Захар ПРИЛЕПИН. Я ПАМЯТНИК ЕМУ ОТКРЫЛ НЕРУКОТВОРНЫЙ… О книге Владимира Бондаренко «Иосиф Бродский»

 

Захар ПРИЛЕПИН

Я ПАМЯТНИК ЕМУ ОТКРЫЛ НЕРУКОТВОРНЫЙ…

О книге Владимира Бондаренко «Иосиф Бродский»

 

Самое подкупающее в работе Владимира Бондаренко – то спокойствие, с которым он проделал свою работу.

Можно было ожидать некоторого напора и запала, потому что задача, казалось бы, стоит сложная: рассказать о Иосифе Бродском как о русском национальном поэте – о том самом Бродском, которого по большей части считали сугубым западником и человеком, в целом далёким от всякой там русской почвенности, русского империализма и прочей «хтони».

Но книга написана с некоторым даже умиротворением.

Интонации Бондаренко лишены какой бы то ни было нарочитой полемичности.

Всё оказалось куда проще – и главным помощником Бондаренко в этой истории выступил сам Бродский.

Удивительно, что никто не задумался всерьёз проделать такую работу раньше.

Первые сомнения в создавшемся образе могли появиться ещё несколько лет назад, когда вышли переводы на русский язык нескольких исследований европейских славистов, где из работы в работу кочевало то обиняками, то прямо выражаемое удивление: Бродский вовсе не то, что мы о нём думали.

Бродский консерватор в теме гендерных отношений, его представления чудовищно далеки от новейших европейских тенденций – он откровенный противник феминизма, воспринимает женскую сексуальную свободу как недоразумение и считает, что место женщины – возле люльки и на кухне. Бродский откровенный ксенофоб и позволяет себе издаваться над отдельными народами и целыми религиями. Бродский империалист и милитарист. Бродский сплошь и рядом бывает настолько неудобоваримым, что вообще неясно, как ему дали Нобелевскую премию.

Стали раздаваться голоса, что скорей  всего, Нобелевку не стоило ему давать. 

Естественно, он же нормальный русский писатель, со многими типическими закидонами.

Это ещё что: исследователям пока толком не известна серьёзная часть его литературного наследия, в том числе множество стихов, написанных в ссылке. Но по прямым и косвенным признакам вполне понятно, что они очень многих всерьёз огорчат.

Потому что там Бродский предстаёт как натуральный ватник.

В работе Бондаренко нет ухода от болезненных моментов.

Он спокойно и подробно рассказывает о позорном суде над Бродским, сетует на то, что советское чиновничество повело себя подло и глупо, не разрешив родителям Бродского съездить повидаться к сыну.

Но главные темы, его интересующие, конечно же, несколько иные.

Бондаренко нашёл храм, в котором, скорее всего, был крещён Бродский. Выяснил, кто совершил обряд крещения (о. Павел Орнатский), и предположил, что крёстной Бродского была записана его няня Груня.

Бондаренко анализирует Бродского как глубоко христианского поэта.

Подробно останавливается на русофильских, «народных» стихах Бродского. Его откровенно консервативных предпочтениях в поэзии. Отмечает созвучие стихов Рубцова («Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны») и Бродского («Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам…»). Приводит его интервью, где Бродский говорит составителю избранной антологии русской поэзии прошлого века: «Если… в антологию… будет включена „Погорельщина“ Клюева или, скажем, стихи Горбовского – то „Бабьему яру“ там делать нечего…».

Становится ясно, какой огромный объём работы здесь ещё предстоит сделать: Бондаренко намечает пути, по которым стоит двигаться.

Он пишет о бесспорном: Бродский бродил меж трёх империй – российской, американской, римской, и, по сути, был поэтом имперских пространств, имперских масштабов.

Чеслав Милош, напоминает Бондаренко, писал о Бродском: «Империя – одна из словесных дерзостей Бродского. Римские завоевания не именовались „освободительными“ или „антиколониальными“. Они были ни чем иным, как торжеством силы… То, что их страна является империей может быть для русских источником гордости… это неоспоримая реальность. „Империя“ для Бродского означает также сами размеры континента, монументальность как таковую, к чему он питает слабость».

В свете того, что российские прогрессисты последний год (на самом деле, последние 25 лет, если не больше) как заведённые повторяют, что надо скорее с русской империей расставаться, ибо это – фи, моветон, мы выходим на ту ступень, когда приходится выбирать – ты с Бродским или с этими ребятами. Исключительно стилистический, но какой важный выбор.

То, что распад СССР не принёс Бродскому радости – это не предположение, а факт.

«Империю жалко» – сказал Бродский Андрею Вознесенскому однажды. С Вознесенским они ведь никогда не общались, Бродский, признаться, терпеть его не мог. Но распад русской империи в каком-то смысле сделал национальных поэтов сиротами – это их примирило.

Соглашаясь с тем, что по своим взглядам Бродский, безусловно, западник, Бондаренко разумно сравнивает его с Герценом – который для Маркса был столь же безусловным русским мракобесом.

Мы слишком мало знаем о Бродском, который бросил по поводу припадочной русофобии Милана Кундеры: «Кундера – это быдло. Глупое чешское быдло».

Никто всерьёз не задумался, почему Бродский назвал роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» – который в конце 90-х был одним из мировых бестселлеров – «макулатурой».

Мы мало думали о Бродском, блестяще описавшем и предсказавшем тот чудовищный хаос, что воцарился в России после развала Союза:

Иначе – верх возьмут телепаты,

буддисты, спириты, препараты,

фрейдисты, неврологи, психопаты,

кайф, состояние эйфории,

диктовать нам будет свои законы.

Наркоманы повесят себе погоны.

Шприц повесят вместо иконы

Спасителя и Святой Марии…

 

Отдельная и немаловажная тема: любовь Бродского к двум русским женщинам – Бондаренко пишет и об этом.

Очень точно подмечено в финале книге о будто бы затянувшейся жизни Бродского, когда конец 80-х – начало 90-х выглядели в его биографии словно послесловие к уже свершившемуся. Оттого Бродский, говорит Бондаренко, «…боится прервать строку, потому что со строкой закончится и жизнь».

«Далее мысль уже не вмещается в короткое стихотворение, его приходится растягивать до бесконечности. Поэзия становится прозой, но для прозы – нет динамичного сюжета, нет героев, нет конфликта».

Быть может, это спорно – мне нравится и поздний Бродский, и эта его нарочитая бесконечность напоминает морскую стихию, однообразную и смещающую горизонт. В этом есть своя неизъяснимая прелесть.

Единственное замечание по поводу работы Бондаренко: не очень ясно, отчего повторы одной и той же мысли встречаются там по три раза в одной главе – может, стоило избавиться от этих повторов?

Но за исключением этих, по сути маловажных деталей, мы видим перед собой отличную работу.

«Каждый Генрих Шлиман находит свою Трою», – пишет Бондаренко.

Он Трою нашёл. Теперь уже не зароешь.

…Ах да, мы ничего не сказали про стихи Бродского на отделение Украины.

Это, конечно, не вывих сознания великого поэта, как в дикой обиде теперь смотрят на это люди, именем Бродского до сих пор клявшиеся и божившиеся.

Это прямое следствие всего его пути.

Ваш Иосиф не предал вас. Он просто никогда не был с вами.

А «Пятая годовщина» его – ну что, отличные стихи. Я их готов вслух прочитать на любом патриотическом собрании. А вот вы «Оду на отделение…» вслух читать не сможете, голова взорвётся.