Екатерина ГРУШИХИНА 
Екатерина ГРУШИХИНА
БРОДИТ МОЙ АНГЕЛ СОГБЕННЫЙ…
НА ПОДМОСКОВНОЙ ДАЧЕ
В деревне Бог живёт не по углам.
Иосиф Бродский
Как хорошо, когда тебе пятнадцать,
И у тебя есть дедушка и ба,
И ты еще способна восторгаться
Тем, что у неба кромка голуба.
До подмосковной дачи в Востряково
Летишь электропоездом мечты,
Подумаешь – сидения дубовы,
Зато воздушна и пластична ты!
От станции – три километра полем,
Ступаешь в колокольчиковый рай,
В котором воздух росами намолен,
А травушка потворствует ветрам.
Идёшь себе – не то дитя природы,
Не то подросток в де́вичьих страстях,
Не метеозависим от погоды,
Не ищешь катастрофы в новостях.
Идёшь себе. Как прежде – пруд болотист,
Всё мшистее и лиственнее лес.
А солнышка полуденного оттиск
Лисичками рассыпан по земле.
Скрипучее визжание калитки,
Мурлыканье соседского кота.
Ты чувствуешь любовь в переизбытке
И та любовь не может перестать.
Она ночует в глади васильковой,
А по утрам над крышами парит,
—
На подмосковной даче в Востряково,
Где каждый шорох с Богом говорит.
ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
Дочери
Я увезу тебя на Дальний,
Прошитый сопками, Восток.
Там по небесной наковальне
Штормов грохочет молоток.
И ты – дитя равнины Русской,
Вмиг разрумянишься как блин –
Хребтами древними приплюснут,
Волхвует Сихотэ-Алинь.
Из толщи недр мезозойских,
Из вулканических пород
Кристаллизуется приморский
Благожелательный народ.
И солнца утреннего лаской
Согреты, словно ручейки –
Вдоль по Амурской и Светланской*
Помчатся славные деньки.
Лети, лети, моя родная
(Трап самолёта, как трамплин),
Туда, где гладит длань земная,
Хребтов морщины разминая,
Горбатый Сихотэ-Алинь.
-------------------------------
*Улицы Владивостока
ДО ВСТРЕЧИ, СИХОТЭ-АЛИНЬ!
Дочери
Ты скоро уедешь из этого города,
Где древние тучи как девушки молоды,
Их платьев туманных нежна кисея,
А танец – целебный яд.
Тебя этот город заботливо вынянчил,
К хворобой душе подобрав ключи.
Хохочет судьбине наперекор
Чаек прибрежных хор.
Лучами медового солнца облизана,
Скалистой тропою до мыса Тоби́зина,
Шагаешь ты, смелая детка моя.
А внутренний свет – маяк.
Сгорбачены сопки в молитве, что старицы,
Кто здесь побывал, в том навеки останется
Японского моря бездонная синь.
До встреч, Сихотэ́-Алинь!
ПАПА КАТИТСЯ НА ВЕЛИКЕ
Запоро́шило, завьюжило,
Как полсотни лет назад.
Снег кокосовыми стружками
Устилает «город-сад».
И не плачется, не воется –
День заботами увит,
А судьба моя – раскольница,
Оморочить норовит.
А судьба моя – Путятишна,
Позабавилась сполна,
С языка снимаясь ятями,
Истончаясь как струна.
Нараспев привольно стонется,
Как шарманку ни крути.
А судьбина вражьей конницей,
Басурмановой, летит.
Начищаю тело бренное,
Навостряю два крыла,
В мир, где море по колено мне,
В дом, где маленькой была.
Ниспадают перламутрово
Серьги старенькой ольхи,
Тополя с глазами мудрыми –
Как святые их стихир.
Ясноокая провинция,
Детства нежная душа,
Там и булка круглолицая,
Будто радости ушат.
Пролечу вечерней зорюшкой,
Мимо булочной, в кино.
Далеко́-далёко горюшко
Для меня припасено.
Обогнув речушки старицу,
Окажусь на мостовой –
Самоцветами хрусталится
Городок, вовек живой.
По ссутуленному мостику
Вдоль по радуге сбежать
В край, где папе
двадцать с хвостиком,
Ну, а маме – срок рожать.
Перелётными апрелями,
Январями из слюды,
Папа катится на велике,
Оставаясь молодым.
И не ведает, хороший мой,
В небе делая круги,
Что метелью запорошенный,
Он – трагически погиб.
—
Начищаю тело бренное,
Навостряю два крыла,
В мир, где море по колено мне,
В дом, где маленькой была.
* * *
Старуха дремлет на крылечке,
У Бога дремлет на виду,
И каждый куст очеловечен,
Её руками. Будто вечность
Взошла лилейником в саду.
Старуха дремлет. Сон некрепок –
Горчит калиновым вином.
И смотрит Бог на грядку репы,
Избу в бурьяне и сурепке,
Худой сарайчик дровяной.
Старуха дремлет, руки свесив.
Сморил июльский солнцепёк.
Ей невдомёк, в какие веси,
Где только черти куролесят,
Приехал на побывку Бог.
Старуха – божий одуванчик,
Легонько дунь – испустит дух,
Господь всемилостивый плачет –
Дарует зрение незрячим,
Глухим раздаривает слух.
Старуха спит. Свинцовы веки,
Но тело устремилось ввысь.
—
Глядит Господь на человека,
На маленького человека,
И шепчет на ухо: «Проснись».
* * *
Настанет время умирать,
И призовёт Господь.
Я удивлюсь: – Уже пора?
Дай только горницу прибрать,
Клубнику прополоть.
А дочь приедет – кто же ей
Салатик покроши́т?
Молю, хотя б на пару дней
Отсрочь загробное турне,
Возничий, не спеши.
За тиканьем часов – кредит.
Одобри, акцептуй.
Мой тихий безотрадный быт –
Продли его. Как сладко быть
Мгновеньем – там и тут.
Вживаться в утреннюю хтонь,
А в сердцевине дня
Узреть – как розовый бутон
Благоухает. Вот за что –
Смерть предпочла меня?
За краем – райский вертоград
Иль гиблый бурелом?
Мой домик – на семи ветрах,
Дай только горницу прибрать,
Клубнику прополо...
КУДЕСНИК МАРТ
Идёт-гудёт Зелёный Шум,
Зелёный Шум, весенний шум.
Николай Некрасов
Слететь с катушек на пороге марта,
Вдыхая желтоцветие мимоз,
И вот идёшь сошедшая с ума ты,
На шагомер земные дни наматывая, –
А небо! Небо – медный купорос.
Вдруг синева небесная расплещется
По перышкам нахохлившихся птиц –
Весна поёт соловушками вещими,
В тебе воркует маленькая женщина,
Лети, голубка вешняя, лети!
И зашкворчит подсолнечное солнышко,
Разлившись по земной сковороде,
Испить любовь до краешка, до донышка –
Плывёт ветхозаветное судёнышко
Спасительным ковчегом по воде.
И двое в нём. В печали или в радости,
Ночь коротают в истовой мольбе.
Петляет жизнь – судоку и шарадами,
Которые разгадывать тебе.
«Идёт-гудёт зелёный» или розовый –
Некрасов точен, что ни говори!
Кудесник март – до одури мимозовый,
Врывается волшбой в календари.
* * *
Не нужно мне ни яхонтов, ни злата,
Хотя, подчас, в кармане ни гроша.
Ах, только бы душа была крылата,
Ах, только бы не скурвилась душа.
Торговки на базаре обсчитают,
Я промолчу – ругаться не с руки.
– Ты погляди ж, идёт себе, святая, –
Судачить станут злые языки.
И что с того? Не обеднеет бедный.
На убыль день – задирист и бедов,
Брюхатая луна монеткой медной
Закатится за сонмы городов,
Там – разродится в звездной подворотне,
Шептаньями небесных повитух.
И очень скоро месяц желторотый
Заменит мать на боевом посту.
Я вроде начинала не о злате –
Хотелось благозвучней о душе.
Но вот уже молю в небесном чате
Заштопать прохудившийся кошель,
Пополнить отощавшую кредитку,
Подправить завалившийся забор.
И смотрит месяц желчно и сердито,
Транслируя брезгливость и укор.
Гуляет он – младёхонький повеса, –
Разит хмельным за целую версту,
А звезды – бортовые стюардессы –
Танцуют тарантеллу на борту.
И борт летит, ему названье – «пропасть».
Я вроде бы пыталась об ином,
О том, что нестяжание и кротость –
Благое дело на пути земном.
Чрезмерной преисполнена отваги,
Останки жизни горлицам кроша,
Смотрю на то, как малышей ватага
Играет в «камень-ножницы-бумагу».
—
Молю, чтоб их не скурвилась душа.
* * *
Солдатам убиенным не узнать,
По ком скорбят заплаканные ивы,
И журавлиный клин неторопливо
Баюкает небес голубизна.
Баюкает небес голубизна,
В ней каждый атом дивен и лазорев.
Раскинь крыла как паруса над морем –
Там пенится курчавая волна.
Там пенится курчавая волна,
Клеймит ярило жаркими лучами.
А клин летит – его полёт нечаян.
И смерть нечаянна.
Безвременна, шальна.
Безвременна. Глухи её шаги.
Таится соглядатаем пугливым.
Как хорошо, что все у Бога живы,
И даже тот, кто в рубище погиб.
Как хорошо, что на исходе дней
Весна и лето будут неизменны.
Придут живые умершим на смену
И кто-нибудь придёт на смену мне –
Напишет лучше, звонче, горячей.
А я, сорвавшись с мраморных петуний,
Застыну, словно бабочка-шептунья,
У юного пиита на плече.
БРОДИТ МОЙ АНГЕЛ СОГБЕННЫЙ
Ангел родной воссиял лучезарным ликом,
Зла́тым венцом неземное чело покрыл,
Верю – меня не устанешь, блудницу, кликать,
И врачевать опахалами тонкозвенящих крыл.
В райском саду, где диковинные деревья,
И палантином фиалковым стелется неба бязь –
В плотских грехах погрязают Адам и Ева,
Яблока сочного мякотью до́пьяна насладясь.
Ангел вскружи́т, безутешный, над райским садом,
Змий-искуситель не дремлет под спудом век, –
Время иное, и ныне в восьми миллиардах
Ищет себя разуверенный человек.
Знал ли Отец Всемогущий, Господь Вседержитель,
Горней любовью детей, сотворённых, объяв
И разместив в пятизвездочной райской обители,
Что эти двое погибнут, пред яблоком не устояв.
Бродит мой ангел согбенный по райскому саду,
Истово молит у Господа смертных простить,
И даровать им, заблудшим, спасенья усладу:
Крест человечий меж крыл обязуясь носить.
* * *
Ратуйте, молитвенники, радуйтесь,
Ангел Божий – прочная броня!
Он своим не обойдет предстательством
Хворую согбенную – меня.
Стоит только выйти за околицу,
Вороги проклятые снуют,
Знаю, Михаил Архангел молится,
Защищая Родину мою.
Знаю, войско собирает крепкое
Там высоко где-то, в небеси, –
До чего же жить на свете лепо мне
Под покровом матушки-Руси.
Над её березками плакучими
Купол возвышается златой,
Уплывает в небо новомученик,
Утром – воин, вечером – святой.
И его душа тебе ответствует
На вопросы, с горних берегов.
—
Радуйся, Невесто Неневестная,
Воскресенью Сына своего!
ТАТЬЯНЕ ВАСЬКОВОЙ
И вновь случилась Курская дуга –
Земель освобождённых от врага
Воскреснет изувеченное тело,
И тело той, что тихо каменела
В Мартыновке, пытаясь излагать
От безнадёги скомканные мысли.
Не будет лик её к святым причислен,
Но росами прольётся на лугах,
Где сочным травам выпало расти
И колоситься над Суджа́нским краем,
Помя́нем тех, кто в муках умирая,
Сумел друзей и недругов простить.
Помянем тех, чей оборвался стих,
Чья песня оказалась недопетой,
Кто в хате ледяной, не обогретой
Смиренно умирает за троих,
Горячечно дневник в руках сжимая.
И только птица в небе понимает,
Что в райских кущах ожидают их.
И вот пока к утробе дневника
Припаяна страданий пуповина –
За Суджу, погребённую в руинах,
За вырванную мира сердцевину
Сражаются российские войска.