Светлана ЛЕТЯГА 
Светлана ЛЕТЯГА
…ГДЕ ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА И ПРОСТА
* * *
Во что-то веря, но не веруя,
сквозь миллион оттенков серого
и одиночество в сети
порою так безумно хочется
в том далеке, ещё без отчества,
себя счастливую найти.
Домой прийти смешной и маленькой,
снег принести в замёрзших валенках,
а на спине – следы снежков…
И улыбнуться, и зажмуриться,
вдохнув с дымком морозной улицы
чудесный запах пирожков.
А в горький миг, когда обиды ком,
нырнуть под одеялко-облако,
и, с головой зарывшись в нём,
уткнуться мокрыми ресницами
и рассказать ромашке ситцевой
о детском горюшке своём.
И утром, солнцем разлинованным,
что дарит нам надежды новые
и день – как с чистого листа,
проснуться от кота соседского
и замереть от счастья детского,
где жизнь прекрасна и проста.
* * *
Стакан наполовину полон или пуст –
о том философы ломают копья. Пусть…
Всё это слов искусная игра.
Посуда мелкая в России не в чести:
уж пить – так вёдрами, а лить – как из ведра,
да с полными дорогу перейти!
Любить, как на вечерней на заре
купает лето сосны в янтаре…
А в час урочный рубануть с плеча,
сметая всё, что встало на пути.
И, чтобы унесла тоску-печаль,
букашку малую с ладони отпустить.
Что нам стаканы да мензурки?
Что нам канканы да мазурки?
От русской «Барыни» заходятся меха!
Душа поёт...
Чужой, её не трогай –
ей без того два шага до греха.
Да шаг до подвига.
И только миг – до Бога.
Я – В ОСЕНИ
Я – в осени… Исчерпана весна.
Всё. Отлюбила. Досуха. Сполна.
Теперь святая.
И – да простят все те, кому нужна –
легка, светла и опустошена,
я улетаю.
Но вижу, опрометчивой строкой
отправить своё сердце на покой
поторопилась…
Наивная! Веригами оков
смирить хотела вечный зов веков.
Не получилось.
И дрогнуло предательски в груди,
когда, откинув полог, ты входил
в мою обитель…
А полыхнёт (Господь, не приведи!) –
прими как дар, а хочешь – осуди –
ты не обидишь…
* * *
Хочешь,
я расскажу о полёте?
Когда стропы
стали петлёй, те,
что были, должны спасти.
Вдох – и небо обнять
руками!
Ничего, что под небом
камни.
Ты хотела летать?
Лети!..
Это как кипятком –
на живое
или в грудь вчера
ножевое…
А сегодня ходи, дыши….
И улыбка –
живая маска…
А когда нужна
перевязка,
то садись и пиши,
пиши!..
Строки выдохнешь –
и отпустит…
И заполнится
светлой грустью
воспалённых ночей разлом.
И пока тишина
под кожей,
ты зависнешь опять,
быть может,
где-то между
добром и злом…
* * *
Птица чёрная в небе летала –
на полнеба себя распластала.
Ей не плоть, чьё-то имя – пища…
Не твоё ли теперь ищет?
То не косы в лугах мелькают,
то крыла её рассекают
с тонким свистом тугую высь.
Небо низко… И ты пригнись
да уйди головою в плечи,
спрячься и не будешь замечен,
не дыши, на неё не смотри –
поскорее замри, замри…
Птица близко, пусты глазницы –
что-то, что-то должно случиться.
И в предчувствии скорой беды
застывают сады…
* * *
Сергею Есенину и Борису Рыжему
«Пере-живём»,
словно «пережуём».
Кто-то выплюнет, кто-то проглотит…
А кому-то будет мешать
в горле ком.
С ним ни жить, ни дышать…
Лишь взойдёт высоко
стих,
сгущаясь до крови и плоти.
Выпало им –
птицей раненой спеть
(мир услышит, но не поможет)
и уйти.
Не приняв этот мир,
всё простить…
Быть поэтом и в сердце
Россию вместить –
это жить на ветру
без кожи…
МНЕ БЫ
Вышло утро на поля,
солнце расплескало.
Мне бы в небе журавля –
ох, синицы мало…
Мне б в лесу густом пропасть
да не заблудиться,
с родником целуясь всласть,
свежести напиться.
Мне б рассудок потерять
в пряном разнотравье
и до ночи загулять
с пьяными ветрами…
А потом, глаза закрыв,
разбежаться мне бы…
Руки-крылья… вдох… порыв!
И ворваться в небо!
…Но спокойно и тепло
с преданной синицей.
Только тянет на крыло
с журавлем, что снится…
* * *
Е.Ю.
В июльской зелени листвы
вздыхают сумерки лениво,
и рядом, чуть забавный, Вы…
Наш разговор неторопливо
ведётся тихо ни о чём…
Но мысли строчкою прошиты:
Как быть с подобранным ключом?
Ведь он не нужен – всё открыто…
Вдруг робкий уловила взгляд
и поняла – Вы с той планеты,
где Женщину боготворят
и посвящают ей сонеты.
Где, сном любуясь на заре,
целуют нежные запястья
и где готовы умереть
за миг подаренного счастья.
* * *
Как ни крути, но факт: один – не воин.
Ведь даже в час сумы или тюрьмы
ты можешь быть и счастлив, и спокоен,
когда ты часть уверенного «мы».
* * *
Мечтая след оставить на земле,
ты рвёшься, душу выпустив из клетки,
сверкнуть хотя бы маленькой кометкой,
созвездья разгоняющей во мгле…
И вот – полёт!..
Удар!..
Но ты, увы, лишь метка
на чьём-то пыльном лобовом стекле…
ВЕСНА
Подарила сосуд из тайны –
восхищался и гладил нежно.
Но однажды разбил. Случайно,
отодвинув на край небрежно.
И рассыпалась на осколки,
и дышать перестала – нечем.
Долго так умирала… Сколько?
Разве вспомнишь. Казалось, вечно…
Всё течёт. Всё меняет формы.
Снова небо. Улыбки рядом.
И соскучился старый двор мой,
и коты мне безумно рады.
Солнцем брызжет весна шальная.
Пью взахлёб сумасшедший воздух!
Вдруг: «Ну, здравствуй. А я вот, знаешь..?» –
«Знаю. Поздно…».
* * *
Хороша ты, хороша…
Анатолий Фёдоров
Хороша я, хороша –
вот уж, слава Богу!
Только что-то не спешат
женихи к порогу.
Мне бы времечко назад –
я б не растерялась,
а нынче выбор небогат,
мало, что осталось:
этот старый и глухой,
тот кривой да жадный,
третий – пьяница лихой,
дурень безлошадный.
А четвёртый – гармонист –
девичья присушка,
да вот больно уж речист,
точно погремушка.
Эх, нету счастья ни шиша,
хоть ума палата.
Хороша я, хороша…
Да тому не рада.
* * *
А снег ушёл.
Никто и не заметил.
Пропал. И будто не было его.
И, странно, –
ничего на белом свете
не изменилось. Ровно ничего.
Он таял тихо,
становясь похожим
на груды грязно-белых простыней,
и тем мешал,
что просто был… О Боже,
не уготовь той участи и мне.
Избавь от беглых
и с досадой взглядов,
от дома, где поймёшь в конце пути,
что оставаться больше здесь не надо.
Но некуда и незачем идти…
Не дай-то Бог! Уж лучше бы в зените
чуть улыбнуться, всё прощая всем,
и молча, не оглядываясь выйти,
как могут только те,
кто насовсем…
* * *
Чуть солнце заспанное робко
на город глянет, и вот-вот
бетона серая коробка
ему подставит свой живот,
щенячий и порозовевший,
в квадратах-пятнышках… И вмиг
из ниоткуда, будто леший,
с метлою явится мужик.
Собрав осколки ночи бурной,
беззлобно вспомнив чью-то мать,
суровый утренний дежурный
начнёт размашисто мечтать:
вот он в лугах – травы так много…
Коса блестит… А дух какой!..
Или на холст мазок широкий
кладёт уверенной рукой.
Но взглядом опытным заметит,
что на последнем этаже
опять не спят: кому-то светит
окно ещё… Или уже…
А с ним фонарь – печальный малый –
подслеповато ждёт: авось
вдали покажется усталый
чужих подушек милый гость,
что возле дома так привычно
покурит, глядя на окно, –
искатель счастья в жизни личной.
Или безличной – всё одно…
Такая мирная картина:
природе – утра благодать,
мечты и поиски – мужчинам,
а остальным – сидеть и ждать.
Всё вечно, правильно и мудро.
Но разомкнётся круг, поверь,
когда однажды ранним утром
кому-то не откроют дверь.
* * *
Жара-а... Расплавленный автобус
развозит липкие тела.
У раскалённого стекла
обречена и таю, чтобы
себя доставить… Но куда?
И что за мука – эти лица!..
Уйти… Исчезнуть. Застрелиться!
И там воскреснуть, где вода
так нежно трогает колени,
где воздух – как из родника!
И в белом – смуглая рука…
И там девчонкой, от волненья
смеясь, кружиться на бегу,
влюбляться в лесенки крутые.
И в Вас… Неважно, что «на ты» я
пока решиться не могу.
Вдруг, не раздумывая, с Вами
в пустую улочку свернуть
и… в поцелуях утонуть,
едва разбавленных словами.
И под бессвязное «о Боже…»
сойти отчаянно с ума,
вдыхая пряный аромат
вобравшей море тёплой кожи.