говорил переправщик. – Иногда попадаются недовольные клиенты. Рожа кирпичом. Ворчит.

Еще Андрей извинился, что не пригласил в свой дом, где много жильцов. Хотя Витя и не напрашивался в гости.

На этот раз ожидание затянулось до четырех утра. Поезд не видели. Вероятно, заехал в гараж накануне их наблюдения и темноты.

Вася забрал их на фургоне. Утреннее небо голубело и розовело. Парковка на вокзале Nord. Ребята ушли домой. А Витя уснул в машине, где матрас. В печатной ошибочно упомянул, будто на заднем сиденье. О чем оставил поправку. Для меня, биографа, получается, уточнил. Из дневников сновидений я тоже знаю, что очутился в Лондоне... Много думал о городе последнее время. Неудивительно, что даже снился.

Ребята вернулись в полдень. Витя проснулся. Нужно разойтись до вечера. Теперь сидел в интернет-кафе: фильм за фильмом. Отчего усталые глаза. Пытался, начинал, включал комедии. Но в сердце не осталось места для ярких, жизнеутверждающих красок. Зато, если верить рукописи «Дневникино», смотрел фильмы, где одинокие герои, в конце концов, погибали.

Встретился с Андреем в половине десятого. Раньше, чем обычно. Ведь вчера, очевидно, опоздали.

Ожидание в «окопе». Поезда не было час. Темнело. Поезд не видели пять часов. Холодно. Витя опять жалел, что не запасся теплой одеждой. Мог ведь взять. Знал бы!.. Надежда таяла подобно этой ночи.

– Странно, – Андрей удивлен. – Мне сказали, что сегодня поезд будет. Есть люди. Они знают точно.

– Значит, сегодня они ошиблись. Даже компьютеры ошибаются, – Витя его успокаивал. Должно бы наоборот. Ну да ладно.

Витя не понял про «знают точно» и «есть люди». Андрей, казалось, знаком лишь с местом посадки. Однако, через час выяснилось, что и он, и те люди правы. «Англик» ехал, но вдалеке и без остановок. Зеленый светофор. Витя ругался вслух. Я, корректор, подобное, конечно, вырезаю. Нет смысла ждать еще. Второй поезд не предусмотрен. В гараже ночует один.

Они прошли до стоянки. С высоты горки «англик» не видно. Значит, в гараже. Еще ночь потеряна.

Внезапно Андрей пригласил на ночлег в квартире. Правда, у друзей.

– Только не говори, что собрался в Англию.

Андрей позвонил Васе. Тот вскоре забрал их на фургоне. Поездка по ночному городу. Ему бы гнать! Витя тоже так любил. Они останавливались возле круглосуточного магазина. Андрей купил пиво на всех. Витя протянул деньги. Тот не взял:

– Угощаю.

– А почему ты не разменял евро на фунты? – Вася заметил купюры.

– Забыл, – ответил Витя. И правда, забыл.

– Тебя на острове ждут?

– Родственник и знакомые.

– Деньги обменяй. Дай Бог, прыгнешь с поезда. А обменника поблизости может не быть. А придется покупать билет или симку, чтобы звонить.

Их конечная остановка на пустыре, около жилых домов. Тут несколько машин с яркими фарами и румынской музыкой.

Я, читатель печатной версии, не рассказываю, о чем говорили меж собой ребята. И не описываю его ночлег. Ограничен размером книги. То и дело вырезаю записи моего доверителя. Утром его разбудили добрые молдаване:

– Русский, вставай! Нам пора на работу!

Витя ощутил, будто спал месяцы напролет, по-медвежьи. Было девять утра. Спешно умылся. Ребята пригласили к столу на завтрак.

Днем слонялся по городу и сидел в интернет-кафе. Время пропиталось однообразием, как часовой механизм.

С Андреем встретился не у вокзала, как обычно, а в «окопе». Переправщик уверен: поезд будет. Ясное дело, будет. Почти каждую ночь – или вдалеке, или без остановок. Витя беспокоился. Но делал вид, что все хорошо.

– В поезде не шуми и не шевелись. Притворись тряпкой, – напутствовал Андрей.

– А много таких «тряпок» находили в поезде? Какие мои шансы?

Витя сразу пожалел, что спросил. Незачем смотреть вниз, когда покоряешь вершину. В пропасть всегда успеешь.

– Один молдаванин высунул голову на вокзале. Ему стало интересно... И не забудь удалить мой номер, когда будешь в поезде.

Ожидание: час, два, три, четыре. Андрею позвонили на мобильник. После разговора он выглядел озадаченным и грустным.

– У моего знакомого проблемы! – сказал он. – Надо отъехать. Сегодня жди без меня. Если не проберешься в поезд, то созвонимся завтра.

Его помощь не слишком нужна. Витя уже видел цель и знал, что делать.

Андрей пригнулся и убежал. Рассеянный Витя вынул наушники из кармана, чтобы слушать музыку. Но опомнился: поезд! Настолько привычное ожидание, что забыл, какими тут судьбами. Трава липла к его черному костюму. Отряхнулся. Из печатной версии: «Черный не испачкаешь». И вдруг услышал поезд. Знакомый звук! Английский звук! Минута – и желанный поезд остановился около него. Красный светофор. Наконец-то. Похоже на сон. Не хватало лишь ущипнуть себя и проснуться. А некогда. Без сомнений – тот самый поезд. Надпись «Eurostar», бело-сине-желтый цвет. Лампочки возле дверей. Значит, вперед! Витя схватил рюкзак и спешно, как в атаку, выбежал из «окопа». Секунды – и он меж вагонами. С трех сторон – стены. Проник слева. Внутри теснее, чем ожидал. И тут опомнился, что не «отлил» напоследок. Теперь негде и некогда. Вот-вот стоянка.

Поезд тронулся. Значит, еще минута, ну, две, чтобы укрыться. Это знал с учетом того, сколько времени идти до стоянки пешком. Витя осмотрелся.

Сверху, между вагонами, висел черный шланг. А над ним – провода. Вспомнилась история обгоревшего человека... Электричества не коснешься, если не карабкаться на крышу. Неужели тот парень скрывался там? Витя не рисковал с крышей. Запись в дневнике: «Иначе бы остались от путешественника только уши, а прах – в совок». Витя снял куртку. По совету Андрея, вытер об стену. В темноте не видно: грязная ли? Теперь как бы не выпасть наружу. Там, за «бортом», конечно, не открытый космос. Зато немудрено угодить под колеса. Дверей нет. Укрытие меж вагонами, от которого всего-навсего отступ железа ничтожной длины. Волшебная палочка даже длиннее. И такая палочка, ой, как пригодилась бы в ту ночь. Короткий отступ – разве спрячешься? Но вспомнил совет: будь тряпкой. Согнулся, будто зародыш. Голову накрыл капюшоном. Иглы сомнений в успехе кололи сердце.

Поезд прибыл в полный электрическим светом гараж. И это не стоянка под звездным, как надеялся, небом. Там проще скрыться. Сквозь тонкий черный капюшон видел людей.

И сразу неудача. Место, где прятался, оказалось напротив коридора. Беспокойно: движение людей. Из печатной повести: «Любой последний лоботряс мог неожиданно вывернуть из-за угла и обнаружить меня. Со скрытым лицом, под капюшоном, не просто заметить человека сразу. Поэтому нельзя шевелится. Тряпки, наверное, сами по себе не шевелятся». Роль тряпки. От бездвижного сидения онемели ноги. И так предстояло до рассвета. Казалось, что вот-вот заметят и схватят. И еще беспокойство, будто в гараже носатая собака.

Работники ходили мимо, ходили, ходили... Зря волновался. Незамечен. Ура! Промежутки под ногами, будто дуршлаг. Поезд над ремонтной ямой. Внизу – тоже люди. Взгляд наверх – и гость обнаружен. Промежутки величиной как ладонь. Опасно двигаться – заметят.

Вспомнил, что не отключен мобильник. А если позвонят? И как теперь отключить? Движение – риск.

Время не шло, а ползло. Ноги онемели. Засиделся. Больно. Только и думал, как сменить позу. Людей стало меньше, и когда никого не стало видно, Витя выпрямился во весь рост (метр семьдесят, согласно медсправкам из сундука) и спустился до пояса под вагон. Теперь менее заметен снаружи. Зато более тесно. Наконец-то, увидел, какая кругом грязь: серая, зеленая, больше желтая. Эти цвета остались на его одежде. Черный, оказывается, тоже пачкается. Тут нужна осторожность. Если поезд тронется, то вагон, очевидно, его зажмет. Возможно, смертельный исход. Дневник: «И Биг-Бен из-за того не остановится. А воронежские газеты не помянут слезоточивым некрологом. Тогда как хотел сверить свои часы с Биг-Беном. Авось совпадет».

Я, летописец, пропускаю страницы (пусть и далее пылятся в печатной версии) ожидания в тайнике. И о чем рассуждал и надеялся – тоже не пересказываю. Ограничен размером книги. Зато добавлю мои записи о том, куда держал путь. Великобритания... В восемнадцатом веке её империя занимала пятую часть мира. Население составляло четверть планеты. Лондон, пишут, основан римлянами после вторжения в сорок третьем году. Поначалу назывался Лондиниум. Королева Англии – единственный британский гражданин, кто путешествует без паспорта. Ирландцы, шотландцы, валийцы горды своим происхождением. И не рады, когда их окликают британцами. И уж, тем более, англичане. Робин Гуд – это собирательный образ. Основан на реальных историях о средневековых преступниках. Биг-Бен – название колокола, а не часов. И так далее. Я, биограф, не рассказываю все об этой стране. Ведь некогда.

Продолжим там, где поезд, наконец-то, загудел. Значит, около шести утра. Витя сразу взбодрился. Еще как взбодрился! «Будто, – пишет, – глотнул сверхсуперкофе, этакие чудесные и мутированные зерна». Еще бы не взбодриться! Он ведь наполовину оставался под вагоном. Медленно, без паники, выкарабкался оттуда.

Поезд выехал наружу. Гараж – позади. Скоро вокзал. Солнечный свет наполнял сердце. Прохладный ветер дул в лицо. Ветер, будто говорил: «Молодец, Виктор, молодец! Диверсант, Виктор, диверсант».

На вокзале Midi опять притворился тряпкой. Поначалу безлюдно. Затем вдруг хлынул поток людей. Кому взбредет в голову смотреть между вагонами? Витя, например, не помнил, чтобы раньше глазел в подобные места. Далее поезд разогнался не на шутку. Выпадешь – костей не соберешь. Запись в дневниках: «И даже не вспомнят и не всплакнут потом на вечерах литературных, где бокалы вина и креветки». Витя, каскадер, держался двумя руками, мертвой хваткой, за шланг. Ветер трепал волосы – еще не точно сказать. Встречный ветер, казалось, оторвет с корнями и украдет волосяной покров. Слева от него – леса, поля, дома, леса... И его опасение, что ошибся вагончиком и прямо по курсу Германия или Нидерланды. Но вот на крыше дома заметил французский флаг – и вздохнул с облегчением. Все шло по плану. Ожидался теплый, счастливый день.

Следующая остановка в городе Lille. Витя по-прежнему не двигался, как статуя. Затем еще одна остановка в прибрежном городке Calais. В печатной версии он ошибочно назвал остановку иначе. Дальше – тоннель под проливом. Запахло мокрым песком. Темно-желтая стена. Его радостный крик уносил ветер. Витя летел в невесомости эйфории. Запись в дневнике: «Эйфория – высшее напряжение человеческих сил в жизни и одновременно отстранение от жизни». Прежде имел и другие победы... А так не радовался. Все, возможно, потому, что биография последних лет заполнилась стихийными душевными бедствиями. Я, биограф, все не пересказываю. Тут ведь замысел-чистовик. И вот остров был надеждой в новую жизнь.

Витя бросил на ветер швейцарский, просроченный документ. Старое – вон. Когда выехали, точнее, чуть ли не вылетели из тоннеля на бешеной скорости, то в лицо посыпался дождь. Темно-серая, без просвета высь не напоминала о гостеприимстве. Сомнений не осталось: остров! Туманный, известно, дождливый. Витя удивился. Минуты назад – солнечно. А тут, оказывается, другая погода. Вода оставалась черными точками на его серо-желтой, грязной одежде.

Из дневника, где буквы расплываются, будто дождь и намокли: «И это еще не хэппи энд. Впереди новый каскадерский трюк – прыжок на скорости. Я сомневался. Воображение – как это? Либо головой в столб, либо под колеса. Иначе не представлялось». Витя решил: прыжок невозможен. А ведь еще на днях смотрел свой черный костюм и сравнивал себя и супергероев! Хотя однажды подвернулся шанс более-менее безопасного прыжка. Поезд остановился в деревне, название которой не записал. Я, биограф, следовательно, тоже не знаю, а справки не наводил. И Витя спрыгнул бы. Но заметил вокзальных работников. Еще бы не заметить: ярко-желтые куртки. Не исключено, что даже полиция.

Вагон тронулся: быстрее, быстрее... Витя высунулся из тайника наружу. Вот-вот прыжок. «Куртки» заметили безбилетника. Один показывал рукой в его сторону. Хотя и без них вряд ли прыгнул бы. Опасно: и столбы, и колеса. Еще надежда, что убежит на следующей остановке.

 

17.

И теперь Лондон. На вокзальной платформе каша людей. Витя выбрался из тайника. Шел-хромал. Ноги онемели. Засиделся. Грязная одежда, ой, как грязная! Лицо, догадывался, тоже не лучше. Ведь нос то и дело чесался. Витя снял куртку. Вывернул наизнанку. Чистой стороной (если сравнивать с другой, серой и ржавой) обмотал поясницу. Тем самым взял под прикрытие часть запачканных штанов. Люди его сторонились. Взгляды выражали брезгливость и любопытство. Стоило прорываться обратно, где рельсы. Так бы и сделал. Но вдалеке его увидели вокзальные работники. Впрочем, могло почудиться. Так или иначе – они смотрели и быстро шли к нему. Рельсы позади них. Витя смешался бы с толпой, но люди брезговали, пугались и сторонились грязного пассажира минус второго класса. Вместе с толпой уходил от потенциальных преследователей. Спустился на экскаваторе. Поворот за поворотом. И вот оказался перед очередью людей к пограничникам. Проверка документов. Витя – нелегал. Значит, не уйти. Позади работников – вокзал. Явно преследовали. Западня. Времени в обрез.

Был запасной план. Витя обошел очередь с чемоданами и сумками. Один возмутился парой бранных слов, но разглядел неряшливый вид и замолчал.

– Мне нужно убежище. Piease, – Витя сказал пограничнику.

Вот и весь запасной план. Авось выиграет время и сбежит из беженского лагеря.

Через минуту ожидал в комнате. Дверь загородили собой несколько вокзальных работников. Их щекотливый вопрос:

– Где ты проник в поезд?

– Во Франции, – Витя прятался в тумане конспираций.

– Опять оттуда! Вы уже достали – ехать оттуда! Это опасно! Ты мог погибнуть!

– Пустяки, – сказал Витя. – Не война. Когда он ехал, то я бежал за ним. И не поверите – догнал!

– Ты даже быстрее гепарда.

Они в срочном порядке советовали возврат на родину и открытие английской визы. Запись в печатной версии: «Ага. Держите карман шире. Фигушки отсюда выкурите подобру-поздорову». Они слишком для его уха быстро общались меж собой. Витя не все понимал. Скороговорка. Это же их родной язык.

В комнате раковина и зеркало. Он увидел свое грязное лицо. Руки такие же. Отмылся. Вещи положил в пластиковый мешок. На нем только трусы. Из рюкзака вынул чистую одежду: майка, шорты, шлепанцы. Словно Майами, а не Лондон. Витя брызнул на себя, согласно дневнику, «идеологически правильный парфюм» Дэвид Бэкхэм.

После двух кружек горячего чая Витя воскликнул наигранно и торжественно:

– Спасибо, ребята, за прием! Мне пора! Надо бы идти! Чао!

– Подожди, парень. Не так быстро. Сейчас приедет полиция. Они решат, куда тебе идти.

Запахло тюрьмой. Выход закрыт. Без шансов на побег.

Вначале появились медработники в зеленой униформе. Проверка пульса: прищепка на палец и монитор. Сердце, выяснилось, в норме.

Затем пришла полиция:

– Откуда ты?

И тут Витя имел неосторожность глупо, но в рифму пошутить:

– I am guy from the sky. (Я парень с неба.)

– Go back to your sky. (Вали обратно на свое небо.)

– Ты зря шутишь. Великобритания предусматривает тюремный срок за нелегальное пересечение границы, – сказал другой полисмен.

Теперь ясно, откуда ветер дует. Своевременно прикинулся бедным и несчастным. Глазки в пол. Даже наскоро имитировал горб на спине. Но прогадал. Вакансии бедных и несчастных, объяснили, заняты. Более того, этих неуклюжих уже перебор. «Спасибо» Женевской Конвенции... Еще полиция напомнила, что британцы сюда не приглашали. Витя возражал. Очень даже приглашали. Рекламное объявление по всем западным телеканалам и газетам: «Здесь рассадник демократии и гуманизма. Горячий тур!». А полисмены – что? А вот что: «Ха-ха! Какой наивный мальчик».

Дальше поездка по Лондону в avtozak. Догадывался и слышал из кино, что стекло не пробьешь. За ним, заключенным, следили через видеокамеру.

Свинцовое одеяло туч не предвещало хорошую погоду. И вот остановка перед розовым зданием. Внизу, согласно архитектурному дневнику, покрашено бордовой полосой. Наверху – колючая проволока. Да, тюрьма. Надежда на свободу лопнула. Из печатной версии: «Привезли. Доставили. Загнали. Это у них, кажется, называется «с корабля на бал». Забавно складывалась биография последних дней. Жизнь уличная. Роковой поезд. Тюрьма».

Место называлось Colnbrook. Вспомнилось, что здесь был Андрей.

За Витей пришли два чернокожих тюремщика. В дневниках он уточняет, как евронадзиратели отдают предпочтение либо рубашкам беленьким, либо голубеньким. В российских тюрьмах, пишет, форма цвета хаки. «Там, в натуре, сразу, как на войне», – пишет.

Я, биограф, не вдаюсь в подробности о прибытии. Некогда ведь. Пусть остается в пыльной печати. Как боролся с чесоткой? Какую получил одежду? Почему в камере-одиночке? Обо всем некогда. Продолжаем на месте, где первые дни оставался в камере один. В шкуре Робинзона. Надежды не посещали. В него никто не верил. И он тоже порой не верил в себя. Закроет глаза – одиночество. Будто плывет на льдине в океане. И отколот, и уже не часть большого и целого. Откроет глаза – тесная камера. И не уснешь. И не спрячешься. Проигрыш – уже в который раз. Железная воля и ожидание пиратской удачи – вот и все, что у него осталось.

Вскоре, наконец-то, переселение в жилой корпус. Подобное видел в американских фильмах – три этажа с балконами. Вниз не спрыгнешь. На каждом этаже натянуты железные сетки-рабица. Ему вдруг вспомнилось общежитие Литинститута – защита такая же. Заключенных, разноцветных, видимо-невидимо. Будто далекая солнечная страна, а не тюрьма. Здесь было чем заняться: бильярд, большой телевизор, таксофон. И люди! Наконец-то, люди! Соскучился по ним. Временно простил их коварство, эгоизм, злобу и т.д. Забыл, что сам не лучше.

Тюремный персонал, мужчины и женщины, тоже зачастую темнокожие. Витя словно ошибся островом. К нему подошли двое с экстраординарной, по местной норме, внешностью: белокожие, серые глаза, светлые волосы, такие же, как он.

– Говоришь по-русски? – спросили.

Они разговорились. Оказывается, Томас и Роланд, прибалты, здесь после криминальных тюрем. Обыкновенный случай. По истечению срока за преступление ссылают в депортационную тюрьму. Дальше – высылка. Иностранцу наказание вдвойне. Плюс – заперт возвращения на определенный срок.

Вите поступило предложение:

– Заселись к украинцу.

Роланд и Томас без спроса занесли его вещи в далекую угловую камеру. Там жил украинский Паша. Внешность я, биограф, тоже не описываю. Некогда ведь. Зато вот камера. Простор – хоть в футбол играй. И это на двоих. А высокий потолок располагал к бадминтону. В углу раковина. Туалет – другая, здесь же, комната. Вместо двери – белая клеенчатая штора на липучках. Пол: серый ковер. В конце комнаты (порой у автобиографичного Вити немела рука, чтобы написать слово «камера») телевизор. У окна был стол. Поперек него – кровати. Не то что обычно в тюрьмах: двухъярусные и экономия мест.

Заключенные – преимущественно выходцы из бывших колоний: Индия, Пакистан, Африка. Веселых туристов из Австралии, конечно, нет.

Распорядок напоминал пионерский лагерь. Двери камер закрывались после девяти вечера. Из их корпуса «Bravo» разрешено посещение соседнего «Alfa». Прибалты жили в «Charly». Оттуда можно гостевать в три остальные корпуса: Alfa, Bravo, Delta. Камеры Чарли не закрывались. В Колнбруке есть еще корпуса. Но туда – нельзя.

В «Charly» однако не было прогулочного дворика. Так называемого, «outside». Поэтому прибалты оставались в Браво до ужина. Пять вечера: закрытие дверей на час. Время еды. Прибалты должны вернуться к себе до пяти. «Распорядок дисциплинированного санатория», – пишет Витя.

Прогулочный дворик закрывался на ночь за несколько минут до девяти. И так далее. Мой доверитель вдается в подробности тюрьмы. Я, биограф, много перелистываю. Некогда ведь. Витя мало жаловался. Еды вдоволь. В углу корпуса – раздаточная пищи. Четыре раза на день открывалось её окно. Точнее сказать, поднималось белое жалюзи. Двое заключенных, белые халаты, белые шапочки, выдавали пищу. Меню, согласно кулинарному (даже такой имеется!) дневнику... Утро: молоко, банан, кукурузные хлопья. Овсянки, странное дело, не была. Обед и ужин заказывались с доставкой на «дом». То есть в камеру. Меню состояло из мясных и вегетарианских блюд. Оставалось только поставить галочки – чего изволите, мистер? Меню ежедневно обновлялось. Первое время Витя подчеркивал без раздумий и угрызений письменной руки. Хотя не мешало обратиться к Паше с просьбой о кулинарной консультации. Тюремная еда оказалась острой. Кусочек мяса приравнивался к глотку воды. Здесь ведь скопились южные народы, любители острого. Вне закона, получается, народы. За исключением Восточной Европы. Литовец Томас до погребения в Колнбруке был в кримтюрьме за драку. Обычный случай. Ну, выпил в баре. Ну, не понравилась прическа соседа по столику. Сам, в итоге, получил больше синяков, чем сосед. У того даже прическа не растрепалась. Зато обратился в полицию. Томасу дали срок. После чего – сюда. Оказывается, пожизненный запрет на возвращение. Томас не согласен. Уже год, как суды и апелляции. Семья в Манчестере. Понятно, что не хочется разлуки или переезда. Он взаперти. Надеется. Борется.

Я, биограф, листаю далее. Разные, вижу, судьбы. Вкратце о жизненных попутчиках моего доверителя. Из корпуса Чарли приходил грузин по имени Давид. Представился военным. Летел с пересадкой в Лондоне, где запросил убежища. В паспорте испанская виза. По закону Дублинского соглашения страна Европы, в случае приглашения к себе, ответственна за гостя. Отчего уже полгода ждал депортацию в Испанию. Отличительная черта английской фабрики изгнаний – долгое ожидание взаперти. Витя, конечно, в таком случае потребовал настоящего, без купюр, правозащитника. Выбор ограничен: три конторы. Итого, сменишь лишь дважды. Запись в дневнике: «Мало, если учесть, как адвокат работает в одной упряжке с правительством. У того одна цель – выкинуть за «борт» Европы или хотя бы острова. Значит, адвокаты, в конце концов, безнадежно разведут руками. Лишь изредка с неба упадет комета и на помощь придет вчерашний студент юрфака и панк-рокер. Еще не прокис в ядовитой закваске системы. Попытается освободить. О, да, окажет давление на иммиграционную службу. Дескать, у этого заключенного серьезная болезнь. А тому нужно в беженский лагерь. Но обычно адвокаты остаются хладнокровными к проблемам нелегальных иностранцев. Фанатиков дела едва ли найдешь с двух попыток». Так пишет в дневниках Витя. Вскоре познакомился со своей адвокатшей. Смуглая, черноглазая, явно южных кровей. Выслушала его историю и призналась, что не по силам освободить. Хотя обещала: «Попробую». Беда, что Англия – не первая страна, где наследил отпечатками пальцев. Дублинское соглашение... На волю, как не крути, не выйти. Уже знал разбитые мечты заключенных. Сам виноват. Имел шанс на прыжок из поезда... Но испугался. Тогда, правда, назвал бездействие осторожностью.

На визитной карте он прочитал и записал, как прочитал имя и фамилию «Shery Khan». Я, биограф, владею английским. В интернете нашел несколько адвокатских контор с таким именем. Я туда звонил, чтобы выяснить подробности о моем доверителе. Я представился биографом. Нигде, странное дело, о нем, Victor Gusev, не слышали. Витя вспоминает, что на второй встрече с ней, сквозь дни и ночи, дожди и солнце, поглупел. Не влюбился ли? И кое-что прощал. Даже то, как на его вопросы давала один ответ: «Я не знаю... I don’t know... Я не знаю». Зато щедро улыбалась. Так, что разглядишь сахарные, будто для рекламы, зубы. «Не курит», – думал он. У него таких зубов, согласно дневнику здоровья, раздел стоматологический, не было. Поэтому улыбался глазами.

Я, биограф, зеваю от скуки и листаю страницы тюремных будней. Хотя больше выглядит санаторием. В повести жалуется, будто не получал медикаменты от СПИДа. Но из дневников, вне печатной версии, признается, что сам, дурак, виноват в потере лекарств. Я в подробности не вдаюсь.

Его сокамерник смотрел телевизор в кровати. Витя сидел на полу, возле экрана. Плохое зрение. Фильмы стали понятнее, когда Паша включил на экране субтитры. С тех пор Витя записывал неизвестные слова в блокнот, чтобы потом открыть словарь. Еще был российский телеканал. «Дневникино» подтверждает, как смотрел там актеров:

«– Мы новое домоуправление нашего дома. Я – Швондер, она – Вяземская. Товарищ Пеструхин и товарищ Жаровкин.

– Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?

– Нас.

– Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением?».

Каждый день сосед наблюдал, как Витя пишет на листах, обратных сторонах приговоров. Сядет на койку. Подожмет колени. Положит на них стопку обвинений и замечаний критических: пересечение границы, отсутствие документов и т.д. На обратной, чистой стороне записывал о наболевшем. За стол не садился. Не по себе, если кто-либо за спиной.

– А что ты пишешь?

– Стихи.

– Зря, – он сказал после паузы. Наверное, думал. – Сделай статейку, как в Европе разгорается нацизм. Сможешь?

«Soft terror», – подумал Витя и записал, и ввел данный термин в повесть «Осколки европейской мечты». Дисциплинированный санаторий. Пока что санаторий... Из печатной версии: «Когда у тебя меню, как в ресторане, то разве можно говорить о нацизме? Говорят, мы сами виноваты. Сюда, как чернокожих, насильно не везли. На плантациях тоже не принуждают гнуть спину. Инозаключенные виноваты лишь в том, что мечтают о новой жизни. И это стало преступлением».

Ночью камеру освещал прожектор со двора. Паша закрыл окно толстой синей шторой. Темно. До туалета пройдешь медленно, на ощупь. А утром – интернет. И это повод, чтобы рано проснуться. Вечером на втором этаже открывались комнаты с компьютерами. Туда по записи. Всем не хватит. Нужно спешить. Открытие камер – восемь утра. Надо сразу торопиться в комнату, где тюремщики и запись на вечерний интернет. Паша заранее ставил будильник, чтобы не проспать. Он покидал кровать раньше, чем Витя. В первую очередь открывал шторы. И вот дневной, поначалу ослепительный свет. Ведь солнце всходило со стороны их камеры. Хотя часто скрывалось за тучами. Утром Паша делал зарядку и боксировал с тенью. Неужели думал, что даст прикурить депорт-агентам? Вите их тоже не избежать. Запись в дневнике: «Черный день изгнания приближался». Глупая запись. Его ведь освободят, но в Париже. И о том знал.

Поутру лязгнул ключ в замке. Открытая дверь. Паша сразу стартовал спортивным шагом: топ, топ, топ! Витя всегда позади него. Все потому, что не оставлял, как он, кровать раньше, а лишь сразу после открытия двери. Паше интернет нужнее: бесплатный разговор, где, вдобавок, собеседники видят друг друга. Его супруга на свободе. Паша считал, что Вите без семьи проще. Мой доверитель иногда с ним соглашался. А порой тонул в одиночестве и завидовал птицам, у которых гнезда.

Витя поутру спешил из кровати. Только бы не дрыхнуть до обеда. Иначе потом бессонница. Запись в черновике: «Ночью – это не днем. В темноте голова наполнена тяжелыми думами. От них не спрячешься. И не пожалуешься. В тюрьмах не рекомендуется заводить друзей. Неизвестно, чем все обернется завтра. А вам не разойтись по домам... И все-таки доверять людям хочется. Иначе незачем жить». Два последних предложения Витя зачеркнул. Потому не вошли в печатную версию. А я рассказываю целиком. Это ведь чистовик.

Вечером у двери закрытой комнаты, где интернет, люди. Даже те, кто проспал запись. Надеялись, что кто-нибудь из списка пунктуальных вдруг не явиться. «Причин хоть отбавляй: болезнь, прогул, а то и, о, поздравления, побег!» – пишет. Открытие двери – и зеки занимали места. Тюремщик дежурил и смотрел в свой компьютер, в конце помещения. На его мониторе все экраны – квадратики. Это напоминало видеонаблюдение в магазине. Витя узнал, что под слежкой, когда очутился за спиной тюремщика, чтобы воспользоваться принтером.

Томас и Роланд приходили в Bravo после обеда. Безделье. Телевизор. Игры в карты. Прогулка из угла в угол. Баскетбол во дворе. Если сыпался дождь, то они уходили в камеру. Прежде Витя не знал, что тут настолько дождливо. Прогулка во дворе от стены к стене. Руки за спиной или в карманах. Я не описываю подробно архитектуру тюрьму. Пусть остается в печатной версии. Но я, читатель, вижу солнечные дни. Заключенные стелили на газоне и асфальте пледы. Так удобно лежать, загорать, играть в карты. Солнечные ванны принимали даже чернокожие. Я, биограф, оставляю без подробностей тренажерный зал. Пахло потом. Магнитофон выдавал то хэви-металл, то гангста-рэп. Следует направить энергию в какое-нибудь, чуть ли не какое угодно, русло. А не то пеняй на себя. Из дневника: «Часто заключенные имели безвыходность отсюда несколько лет. Ведь иностранцы. Одни говорят, что на родине розыск или война. Другие считают: на родине ничего и никого не осталось. А также те, кто вообще не понимает, что такое родина. Да, условия содержания тут напоминают санаторий, но дисциплинированный. В других странах – хуже. Зато большой и жирный плюс. Освобождение через год, ну, два. Если, конечно, не депортирован. Надежда важнее».  

 

18.

Его мечта – жизнь с чистого листа. И опять клякса. На этот раз под названием Колнбрук. Так ошибочно думал о себе. Ибо чистовик можно сделать везде. Для того не обязательно, как говорят русские, «ehat za tridevyt zemel». Далекое, значит, путешествие не требуется.

Я, биограф, читаю, как приходил депорт-агент. Описан в дневниках: темно-зеленый пиджак, лакированные туфли. Он разглагольствовал, что, по закону Великобритании, иностранцам должно быть взаперти, пока не вышлют. Далее следовало предложение о капитуляции. Более того, подачка в сто фунтов стерлингов. Дескать, хватит на прощальное виски в самолете.

– Спасибо. Виски не пью.

– У тебя нет шансов.

Далее не пересказываю их беседу в печатной версии. Агенту было не просто. Нет паспорта. Без поездки в Консульство не депортируешь. А Россия не давала лессе-пассе, если не хочешь на родину, если не в розыске. Итого, агент в тупике. Витя, правда, более в тупике.

– Не вы сотворили эту планету, чтобы указывать, где ходить, а где нельзя! Я сам себе хозяин! – сказал ему Витя.

– Ок. Мы можем тебя даже на Марс депортировать, если у тебя претензии к созданию планеты.

Запись в дневнике: «Европейская мечта о разных народах под одной голубо-звездной крышей разбивается вдребезги. А мы – и есть её осколки. Колнбруки – свалки для нас. Депортация – переработка до исчезновения».

Однажды пришло письмо с точной датой депортации Лондон (Хитроу) – Париж (Шарль де Голль). У него ведь французская виза. Депорт-агенту Витя сказал:

– А я уже думал, что освобожусь отсюда стареньким, кашляющим, с палочкой.

Витя оставил ему автограф о согласии с изгнанием.

На другой день посетила адвокатша:

– Дело проиграно. Распишитесь тут.

Витя не вчитывался в бумаги, на которых оставлял чернила. Витя доверял. Она ведь, цитирую, «красивая». И вдруг сообразил, что еще не все потеряно:

– Слушай! Идея! А полетим со мной в Париж! Будешь меня и там защищать!

– Я не знаю... I don’t know... Я не знаю.

Накануне путешествия Витя брил голову в местной парикмахерской. Тут все так же, как на воле: зеркала, стулья, ножницы. Услуги чернокожей парикмахерши (свободная, как тюремщики) – бесплатно, за счет заведения. К ней всегда очередь. Поэтому Роланд подстриг Витю машинкой за несколько минут. Опыт не нужен. Его волосы, как у отца, редкие. Не шевелюра. Светлые волосы падали на пол и бросались в глаза среди других, черных.

И вот за ним явились два депорт-агента. Солнце едва взошло. А уже нет-нет да скрывалось за движением туч. Еще не было восьми часов. Двери камер закрыты. Рано – так надо. Это, на взгляд Вити, «для случая, если ссыльный начнет свое каратэ». Агенты не боятся, что ему помогут заключенные. Разумеется, не помогут. За драку, того и жди, попадешь в «криминалку». Агенты не хотят свидетелей, когда персону нон-гранта вытаскивают силой. Агенты одеты, будто на праздник. Белые рубашки, черные пиджаки, туфли. Один рыжий и конопатый. Другой – чернокожий.

– Поедешь без сопротивления или звать подкрепление?

– Что ж, покину вашу страну. Ведь получаю здесь только тоску.

Витя взял рюкзачок и вышел. В пустом и тихом корпусе остановился на мгновение. Попрощался мысленно с тюрьмой, а ребятам от всей души (пусть и не так, чтобы изящной и чистой) пожелал свободы. Из печатной версии: «Жаль, что я не волшебник. Иначе бы сделал всех заключенных крохотными и забрал в свободную Францию. Эх, Гарри Поттера бы сюда! Этот сможет!».

«Avtozak», фургон с мигалкой, вез по дождливому Лондону. В черновиках, однако, не уточняется: сияла торжественно мигалка или нет? «Серое небо. Вспышка молний», – так описывает. Хотя я, биограф, знаю точную дату депортации. Я сверил прогноз погоды того дня. Выяснилось, солнце! Странное дело. Витя не описывал городскую архитектуру. Зато признался: «Казалось, из-за угла вот-вот выйдет Шерлок Холмс с зонтиком. Но сыщик не высовывал нос. Наверное, боялся промокнуть». Витя так и не увидел столицу без наручников. Я, биограф, тоже не видел.

В аэропорту Хитроу агенты предложили еду.

– Давайте, – Витя согласился. – Только не подмешивайте снотворное. Я готов лететь.

Они ему купили, как себе, гамбургер и кофе. Наручники не снимали. Руки спереди – управился, съел. После прощального завтрака они сыпали вопросами. Откуда родом? Будто не знают. Как настроение? Будто не видят. Какие планы на жизнь? Очевидно, всех ссыльных так спрашивают. Проверка – не задуман ли побег и сопротивление? В ходе разговора это порой заметно. Еще агенты убаюкивали: «Victor, ты будешь в красивом городе. Столица любви!». Витя ничего не ответил. Зато подумал... Я, впрочем, оставляю его мысли в печатной версии. Некогда ведь. Тут замысел книги. Всего лишь одной.

В самолет загрузился последним. Их три места – одно к одному, будто диван. Он сел меж агентами. Наручники по-прежнему не снимали. Витя заметил на себе любопытные взгляды пассажиров. Дневники утверждают, что «это были не такие глаза, которыми смотрят на поп-звезд».

– Надеюсь, сегодня без шума. – Мимо проходила стюардесса. Лицо сердитое.

Вероятно, предыдущий изгой сопротивлялся и кричал. Витя сразу записал на салфетке, чтобы не забыть. А потом в дневник перепишет: «Тоже прокляты и обречены. Не спешите осуждать, если встретите таких в пути. У них своя предыстория».

Самолет разогнался. Взлетел. Выпрямился. Ему вспомнилось, как только что в аэропорту смотрел на темное (хотя я, биограф и синоптик, видел солнечный прогноз!) небо. А вскоре все оказалось иначе – светлое, мирное, милосердное. Он задумался: «Неужели также возможно с жизнью и смертью?». Я, душеприказчик, согласен. Разумеется, возможно...

В парижском аэропорту «Шарль де Голль» ему, наконец-то, сняли наручники. Тепло. Безоблачно. Его передали в руки французской полиции. Теперь участок. Он сел на стул в пустом коридоре. Можно бы сбежать. Нет наблюдения. Догадывается, что освободят. Рядом рюкзак и коробка, где ноутбук. Открыл, разорвал картон. Экран ноутбука, оказывается, треснут. Наверное, разбился, когда он, безбилетник, прятался в поезде Брюссель-Лондон.

– Говоришь, что в нашей стране у тебя ни родственников, ни друзей? – полицейский спросил по-французски.

– Никого.

Витя ответил коротко. Говорить на французском ему сложнее, чем слушать. Впрочем, какой смысл объяснять больше?

– И ты без документов?

– Да.

– Ладно. Иди. И коробку с собой забери. – Полицейский указал на ту, что хранила ноутбук. – Сойдет за крышу. Ночью обещали дожди.

Освобожден в Париже. Красиво ли там? Не до архитектуры. Он заглядывался на девок в юбках. Слонялся по столице бесцельно, как и прежде в тюремном санатории. Случайно увидел оружейный магазин. Внутри смотрел на стенды. Окаменел, будто под гипнозом. Продавца, кажется, услышал не сразу. Разочарован., что огнестрельный ствол не продают. Нет ведь документов. Ну а холодное оружие – пожалуйста, не вопрос. Запись в печати: «Я положил глаз на нож длиной с две ладони. С выкидным лезвием не хотел. Один, два удара – того жди, сталь разболтается и потеряет боеспособность. Конечно, я, гражданин мира, использовал бы оружие, если только самооборона, если окружение и тупик. Ночной Париж опасен». Так Витя рассказывал читателям. Хотя я, читатель, в действительности, знаю, что и комарика не убил бы. И все-таки Витя расплатился за нож, как у Рембо. Продавец упаковал в подарочную коробку. Витя сказал:

– Не надо. Там есть чехол.

Витя представил, как бандиты возьмут в окружение. А он скажет: «Подождите. Я еще не распаковал подарочную коробочку с бантиком».

На улице разорвал обертку. Выкинул бумагу в мусорку. Нож положил в рюкзак. Ну вот и готов к новому путешествию. Он вышел на парижской станции метро «Stalingrad». Впереди ночь. Вот как заканчивается печатная версия. «Впереди, – пишет, – ночь». А я, биограф, добавлю, что потом будет и день. Я знаю. Дневники знаю. Солнечный красивый день!

В сундуке я нашел завещание к повести. Взгляд моего доверителя на британцев по прошествию лет. Они, дескать, вежливые. Слова «sorry» и «excuse me» говорят даже, когда виноват кто-либо другой. В общение не подходят к собеседнику слишком близко. Держат дистанцию. Еще невозмутимость – главная черта характера. И неудачи, и успех встречают со спокойствием. И страх, и боль, и холод, и голод – невозмутимость. Напоследок мой доверитель завещает, чтобы я, биограф, дегустировал местные блюда. Раз уж сам не успел. «Йокширский пудинг» – важная, говорят, часть британского воскресного обеда. Выпечка заливается жидким кляром из молока, муки и яиц. Еще британско-индийское блюдо «Карри»: рис и хлеб «чаан». Добавляется соус карри. А также овсянка. И чай. Я, душеприказчик, разумеется, попробую.

 

19.

Далее в моих руках последняя автобиографичная рукопись. Печатной версии нет. Вероятно, того и не будет. Он завещал перепись данного дневника в сказочный жанр. Трудно разобрать почерк. Я, биограф, режу текст выборочно – фрагменты. Ибо, повторяю, ограничен объемом книги. Рукопись называется «Дом на улице».

Первые страницы – Витя читал книгу «Фунты лиха в Париже и Лондоне». Задумался... Не то что написал бы лучше или хуже. Годы прошли. Как говорят русские, «mnogo vodi uteklo». То есть случились перемены. Разве что прежние уличные декорации Парижа. Чтение книги по телефону. Понял, что отложит. Охота забыться. Ведь он, бомж, в столице.

В следующий день на улице (пятая страница дневника) заметил русскоязычного. Тот говорил сам с собой. Похож на бродягу... Витя завел (седьмая страница дневника) беседу. Он, Валера, стал путеводителем. Инструкция выживания бездомного. Опытный бродяга. Валера обычно смотрел парковочные аппараты. Не забыта ли монета? Или еще аппарат, где шоколад и напитки. В тот день (двадцатая страница дневника) везде было пусто. Иначе бы купил вино. Какой же бездомный против красного вина в дождливую погоду? Теперь Валера смотрел себе под ноги. Не играется ли ветер с крупной купюрой? Ясно, что на Эйфелеву башню глазеть некогда. Крупные купюры – мечты далекие, чуть ли не галактические. Зато окурки (по-русски – «bichki») рукой подать. Если, конечно, согнуть спину или присесть, чтобы поднять находку. Валера жаловался: старый, слепой, глухой. А сам – всевидящее око. Случается, ему ну совсем невтерпеж, как нужна папироска! Тогда даже проверяет общественные пепельницы. Самые элитные «bichki», то есть длинные, были на автобусных остановках. Витя, бомж-дебютант, его стыдился. Часто шаг в сторону, если тот копался в пепельницах. Будто не вместе.

Они ехали на станцию «Pont Mary». Потому что небо темное. К дождю. Начало осени. Уже сентябрь. Там была крыша. Из дневника: «Ох уж эти крыши! Заметишь, ценишь, когда теряешь». «Pont Mary», мост Марии, – длинная крыша вдоль магазинов. Спасение до утра, когда открытие. Всех бродяг выгонят.

Уже темнел вечер. Валера искал картон из-под коробок. Еще утром спрятал за оградой. Постелешь его, уснешь. Иначе холодный плиточный пол – простудишься.

Витя здесь впервые. Нужно, значит, искать картон. Это не просто. Вокруг полно бездомных. Это место среди них на слуху. В ближайших мусорных баках картонных коробок нет. Разобрано еще до захода солнца. Чего только не придумают из картона! Дневник утверждает: «Даже строительство домика в архитектурном стиле трех поросят. Бездомный измерил рулеткой свой рост (будто не знает) и длину картона. Коробка от холодильника. Теперь он берется за ножницы и скотч. Домик, пусть и временный, полезен. Закроешься, братец, со всех сторон. Спасение от воров и ветра. И все это к слову о всемогущем картоне».

У Вити и Валеры при себе рюкзаки. Подарки организации «Красный крест». Они оставили вещи под присмотр товарища, по имени Рафик. Витя познакомился с ним на десятой странице дневника. Но я, биограф, о том не пересказываю. Некогда ведь. Ограничен размером книги. Всего лишь одной. Рафик уже занял для них место.

Витя удивился: в мусорном баке сразу найден картон! Последний!

– Новичкам везет! – сказал Валера. – Ты родился под счастливой звездой! У тебя есть картон!

Витя, вдобавок, имел бутыль красного вина. Выдержка двухлетней давности. Производство «Бордо». Рафик не пьет, но поделился пластиковыми стаканами. Валера предложил:

– Отойдем в сторону. Там выпьем.

И правильно. Иначе бродяги посмотрят с раздражением. Кругом достаточно любителей выпивки. Подчас это следствие бездомной жизни. Ведь стресс. А порой, наоборот, потеря дома и работы в силу пьянства и наркотиков. Здесь лучше не привлекать внимание бутылкой. Один бродяга попрошайничал днем на улице. Или, как говорят русские, «sidel na lape». Вечером пил тут. Всегда один и на виду. Ни каплей не делился. И зря. Его, в конце концов, предупредили, что больше глаза не мозоль. Так что ребята отошли в сторону. Валера позвал приятеля. Тот его на днях угощал. Они разлили красное по стаканчикам. Разговор крутился вокруг поиска работы и столицы.

Ночью легли у витрины одежды. Витя вспомнил, как воровал вещи этой ценной марки. Теперь и даром не нужна. Русские говорят, что «schastie ne kupish». Радость, имеется в виду, бесценна. Картон постелили на плитку. Сумки под головы. Валера привязал к руке ремень рюкзака. Раз уж наручников нет, значит, ремень. Осторожность неспроста. Валера уже имел неудачный опыт. Однажды проснулся потому, что выхватили рюкзак из-под головы. Ограбление. Такое на улице часто случается. Кражи у бездомного, конечно, не имеют смысла. Казалось бы, ясно, что нечего взять. Но есть больные люди, кому срочно требуется доза. Голова не соображает – что и у кого крадешь. Витя тоже привязал к руке рюкзак. Валера – инструктор. Ему видней. Витя пока что в этой, загадочной, области дебютант. Чуть ли даже не зародыш.

– Ценные вещи кладите у ног, в спальник, – учил Валера.

Посыпался дождь. Прогноз не ошибся. Хорошо, что здесь крыша. Справа от Рафика лежал недовольный сосед. Громко ругался и ворочался с бока на бок. Витя не понял, отчего именно злой. Слишком быстро говорил по-французски. Неужели все потому, что бомж? Наличие дома тут ни при чем. Как говорят русские, «bohatii toge plachut». То есть капиталистам тоже не просто. Вероятно, это выражение пришло после семнадцатого года...

Валера и Рафик раньше путешествовали вместе по Европе. Зимой в Париже было холодно. Вынуждены перебраться на Сицилию. Там жили месяц. Сложная дорога. Они без билета. Кондуктора то и дело выгоняли на ближайших остановках. Громкий крик. На перроне после таких транспортных спектаклей, случалось, ожидала полиция. Но это не затем, чтобы проверить документы безбилетника.

– Полиция усмиряла кондуктора, – говорил Валера.

Витя занес в дневник эту ночную историю. А я, биограф, следом читал и переписал. Он рано уснул. Ближе к девяти вечера пришли волонтеры: двое мужчин и женщина. Раздача пищи в пакетах: вода, хлеб, колбаса, сыр. Затем волонтеры «Красного креста». У них кофе, горячий суп, бутерброды. Согласно продовольственному дневнику, Витя вскоре узнает, что сюда приходят кришнаиты. Вегетарианская пища. Геолокация бездомных меняется. Волонтеры узнают, где и в каком месте ночуют. Бывало, приезд ради одного человека. Волонтером способен быть каждый. Необязательно записываться в какую-либо организацию. Приготовил домашнюю пищу, отвез голодным – и уже добрый человек. Хотя бы в этот день.

Витя узнал, что возможно получение жилья. Это, если звонок по номеру сто пятнадцать. Должно рассказать о себе: имя, возраст, национальность и т.д. В целом, не столь важные вопросы. Будто африканца примут: ему зимой не положена улица? Зато русский уснет в снегу и с медведем? Не каждого туда возьмут после телефонного интервью. И ну и ладно. «Сто пятнадцать» – барак, где битком людей. Разноязычье, перегар, вонь, кашель. Разве что сказать – не мороз. Кругом хищные глаза! Чего у тебя спереть? Витя задумался. Было что взять. У него телефон BQ6430 L Aurora российского производства. Если сам более-менее, о, находка! чистенький, значит, жертва подходящая. Летом туда не возьмут. Ведь тепло. Валера там однажды ночевал. Проснулся без мобильника и документов. «Повезло, что вообще проснулся», – вспомнил потом. Больше туда не звонил. Остаток зимы спасался на парковке, где метро Hotel de ville. Под землей: аж минус третий этаж. Валера и десяток бездомных ночевали бок о бок, на картонах. Охранник сочувствовал и не выгонял. Лишь бы чисто. Однажды кого-то серьезно прижало в туалет... После чего охранник всех выгонял. Зимой холодно. Отчего Валера и Рафик уехали на Сицилию. Возвращение под конец зимы. По-прежнему холод. Спасение в метро. Ночью туда не войти – закрыто. На разных языках о том говорилось в динамиках. А затем цвела весна. Теплее. Валера, тем не менее, ночевал в метро. Однажды (страница тридцатая в дневниках) затянул туда Витю. Валера плохо спал, если без людей и шума. Привычка. Утром пассажиры спешат. Витя проснулся раньше, чем он. Больше нечего воровать. Спи, значит, Валерий, спокойно. Рюкзак, тем не менее, привязан к руке. Добрые люди оставляли возле него еду.

И вот Pont Mary. Ночью Витя проснулся. С ним так всегда, если новое место. Он и дома открывал глаза при том или ином звуке. Для улицы даже плюс. Шанс, что услышишь опасность. Авось не обкрадут.

На «Pont Mary» ранний подъем. Продавцы шагали через бездомных на полу. Затем уборщик на очистительной машине. Бродяги ругались, что разбудил.

– Police! – Уборщик вынул из кармана мобильник. Пока что не звонил. – Я сейчас!.. Я могу!

Всех сразу, будто смело цунами – исчезли. Далее открытие магазинов.

Пора бы уйти. Тем более, что в Париже достаточно благотворительных мест: бесплатный завтрак. Разыгралась дискуссия – куда? Витя хотел в «steclyshka». Так русскоязычные бродяги звали зеркальное здание на метро «Pont d Ivry». Здесь соцорганизация. Или, как еще говорят по-русски, «bomgatny» или «darmovka». Валера заманивал в другое место. Дескать, возле Notre-Dame de Paris кормит Мальтийский орден. Доверчивый Витя согласился. Сверх того, мечтал: увижу рыцарей в доспехах. Чуть ли не на щитах (взамен подносов!) раздадут кофе и печенье.

Согласно транспортному дневнику, ребята, как обычно, прошли следом за «правильными» пассажирами. Нужно успеть, чтобы не захлопнулись турникеты. Иначе защемит рюкзаки. Франки часто пропускали по своим безлимитным картам. Едва заметили, как двое вот-вот сделают акробатический трюк, безбилетный – делились картой. Voila – ворота открыты.

– Merci, – сказал Валера.

– Merci beacoup, – благодарил Витя.

– Слово beacoup говорят, когда тебе, как минимум, спасли жизнь. Мне так рассказала учительница французского.

– И где она теперь?

– Кто?

– Учительница?

– Ее уволили.

После турникетов была засада: ловля безбилетников, чтобы штрафовать. Важно увидеть контролера первым. Зеленая форма. «Жаль, что не красная», – думал Витя и записал, как думал в подпункте дизайнерском. Часто засады в узловых станциях. Увидел опасность издалека – еще не спасен. Отступление закрывают контролеры в гражданском, но с оранжевой повязкой на предплечье. Таким образом, Витя и Валера попали в «тиски». Не сбежишь. Значит, штраф. Витя дал английский тюремный документ.

– Это не подходит, – сказал «зеленый».

– Больше ничего нет.

– Ну ладно. Ваш адрес?

– Там английский написан.

– Нужно французский.

– Хм... Виктор Гюго… – сказал Витя и добавил номер.

Плохая память на цифры. Поэтому затем не упоминает в дневниках, какой номер дома придумал. Во Франции везде улицы имени этого писателя. Валера назвал улицу де Голля. Тоже распространено. Не ошибешься. Без адреса – нельзя. Куда выслать штраф? Контролер брезгливо смотрел бумагу Валеры. Засаленная, мятая. Всегда носил лишь такую. Контролеры, случается, не брали её в руки и отпускали. Но в этот раз штраф. После вытерли руки влажной салфеткой.

Так, правдами-неправдами, они приехали на Notre-Dame de Paris. Кормежка за церковью и под небом. Завтрак: печенье, кофе, бутерброды. И без душа. Витя собрался в «steklyshka»:

– Надо искупаться.

– Поэтому ты всегда мерзнешь по ночам. Часто моешься. Безрассудно смываешь жировой слой. А это греет.

Витя не разделяет его странную теорию, но согласно кивнул. Следом, конечно, записал, что кивнул. Иначе забудется. Валера поел завтрак и тоже захотел в «steklyshka». Витя огорчен, что не видел рыцарский орден.

Возле храма к нему подошли мошенники. Ошибочно приняли рюкзак за туристический. Один мошенник вручил бумагу, где нужна подпись. Словно благотворительность. Деньги, конечно, возьмут себе. Он вдруг вспомнил это и отошёл в сторону. Еще не хватало, чтобы дурачили!

Наконец-то, приехали – стеклянное здание. Спуск в людный подвал. Разноязычье. Витя записался на очередь в душ. Имя объявляют по микрофону. Он поставил на зарядку мобильник BQ 6430 L Aurora. Последняя свободная розетка. Странно, что еще не взята. Слишком людно. Столы заняты. Витя услышал фрагмент разговора поблизости:

– Мне скажи сейчас, что у кого-либо три тысячи евро... Убил бы!

– А ты в Бога веришь?

– Конечно! – тут же, без размышлений, ответил тот.

Витя вздохнул с облегчением и записал в дневник, подпункт оптимизма: «Как же великолепно, что нет у меня три тысячи евро, а лишь телефон BQ 6430 L Aurora. За такую аппаратуру больше чем шею не сломают. Хорошо, что не купил в позолоченном корпусе».

Я, русовед, знаю, о чем идет речь. В России продаются телефоны в золотых и серебряных корпусах. Порой, вдобавок, покрывают драгоценными камнями.

Вскоре объявили его имя по микрофону: приглашение в душ. Прохладная вода. Вероятно, дабы не расслаблялся надолго. Ведь очередь бездомных. Тогда как социал работал до обеда.

В первые уличные дни Витя завел знакомства. Вот Андрей – спешно завтракал. Он мыл окна машин перед светофором. Водители часто недовольно сигналят. Иногда ругань. Слегка отъезжают назад. Лишь бы оставил в покое. Андрей не пропускал машину, если там мужчина с женщиной. В таком случае, как правило, дают деньги. При женщине мужчина щедрее. Рядом с Андреем стоял толстяк и конкурент. В его руках табличка с надписью: «J ai faim». На соседней дороге – представление жонглера. Андрей тоже хотел бы так, и учился. Но больше двух кегель не получалось. А это скучно. Пока что мыл окна.

Еще на социал заходил Дмитрий. Кучерявый брюнет, в очках, Витин земляк из Воронежа. Либерал до мозга костей. Много лет назад попал на суд Михаила Ходорковского. Был такой российский олигарх, которого арестовали по причине уклонения от налогов. Затем, конечно, помиловали. Дмитрий попал на суд того олигарха, где громко кричал: «Свободу Михаилу!». Затем упал на пол. Милиция (русские еще не переименовали в полицию) эвакуировала его силой.

– Ну ты даешь! – воскликнул Витя. – А почему ты помидор в судью не кинул? Слабо?

– У меня зрение плохое. – Дмитрий поправил очки. – Я мог промахнуться.

Тот судебный случай (роковое падение на пол) стал причиной, отчего Дмитрий получил французский вид на жительство. Вот какая история! Даже не с третьего этажа упал. Всего лишь на пол. Дмитрий провоцировал Витю на политический разговор. Дело в том, что тут русские делятся пополам: консерваторы и либералы. Первых в России еще называют «vatnik». Вторых – «homychok». Витя молчал. Получается, что третий – ни тот, ни другой. Его политический дневник пуст. Русские таких именуют «temnay loshadka». Неизвестный, стало быть, по способностям и намерениям.

Накануне того (я, биограф, читал и не цитировал подробно) Витя ночевал у Дмитрия в гостях. Это был железнодорожный тоннель. Похож на пещеру. Дмитрий успокоил: с другой стороны, мол, вдалеке, сквозь мглу, въезд замурован кирпичом. Боятся нечего. Поезда не будет. Дмитрий положил матрас на рельсы. Располагайся, земляк. Себе тоже положил матрас рядом, на рельсы.

– Чтобы выше от земли. Крысы не достанут.

– Рельсы невысоко.

– Правда? Я об этом не думал.

Витя осмотрелся. Освещение вокруг от BQ 6430 L Aurora. Потолок в паутине. Черные стены. Прислушался – шорох. Это крысы. Гость неудачно пошутил:

– Здесь можно фильм ужасов снимать без декораций.

– Что ты сказал?!

– Ничего.

– Нет, я слышал! Больше у тебя не будет столь чудесного матраса!

– Ты, смотрю, совсем без чувства юмора.

Витя уснул не сразу. Мало ли, думал, что? Если другая сторона плохо закрыта и поезд все-таки будет? Потом уснул. Разбудят крысы. На нем – крысы!

Так вспомнил Витя, когда встретил Дмитрия. Тем временем по социалу ходил парень и предлагал сквот (заброшенный дом) за деньги. Неудачное место торгово-денежных отношений. Подобное жилье – кот в мешке. Как бы завтра не выгнал хозяин дома. Из дневника подозрений: «Не исключается подстава».

Время к обеду. Нужно решать, на какой социал ехать? Витя мог по старой привычке питаться бесплатно в магазине. Временный документ в кармане. Есть, значит, на что выписывать штрафы и угрозы. Но решил, что хватит бы уже. Поэтому «darmovka». Валера голосовал за станцию в метро «Obercamph». Христианское кафе: монашки, молитвы, подносы с пищей в руках детей. Молитва перед трапезой.

– Последний заход в одиннадцать, – напомнил Витя. – Опоздали.

Там открытие в семь утра. Всего-навсего трижды запуск очереди. Лучше успеть на первое открытие: меньше людей. И не только потому, что центр столицы. Рядом парк – ночлег бездомных. Витя тоже там спасался. Удобная скамейка: без перекладин. Редкость в Париже. Раньше не знал, для чего нужны перегородки. Подлокотник? Теперь убежден, что дело в том, чтобы не спали на скамейках. О чем Витя догадался в шкуре бомжа. Вдобавок, парк на «Obercamph» имеет кран с водой. Еще бесплатный туалет поблизости. И теперь в эту «darmovka» опоздали. Итого, оставалось лишь место на станции «Oder». У входа в соцресторан были пожилые волонтеры, чтобы выдать карточки с номерами. Так, в порядке очереди, впускали внутрь. Грязная толпа, если высказаться мягко, не всегда пахла парфюмом и разговаривала о культуре. Прохожие, стало быть, обходили через дорогу. А то, вероятно, и улицу.

Витя и Валера заняли места, согласно билетам. Сегодня траур. Умер молодой парень. Обыкновенный случай среди бездомных: драки, пьянство, наркотики, суицид. Витя не расспрашивал подробности. Парень, известно, просил милостыню на улице. Протянутая рука. Теперь там табличка с его именем и цветы. Еще зажгли свечи. Людям почему-то запомнился. Далеко не каждому бездомному столько доброй памяти. Хороший, говорят, парень. Был.

 

20.

Тут Витя увидел другого знакомого. Русский, по имени Виталий. На днях познакомились (страница 15 в дневниках), когда стояли в очереди у префектуры. Там выдача документов для иностранцев. Лишь двое белых в толпе. Виталий крикнул с другого конца очереди:

– Русский?

– Ага.

Виталий подбежал к нему. И радостно, как на необитаемом острове, воскликнул:

– Надо держаться друг друга!

– Ага.

Так познакомились.

Обед завершился. Витя поехал с ним на важную встречу. Виталий ждал документы для иммиграционной службы. Надо ведь легализоваться. Шанс на гражданство. Вечернее рандеву. Скоротать бы время в библиотеке. Там интернет и электричество. Есть две большие библиотеки на выбор. Одна имени Франсуа Миттерана. В дневниках Витя ее сравнивает с библиотекой имени Владимира Ленина. До Миттерана было в тот день далеко. Ближе вторая библиотека Помпиду на метро «Chatelet». Но тут всегда очередь. Посетители двигались медленно, по причине осмотра сумок охранником. Согласно архитектурному дневнику, Витя удивился: «Странная библиотека. Замысловатые, красные трубы. Словно завод. Перед зданием, на площади, собирались такие же, как библиотека, причудливые музыканты. Франция отличается тягой к экспериментам». Очередь в библиотеку. Витя опустил рюкзак, пока ждал. Тяжелый. На проходной охранник в черном костюме и белой рубашке. Осмотр сумок. Затем идешь сквозь ворота-металлоискатель. Перед охраной выкладываются на стол мобильники и железные предметы.

Витя и Виталий взяли на проходной номера компьютеров. Большинство посетителей – молодежь, студенты. Реже, конечно, бездомные. Студентом Витя уже был. Теперь бомж. Чем не школа жизни? Он одел наушники. Включил фильм на компьютере. Жанр фэнтези. Время шло. И вот вечер. Витя звал Виталия на выход.

– Подожди. – Тот смотрел фильм. – Кульминация! Почти конец.

На экране взорвался автомобиль. Вероятно, кульминация. Витя увидел знакомых бездомных. Одной тропой ходят: «darmovka», библиотека, уличный ночлег. Пора уйти. У Виталия важная встреча. Он просил Витю составить компанию. Они шли до метро «Republique». Первые бездомные дни Витя проводил время здесь. Вокруг оживленно. Молодежь катается на роликах, танцует, поет. Среди них забываешься. Иначе, подобно болоту, затянет уныние.

Встреча назначена возле памятника республики.

– Сейчас! Еще чуть-чуть! – Виталик беспокойно смотрел на часы. – Придет очень важный человек.

Виталик рассказал, как занял в России деньги, чтобы ему дать. Человек ведь важный. Оказывается, сочиняет истории для иммиграционной службы.

– Это Паша, – познакомил с ним Виталий. – То есть Павел. Я хотел даже сказать Поль.

Витя еще не знал, что в Париже его называют «историком». У Паши забинтован голеностоп.

– Ранен? – спросил Витя.

– Нет. У меня полицейский браслет на ноге... Домашний арест. Изредка могу выйти наружу.

– Видишь! – воскликнул Виталий. – Я же говорил: «Честный парень».

Витя не помнил, чтобы он так говорил. Слабая память. И в дневниках о том нет.

Паша-Поль рассказал свой случай. Дескать, все душераздирающие сочинения, а также сопроводительные фальшивые справки и печати, хранил дома. И вдруг – подстава! Словно бы некто хотел бесплатных сочинений и печатей. Иначе доложит в полицию. Витя, согласно книжному дневнику, читал Шерлока Холмса. Поэтому не верил. Будь угроза, то разве оставит факты преступления (статья мошенничества) дома? В дневниках гипотеза, Витя думает, что Паша кому-то сочинил неудачную историю. В итоге, забраковано. Деньги, очевидно, заказчику не вернул. А обещал, как говорят русские, «sem bochek arestantov». То есть много обещал! Каждому не угодишь. Я, биограф, знаком с работником иммиграционной службы. По его словам, мизерный процент иммигрантов, кому выдается вид на жительство. Своего рода, говорит, лотерея.

И теперь очередной участник – Виталий. Получается, выбора нет. Плати – раз уж сам не фантазер. Паша вручил Виталию сто печатных страниц. Чуть ли не роман. Первая Витина повесть, «Носитель» почти столько же занимала. Именно эту повесть завещал утопить в серной кислоте. Они, трое, сели на лавку. Быстрое чтение по диагонали, вертикали и горизонтали. Дневник впечатлений: «Что скажешь – Виталий здесь чуть ли не Бэтмен и Рембо. От спецслужб уклоняется. Из тюрьмы убежал. Подпольную революционную группу слепил на коленке и организовал. А также участник разъяренного восстания «Одуванчиков». Для довеса Паша выдал черную папку: справки о побоях, арестах, партийные билеты». В России не зря есть поговорка, что «bez bumazhki ti bukashka». Везде, значит, нужны документы. Всемогущий Паша мог бы даже распечатать статью в газете про Виталика. Указывается многотысячный тираж. А на деле – всего лишь десяток экземпляров. Паша имел знакомую типографию. Виталию это, впрочем, не по карману. Сверх того, если доплатить, то Паша разместит революционную статью в интернете. Ибо не секрет, что иммиграционная служба сверяет газетную публикацию и архив интернета. Паша, выяснилось, в прошлом – российский журналист. Пишет, стало быть, сам. Я, биограф, заинтересовался печатями и поддельными документами. Я навел справки в России. Я поражен! Выяснилось, множество телефонов в интернете: продажа фальшивых документов. Даже не скрывается!

Отныне Виталий вживался в роль своей истории. Голос – нотки стальные. А палец согнут, будто на спусковом крючке – пистолет.

Время поджимало. Скоро ужин. Они разошлись. У Паши домашний арест и утка в духовке.

Витя и Виталий приехали на «darmovka», где метро «Saint-Lazar». Обычно пищу выдавали под открытым небом. Странное дело, ни волонтеров, ни бомжей. Витя позвонил Валере. Оказывается, здесь кормят в другой день. Так что спешили в кормежку на метро «Invalides», у музея оружия и гробницы Наполеона. Под открытым небом были столы: еда и чай. Валера уже поел. Здесь Витя встретил очередного знакомого – Ваня, болгарин. Особые приметы – татуировки. На шее надпись «СССР». Руки тоже изрисованы: цветы и портрет Иосифа Сталина. Вообще-то он жил на море. Так называемый Лазурный берег. Вот-вот уедет обратно. Ваня звал к себе в гости. У него там сквот на скале. В Париже случайно. Как бы туристическое путешествие.

Трое, Витя, Ваня и Виталий (ВВВ) приехали на метро «Pigally». Из дневника: «Тут район красных фонарей, музей эротики, Мулен Руж, путаны, наркотики».

Ваня снял рубашку с длинным рукавом. Остался в майке, чтобы показать татуировки.

– Мой брат! – Ваня окликнул наркоторговца, который громко предлагал ассортимент. Будто пирожки, а не доза.

– Чего тебе? – спросил дилер.

– Я только что из тюрьмы. Дай травку покурить. Ты – мафия. И я тоже мафия.

Молодой дилер отломал кусочек гашиша от большого куска и поделился.

И на этом не все. Ваня одел толстовку с изображением азиата. Надпись иероглифами.

– Это знаменитый китайский Че Гевара, – объяснил он и назвал имя. Витя забыл. В дневниках, стало быть, не упомянут.

Ваня заметил азиатов:

– Нихао! Бонжур!

Прохожие испугались и ускорили шаг. Прочь. Ну и ладно. Ваня, конечно, встретил очередных азиатов. Не то чтобы просил деньги. Он требовал пятьдесят евро. Столь грозный вид, будто при отказе немедленно пожалуется тому революционеру на толстовке! Ваня – человек необычный. Представлялся как серб, грузин, русский. Лишь потом Витя узнал из достоверных источников: болгарин.

Скоро ночь. Пора на боковую. Виталий предложил ночлег в лесу. Поблизости был строительный магазин. Туда регулярно заезжали работодатели. Чаще по утрам. Виталию нужны деньги. Надеялся, что Паша-Поль напечатает о нем статью в газете. О, это большой шанс – французское гражданство. Виталий предлагал:

– Найдем работу!

С «Pont-Mary» туда далеко. Новый ночлег располагался на окраине Булонского леса, метро «Sablons». Виталий там не был прежде. По слухам спокойное место. Они приехали вдвоем. Вдоль дороги, у леса, стояли путаны. Ребята шли мимо. Одна шагнула в их сторону и открыла блузку. Оголенная грудь. Казалось, женщина. Но грубый, мужской голос:

– Добрый вечер.

Что-то еще добавила тем же голосом. Витя столь испугался (дневник страхов подтверждает), что не понял, о чем речь. Следовательно, не записал, а шаг ускорил. Это был трансвестит. Внешне женщина, но – сюрприз...

Следующие путаны с ними не здоровались. Видно, что бомжи. Рюкзаки за спиной. Ищут, очевидно, приют. На обочине стояли фургоны. У лобовых стекол горели свечи. Не у всех, конечно, машины. Чаще приглашение в кусты. Из дневника: «Мы ушли в лес. От дороги метров сто». Дальше путаны и клиенты вряд ли пойдут.

И вот кругом лес. Рюкзаки под головы. Валере тут не понравится. Привык, чтобы шум: автомобили, метро, люди. А Вите, наоборот, по душе: тишина и свежий воздух.

– Когда я обрету дом, то повешу на стене фото леса. Я так в тюремных камерах делал, – сказал Витя. – Еще лучше построить хижину в лесу.

Вдруг небо закрылось тучами. К дождю. Хотя в интернете безоблачный прогноз погоды. Вспомнилось, что возле дороги беседка с крышей. Туда вернулись. Укрытие. Хотя пока что без дождя.

Утром ребята добрались к строительному магазину. Работодатели приезжали туда и звали тех, кому выпал шанс. В толпе только и слышно:

– Я могу!

– Все могу! Я!

Так пропустили десяток работодателей. Ушли бы ни с чем. Но вдруг повезло. Дед смотрел по сторонам. Битый и высокий фургон. Поэтому сверху заметил их. Звал рукой:

– Поехали!

Зачем именно они? Неужели выделялись белыми пятнами в толпе цветных иммигрантов? Витя и Виталий протиснулись сквозь толпу и сели в фургон.

– Откуда родом? – спросил дед.

– Россия.

Старик захотел разговор о политике. Витя сказал, что ему это неинтересно. Еще толкнул Виталия ногой в ногу. Тоже, дескать, не обсуждай.

Далее не пересказываю трудовой дневник. Обычные серые будни. Зарплата. Ребята искали на французских сайтах жилье. И тут неудача. Требуются полноценные местные документы. Как правило, спрашивают бумаги и контракт на работу. И того нет. Все, что нашли – цыганский район Sainte-George. Сдача жилья нелегально. Большинство постояльцев – румыны и молдаване. Цыгане, владельцы земли и домов, сдавали в аренду трейлеры на колесах. Или, как тут говорят, караваны. Обычно без душа. Зато есть электричество, вода и туалет. Караваны стояли во дворах.

Витя и Виталий гуляли по району. Спрашивали наугад свободные места. Почти сразу найден караван. Во дворе жили молдаване.

В первую ночь Витя проснулся. Скрежет снаружи. Дверь не открывалась. Блокировка и чей-то шепот со двора. Витя схватил нож и спешно вылез через окно. Дети убежали. Чуть было не заварили газовой горелкой металлическую дверь. Этакая шутка. Молдаване, соседи, пришли на шум. Витя рассказал, что случилось.

– Нож видели?

– Не знаю, – ответил Витя.

– Если видели, то плохо. Могут прийти старшие и покалечить. Здесь чужих любят калечить.

– Чужие? Это кто?

– Те, кто не цыгане.

Молдоване предупредили, что нельзя конфликтовать с ними. Иногда стрельба. Не так, чтобы смертельный исход, но ранят руку или ногу. Если полиция, то цыгане подтвердят, что стрелял незнакомец. Молдаване предупреждали:

– Косо в сторону цыган не смотрите. Хоть сто раз тот не прав, а нельзя.

– Я лучше на улицу жить вернусь, – сказал Витя.

Виталий, странное дело, не проснулся. Хотя шумно. Что, если притворялся, будто спит? «Виталий, он осторожный», – запись в дневнике.

На выходные постояльцы крепко пили и дрались меж собой. С цыганами, понятно, не ссорились. Лучше бы уйти с глаз долой. Не то попадешь под горячую руку. Иван, пожилой молдаванин, любил Россию и предупредил Витю:

– Ни с кем тут не пей. И пьяный сюда не приходи. Трезвого вряд ли тронут.

Витя уходил на берег Сены, чтобы остаться в одиночестве. Пора бы, думал, отсюда уйти. Но куда? Работы не было. Ожидание возле строительного магазина бесплодны. Витя решил, что лучше на юге: теплее, красивее.

По дороге обратно шел мимо машины. Внезапно из открытого окна крикнул цыганенок:

– А-а-а-а!

Витя отшатнулся. Местный брал на испуг. Развлекался. Витя шел дальше и бормотал себе под нос:

– Хватит. Уезжаю. Пора на юг. Куда угодно. Лишь бы подальше отсюда.

Виталий поддержал его идею:

– На море можно еще купаться.

Он прав. Надоели очереди в душ на социале. Спасибо, что хотя бы так. И все-таки регулярная очередь.

Они ушли с того места и вздохнули с облегчением. Наконец-то. Поезд на вокзале Lyon. Табло показывало время отправления в город Nice. На платформе выяснилось, что в поезд запросто не сесть. Заход на перрон по билетам, которыми коснешься аппарата. Отчего стеклянная дверь откроется. Можно идти впритык за кем-либо. Но в таком случае аппарат сигналил. А кондуктор поблизости следил, как часовой. Перед ребятами так задержали и выгнали безбилетника. Проникновение украдкой? Поймают? Запомнят? Второй случай, значит, не будет. Если уж идешь, то уверенно. Поэтому несколько южных поездов упущено. Минуло полдня. Они ждали, что однажды контролеры уйдут с «поста». И тогда, наконец-то, иди за кем угодно. Вопреки сигналу нарушения – иди. И вдруг повезло: контролеры исчезли. Сверх того, ворота не работали. О, непредсказуемая Франция! Зато контролеры смотрели билеты у входа. Проверка везде: от начала до конца.

– Давай там! – Виталий показал на молодую кондукторшу в синей форме и фуражке.

Она, добрая, то и дело отворачивалась, чтобы всем чего-то объяснить. И главное – лишь частично закрывала собой проход. Худенькая. Есть, значит, цель и морская надежда. Кондукторша повернулась боком, когда рассказывала пассажиру тайну миров. А они двигались мимо нее. Виталий вдохнул глубоко, чтобы убрать свой «пивной» живот. Вот как проникли. Даже не дышали и не моргали. Пассажир снаружи это заметил и улыбнулся. Скоростной двухэтажный поезд TGV. Витя сравнивал с российским «Sarpan». Русские тоже рады прокатиться с ветерком. Поднялись наверх. Транспортный дневник утверждает: «Нельзя оставаться в тамбуре. Риск, что мимо пойдет контролер. Как бы ни спросил, почему не заняты места. Садиться тоже нежелательно. Что, если появится «правильный», с билетом, пассажир и напомнит о себе? Случается, такие жалуются кондуктору. Возвращаются с ним». Поэтому Витя и Виталий стояли в узком проходе меж сиденьями. Люди теснились, толкались, бурчали себе под нос. Ну и ладно. Лишь бы не высадили. Скорый поезд. Часов шесть – и там. Колеса поехали. Ребята заняли свободные места. Но Виталию не сиделось:

– Сейчас, Витя, покажу тебе мастер-класс без билета! Я – профи.

Он метался в поезде, что шарик в пинг-понге. Обычный план: увидеть кондуктора первым и спрятаться в туалете. Хотя, известно, те всегда ждут возле туалета, если дверь на замке. При задержке стучат. В этот раз билеты не проверяли. Что, впрочем, логично. Досмотр был на входе. Кондуктор первым обнаружил подозрительную неусидчивость пассажира. Виталий был единственным разоблаченным нарушителем на весь вагон, если даже не поезд. На ближайшей остановке (город Авиньон) к ним подошли мужчина и женщина:

– Это наши места.

Ребята сразу уступили. Все кругом занято. Туристический сезон. Сели на ступеньки в тамбуре. Вскоре показалось лазурное море, красные скалы, желтый песочный пляж, пальмы.

 

21.

Они высадились в городке Канны. Потому что слышали, будто здесь проходит известный кинофестиваль. Глубокий вдох – йодистый воздух. Рядом ведь море. Они шли в его сторону. Случайно увидели знаменитый кинотеатр и красную дорожку на ступеньках. В «Дневникино» записал, что «размером не больше, чем кинотеатр «Пролетарий» в родном Воронеже».

– Давай на пляж! – сказал Виталий.

Уже вечер. Они легли на газон под пальмой, возле пляжа. Вскоре уснули. Дневник сновидений умалчивает о том, что снилось Вите. Ночью пробудились: автоматический полив. Быстро взяли вещи и сбежали прочь. Снова на пляж. Холодный песок. Тихий прибой. Снова без сна. Теперь будили крысы.

Поутру заряжали мобильники на вокзале. Но железнодорожники выгнали всех, кто похож на бомжа: грязный, с перегаром, бородатый. Витю и Виталия тоже выставили. Так поняли, что плохо выглядят. Бродяги заряжались ежедневно. Тем самым испорчены туристические декорации. Ребята уехали в соседний городок Антиб. Где на вокзале, выяснилось, электричество отключено. Тоже, по слухам, антибездомная деятельность. Витя спрашивал встречных бомжей:

– Вы не знаете Ваню? Он в татуировках. На шее – СССР. А на руках – портрет Сталина. Живет в доме на скале.

Все вопросительно жали плечами. Ваня ведь обещал, что даст приют. Витя потерял его номер телефона. Хотя, как потом, выяснится, мобильники у Вани долго не задерживались. Продаются, чтобы купить алкоголь или гашиш.

Следующую ночь бесцельно бродили по Ницце. Услышали русскую речь под церковью:

– Сейчас вынесут еду из магазина.

Тут бездомные. Больше – иммигранты. В том числе русскоязычные из осколков бывшего СССР.

Из магазина вывезли большой мусорный бак на колесах. Бродяги искали в нем еду. Вот о чем шла речь.

– Чего вы стоите? Опоздаете!

– Мы как-то... не ожидали, что все... так... оберне...тся, – Виталий заикался. Неужели от волнения?

Витя по-прежнему спрашивал местных про Ваню СССР. И никто не знал о таком.

На Лазурном берегу, выяснилось, трудно с бесплатным питанием. Не то, что Париж. Зато солнце и море.

Виталий предложил поиск заброшенного дома. Важно, чтобы внутри без ценностей. Идеально, если голые стены. Тогда не обвинят, что обокрал. Витя недоумевал, отчего существует заброшенное жилье. Ну да, понятно, хозяин в отъезде. Или дом на продаже. А также вступление в наследство. Для того вначале положена выплата крупного налога.

Они шли вдоль моря, мимо домов с землей. Признак сквота – почтовый ящик забит газетами и журналами, опавшие листья, сорняки на земле. Окна обычно закрыты ставнями. Табличка о продаже. Из жилищного дневника: «Бывает, что все похоже на то. Дом явно заброшен. Но если вход во двор на виду, с улицы – это не дело. Или надпись, что видеонаблюдение и сигнализация. Еще порой предупреждается: собака!». Одной картинке, где питбуль, не верили. Дом казался заброшенным. Так что перелезли через калитку. Собачий лай за углом. Конечно, сразу обратно. Овчарка лаяла. Вероятно, обитали такие же бродяги.

– Нам тоже не помешает собака, – сказал Витя.

– Опомнись! Себя еле кормим.

Так шли, куда глаза глядят. По пути перелазили заборы, если жилье выглядело необитаемым. Открытых дверей не встречали. Лишь однажды попался сарай. Дверь нараспашку. Внутри инструменты. Витя взял только ломик. Потом спрятал инструмент в кусты, у дороги. Ясно, что без взлома не обойтись. Открытые двери – словно бы в сказках. С ломом не желательно осматривать жилье. Если вдруг полиция, то объясняй потом, что не вор.

Вскоре вернулись за ломом. С виду заброшенный дом. В почтовом ящике полно рекламных листовок. Вход не виден со стороны соседей. Осенние листья и сорняки во дворе. Наивные планы: взломаем замок и поставим свой. Было, дескать, так. Глупый риск? Во время беседы я, душеприказчик, ему о том говорил. И его простое объяснение: чертовски устал! Мечты, чтобы уснуть на матрасе, а не картоне. И не просыпаться, когда поутру люди вокруг. Оставить где-либо рюкзаки, а не носить с собой.

Удары лома – дверь открылась. Оказывается, жилой. Мебель, техника, фотографии. Все, как у людей. Дверная, значит, ошибка.

– Уходим! – воскликнул Витя.

О краже не думал. Хватит бы уже. Свободу ценил. Радуйся солнцу в любое время. Не то что по расписанию и сквозь решетку. Свобода... Сам выбирай, с кем общаться, а не какой сосед по камере выпал случайно. Свобода! Чтобы ее сохранить, они протерли тряпкой места, где, возможно, отпечатки пальцев.

День за днем бродили, куда попало, наобум. И безрезультатно. Зато случайный бродяга подсказал социальную службу в городке Антиб. Здание располагалось напротив футбольного поля и крепости «Fort Carre». В проходной выдавали билеты на завтрак: булочка, варенье, кофе. Есть душ: горячий и прохладный. Тут Витя и Виталий познакомились с русскоязычными, которые предложили, о, чудо, заброшенный дом в подарок.

– Заселяйтесь! Мы уезжаем!

Ирония судьбы. Они искали сквот. И вот сквот нашел их. «Что еще за сыр в мышеловке?» – подумал Витя и записал, как подумал. Выбора нет – согласился. Как говорят русские, «avos povezet». Возможна, означает, удача. На всякий случай Витя спросил тех ребят про Ваню СССР...

– Не знаем такого.

– Не видели.

Виталий и Витя купили три бутылки вина в подарок. Русские называют благодарность подобного рода «magarich». Если тебе помогли, то, согласно их традиции, дай «magarich». Часто это крепкий алкоголь. В России ведь холодно. Нужно греться. Но допускаются покупки иного рода: сладости, сувениры, одежда. Тоже называется «magarich». Ведь это в знак благодарности.

По дороге ребята заполняли бутылки водой у колонки. В доме, говорят, ни капли. Вода и электричество отключены. Это первая проблема, о которой узнали новоселы.

Двухэтажный белый дом. Полно мусора. Неужели после этих жильцов? Отдых, выпивка – не до уборок. Следов взлома не видно. Раньше, по словам жильцов, на заборе висело объявление о продаже. Ныне табличка небрежно валялась в кустах, среди мусора. Надпись привлекает внимание других бомжей-конкурентов. Дом отдавался Виталию и Вите как бы по наследству, из рук в руки. Дело в том, что на днях заходил человек грозной наружности. Забыли дверь: открыта. Гость представился хозяином дома.

– А если не уйдем, то обещал неприятности, – рассказывали жильцы.

– Три дня дал на отъезд.

– Завтра последний.

– Вы, Витя и Виталий, теперь держите без нас оборону.

– А вы – куда? – спросил Витя. Надо ведь что-то записать в дневник. Потому и спросил.

– Мы в Италию поедем. У них, говорят, макароны.

– На какой машине приезжал хозяин дома? – спросил Витя.

– Пешком.

Из дневника подозрений: «Странно, что владелец дома на Лазурном берегу, то есть миллионер, ходил пешком».

Прежние жильцы уехали на другой день. Затем Виталий увидел в саду, вдоль стены, трубы. Повернул вентиль – вода из-под крана. Больше не нужны бутылки. В доме остались матрасы. Но Витя спал на картоне. Привычка. Они купили газовый баллон и плитку, чтобы готовить еду и кипяток на чай и кофе. Вскоре забыли про того, как бы домовладельца. Три дня истекли. Он явился позже, через неделю. Жаль, что забор с решеткой. Хотели, а не прикрыли чем-либо от посторонних глаз. Тогда бы, вероятно, его не встретили. Калитка закрыта ключом. Экс-жильцы уверяли, что ключи, о, фантастика, были под ковриком на пороге. Правда ли это? Или же взлом и смена замка? Молодой Витя читал Шерлока Холмса. Кое-что, значит, понимал в детективе: «Если столь быстро капитулировал, то вряд ли был взлом...».

– Я – садовник и охранник этого дома, – представился парень грозной наружности. – Вы должны уйти немедленно. Так нужно.

– Есть вопрос! – сказал Витя. – Если вы – садовник, то почему все заросло... – Витя запнулся. Не знал, как по-французски слово «сорняк». Быстро заглянул в интернет. Минута молчания. Гость хотел что-то сказать, но Витя произнес раньше: – Подождите! Я забыл слово!.. Ага!.. Вот! Я хотел сказать, – Витя, наконец-то, перевел взгляд от мобильника на гостя. – Если вы – садовник, то почему все заросло сорняками. Еще опавшие листья с деревьев.

– Это не твое дело! – грубо, на «ты», крикнул тот.

Виталий не знал французский, но заметил враждебную интонацию. Виталий не представлялся человеком храбрым. Но тоже, оказывается, боксер. Рассказывал, как почти был чемпионом России. Ему всего лишь не повезло. В финале поскользнулся. Роковое падение. Удар головой о ринг. Жюри ошибочно увидели нокаут. Как бы проигрыш. Виталий, тем не менее, считал себя чемпионом страны. И теперь тоже повысил голос на английском.

– А чего ты говоришь через дверь?

– Открой и войду, – тоже по-английски сказал тот.

– Ха-ха! Так может каждый дурак войти! Ты сам открой. Если садовник, то где ключи?

– Я забыл их дома. – Гость развернулся, чтобы уйти. Вдруг обернулся: – Я еще вернусь!

Ребята сразу о нем забыли. Слегка обустроились. На улице нашли мебель. Кто-то выкинул. Принесли в дом. Витя полночи ворочался на кровати. Бессонница. Лег на пол и сразу уснул. Привычка.

Вскоре к забору подошла женщина средних лет:

– Владелец дома – мой друг! Уходите, или... я позвоню в полицию.

Тоже говорила с ними через калитку. Что-то еще сказала, но Витя не понял. Слабо владел французским. Вероятно, угрозы.

Витя прикрыл забор пластиковыми щитами. Звонок не работал. Ведь нет электричества. Значит, стучи в калитку и зови на разговор.

В другой раз у входа их ждал взрослый мужчина. В дневнике написано, что у того «хитро блестели глаза». Витя открыл калитку. Гость сразу, без приветствий, сказал по-русски:

– А ты чего такой грязный?

– Тебе зачем? Постирать, что ли, хочешь?

Витя, действительно, испачкан. Садовые работы. Давняя мечта: земледелие. Виталий вышел на голос постороннего.

– А почему такой взрослый и необустроенный?

– В смысле? Я не понимаю, о чем ты? – спросил Виталий.

– Не устроенный... Ты занял чужой дом.

– А вы? В чьем доме живете вы?

– В своем.

– Купили?

– Снимаю, плачу.

– А мы не платим. Ха-ха!

– Я хотел сказать... Я тут хозяин дома.

– Еще один сумасшедший! – воскликнул Виталий.

– Уже двое приходили, – пояснил Витя.

– И что?

– И... ушли.

– Все кем-то важным представлялись.

– Уходите по-хорошему, – требовал гость.

– Не могу. Я здесь семена посадил. У меня серьезный огород, – объяснил Витя.

– Какой огород! – воскликнул гость. Недоволен. – Ты здесь наркотики уже выращиваешь?

Витя задумчиво молчал.

– Пожил и хватит. Я за домом смотрю. Я не позволю.

– У тебя ключи от дома есть?

Тот молчал. Ясно, что без того. Ушел с угрозой:

– Тогда ждите гостей. Не хотите по-хорошему, то придут бандиты.

В городке встретили бывших жильцов. Уже вернулись из Италии.

– Мы на улице. Под мостом спим. Дожди. У вас есть свободное место?

Виталий рассказал о том, что случилось в последнее время.

– Тогда лучше на улице, – решили они.

 

22.

Что случилось потом? Пришли бандиты? Или полиция? Я, архивариус, столкнулся с очередной проблемой. Большая рукопись отсутствует. Я, следопыт, нашел в сундуке объяснительное письмо. Витя, оказывается, забыл в поезде сумку. Где, конечно, была крупная автобиографичная рукопись. Потом, странное дело, не восстановил по памяти. Неужели дефицит времени? Писал новые дневники? Или провалы в памяти? Точно неизвестно. Свидетелей на этот счет мало. Увы, отсутствие данных о поезде, в котором случилась потеря. Хм... Будь у меня билет... Тут совсем не за что зацепиться. Бесследная пропажа. Я бы даже нанял частного детектива. Чего только ни сделаешь ради книги! Тем более, что замысел – чистовик! Его величество – чистовик!

Неизвестный поезд. И какого цвета сумка? Хотя Витя забыл детали: то ли сумка, то ли рюкзак. Если даже не пластиковый пакетик. А дата пропажи? Маршрут поезда? Ничего неизвестно. И жаль. Теперь в книге дыра неизвестности? Я всего лишь знал даты записей, которые утеряны. Моего заказчика уже не спросить. Пропал без вести. И вдруг повезло. Я обнаружил в сундуке блокнот номеров: его знакомые. Далеко не каждый о нем вспомнил. Очевидно, малообщителен. Были все же люди – рассказали... Сначала я встретился с женщиной по имени Виктория. Они длительно жили вместе как друзья. Я договорился о встрече в парке. Сидела на скамейке спиной ко мне. Я догадался: она! Кормила голубей хлебом. Слетелась стая. Я присел рядом. Птицы не улетели. Смелые. Я не так, чтобы их желал рядом. Волновался: отвлекут от беседы. Что-либо, того жди, забуду. Я не возражал против птиц. Терпение. Лишь бы залатать книжные пробелы. Я сидел спиной к солнцу. Видел, что она щурится. Слишком ярко. Неудобство. Я предложил:

– Хотите поменяться местами? Слепит?

– Все в порядке. Я люблю смотреть на солнце. Это полезно.

– Хорошо.

Я искал в карманах блокнот с вопросами. В моей куртке много карманов. И нигде нет записной книжки и ручки. Я осмотрелся кругом. Никого с бумагой и хотя бы карандашом. Ну да ладно. Я надеялся, что не забуду ответы.

– Он был младше вас? – первое, что пришло на ум как вопрос.

– Да, на пятнадцать лет.

– Ясно... Пятнадцать, пятнадцать... – Я тихо повторил вслух. Иначе забуду. – Где вы познакомились?

– В Париже.

– Ага. Париж, Париж... – снова прошептал я, чтобы лучше запомнить. – Он был на улице, когда вы встретились?

– На тот момент снимал комнату. И только что приехал с моря. Там, говорил, жил на улице.

Они поселились в четырехкомнатной квартире, где плюс-минус пятнадцать китайцев. Многоэтажный дом. Витя и Вика снимали комнату с видом на спальный район и телевизионную башню. Сосед сверху, под крышей, громко включал телевизор по ночам. Витя, ухо востро, просыпался. Однажды сгоряча пнул его телевизионную дверь. Этакое показательное кунг-фу и приветик из китайской триады. Все бы ничего, но дверь, будто скорлупа, проломилась. Витя, конечно, скрылся на тоненьких ножках. Уже не столь разъяренный и опасный. Этот сосед отомстил изящно и со вкусом. Он вручил хозяину квартиры, по имени Фанг, мятый лист. Где фотография со спутника, самого, что ни на есть космического. Оказывается, на подоконнике Витиной и Викиной комнаты хранились продукты. Изображение подчеркнуто линией. И надпись: запрещается. Ясно, что фотошоп. Это случилось зимой. Много квартирантов на один холодильник. Продукты вынужденно оставляли на подоконнике. Космический спутник выбил старину Фанга из психологической колеи. Бедняга схватился за сердце, глубоко вздохнул и удалился в свою комнату. Даже почти не высказался на китайском. Ибо французский не знал. Фанг, ясное дело, беспокоился. Квартиранты в стране без документов. Что уж там холодильник. Но и кухня всегда оккупирована. Фанг лепил китайские пирожки. В тесто добавляется мясо и креветки. Русские тоже знают подобное блюдо, но без креветок. Называется «pelmeni». Если большие, то именуют «manti».

Внизу, во дворе, жил бездомный в палатке. Однажды его ударили по спине. С тех пор отказали ноги. Волонтеры «Красного креста» привозили ему горячую еду.

– А потом... Что случилось потом? – спросил я, биограф.

– Мы переехали на море. Сняли маленькую студию.

– Опишите помещение. Нужны детали. У моего заказчика должен быть фон. У всякой картины и книги есть фон.

– Да, да, я вас понимаю. Я тоже художник, но любитель. У меня есть его портрет.

– Да вы что! Это нужно! Что, если портрет станет обложкой книги?

– Рисунок у меня дома. А зачем вы пишите о нем книгу?

– Потому что он всегда писал о себе. И теперь я все это сжимаю и пересказываю в одну книгу.

– Ого! Я часто видела, как он что-то писал и складывал в сундук. Но читать не давал.

– Почему? Как объяснил свою скрытность?

– Говорил, что это черновики, а самое главное, чистовики, не получаются.

– Интересно.

– И чем закончилось? Он справился? Чистовик сделан?

– В том-то и дело! Он таинственно исчез. Напоследок оставил сундук рукописей. Теперь я как наследник должен все переписать заново. Это моя миссия. Мы заключили договор. Вот зачем я узнаю, где и как вы жили?

– А разве в дневниках не рассказывается? Вы же сами сказали, что существует сундук рукописей.

– Так и есть. Чистой воды правда. Но в сундуке не достает часть дневников. Утрата. Поэтому заполняю пробелы. Итак... Где вы жили и как? Декларация о доходах, вид из окна, мебель, распорядок дня, любимый телеканал...

– Из столицы мы переехали в городок Антиб. Витя был там раньше. Ему нравилось это место.

Маленькая студия. Из окна видно крышу соседнего дома. Он зря бросил кусок мяса. Там всегда чайки и альбатросы. Птицы сразу привыкли к угощению. Каждое утро пищали. Требование завтрака. Еще тот будильник. Южные голуби залетали в открытое окно. Обычно были на шкафу. Или щипали еду со стола. Еще устраивали воздушные баталии. Голуби садились на люстру – превращалась в качели. Внизу, под окном, английский паб. Летом – туристический сезон. Городок спит, но из паба слышалcя шум.

– А куда вы потом переехали?

– Квартира на соседней улице.

– У него были друзья? Нужны еще свидетели.

– Помню, что часто ездил к подруге.

– Как ее звали?

– Хм... Не знаю. Витя всегда называл ее Пышечкой. Стихи посвящал. Хотя с виду не так, что Пышечка. Слегка полненькая.

– У вас есть ее номер?

– Нет. Витя познакомился с ней в русском магазине.

Именно там я, летописец, вышел на след девушки по прозвищу Пышечка. Московский, «акающий», акцент. Неужели я надеялся, что найду интимный дневник моего доверителя? Ну дабы описать литзаказчика в полный рост. Из объяснительной записки в сундуке я знал, что такой дневник уничтожен. Но что, если в руках Пышечки остались листы и фрагменты? Ну ладно, шучу. Конечно, я того не искал. Ведь замысел чистовика.

– У меня есть рассказ, который он мне подарил, – сказала она.

– Автобиографичный?

– Разумеется, да. Это о нас.

Я, биограф, записал рассказ на диктофон и вставил в эту повесть. Перед тем удалил эротические детали. Ибо чистовик. Рассказ начинается с того, что Витя спешил к подруге и товарищу по прозвищу Пышечка. Без превышения скорости и последовательных штрафов – нельзя. Туда иначе нельзя. Отчего давил педаль газа. Всего лишь сороковой размер ступни. Сильно, значит, не вдавишь. И Форд Фиеста – быстро не разгоняется. Красный светофор после красного вина. Пышечка тем временем ожидала в красном шелковом белье и красных чулках. То и дело смотрела на часы: «Когда же прибудет? Скорей бы уже». Все потому, что Витя пригрозил по телефону: «Сейчас приеду и порву твои трусы». После такой угрозы легкоранимая Пышечка упала в обморок. Знала, что не бросает слов на ветер. Потом очнулась и поняла, что дело принимает серьезный оборот. В предвкушении смотрела на часы. Витя тоже смотрел на часы, когда торопился.

Пышечка имела капиталистические замашки: бриллиантовая крошка на зубе. Кареглазая, кучерявая шатенка похожа на итальянку. Как и все женщины с внешностью итальянок отличалась эмоциональностью. Они оба поэты, читали друг другу стихи собственного сочинения. На дворе был двадцать первый век, а они еще жили в «Серебряном». Так у русских называется период в культурной истории с конца девятнадцатого по начало двадцатого века. Накануне коммунизма. Витя дарил ей подарки, но только в рамках рыбно-булочной темы. Предпочтительно – дельфины в том или ином виде: мягкие игрушки, брелки, посуда. Ведь Пышечка татуировала трех дельфинов на спине.

И вот к такому занимательному персонажу Витя спешил. На правом сиденье был подарок: неизвестный фиолетовый цветок в плошке. Вообще-то он искал розы. Но цветочный магазин уже закрыт. Но доступен продуктовый. Там приобрел замысловатый цветок в плошке. И все бы ничего, но – перекресток. Дедушка с бабушкой ехали на белом и новом БМВ. У них все, как у людей – зеленый светофор. Витя, пьяный дальтоник, тоже видел зеленый в своем искаженном измерении. Итого: дедушка въехал в правый бок Фиесты. Бах! Авария на перекрестке перед церковью. Витя всего лишь показал данные страховки и отделался легким испугом. Повезло, что без полиции. Витя потом за решеткой таких, опьяненных и недоехавших еще встретит. Странно – совсем не расстроится за вмятину на двери и крыле Фиесты. Зато огорчился, что фиолетовые лепестки разлетелись при столкновении. Будто из-за страха – врассыпную! Цветок был со стороны удара. Пышечка решила, что это орхидея. Хотя кто знает? Время прошло. Что, если, и правда, орхидея? Гостеприимная Пышечка поставит на стол свои миниатюрные, но изысканные деликатесы.

– А какой был рецепт? – я её спросил. – Нужно отобразить детали в моей книге.

– Записывай. Салат был таким: авокадо, креветки, оливковое масло, базилик, сыр «Пармезан».

– И еще вопрос. Почему татуировка дельфинов?

– Я мечтаю поцеловаться с дельфином.

– И как? Вы это сделали?

– Пока что нет. Но я ищу. Я мечтаю.

– А что было с моим заказчиком после той аварии? Вам что-нибудь известно?

– Он исчез. Я его искала. Спрашивала знакомых. Сказали, что попал в тюрьму.

– А что случилось?

– Не знаю, – после паузы, будто размышление, ответила она.

Я продолжал обзвон его знакомых из блокнота. Надо ведь заполнить пробелы в книге. Говорят, работал на стройке. Но везде не задерживался долго. Потому как хотел свободное время, чтобы писать и читать. В обеденное время, говорят, всегда что-то писал. Неужели дневник? Механик Саша рассказал, что Витя приезжал на ремонт. Его Форд Фиеста – битое крыло и дверь, которые заменили. После собирался на покраску, но вдруг пропал без вести... Страховой агент утверждал, что Витя исправно страховал жилье от несчастных случаев. Соседи снизу жаловались, что регулярно их топил. Цветочный магазин вспомнил: покупал букеты. Очевидцы видели драку в парке. Витя бросился в пекло сражения. Взмахнул рукой, споткнулся и упал. Перелом, в итоге, ноги. По словам врачей, шесть операций. Продавщица русского магазина Татьяна говорила, что любил сладости. А также другие свидетели его биографии. Всех не цитирую. Некогда ведь. Ограничен размером книги.

 

23.

Автобиография моего заказчика продолжается с тюремного дневника. И вот место заключения – горы возле города Грасс. Витя письменно (документация, стало быть) утверждал, что однажды сюда уже приезжал. Нужно дать одежду товарищу под арестом. В тот раз по пути (дорожный дневник!) стошнило на обочине. Потому что тюрьма в горах. Извилистый, как русские горки, путь. В России называют иначе – американские горки. Витя и раньше катался по горам. Но тут головокружение. И теперь он ехал туда как заключенный. Самочувствие (дневник здоровья) в порядке. Пульс от шестидесяти до восьмидесяти ударов ежеминутно. Настроение, как ни странно, после суда приподнято. Мало знал о городе Грасс. Из его письма другу Эдуарду Чеснокову: «Там жил наш писатель Иван Бунин, лауреат Нобелевской премии. Меня везли в Грасс... Бунин тоже писал дневники. Называются «Окаянные дни». Я все это к тому, что...». Дальше не цитирую. Некогда ведь. Я, биограф, впрочем, дополню, что Грасс – это еще и сердце французской парфюмерии.

Перед тюремными воротами он впервые за годы увидел снег. Отчего радостно сказал двум полицейским спереди:

– Разворачиваемся! Едем обратно!

– Что случилось?

– Я дома лыжи забыл!

Стены камеры исписаны ручкой и фломастером. Белый потолок – черные ожоги от зажигалок. «Мрачно. Разве здесь когда-нибудь улыбнусь?» – думал он. Не прошло и часа, как смеялся! Ведь встретил приятеля из городка Антиб. Потом еще одного. И еще. Как говорят русские, «mir tesen». То есть вокруг столь мало места, что случайно встречаешь знакомых. Странная, впрочем, у них поговорка. Притом, что большая часть России безлюдная.

Ночью холодно. Тюрьма среди гор. Конец января. Витю арестовали в день рождения его отца. До того, как отобрали мобильник в участке, написал поздравление. И теперь железные окна камеры не закрывались плотно. Ну да ладно. Хотя бы стекла на месте. Витя вспомнил современные, бронированные пластиковые окна в тюрьмах Голландии и Англии. Ностальгия по окнам. Далее вспомнил, как в Бутырской тюрьме, более того, без стекол. Зимой закрыто на пару пледов. Арестанты ходили в куртках. В тюрьме под Грассом Витя разорвал простыню и закрыл кусками щели окна.

В камере по двое. Первый Витин сосед вскоре сказал:

– Я с тобой не хочу в камере быть. Ты со мной не разговариваешь. Телевизор не смотришь. Только и делаешь, как что-то пишешь. Давай вдвоем сделаем жалобу начальнику корпуса. Тогда нас расселят быстрее.

– Я не хочу писать жалобу. У меня к тебе нет претензий.

«Нашел, чем упрекнуть – телевизор! В других камерах дерутся за то, какой фильм смотреть!» – подумал Витя. А следом – хорошо о нем подумал. Сокамерник устал. Сигарет нет. Еды мало. Кофе, всего лишь одноразовый пакетик по утрам, холодный. Потому что чайник еще нужно купить в магазине. А денег нет. А его жена и дети остались на улице! С ума ведь сойдешь!

Все-таки сокамерник ушел. С жалобой или без того – и неизвестно, и неважно. Затем подселили нового соседа. Его звали Мамука. Он, грузин, знал русский язык. Иосиф Сталин тоже грузин и горец. Люди взаперти оголяются душой. Плохие черты не скроешь. Мамука всегда спокоен и добродушен. Хотя статья за воровство. В Грузии был под стражей шесть лет. За несколько месяцев до освобождения умерла от рака его мама. Он переживал. Впервые взялся за сигареты. Сразу вошло в привычку. Теперь здесь – новый арест. На родине остались жена и трое детей. Дом требовал ремонт. Еще карточный долг. Расчет, что быстро найдет деньги. Витя тоже знал эту пиратскую надежду. Несколько месяцев Мамука был на французской свободе. Кражи ноутбуков и телефонов в магазинах. Неоднократно пойман, предупрежден, отпущен. И вот, если языком футбола, красная карточка и скамейка запасных. Далее будет депортация. Согласие на отлет – освободят досрочно. Мамука изобрел кипятильник. Две металлических палочки привязали к проводу, на конце которого розетка. Теперь горячий кофе.

Тюрьма, по дневнику, напоминала российскую. Тоже «дороги». Так у русских называют веревки меж камерами. Распускается свитер из ниток, плетется веревка. В Грассе – иначе. Лезвием из-под бритвы режется на полосы простыня. Связывается меж собой. Вначале, если точнее, режутся пластиковые мусорные пакеты. Они легкие. Попутный ветер в сторону соседней камеры. Горная местность – довольно ветров. Перво-наперво отправляется лента. Затем – крепкая простыня. Связь нужна, потому что где-то и чего-то всегда требуется. Голодная тюрьма. Сложно получить работу и мизерную, но спасительную зарплату. Упаковка парфюмерии – дело рук заключенных. Обеспечение худо-бедно. То и дело стук в стену и крик из соседних камер:

– Русский! Есть курить?.. А сахар?.. А кофе?..

И так везде. Не только Витю спрашивали. Большинство друг друга спрашивают. Голодная тюрьма. Впрочем, его называли «russe» редко. Обычно кричали номер камеры. Имя Виктор в Европе распространено. Но здешняя тюрьма больше полна заключенных южного происхождения. Там, разумеется, свои имена.

Обыкновенно услышать на корпусе перекличку между заключенными. Камеры взаперти.

– Дай курить.

– Ты уже спрашивал.

– Я думал, что-то изменилось в течение часа.

– Что изменится, если магазин в четверг, а сегодня понедельник?

– А у твоего сокамерника есть сигареты?

– Ты уже и это спрашивал.

Часто курильщики сгибали спину. Как бы шнуровали обувь и более-менее тайно поднимали окурок. И при достатке тоже трудно. Не поделишься – наживешь врагов.

Виктория (это с ней я, биограф, разговаривал) привезла деньги, одежду и рисунок красной розы. Она ведь художник.

В камере без душа. По утрам тюремщик открывал дверь. Проверка: все ли на месте? Тюремщик спрашивал:

– Душ?

В случае молчания затем не выйти, чтобы помыться. Стоит ли спешить? Всего-навсего три лейки. Народу битком. Открытое окно – прохладно. Пар от воды и накурено сигаретами и гашишем. Часто драки. Причин хватает. Даже купание без трусов – причина. В тюрьме довольно мусульман. Тут не принято мыться голым. Все друг у друга спрашивают шампунь. Придешь с полным флаконом. Уйдешь с пустым наполовину. Голодная тюрьма. Из дневника: «И не откажешь. В тюрьме лучше поделиться. Как, впрочем, и на свободе. Если то, конечно, по силам и возможностям. И не ради других, а чтобы укрепить в себе человека». Так он пишет. Еще пишет, что вскоре прекратит походы в душ. Много людей на три лейки. Вода едва текла. Мылся в камере. Над раковиной два крана: горячая и холодная вода. Наполнял три бутылки и обливался в туалете. Нулевой этаж. Никого не затопишь. Вечером нельзя оставлять мусор на полу. Иначе разбудят мыши. Щель снизу двери. Значит, проникнут. Лучше заткнуть щель полотенцем. Хотя ночью и без грызунов шумно. В коридоре перекличка и французский рэп из магнитофонов. Вагнера, ясное дело, тут не слушали.

Шелест листов. Я, читатель, заинтересовался прогулочным двором у подножия горы. Небо сквозь решетку. Над заключенными летали орлы. И однажды – парашютисты. Люди ходили кругами, играли в футбол. А также стелили на асфальте полотенца, чтобы сесть. Часто драки. Где еще выяснять отношения? Камеры всегда закрыты. Голодная тюрьма – конфликты. Люди эмоционально вспыхивали, как спички. Витя считал, что в России – иначе. Принято говорить прежде, чем драться. Ведь «ponytia», тюремный закон. Французские тюремщики не вмешивались в драки. Наблюдение по видеокамерам. Хм... Неужели делают ставки, будто бокс? После прогулки задержат нарушителей порядка. Виноват и в карцер тот, кто менее избит. На прогулку идти сквозь ворота-металлоискатель, как в аэропорту. Сигнал – тоже словно бы не улетел. Зажигалки оставляли рядом, на стене. Иначе сигнал. Металлоискатель ищет мобильники и острые железные предметы. Последнее русские арестанты называют «zatochka». У Вити звенели ботинки. Вынужденно разувался и проходил ворота в носках. Вскоре Вика прислала кроссовки. Впредь обувь не сигналила. Согласно дневнику погоды, прогулка отменялась, если плотный туман. Друг друга не видно в паре метров. Туман, случается, появляется в считанные минуты. Так что прогулку не всегда отменишь.

Я, архивариус, вынужден откладывать письменные воспоминания о тюрьме. На всё про всё – некогда. Разве что напоследок я вырезаю фрагмент из «Дневникино». Заключенный Витя смотрел по телевизору фильм. Его вдруг будто пробил электрический ток на моменте, где двое актеров разговаривали в кафе:

– Сперва передам чемодан Марселазу, а потом пойду бродить по миру.

– Пойдешь по миру?

– Ну да, как в сериале «Кунг-фу». Буду ходить с места на место. Встречать интересных людей. Искать приключений.

– И долго будешь по земле ходить?

– Пока Господь не укажет мне путь.

– А если Он не укажет?

– Тогда я буду гнить до скончания века.

– То есть ты решил стать бомжом.

– Я останусь Жюлем. Не больше, не меньше.

– Нет, ты решил стать бомжом, как все эти уроды, которые просят мелочи, спят в коробках, жрут то, что я выкину. У них есть название, Джинс – бомжи. Без работы и семьи. Без квартиры, без средств. Вонючим бомжом.

– Знаешь, друг мой, вот здесь мы расходимся.

Витя чувствовал, что это о нем. Понял: судьба!

 

24.

Освобожден из тюрьмы. Хотя без документов. Вероятно, по причине ВИЧ-инфекции освобожден. Другие арестанты-иностранцы обычно переводились в депортационные тюрьмы. Какой раз стоило благодарить болезнь. Иначе – депортация. Возле тюрьмы автобусная остановка. Уже хватит бы ожиданий на месте. Спускался с горы и рвал цветы для Виктории. Автобус проехал мимо. Зато подвез парень на белом фургоне.

Шелест страниц. Дневники утверждают, что ему отказали в разрешении остаться. Надежды в нелегальной работе и жилье рассыпались. Но все-таки подаст апелляцию.

Снова уличная жизнь. Можно бы ночевать в машине. Фиеста цела. Крыло и дверь другого цвета после аварии. Битое заменил, но с покраской не успел. В машине рискованно оставаться. На парковку часто заезжала полиция. Проверка подозрительных лиц. Машина с литовским номером. Серьезный повод, чтобы осмотреть багажник и документы. Последнего нет. В депортационную тюрьму, да, пока не отправили. Но это не означало, что не сошлют потом. Ночлег в машине – это риск. Где бы ни парковался – риск. Другие варианты? Пляж? Там крысы и шторм.

Он прятал палатку под крепостью Fort Carre. Кругом лес. Желательно иметь палатку. Потому что змеи. Охранник регулярно ходил по тропинке. Заметит бомжа – выгонит. Ночью на крепости светился флаг Франции. Такой же триколор, как российский. Витя рад схожести флагов. Утром летал дрон с видеокамерой. Морской шум – волны разбивались о камни. Еще самолеты: посадка или взлет. Аэропорт соседнего города Ницца. Обычно бомжи спали на стадионе поблизости. Вите по душе уединенность, нежели среди людей. Бродяги на стадионе, потому что рядом социальная служба. Душ и завтрак.

Я, биограф, уже о том рассказывал. Сюда Витя заходил, когда только что прибыл на юг.

Теперь углубился в лес, под крепостью. Днем видел, как на серых камнях, под солнцем, греются змеи. О них висело объявление. Витя мог бы узнать: ядовитые или нет? Но безразлично отвернулся.

На социале появился охранник в черной форме. Раньше его не было. И неудивительно. Среди бездомных случались конфликты: и меж собой, и с работниками. Витя описывает нищих: «Мы выглядели, ну да, не идеально. И не так, чтобы в галстуках и пахли парфюмом от известных брендов. Раньше я огорчился бы такому окружению. Ныне – иначе. Я рад. Наконец-то, я здесь. Всю жизнь сюда шел. Бездомные под крепостью походили на героев Евангелия. Именно такие люди сопровождали Иисуса Христа. Значит, Витя, правильной дорогой идешь. Теперь главное – не свернуть. Мало увидеть путеводную звезду в ночи. Нужно еще не свернуть. Нужно добраться. Не смотри, Витя, под ноги. На скучную землю больше не смотри. Вверх! Отныне лишь вверх!».

Социал – одноэтажные домики. На проходной работник по имени Седрик выписывал талоны: булочка, варенье, какао, масло. Я, душеприказчик, узнавал о нем. В живых, сказали, уже нет, по причине болезни. Хороший, вспоминали, человек. Был.

Витя завел почтовый ящик. Шкаф с письмами на проходной. Летом работал душ: прохладный и горячий. Над железной раковиной, перед зеркалом, он брил голову бритвой. Налысо. Тусклый свет – лампочка. Брился неудачно: порезы, кровоподтеки. Наиболее трудно – затылок. О помощи не просил. У него ВИЧ.

После тюрьмы мой доверитель отрастил бороду. Из дневника: «Теперь то и дело слышал, что похож на Владимира Ленина». Я, биограф, прочел эту запись и понял, кого напоминал мне. Так и есть: Ленин!

В ближайшее время предстояла палатка. Сквот – нельзя. Того жди, полиция. Документов нет. Значит, палатка. Вскоре нашел укромное место: в лесу, на горе, вдоль железной дороги. Минуты ходьбы до центра города – старинный Антиб. Тропинка начиналась в конце паркинга. На углу сломана сетка-рабица. Тут подъем. В лесу полезно бы убраться. Здесь обитало много бродяг. Накопился мусор. Согласно дневнику уборок, Витя регулярно выносил мешки с мусором. Но окончательно, дочиста, не справился.

И вот дорожка вела через кусты ежевики и камышей. Минута ходьбы вверх – упрешься в бетонную стену. Направо – палатка, где литовцы, Олег и Лоретта, муж и жена. Еще Иван, по прозвищу СССР. Витя с ним знаком после первых страниц этой рукописи. А если перед стеной повернуть влево, то встретишь Игоря и Серегу. Они, русские, жили в заброшенном домике. Внутри разделен стеной. Получается, два жилья. Домик расположен вдоль ж/д путей. Если ехать на поезде в сторону Италии из Антиб или, наоборот, к городку, то видно оштукатуренный одноэтажный домик и лес. Постройка крашена разноцветным баллончиком. Дети балуются. За домиком – бетонная стена. Из поезда ее не видно. Деревья закрывают. Едешь в Италию. Слева, из окна, смотришь на палатки бездомных в лесу. Не слишком спрячешься. Маленькая лесная полоса вдоль бетонной стены. За лесом, если смотреть из поезда, откроется вид на лазурное море.

Возле того домика есть стена и калитка. Серж (Сергей) здесь много лет. Вообще-то домик – собственность вокзала. Железнодорожники, слава богу, долго не обращали внимание.

Недавно Игорь завел щенка по прозвищу Зара. Смесь лабрадора со стаффордом. Черная и белая грудь. Будто сапоги, белые лапы.

В доме без электричества. Хотя возможно провести от столбов. Что рискованно. Если железнодорожники или полиция заметят утечку, то выгонят. Внутри домика оштукатуренные стены. Можно покрасить, но ребята не хотели того. Рядом, за стеной, обрыв. Пропасть не больше двух метров. Игорь установил настоящий, без купюр, унитаз над пропастью. Осторожность. Упадешь – и парашют не раскроется... Возле домика была кухня. Если можно так назвать: тарелки, посуда, стол, газовая плита, канистры с водой. Около паркинга была заправка. В продаже газовые баллоны. Я, биограф, наводил справки. Оказывается, заправку снесли. Теперь стройка. А домик через три года разрушил бульдозер.

Лесное пение птиц нарушало движение поездов. Слышно морской шторм и церковный колокол. Витя установил палатку на как бы кухне, меж домиком и бетонной стеной. Он мечтал о дневниках: еще напишу! И что там дневники! Даже мечты: спасение планеты! Но потом остыл. Планета, решил, обождет. Вначале хотя бы свою душу спасти. Много писал. Творческий взрыв. Некогда склеить корпус палатки. О том советовали опытные бомжи. Иначе украдут. Сколько несчастных ставили палатку возле паркинга. Вернулся – пустое место. Такие же, очевидно, бродяги крадут.

За водой идти до стоянки яхт. Минут, согласно дневнику пешехода, пять. Я, биограф, проверял. Так и вышло: четыре минуты, тридцать секунд. Кран с водой – мощный, словно против пожара, напор. Витя ходил туда с большой канистрой (25 литров) и тележкой с колесиками. Нести на руках – тяжело. Охранник в черной форме осматривал порт пешком или на велосипеде. Морская стоянка считалась платной. Охранник вынужденно сделал замечание. Вода, оказывается, исключительно для владельцев яхт. И это при том, что Витя мог себе позволить лишь яхту игрушечную, этакую микро.

– Тут всего-навсего вода!

– Начальство не разрешает, – охранник отвернулся и спешно ушел. Будто не заметил. Знал, что Витя бомжует. Как бы сочувствие. Впредь тоже проходил мимо и без слов. «И спасибо за то», – запись в дневнике.

Еще был второй охранник – настойчиво запрещал воду. Витя все же возвращался, когда тот уходил. Однажды этот охранник подошел, когда канистра уже наполнена. Очевидно, вот-вот опять запретил бы.

– Спасибо, мой друг, – опередил Витя.

Охранник ничего не ответил. Впредь, как и его напарник, проходил мимо.

Первое время спал в лесу беспокойно. Пение птиц. В зоологическом дневнике их названия мало уточняются. Голуби привычно садились на деревья и электрические столбы у ж/д. Воркуют. Еще птичий крик по утрам – чайки и альбатросы. Иногда лягушачье кваканье. Неужели рядом болото? Лесной дневник не уточняет. Кругом трудно пройти – заросли. Странно ли, что бездомные не вырубили деревья? Еще будили утренние поезда. Не столько шум колес, как вибрация паллетов. Иначе нельзя. На них стояла палатка. Земля ведь холодная и влажная. Другим ночным бедствием были крысы. Палатка на «кухне». Ночью грызуны активировались. Было, чем поживиться. Еда – помощь соцслужб и мусорка. На первых порах Витя отметил плюсы бомжа. Таких неуклюжих на соцслужбе пропускают вне очереди домашних и уютных, но тоже голодных. Бомж, получается, чуть ли не приравнен к ветерану.

Еще Серж по ночам ездил на так называемые «выбросы». Просроченная еда в мусорных баках возле магазина. Витя тоже лазил по мусоркам. Лишь гнилые овощи и фрукты. Серж – другое дело. Знал «съедобное и секретное место». Он, добрый, делился. При нем всегда самокат. Оттолкнулся ногой – и катишься, будто на саночках в белоснежном детстве. Россия богата снегом. Это к слову о том, почему крысам было чем поживиться. Они перелазили стену, где, как лоза, свисали растения. Конец лета. Собака часто спала на коврике снаружи. В таком случае крысы не приближались. Зара всегда на привязи. Иначе нельзя – сбежит. Тогда как поблизости движение поездов. Хотя обычно спала в ногах Игоря. Разве что выйдет ночью, если Витя ест. Нюх собачий, знает, когда и что именно ест. Жалостливый взгляд. Последнюю корку отдашь. И не всегда голодная. Сколько раз Витя наполнял ее миску едой – лишь нюхала. Ей интересно, чем загадочный новосел питается? Крысы при нем разбегались. Вообще-то, по воспоминаниям местного долгожителя Сержа, вначале здесь обитали мыши. Со временем крысы их вытеснили. Этакая эволюция.

Ночью по рельсам ходили железнодорожники в оранжевых жилетах. Свет фонарей. Громко меж собой говорили. Витя не раскрывает загадку, отчего эти ребята гуляли по рельсам в столь поздний час? Я, биограф, звонил на вокзал. Представился автором научной книги. Сказать правду? Реализм в литературе? Хм... Не стоит. Научный жанр серьезней. Я, разумеется, спросил: «Зачем ходить ночью на рельсах и светить фонарями? Для чего громко разговаривать и смеяться?». И тут мне объяснили: «Так положено – ходить по рельсам ночью с фонарями, громко смеяться и разговаривать».

Зара не сразу привыкла к ним – лаяла! Игорь зажимал пасть рукой и держал за ошейник, чтобы не выбежала. Хотя на цепи. Но зачем внимание к себе?

Обычно поутру Витя спускался с горы в лесу. Узкая тропинка среди высоких кустов. После дождя росли быстрее. Идешь, цепляешь их – на лице и руках царапины. По пути Витя рвал ягоды ежевики и тут же ел. Некогда мыть. Дождь очистит.

Ночью возвращался в сандалиях. Неудачный шаг – ёжик. Игла осталась в пальце! Вынул острие – хлынула кровь. Впредь, если шел в сандалиях, то светил мобильником. Хотя с канистрой воды и тележкой – разве посветишь? Не хватит рук. Витя ходил за водой ночью. Ёжиков в лесу много.

Тропинка нуждалась в уходе. Витя иногда стриг колючие кусты секатором. Олег, сосед по лесу, рекомендовал:

– Не увлекайся подрезкой.

Ведь лучше бы тропинка заросла. Полно любопытных. Идут, куда глаза глядят. Поиск: ночлег, кража, туалет.

Внимания заслуживает красная труба. То ли газ, то ли вода. Рукописи не уточняют достоверно. Откуда и зачем протянута? Лишь известно, что труба перекрывала подъем в гору, под стеной. Местные бездомные называли препятствие «face contrоl». О, сколько несчастных и пьяных не преодолели барьер! Казалось бы, все просто. Перешагнул – и готово. И все-таки спотыкаются. И правда, будто «face control» на дискотеку. Хотя матрас и одеяло кому-то важнее, чем танцы. Ставки выше. Вот почему Игорь не отпускал собаку с поводка перед рандеву с трубой. Надеялся, малышка Зара потянет в горку его сто килограмм. О, сколько раз Витя слышал призывы (SOS!) о помощи через бетонную стену. Ночлег, значит, на холодной земле. Если падал Олег, то Смайлик (пес его жены) громко скулил.

В лесу много диких кошек. Утром около тропинки была женщина по имени Валери. Сыпала кошачий корм в пластиковые тарелки. Покупка за свой счет. Волонтер-одиночка. Из дневника: «Здешние кошки обленились и зажирели. Крыс не ловят. Обыкновенно видеть, как грызуны едят корма, а кошки наблюдают рядом. Беззаботно греются на солнце. Незачем «игры в сафари». По расписанию – солярий». Еще дневник утверждает: кошки сражались меж собой! Витя наблюдал, как два разъяренных мини-тигра кувыркались по тропинке одним клубком! Рык!

Вечером Витя ходил на пляж. Днем полно людей. Ему неуютно среди них. После первого сентября студенты и школьники разъехались. Стало, наконец-то, просторно. Иногда вечером на пляж приходил Ваня СССР. В дневниках упомянут многократно! Я, архивариус, считал. Тридцать семь раз упомянут. Витин сосед по лесу. В данной книге лишь капля о нем. Ограничен ведь размером книги. С ним собака, по кличке Ягода. Длинные лапы и нос. Черно-белый окрас. Появление четвероного друга – серьезный повод, чтобы купаться в море. У Витя с Ягодой личные счеты. На берегу много палок. Ночью ведь шторм. Витя кинул одну в море изо всех сил. Если верить его одноклассникам (я их тоже опрашивал), должен бы кинуть далеко. Ибо в российских школах бросают теннисные мячи на дистанцию. Но подразумевают гранату.

И вот Витя кинул палку на пляже. Ягода за ней. Витя следом. Кто быстрее? Ягода, лапы длинные, обычно опережала. Дюжина подобных бросков – оба устали и легли на камни. Хм... Хотя кто знает? Что, если Витя преувеличивал, как Ягода устала. И тем самым скрывал, что, в действительности, сам сдался. У Вани до Ягоды было несколько собак. Убежали все, кроме питбуля, по кличке Iron. Ваня имел неосторожность нагрубить псу. Даже пнуть. Хорошо, что «Greenpeace» не видели. Iron запомнил. Дневников, как у Вити, не было, но запомнил. Ночью залез в палатку и атаковал. Тут запросто не убежать. Всего лишь покусана рука. Удача, что выжил. Получается, удар за удар. Счеты равны. Утром Ваня отвел собаку на социал «Les Restos du Coeur». Там полно бездомных. Ваня сказал, что оставляет пса на произвол судьбы. Работники социала просили неделю на ожидание. Нужно ведь найти нового хозяина. Ваня его привязал к столбу во дворе социала. Глаза в глаза напоследок – прощание. Витя случайно наблюдал эту сцену поблизости. Следовательно – записал. Пса взял к себе бездомный, по прозвищу Казанова. В другой раз Ваня купил щенка неизвестной породы. Назвал Ягодой. Уже годы как с ней бок о бок.

Солнечный закат. Ваня осмотрелся. Сердцеед и разбойник – иногда обращал внимание на пляжных туристок. Зачем? Из дневника: «Тут, получается, следующая мотивация. Осмотр, какого цвета у нее трусики. Прикарманит кошелек и мобильник – наказание за пьянство. А также видеосъемка на ее же мобильник... Затем, конечно, похвалиться Ягоде. Ей ведь больше всех интересно. Только Ягоде. Потому что Олегу уже хвалился. В итоге запись удалена. Там была их общая знакомая. Ваню знали, как парня, который подсаживается в компанию. Признаки такой компании: курение травы, увеселительные напитки, легкомысленные девочки с мобильниками и кошельками после первого и второго. Ваня уверенно заводил разговор, будто чей-то давний знакомый. Реакция людей: вопросительно переглядывались меж собой. Чей приятель? Ваня – хороший человек. По душам с ним разговаривай. У него есть душа. Но если у меня в кармане тысяча евро, то выпивать с ним не стану». Витя учил эту фразу, как школьник стишок на уроке. Один бомжик выпил с Ваней. Хлопнул себя по карману. Тщеславно улыбнулся. Больше так не сделает. Последний хлопок. Он, пьяный, уснул в картонной коробке из-под холодильника. Техника безопасности. И это не спасло. Ваня сделал дыру в картоне и полез в карман. Тот проснулся. Ваня оглушил ударом по голове. На кону тысяча. «Poterpevshiy» (так у русских называют того, кто пострадал в результате преступления) не жаловался в полицию. Ваня пил в барах городка Антиб до беспамятства. Прыгал на столы. Кричал:

– Shiba!!!

Это, вероятно, нечто страшное, если перевести с болгарского. Теперь считается персоной нон-гранта в местных увеселительных заведениях. Витя тоже так, бывало, делал. Ну, чтобы, цитирую дневник, показать этим капиталистам, как говорят русские, «gde raki zimuut». То есть напугать! И записывал о том в дневниках – подпункт криминального чтива.

И вот ребята уходили с вечернего пляжа. Но физкультура Ягоды не заканчивается. Ваня радостно рукоплескал:

– Немного акробатики!

На выходе с пляжа Gravette есть старинная крепостная стена. Вдоль нее железные барьеры. Ваня показал на них рукой:

– Ап!

Ягода знала, о чем речь. Разбег. Прыжок – барьер позади. Затем другой. Третий... Даже, о, невероятность, олимпийский прыжок через автомобильный шлагбаум. Люди вокруг радостно удивились. Ваня довольно улыбнулся. Это ведь его спортивная собака. Витя тоже добродушно улыбнулся. Ибо его друзья.

Игорек, тоже друг, думал о том, чтобы «sest na lapu». То есть протянуть руку о помощи. Собака имелась. Животному скорее помогут, нежели человеку. Чего только не придумают! Даже с хомячками и рыбками в банке сидят на лапе. Как бы не себе, а благородная забота о животном.

– Мне деньги не нужны, – говорил Игорь. – Но «pelmeni» хочется.

Так протянул руку о помощи. Доходы, увы, иногда шли в другое дело. Случался, если русским языком, «zapoy». То есть длительное употребление алкоголя. Обычное российское явление. Иногда он отсыпался и выздоравливал с помощью снотворного. И тут побочный эффект – затем бессонница. «Zapoy» – ну и ладно. Пьяный Игорь вел себя тихо. Он садился на ступеньки подъезда, возле банкомата. Рядом площадь Charles de Gaulles. Перед ним железная собачья миска. Сюда прохожие кидали монеты. Или угощали едой. Часто пирожные и хлеб из булочной поблизости. При нем обычно банка пива «8,6». В час, говорит, по одной. Если дадут десятку, значит, покупка рома. Из всех напитков отдавал предпочтение именно ему. Недорого и более-менее без похмелья. Улов на двадцать евро предвещал посещение русского магазина. Покупка «pelmeni». Там работала Витина землячка, воронеженка Татьяна.

Прохожие любили Зару. Гладят по голове. Кладут в миску монету. Зара худая – жалко. Казалось, будто дальновидный Игорек не докармливал умышленно, чтобы горожане скорбели и раскошелились. Ну ладно – шутка. Игорек, добрый, вдоволь кормил. Больше всего она реагировала на «pelmeni». Попробуй не дать. Единственное блюдо, на запах которого собака тревожно лаяла. Ну хотя бы один (ед. число) символичный – дайте. Сердцем чувствовала, как эти странные русские готовят свое, сакральное кушанье. Слово «pelmen» для нее ассоциировалось с командой «гулять». Словно праздник. Не поделишься – гавкнет. «Pelmeni» – признак удачного дня. Игорь, бывало, покупал пластиковую бутыль вина. Среди русскоязычных бродяг именуют «plastique fantastique». Но говорил, что после того часто просыпался по легкой нужде. Ром – это лучше. Выпил – и храп до утра. Пластиковое вино имело лишь один худо-бедно подходящий сорт! Продается в магазине «Carrefour», который тоже возле place de Gaulles. Витя здесь прежде спер что-то и попался на глаза охраннику. Но после тюрьмы отрастил бороду. Поэтому охранник его не сразу узнал. А когда вспомнил, то простил. У нас ведь добрая книга – чистовик. Все друг друга, значит, прощают. Витя, как говорят русские, «vishel suhoy iz vodi». Все, означает, обошлось благополучно.

Раньше Игорь был военным. Красная звезда на фуражке. Пел гимн: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Потом страна рухнула и сузилась в размерах. Игорь работал продавцом на рынке, таксистом, электриком. Однажды махнул рукой на все и уехал заграницу. Планы, как все начнет заново. Расчет, что женится. Знакомство с женщиной по интернету. Пригласила к себе, в Данию.

– Мы не ужились, – вспоминал Игорь.

– Почему?

– Она скандалила полчаса, если я молчал. И час, если скажу хотя бы слово. Поэтому я решил, что лучше всегда молчать.

– А ты с ней спал?

– Нет... Я это лишь по любви делаю, – серьезно ответил Игорь. Разумеется, прав.

Теперь на улице. Дороги обратно, в Россию, нет. Мосты сожжены. Жилье продано. Деньги потрачены по пути на уличную Францию. Поначалу жил в отелях. Родом из Сибири. Там на улице холодно. Дом ведь продан. Витя однажды ему глупо сказал:

– Ты не волнуйся. В крайнем случае, я найду тебе в Воронеже угол. Как минимум, два на два найду. Ты не грусти.

– Два на два – это гроб.

– У меня палатка и того меньше. И ничего – живу.

 

25.

Время шло. Витя привыкал к лесу. Чьи-то шаги. Словно человек. Просыпался. Еще скрип. Тонкие деревья трутся друг об друга. Потому что ветер. Он уснул, но затем снова разбужен. Чьи-то шаги... Высунулся из палатки с фонариком. Осмотрелся. Вокруг никого. Странное дело. Море поблизости – слышен шторм. Ему по душе быть на берегу в такое время. Выйти бы туда среди ночи? Едва о том подумал, как снова уснул. Утром крик – чайки и альбатросы. Витя рассказал соседям историю о ночном происшествии. Чьи-то шаги... Серега объяснил: всего-навсего ежик. Иногда заходит, чтобы есть и пить из собачьей миски. В следующую ночь Витя его увидел. Вскоре еще много ежиков увидит. При появлении них крысы разбегались. Зару так не остерегались. Лаяла на грызунов. Поводок сдерживал. Крысы не спешили врассыпную. Явно понимали: на привязи. Крысы, говорят, умные. Витя, бывало, отпускал Зару с поводка. Авось распугает грызунов навсегда. Ведь шумят по ночам. Собака бегала кругами. Еще раскопала яму под стеной. Вся в земле. Теперь нужно купаться в фонтане. Наивный Витя ожидал, что раскопает крысиное логово. Нет. Ей, оказывается, всего-навсего скучно. Только бы двигаться. Молодая, энергичная. Под стеной вдруг просвет. Значит, раскопала в другую сторону. Крысы это видели с веток деревьев. Зара полна сил. Часто прыгала на людей. Упрется лапами об человека. Это, чтобы дотянутся к лицу языком – здоровается. Особенно, ее привлекали светлые Витины штаны. Неужели понимала, где лучше оставить автограф? Словно умышленно шкодила. После того, как Витя стал бомжом, то, согласно дизайнерскому дневнику, чаще отдавал предпочтение белой одежде.

Работы не было. Свободное время проводил в библиотеке имени Альберта Камю. Большая фотография висела на здание. Витя заваривал термос крепкого чая. Дневник напитков утверждает: «Семь кубиков сахара». Спешка на открытие. У него там привычное место на третьем этаже. Он писал за столом, спиной к окну. Вид на гору вдалеке. Внизу – перекресток, автомобили. Я, наследник, имею записи того времени. Трудно разобрать почерк. Единственная папка в печатном виде называется «Стихи в розе». Романтическое фэнтези в письмах. И вот сюжет. Словно существует планета цветов, которая регулярно, глава за главой, посылает розы таинственной незнакомке. Дабы покорить ее сердце. Зачем? Ну это ведь работа планеты цветов – покорять сердца! Странное дело – согласно приказу, розам запрещаются поцелуи с незнакомкой. Но посланницы изобретательны и всегда находят способ, как обойти правило без нарушений приказа. Как только не увлекают! Путешествие вокруг Земли. Превращение из бабочки в цветы! Семена, которые растут не иначе, как от количества добрых дел. Розы внезапно (эволюция!) заговорили и провели на Земле революцию!.. И так далее. Все цветочные посланницы отличаются образованием. Примечательно, что главы сопровождаются фотографиями букетов. Составлены моим доверителем. Увлекался, оказывается, цветами. Что, если однажды опубликуется?

Другие повести в сундуке написаны от руки. Мне понравилась «Fleurealisme». Я бы, впрочем, изменил заголовок. История бездомного, который рисовал цветами и внезапно открыл новый жанр в искусстве. Но гонорары, в силу причин, не брал...

Еще повесть «Карта памяти». Астронавт потерпел крушение на другой планете. Почти как Земля. Оказывается в плену у инопланетян. Точь-в-точь люди, но примитивное развитие. В мозг астронавта встроена карта памяти, где все знания человечества. В том числе, как создать подобную карту памяти. Перед ним встает выбор – стать местным божеством или найти в океане звездолет? Остаться или вернуться на Землю?

И это не единственная рукопись об инопланетянах. Повесть «Плагищение. Бродячие сюжеты». В этот раз пришельцы попадают на Землю. История знаменитого писателя-фантаста. Инопланетяне его, разумеется, похищают. Тот не верил в пришельцев. Хотя получил за счет них славу и деньги. Ведь издательство книг. Похитители намерены его убить. Потому что пишет вранье и в дурном свете. А они, конечно, считают себя добрыми. Писатель несет бессвязный бред. В том числе пересказ еще не опубликованных книг. Пришельцы заинтересовались. Обещают, что разрешат новый день в случае очередной истории. Про инопланетян, разумеется. Писатель согласен. Выбора нет. Каждый день – это рассказ. Вскоре его воображение тухнет. Хотя и знаменитый писатель. А жить ведь хочется. Писатель решается на хитрость... Я, читатель, все не рассказываю. Что, если однажды опубликую?

Еще одна рукопись в сундуке – «Скрытый номер». Герою звонят по телефону и предлагают исполнение любых желаний. Голос представляется мировым компьютером. Рассказывает невероятную историю. Словно был ученым, который на днях переселился в цифровой вид. Теперь ему нужен помощник, чтобы достичь глобального владычества. Путем переустройства планеты добиться!

Я, наследник, читал повесть «Russkiy yazik». Оказывается, Владимир Ленин изменил русский алфавит: кириллицу на латиницу. Это к тому, чтобы экспортировать революцию на запад. Люди враждебно относятся к реформе. Повесть рассказывает, как проходило и погибло нововведение.

Я также заинтересовался романом «Третий завет». К герою приходит письмо из будущего. Утверждается, словно от его покаяния зависит судьба целой Вселенной. Он регулярно получает задания, как должно исправить собственные ошибки в прошлом. А значит, спасти мир перед лицом скорого апокалипсиса. Выясняется, что существует эффект бабочки. Зло умножает зло. Добро порождает добро. В ходе работы над ошибками он регулярно получает письма из будущего. Женщина представляется его куратором. Ему обещается вечная жизнь, если благополучно справиться с заданием. В ближайшем будущем, дескать, возможно бессмертие. Вдобавок, должен разгадать загадку. Что такое «Третий Завет»? Ему дается адрес, куда отправить письма о том, как изменил себя к лучшему. Вскоре получает ответные письма, где описывается грядущее время после его раскаяния. И всегда – апокалипсис. В ходе работы над ошибками герой попадает в экстремальные ситуации. Но загадочные письма спасают. В конце книги он все-таки находит решение, как спасти человечество. А также разгадывает, что такое «Третий Завет», который, оказывается, знает каждый читатель Евангелие.

В сундуке и другие черновики. Все не пересказываю. Некогда ведь. Кто знает – возможно, я, наследник, завершу. Я – душеприказчик. Договор заключен. Право имею.

Эта библиотека стала ему домом. Лето – кондиционер, нежарко. Осенью и зимой спасался от холода и дождя. Еще зарядка мобильника и фонарика. Снега в Антиб нет. Зато дождливая осень. Иногда заранее смотрел погоду, чтобы не мокнуть. Брал с собой зонт. Непромокаемые ботинки. Конец ноября. Одежда воняла сыростью. Витя встретил в библиотеку знакомую. Держался дистанционно: метра полтора.

– Тут не говорят громко, – сказала она. – Подойди ближе.

– Не могу. Я это... Ах да... Вот оно что! Я болею. Я боюсь заразить. Простуда... Кха-кха.

Знал, что одежда воняет. На социале у крепости была стиральная машина. Дешево оплачивается. Но туда сразу не запишешься. Очередь бездомных.

Игорь иногда оставлял ему свою зарядную батарею для мобильника. Раньше сам бы зарядился. Теперь с ним собака. Не войти внутрь. Интернет есть на порожках библиотеки, но слабее. Фильмы закачивались медленно. Ну хотя бы так. Другое дело – электричество. Вечером Игорь, Серега и Витя смотрели фильмы. Чаще юмористические программы, в том числе «Uralskii pelmeni». Мобильник Игоря золотистого цвета. Подарок тезки, по прозвищу Седой. Я, биограф, должен рассказать о нем. Последние дни жил во Франции на улице. Возраст пятьдесят с лишним. Вдобавок, болезнь – рак. Не раз был в госпитале. Бледный. Не по силам идти. После капельницы выглядел гораздо лучше: розовые щеки, бодрый. Выписку не дожидался. Преждевременный побег из больницы. В операции отказывался. Хотя врачи обещали удаление опухоли, но с оговоркой, что возможна инвалидность. Был шанс. Казалось, что Седой устал от уличных многолетних скитаний по странам. Бесприютная Европа. Для него – бесприютная. Что, если надежда – избавительная смерть? Он уехал в Данию, где хотя бы комната в общежитии, по причине болезни. Я, хранитель памяти, вижу, как Витя сожалел, что мало помог. Лишь купил билет в Копенгаген. Затем долго не мог ему дозвониться. Однажды, в конце мая, Игорь ответил. Их последний, короткий разговор: «Нет сил. Долго не включал телефон», – слабый сухой голос. Его взрослая дочь потом скажет, что вскоре покинул наш мир. Она жила в довоенном Харькове. Игорь туда не вернулся. О дочери вспоминал с любовью. Отсылал подарки. Опасался, что обременит своим приездом. Ведь болезнь.

Витя вспомнил этого хорошего человека, когда сидел бок о бок с Игорем и Серегой. Просмотр чего-либо по мобильнику золотистого цвета. Подарок Седого.

Согласно транспортному дневнику, Витя то и дело передвигал машину. Не заводится. Так и не выяснил, какая неисправность? Игорек считал, будто компьютерная поломка. Еще красная лампочка двигателя. Нужен ремонт. Витя передвигал машину с такими же, как он, лесными жителями. Лишь бы не видела полиция. Запрещается, чтобы машина длительно стояла на одном и том же месте. Отправят в штрафплощадку. Витя хранил в багажнике ценные вещи: фотографии, ноутбук и сундук рукописей. Открыть Фиесту или переставлять – желательно быстро. Ежедневно парковку объезжала полиция на машине. Иногда стояли в углу. Словно засада. Потому что регулярно разбиты окна и обворованы автомобили. Особенно в туристический сезон. Парковка без видеокамер. О чем воры, конечно, знали. Раньше на этой парковке, в углу, располагался цыганский табор. Дюжина караванов на колесах. Однажды приехали солдаты. Автоматы, бронежилеты, камуфляж. Выгнали всех за полдня.

Сколько раз Витя возвращался в лес через парковку, где был объезд полиции. Отчего вынужденно ждал за углом. Идти мимо них в темный лес? Спросят документы? Того нет. Лучше, значит, обождать, когда уедут. Тем более, что полиция искала воров. То и дело разбиты и обворованы машины! Витя – бесправный нелегал и бомж. Как бы обвинили ни за что ни про что. И ничего не докажешь в самозащиту.

Часто видел по утрам парня, который ходил среди машин. Мобильник возле уха. Словно занят. Витя тоже так делал. Не потому ли догадался, в чем дело? Витя его встречал регулярно, когда шел на социал и завтрак. И вот открыл багажник, чтобы достать чистую одежду. Чувство: слежка. Резко обернулся. Тот парень смотрел на него. Заинтересован багажником? Витя подошел к нему:

– Не трогай, пожалуйста, машину. Я на улице живу.

– Хорошо. Я тебя понял. Не волнуйся.

Его глаза сказали то же самое.

Машины по-прежнему обворованы. Стекла разбиты. Замки сломаны. Лазурный берег привлекателен для краж. Волна автомобильных страданий докатилась на лесное поселение бездомных. Сюда пришел обкраденный:

– Отдайте таблетки! Ничего больше не надо. Только таблетки.

– У нас их нет.

– Я вызову полицию.

– Мы тут ни при чем.

– Я вызову!!! – закричал гость.

Так и вышло. Полиция вместе с ним, хором, сказала:

– Отдайте таблетки.

– Нет здесь никаких таблеток.

Полиция ушла. И спасибо за то.

Я, биограф, прочитал о том случае в дневнике лесных посетителей. А также читал, что однажды сюда приходили журналисты с видеокамерами. Ваня СССР их обматерил и выгнал.

При уличной жизни тяжело с сигаретами. Поиск окурков. Если не хватало на покупку сигарет, Игорь осматривал вокзальные пепельницы. В хижине потрошил окурки на столик. Пусть сушатся. Дождливая осень. Один бездомный однажды бросил при Вите крылатое выражение. И не улетело. Витя, ухо востро, был поблизости и записал в дневник: «О благосостоянии нации можно судить по обилию окурков, которые располагаются на асфальте. За последние годы французские окурки значительно уменьшились в количестве и размере».

Серж знал магазин, где вечерний «выброс», просрочка в мусорном баке. Витя, случалось, тоже рылся в баках, но бестолку. Серж, щедрый, делился. Однажды появились новые бомжи. Все выкинули из бака. За собой не прибрали. Впредь «выброс» кидался в бак за минуты до приезда машины. Это, чтобы нищим не досталось.

Дождливая осень. Попробуй – и спустись с горки, из леса, после дождя и среди грязи. В светлых штанах спустись! После того, как он стал бомжом, то предпочитал лишь такие оттенки. Дождь! Слякоть! Еще увернись от приветствий Зары! Всегда готова оставить автограф на светлых штанах. Витя остался бы в палатке. Ведь дождь. Но ждал очередное письмо, ввиду легализации. Дошел туда с зонтом. Так и есть: письмо из иммиграционной службы. Написано: должно покинуть Францию. ВИЧ-инфекция не считается причиной, чтобы находиться в стране. Имя указано иначе: «Victorino». Больше об апелляции не думал. Зато спешил в библиотеку. Дождь кончился. По пути place de Gaulle – лучше обойти. Часто сборы бездомных на лавочках. Распитие спиртных напитков. Разумеется, перестрелки пробками из-под шампанского. Полицейская машина заезжала на площадь. Ну чтобы, как пишет Витя, «разогнать и устрашить неукротимых бомжей и деклассированных элементов капиталистического строя». Месье Николя, добрый полицейский, знал бездомных по именам и местам ночлега. Он указывал пальцем, будто дирижер палочкой в оркестре, на тех или иных бродяг.

– Ты! Иди на сквот! А вы, все, на паркинг! Тебе вообще не положено в городе быть! В последний раз я одеваю солнечные очки, чтобы тебя не видеть!

– Месье Николя, я капюшон в другой раз одену, чтобы вы меня больше никогда не узнали.

– Ну все! Паркинг! Расходимся! – командовал месье Николя.

Под словом «паркинг» имел в виду лесную бомж-колонию. Витя обходил площадь, где случаются драки и ссоры. О, сколько несчастных прямиком оттуда забрали в тюрьму. У Вити не столь большая весовая категория, чтобы участвовать в баталиях на площади. И не длинные ноги, чтобы благополучно провести отступление и контратаки. Обходил, стало быть, стороной. Ему кричали:

– Виктор! Стой! Виктор!

Витя шел, будто не слышал. Крик громче. Еще собачий лай. Значит, догоняет.

– Виктор! – Это уже возле уха.

Вынужден обернуться.

– Эх, Витя! Я порой хочу тебя убить или сам убиться... Давно не виделись!

Минди (так звали преследователя) поднял Витю на руках. Ближе к небу. Я, биограф, узнал, что этот парень, Миндаугас, вскоре после их встречи утонул в море. Хороший, согласно дневникам, человек. Был.

Ночью Витя рано уснул. Но пробудился от крика. Знакомый голос. Это словак, по имени Йозек. Седой, голубоглазый, длинные волосы свисали со лба. Хотя коротко стрижен. Русские называют столь странную прическу «chub». Это было модно среди казаков. Обычно Йозек спал на стадионе вместе с другими бездомными. Раз в месяц получал пенсию из США. Прежде, в молодости, там работал. Пенсия сразу пропивалась. Отчего крик по ночам. Раньше средь бела дня орал во все горло по городу. Оттуда, ясное дело, гнали. Теперь осталась лишь ночная парковка. Его шум не длился дольше, чем несколько дней в месяц. Пенсия ограничена. Больше шума от ежиков и грызунов. Ночью крысы бросались Вите под ноги. Будто самоубийство. Бесстрашные.

Витя проснулся от крика словака. Теперь не до сна. Зашел к Игорю. Горящая свеча. Тоже не спал. Собака в ногах. Игорь пил вино и слушал аудиокнигу на русском языке.

– Мой герой – это Обломов. Мы похожи, – сказал Игорь.

– А Хэм? – Витя сел на край его койки. – «Старик и море» читал?

– Слушал.

– Ты, наверное, не спасешь рыбу от акул?

– Я вообще никуда не поплыл бы! – Игорь грустно вздохнул. – Плохо, что Зара не растет.

– Почему?

– Не престижно. Маленький рост.

– Мне по колено. Разве мало? – Игорь молчал. Из него обычно слово не вытянешь. – Ладно пойду. Лампа заряжена. Буду писать.

– Попробуй. Возможно, продашь потом.

– А если не продам?

– Тогда это не имеет смысла. Всякая работа должна оплачиваться.

– А если без денег? Если это судьба?

– Тогда перечисленное не имеет значения.

– Ты хочешь сказать... Что такое судьба? Ты веришь в Бога?

– В Бога не верю, но Божьи заповеди боюсь нарушать.

Утром пришла лесная соседка Лоретта. С ней рыжий пес по кличке Цезарь. Он открыл пасть возле дерева. На ветке лазила крыса. Цезарь ожидал, как её акробатический трюк не получится и она упадет. Витя спешил в социал. Согреться бы в душе. Его первая уличная зима.

На двери душевой был знак человека, у которого руки, будто распятие, по сторонам. Женский душ – человек и треугольник, то есть юбка. В мужской очередь, если не успел к открытию. Еще нужно принести синий пластиковый стул, чтобы положить одежду. В стене душевой были дыры. Сюда поляк Анжи вешал свои крючки. А на них – одежду. С ним тележка на колесиках: все имущество. Оттуда торчала удочка.

– Это маскировка, – объяснил он, когда мылся в соседней, от Вити, кабине. Душ слегка заглушал слова. – Я собираю окурки на улице. Люди это, конечно, видят. Но думают, что я, рыбак, ищу червячка. Все потому, что со мной удочка.

«Разве на асфальте бывают червячки? И разве кому-то столь важно, кто и что собирает с асфальта? У людей хватает своих проблем», – подумал Витя. Но молчал. Анжи продолжал:

– Знаешь, почему я говорю на русском и не забыл, как тебя зовут? Коммунисты заставляли меня учить в школе «Витя Малеев в школе и дома»... Ну такой правильный этот Витя. И не пьет, и не курит... Эти коммунисты достали! Учили, будто Ленин жив! Ленин жив!

– Он, в натуре, жив. Ты чего? До сих пор не знал, что ли? – возмутился Витя и засмеялся. Этакая шутка.

В кабине у Анжи что-то громко упало. Неужели одежда с крючка? Или призрак Ленина?

Я, душеприказчик, спрашивал о том человеке. Оказывается, вскоре Анжи умер на улице от сердечного приступа. Говорят, талантливый автомеханик. Люди, случалось, искали его среди бездомных, чтобы чинил машину. Мог бы найти работу и так далее. Но почему-то предпочел улицу...

Двери в душевой не закрывались. Лампочка не везде светила. Хотя я, биограф, узнавал: ныне все в порядке. То была, разумеется, временная трудность.

Витя оставил одежду на стуле, который в коридоре. Дверь душевой кабины открыта. Вещи под присмотром. В кабине без света. Сгорела лампочка. Мылся в трусах. Порой, согласно дневнику парфюмерии, трудно дышать. Конечно, и к такому привыкнешь. Не все мылись регулярно. Почему, если имеется возможность? Записи утверждают: «Люди неспроста остаются на улице. Алкоголь, наркотики, сумасшествие. Потеря надежды к нормальной жизни. Опускаются на всё руки».

После душа он спешил в библиотеку. По дороге встретил соседку из леса, Лоретту. Я, биограф, выяснил, что ее имя происходит от благородного дерева лавр. Она сидела на картоне в центре города. Улица выложена плиткой. Холодно. Нельзя без картона. С ней пес, по прозвищу Смайлик и корзина с цветами. Розы и гипсофил покупала в магазине. Лесные и полевые травы приносил ее муж. Она связывала букеты подарочной лентой. Опыт есть. В Литве, бывшей советской республике, работала флористом. И даже была пионеркой при коммунистах. Добрый полицейский (имя здесь не уточняется, дабы не навредить его карьере) закрывал глаза на продажу цветов. Ну так, чтобы не дольше четырех часов ежедневно. Хотя поначалу запрещал. Олег знал болевую точку доброго полицейского. Тот влюблен в работницу социальной службы. Она гоняет на мотоцикле.

– Запрещает продажу! – Олег сказал ей, когда случайно встретил в парке. – А мне что делать? Воровать?

– Да, не справедливо получается, – грустно вздохнула она.

Вскоре тот полицейский дал крупную денежную купюру и разрешил торговлю. Иногда люди оставляли ей монеты, но цветы не брали. Просто подарок. Догадывались, что живет на улице. Случалось, гладили собаку. Цезарь, ну, очень похож на льва. Лоретта посещала русский магазин. В продаже литовский сыр.

– Смайли-кусайли. – Олег трепал пса за ухо. – Вырастит и всех покусает.

– Нет! – Лоретта обняла собаку и поцеловала морду. – Будет маменькин сыночек.

У Олега – Цезарь. Собаки всегда с ними. Спят вместе в палатке. Смайлик то и дело её рвал. Самостоятельно делал дверь. Ему скоро год. Лоретта не сразу взяла к себе, когда предложили щенка. Ведь потеряла любимого пса по прозвищу Тимофей. Вероятно, отравление. Затем увидела сон. Любимый Тимка ей сказал человеческим языком: «Слушай! Чего ты выпендриваешься? Надоело уже. Возьми ту собаку!». Так и сказал. Это ведь сон. Нового пса назвала Смайликом. От слова smile. В переводе с английского – улыбка. Оказывается, брат Зары.

Игорь ходил с ней в парк, возле яхт. Здесь удобно играться. Он кидал теннисный мяч. Зара приносила обратно в пасти. Вначале положит мяч на лавку, рядом с Игорем. Едва замахивался, чтобы взять – собака опережала. Хватала мяч из-под руки. Затем снова клала туда же. И лай – опереди! Игорь обычно ленился. Не до соревнований. Летом он лежал под пальмой, на газоне, около фонтана. Вокруг движение машин. Тоже возле яхт. Но теперь холодно. Вечером возвращался в серую хижину. Собака впереди. То и дело окликал, чтобы вернулась. Слишком спешит. Умная Зара послушно ждала и оборачивалась. Ее взгляд выражал негодование: «Ну чего же так медленно?».

– Собака арестована, – говорил Игорь, когда пристегнул карабин поводка и ошейник. Часто называл просто собакой, а не кличкой.

Она уже перегрызала поводок. Цепи нет. И это опасно. Поблизости железная дорога.

 

26.

Дневник происшествий утверждает: вскоре случилась беда. Железнодорожники бегали по рельсам. Поезда не ездили полдня. Витя спешно скрылся из леса. Как бы не приехала полиция. Осмотр документов? Он возвращался поздним вечером мимо вокзала. Полно людей. Возможно, кто-либо угодил под поезд? Собака? Человек? Дневник разгадок на этот счет пуст. Поезд выехал ближе к ночи. Ясно, что переполнен. Гудки! Хотя обычно без предупреждений.

Внутри палатки увидел паука.

– Привет! – Витя здоровался.

Паук шевельнулся. Своего рода знак приветствия. Витя его не депортировал. Тоже ведь нужна крыша над головой. И голодный. Местные пауки, говорят, кусаются. Витя ворочался с бока на бок. Грызуны по-прежнему беспокоили. Ночной грохот усиливался. Мысли об углублении в лес. Уже обратил внимание: рядом поляна. Задумался о покупке большой, словно комната, палатки.

Серж устал от грызунов. Проникают в его комнату. Лесные коты не реагировали на крыс и мышей. Он обсуждал вслух массовое отравление. Яд в мусорку – и дело с концом. Игорек, разумеется, против отравления. Что, если собака случайно попробует?

Витя насыпал корм в миску.

– Пусть не переедает! – возмутился Игорь. – Если сытая, то ночью пукает. Хоть противогаз одевай.

Зимой Игорь ушел в «zapoy». Обычное русское явление. Оброс бородой. С трудом поднимался в горку. Шаг, отдых, снова шаг.

– Я не собираюсь умирать! – через силу, по слову, выдавил из себя Игорь.

И не переубедишь. Витя наивно говорил доводы против алкоголизма.

– Все сказал? – спросил Игорь. Интонация, будто устал.

Слово за слово – Витя вышел из себя и слегка ударил Игоря по спине. О чем потом извинился и сожалел. Витя надеялся, что простил. Ведь считает его другом.

Раньше Игорь пил снотворное. Дни и ночи в постели. Так преодолевал «zapoy». Но где взять снотворное? Из медицинского дневника: «Лекарство давали на «Красном кресте». Игорь обещал, что скоро возьмет снотворное. Но поутру долго спал. «Красный крест» работал до обеда». Там Витя спрашивал для него таблетки.

– Больной сам должен прийти. Либо пусть вызывает скорую помощь. – Врач смотрел журнал посетителей. – Уже месяц, как Игор (по-французски его имя произносится без мягкого знака) не был тут. Раньше брал таблетки регулярно

Витя думал о покупке снотворного. В аптеке нельзя без рецепта. Но продают уличные дилеры. Купить? Какой толк? Еще неизвестно: выкинет или нет? Если нужно – сам сходил бы в «Крест».

Прежде подобный случай был у сожителя Вани СССР. Тот бронировал места для машин. За услугу просил мелочь. В туристический сезон трудно парковаться. Водители охотно давали чаевые. Того хватало на алкоголь. Лицо и глаза пожелтели. Печень, значит, не в норме. Умрет – приедет полиция. Жди, что выгонят всех. И теперь Игорь. А тут еще не доглядел Зару: беременная. Витя отвел его на парковку и вызвал скорую помощь.

– Тяжело дышать, – сказал Игорь, когда за ним приехали. – Все болит.

Вот как попал в больницу. Вещи не взяты. Сразу, думал, выгонят. Оказалось иначе – задержан. Игорь жаловался по телефону, что врачи издеваются:

– Зачем тут держать? Они могут дать таблетку, и я выздоровею. А они – что? Такую таблетку не дают!

За щенками смотрел Серж и Лоретта. Вскоре продали. Согласно дневнику животноводства, Витя думал о том, чтобы завести собаку. Бездомные часто обретают четвероногих друзей. Социальные службы помогали с кормом и розыском. Собаки, случается, потеряны. Если чипованная, то найдешь, как правило, в питомнике. Работницы соцслужб, Бриджит и Мишлен, помогали с выкупом собак. Питомник дорого стоит. Или помощь с розыском. И даже объявление в местной газете. Филипп искал пса по кличке Джанго. К сожалению, вскоре выяснилось, что собака угодила под поезд. Филипп, как Витя, жил в лесу, вдоль ж/д. Не доглядел. Собака убежала...

Витя хотел, но четвероногого друга не завел. Серьезная ответственность. Он без документов. А если завтра попадет в депортационную тюрьму? Туда запросто попадешь. Осмотр документов – причин полно. В лесу, к примеру, был пожар. Разве не причина досмотра бумаг? Витя узнал об огне, когда ехал в поезде мимо леса. Столб дыма. Оказывается, горела палатка соседа через стену. Витя потом возвращался к себе. Мокрая тропинка. Значит, были пожарники. Лоретта рассказывала подробности происшествия со спичкой в зубах и загадочной улыбкой. На месте палатки осталась зола. Прежний жилец больше не появлялся. Что к лучшему. То и дело давал Сержу наркотические таблетки.

Пожар привлек внимание железнодорожников. Теперь вспомнили, что домик вдоль рельс принадлежит вокзалу. Следовательно, регулярно досмотр. Серж всегда закрывался изнутри. Потом рассказал, что стучались в дверь. Хотя просто – вставляй железную палочку, как отмычку, в скважину. Ключ не нужен. Это, наверное, не похоже на стоп-кран в поезде. Но и внутри еще найди Сержа! При постороннем шуме снаружи он прятался. О, эта комната! Множество сумок с одеждой. Какие только бомжи и проходимцы не оставляли временно дорожные сумки и пакетики. Затем, конечно, растекались по тюрьмам и странам. И даже, случалось, морг. Игоря тоже не застать врасплох. Днем обычно на лапе. Витя в библиотеке. Так что железнодорожники пришли поздним вечером. Будто ради устрашения назвали себя полицией. Хотя одеты, как вокзальная охрана: синяя форма, с надписью «SNCF». Они выписывали штрафы за нелегальное проживание. Снова и снова. Штрафы на такой же бумаге, как при безбилетном проезде. Витя не спорил. Без документов. Того жди, вызов полиции. Хотя и будь при бумагах, то вряд ли спорил бы. Последнее время не то настроение. У Вити была медкарта с фотографией. Дата истекла. Ее подставлял для штрафов. Если безбилетный проезд, то всегда спрашивают адрес. В этот раз при виде палатки пропиской не интересовались.

– За что штрафы? – Витя недоумевал.

– В доме жить не положено.

– Я в палатке.

– Территория принадлежит вокзалу.

Игорь уже возвратился из больницы. Его не беспокоили. Ведь собачий лай! Чужие! Витя задумался: «В другой раз хоть сам прячься в палатку и гавкай!».

– А какой породы собака? – спросил железнодорожник.

– Стаффорд, конечно. Сейчас никто без стаффорда.

Витя молчал, что наполовину лабрадор. Пусть боевая порода. Такую не оштрафуешь. Слово «стаффорд» отбило их настроение проникнуть в домик. При дальнейших штрафных рейдах делали вид, что не слышат собачий лай и спешно уходили. Напоследок доставалось Вите. Какие, ого-го, штрафы выписывали! Будто на палатке ездил в Париж и обратно. И не иначе, как через Диснейленд.

В домике не спрячешься круглосуточно. Однажды вокзальщики застали троих, если не считать собаку. Теперь Зара, странное дело, не гавкала. Будто свои. Молодой железнодорожник рассказывал нравоучения. На улице, дескать, жить нельзя. Витя понимал. Тоже был молодым и как бы учителем. Два остальных вокзальщика, постарше, молчали.

– Здесь пожар, говорят, был! – напомнил молодой. – Вы устроили?

– Это не мы. В другой стороне, – объяснил Витя.

– Как нет огня? Костры не жгёте?

Витя показал газовый баллон и плитку. Варился суп. Тем самым убедил, что без дыма. Костер незачем. Только молодой железнодорожник озадачен:

– Как вы, ребята, живете? Ну разве не стыдно? – В его глазах отражался бардак. Вырос до огромных размеров. Больше реальности вырос. – Ты откуда?

– Из России. – Витя молчал про Воронеж. Ибо не хотел, как пишет, «роль учителя по географии».

– И чего ты уехал оттуда?

– Я искал приключения.

– А ты? – молодой обратился к Игорю. – Ты зачем сюда приехал?

– Дабы не иметь приключения.

Как обычно: штраф только Вите. У остальных нет документов. Повезло, что обошлось без полиции.

– Вы лицом похожи на Ленина, – сказал взрослый железнодорожник.

– Откуда его знаете?

– Меня в школе им пугали.

– Это, наверное, поэтому я всегда оштрафован. Хм... А вы знаете, что Ленин тоже жил в шалаше?

Вокзальщики ушли. Витя спешил в русский магазин, чтобы оставить батарею на зарядку. Библиотека уже пару дней как закрыта – выходные. Продавщица, по имени Татьяна, воронеженка, включала зарядник в розетку. Останется на ночь. Лампочка моргала. Значит, включен.

– Спасибо. Я теперь напишу о тебе в своей новой книге.

– Витя! – Татьяна хитро, но добродушно улыбнулась. – Когда станешь богатым, как Джоан Роулинг...

Витя прервал ее мысль:

– Я скорее Гарри Поттером стану.

Он рано уснул. Утром разбудил крик Лоретты:

– Витя, вставай! Беда!

– Что еще? Снова горим?

Оказывается, полиция составила список машин, которые долго на парковке. Очевидно, во время объездов записывали номера бездвижных. Теперь эвакуатор забирал одну за одной. Витя выбежал на парковку в шерстяных носках, шлепанцах и спортивном костюме. В кармане, разумеется, мятый лист и ручка. Ибо дневники продолжаются. Полиция, в том числе месье Николя, покровитель бездомных, ходили вокруг машин. Выборочно показывали «жертв» эвакуаторщику. Витя, согласно дневнику вопросов, спросил бы: «Есть ли Фиеста в черном списке?». Тут же записал, как подумал. Обрывок листа положил в карман. Чтобы потом переписать в дневник официальный. Решил, что полицию лучше не спрашивать. Не то жди встречный вопрос: «А что, паренек, с твоими документами?». Он выбрал момент, когда полиция в другом конце парковки. Сел в машину. Зря. Догадывался, что не заведется. Обычно глухой двигатель. Так и в этот раз: не завелась. Витя выругал себя за глупое решение. По-русски выругался. Хотя я, душеприказчик, разумеется, говорил ему, чтобы не сквернословил.

Вот-вот ушел бы. Но месье Николя сказал:

– Есть бумага на автомобиль?

Витя дал просроченную страховку.

– Так нельзя ездить. – Он осмотрел бумагу из Литвы. – Ну ладно. Пусть машина стоит... Хм... А документы у тебя есть?

– Какие документы? – Витя, как говорят русские, «valyl duraka». Словно не понял, о чем речь. – А зачем?

– Так положено – иметь документы.

Витя вручил медстраховку с фотографией. Месье Николя диктовал данные по телефону. Затем выслушал ответ. И вдруг, о ужас, всплыли, как утопленник, фрагменты потерянной рукописи! Месье Николя спросил:

– Что ты сделал?

– Ошибки молодости.

– Нужно проехать.

В участке сердитый офицер сказал:

– Уезжай из страны! Франция – это тебе не мусорка!

Месье Николя отвез Витю обратно в тот же паркинг. Удивительно, что не депортационная тюрьма. Вероятно, по причине ВИЧа свободен.

– Лучше уезжай в другой город, – советовал месье Николя.

Шелест странниц – читаю мое письменное наследство. Дневники завершаются на том, как приехал в аэропорт, чтобы купить билет в Россию. А дальше?.. Купил? Улетел? Раздумал? Неизвестно. Дневники, говорю, обрываются в аэропорту. Мой заказчик вручил мне сундук рукописей и пропал без вести.

Он завещал, чтобы повесть «Дом на улице» частично легла в основу романа, где сказочный жанр. Хм... Что ж, попробуем. Как говорят русские, «esche ne vecher». Что означает: время есть!

 

27.

Я, душеприказчик, внезапно обнаружил в сундуке секретное дно. Это случилось, когда я почти дописал эту книгу. В тайнике хранилось послесловие. На конверте написана оговорка, что заключительное слово уместно публиковать следом за книгой. Завещание показывает эту историю под иным и внезапным углом.

Перед отъездом в столицу я имел к нему ряд вопросов. Я читал дневники в отеле неделю. Его телефон отключен. Я спросил о нем у бездомных. Сказали, что ночевал в лесу. Часто горели свечи в палатке. Что-то шептал. Неизвестный, русский язык. Сам с собой разговаривал? Я отправился туда. Чего не сделаешь ради книги! Тем более, что чистовик. Я споткнулся по пути. Я упал. Обернулся – красная труба. Согласно дневникам, после нее поворот налево. И вот домик. На стене рисунки. Женщина, у которой голубые глаза и золотые кучерявые волосы. В руках белая лилия. Еще рисунки: парусник, жар-птица, розы. И отпечатки пальцев. Очевидно, жильцы. Все это рисунки Виктории. Я, биограф, вел с ней интервью. Вот почему уверен, чья краска.

Тут никого. Двери заперты. Из дневников я также знал, как открыть дверь. Но того не сделал. За домом, возле рельс, были цветы в плошках. Сухие листья. Давно без воды. Цветы видно из окон поезда.

– Есть здесь кто-нибудь? – я крикнул на французском. Затем произнес это по-русски.

И без ответа.

Я выпил бы чай. Но газовый баллон пуст. В шкафу сухой хлеб, гнилые фрукты, кислое молоко. Прямо-таки никого и давно. Странно, что цветы не засохли.

Здесь, получается, как бы кухня. В дневниках еще упоминается палатка. И ее нет. Уехал? Он, вспомнилось, планировал углубление в лес. Я шел сквозь кусты и деревья. Так и есть – большая, словно домик, палатка. Над ней натянуты веревки и тент-крыша. «Домик» стоял на палетах. Рядом плошки цветов. Больше – розы. Живы, но сухие листья. Срочно требуется полив. Стол покрыт брезентом. Тут, вероятно, писал дневники. Я громко крикнул:

– Есть кто-нибудь?

Лишь тишина.

Я открыл палатку: бегунок замка. Внутри никого. Кровать из паллетов, матрас, шкаф. Ковер на полу. Русские и французские книги на полке.

Я, следопыт, остался на ночь. Нашел канистры. Вспомнил водопроводный дневник. Отправился на стоянку яхт. Спуск по тропинке. Темно. Колючие заросли. Поцарапал руки и лицо. Хотя в дневниках Витя писал, что стриг кусты. Хм... Где он? Улетел? От прохожих выяснил, где стоянка яхт поблизости. Я наполнил канистры из-под крана. Ко мне подошел охранник в черной форме. Вот-вот что-то сказал бы. Запрет воды? Я его опередил:

– Спасибо. Спокойной ночи.

Тот молчал. Я принес три канистры. Обильно полил цветы. Затем лег в палатке. Чистое постельное белье нашел в шкафу. Здесь лучше, чем отель в последние дни. Там окно не откроешь. Шумно: люди, автомобили. Тишина давила. А здесь услышал морской прибой. Но утром разбудил крик чаек и движение поездов. Я не огорчился. Привык, что рано встаю.

Следующую ночь снова вернулся. Мой отель еще оплачен. Но закрытое окно и тишина. А здесь природные звуки и свежий воздух.

 Я был там три ночи. Никто не пришел. Мои вопросы, стало быть, без ответа. Пора возвращаться в столицу. Отпуск истек. Я забирал сундук рукописей и рюкзак с вещами из отеля. Слишком тяжело. Я вызвал такси. Хотя до вокзала минут десять пешком.

И вот поезд. Наконец-то, домой. Я взял пример с моего доверителя. В поезде я записал, как прошел день. Скорей бы домой. Только о том и думал, когда отложил бумагу и ручку.

Я жил на улице Виктора Гюго. После отъезда волновался. Что, если не закрыл окно? Или не выключил настольную лампу? А кран? Вода зальет соседей? Излишне беспокоился. Словно паранойя. Зато мысли о новой книге отвлекли.

В пути я проголодался. Я знаю, о чем речь. Голод – это субъективное ощущение потребности приема пищи. Возникнет при недостаче в крови веществ, которые нужны для дальнейшего существования организма. Вот что я ощутил. Вагон-ресторан был пустым. Я заказал обед: макароны, сыр, салат. Вдруг задумался о том, что дома? Есть ли еда в холодильнике? Или нужно успеть в магазин до закрытия?

Я вернулся на свое место в вагоне. Кондуктор проверял билеты. У паренька по соседству от меня того не было. Поэтому штраф. Его вывели в тамбур. На ближайшей остановке – уйти! Я вспомнил о моем заказчике. Часто, соласно транспортному дневнику, без билета. Я сочувствовал тому парню в тамбуре. Штраф, вдобавок, на выход! Мелькнула мысль: оплачу штраф. Пусть едет! Казалось, закрою глаза на этот случай и книга не получится. Странная, разумеется, мысль. И какой итог? Оплатил штраф за безбилетника или нет? Я не рассказываю. Некогда ведь. Ограничен размером книги. Всего лишь одной.

И снова столица. С возвращением. Как говорят русские, «увидеть Париж и умереть». Дескать, столь красиво, что увидел в жизни достаточно. Можно бы затем и на тот свет. Я спустился в метро. У меня билет. Я ведь порядочный гражданин. Но сверкнула опасная мысль. Что, если пройти следом за кем-либо и без билета? Казалось, если так, подобно моему заказчику, не сделаю, то книга не будет. Нужно ведь быть в его шкуре. И чем все закончилось? Прошел без билета или нет? Не рассказываю. Некогда ведь. Всего лишь книга. Я спустился в метро. Час-пик. Кругом люди. Суета. Уже вечер. Головная боль. Зря, подумал, вернулся. Большой город утомляет.

Дома проблема. Сломался кондиционер. Жаркое лето. На юге, как ни странно, прохладнее. Я облил постельное белье водой. И все же не спал. Лазурный берег – лучше. Морской ветер. Йодистый, влажный воздух. Зря волновался в отъезде. Дома выключен свет и вода. Окна закрыты. Я уснул под утро. Мысли о книге не давали покоя. Вдохновлен!

Утренний будильник! Пора на работу. Недосып. Черный кофе и горячий душ, чтобы проснуться. Спешка. Работа ведь.

Я писал книгу вечером и ночью. Альбомные листы. Настольная лампа. Крепкий чай. О каждой биографии человека русские говорят, что «zhizn prozhit – ne pole pereyti». Что означает: каждому нелегко пройти свой путь.

И вот я добрался к месту, где мой доверитель описывает народ, в котором жил. Каким образом, думал, расскажет о французах? И на этот счет он краток: «Люди как люди. Такие же, что везде. Мы, в действительности, не различаемся». Странное, конечно, мнение. Даже спорное. Я вспомнил, что так же обычно рассказывал о национальных блюдах в странах, где жил. Завещания попробовать то одно, то другое. Сам ведь не успел. Я думал, что вспомнит о французской кухне: устрицы, фуагра, лягушки, улитки, рататуй. И я ошибся. Ни слова о том. Завещал, чтобы я пробовал хлеб и воду дни и ночи напролет. А лучше – просто воду. На Том Свете, решил, насытимся. Странное, говорю, мнение.

Я написал эту книгу. Поначалу сомневался, что завершу. Но, как говорят русские, «glaza boytsy, ruki delaut». То есть главное – взяться за работу и не думать, насколько возможен успех. Я написал. И далее – проблема. Что скажет литзаказчик? Похоже на чистовик? Где найти? Жив? Здоров? Я вспомнил, что он печатался на родине. Я, следопыт, выяснил: последняя публикация была в газете литературно-российского названия. Заголовок текста «Чтобы не было неправды и зла на земле». Автор Виктор Гусёв. Фамилия, уточняю, пишется через букву «ё». Я нашел в сундуке данный текст, но рукописный. Другой заголовок – «Писатель рождения». Я звонил в ту газету. Вопросы о нем. Такого человека не знали. Очевидно, забыт. И это понятно. Сколько газетных авторов? Тысячи? Миллионы? Всех не запомнишь.

Я, биограф, ломал голову: где заказчик? Нужно его мнение. Удачная книга или нет? И вдруг сверкнула мысль: приют бездомных из дневников! В интернете нашел адрес: «Antibes, 2 avenue de la Liberation, 06600. Его имя и фамилию, Victor Gusev, знал. Хотя, как выяснил, место, в действительности, располагалось иначе: «Antibes, 67 avenue du 11 novembre, 06600». Сюда привозились письма из предыдущего адреса. Я распечатал книгу. Горячие листы (после принтера) сложил в большой конверт и отправил на первый адрес.

Сбился со счета дням после того. Много времени прошло. Уже решил, что не ответит. Покинул, вероятно, страну. Я занят – новая книга. Тоже по его черновикам. В этот раз жанр фэнтези. Главный герой, пожизненно заключенный, участвует в эксперименте. Чтобы, разумеется, добиться свободы. С помощью современной техники попадает в совместный сон с пациентом, которого нужно вылечить. Фантастический мир полон опасностей. Книга называется «Probuzhdeanie». Это русский неологизм. Слово не найти в словаре. Хотя возможен и другой заголовок – «Пробуждение во сне». Еще не решил окончательно. Книга пишется по мотивам его черновиков. Он дал разрешение: завершай рукописи! А после исчез.

Неужели больше не увидимся?

Внезапно я получил конверт. Его имя и тот же адрес. Значит, остался в стране. Сердце учащенно стучало: новости! Я спешно разорвал конверт. В моем воображение было длинное письмо, где критические замечания. До чего ошибся! Внутри лишь открытка. Изображение городка Antibes. На обратной стороне – чисто и бело. Странный ответ. Я гадал... Я думал... Я держал открытку над свечой. Что, если скрытые буквы написаны молоком? Говорят, в тюрьме так делают. Я однажды писал о том очерк. В данном случае – ничего. Я задумался: поехать туда? Авеню одиннадцатого ноября... О, совпадение! Это ведь его день рождения. Я знаю. Я нашел копию российского, с двуглавым орлом, паспорта в сундуке. Что, если найду заказчика? Или о нем расскажут? Чистая открытка. Странное, говорю, дело. Что это? Обычная русская выходка? Не зря же у них есть поговорка: «Umom Rossiu ne ponyt». Интересно, откуда пошло такое выражение?

Чистая открытка. И вдруг мне пришла мысль: его последняя перепись? Все-таки справился?

 Дай Бог!