Мария ЧАЛКИНА. БЛИНЫ. Рассказ

 

Мария ЧАЛКИНА

БЛИНЫ

Рассказ

 

Анютка не умеет печь блины.

Вроде это и небольшой грех, да и не грех вовсе, но что-то в последнее время все стали её этим попрекать. Пришла соседка вечер провести, наливочка, то-сё, есть, говорит, хочется, Анютка ей картошку предлагает, подруга ест да ворчит: «Блинов бы, Сергеевна, напекла!». А не умеет Анютка. Не умеет и не берётся.

В детстве как-то попробовала, да все блины вышли комом, Мурзик в муке, яйцо зря кокнула… Мать пришла с работы, увидела – не ругалась, а молча, поджав губы, стала всё это убирать. Лохматая Анютка стоит в дверях и обожжённый палец сосёт. А глазами мамин взгляд ловит. А мама свои серые обычно ласковые глаза отводит, не смотрит на Анютку. Оно и понятно – боится сорваться… И запомнила Анютка на всю жизнь эту скрываемую от неё молчаливую мамину злость. Лучше б изругала. А то спрятала, как в сундук, и держит там... Тревожило это её долго. Ей даже кошмар стал сниться, что у мамы есть этот самый кованый сундук и дочь не знает, что там. Подходит к нему, трогает, а замка нет, цельный он, не подступиться. И страшно так ей становится от этого. Просыпалась от этого сна Анютка мгновенно, бежала к маме в постель, мама её обнимала, а девочка вся сжималась, боялась рукой или ногой нащупать у маминой кровати холод закрытого сундука.

И отвечает 60-летняя Анютка своей подруге Ульяне: «Ну, не умею я! Сама пеки, если хочешь!».

И дочь, как приедет погостить, вечно смеётся над Анюткой по этому поводу: «У тебя, говорит, фобия и незакрытый гештальт. Это надо лечить». «Сама лечись, дура городская», – отвечает ей Анютка. Но это так всё, в шутку, любит Анютка свою тонкую модную дочку, сына её, рыжего и лохматого, любит и зятя – толстого невысокого сотрудника строительной фирмы. А грубит им просто так, по привычке. Вообще Анютка уж очень эмоциональная, прямо чересчур. Может на ровном месте раздуть драму или скандал. А потом, отругав и накричавшись, зацеловать, залюбить, затискать в объятиях. И зятя тоже. Он шугался сначала, а потом привык: «Вы, мадам, неуравновешенная. Вас только в сериалах снимать!». Потом подождёт, пока Анютка его обсыплет оскорблениями, и сам уж обниматься тянется.

Живёт Анютка недалеко от города, но всё-таки в деревне. Живёт с собакой Жульеном, хотя Жульен – простая брехливая сука в репьях, но так уж повелось. И кошка с ней живёт – Пятнышко, чёрная. Пятнышко-то было у кошки, белое на одном ухе, но отморозила как-то глупая кошка уши. Теперь без ушей и без пятнышка. Просто чёрная.

У Анютки день не расписан. Не любит она этого. Дом хороший, современный, печь топить не надо, но находит иногда на неё блажь – и колет она дрова, чтобы сжечь их в дымящем камине. Зять не велел без него топить, да разве Анютка слушает кого! Или вот огород. Привозят ей раз в неделю все продукты. Нет, попала шлея под хвост в середине лета, и распахала Анютка весь огород, посадила зелень. Зелень выросла, вымахала, цветёт, а Анютке уже и не нужно это вовсе.

Но есть, конечно, у неё и постоянные привычки. Любимые тропки в лесу и вдоль речки, любит она землянику собрать прохладным июльским утром, любит майской ночью под сиренью слушать соловья или уйти в лес далеко, до самых кабаньих лёжек, испугаться и назад скорее.

Однажды Анютка умылась, причесала рыжие волосы, завтракать не стала. Положила в рюкзак варёные яйца, колбаску, хлеб, термос с кофе, по дороге щипнула ветку укропа с переросшего куста и пошла в лес. Идёт она легко, ходить любит, здоровье иногда подводит, конечно, но пока не пугается Анютка. Думает: «Старость не радость, но живут же и до ста, а мне помирать рано». Утро свежее, июньское, молодое. Жары нет ещё, трава вся нежная, изумрудная, влажная. Цветы мелкие, как акварелью писанные. Идти хорошо, хоть и ноет правое колено. Жаль фотоаппарат не взяла Анютка – утро особенное, берёзки кружевные, небо высокое. Дошла до ручья, устала, присела на поваленное дерево. Пора и позавтракать. Вдруг мелькнуло что-то между деревьев. Анютка подскочила, а потом пригляделась – не зверь это. Девочка. Лет пять ей, личико грязное, джинсы тоже грязные, рваные, присела за кустом – спряталась.

– Девочка, идём ко мне, что ты прячешься?

– Мне нельзя с незнакомыми разговаривать!

– Так давай познакомимся. Я – Анютка!

– Анютка?! – девочка смешно подняла бровки. – Ты же старая!

– Я не старая, а взрослая. Можешь меня Анной Сергеевной звать, но лучше Анюткой. Меня так кошка моя зовёт.

– Кошка? Твоя кошка умеет говорить? – девочка подошла к самому дереву, на котором сидела Анютка.

– Все кошки умеют говорить. По-кошачьи.

– А-а-а-а, – девочка слегка разочаровалась. – А я – Даша. Растеряша, – прибавила она.

– А почему Растеряша? – Анютке девочка определённо нравилась, в ней не было назойливости, присущей многим детям, а была даже некоторая степенность.

– Почему-почему… Теряю всё, – Даша слегка изумилась, как эта взрослая тётя не поняла такой простой вещи.

– Ладно, Даша-Растеряша, есть будешь? – Анютка сама уже ослабела от голода.

– Буду, – твёрдо сказала Даша.

Так они и подружились. Даше жилось привольно. Родители – фермеры. Держат птиц, коз, огородом занимаются. А Даша в садик не ходит, бегает, где хочет, помогает гусей пасти и кур кормить. Через год в школу, но когда это ещё будет! Даша надеялась, что забудут её родители про школу. И останется она, как прежде, вольной птицей.

Родители Даши и рады такой дружбе. Анна Сергеевна – учитель истории, на пенсии уже, занимается с ребёнком, рассказывает ей разные вещи, готовит к школе ненавязчиво и просто присматривает. С внуком её Сережей Даша тоже подружилась, но внук – уже гимназист, взрослый, на Дашу немного свысока смотрит, но стоит девочке попросить его о чём-нибудь, сразу делает. В воскресенье взяли её с собой на рыбалку, проткнула Дашка палец крючком, слёз было! Сережа её успокаивал, смешить пытался, что вместо щуки девчонку поймали, а зять Анюткин руку ей обработал, замотал платочком, так потом звонил, спрашивал: «Как там Даша-то, приёмыш твой?». Да какой приёмыш?! У неё мать, отец есть, просто некогда им. Заняты. Время сейчас такое.

Дашка – ласковая и весёлая девчонка. Полюбила её Анютка и впрямь как родную.

Этим вечером сидела Анютка дома, вышивала, напевала себе под нос. Слышит: скребётся под дверью кто-то и звуки непонятные издаёт. Она не из пугливых, распахнула резко дверь дома: «Кто здесь?». И чуть не зашибла Дашку. Та согнулась, сгорбилась, держится за лицо и плачет, не может даже голову поднять.

– Даша, милая моя, что с тобой? – Анютка завела её в дом, пытается обнять и рассмотреть, понять, что же с ребёнком. А у Дашки на руке, ногах и на лице сплошь красные волдыри. Рыдает, остановиться не может. Дело ясное – крапива, да не сама влезла, а приложил кто. Известно – родитель. Чужой-то не накажет крапивой. Это родительская привилегия.

– Папа тебя наказал?

Кивает, слёзы размазаны, губы опухшие, в глазах – океан обиды и боли. И не от крапивы, конечно, деревенские дети привычны к ней. А от боли душевной, что страшнее.

– Па…па… на…ка…зал… Я его дурнем… на…зва…ла… Он мне не поверил, что гусёнок сам потерялся, что спасла я его, сказал, что я сама его в грязи изваляла, что играю всё, а уж умной надо быть… А я его дураком назвала, он за крапи-и-и-и-иву-у-у-у-у-у-у, – затараторила, а потом завыла опять Даша.

С трудом Анютка выяснила подробности. Гуляла Дашка, как обычно, одна. Кур и гусей с утра выпустила, зерна насыпала – всё как положено. И побежала на волю: то к реке, то обратно к дому. Бегает, цветы рвёт. Домой забежала поесть, а у папы человек чужой, и расстроенные все. Говорит человек – сломалось что-то. То ли трактор, то ли машина, и теперь папе придётся деталь дорогую покупать. Даша не поняла толком, отец рыкнул на неё, чтоб не мешала, Дашка и убежала за ворота. Услышала Даша вдруг писк какой-то, пошла на него и видит: в коровьем следу в грязи гусёнок барахтается, наступила на него, видно, корова копытом. Не раздавила, так как место топкое, а просто вдавила в грязь, выбраться он не может, пищит из последних сил. Даша его вытащила, платком обтёрла, в корыте прополоскала и, гордая, даже радостная, что спасла его, домой несёт, кричит: «Мама! Папа! Я гусёнка спасла, на него Сонька, наверное, наступила». Радостная, шумная забежала, отец с матерью сидели серьёзные, говорили о чём-то, она им гусёнка прям на стол и положила. Ну и вспылил отец. «Что притащила! – кричит. – Убери к чёртовой бабушке!». Даша опять, мол, похвали меня, спасла я его. А отец слушать не стал: «Хватит придумывать! Сама изваляла да приволокла, играла с ним, небось, как с куклой, сколько раз говорить!» – и понеслось. А мать молчит, что ещё обиднее. Вот и обозвала его Дашка в сердцах. Так и прилетело ей крапивой.

«Ох и дураки мы, взрослые, бываем», – думает Анютка, а сама Дашку на диван положила, водички ей, полотенцем влажным обтирает, да не знает, как такие душевные раны-то лечить. Даша и не плачет уж, губа только трясётся нижняя, обидно и страшно, что не поверил отец, не похвалил, прогнал с её радостью и гордостью, а мама… Та вообще промолчала, не остановила… За крапиву-то не так обидно. И раньше доставалось, да за дело. И стыд тоже в Дашкиных светлых глазах есть. Папу обозвала… Стыдно.

– Не любят они меня, Анюта, – шепчет Даша, – и я не буду их любить.

– Дашенька, милая, любят они тебя, любят, просто, не вовремя всё это, – говорит, а самой неловко. Что не вовремя? Дочь родилась не вовремя? – Дашуля, что хочешь? Чем тебя утешить?

Анютка уж и не знает, что делать с этой раненой птичкой. На всё готова. Хоть и знает, что детское горе, как весенняя гроза, пройдёт и не было, да сейчас у ребёнка мир рухнул. Как склеить, чтоб не снились ей по ночам сундуки или крапивы с гусятами?

– Блинов хочу, – тихо попросила вдруг Даша. – Давай вместе испечём. Я не умею, научишь меня?

Хотела Анютка привычно отказать, но Даша привстала с дивана и доверчиво протянула фартук…

И Анютка достала из шкафа старую книгу с рецептами. Открыла на самой чистой, пахнущей краской странице: «Блины праздничные и постные». Будем делать праздничные. Всё собрала, сковородку на огонь. «Ну, Господи, благослови!» – и разбила в миску с молоком яйцо…