Татьяна ЯСНИКОВА. ВАНСЛОВ. Рассказ

 

Татьяна ЯСНИКОВА

ВАНСЛОВ

Рассказ

 

Впереди шагали двое парней. С одной стороны тротуара невысокие кусты жёлтой акации с созревшими стручками, а с другой перила, и за ними провал заглублённой автострады, ведущей с правого берега на левый через новый мост, а если с левого на правый – то в аэропорт.

Один из двух, рослый, в толстовке с капюшоном, несмотря на жару, и в нежно-жёлтых штанах очень свободного кроя, шагал как-то странно, в то время как его спутник косолапил, семенил и был приземист, что не казалось бы очевидным, будь он в другой компании.

Рослый шагал как-то странно, но при сближении с ним оказывалось, что он балетный. Ход его был очень легок, и ступни он ставил изящно носками врозь, руками размахивал в такт со словами очень плавно.

– Я очень изменился за эти три месяца, – рассказывал он спутнику, – так изменился, что тот, прежний, прибил бы меня теперешнего, а теперешний надавал бы прежнему.

Глаза парня были не видны за тёмными очками. А до этих слов он рассказывал, что впервые поставил свечки в церкви, и как это необычно. На войне погиб его друг.

– И я уже месяц, как говорю только хорошее, хорошими словами, думаю только о хорошем и людей вижу в лучшем свете. Это мой эксперимент.

Парни остановились на светофоре, и Ванслов рядом. Говорящий нисколько не обращал на него внимания. Откинув чёлку хаера, модной причёски, назад красивым движением, он на месте нетерпеливо переставил ноги так артистично, что этого нельзя было не заметить. Кеды его имели сложный рисунок в стиле эмо, на расстоянии создавалось впечатление, будто балетный идёт на высоких чёрных каблуках, вблизи же обнаруживалась дизайнерская уловка.

Парни как шли впереди, так на зелёный свет пересекли дорогу, очень быстро отдаляясь. Второй от того и семенил, что ему нужно было успеть за летящим шагом балетного.

На следующем переходе Ванслов замешкался и даже вздрогнул. Навстречу ему двигалась девушка в волшебно-красивом платье. Поравнявшись и пройдя мимо, Ванслов обернулся. Оказалось, это платье скрадывает непомерного объема толстый зад. А ведь пока парень ещё ждал у перехода зелёного сигнала, мимо проехал чёрный тяжёлый, будто бронированный, внедорожник со свадебной символикой. Ни одна из девушек не внушала Ванслову доверия.

С шариками и лентами. Шарики были фиолетовые и пунцовые, а ленты тёмно-синие. Свадьба мертвецов? Ей девяносто и ему девяносто?

Ванслов оказался на рынке, на торговой площади. Он хотел купить иранских фиников нового урожая. Он их обожал. Он их купил и ещё нового урожая скороспелых киргизских яблок, и сунул покупки в студенческий рюкзачок. По внешнему периметру торговали дачники, и ему в глаза бросилась немолодая женщина, протягивающая к прохожим красочные букеты красно-оранжевых цинний и перистых мелкоцветных бело-розовых гвоздик. Она очень хотела поскорее продать цветы. Высоко со стремительными свистами проносились стрижи, предвещая дождь. Ванслов купил один букет, его тогда попросили купить ещё и шпинат, что он и сделал – добрый малый.

Что же, он понесёт цветы домой, что ли? Родители уехали к друзьям, а сестру только рассмешить.

Ванслов несёт красивый букет, будто идёт к девушке. Когда он оказался на автобусной остановке, он сунул букет в руку поднимавшейся в автобус женщины и убежал. Она же не выбросит – такой чувственный? Будет в недоумении и что-нибудь себе нафантазирует. Лица её Ванслов не разглядел, в чём она – не запомнил.

Ванслов решил идти по жизни так, чтобы пройти её мимо. В пять утра он гонял по пустым ещё городским улицам на электросамокате, – а таких, как он, много, парней и девушек. С этими разбегающимися то тут, то там группами и парами на жёлтых и сиреневых электросамокатах город кажется городом будущего, чистым и светлым, и малолюдным. Гонял до семи. В семь утра посреди улицы жуткими голосами орали два старых безнадёжных алкоголика. Было страшно. Ванслов в замешательстве поставил электросамокат раньше, чем у своего дома.

Когда он не заметил едущий автомобиль, и тот остановился перед самым его носом, пропуская, Ванслов подумал, что как это полезно, что люди учат и сдают правила дорожного движения. Через водительские курсы им приходится впитывать мораль и этику. А иначе были бы совсем дикие и без понятий.

Затем дома он гонял балду. Ел, пил газировку и валялся, и читал одну древнюю книгу, изданную очень по-новому. Словно времена сплющились, или их вообще не существовало. Потом пошёл купить фиников и яблок – совсем неподалёку.

Время – это ведь то, что летит над бездной?

 

***

Ванслов позавидовал балетному, и его походке. И его миру, – а ведь был не завистлив. Что-то с ним творилось. А может, это просто надвигается дождь. Вон как как носятся и свистят над дворами стрижи. Кажется, что скорость их фантастически виражного упругого полёта близка скорости издаваемых ими пронзительных звуков.

Дома он вымыл финики и яблоки и поделился ими с младшей сестрой. Она красилась, вскрикивала и кривлялась в соседней комнате, и смотрела на хлынувший слепой дождик. Ванслов понимал это так, что она влюбилась.

А, вот почему он купил тот букет. Сестра в лёгком цветастом халатике и с тёмно-розовым воздетым кверху хвостом волос, заколотых зелёным крабиком, напоминает клумбу. Она сидит за белым столом перед овалом зеркала и красится, и тут же всё смывает, и хватается руками за голову очень смешно, и, танцуя, бегает по комнате.

– Ешь. А это что за бумажка?

– А это тебе повестка пришла. Ты уже два университета бросил. В третий приглашают. Вот мама и папа обрадуются! Поздравляю!

Ванслов съедает два финика и яблоко и смотрит в приложении, где его ждёт электросамокат. Рядом.

 

***

– Вот откудова – из самого огня пошли кузнецы, – сказал кузнец Вакула (его взаправду звали так – это было давно) внуку. – И наш век. По его окончанию снова пойдут волкодлаки и прочие оборотни. Щасье надо чуять и ехать на ём верхом в не слишком светлое место. Чтобы тебя никто не разглядел. В светлом ужасть человекам.

Дедушка Вакула стряхнул сосульки с бороды, получившиеся от его морозных слов. Тревогу пробудил его беглый взгляд на внука. От рождения у Севки был неправильный прикус. Выдвинутая вперёд нижняя челюсть. А глаза его серые иногда вспыхивали белёсым огнём.

Когда Севка родился, его окружили большим вниманием. В семье уже были три девчонки, а чтоб парнишка родился – это пришлось помолиться. Но старший дедушкин брат уже ехал к нему в дом, потому что имел на это право. И Севкина семья решила с Волги переселиться в Сибирь на родину его матери. Старший дедушкин брат ехал так долго, что Севка успел подрасти. Наконец, и в самом деле приехал.

На проводах в Сибирь плакали одна бабушка да крошка – Севка. Но мать успокоила сына – в Сибири ему ужас как понравится.

Севке понравилось: вольность была мировая и ребячье стадо дружное. Отец Севки Александр Вакулович Ванслов стал преподавать в местной школе сразу множество предметов – географию, ботанику, рисование, черчение и физкультуру. Мать была весёлая женщина, и, чтобы веселиться, родители часто ходили в гости.

Село было старинное, многие избы топились по-чёрному, то есть, дым выходил в специальные окошечки в верхних венцах, а в холодном дыму под потолками коптились озёрная рыба и мясо тетеревов и диких кабаних. Это время и застал Севка. Наблюдать за спорой, озорной работой мужиков понравилось ему. Играть древесными стружками и носиться от избы к избе. Он познакомился с материной роднёй в один миг, и когда вылетел пулей во двор хлебнуть необъятности, материна мать сказала:

– От этого добра не ждите. Чисто оборотень.

Тётки закивали головами. На бабушкином языке «оборотень» означало «сомнительный человек, ловкач».

 Севка был маленький, прехорошенький, ростиком меньше своих сверстников. Серые его глаза жглись незнакомым огнём. В селе все были гуранисты, кареглазы, темноволосы, Севка один шатен. Было непонятно, чего он по улицам носится, чего он мается, чего ему неймётся в такой хорошей жизни, семье, родне, стране.

Дедушка-то Вакула, когда однажды ковал железо, а внук смотрел, – Вакула не усмотрел, как один усмирённый теплодушный человечек запорхнул в открытый рот мальчика. В носу были сопли, дышал через рот. Были вдобавок к насморку и него в тот день и рези в желудке, да от них помогла порезная трава – тысячелистник.

Усмирённый человечек перебрался из желудка на место второго сердца, свернулся клубочком и уснул. А просыпался, когда Севка носился по улицам, лесам и лугам. В ином случае засыпал, отчего и Севка мелкосеменящим шагом ступал смирнёхонько и удивлял умом. Народу это было понятно: учительский сынок должен быть умней детей комбайнёрских и конюховских. Мать была учительницей начальной школы.

Как-то раз матери захотелось вечерком повеселиться, и они с отцом пошли в гости, взяли и дочерей. Севка же, на удивление, зазевал, ослаб, будто его тянула в кроватку магнитная сила, залёг, угомонный, и уснул. Спал Севка в младенческой железной кроватке на колёсиках. Она была Вакулой кована и вывезена с Волги, как и многие другие вещи, потому что в стране не хватало нужных товаров, ржавая ложка и та была на счету.

Опустились Севкины каштановые ресницы на белое лицо. Мать полюбовалась на личико сына и ушла последней, не запирая двери на замок.

Проснулся Севка от такого страшного гула, что сразу и не понял, что проснулся. Комната накренилась, кроватка покатилась к двери, как гроб на колёсиках. А отцов баян, положенный на сетку под кроваткой, сам развёл меха и заиграл. По потолку метнулся красный язык и мохнатое навалилось на мальчика, отняло у него дыхание, и он окаменел, будто проглотив что-то. Это всё было в приудинской деревне в сейсмоопасной зоне.

Родители прибежали довольно быстро, они были не из тех, которых лишают родительских прав. Мать попыталась включить свет, чтобы убедиться в сне сына. Света не было. Севка молчал. Но родители вдруг тем сильнее стали суетиться, искать свечу, керосинку, жечь спички. Сёстры запятились в тёмный чёрствый угол и сидели молча.

Когда зажгли свечу, лучинку, керосинку, то увидели: Севка лежит неподвижно, как мертвец. Одни глаза живы и в слезах смотрят в потолок. Родители не то, чтобы заметались первым делом, а взглянули вверх. А потом вниз на ребёнка.

Отец побежал искать транспорт в город. Можно представить, какой, поскольку ни одной машины в деревне не было. Отец, не мешкая, побежал к конному бригадиру. А так как сын последнего учился в классе у Севкиного отца, то и проволочек не последовало. Бригадир с бригадиршей лучшего коня запрягли шарком, при свете луны, бригадирша свежего сена на телегу побросала и живёхонько они, втроём сидя на телеге, к учительскому дому подъехали. Конь был знатный: владимирский тяжеловоз и весь этот минувший день не в работе. Сильный конь буланый. Отец положил прямого, как палка, мальчика на телегу, на пахучее сено, и все они тронулись. Всех конь взял: бригадира с бригадиршей, мать, отца, сестёр и самого Севку. Полевой дорогой доехали до леса. Сверкнула освещённая луной лента Селенги, чистых древних вод, посвящённых Будде. Запахло дымом, и за поворотом открылось плещущее зарево пожара. Вздохнули люди, конь заржал. Но взглянули взрослые на лежащую колоду мальчика, в глазах которого горели оранжевые слёзы, и понужнули коня.

Севка запомнил: едут они между двух плясок огня по лесной дороге, верхушки сосен горят, искры летают по небу красными мотыльками, лес шипит, будто змеёй ползёт, а они всё едут и едут. А потому родители решили прорываться, что ветер был верховой из Монголии, а понизу было безогненно, хоть и жарко. Весь путь Севка не запомнил, сознание потерял.

Не слышал он, как подкопчённые мать, бригадир и бригадирша с дежурным врачом лаялись (отец, потупившись, стоял молча, ему, ставшему директором школы, употреблять бескультурные слова не пристало). Так лаялись, что все ходячие больные, дети, повыскакивали. День был субботний, врач не хотел брать ребёнка. Кто знает, какая с ним холера.

– Кака … холера ... ты … ети … – кричала мать.

Бригадирша с красным злым лицом кричала, бригадир бухал басом. Сестрёнки визжали. Словно бы посредством всех этих звуков выходило из недр мировое зло. Врач сдался, хотя и выслушал посетителей равнодушно. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Врач находил родительскую реакцию естественной и нормальной. За родителей он принял бригадира с бригадиршей.

Севку занесли в палату и положили на маленькую железную кроватку с никелированными шишечками. Постельное бельё было серое, застиранное, одеяльце тоненькое, подушечка крошечная. Но всё это было, и на спинке кроватки висело льняное полотенце с вышитым красным петушком, довершающее порядок заботы советского государства о детях.

Вследствие почти полного отсутствия лечения Севка через несколько месяцев сделался здоров, а может быть, это расстарался теплодушный человечек. Вернувшись домой, увлёкся рисованием и девочками. Рисовал, молчал, сопел. Лежал в сарае на девочке, молчал, сопел. Так мода повелась в их деревне: маленьким мальчикам в охотку лежать на маленьких девочках. Елозить и наслаждаться обнажёнкой.

Переехали в город. Севка стал убегать на голую речку и, прячась с альбомчиком в кустах, достоверно-натуралистически рисовать травинки, цветочки и жучков в эпизодах спаривания.

 

***

Перенесёмся в сегодняшний день. Ванслов-младший вышел из дому к жёлтому электросамокату и, стоя на нём, с ветерком примчался в военкомат.

На его бетонных ступенях числом пять и шириной метра по два каждая (это он произнёс) проделал несколько па: сначала «ласточку», потом перед дверью постоял на одной ноге, а обе руки, соединённые вместе, воздел над головой. Затем, развернувшись и сделав вид, что сейчас опустит ступню вниз по лестнице, развернулся снова, прыгнул вверх и вперёд и открыл массивную дверь. Охранник посмотрел на него с интересом. Подобные экземпляры прежде ему не встречались. Ванслов протянул повестку.

– Ванслов Северин Всеволодович – это вы? – охранник был строг.

– Северин Всеволодович Ванслов – это я.

Ванслов прошёл в указанный ему кабинет. Там находился военный. Он тоже посмотрел на парня с интересом.

– Ванслов Северин Всеволодович по повестке явился! – отрапортовал тот, делая новые па с воздеванием левой ноги назад и правой руки вперёд.

– А слона подоить можете? – спросил военный, бросив выразительный взгляд на нечёсаную копну каштановых волос призывника.

– Слониху.

Ванслов вскочил со стула, на который сел было, и обрисовал рукой в воздухе контур предполагаемого животного.

– Подайте подойник, пожалуйста, товарищ командир!

– Отбой!

Военный был средних лет, а в званиях Ванслов не разбирался. Конечно же, его спросили, почему он поступил в два университета за два года, а теперь в третий. И собирается ли учиться. Ванслов отвечал, что ему в первых двух показалось скучно, и в третьем тоже будет скучно, и его тоже придётся бросить. И что учебный процесс в вузах организован так, чтобы убить мысль.

– А зачем повестка пришла к вам, понимаете? – душевным тоном спросил военный.

– Понимаю, – интимным шепотом ответил Ванслов. – Хотите послать агентом в недружественную страну. Чтобы, глядя на мой пример, ни один парень не захотел учиться.

– Верно, Ванслов, мыслите, – одобрил военный. – Но не пророк. Мы хотим командировать вас на год службы в Заполярье. Что у вас с вредными привычками?

– Единственная моя вредная привычка – это жизнь. Ещё люблю фрукты. Заполярье мне не подойдет, даже не предлагайте.

– Кто ваши родители, Северин Всеволодович? Хотел бы я знать, кто воспитал такого замечательного парня?

– Я невоспитанный. А папа у меня знахарь. Он очень много всего знает.

– Удивительно, – вздохнул военный. – И родители кормят, поят, деньгами снабжают – вас?

Ванслов рассказал ему, как любят его родители, как потакают его желаниям. А они настолько элементарные, что родители просто теряются в догадках, что же они могут сделать для любимого сына. И любовь их неслучайна – он рос и вырос хорошим и добрым. Скромным, нетребовательным. Вот даже учиться не хочет. Родители ждут, когда он чего-нибудь захочет. И он в ожидании желаний гоняет на электросамокате, играет в волейбол, поёт и танцует. Нет-нет, на артиста он учиться не хочет. Если же товарищу командиру очень хочется призвать его на срочную службу, то он согласен пойти, например, в ПВО, чтобы начищать носы ракетам.

– ПВО – гордость нашей армии и страны, – со значением сказал военный. – ПВО есть и в Заполярье …

– Мне ведь уже не восемнадцать, – не слишком уверенно начал Ванслов, – а двадцать один. Давайте, я уже тогда сразу по контракту пойду.

– Уважаю! – отрубил военный, он сразу стал другим, подтянутым и волевым. – Дроноводом пойдешь? Столько будешь получать, что не только собственный электросамокат заимеешь, но и внедорожник.

– Ну, – сказал Ванслов, – я и так хорошо живу. Слишком хорошо. Много неба, много солнца, все дороги – ежедневно открываются предо мной.

Военный положил перед ним бумаги для ознакомления.

 

***

Домой Ванслов возвращался на другом электросамокате, на прежнем кто-то уже уехал, и этот, сиреневый «Юрент», он нашёл припаркованным тут же. По вечереющим улицам он ехал с горделивым, приподнятым видом человека, исполняющего свой долг. Точнее, ему хотелось ощутить, что ощущает человек в этом случае. И он увлёкся новым возвышенным состоянием. Однако сестра не была в восторге.

– Что будет, что будет… – заревела она.

Слёзы собирались у неё целый день и, наконец прорвавшись, полились потоками. Влюбившись, она не знала, что делать, и хотела посоветоваться с братом.

– Ты для меня первей отца… Всегда подашь хороший совет….

Отец с матерью нарисовались в дверях свежие и бодрые после купания в северной всегда реке. Чтобы она прогрелась, нужно ждать нового Юрского периода. Вот и не ждёт его никто. Отец был Всеволод Александрович, тот самый Севка, внук кузнеца Вакулы, проглотивший теплодушного человечка. Его неправильная нижняя челюсть была выставлена вперёд, серые глаза таили внутренний огонь, что внешне выглядело как блеск. Он улыбался. Мать была та самая первая его девчонка, на которой он елозил малышом-оборотнем. После окончания медучилища найти её и жениться на ней Севке подсказал внутренний голос – теплодушный человечек. Мать была гураниста, черновата густым врановым волосом, кривовата ногами.

Последнее передалось дочери, от чего она и расстрадалась, влюбившись.

Семья дружно приготовила ужин, и Ванслов ничего родителям, что уходит воевать, не сказал. Он не был уверен, что им это понравится.

 

***

Ну, и чем всё закончилось? Погиб Ванслов. Он шёл со своим дроном, ничего не подозревая. И вдруг услышал рокот. Это был немалых габаритов дрон с вражеской стороны. Ванслов быстренько запустил свой ему навстречу. Дроны столкнулись, взорвались, от роя осколков и удушья, вызванного неизвестным газом, парня подкосило. Небо было ясное, и он понял, что сейчас туда уйдёт. У него успело появиться первое в жизни сильное желание – туда уйти. Именно в этот момент он успел понять, что пройти мимо жизни не получилось.

На небе мёртвых нет, это точно.

26.07.25