Анатолий САХОНЕНКО. ЭСТАФЕТА. Повесть

 

Анатолий САХОНЕНКО

ЭСТАФЕТА

Повесть

 

Следователь

 

Третий полицейский участок городского управления внутренних дел сегодня, как и во все предыдущие дни, жил своей привычной жизнью. Звонили телефоны, гудели компьютеры, хлопали двери. Составлялись доклады и отчёты, выписывались ордера и постановления. Изредка раздавался металлический лязг открываемого сейфа – в оружейной выдавалось табельное оружие. В дежурной части, нехотя, но с чувством неизбежности происходящего, принимались заявления от граждан.

 

День первый

Следователь Пётр Сергеевич Л. сидел у себя в кабинете, в очередной раз предаваясь меланхоличным размышлениям – закрывать ли дело и отправлять его в суд, или прислушаться к своему внутреннему голосу, который подсказывал, что не все ещё обстоятельства выявлены надлежащим образом. Такая дилемма, в самом конце расследования, вставала неизменно – вроде всё раскрыто, доказательства собраны, и начальство давит, устанавливая жёсткие временные рамки для передачи дела по инстанции, но червячок сомнения неумолимо подтачивал фундамент его благополучного завершения. Вот и сейчас он уже завязывал тесёмочки на папке, когда вдруг неожиданно и очень раздражающе прозвенел телефон. Он, запланировав выпить чашку кофе в тишине и одиночестве, обречённо выругался – утренние звонки были делом обыденным, повседневным, но неприятными от этого меньше, не становились. Как правило, они несли с собой необходимость куда-то ехать, идти к руководству на «разбор полётов», готовить срочный доклад или выполнять надоевшую должностную рутину. Мысленно досчитав до семи – эта, взятая им на вооружение, тактика позволяла определить – срочный звонок или нет, он протянул руку и снял трубку.

– Пётр Сергеевич, доброе утро. У нас вызов, на Среднюю Морскую. Опергруппа уже работает.­­­ – Любила «дежурка» подпортить начинающийся день.

– А что там? Криминалисты уже выехали?

– Нет, вас ждут. Там труп, не насильственный как будто. Криминалистам что передать? Вы с ними?

– Да, выхожу. – С надеждой отсидеться в кабинете пришлось расстаться. Он вообще, в преддверии скорого выхода на пенсию, всё чаще ловил себя на этом желании – доработать без беготни, суеты и бесконечных выездов в адреса. Старенький портфель, подаренный когда-то женой, в связи с повышением по службе, и ставший ему верным спутником, как всегда был наготове.

Приехав на место, он увидел невзрачный, ещё советской постройки дом, где до сих пор сохранились коммунальные квартиры. Весь его внешний вид словно намекал – «ничего хорошего не жди!». Кое-где посыпавшаяся штукатурка обнажала отсыревшие, в тёмных подтёках плиты. Поржавевшая, в рыжих подпалинах крыша, бессчётное количество раз обожжённая солнцем и умытая дождями, щерилась в небо стволами антенн. Окна, одетые в современный стеклопакет, находились в большинстве, но попадались и старые деревянные рамы. Скамейки, палисадник – всё как у любого похожего дома. Единственным украшением, немного отличавшим его от собратьев, было масштабное граффити, нанесённое на брандмауэр. Он на мгновение задержался – посмотреть, что там изображено: брутальный мужчина в костюме и шляпе с широкими полями, типичный гангстер, держащий в одной руке бокал, а другой прижимающий к себе красотку в длинном вечернем платье. Та же гипнотизировала его томным масленым взглядом, но в её руке, отведённой назад, грозно притаился миниатюрный дамский револьвер. На фоне серого хмурого заката угадывались очертания автомобиля – было понятно: уедет кто-то один. Композиция была выполнена в мрачных чёрно-белых тонах, присущих модному стилю в искусстве и кинематографе, – он попробовал, но не смог вспомнить его название.

Возле парадной, укрываясь под козырьком от нудной мороси, такой обычной в это время года, их уже ждал районный участковый. Скривившись в сторону лифта, он повёл их по лестнице в квартиру на пятом этаже, где было обнаружено тело.

– Лифтам здесь я бы доверять не стал. Сколько ни ремонтировали, а они всё ломаются! – молодой лейтенант смущённо оправдывался, что приходится подниматься пешком.

Войдя в квартиру, Пётр Сергеевич застал картину совсем не соответствующую ожиданиям – никакой суеты, сопровождающей осмотр места происшествия или опрос свидетелей, не наблюдалось. Оперативники, приехавшие на вызов, развалились – один в кресле, другой на стуле, и пялились в свои телефоны. Судмедэксперт, сидя за столом и ни на что не отвлекаясь, заполнял бланки, быстро бегая авторучкой по бумаге. Один из оперативников, толковый малый по имени Глеб, близко знакомый ему по службе, встал с кресла и потянувшись так, что хрустнули суставы, стал докладывать.

– Приветствую! Прибыли по вызову, около часа назад. Позвонили, постучали. Пришлось вскрывать – минут двадцать слесаря из жэка ждали. Провели осмотр, ничего интересного, эпизод не криминальный. Сто процентов самоубийство. Каких-либо других версий рассматривать не приходится. Дверь была заперта на внутренний замок, посторонних никого нет. Окна закрыты, да и этаж всё же не первый. Предварительно: судя по положению тела – покойный, лёжа на диване, направил пистолет в область сердца и нанёс себе ранение, ставшее смертельным. Оружие после выстрела отскочило на пол, где мы его и нашли. Вот и Валентин Палыч тоже склоняется к этой версии, – Глеб, понимая, что своими выводами неуклюже влез в полномочия следователя, кивнул в сторону медэксперта.

Тот на секунду оторвался от своей писанины и махнул рукой в подтверждение, «что да, ничего заслуживающего внимания».

– Всё так и есть. Прижал пистолет к груди и выстрелил. Смерть наступила мгновенно!

– Также на столе обнаружена предсмертная записка! – оперативник протянул ему сложенный пополам лист бумаги.

– Хорошо, спасибо. А личность погибшего? – Пётр Сергеевич на секунду развернул лист, но потом, передумав, убрал его в портфель.

– Да, в бюро на полке найден паспорт на имя Сергея Ивановича С. Визуальное сходство с фотографией в паспорте полное. Регистрация по этому адресу. Рядом лежало разрешение на оружие. Наградное! – Глеб почему-то отвёл взгляд в сторону. – Он из наших. В отставке.

– Ну вот. А ты говоришь ничего интересного! От кого поступил вызов?

– От соседа из квартиры напротив. Возвращался с прогулки, услышал выстрел. Говорит – испугался, зашёл к себе и сразу в «02» позвонил. Мы его пока домой отправили. Позвать?

– Нет, не надо. Позже сам зайду! – он решил всё же оглядеться для начала.

Комната, в которой они находились, служила для хозяина основным местом обитания. Обставлялась она, видимо, в давние времена – вся мебель была громоздкая и основательная, не лишённая претенциозности, но кое-где уже потёртая, поцарапанная и требующая ремонта. Угол у входа полностью занимал огромный гардеробный шкаф, вдоль одной из стен располагался сервант, а напротив него диван-раскладушка, находящийся сейчас в разложенном положении, с неубранным постельным бельём. Между сервантом и диваном, посередине комнаты, стоял большой круглый стол. На столе, не застеленном никакой скатертью и покрытым изрядным слоем пыли, находился открытый, но выключенный ноутбук, лежали блокнот с замусоленными страницами и заложенным в нём огрызком карандаша, и старенький, ещё кнопочный мобильник. Здесь же, одна на одной, стояли грязные тарелки и белая кофейная чашка, тоже не мытая. Присутствовал в комнате и телевизор, на тумбочке возле окна. Окно же было завешено плотными тёмными шторами, мало пропускавшими дневной свет. Уже упомянутое бюро, с открытыми ящичками, завершало обстановку.

На диване лежал сам, теперь уже бывший, хозяин. На нём был надет домашний халат, подвязанный поясом, ноги же, торчавшие из-под халата, были голые: ни носков, ни тапок. Левая рука покойного была вытянута вдоль тела, правая, которой он держал пистолет, безвольно откинулась с дивана на пол. Орудие самоубийства лежало тут же, на ковре. Вся сложившаяся картина говорила о том, что человек принял добровольное решение уйти из жизни. Поза его была спокойна и расслаблена. Вот только лицо вносило явный диссонанс в это предположение. Выражение на нём, даже сквозь посмертные судороги, прямо кричало о невероятном страдании, о мучениях, перенесённых перед смертью. Складывалось ощущение, что несчастный долгое время был угнетаем каким-то неизлечимым недугом, приносившим ему жестокие боли.

Пётр Сергеевич прошёлся по комнате. Ковровое покрытие, с островками проплешин и обтрёпанное по краям, хотя всё ещё достаточно толстое, заглушало шаги. Стены были обклеены давно не меняемыми бумажными обоями, когда-то яркими и имевшими презентабельный вид, но со временем выцветшими и потерявшими остатки свежести. Везде, на всех предметах, лежала пыль. Стекло в серванте было заляпано отпечатками пальцев, книги не стояли упорядоченно – корешками наружу, а были навалены вповалку, как попало. Пол тоже не отличался чистотой – кое-где валялись обрывки бумаги, нитки, а под столом и хлебные крошки. Липкое пятно на одном из стульев – видимо, что-то пролили, а вытереть так и не удосужились. Уборка здесь явно была не в почёте. Но вот пустых бутылок из-под алкоголя, традиционных спутников таких жилищ, он нигде не увидел.

– Послушай, – он опять обратился к Глебу, – а бутылок-то нет… Вы на кухне смотрели?

Тот понял его сразу, с полуслова:

– Нет, на кухне тоже нет. Я думаю, он не был алкоголиком!

– Да? Интересно, кем же он был… А жена, дети? Есть кто-то?

– Вроде как нет. Это со слов соседа, да и в паспорте отметок нет! Но и так… по всему видно, что он один жил. Но будем ещё уточнять. – Оперативник, помявшись, спросил: – Пётр Сергеевич, мы тогда поедем? У нас летучка скоро.

– Да, конечно, забирайте ноутбук и телефон, отдадите технарям в отделе, пусть покопаются. Поезжайте. Дальше их дело! – он кивнул на криминалистов, которые деловито раскладывали свои инструменты, приняв эстафету у опергруппы – А я на кухню загляну, и к соседу.

Он вышел из комнаты. В полутёмной прихожей, освещаемой лишь тусклым бра, одна лампа у которого перегорела, а пластмассовый плафон оплавился, всё говорило о том, что покойный действительно жил один – настенную вешалку украшало лишь мужское пальто, да старая ветровка, а на обувной полке приютились расхлябанные кроссовки и ботинки, стоптанные и со стёртыми подошвами. И вешалка, и полка тоже находились в состоянии близком к аварийному – вешалка из-за вылетевшего крепления покосилась набок и посередине не хватало пары крючков, а расшатанная хлипкая полка была забрызгана уличной грязью, уже присохшей, но так и не дождавшейся тряпки. На коврике у входа скрипел под ногами песок. Он наклонился и тщательно осмотрел обувь – ни на ботинках, ни на кроссовках не было видно каких-либо следов недавнего пребывания на улице, что при дождливой погоде, стоявшей несколько последних дней, обнаружилось бы сразу. Он поочередно засунул руку в оба ботинка – абсолютно сухие стельки, никакой влажности внутри – да, определённо, хозяин не выходил минимум несколько дней…

Мельком, не рассчитывая увидеть там ничего, что могло бы дополнить сложившееся мнение, заглянул на кухню и направился к выходу из квартиры – протокол был обязателен и требовал личной встречи с единственным свидетелем. Однако, уже подойдя к двери, он резко повернул назад, и теперь уже зашёл на кухню полностью.

На полу, под мойкой, находился предмет, привлекший его внимание. Там, как это обычно бывает в доме, где есть животное, стояла миска с молоком. Второй посудины, для корма, почему-то не было. Молока в миске осталось ровно наполовину. Он наклонился и, поднеся её к носу, принюхался – молоко, судя по запаху, было свежее, не скисшее. Покрутив головой, он ещё раз оглядел всю кухню – при всей способности быть незаметной, кошка всё же не призрак. Спрятаться она нигде не могла, оснащение здесь было поистине спартанским – холодильник, газовая плита, да стол с встроенным в него шкафчиком. И повсюду симптомы полной апатии и пренебрежения: на плите следы пригоревшего жира и остатки убежавшего кофе, створка у сушилки болтается на одной петле, а раковина наполнена грязной посудой. Стульев не наблюдалось – как он догадался, их унесли в комнату оперативники. Он открыл холодильник – на фоне явного запустения прямо-таки бросились в глаза три литровых пакета с молоком. Ещё один, открытый, стоял сбоку в дверце. «Кошка, кошка!» – не осталось никаких сомнений. Для собственного спокойствия он заглянул и в шкафчик: тарелки, чашки, какие-то ёмкости для хранения круп, пара кастрюль с почерневшим дном, сковорода с отломанной ручкой – одним словом, весь тот хлам, который почти не используется, но методично копится и никогда не выбрасывается. Так и пылится годами, в надежде дождаться своего часа и быть извлечённым на белый свет. Внутренности шкафчика, как и остальные вещи в доме, несли на себе печать времени и неухоженности. Кошка, конечно, могла туда забраться, но только если бы умела открывать лапой дверцы. «Не за холодильник же она залезла» – глупо, но он всё же проверил и там.

Остановившись перед соседской дверью и уже собираясь постучаться, он услышал удаляющиеся шаги и обрывки фраз – Глеб и его напарник спускались вниз. Он, не тратя время на раздумья – как отнесутся к такому странному вопросу, подошёл к перилам и, наклонившись в пролёт, громко, чтобы они услышали, спросил:

– Глеб, подождите! Вы когда квартиру осматривали, кошку не видели?

Шаги на лестнице прекратились, разговор оборвался, и на мгновение повисла пауза, видимо там не сразу сообразили, о чём речь:

– Пётр Сергеевич, извините, не расслышал! Кошку? – он представил, как парни удивлённо переглядываются – «совсем старый рехнулся». Он знал, что о нём среди коллег устоялось мнение – «немного не в себе», связываемое с его возрастом и предпенсионным состоянием.

– Да, там на кухне миска с молоком на полу. Значит и кошка должна быть. Не обратили внимание?

– Нет, Пётр Сергеевич, кошки не было!

– А не могла она мимо вас проскочить, когда вы дверь открывали? – он рискнул позанудствовать: существование кошки, при наличии миски с молоком, казалось абсолютно логичным.

– Нет, точно не было. Мы заходили все вместе, кто-нибудь да заметил бы!

– Ладно, извините, что задержал! – Всё-таки непонятно: по всем признакам в доме имелось животное, но значения этому никто почему-то не придал!

Беседа с жильцом из квартиры напротив, который и вызвал полицию, услышав громкий хлопок, похожий на выстрел, ничего нового не дала. Всю эту информацию следователь уже знал – погибший жил уединённо, тихо, никто к нему не приходил, с соседями отношений не поддерживал, только здоровался, встречаясь на лестнице. Из дома выходил редко, в основном, когда нужны были продукты. Кем и где он раньше работал, есть ли у него дети – сосед тоже не знал. Но, судя по всему, был совсем одинок. До приезда полиции из квартиры никто не выходил – «Я выгуливал собаку и уже поднимался к себе, когда это произошло, а после вызова наблюдал в глазок». На вопрос – были ли у погибшего домашние животные, сосед сразу отрицательно замотал головой, словно сама мысль, допускающая это, являлась полной нелепостью – «Сергей Иванович о себе-то не мог позаботиться, вид у него был запущенный, брюки мятые, обувь нечищеная, дома в прихожей свет не горел, всё старое, ломаное». Был он у него, за всё время их знакомства, всего несколько раз, и то совершенно случайно и недолго, и никаких кошек-собак не заметил.

Поблагодарив соседа за бдительность и предупредив, что его вызовут в управление для соблюдения формальностей, он снова отправился на место происшествия. Там его с нетерпением ждали санитары, которым была нужна только его отмашка, чтобы забрать тело. Получив её, они ретиво взялись за дело: нисколько не церемонясь, стали упаковывать покойного в пластиковый мешок, подчёркнуто весело поторапливая и подбадривая друг друга: «Ну, руку то ему выверни, не стесняйся – видишь не пролезает, цепляется как, не хочет с жилплощади съезжать». В конце концов, применив грубую физическую силу, перевернув туда-сюда раза три, они впихнули-таки его в мешок. Криминалисты, сделав всё необходимое в подобных случаях, тоже уже скучали: эпизод, действительно, с точки зрения их науки, был неинтересным – без всяких сомнений самоубийство. А вот у него что-то внутри свербило и не давало возможности согласиться с тем, что дело это заурядное. Если на первый взгляд, то выходило всё очень просто – человек, не имея ни семьи, ни детей, устав от одиночества и пустоты, его окружающей, чувствуя отсутствие перспектив, взял и свёл счёты с жизнью. Вот так! И нечего здесь что-то выдумывать! Но сопоставление фактов и наблюдений говорило ему про другое – их бывший коллега далеко не стар: он хоть и на пенсии, но вышел не по возрасту, а по выслуге лет, как сотрудник органов; не был подвержен алкоголизму, что нередко сопутствует одиноким людям, неспособным найти себе занятие. Здесь не та ситуация! Мог ещё и пожить, и отношения с кем-то наладить! Нужно, конечно, узнать, ни болел ли он чем-то серьёзным – и возможно, устав бороться с недугом, предпочёл такой исход? По приезду в управление, сразу нужно будет отправить запрос в районную поликлинику. Но даже при таком раскладе – если человек обдумывает самоубийство, готовится к нему, разве он не позаботится о том, чтобы пристроить своего питомца в чьи-то руки? Не выходила эта чёртова миска с молоком у него из головы…

Отпустив криминалистов, он решил снова пройтись по квартире. Иногда он так делал – отправив всех, оставался один, погружаясь в атмосферу места. Надеялся, что в тишине, когда никто не отвлекает, не крутится под ногами, ему откроются новые обстоятельства и подсказки, способные привести к пониманию произошедшего. Что наедине с самим собой сможет посмотреть на событие под другим углом. И зачастую ему это удавалось! Стоя рядом с постелью, на которой ещё сохранился отпечаток человеческого тела, он пытался увидеть что-то, что может быть пропустил при первом осмотре комнаты. Некий таинственный знак! Но комната хранила молчание, не выдавая своих секретов. Ему вдруг подумалось – «наверное, зря я ищу какую-то загадку, и на самом деле это обычный суицид потерявшего смыслы и цели жизни человека, без всяких подводных камней».

Он подошёл к окну и распахнул тяжёлые светонепроницаемые шторы – вдруг при дневном свете что-то изменится? На подоконнике лежала большая, формата А4, толстая тетрадь. Больше там ничего не было, что при общей захламлённости выглядело даже необычно.

В этот момент откуда-то со стороны прихожей послышался звук, отдалённо напоминающий шлепок по твёрдой поверхности – негромкий, но достаточно чёткий. Быстро взяв тетрадь и положив её в портфель, он вышел в коридор. Визуально, здесь ничего не изменилось, но вот дверь на кухню была теперь приоткрыта, совсем немного, в щель толщиной с руку. На кухню уже вернулись стулья, вероятно, кто-то из приезжавших на выезд занёс их обратно. Он медленно опустился на ближайший стул, придерживаясь за край стола, и еле слышно, одними губами, чертыхнулся. Взгляд его был прикован к миске, по-прежнему стоявшей под мойкой. Только молока там больше не было! Вдруг он почувствовал лёгкий холодок, пробежавший у него по спине, странное волнение – предвестие будущих неприятностей. Какое-то гадкое, тревожное состояние, самое плохое в котором, что не понимаешь предмет угрозы и то, откуда она может исходить. Но стряхнув оцепенение, он незамедлительно овладел собой – в его профессиональной деятельности ситуации встречались разные, и мистики тоже хватало. Он, с удовлетворением от подтвердившейся гипотезы, подумал: «Всё-таки она где-то здесь, просто испугалась, забралась куда-то – столько чужого народу в доме. А как все ушли, вот она за молоком и пришла».

Решив, что тратить время на поиски больше не будет, он достал из холодильника открытый пакет молока, наклонился и щедро наполнил миску – «Посмотрим, насколько тебя хватит!».

Ещё не успев выпрямиться, он услышал тихий звук у себя за спиной. Словно что-то, почти невесомое, мягко приземлилось на пол. Он обернулся, и редкая улыбка невольно засветилась на его лице: кошка, хитрая и коварная, как он сам себе уже придумал, превратилась в маленького чёрного котёнка, сидевшего прямо в центре кухни. Котёнок был совсем крохотный – большими, чуть замутнёнными глазами он смотрел то на незнакомца, распоряжающегося в его доме, то в сторону молока. Но взгляд его выражал не испуг, а только любопытство, так присущее кошкам в юном возрасте, да, пожалуй, ещё нетерпение. Следователь, не сомневаясь ни секунды, в чём состоит желание малыша, отодвинулся ближе к окну, давая ему проход. Тот же, на удивление шустро, немного косолапя, устремился под мойку, и сразу начал жадно лакать содержимое. Да так активно, что капельки молока разлетались по сторонам, попадая на стены и пол. Ещё не расставшись с умильным настроением, он удивлённо подумал: «Какой же ты прожорливый, однако. Ну ладно, спишем это на волнение, которое тебе пришлось пережить сегодня!». Затем, задумчиво оглядевшись, он пришёл к выводу, что непонятно, откуда тот появился и где вообще прятался. Но сконцентрироваться на выяснении этой загадки не дала задача более насущная, требующая безотлагательного решения – куда теперь девать это беззащитное, симпатичное существо?

Оставив своего юного подопечного наслаждаться любимой вкуснятиной, он решил опять посетить небезучастного к остальным жильцам дома соседа. Может, удастся пристроить котёнка к нему.

– Ещё раз прошу прощения за беспокойство! Там, как выяснилось, у погибшего живёт котёнок, совсем крошечный, не знаю даже, сколько ему… месяца два-три, не больше. Если бы вы смогли его приютить, то было бы просто здорово! Как близких найдём – заберут, я думаю. А пока, не знаю, куда его деть! – он, в который раз перейдя лестничную площадку, обратился к соседу с такой вот эксцентричной просьбой, сопровождая её для убедительности дружеским рукопожатием.

– Котёнок? У Сергея Ивановича? Очень странно… Если только он недавно завёл! Никого ведь не было, никогда! – тот всем своим видом показывал, что словам следователя верит с трудом.

– Да он малютка совсем! Сергей Иванович и не выводил его никуда из-за возраста! Поэтому и не видели! А так он симпатяга просто! И тихий, незаметный! Хлопот с ним минимум! – включился следовательский фирменный стиль – ошеломить оппонента аргументами и доводами, подводя его к необходимому признанию.

Но этот оппонент оказался «крепким орешком». Посокрушавшись, весьма искренне, на невозможность помочь, сославшись на собаку, он твёрдым образом отказался, посоветовав или пройтись по другим жильцам, или обратиться в приют для животных.

«Действительно, отвезти тебя в приют что ли?» – Пётр Сергеевич, вернувшись в квартиру, обнаружил котёнка всё там же, на кухне. Насытившись, тот доверчиво и жалобно смотрел на следователя, как будто чувствовал, что решается его участь. Миска опять была пуста. Он присел рядом с котёнком – «У тебя всегда такой хороший аппетит? Или очень любишь молоко?» – плавным, чтобы не спугнуть, движением протянув руку, он аккуратно погладил его по голове. Последовавшее за этим громкое, довольное мурчанье – когда внутри у кошки раздаётся удивительный, невероятно приятный для слуха звук, решило всё дело – «Поживёшь немного у меня, никто против не будет, я живу один». Позже, выходя из парадной, он бережно, стараясь сильно не трясти, держал в руках коробку из-под обуви, найденную в кладовке. Портфель, прижатый локтем, поместился у него подмышкой. Забрать из холодильника молоко рук уже не хватило.

Дома он выпустил узника на свободу и, открыв двери в туалет, в ванную комнату и кухню, предоставил тому возможность знакомиться с новым местом обитания. Квартира у него была небольшая, по странному совпадению тоже однокомнатная, как и та, из которой они только что приехали. Из мебели ничего лишнего – ничего, что не заключало бы в себе какой-либо функционал. Никаких старомодных бюро, никаких допотопных сервантов. Спал он, правда, на похожем раздвижном диване. Но на этом все сравнения заканчивались – ломаных вещей, принципиально, в доме не держал, а за чистотой и порядком следил пунктуально.

Семейная жизнь его, по трагическим обстоятельствам, закончилась рано – он был женат, но жена много лет назад погибла в авиакатастрофе. История была резонансная, много было тогда сломано копий во время поиска виновных. С тех пор он так никого и не нашёл, не встретил ту, которая смогла бы, хоть отчасти, заменить погибшую супругу. Поначалу он очень болезненно переживал утрату, не мог прийти в себя, найти себе место, а потом как-то втянулся в холостяцкий быт, погрузился с головой в работу. Ну а дети… детей они завести так и не успели. Мама его очень переживала, расстраивалась, что не с кем понянчиться, хотя её поддержка сильно помогла в первые месяцы, когда он совсем потерялся – оставалась у него ночевать, готовила, всё пыталась его как-то отвлечь, вернуть к жизни. Надо отдать должное – при всём желании иметь внуков, она весьма деликатно отнеслась к его личной жизни, точнее к её отсутствию, и не настаивала на новых отношениях. Видимо понимала, что жена была для него той единственной, с кем он мог разделить радости и невзгоды. Вот и проживал он свои дни с болью и горечью, что так в его судьбе всё сложилось. А в последние годы, особенно после того, как ушла мама, не спасала и работа – он устал от жестокости и грязи ей сопутствующих, и осталась одна лишь боль, обострявшаяся в памятные дни. В дни рожденья, знакомства, свадьбы и в день её смерти – тогда он выбирался на кладбище и подолгу сидел на скамеечке возле скромного памятника. На горизонте уже маячила пенсия, он вроде ждал её, торопил, а как будет жить, чем займётся – даже не представлял.

Он вынул из сушилки два блюдечка и поставил их на пол, тоже под раковину – пусть его гость чувствует себя как дома. Молоко он покупал редко, вот и сейчас ему пришлось бежать в магазин через дорогу. Там он слегка запутался – какой жирности нужно молоко для кошки в таком возрасте? С кормом было проще, взял для котят до трёх месяцев. Вернувшись, он наполнил блюдце до самых краёв, а в другое выдавил весь пакетик – нужно было отправляться на работу: он подозревал, что его уже заждались, а как скоро он сегодня закончит – неизвестно.

В управлении для него уже была подготовлена информационная записка о бывшем сотруднике МВД – он поразился такой оперативности. Очевидно, без начальственной руки не обошлось! Данных на погибшего набралось немного. Не женат, бездетный. Четыре года как на пенсии – уволился сразу, как подошёл необходимый возраст. Каких-то героических историй за ним замечено не было. Рядовой, честный служака. Стандартный запрос в банки и судебным приставам, ни долгов, ни кредитов не выявил. По этому направлению всё было чисто, мотивы самоубийства не прослеживались. Версия про алкоголизм, которую он отмёл ещё утром, также не подтверждалась – в профильных учреждениях на учёте не состоял. Жил действительно спокойно – ни на него, ни от него, по адресу проживания ни одной жалобы зарегистрировано не было. Что все эти знания давали для расследования? Почти ничего! Зацепиться было не за что.

Вдруг, словно где-то там, в большом кабинете, почувствовали его колебания, раздался звонок.

– Смотрю, ты уже на месте. Ну, докладывай, что там по нашему суициднику? Какие версии? – Начальник управления считал, что здороваться при разговоре по телефону с подчинёнными вовсе не обязательно. И в своей излюбленной манере сразу брал быка за рога.

– Добрый день! Да, собственно, версий пока нет, ни одного мотива, явного, не найдено, – он знал, что говорит совсем не то, что хочет услышать собеседник, но и придумывать ничего не хотелось.

– Послушай, мне вот это сейчас не нужно. Нам всем это не нужно! Уже звонили из главка, настойчиво интересовались, что у вас там с бывшими сотрудниками происходит? Что они того… вешаются! Что вы им внимания не уделяете? Заброшенные они у вас?

– Да он, в общем-то, не повесился, застрелился! И служил не у нас, а в Красногвардейском районе, – он уже понял, что его начальству наскипидарило хвост его начальство, и легко отделаться не получится.

– Так, давай ты мне здесь не будешь «политику партии» разъяснять! У нас, не у нас! Территория наша? Значит – работаем, выясняем! Какие дальнейшие шаги запланировал?

– Вот, планирую запрос в поликлинику по месту жительства. Может, он болел чем-то неизлечимо? В ноутбуке покопаемся, посмотрим, какие связи, контакты у него есть… были.

– Всё, не тяни, проработай все варианты! Не забудь доложить! – на том конце оборвали разговор так же резко, как и начали.

Дозвониться до поликлиники удалось, лишь провисев на проводе минут десять. Представившись и сообщив о цели своего звонка, он, в ожидании, когда в регистратуре найдут медкарту, отложил трубку и достал из портфеля листок с предсмертной запиской. По совести, сделать это нужно было гораздо раньше. Развернув бумагу и прочитав содержимое, он ощутил то, что называется удар под дых – логичная гипотеза о добровольном, невынужденном самоубийстве затрещала по всем швам. Крупным, неровным почерком на листе были написаны слова, способные перевернуть всё дело с ног на голову – «Я так больше не могу. Он меня никогда не отпустит!».

Какое-то время он сидел, бессмысленно уставившись на клочок бумаги, словно в надежде, что буквы в нём поменяются местами и образуют фразы, придающие посланию иной смысл. Сейчас, по вновь открывшемуся факту, расследование радикально меняло направление – возникала перспектива возбуждения уголовного дела. Подозрение на доведение до самоубийства, следовавшее из записки, означало, что был кто-то ещё. Тот, о ком в ней шла речь. Тот, кто после выявления обстоятельств одинокой жизни погибшего не просматривался совсем. И, тем не менее, его следовало искать и найти. Он, погрузившись в свои мысли, не сразу услышал, что в трубке, настойчиво и уже раздражённо, пытаются привлечь его внимание.

– Вы заснули там что ли? У меня, между прочим, линия для приёма обращений, а не для консультаций на посторонние темы!

– Да-да, извините, отвлёкся. Вы нашли что-то? – ему стало неловко за свою оплошность.

– Так, а что вас интересует? Здесь ничего нет, карта пустая практически! – буря на той стороне потихоньку затихала.

– Пустая? То есть, никаких болезней? Совсем-совсем?

– Нет. Ваш товарищ четыре года назад перевёлся к нам из ведомственного учреждения, анализы и результаты обследований, которые он там проходил, подшиты. А к нам он не обращался ни разу! Диспансеризаций не проходил. У вас ещё что-то?

– Да, извините, один вопрос, последний… А в медкарте, из предыдущей поликлиники, есть что-нибудь интересное? Может, какие-то болезни… трудноизлечимые? – он понимал: вопрос о медицинском суициде нужно закрыть раз и навсегда!

– Нет, всё чисто. Анализы в норме. Заболеваний серьёзных не отмечено, грипп, ОРЗ, как у всех. При переводе никаких рекомендаций передано не было.

– Спасибо вам большое! Извините, ещё раз, за беспокойство, – он поспешил закончить разговор, версия о болезни не подтвердилась.

Подготовив отчёт о начале доследственной проверки, он пришёл к неутешительному выводу – отпала главная версия о причине самоубийства. Зато появились косвенные доказательства, что был кто-то ещё. Этого «кого-то» и нужно искать. С этой целью он вызвонил Глеба и дал ему задание – ещё раз проверить все связи покойного, поискать родственников или просто знакомых, с кем тот мог поддерживать контакты. Опросить бывших коллег, пройтись по соседям. Окончательно стало ясно – закрыть эпизод по-быстрому не получится. Ближе к вечеру вспомнив, что живёт теперь не один, он решил уйти пораньше – как там его маленький приятель освоился? Где-то он слышал про особенность кошачьих – они с трудом привыкают к новому жилищу. Вдруг, из вредности, тот начнёт драть диван или кресло…

В прихожей он ощутил лёгкое волнение – никто не вышел на звук открываемой двери, и в квартире стояла привычная тишина. Никаких шорохов, звуков, подсказывающих, что теперь тут есть кто-то ещё. Не так он себе представлял кошку в доме. «Наверно, свернулся клубочком и спит» – его настиг неожиданный прилив нежности, которая, в его суровой, холостяцкой жизни, была очень редким явлением. Но пройдя на кухню, он увидел, что «клубочек» не спит, а сидит рядом с опустошённым блюдцем – всё молоко было выпито, а вот корм тронут не был. Котёнок внимательно смотрел на вошедшего, ловя каждое его движение. В подступивших серых сумерках глаза его таинственно мерцали.

«Да ты оказывается молочная душа! Вискас совсем не ешь?» – он нагнулся, и с нескрываемым удовольствием указательным пальцем почесал котёнку лоб. Через минуту, присев на стул, он любовался, как тот уплетает за обе кошачьи щёки долгожданное лакомство. И опять, в который раз за этот длинный день, он поймал себя на нечаянной улыбке. Такого хорошего настроения у него не было уже очень давно. Затем, добавив ещё молока – при этом котёнок поймал его руку и благодарно об неё потёрся, он вернулся назад в прихожую. Открыв портфель, оставленный на входе у вешалки, он просунул туда руку – достать телефон: его, будучи дома, он всегда держал рядом, чтобы не пропустить звонок. Звонки по вечерам случались нечасто и только с работы, связанные с экстренными ситуациями, вызовами в адреса. Но сейчас его рука наткнулась на какой-то посторонний прямоугольный предмет, занимающий целое отделение. Вытянув его наружу, он даже присвистнул от удивления: «Вот это я растяпа, беспамятная!».

Это была тетрадь, найденная им за шторой на подоконнике, на месте утреннего ЧП. Он машинально, не вдаваясь в смысл написанного, пролистал её – первые несколько листов заполнены крупным знакомым уже почерком, дальше тетрадь была полностью чистой. «Дневник, что ли, покойного, а если дневник, то какой-то куцый. Хотя… при жизни, которую тот вёл, там и записывать-то особо нечего, никаких событий!» – он бросил тетрадь в комнате на стол, решив пробежаться перед сном по её содержанию. Вдруг там найдётся что-то, что укажет на загадочное – «он меня никогда не отпустит»… Если же нет, то всё равно следовало определить необходимость приобщения записей к проверке.

С этими рассуждениями он и отправился в ванную, предварительно не отказав себе в удовольствии снова полюбоваться своим питомцем. И вот уже теперь, наевшись досыта, тот спал прямо на стуле, в классической кошачьей позе. Он вдруг явственно почувствовал, как дом его, до этого столько лет пустой и нерадостный, становится уютным и тёплым, словно в него вдохнули живительную силу. Впервые после гибели жены под его крышей появилось существо, ему не безразличное и приносящее положительные эмоции. И как это ему раньше не пришла на ум такая идея – завести кошку или собаку?

Набрав в ванну воды, он погрузился сразу в две стихии – в горячую воду, так приятно обволакивающую после мелкой, нудной мороси, царившей на улице, и в свои мысли, крутившиеся вокруг предсмертной записки. Она портила всё – если не удастся выйти на того, кто в ней упомянут, то «дело труба». А как его найти при почти полном отсутствии связей у погибшего? На оперов, естественно, была надежда, но, исходя из практики, он знал наизусть все подобные ситуации – в лучшем случае у одиноко живущего немолодого уже человека могли быть либо дальние, либо близкие родственники, но, как правило, отношения к делу не имеющие. Ни долгов, ни болезней, ни семейных проблем – ничего, что могло спровоцировать такой финал. Если только долг частному лицу, но опять же – где его искать? В своих расследованиях он ненавидел это сильнее всего – слепое тыканье из угла в угол, когда не знаешь, что и как докладывать наверх. В конце всех этих рассуждений, не придя ни к какому выводу касательно доставшегося ему дела, к одному решению он всё же пришёл – «если родственники найдутся, то котёнка отдавать им не обязательно. Пусть уже остаётся у меня, раз ко мне попал – значит неспроста, значит так предназначено!». И даже обидное недоразумение, случившееся вскоре, не лишило его этой уверенности.

Согревшись и получив заряд энергии, хоть и небольшой, но очень ему необходимый, он, вытирая голову полотенцем, чуть не споткнулся на пороге комнаты – тот, чья судьба буквально как полчаса была определена, забравшись на стол и утробно урча драл передними лапами тетрадь, да с таким упоением и усердием, словно видел в ней своего кровного врага. При этом его задние лапы проскальзывали на гладкой, полированной поверхности, и он, медленно и неумолимо, двигался к краю стола. Тетрадь, в которую разбойник вцепился, не желая её отпускать, перемещалась в том же направлении. Ещё минута, и всё обрело бы совсем комичный вид – падение хвостом вниз виделось неизбежным. Поэтому, шагнув вперёд, растопыренной пятернёй правой руки он подхватил котёнка под живот и приподнял кверху, а левой стал освобождать тетрадь из маленьких, но цепких когтей хищника, мимолётно поймав его крайне недовольный и остервенелый взгляд. По результатам нападения обнаружилось, что когти были не только цепкие, но и чрезвычайно острые – заполненные листы, все четыре, оказались порваны в клочья, да так, что из текста не осталось, целиком, ни одного фрагмента. Обложка же, как ни странно, не пострадала вовсе, как будто её приподняли, открывая путь к внутреннему содержимому. Он, бережно опустив котёнка на диван, укоризненно погрозил ему пальцем.

 «Ну и что ты безобразничаешь? Посмотри, сколько мусора! А если там что-то важное было? Как теперь разобрать? Вредитель!».

А тот, совершенно не смущаясь своего поведения, с лукавым и хитрым выражением наблюдал, как его обличитель, собрав обрывки, почему-то не отнёс их в ведро, а стал кропотливо и педантично раскладывать на столе, видимо, пытаясь воссоздать былой порядок. Несколько слов, которые уцелели на клочках бумаги, привлекли его особенное внимание – авария, погибли, разбился. Другие сохранились частично, например «астрофа» могла означать «катастрофа», а «ертв» возможно «жертв». Всё это давало много «пищи для размышлений», но уловить контекст послания не представлялось возможным. Провозившись, таким образом, чуть ли не час, и поняв, что собрать и прочитать текст обратно не получается, он аккуратно ссыпал обрывки в файлик и спрятал в портфель – «попробую завтра уговорить экспертов, может у них что-то выйдет!».

Расстелив себе постель, он достал из шкафа запасное покрывало и сложил его на кресле, предложив, в качестве спального места, котёнку, который не заставил себя долго ждать и тут же с удобством там устроился. И вообще, за весь оставшийся вечер он не увидел и капли раскаяния у своего четвероногого товарища – тот вёл себя, как ни в чём не бывало. Уже засыпая, приоткрыл на секунду глаза в сторону пятна, чернеющего на кресле, и его как осенило: «А ведь я сам виноват, коту нужен коврик для точки когтей, как это я не догадался! Они у него растут, чешутся, вот он и нашёл, обо что их можно поточить».

Почему тот не воспользовался для этих целей более подходящими предметами – диваном, креслом или ковром в прихожей, он даже не задумался. Он заснул так быстро и крепко, как давно не получалось – обычно приходилось ворочаться с боку на бок, постоянно поправлять подушку, выходить пить по нескольку раз за ночь, а сон, с трудом овладев его организмом, снова предательски пропадал. Сегодня же всё было по-другому.

Уже далеко за полночь он проснулся с тяжёлым сердцем и чувством неясного беспокойства, кисти рук онемели – он не знал, в какое положение их привести и что сделать, чтобы вернуть им подвижность. В голове пульсировала жилка, не больно, а всё-таки назойливо и противно. Вдруг он что-то вспомнил и, резко поднявшись на диване, увидел два мерцающих жёлтых пятна – они были направлены в его сторону и пристально, не отрываясь, за ним наблюдали. Испугавшись на мгновение, но тут же вспомнив, кому они принадлежат, он рассмеялся – смех его походил больше на хрип, на простывшее сипенье, издаваемое больным горлом. Затем, предположив, что на новом месте может быть некомфортно, он тихонько постучал по дивану ладошкой:

– Иди ко мне спать! Хочешь? Только в ноги…

Едва успев подумать, не без доли юмора, что вот – он уже и с животным разговаривает, как котёнок мягко приземлился на диване – прыжок был молниеносным и бесшумным одновременно.

 

 День второй

Следующий день не принёс никаких подвижек в расследовании. Сунувшись поочерёдно к двум экспертам, он везде получил категорический отказ – фрагменты, оставшиеся после кошачьего вторжения, были исключительно мелкими, а слов, годных к прочтению, всего около десяти. С большой долей вероятности можно было предположить, что речь в потерянном послании шла о катастрофах, авариях или ещё о каких-либо чрезвычайных происшествиях. Впрочем, вывод этот лежал на поверхности, он к нему пришёл и сам, без всяких экспертиз. После обеда подоспело заключение криминалистов – выстрел произведён в упор: по следам пороховых газов и форме пулевого отверстия однозначно следовало, что ствол был прижат к сердцу, а отпечатки на оружии принадлежат лишь его владельцу.

От полной безысходности он начал проверять в интернете информацию, выдаваемую по запросам упомянутых в растерзанной тетради слов. Не видя никакой, даже косвенной, связи между этими словами и гибелью бывшего коллеги, он окунулся опять, как много лет назад, когда сам потерял близкого человека, в море людских трагедий. Пытаясь справиться с нахлынувшими горькими воспоминаниями, он читал о разбившихся в авто- или авиакатастрофах, про несчастные случаи на объектах повышенной опасности, про погибших на пожаре или в техногенной аварии.

Неожиданно для самого себя, у него сложилось мнение о невероятной многочисленности таких происшествий – вроде как кто-то взял – и ручку тумблера, регулирующего их количество, поднял в максимально высокое положение. Этот «кто-то» не гнушался ни жизнями взрослых, добровольно и осознанно идущих на смертельный риск, ни жизнями детей, ставших заложниками взрослой беспечности и преступной халатности. Здесь было всё: от банальных выездов на встречку и столкновений лоб в лоб, от ставших уже обыденными бытовых убийств до абсолютно диких эпизодов гибели детей, которых не смогли защитить ни родители, ни государство.

Перед глазами встала картина из прошлого, только прошлое это всегда с ним – он сидит один в кухне, на столе остывает кофе, по новостям только что передали о самолёте, разбившемся при заходе на посадку. Самолёт, на который он её проводил буквально три часа назад. И выживших нет. А за окном весна и радостная апрельская капель. И больше ничего. Он тогда не вдавался особо в выводы комиссии, не следил за разбирательством в причинах – плохое техническое состояние, ошибка пилота или ещё что. Ему было неинтересно. Родного человека не вернёшь – это не исправить. А искать виновных – слишком хорошо он знал, как работает вся система. Прошли годы и ничего не изменилось. Всегда найдётся кто-то, кто собственную, пусть даже копеечную выгоду поставит выше здоровья и жизни других людей. Так было, есть и будет всегда! И бороться с этим, если уж не борются те, кому это положено, сродни битвы с ветряными мельницами. Весь его опыт работы следователем лишь подтверждал эту теорию. Сейчас всё, что ему хотелось – завершить это, вероятно последнее уже, дело, как можно быстрей. И не погрешить против совести. Несмотря на свой совсем не критичный возраст, он ощущал себя почти стариком. Не физически, конечно, а душевно.

Уйдя с головой в воспоминания, он очнулся только в тот момент, когда рабочий телефон стал надрывно трезвонить, возвращая его от фантомов прошлого к реальности. Звонил Глеб.

– Пётр Сергеевич, добрый день. Я ещё раз всё проверил, как вы и просили. Съездил в его бывший участок, там с ребятами местными поговорил. Связи с коллегами после увольнения он не поддерживал, да и во время работы никто не помнит, чтобы он с кем-то близко дружил. Со всеми на расстоянии держался. Но сказали, что была жена – там какая-то история, печальная.

– Хорошо, а что за история? Может в архив, к кадровикам? – на секунду мелькнула надежда на зацепку, ниточку, за которую можно будет потянуть.

– Да, собственно, уже… был там, – Глеб вдруг как-то замялся, словно не знал, как продолжить. На него это было совсем не похоже, репутация за ним сложилась, как за прямым, не увиливающим от тяжёлых объяснений человеком.

– Так и что же? Бросила она его? – он тоже, не зная сам почему, почувствовал смутное волнение, тревогу на душе, как будто на гладкое спокойное озеро ветерок нагнал мелкую рябь, но порывы усиливаются, а вместе с ними и рябь – превращается в волны, захлёстывающие хлипкую лодочку. И тревога эта растёт с каждым следующим ударом волн о непрочные борта.

– Ну, как бросила… нет, не бросила… просто… – Глеб, собравшись с духом, всё-таки закончил: – Она погибла за несколько лет до его отставки. Была на отдыхе, в пансионате, там пожар сильный… Не смогла выбраться.

Время встало на паузу, всё замерло. Дыхание оперативника стало еле различимым – складывалось впечатление, что Глеб, осторожно положив трубку на стол, боясь себя выдать, на цыпочках крадётся из комнаты. Подальше от телефона. Он понял, как тому было сложно донести до него эту информацию. Бывает так, что человек, переживший несчастье, сам уже всё забыл, раны его зарубцевались, а тебе приходится, по необходимости, напоминать ему про его утрату. Глеб находился сейчас именно в таком незавидном положении.

– Пётр Сергеевич, извините, если я невольно напомнил вам о…

– Ничего, Глеб. Всё нормально, – он сам с трудом верил в такое совпадение, но вопрос, неотступно крутившийся в голове, не задать не мог. – Слушай, а они вместе отдыхали тогда?

– Нет, он должен был позже подъехать. Накануне его приезда это и произошло… Ещё, я вечером прошёлся по соседям, порасспрашивал насчёт него. Все утверждают, что никто к нему не ходил, и на улице, когда его видели, он всегда один гулял. Единственно, не знаю, как это поможет – он, по словам жильцов, в предыдущие годы, летом по вечерам сидел на скамеечке, там клёны во дворе или ещё какие-то деревья, и скамеечки стоят. А в этом его совсем стало не видно!

– А другие родственники? Родители? – он не понаслышке знал, что такое быть совершенно одиноким, но совпадений всё же было достаточно! Но как выяснилось, у погибшего оба родителя умерли давно, а совпадение, если и было, то неполное – его воспитывала и поднимала на ноги одна мама, отца он не помнил совсем.

Остаток дня он, решив отвлечься, занял закрытием предыдущего дела и подготовкой передачи его в суд, периодически разбавляя бумажную волокиту поглощением чёрного кофе. Напился растворимой, мало напоминающей настоящий кофе, жидкости до тошноты. По дороге домой он зашёл в торговый центр и в зоомагазине купил две миски и маленькую когтеточку. «Тебе должно понравиться, а то ты, чего доброго, мне все кресла обдерёшь!» – он поймал себя на том, что опять, мысленно, обращается к своему новому другу. Не иначе, любовь с первого взгляда!

Однако тот не проявил никакого интереса к выложенному ему прямо под нос подарку, а как только следователь снял обувь, настойчиво стал завлекать его на кухню, нервно дрожа хвостом и постоянно оглядываясь – идёт ли он за ним. Здесь стало понятно его беспокойное настроение – молоко, уже традиционно, было выпито подчистую, а корм засыхал – привереда его даже не попробовал. Поменяв блюдца на миски, и на секунду задумавшись, он налил молоко разом в обе посудины: «Вот тебе двойная порция! Страдалец!».

Страдалец расправился с ужином в каких-нибудь пять минут, чем вызвал у него неподдельное восхищение: «Как это в тебя столько влезает?».

После этого котёнок направился в комнату, и довольно мурлыча, расположился на кресле. Вся его поза источала непередаваемое удовольствие – лапы были расслаблены, мордочка вывернута носом вверх, а ещё недавно не в меру активный хвост стал совершенно неподвижен. Вероятно, такая картина могла бы называться, ну например – «дом, милый дом». Он присел на корточки возле кресла и тихонько провёл рукой по мягкой, словно плюшевой, шёрстке, ощущая, как ладонь наполняется теплом, как становится хорошо на душе. Он вдруг понял, что упустил один важный момент – раз котёнок остаётся у него жить, то обязательно нужно как-то его назвать, дать ему имя. Оказалось – это не так-то просто: ничего, кроме дурацкого «черныш», в голову не приходило. Затем он стал перебирать вслух все приходящие на ум кошачьи клички, надеясь, что тот отзовётся. Всё было безрезультатно.

«Но как-то же тебя прежний хозяин звал?» – он взял котёнка за переднюю лапу и, слегка приподняв, потряс её, словно ожидая ответа.

Позднее, сделав дела по дому и заботливо подлив на ночь молока, он, полулёжа на диване и включив для фона телевизор, решил поразмыслить над своими дальнейшими шагами в расследовании. Котёнок, выспавшись после ужина, сидя напротив, сосредоточенно умывался. Увлечённо нализывал свою лапу и одновременно тёр ею мордочку. При этом усы его смешно топорщились и напоминали стрелки часов, двигавшиеся синхронно с мелькавшим время от времени языком. Он же, прокрутив в голове все немногочисленные варианты розыскных мероприятий, где каждый следующий был не лучше предыдущего, очнувшись от раздумий, застал себя за тем, что добродушно и как-то чересчур умильно наблюдает за этим процессом – «Вот ведь намывается, чистюля какой! Лучше скажи, что с твоим хозяином случилось? Что-то ведь случилось?».

Его мысли были словно услышаны: туалет прервался, а в щёлочках глаз заиграли весёлые чёртики. Или только показалось? Потом, невозмутимо и бесстрастно, котёнок продолжил своё важное занятие. Он посмотрел на часы – время перевалило за полночь. Работу завтра никто не отменял, поэтому он раздвинул диван и стал тянуть оттуда постельное бельё, как вдруг на полу увидел белый обрывок, видимо попавший под диван в ходе вчерашнего инцидента. На поднятой бумажке читался остаток какого-то слова – «нок». Пожав плечами – опять никакой конкретики, он смял её и выбросил в мусорное ведро. Укладываясь же спать и подоткнув одеяло, он почувствовал, как Нуар занял теперь уже своё законное место у него в ногах. Его тотчас озарило – он только что дал котёнку имя – Нуар. Оно выскочило откуда-то из глубин сознания, легко и непринуждённо. Никакого мучительного и дотошного тасования кошачьих кличек! Нуар!

 

День третий

Утром он проснулся с отличным настроением и превосходно выспавшись – за всю ночь он не просыпался ни разу, сон был глубоким, но не тяжёлым. Подъём получился быстрым, а не как обычно, когда он спросонок протягивал руку, шарил по тумбочке и переставлял звеневший будильник на десять минут вперёд. А потом ещё на десять. Сегодня он чувствовал себя свежим и здоровым – голова не болела, глаза не слипались от ночных выделений – не было нужды долго промывать их холодной водой, а спина не покрылась противным липким потом. Он громко, с хрустом, потянулся и, проведя ладошкой прямо от головы до хвоста, погладил котёнка, который сидел тут же и любопытно следил за его пробуждением. А тот, по-кошачьи грациозно выгнув спинку, потёрся мордочкой об колено хозяина и, спрыгнув на пол, отправился к месту своего притяжения.

«Всё с тобой ясно, это теперь главный твой маршрут!» – выйдя в кухню, он увидел, что Нуар и ночью успел здесь побывать.

Приняв душ и сидя за чашкой кофе, он сам себе отметил, что уже и не помнит, когда у него было желание задержаться дома, а не сбежать из него как можно быстрей. А сейчас неожиданно захотелось плюнуть на все заботы и, завалившись на диван, посмотреть кино или послушать музыку. Может, взяв нитку и привязав к ней бумажку, поиграть с котёнком. Никуда сегодня не выходить. Только вот дело, свалившееся на него за считанные дни до отставки и висевшее теперь над ним дамокловым мечом, не оставляло иного выхода, как отправиться в управление и попытаться как-то его закончить. Там, наконец-то, он получил отчёты: первый от патологоанатома – в нём чёрным по белому говорилось, что ни признаков насилия, ни следов от уколов на теле, ни алкоголя или запрещённых веществ в крови, словом, ничего подозрительного не обнаружено. Во втором отчёте, от компьютерщиков, полезной информации было не больше – история посещаемых сайтов показала лишь новостные ленты, да пару онлайн-кинотеатров. Не вёл покойный ни с кем и переписки в интернете – страниц в соцсетях не было, а в почте фигурировала одна лишь рекламная рассылка. С телефоном то же самое – в записной книжке никаких контактов, кроме номеров экстренных служб, а в разделе «вызовы» и вовсе пусто. То есть гипотеза о внешнем влиянии или угрозах, получаемых через интернет, тоже не подтверждалась.

Все собранные материалы и факты указывали на то, что версия осознанного, совершённого по собственной воле самоубийства не имеет альтернативы. А вновь открывшиеся обстоятельства гибели его жены на пожаре версию эту подтверждали и логически стыковались с записями в тетради, где (принимая в расчёт некоторые сохранившиеся слова) шла речь именно про катастрофы и происшествия. Так и выходило, что оставшись один, их бывший коллега как-то ещё держался, старался не падать духом, но воспоминания о потере любимого человека неумолимы, они разъедают мозг и вытравливают душу, сжигают её изнутри. Тем более, если нет никого – ни родных, ни близких, кто бы мог поддержать. И вот, выйдя на пенсию, изнывая от тоски и безысходности, не найдя никакого дела, куда бы мог приложить силы, он придумал себе занятие – стал собирать информацию о всех, похожих на его случай, несчастьях. Вести об этом записи. Будь то аварии или катастрофы, повлекшие за собой человеческие жертвы. Единственное, что он не учёл – то, что это ему не поможет, что чужие трагедии не отвлекут его от собственного горя, а наоборот лишь разбередят старую рану, а в финале доведут и до суицида. Год за годом накапливал он боль и горечь, страх и отчаяние: неспособный их одолеть погружался в чёрную бездну уныния, которая в итоге, вырвавшись наружу, его и сожрала. Неспроста, видимо, и завёл котёнка. Завёл, когда уже понимал, что стоит на краю пропасти, готовый, и морально и психологически, туда рухнуть. Схватился за маленькое живое существо, как за последнюю соломинку.

Такую красивую и стройную теорию о перманентной депрессии с суицидальным психозом – кажется, так это называется у психиатров, и вывел опытный следователь из всех данных о жизни злополучного самоубийцы. Немного настораживало явно прослеживающееся сходство с его личной историей – недаром Глеб так мялся вчера. Но он отнёсся к этому абсолютно спокойно – насмотрелся он на своей должности на такое количество одиноких людей с трагедиями в судьбе, что ничему, никаким совпадениям не удивлялся. Привык за свою карьеру – все беды и несчастья, подстерегающие людей, всегда одинаковы, имеют одни и те же корни, и случаются с ними так регулярно, что ничего невероятного в том, что ты раз за разом на них наталкиваешься, нет.

Поражало его, скорее даже ужасало, только то, с какой энергией, с какой изобретательностью люди придумывают всяческие способы для постоянного воспроизведения своих злоключений. Начиная от изобретения новых видов оружия, предназначенного для истребления себе подобных, и до преступного выбора не в пользу жизни – когда больной умирал, не имея средств на лечение или операцию: умирал на фоне безумного расточительства со стороны тех, кому и предписана задача – жизнь эту беречь. Повергало в отчаяние, когда беды и несчастья обрушивались на головы простых людей, ничем это не заслуживших, а те немногие, по чьей вине это происходило, всегда выходили из воды сухими и даже с дивидендами. Пожалуй, именно эта концентрация зла, бед и несчастий, сопровождавших его профессию, невозможность и дальше это выносить, пропуская каждый новый случай через себя с риском повредиться умом, и стала основной, чуть ли не единственной причиной для решения о выходе на пенсию, как только это станет возможным.

Иногда он на полном серьёзе представлял, что есть кто-то или что-то, сверхъестественное, чья миссия состоит в том, чтобы чаша, наполненная людским горем, никогда не иссыхала, в том, чтобы наполнять её вновь и вновь слезами и болью. Тогда он злился на себя, ругал почём зря и отгонял эти нелепые выдумки прочь, но с очередной страшной трагедией такие мысли становились всё настойчивей. Так он и рассуждал, придя к выводу, что Сергей Иванович, как и многие до и после него, не смог справиться с бременем, выпавшим на его долю. Однако всего одна фраза, из предсмертной записки рушила все эти умозаключения. И фразу эту, как и слова из песни, никуда не выкинешь. Конечно, можно было записку к материалам не приобщать, но про неё знал не только он, но и оперативники; да и вообще, сокрытие улик – это ни много ни мало нарушение закона. Должностное преступление, идти на которое совсем не хотелось. Особенно сейчас, когда доработать осталось всего ничего. А с другой стороны, как запасной выход – доложить руководству все обстоятельства и выводы следствия, и пусть оно само решает, что со всем этим делать. Решив, что две головы лучше одной, он отправился посоветоваться – если Глеб на месте, то может что-то подскажет, даст дельный совет.

Спустившись этажом ниже и пробираясь по узкому затемнённому коридору, то лавируя между бегущими куда-то сотрудниками, то давая проход очередному конвоируемому, коротко кивая на ходу знакомым и незнакомым, он снова поразился – какая здесь царила кипучая деятельность. Не в пример той части управления, где находился его кабинет, – там тишину и спокойствие нарушали лишь телефонные звонки, да изредка приводимые на допрос подозреваемые. Подойдя к помещению, в котором располагалась опергруппа третьего участка, он, замерев у дверей, прислушался, пытаясь понять – много ли там сейчас людей. С Глебом нужно было переговорить наедине – лишние уши, в данной ситуации, были совершенно ни к чему.

Он постучал в дверь и немедленно, как будто его ждали, откуда-то из глубины комнаты глухо раздалось: «Да-да, войдите!».

Комната оперативников являла собой яркий контраст с его кабинетом, видно было отсутствие единоличного хозяина, а напротив, что помещение делили сразу несколько человек – столы завалены разного рода бумагами, документами, стулья хаотично расползлись по всей комнате, а вешалка стояла почему-то в самом центре. На окне, а не на специально отведённой для этого тумбочке, стояли чайник, пачка чая, кофе и сахар. Чашки же встречались везде, можно было подумать, что их собрали со всего здания – на столах, на стульях, на стеллаже с папками и даже на крышке принтера. В углу, на небольшом диванчике, у изголовья была свёрнута в некое подобие подушки чья-то куртка и лежал плед – судя по всему, оперативникам частенько приходилось здесь и ночевать. Ну и конечно, вещь, обозначающая мужской коллектив, – переполненная доверху пепельница. Шагнув через порог, он довольно улыбнулся – ему навстречу поднимался, протягивая для приветствия руку, тот, кто и был ему нужен. Но главное, что его порадовало – в комнате больше никого не было.

– А, Пётр Сергеевич, здравствуйте! Неожиданно, неожиданно! Нечасто вы к нам наведываетесь, обычно мы к вам, – Глеб был приятно удивлён и несмотря на то, что визит следователя мог принести с собой и не совсем хорошие вести, излучал гостеприимство.

– Ну, сегодня такой день, привет! Вот, надумал с тобой обсудить кое-что, посоветоваться! Ты, я вижу, один?

– Да, вся группа на Обводный поехала, там расчленёнку выловили. Прямо под Боровым мостом! – оперативник усмехнулся: этот мост был известен как мост самоубийц, место гиблое и проклятое.

– Отлично, это очень кстати. Ну, то есть не труп кстати… Я просто хотел конфиденциально… – он, сбившись, собирался с мыслями, соображая, с чего начать.

Глеб, видя его затруднения, пришёл ему на помощь:

– Пётр Сергеевич, да вы не тяните! Спрашивайте, всё между нами останется!

– Спасибо, Глеб. Я вот что узнать хочу, ты, когда в квартиру Сергея Ивановича приезжал на выезд, записку его читал? Предсмертную… Не забыл, что там написано?

– Читал, конечно! Я же потом вам её отдал! А что с ней? – по выражению на лице оперативника было видно: он пытается разгадать причину такого необычного вопроса.

– Да, она у меня и лежит. Я, правда, пока её в материалы не вложил, потому как полная нестыковка с текстом в ней и всеми остальными фактами по делу! – он, начав этот разговор, решил рассказать уже всё, как есть, ничего не утаивая и целиком полагаясь на надёжность собеседника.

 – А в чём нестыковка? Как по мне, там вообще всё просто! – Глеб выжидающе и немного недоверчиво, уставился на следователя.

– Совсем непросто! Ты слова «он меня никогда не отпустит» помнишь? Ведь это доказывает, что был кто-то, кто повлиял на погибшего, может, довёл до самоубийства!

– Ну, что-то такое помню… Только ничего это не доказывает! Мало ли что мог написать перед смертью человек! В каком состоянии он находился! Вся картина на месте происшествия говорит, что никого постороннего не было, да и не могло быть, учитывая его образ жизни. И довести, до такого, кто его мог? Мы все возможные связи отследили, но у погибшего их и не было вовсе! Никто к нему не ходил, никуда он не ходил! Ни знакомых, ни друзей! В соцсетях, я дополнительно проверил, вообще глухо – нигде не зарегистрирован.

– Да, я соцсети тоже смотрел, эксперты в компе и телефоне поковырялись, там всё чисто! Ни одной зацепки…

– Вот! – Глеб развёл руками. – Что и требовалось доказать! Нет ничего, точнее никого! Обычное дело – одинокий человек, несчастье в жизни. Пока работал, крутился – отвлекался, а потом бац и придавило! Вы же и сами к такому выводу пришли? – Глеб резко осёкся, уличив себя в том, что опять сболтнул лишнего.

– Послушай, Глеб! Я всё понимаю, но не даёт мне покоя это – «он меня не отпустит»!

– Пётр Сергеевич, если хотите моё мнение, то он, скорее всего, мог легко опечататься, когда писал. Учитывая его состояние! Буковку пропустил! «Она меня не отпустит» – жена, как вариант или «оно не отпустит» – чувство вины! Я бы принял это за аксиому. И в любом случае, даже если Вы решите записку не приобщать, то можете быть уверены в моём молчании. Сто процентов! Только я уверен – это лишнее! При всех входящих, при всех фактах – никто за слова, написанные наверняка в состоянии аффекта, цепляться не будет.

– Хорошо, Глеб, допустим, что так. Скорее всего, ты прав. Но то, как он жил? Ни родственников, ни друзей – у него в телефоне ведь звонков вообще нет! Как такое может быть? Ну, котёнка он завёл, заботился о нём, кормил, но с людьми-то разве нет желания пообщаться? «Козла» во дворе забить, с соседом обсудить новости? Этого ведь совсем не было! Как такое возможно? Чтобы всегда одному… Вот я и не верю, что никого не было!

Его собеседник, выслушав эту эмоциональную речь, как-то грустно, с плохо скрываемой жалостью взглянул на следователя и, отойдя к окну, на минуту о чём-то задумался, словно что-то вспоминая. Небо за окном уже серело, нависало свинцовой плитой над чернеющими тротуарами: моросил мелкий, противный дождик, и лужи, увеличиваясь с каждым прошедшим днём, грозились превратить город в одно, невероятных размеров, водное месиво. Город съедала беспросветная тоска, усиливающаяся с наступлением холодов и заполняющая собой всё жизненное пространство от края до края, а затем, набрав силу, она поглощала и горизонт. Глеб тяжело вздохнул, голос его выдавал внутреннее напряжение, с которым, по всей видимости, ему не удавалось сладить.

 – Как такое возможно? Да запросто! Запросто. Сотни, тысячи людей живут поодиночке всю свою жизнь. И общение им никакое не нужно, сами в себе! Кто-то не нашёл свою родственную душу, кто-то и не искал, откладывая всё время «на потом», кто-то уверил себя, что ему и так хорошо – от добра добра не ищут. А то вдруг найдёшь, на всю жизнь, а потом потеряешь! И страшно – найти. Самообман это? Не знаю! Я вот женился по молодости, ребёнка завёл. Жили как все – садик, работа, выходные в кино или в ТРК, праздники там детские, кружки. Летом на море. Так четыре года. А потом, как отрезало. Так стало всё неинтересно, опостылело. Захотелось для себя пожить, ну я и ушёл. С одной сошёлся, с другой. Полгода, год максимум. Нигде не задерживался. Нет, алименты как положено, и подарки дочке передавал. Через бабушку. Сам не приезжал, оправдывался перед собой, что не ждут. А сейчас, уже как три года, живу один, смотреть ни на кого не могу. Только о них и думаю. А вернуться… никак. Там новая семья, новый папа. И дочке уже двенадцать, почти невеста! И вот что тут сделаешь?

Немного помолчав, Глеб добавил:

– И знаете что, Пётр Сергеевич, не было там никакого котёнка! Не было. Мы же первым делом место преступления полностью осматриваем. А там и шкафы открывали, и под диван заглядывали! Это же основа основ. Привиделось вам.

 

Оперативник

 

Спустя год, начальник опергруппы старший оперуполномоченный Глеб Николаевич С., повышенный в звании до майора, но по-прежнему так и не нашедший счастья в личной жизни, сидел за своим рабочим столом и совсем невесело, даже мрачно, смотрел в стену напротив. Смотрел, совершенно не замечая происходящего – люди входили и выходили, сновали туда-сюда, громко хлопала входная дверь и ящики в стеллаже, кто-то долго, на повышенных тонах, ругался по телефону, кипел чайник, звякали чашки и стучали по ним ложки. Он ничего не слышал. В голове мешались самые противоречивые чувства, от жалости и недоумения до неверия и отрицания – как вообще могло произойти такое с человеком, которого он знал, как полностью вменяемого и здравомыслящего, не подверженного никаким бредовым идеям и поступкам. Он вспоминал, как той осенью они всем отделом провожали боевого товарища на пенсию, организовали торжественную церемонию с вручением памятного подарка. Отмечали в уютном ресторанчике, с живой музыкой и отличной кухней. Пётр Сергеевич строил планы, на которые появилось теперь время и желание. Правда, говорил как-то странно – «Нам нужно… мы подумываем». Мелькнула тогда мысль, что у Сергеича, так его называли между собой в управлении, наконец-то появилась спутница в жизни – он искренне за него порадовался. Но подробности допытывать не стал. Старый следователь весь светился от счастья, видно было, что настроение у него отменное, что он рад свободе и предвкушает заслуженный отдых. А теперь – кто бы мог подумать, что всё так обернётся!

Позавчера вечером по оперативным сводкам прошла информация – в квартире бывшего сотрудника их управления произошло воспламенение газа, а затем и пожар. Выгорела вся квартира, а взрывом вынесло окна в кухне и комнате. Он сначала не поверил, услышав фамилию. Но позже об этом шумело уже всё управление – да, это наш Сергеич. Однако следующее известие звучало гораздо хуже – выяснилось, что все краны газовой плиты зафиксированы в открытом положении, а первоначальный осмотр показал – дома, кроме хозяина, никого не было. Обнаружился и ещё один факт, который совсем не укладывался в голове, – буквально перед взрывом на горячую линию МЧС поступил звонок с предупреждением, сделанный из этой самой квартиры и с мобильного телефона её хозяина. Мнение о том, что это несчастный случай, и в чём, поначалу, были уверены абсолютно все, подверглось серьёзному сомнению. Два дня управление стоит на ушах, начальство рвёт и мечет, а «самого» уже вызывали в Главк. Видимо, предстояло серьёзное разбирательство по поводу случившегося, и у новоиспечённого майора на душе стало как-то тоскливо и муторно: он понимал – его группу, как наиболее опытную и слаженную, точно направят на это дело. И такое развитие ситуации нисколько не радовало – ему по собственному опыту было известно, как тяжело расследовать гибель хорошо знакомых тебе людей, коллег, с которыми ты трудился, плечом к плечу, немало лет. А сегодня, вдобавок ко всем неприятностям, произошло совсем непонятное, отчасти даже загадочное событие – такого, на его памяти, с ним ещё не случалось.

После утренней «летучки» его вызвали на первый этаж, в дежурку, и передали почтовое отправление на его имя. Запечатанный полиэтиленовый пакет, внутри которого прощупывался маленький, прямоугольный предмет, очень похожий, по размеру и форме, на флешку. Судя по штампу, он был отправлен два дня назад через курьерскую службу с указанием точной даты вручения. Но главное, что помешало немедля его вскрыть, было имя отправителя. Он вернулся в кабинет, а пакет положил на стол, на самый краешек, словно опасаясь и понимая – стоит только его открыть, как окажешься в таком месте, где задержаться, даже на самую малость, совсем не захочется, где в щёлочку подсмотришь такие вещи, которые не дадут тебе потом спокойно спать! Вот и сидел он в гнетущем настроении и в тягостных размышлениях, сидел перед этим посланием в ступоре, как кролик перед удавом, не в силах протянуть руку и взять его. Пару раз его кто-то окликал, тщетно пытаясь привлечь внимание; один из оперативников, находившихся в его подчинении, хотел было обратиться с докладом, но увидев состояние шефа, так и не собрался с духом. Наверно лишь рухнувший потолок мог бы вывести его из оцепенения, вернуть к действительности. Понемногу все присутствующие заметили, что их руководитель как будто не в себе, всеми своими мыслями где-то отсутствует – может, решает какую-то сложную задачу: хожденья потихоньку прекратились, дверцы перестали хлопать, а голоса, сначала пониженные до предела, вскоре и вовсе умолкли. От этой пронзительной, звенящей тишины, он и очнулся. Не поворачивая головы, скосив глаза в сторону, он недовольно поморщился – пакет никуда не делся, не исчез, не растворился в воздухе, как бы ему этого ни хотелось. Никто, проходя мимо, не задел его, не уронил на пол, а после не наступил и не раздавил со всем его содержимым, как какого-нибудь гада.

«Ну, перед смертью не надышишься!» – он, отрывистым, грубым движением схватил пакет, и стремительно потянув за клейкую ленту, перевернул его открытой частью вниз. На стол упала, как он и предполагал, флешка. Не давая себе ни единого шанса пойти на попятный, он вставил её в компьютер и открыл текст:

 

«Здравствуй, Глеб! Если ты читаешь это послание, значит, всё разрешилось, как я и задумал. Всё пришло к своему логическому концу. Я долго ломал голову, каким образом и через кого мне донести суть событий, произошедших со мной и, как я теперь понимаю, с моим предшественником. И оглядываясь вокруг себя, на людей, меня окружающих, я вдруг отчётливо понял, что никого, кроме тебя и нет!

Мою историю ты знаешь – родители умерли, точнее, отца я и не знал, а после жены я никого не встретил, да и не искал особо. Друзей я как-то не обрёл, обстоятельства складывались таким образом, что мне было не до дружбы и не до общения, если это не касалось работы. С самого того дня, когда в моей жизни случилась беда, я только и делал, что старался заглушить боль. Топил себя и свои чувства в работе, работал так, что силы оставались лишь на механические действия, необходимые для жизни биологической – поел, поспал и опять бежать, лишь бы не оставаться наедине с осознанием своей беды.

Я тогда выбрал службу, чтобы… нет, не забыть – забыться. Убедил себя в том, что таких отношений, какие были с ней, уже не будет. Что поиски будут приносить только разочарование и новые мучения, ведь каждый раз доказывая себе, что – «нет, это не она, не та, с которой пройду до конца», я снова и снова буду вспоминать свою утрату и бередить рану. Затравил себя так, что какое-то время даже смотреть на женский пол не мог, так меня воротило – смотрел или в сторону или куда-то вниз. Испытывал прямо физическое отвращение – ведь ни одна из них не могла затмить собой любимый образ. А если и поднимал глаза, то только лишь убедиться, что она была единственной, и что её больше нет.

Поэтому и выбрал такой путь – работа, работа и ещё раз работа. Но и на работе, с коллегами, общение исключительно в профессиональных рамках. На мероприятиях, если явка была обязательна, просто отмечался и старался уйти как можно раньше. На прочих – днях рождения, юбилеях, и совсем не появлялся. Ведь невыносимо наблюдать чужое счастье, любящую семью, когда у самого всё закончилось, не успев толком и начаться. Со временем, видя всё это, меня и звать-то куда-либо перестали. Так я и жил, где каждый следующий день задача одна – не вспоминать. В последние годы я вдруг понял, что загнал себя в ловушку. Работа, вернее сопутствующие ей обстоятельства и ситуации из жизни, человеческое горе, её сопровождающее, лишь усиливали собственную боль. Сталкиваясь по работе с чужой бедой, всё равно ведь возвращаешься к своей. Сейчас я понимаю – это была ошибка, нельзя прятаться от жизни, рвать связи с людьми. Нельзя хоронить себя раньше времени, отпущенного судьбой. Так и получилось – обратиться я могу только к тебе, тем более, отчасти ты уже в курсе дела. Ведь моя история, вся целиком, вытекает из самоубийства Сергея Ивановича, точнее, связана с его историей напрямую.

Да-да, не удивляйся! Теперь, как бы это ни выглядело фантастичным – он словно передал мне эстафету. Звучит, конечно, странно! Какая связь между нами, что за эстафета? Но ещё в начале расследования его смерти я, изучая его жизнь, в том числе и информацию, собранную тобой, сразу обратил внимание, и невозможно было это не увидеть, на сходство в его судьбе и моей. Ну, это прямо бросалось в глаза! Он потерял любимого человека, и я. Он остался один, не найдя спутницу жизни, и я одинок. Мы и горе, каждый своё, переживали внешне одинаково – закрылись в своей ракушке, а выползали только по необходимости, по неотложным делам. Я также торопил свою отставку, рисуя себе картины иной, более радостной, интересной жизни после выхода на пенсию.

То есть, каких-то конкретных планов не появилось, просто уверенность какая-то была! Я, по крайней мере, надеялся, что уйдя с этой работы, освободившись от грязи и жестокости, заживу по-другому! На мир посмотрю не через мутное стекло, заляпанное и засиженное пороками и преступлениями, из них вытекающими. И мысли у меня не возникало, что со мной случится что-то плохое! И уж конечно разделять его участь… я не мог себе такое представить! Наоборот, Нуар, который остался после него, вдохнул в меня свежие силы, стал глотком воздуха в моём душном и тесном углу. Ах, да… Нуар – это котёнок, я забрал его жить к себе… Я помню твои слова – про то, что мне померещилось, но котёнок, живой и настоящий, ждал дома! Я поил его молоком, играл с ним, гладил… я ведь не сумасшедший… я же не мог тогда и подумать!

Вначале всё пошло замечательно, я находил одни только плюсы – квартира наполнилась уютом, домашним теплом… Ну это всё слова, заезженные какие-то… Но вот домой, по вечерам, возвращаться захотелось! Дверь откроешь, а он косолапит к тебе, да так смешно… Забавный… А умывается – просто умора! Потом, когда началось… мне весело уже не было! Но это потом, примерно через три месяца после отставки, после моих проводов… Помнишь, как посидели тогда? Душевно! Жаль расставаться было!

До самого первого раза, до первого ночного кошмара, всё было прекрасно – у меня появился крепкий сон, я больше не просыпался посреди ночи с мыслями о прошлом, засыпал быстро, а не маялся от бессонницы, по три часа кряду. А ведь я, когда работал, в управление иногда, но бывало, да, – вообще не спавший приходил. И снотворное, просто так у нас не выпишешь – сразу вопросы начнутся, к медикам погонят. А им лишь волю дай, столько всего найдут! Комиссии, профилактика, обследования – время на работу не останется, к ним только и будешь ходить! Так и было – пока литр кофе не вольёшь в себя, не оживаешь. Хотя… тебе-то, что объяснять! А тут и сон крепкий, и с утра голова в порядке и, что интересно, – ложишься и как по щелчку, р-раз и уснул! Я сейчас думаю, что это мне как глоток жизни, воздуха свежего дали, перед всеми кошмарами.

Так вот, первый раз я и не запомнил особо. Что там приснилось-то… убийство что ли… Помню только, что удивился немного, так привык к спокойным ночам. Подумал ещё тогда – может отголоски профессии? Немало я на разные зверства насмотрелся, до тошноты… Но и страшно не было… Оторопь, в момент пробуждения, да, но на одно мгновение, потом рассмеялся даже… что сон такой… дурной! К вечеру и забыл вовсе! А вот когда он повторился где-то через неделю, я уже напрягся. Потому, как сон один в один, тот же самый!

Заканчивались они, правда, все по-разному… Я сижу в центре комнаты, на стуле, вокруг не кромешная темнота, хотя и за полночь давно, а такой полумрак серенький, и смотрю в угол. Долго смотрю, как привязанный, и глаз отвести не могу. И знаю, про себя, что я в комнате один, что никого быть не может, кроме меня! И в тоже время чувствую чьё-то присутствие, там в углу… Смотрю я в этот угол, а там что-то чёрное, маленькое, знакомые очертания, но я не вижу, не могу разобрать что это… Но ответный взгляд на себе ощущаю… Словно мы в гляделки играем, кто кого… И так мне становится тоскливо, погано на сердце, я вдруг непонятно почему себя виноватым начинаю чувствовать – тяжесть на душе, как будто сделал что-то плохое, ужасное. А что и кому… не знаю. И вокруг меня всё так странно выглядит – я вижу, что это моя собственная комната, вот диван, вот кресло, а на кресле плед, возле него торшер, правда, не включен… И всё в каком-то сером мареве, смазанное, неясное. Потустороннее – вот подходящее определение.

Я руку протягиваю к столу, а дотянуться не могу, вроде он и рядом, а вроде и совсем в другом месте. И встать не могу со стула… как прилип. Странность ещё и в том, что я окружающее словно у себя в голове вижу, оно как бы боковым зрением выхватывается… ну, знаешь, как это во сне бывает – одна картинка на другую накладывается и третьей сменяется, и всё это в какие-то секунды, а сам я, не отрываясь, в угол глаза таращу.

Я все эти подробности, конечно, не с первого, даже не со второго случая запомнил. Кошмаров этих за полгода… Наизусть выучил! А заканчивается всегда одинаково – это маленькое, чёрное, начинает двигаться в мою сторону и увеличивается, приближаясь. Растёт неумолимо, то расплывается, то наоборот, приобретает некую форму, но для меня ещё пока не ясную! И вот тут уже моя тревожность, моя мучительно нудящая боязнь чего-то, а чего – не знаю сам, срывается с цепей, на которых я, последним усилием духа, как-то её удерживал, и глотает меня всего целиком. Меня охватывает ужас, ужас до одури, до крика. Меня захлёстываю волны, нет, на меня обрушивается «девятый вал» безрассудной паники – я открываю рот, я ору, но не слышу и звука, я пытаюсь вскочить на ноги, убежать, но не владею своим телом. Я ощущаю только тошнотворный страх, липко стекающий по моей спине, ни на мгновение не дающий мне шанса взять себя в руки и его укротить.

А чёрное пятно, угрожающе надвинувшееся на меня почти вплотную, неожиданно лопается, и я вижу нечто совсем невероятное и страшное, вижу так явственно и реально, будто являюсь участником событий – по вечерней трассе, освещённой жёлтыми лунами придорожных ламп, пролетая под висящими на металлических фермах огромными, предупреждающими о чём-то важном, табло, мчится внедорожник. Нетерпеливо сигналит, несётся на обгон по встречной полосе, в бессмысленной и смертельной попытке успеть проскочить там, где проскакивать вовсе не нужно, он, разменяв жизнь свою и своих близких на это желание, на полном ходу, под аккомпанемент визжащих шин и треск металла, таранит в лоб появившуюся откуда-то фуру.

И я сижу рядом с водителем, слышу нецензурную брань, ставшую последними словами в его жизни, но в глазах его и всех, кто находится в машине, я вижу дикий ужас, смешанный с растерянностью и недоумением – как же это могло случиться? Я гибну вместе с ними, со всей семьёй, там на шоссе, среди пятен от растекающихся крови, масла и бензина, на чуть влажном от недавно прошедшего освежающего дождика асфальте. Вокруг меня в страшном беспорядке разбросаны вещи, недавно такие необходимые и желанные, от айфонов и разлетевшихся из багажа сарафанов и футболок (на одной из которых, самой большой по размеру, отчётливо видна фотография и принт про любимую семью), до детских игрушек.

Глеб, я проснулся, задыхаясь от слёз, вид у меня был… мертвецов можно распугивать – всего трясёт, волосы всклокочены, слёзы текут, из носа хлюпают пузыри, зубы стучат, а сердце рвётся наружу – того и гляди выскочит. Отошёл немного, стал оглядываться, где Нуар? – он у меня всегда в ногах спал, а тут чувствую – нет привычной тяжести. А он сидит прямо на столе и так сосредоточенно, неотрывно на меня смотрит. Мне показалось, наверно неспроста, что он меня изучает. Но затем я догадался – по-видимому, я и его напугал, не только себя. В ту ночь я так больше и не спал. Даже и не пробовал снова лечь. Кофе пил, чашку за чашкой, круги нарезал от кухни до комнаты: думал – «с чего вообще мне такое приснилось?». Какие только причины, доводы ни приводил, чтобы самому себе объяснить, но опять ничего вразумительного, кроме работы бывшей. Про дело наше последнее тоже вспомнил, хотя и прошло уже несколько месяцев. Мучил себя, мучил… да и плюнул.

Прошло десять дней, и кошмар вернулся. Надо сказать, что в промежутке между этими двумя случаями, я спал, как убитый, крепко и спокойно, так, что подробности предыдущего кошмара почти стёрлись из моей памяти. Тем страшнее и неожиданней оказалось снова проснуться поздно ночью после увиденного вновь того же самого, что и десять дней назад, сна. Видение повторилось – стул, комната, что-то жуткое в углу, но вот развязка, когда чёрное пятно исчезает и появляется картинка, оказалась иной – кораблекрушение. Река там была или море, круизный лайнер или, может, паром – я не разобрал. Фокус на тонущих людях, на их перекошенных от страха лицах, на воде, заливающей отсек за отсеком, поднимающейся от палубы к палубе. Крики, мольбы о помощи сливаются с ужасающей правдой – спасжилетов на всех не хватает, а две шлюпки сорвало с бортов и унесло прочь. На затапливаемых уровнях с убийственной методичностью отключается электричество, и в наступившей темноте сквозь плеск волн откуда-то из недр судна еле слышно доносятся искажённые голоса потерявших последнюю надежду людей. И опять, реалистичность за гранью – я тону вместе со всеми, пытаюсь как-то выплыть, выбраться на поверхность, найти жилет, кому-то помочь… В темноте, превозмогая напор водной стихии и овладевающей всеми паникой, мечусь в поисках выхода. Но всё тщетно, вода неуклонно, упрямо подступает, вот она уже у меня в носу, в горле, затем в лёгких… Кончено! Я просыпаюсь, меня бьёт дрожь, напуганный уже не одним лишь кошмаром, но и тем, что он ко мне вернулся.

Этот сон стал регулярным, менялась только финальная часть. Однако всегда это была гибель людей в чрезвычайных происшествиях. Аварии на дорогах, столкновение поездов, падение самолёта, сгоревшие в пожаре и задохнувшиеся от удушья дети и старики, массовая гибель на производстве из-за чьей-то халатности и пренебрежения техникой безопасности, обвал породы в шахте, сбитые пешеходы – на «зебре» или автобус въехал в остановку, сумасшедший, ворвавшийся в школу и расстрелявший учеников. Весь этот ужас наполнял теперь мою жизнь. И каждый раз, снова и снова, я находился в эпицентре события – люди не могли спастись, погибали рядом со мной, и я умирал вместе с ними. Я видел их глаза, наполненные отчаяньем и мольбой, и спустя мгновение потухшие, видел их руки, ещё пытающиеся за что-то ухватиться, удержаться и вот уже висящие безжизненно плетьми вдоль тела, надежду на их лицах, но сквозь эту надежду проступала уже печать смерти.

А потом просыпался, с мучительной виной, что ничем не смог помочь. Я переживал это так, словно всё происходило наяву, словно это не сон, а действительность. Как я ни настраивал себя на то, что это всего лишь ночные кошмары, легче мне не становилось. Одна деталь из этого сна не выходила у меня из головы: едва я приходил в себя после пробуждения, она сразу заполняла мои мысли. То самое чёрное что-то, наблюдающее за мной из угла. При своём приближении смутно мне что-то напоминающее. Во сне я чётко осознавал, что именно от него исходит главная угроза, в нём концентрируется всё зло и тот страх, что лишает меня способности сопротивляться, парализует мой разум. Просыпаясь, я безнадёжно старался поймать его силуэт в стремительно тающих остатках сна, восстановить его очертания в зыбкой памяти.

Я попробовал вычислить периодичность своих кошмаров – с целью принять в предполагаемый день лошадиную дозу снотворного и надеясь таким образом их избежать. Все остальные дни я по-прежнему спал прекрасно. Но ровных интервалов между кошмарами я не обнаружил – иногда проходила неделя, иногда больше или меньше, было даже через три дня на четвёртый, когда они возвращались. Для меня стала очевидной необходимость обратиться к специалисту! Я, собравшись с духом, понимая, что другого выхода нет, записался к психиатру. Морально даже был готов пройти курс терапии, но чтобы избежать лишних расспросов, записался не по месту жительства, а в частный кабинет. Кстати, пусть тебя не удивляет проведённая параллель, но возможно наш фигурант по последнему расследованию тоже мог обращаться с этой проблемой анонимно. Поэтому ничего мы в его медкарте и не обнаружили… что нас бы натолкнуло на верный путь! Я про Сергея Ивановича, как ты понял! Но это я забегаю вперёд, со временем тебе всё объяснится и станет понятно!

До психотерапевта я так и не добрался… События завертелись с такой скоростью, приняли оборот просто невероятный, что было уже не до этого! Да и, честно, я испугался – начну рассказывать, что со мной происходит, так меня в наркологический или какой там ещё, на учёт и поставят. Или, того хуже, вообще в дурку упекут! Что интересно, событие, перевернувшее все мои планы с ног на голову, произошло буквально за два дня до приёма у врача. Оно открыло мне глаза на происходящее, до него я ничего и не знал толком, только верхушку айсберга видел. Ладно… опять я отвлекаюсь на ненужную шелуху... Решил ведь, не растекаться… мыслью по древу!

А произошло вот что – сидел я на диване, щёлкал телеканалы, знаешь, та ситуация стандартная, когда каналов много, программ всяких, передач, а смотреть нечего… ничего интересного. Не берёт ничего за душу! Да, забыл совсем – это как раз перерыв у меня был, неделя без кошмаров! Ну и я на расслабоне, позволю себе так выразиться! У меня всё-таки с каждым днём, следующим после видений, надежда рождалась, что этот раз точно последний! И чем больше дней проходило, тем сильнее верил в это! Тешил себя иллюзиями напрасно!

Нуар, на кресле пристроился, напротив меня, на диван он только спать приходил, а на руки не давался совсем. Вообще, он постоянно располагался так, что я находился у него в поле зрения, а если я куда-то пересаживался, то и он менял место – я должен был быть у него на виду! Но это уже послезнание, в то время я таких нюансов не замечал. Итак, сижу, переключаю, выбрать никак не могу… Вдруг попадаю на новости, на криминальный раздел. Я такие вещи всегда пропускаю, сам понимаешь… И тут на другой канал переключил, а потом сразу обратно… Слушаю, а у самого волосы шевелятся – рубрика «происшествия за неделю», а ведущая рассказывает мой последний сон. Нет, не сам сон, конечно, но сюжет прямо копия того, что мне снилось…

Мажор малолетний, сынок высокопоставленных каких-то, на машине папиной, под дурью, не знаю, что там сейчас у них в моде, нажрались этой дряни до полной невменяемости… Полное авто друзей… Ну и влетели, на перекрёстке, в проезжающих. В общем, три машины всмятку, что-то ещё, по мелочам… ну и трупы кругом. И всё, что я тогда видел, журналистка с экрана рассказывает! А я ничего понять не могу… Как так? Мерещится мне, что ли? Новости уже закончились, а я так в шоковом состоянии и сижу, завис просто. Потом полез в интернет копаться, сейчас ведь всё в интернете можно найти… Идея у меня возникла… фантастическая конечно… но мелькнуло, что, может, я теперь как провидец? Смогу несчастья предупреждать, катастрофы всякие… Столько фильмов на эту тему снято, а тут вдруг я сам…

Загорелся этим не на шутку, всё представлял себе… сколько жизней можно будет спасти, бед разных предотвратить… И к врачам уже незачем, если дар такой открылся! Теперь даже стыдно писать об этом… глупость несусветная! Но тогда я прямо проникся, поверил, что такое возможно! Аварию эту я нашёл быстро, оказывается, все местные группы в соцсетях обсуждали её не один день, громкий инцидент вышел! Я много раз в специализированных пабликах пересмотрел всё, что выложено с места происшествия – фотографии и записи с камер, прочитал все описания произошедшего. Не осталось никаких сомнений – это именно то, что было в моём кошмаре! Но вот что касается даты и, особенно, времени случившегося… здесь меня ждало разочарование! Как выяснилось, ДТП произошло накануне моего сна, поздно вечером! По хронологии выходило так, что время аварии где-то около полуночи, а я проснулся уже после двух часов ночи. То есть, видел происшествие постфактум!

Как одержимый я кинулся проверять остальные, чьи даты смог вспомнить, свои сновидения. Нашёл все за последние полтора месяца случаи, когда чья-то трагедия в реальной жизни совпадала с моими последующими кошмарами! И всегда, без всяких исключений, происходили эти трагедии незадолго до того, как я видел их во сне! Время варьировалось от нескольких часов до, максимум, суток. Ни одного случая, который был бы зафиксирован после моего видения, я не обнаружил! Сутки, например, прошли с момента пожара в доме престарелых, где в огне погибли беспомощные старики. Я увидел это только на следующую ночь. Другие примеры я здесь приводить не буду, слишком много времени и текста это бы заняло. Если ты спросишь меня, как я до сих пор не натыкался на эти факты? почему не обнаружил эту связь, между моими кошмарами и реальностью, раньше? – то ответ будет очень прост – уволившись из органов, я решил, что хватит с меня убийств, преступлений, насилия и человеческой жестокости!

Я осознанно удалил из своего информационного поля все новости, с этим связанные. Музыка, кино, развлекательные программы – никакого негатива! И то, что попал на эту передачу, именно на этот сюжет – это наобум, волею судьбы может! А там… за ниточку потянуть – это в крови! Как бы то ни было, вывод, к которому я пришёл, был удручающим: не было ни одного шанса предупредить о грядущем несчастье тех, кого оно подстерегает. Мне оставалось лишь мучиться вместе с ними, и мучения мои стали почти невыносимыми, адскими – потому, что теперь я знал, что всё это происходит наяву, с живыми людьми, а не только в моих кошмарах. Этой же ночью случилось событие, после которого дорога на какие-либо консультации у врачей мне была заказана. Иначе, от них сразу в психушку! Так я на тот момент понимал своё положение!

Мне приснился новый кошмар. Не глобального масштаба – всего лишь (это горькая ирония) бытовое убийство. Муж из охотничьего карабина застрелил жену, потом ребёнка, ну и себя в итоге. Как это часто бывает – нет, чтоб себя одного, если совсем нет выхода, но куда там – всю семью за собой тащит. Короче, само вот это вот безобразие, если можно так выразиться, меня не сильно впечатлило. Если цинично, то это банальщина, ставшая неотъемлемой для нашего подлого времени! Подобные несчастья, когда случаются, непременно становятся предметом бурных дискуссий, обсуждений… но, ненадолго. Все пишут гневные комментарии, сочувственные посты – люди переживают так, словно беда коснулась если и не их самих, то близких или знакомых точно. А пройдёт всего ничего, и история эта никому уже не интересна, про неё забыли – все ждут что-то новенькое. Лишь у единиц, вроде нас с тобой, находящихся по долгу службы внутри трагедии, а не наблюдающих за ней в новостных лентах, каждый такой эпизод остаётся в памяти навсегда. И критическая масса негативных эмоций копится год за годом.

А в следующем, за моими открытиями, сновидении, последовало ещё одно, и такое ошеломительное, такое удручающее! Чёрное, размытое и нечёткое… не знаю, как его определить… пятно, обрело, наконец-то, очертания и признаки существа, теперь уже вполне различаемого, и что самое страшное, мной узнанного!

Первоначальное недоумение, неприятие увиденного сменились буквально потрясением – в этом «что-то», изводящим мою психику и ночь за ночью высасывающим мои душевные силы, я узнал Нуара! Проснувшись – я долго не мог собраться с духом и признаться самому себе в том, что я видел. Это казалось настолько нереальным, далёким от действительности – минуты уходили, остатки сна рассеивались и воспоминания теряли яркость – я гнал свой фантом прочь, не желая смотреть правде в глаза!

К тому времени мы с Нуаром жили душа в душу – своё заметно улучшившееся внутреннее состояние я связывал с его появлением в моей жизни. До начала кошмаров было просто идеально! Какие-то странности, я, конечно, замечал, но не придавал им значения – например то, что за несколько месяцев в моём доме он так и остался совсем малышом, ни капельку не подрос. Я каким-то образом пришёл к выводу, что такова особенность его породы, но ведь что показательно – до выяснения, что это за порода такая, у меня дело не дошло. Позже, решил я, если он так и не будет расти, обратимся к профессионалам. Отчасти я связывал его размеры с тем, что он не ест твёрдую пищу, и вообще, кроме молока ничего не признаёт! Но пил он его в гигантских объёмах!

Ещё одним интересным, а скорее даже удивительным фактом было его нежелание попадаться на глаза посторонним – соседка, встретившая меня на лестнице с пакетом полным молока и узнавшая, для кого оно, напросилась, хотя мне и самому было приятно её внимание, на него посмотреть. Обычно, вернувшись домой, я всегда заставал его в прихожей – он, слыша звук открываемого замка, выходил меня встречать. Но в этот раз – он и сам не вышел, и на все мои призывы «Нуар, Нуар» не отреагировал, а когда я сунулся сначала в кухню, а потом в комнату, то тоже нигде его не нашёл. Растерявшись и, чего уж греха таить, слегка напуганный, я торопливо и совсем невежливо выпроводил соседку за дверь. Войдя же обратно в комнату, с целью начать более тщательные поиски, я наткнулся на маленького хитрюгу – тот невозмутимо взирал на меня со спинки своего любимого кресла.

Такие исчезновения случалось ещё раза три – ко мне заходили, по делу или без, а я, желая похвастаться своим любимцем, нигде не мог его найти. Потом посетители уходили, и он возникал, откуда ни возьмись, чем разжигал во мне жгучее любопытство – «где же ты умудряешься так спрятаться?». Тогда меня это веселило, сейчас я делаю жуткое признание – его вижу только я! Он существует только для меня! Ведь ты и сам не смог его увидеть, помнишь? Видимо, так и сходят с ума, теряют последние крохи разума! Ах, да! До меня был Сергей Иванович! Он, теперь я уверен, испытал всё то же самое! Я его преемник, как уже раньше тебе сказал! Но вот финал в моей истории будет другим! Уж я постараюсь! Кстати, тетрадочка, текст из которой я безуспешно пытался восстановить, была уничтожена, Нуаром, абсолютно целенаправленно – не сомневаюсь: там были описаны те же события, что происходят и со мной. Я такой ошибки, пусть даже не надеется, не совершу! Сейчас, ясно понимая, что всё написанное мной выглядит как исповедь сумасшедшего, не буду распространяться на тему своей нормальности или же, наоборот, ненормальности, а перейду к изложению лишь фактов. До конца осталось, в общем-то, совсем ничего. А там… уже сам решай, что это – игра воображения воспалённого мозга, или в этом всё же что-то есть… В любом случае, к какому определению относительно меня ты ни придёшь, я не обижусь! Сам я… вряд ли бы в такое поверил!

Сон, который открыл мне сущность Нуара, послужил водоразделом всей истории. Кошмары значительно участились. Раньше я становился, поневоле, участником происшествий, где количество жертв составляло от трёх и выше, теперь мне снилось всё подряд – от убийств, часто сопровождаемых пытками или в результате этих пыток произошедших, до смертей безнадёжных больных, мучающихся в страшных судорогах от нестерпимой боли. В целом, я стал видеть всё то (точнее Нуар мне это демонстрировал – с него, неизменно, начинались все кошмары), что наполняет ежедневные новости, самую жестокую их часть. Только теперь с периодичностью в два дня на третий. Не стану вдаваться в подробности, как, проснувшись от очередного жуткого виденья, я часами пытался прийти в себя, успокоиться – сидя на кухне, трясущимися руками наливал себе кофе, чашку за чашкой, заваривая его всё крепче и крепче. Снова лечь спать я уже не мог! Как позже отключался посреди дня, не в силах удержать закрывающихся после бессонной ночи век, и тут же со сбившимся от ужаса дыханием просыпался. Отныне ночи несли в себе не только кошмары, но и страх ожидания! Я попытался не спать ночью, увеличил дозу кофеина, пробовал таблетки, повышающие активность – знаешь, которые водители-дальнобойщики пьют. Всё это привело лишь к тому, что ближайший кошмар застиг меня рано утром – я ведь уже не в том возрасте, чтобы не спать сутками.

Стали меняться обстоятельства и нашей совместной жизни – Нуар больше не спал у меня в ногах, не встречал у дверей (да и я выходить стал гораздо реже), а в те моменты, когда я по привычке хотел его погладить, он неуловимым движением оказывался вне досягаемости. И всегда я чувствовал на себе его внимательный взгляд, а во взгляде обнаружилось то, чего я раньше никогда не замечал – настороженность. Все гадания на тему, что же является триггером моих кошмаров? – маленький чёрный котёнок (забегая вперёд – может и не котёнок вовсе) или мой психически нездоровый мозг всего лишь воспроизводит образ близкого мне существа, чтобы усилить стократно мои мучения, напоминали шараханья слепого в темноте.

Попытки обмануть организм, поменяв ночь и день местами, постоянное напряжение от страха, а вследствие этого психическое истощение, играли с моим сознанием злые шутки – я стал видеть в Нуаре не милого, несмышлёного в своих движениях и поступках, симпатичного котёнка, а нечто демоническое, приносящее мне лишь страдание и боль. Медленно сводящее меня в могилу. Поскольку мои ночные кошмары были неразрывно связаны с ним, с его присутствием в них, то я, совершенно логически, утвердился в этом выводе. Ничего хорошего, доброго, как раньше, при взгляде на него в моём сердце не рождалось – все ассоциации вели к будущим мучениям. А он, как будто чувствуя мою реакцию, стал всё меньше и меньше попадаться мне на глаза… Бывало, я не видел его целый день! Где он находился всё это время?..

Решение избавиться от Нуара ворвалось в мою голову стремительно и полностью овладело моими мыслями. Одно убеждение засело в ней особенно крепко – стоит мне от него отделаться и все ужасы прекратятся! Будет как прежде – пусть меня грызёт тоска, но это только моя тоска, мой крест! А не чужие несчастья! Нет, убивать я его не собирался – у меня даже рука не поднялась бы. Я позвонил в приют для животных! Даже пообещал им пожертвование на их деятельность! Копеечное, конечно… Если бы кто-то ещё вчера сказал мне, что я буду искать место, куда его сплавить… я рассмеялся бы такому умнику в лицо!

Я достал с антресолей коробку, ту самую, в которой вёз его год назад. Подкараулил его на кухне у мисок с молоком – импровизированная переноска была наготове. Подхватив, аккуратно и бережно – не дай бог навредить, моментально напрягшееся тело, я, не дав ему ни секунды опомниться, поскорее опустил его в коробку. Накрывая же крышкой, я услышал, как внутри, в наступившей уже темноте, он возмущённо и обиженно мяукнул. Мной сразу же овладело раскаяние: подступившая жалость, ощущение того, что я делаю что-то плохое, чересчур радикальное! Глаза мои вдруг предательски увлажнились, самообладание моё дало трещину – я уже потянул крышку наверх, но… устоял! Забегая вперёд – у меня всё равно ничего не получилось! Я вызвал такси, держал всю дорогу коробку на руках, не открыл её ни разу – что, если выскочит?

Вообще, начиная с кухни и до самого приюта, я ни разу из рук её не выпустил! Всё напрасно! Выходя из машины, я уже чувствовал подвох – коробка стала слишком лёгкой. Подозрения подтвердились: на виду у сотрудниц приюта (представляю, какого мнения обо мне они остались) я дрожащей рукой поднял крышку… и мы все, дружно уставились на резаную бумагу, которая заботливо была мной туда уложена! Котёнка там не было! Помню, я бормотал что-то нелепое, придумывал какие-то глупости… Наверное, выглядел я совсем неважно, меня усадили на стул, налили воды и дали успокоительное! Мои переживания были для них очевидны, но вот в их причине они ошибались! Советовали звонить в такси, искать его там: «Вы не знаете, из каких мест, самых труднодоступных, кошки могут выбираться! А тут всего-то коробка!». Вот бы они удивились, прочитав мои мысли – я лишь того и хотел, чтобы он потерялся! Хоть и в такси. Домой в тот день я не спешил… Догадывался… кто меня там ждёт!

Мной была предпринята ещё одна попытка – каким-то образом мне удалось опять застать его врасплох, правда, в этот раз сделать это оказалось гораздо труднее. Я стал видеть его только в активном состоянии – если раньше он частенько спал на кресле, или просто лежал, свернувшись клубком и задрав мордочку, то где и когда он спал теперь и спал ли вообще? – я не знал. Едва только я замечал его и начинал к нему подбираться, как он, призрачно, эфемерно, словно тень на солнце, перемещался в другое место. Я никак не мог уловить, зафиксировать его движений – такое создавалось впечатление, что он растворялся в воздухе, как дым из трубы в ясный день, а затем возникал где-то снова. Я по-прежнему подливал молоко в миски, делая расчет на слабость, которую он к нему питал, но и здесь меня поджидало разочарование – он будто потерял аппетит, миски опустошались уже не с той скоростью, и делалось это, как я понял, в то время, когда я спал. Иногда целый день они стояли нетронутые… Меня посещали дурные фантазии, что он питается чем-то ещё… чем-то, не относящимся к обычной еде! Стоит упомянуть и то, что кошмары, в период моей на него охоты, участились до такой степени, что случались порой по две ночи подряд. Затем сутки праздник, если двое – передышка, и всё по новой!

И всё же я его сцапал – именно так это выглядело: притворившись спящим, я выжидал… даже не знаю сколько… (я тогда уже время суток путал, а уж счёт времени и вовсе потерял). Следил, боясь шевельнуться, из-под прикрытых век. Я думаю, что и он за мной наблюдал, но я его перехитрил – в какой-то момент он возник около дивана, совсем близко, ну я его и схватил… Со стороны всё это читать – по мне точно дурдом плачет! Ладно… схватил, держу в обеих руках, слышу, как у него там что-то колотится, бухает, сам весь жидкий, кишочка просто… кожа у меня между пальцами ходуном ходит, а косточки, позвоночник хрупкие-хрупкие, ну спички не иначе. А ведь не испугался, не дрожит! Взять вот и раздавить, прямо руками, даже усилий особых не потребуется…

Ну, мы оба знали, что я так не сделаю, не смогу! Однако и заморачиваться больше не был намерен – отнёс его в парк, через три квартала от нашего двора. На скамейке и оставил. И ушёл, почти бежал оттуда, не оборачиваясь… Нет, вру, однажды обернулся, на выходе из парка… далеко уже было, не видно! Домой прибежал, по всем углам посмотрел, под креслом, диваном проверил – пусто. Аж подпрыгнул, получилось-таки! До дивана дошёл и рухнул, как подкошенный – усталость навалилась дикая. Растянулся во весь рост, лежу, а на душе неспокойно – прислушиваюсь… к тишине. Нервы ни к чёрту, вздрагиваю от малейшего шороха, подскакиваю, смотрю – фух… показалось. Встал, снова везде прошёлся, из-под раковины миски убрал и молоко вылил! И никаких угрызений совести! Вернулся в комнату, и даже постель не стал расстилать, так и уснул…

Правду говорят – нет ничего хуже, когда надежда появляется, ты обретаешь веру, пусть и зыбкую, на что-то хорошее, а потом бац… у тебя её отняли… Всё химера, иллюзия!

Я проснулся от собственного крика, вырвавшегося вместе со мной из моего кошмара – я летел в том самом самолёте! Вся катастрофа заняла считанные мгновения: от объявления командира – «наш борт идёт на посадку» – до молниеносного крушения! Я сидел в соседнем кресле и успел взять её за руку, увидеть прощальный взгляд, угадать слова, безмолвно слетевшие с губ. Затем невыносимый, пронзающий насквозь звук рассекаемого при падении воздуха – закладывает уши так, словно голова у тебя наполнена ватой – ты ничего не слышишь, не различаешь, кроме того, что под тобой бездна, в которую ты летишь. Затем удар, яркая вспышка, и вот – я в своей одинокой, скорбной постели, пока живой, а она… осталась там, в звёздном ночном небе.

Я долго не мог встать – нахлынувшие воспоминания овладели моими чувствами, я плакал, не находя сил остановиться, и даже укротив эмоции, всё еще лежал, словно опасаясь, что движение моё отпугнёт любимый облик, который я пытался удержать в своём сознании, и он исчезнет, растворится в пустоте навсегда. Я знал – это наша последняя встреча, больше мы не увидимся! Чуть позже, когда я поднялся с дивана и шаркал ногами в поиске тапок, меня так и накрыло – «Ведь ничего не изменилось! Кошмары никуда не делись!».

А отправившись умыться, выходя из комнаты, я, то ли звук знакомый услышал, то ли просто по наитию, обернулся на пороге и увидел – на спинке кресла, на своём любимом месте, с видом победителя, охотника после удачной травли, сидит Нуар.

После этих попыток, я практически перестал его видеть. Мысли мои путаются, я перестал различать сны и реальность – видел ли вообще его? После той ночи… Если в кошмарах – то да, там он всегда со мной! А наяву… слышу звуки… шлёпанье, напоминающее поступь мягких лап по паркету, или поскрипывание половицы у окна… Мне страшно, но не могу оторваться… колыхнулась штора. В коридоре мелькнула тень – он? Что-то брякнуло на кухне… Шуршание под креслом – я в панике, отупляющей, безумной… Бежать? Но куда?! Руки трясутся, наливаю кофе – полчашки на столе… на глазах пелена слепая, всё плывёт – моргаю, моргаю... пытаюсь открыть слипшиеся, слезящиеся глаза! Я не вижу его, но он где-то здесь, в квартире… затаился и выжидает! Когда совсем ослабну! Чувствую, как он наблюдает за мной… В сердце неумолимо, капля за каплей, проникает смертельная тоска, сосёт из него… жизнь, что в нём осталась…

Ещё немного, и он пролезет в мою голову уже окончательно, сожрёт мой затухающий, едва светящийся разум… раздерёт его своими когтями без жалости, как когда-то тетрадочку… запустит лапищи в мою остывающую душу и вывернет наизнанку, выгребая из неё остатки тепла! Опять шорохи в углу, что-то выползает оттуда, шевелится, заполняет собой всё вокруг, комнату… наваливается на меня… гнетущими тисками сдавливает мою грудь, где ещё теснится последний вдох… я не могу дышать, задыхаюсь, без шанса на глоток воздуха! И… снова просыпаюсь! Ничего не закончилось! Закончится ли когда-нибудь…?

Помнишь – «Он меня никогда не отпустит!» Понял теперь? Он был до меня, а до него кто-то ещё… Кому доставался такой вот… Нуар! Всё по своим полочкам и легло! Неизвестно лишь, почему мы? Почему не кто-то другой! Хотя… мы же сами, по своей воле, себя похоронили… раньше времени, нам отпущенного! Сами выбрали такой путь, где ничего, кроме отчаянья и мрака… вот и кушайте большой ложкой, не обляпайтесь! В наказание! Прямая связь – нельзя приманивать зло, смерть… Дана тебе жизнь, как бы ни было больно – живи, старайся, не ставь креста на себе, срок твой не пришёл ещё! Прописные истины? Конечно, но истиной от этого быть не перестали! Как тебе? Рабочая версия… Сбор улик и доказательств…

И вот, Глеб, что я придумал… финал рано или поздно всё же наступит, и вряд ли он будет счастливым. Жить в таком аду – здесь никакая психика не выдержит! Моих сил… на сколько их ещё хватит? Предшественник мой, нет сомнений, находился в таком же… полупомешанном состоянии, как и я сейчас! Когда уже не отдаёшь себе отчёта ни в действиях своих, ни в мыслях! Когда в любой момент можешь сделать тот самый роковой шаг… чтобы не мучиться и не страдать больше! Желая только одного – остановить это безумие, всё прекратить! И сделать это бессознательно, бездумно… если хочешь, рефлекторно… Я подозреваю – вот ведь насмешка судьбы: ищейка, даже в последние часы жизни, остаётся ищейкой – всё что-то подозревает, что он, то есть Нуар, к этому и вёл, с самого первого дня! К тому, что человек, доведённый до самого беспросветного чёрного отчаянья, не станет выискивать причинно-следственные связи, а будет одержим только лишь мыслью со всем покончить! Как и поступил несчастный Сергей Иванович! Я же решился на другой путь – я постараюсь прихватить эту тварь с собой!

О, много раз, после неудачных попыток от него избавиться, я представлял, как он попадает в мои руки! Как я медленно, но всё сильней и сильней, сжимаю его тельце, шейные позвонки – до отвратительного, порождающего звериное наслаждение, хруста… Как пальцы мои впиваются в когда-то так притягательно мурлыкающее, а сейчас хрипящее, булькающее кровавой пеной, горло… Но, конечно, я понимал – всё это несбыточные выкрутасы моего поражённого страхом и ненавистью мозга. Ни за что, ни при каких обстоятельствах он не дал бы поймать себя снова. Да и я сам, не факт, что вообще, даже если бы натолкнулся на него, смог бы к нему прикоснуться – к описываемым событиям, после его необъяснимых возвращений, он внушал мне суеверный, отупляющий ужас.

Поэтому я решил взорвать себя вместе с ним! Его незримое присутствие в квартире, незримое физически, но бесспорное по своей сути, добавляет мне уверенности, что мой план сработает. Я открою в кухне газ и буду ждать, сколько смогу, пока он не заполнит помещение, а потом… Сделаю это днём, в то время, когда большая часть соседей либо на работе, либо на учёбе! Я всё рассчитал! Более того, минут за десять до срока я позвоню в МЧС и обо всём их предупрежу! Таким образом, совесть моя, хоть немного, но будет чиста – надеюсь, урон окружающим будет минимален, и никто не пострадает! Догадываюсь, какое мнение обо мне и какие выводы относительно моего психического здоровья будут преобладать в управлении… Плевать, лишь бы забрать его с собой! Если получится, хочется в это верить, то может и зла станет поменьше? С посланием моим, после того как прочтёшь, поступай на своё усмотрение! У меня, относительно его огласки, никаких пожеланий нет! Глеб… тебе удачи и любви! Держи хвост пистолетом!

Ваш П.С.»

 

Закончив читать, Глеб достал флешку, убрал её в стол, запихнув поглубже, и долго ещё сидел, словно раздумывая над чем-то. На самом деле, мыслей никаких не было – было желание закрыть глаза и ничего этого больше не видеть! Забыть всё, что он сейчас прочитал! Убедить себя, что ничего не было! Не придумывать никаких теорий, никаких гипотез по поводу того, чего быть не может! Не дать себе ни малейшей лазейки для того, чтобы отнестись серьёзно к сумасшедшим вымыслам больного человека. Жить спокойно дальше, насколько это вообще возможно! Не искать чёрную кошку в тёмной комнате… Он вздрогнул, какая-то догадка, идея мелькнула в его сознании! Через секунду он уже набирал криминалистов. Там ответили не сразу, но он терпеливо дождался – нужно было срочно, не откладывая в долгий ящик, подтвердить или опровергнуть предположение, которое жгло его изнутри – обнаружены ли на месте происшествия, после пожара, ещё чьи-либо останки, помимо тела погибшего? Квартира, благодаря скорому прибытию пожарных, выгорела не сильно, так, что если что-то и было, то вероятней всего они это нашли! Даже если это что-то совсем крохотного размера!

Выслушав ответ, он довольно кивнул сам себе – нет в этой жизни места всякой чертовщине, всяким глупостям про потусторонние силы! Всё банально и прозаично, зачастую жестоко и несправедливо, но всё руками самих людей, а не каких-то там злых духов! Мы сами отлично со всем справляемся! Он снова взял телефон и, волнуясь, как провинившийся, с замиранием сердца набрал любимый когда-то номер.

– Привет, это я… Звоню узнать, всё как договаривались? Забираю в 19-00?

– Да, подъезжай к семи вечера, только не поднимайся, она сама выйдет!

– Ок, спасибо! Мы тогда в кафе, в кино и обратно?

– Хорошо, но максимум до половины одиннадцатого! У неё режим. И ещё… обойдитесь без кофе, а то она до утра не уснёт!

– Не волнуйся, будем как штык, без опозданий! И никакого кофе, будем пить сок!

Третий полицейский участок городского управления внутренних дел в тот день стал свидетелем редкой, и от этого ещё более приятной, картины – лицо старшего оперуполномоченного Глеба Николаевича С. озарилось доброй и радостной улыбкой, не покидавшей его ни на минуту. Он был заметно взбудоражен, не по-детски о чём-то переживал, но все, с кем он встречался, понимали – в его жизни происходит что-то хорошее. То, чего он так долго ждал, и может быть, даже мечтал об этом. Многие из тех, кто работал с ним давно, отмечали его глаза, наполненные каким-то особенным, необыкновенным светом, и добавляли, что никогда прежде не видели его таким счастливым!