Геннадий РУССКИХ 
Геннадий РУССКИХ
БЕДНЯЖКА ЛЮСИ
Повесть
Из задумчивого состояния Люси вывел телефонный звонок. Она вздрогнула и, приподнявшись в кресле, дотянулась до журнального столика, на котором стоял телефон.
- Алё? – взгляд её заблестел, а голос стал томным и вкрадчивым. – Привет Кирилл. Нет, ещё не говорила. Очень боюсь. Представляю, как он разорётся. Что делаю? Ничего жду Инну, она вот-вот от бабушки из деревни должна приехать, нам обязательно надо пошептаться. Ты с работы звонишь? Ладно. Вечером увидимся? Пока-пока. Целую.
Люси положила трубку и снова задумчиво откинулась на спинку кресла, блуждая взглядом по висевшему на стене ковру. Посидев так некоторое время, она вдруг рассмеялась, точно от нахлынувшей нежданно-негаданно радости и, спружинив о спинку, быстро встала. Продолжая улыбаться, она сладко потянулась и, одёрнув короткий цветастый халатик, подошла к залитому июньским солнцем, распахнутому окну. Время было к обеду и большой двор спального района, окружённый по периметру старыми панельными пятиэтажками, пестрел разноцветными одёжками, высыпавших на улицу по случаю воскресного дня бабушек и мам, ребятишек на площадке, неторопливо идущих прохожих. На траве и песчаных дорожках лежали нечёткие, размытые тени от облаков. От высокого раскидистого тополя, почти дотянувшегося своими ветками до окна пятого этажа, нежно пахло молодой листвой. Запах был клейкий, густой, одеколонный, чем-то напоминающий парфюм Кирилла, и от того волнительный. Люси прикрыла веки, вдохнув полной грудью смолистый аромат, и снова рассмеялась.
В конце двора она увидела Инну. Плечи её оттягивал вместительный рюкзак, и она шла, немного наклонившись вперёд.
«Опять бабушка гостинцев насовала», – подумала машинально Люси и, высунувшись из окна, радостно замахала Инне рукой. Получив ответное приветствие, она, ведомая чисто женской привычкой, торопливо подбежала к зеркалу рядом с пианино и, закинув руки за голову, стала собирать в метёлку свои прямые чёрные волосы. В ответ, повторяя все её движения, смотрела худенькая миловидная, совсем юная брюнетка, смуглокожая, с живыми тёмно-карими глазами и полным пунцовым ротиком с короткой верхней губой.
Замерев на мгновение, точно перед фотографической съёмкой, Люси ещё раз пристально прошлась глазами по невысокому чистому лбу, маленьким восточным скулам, придававшим ей особенный шарм, подбородку с чуть приметной ложбинкой и, показав своей копии-отражению кончик языка, заспешила к входной двери. Когда она выскочила на лестничную площадку, Инна, тяжело топая по ступенькам, уже одолевала последний марш.
- Привет, сестрёнка! – звонкий голос Люси резонировал в белёных бетонных стенах. Она спустилась на несколько ступенек навстречу, ухватилась за лямку рюкзака. – Давай помогу.
- Привет, – вытирая капельки пота с переносья, приветливо ответила запыхавшаяся Инна. – Чего уж тут помогать, дверь лучше открой.
- Прошу, мадам, – сделала шутливый книксен сестре Люси, отворяя тяжёлую стальную дверь.
- Мадмуазель, – уточнила Инна и, переступив порог, выдохнула. – Уф! Теперь помогай.
Люси ухватилась за лямки и, поддерживая рюкзак коленом, помогла опустить на линолеумный пол. Глухо звякнули банки, пахнуло луково-укропным духом.
- Тяжелю-ю-ющий! – Люси тут же принялась разбирать поклажу. – Так, чегой-то опять нам отправила бабуля? Так, грибы, черемша, укроп, лук… Хлеб домашний, молоко. Ну, бабулька, ну, золотой человек. Ух ты! Огурцы свежие! Так рано?
- Парниковые, уж почти неделя, как пошли.
- Классно! – восторженно взвизгнула Люси и тут же захрумкала первым же, попавшимся под руку.
Инна, прислонившись спиной к стене, с улыбкой наблюдала за Люси, с детским азартом разбиравшей гостинцы. За месяц она очень соскучилась и сейчас испытывала к сестре прямо материнскую нежность. И ей было немножко обидно, что вместо сестринских поцелуев и объятий Люси первым делом кинулась разбирать рюкзак. Почувствовав, что на неё смотрят, Люси встретилась с сестрой взглядом и, поперхнувшись, перестала жевать. Словно догадавшись о мыслях сестры, глаза Люси повлажнели и она, привстав и протянув руки, подалась навстречу Инне.
- Сестрёнка! Роднулька моя, я так соскучилась. Как ты? Выглядишь классно, загорела.
- На грядках.
- Ну, нашла место, – выпятила губки Люси. – Я бы с речки не вылезала. Как мама?
- Кажется, скоро у нас с тобой будет братик или сестрёнка.
- Да ты что?! Ну, дела, – ошарашенная Люси, положив надкусанный огурец на зеркальную полочку, выпучила глаза, но вдруг стушевалась, покраснела и будто что-то потеряв, направилась из прихожей в комнату, задумчиво остановилась у окна.
- Что это с тобой, ты не рада? – унося привезённую поклажу на кухню, крикнула вдогон Инна.
- А ты? – после некоторого молчания переспросила Люси.
Инна вновь вернулась в прихожую, оперлась рукой о дверной косяк, сказала задумчиво:
- Не знаю. Ты же знаешь нашу маму…
Люси молча смотрела в окно, и вдруг резко повернув голову, спросила:
- А если бы ты стала ещё тётей, как бы ты к этому…
- Постой, постой, что это ты тут несёшь? Какой это тётей? Ты залетела? – Инна сделала шаг навстречу.
Смущённая Люси, озорно поглядывая на сестру, быстро закивала головой.
- Ничего себе новость, – озадаченно сложила Инна пальцы в замок. – Ну-ка, садись, потолкуем.
Инна опустилась на софу, а Люси с легкомысленной улыбкой с маху опустилась в кресло, раскинув руки и ноги, всем свои видом показывая, что не разделяет тревоги сестры.
- Давно? – спросила Инна.
- Третий месяц пошёл.
- И ты молчала?
- Ну, ты же отдыхала, я не стала тебя тревожить по пустякам.
- Ничего себя пустяки. И что ты собираешься делать? Может… Ну, ты понимаешь.
- Ещё чего! – с вызовом бросила Люси. – Да и поздно уже.
- Ты уверена? Можно и с таким сроком, я договорюсь.
- Я же ясно сказала – нет! – дёрнулась Люси.
Инна помолчала. Было слышно, как тикают, кварцевые часы на стене. Их мерный раздражающий звук был похож на шум разбивающихся капель. Люси изучала ковёр, раскидав по креслу своё долгое смуглое тело. Тонкие, ещё девчоночьи руки чуть ли не пола свисали с подлокотников, а голенастые ноги почти упирались в софу. Похоже, что она всё решила. Инну вновь захлестнула обида. Последние годы она заменяла Люси мать и, зная, что сестрёнка, ещё совсем юная, с «ветерком в голове», а искушений так много больше всего страшилась именно такого исхода. И вот – не было печали.
- Отец знает? – спросила Инна.
Люси содрогнулась, точно по ней пробежала двухвостка и отрицательно помотала головой.
- И кто этот пакостник? – раздражённо спросила Инна. – Твой коротышка, из моего выпуска в школе?
- Ну да, Кирилл, – прыснула Люси. – Чегой-то ты на него так, парень, как парень.
- Не нравится он мне. Его и в школе-то не замечал никто. Так себе, серенький. Вы смотритесь с ним как… Пат с Паташонком.
- Это кто такие?
- Не знаю, отец так выражается. Ну, если рядом поставить, к примеру, Клаудио Шифер и Дени де Вито.
- Или Тома Круза, да? – расхохоталась Люси. – А Кирюша выше его на целых десять сантиметров!
- Сравнила. И что тут смешного?
- А кто тебе нравится? Денис тебе не нравился, Костя тоже. У меня такое чувство, что ты с нашим папенькой только и мечтаете, чтобы я до седых волос прожила вместе с вами в этой мерзкой хрущёвке.
- Можно подумать, со своим коротышкой ты будешь жить в хоромах.
- Да, в хоромах. – Люси поднялась из кресла и прошлась по комнате. – Знаешь, в каком он живёт коттедже? В трёхэтажном! Там так всё классно. Лестницы, камин, арочки такие, мебель, картины.
- Но это ж не его дом, родительский.
- Ну и что? – Люси снова выпятила свои пухлые губки. – Там столько места, что поместится... – Люси задумалась, что же может там поместиться, но не найдя сравнения, продолжала. – Представляешь, я буду просыпаться, а Кирюша мне кофе в постель. Потом я в шикарном атласном халате буду спускаться по лестнице, а свекровка со свёкром мне: пажалуйте, мадам, завтракать. А я такая…
При этом Люси ухватилась кончиками пальцев за полы халатика и грациозно прошагала на цыпочках из конца в конец комнаты.
- Представляешь?! – Люси радостно рассмеялась. – А потом, они люди обеспеченные и Кирюша говорил, что купят нам квартиру.
- Ну-ну.
- Ну что ты такая бука, сестрёнка.
Люси подошла к Инне и, присев перед ней на корточки, крепко обняла за шею.
- Пойми, – продолжала она, – может это единственный шанс из… из миллиона. Я не хочу так жизнь прожить, как наши родители. Смотри, – Люси вновь зашагала по комнате, жестикулируя растопыренными ладонями, – это разве жизнь? Это… это каменный век, пещера. Эта хрущёвка скоро рассыплется. Это не мебель – рухлядь. Коврам по двадцать лет. Такие пианино, на котором я играю, давно сданы в утиль. Полы скрипят, линолеум… на нём уже не видно даже рисунка. Окна выструганы топором, двери, как в катакомбах. Одна радость – окна на солнечную сторону, а если бы на другую? Вся жизнь во мраке.
- Большинство так живет.
- А я не хочу, как все, н-е-е хо-чу. Но больше всего на свете, я хочу уйти от нашего папеньки, от этого изверга.
- Не говори так.
- Да, вы друг друга понимаете, ты же его дочка, – с упрёком произнесла Люси, сделав акцент на слове «его». – А меня он просто загнобил. Люська вовремя домой, Люська занимайся, уберись в квартире, свари пожрать. Чуть что не так, сразу ор, слава Богу, хоть за ремень перестал хвататься в последнее время. Диктатор, Сталин, у него даже усы похожие.
- Ты не справедлива. Он тебя очень любит.
- Ага, любит, ремнём приголубит. Не надо мне такой любви. Я уже сама взрослая и могу решать, как мне жить. Он и маму выгнал из-за своей дури, домостроевец, – Люси опять брякнулась в кресло.
- И опять ты не справедлива. Мама тоже во многом не права, – мягко возразила Инна.
- Защищай, защищай своего папашу. А я маму люблю и мне её жалко.
- А я, по-твоему, не люблю?
- Любила бы, так не защищала бы этого диктатора. Он ей жизнь сломал.
- Люча (так в семье называли Люси), – Инна с укором посмотрела на сестру. – В тебе говорит максимализм. Ещё два-три года назад я бы была с тобой согласна. Но знаешь, наша мама…
- Не продолжай, я не хочу этого слушать, – взвизгнула Люси и закрыла уши ладонями.
- Хорошо, хорошо. Одно только хочу сказать, что так не бывает, что кто-то один виноват в разводе. Наверное, оба.
Отнявшая от ушей ладони, Люси, вновь их закрыла и затопала ногами.
- Не хочу, не хочу!
- Ладно, – примирительно сказала Инна. – Давай всё-таки поговорим о тебе. Вот ты родишь мальчика или девочку, а как твоя учёба в училище?
- Не знаю, – легкомысленно ответила Люси. – Подожди, я сейчас сбегаю за огурчиком.
Сверкнув голыми коленками, Люси убежала на кухню, и было слышно, как она с хрустом откусила огурец. Потом хлопнула крышка хлебницы, брякнула о столешницу подставка и послышались характерные, грызущие звуки, когда режут хлеб.
- Сейчас, Иннуля, сейчас, – донеслось с кухни.
Люси появилась в дверном проёме, держа в одной руке огурец и перья лука, в другой краюху серого хлеба. Откусывая поочерёдно от того и от другого, ела она жадно и аппетитно.
- Сейчас натрескаюсь лука, а вечером Кирюша придёт, ну умора, – прожевав, покатилась со смеху Люси. – Ничего переживёт. Он меня должен любить всякую. Как с учёбой, говоришь… Ну до весны, пока не рожу, буду ходить на занятия, а потом по отдельному графику.
- А потом?
- Суп с котом, – Люси снова откусила от огурца. – Пусть родители Кирюшины беспокоятся, я же им внука рожу, или внучку.
Люси опять беспечно рассмеялась.
- Но они наверняка, где-то работают, наверное, это будет не просто, – осторожно спросила Инна.
- Тогда в детский садик или в ясли устроим.
- Такого малютку, ты в своём уме?
- Что ты мне тут экзамен устроила. Что да как. Вот так, об косяк. Зачем мне этим голову забивать? Я ведь замуж выхожу, за-муж! Тебе понятно? Пусть мои будущие родственнички свои мозги ломают. Они ведь кого получают? Ме-ня!
- Сокровище.
- Да сокровище. Я их осчастливлю. Таких длинных ног нету ни у кого в нашем городе. Правильно наша мама говорила, что таким ногам позавидует любая модель в мире. В мире! А не понравится, то – опять мама права – я всегда найду себе другого. Потому что я принцесса, я принцесса, я принцесса…
Люси, вновь подхватив полы халатика, сверкая смуглыми гладкими ляжками, и хохоча, козой запрыгала по комнате.
- Дурочка, – рассмеялась и Инна.
Закончив дурачится, Люси присела рядом с сестрой на софу, обняла за плечи, заглянула в глаза и, обдав свежим луково-огуречным духом, примирительно сказала.
- Не сердись на меня. Ведь ты же мне как мать. С кем я ещё могу поговорить так откровенно.
- Ладно, – глаза у Инны повлажнели, она тоже обняла за талию сестру. – Скажи мне, ты счастлива?
- Не знаю, – Люси посерьёзнела. – Но если мне хорошо и я без грусти смотрю в будущее, может это и есть счастье?
- А как ты думаешь, Кирилл тебя любит? – Инна пытливо посмотрела на Люси.
- Что?! Не то слово. Он без ума от меня.
- И зовёт замуж?
- А как же ещё? Знаешь, какая у меня будет новая фамилия – Свиристелина. Красиво, да?
- А Баева тебе уже не нравится…
- Меня всю жизнь Байкой дразнили, как собачку.
- А теперь будут дразнить Свиристёлкой!
Обе рассмеялись.
- Но сейчас меня мучит только одна проблема – разговор с отцом, – Люси состроила кислую физиономию. – Как подумаю – мурашки по коже. Наверное, орать будет, как недорезанный. Ты мне поможешь?
- А не рано? – продолжая думать о своём, спросила Инна.
- Что, не рано? – захлопала глазами Люси.
- Ну, замуж, тебе, всего лишь семнадцать.
- Да не рано, не рано, – досадливо поморщилась Люси. – Так ты мне поможешь?
- Я-то почему? Эти вопросы вы должны решать вдвоём с Кириллом.
- Он тоже побаивается отца, – вздохнула Люси.
- Что это за мужик, если взваливает проблемы на женские плечи.
- Вот и я говорю, – опять вздохнула Люси. – Но если уж будет совсем невмоготу, ты поможешь, замолвишь словечко?
- Куда ж я денусь, – рассмеялась Инна. – Как не порадеть родному человеку. Хотя я совсем не в восторге от твоих выкрутасов.
Степан Баев, отец Инны и Люси, пятидесятилетний, высокий, крепко сбитый мужик женился по принятым для его времени меркам довольно поздно – в двадцать восемь. Его затянувшееся холостячество вряд ли подпадало под определение – «не нагулялся». Скорее это было связано со свойством его натуры. Угрюмоватый, стеснительный, Степан непросто сходился с людьми, а женщин даже побаивался. Трезвенник, он старался избегать гулянок, а спешил домой, где помогал родителям по хозяйству или ковырялся во дворе со стареньким «москвичом». Всё, что зарабатывал, он до копейки отдавал матери, даже не оставляя себе денег на папиросы.
- Стёпушка, – заботливо предлагала мать, – ты б сходил куда, на танцы или в ресторан. Возьми вон денег в комоде сколь надо.
- Чё я там не видел в этом ресторане, деньги только палить почём зря. Ты мать, лучше купи свининки свежей, только на рынке, не в магазине. Да щец свари, да сальца посоли.
- Стёпушка, ну сколь можно-то холостяковать. Жениться уж пора, внучат заждались. Сходи, сынок, может девушку, какую, встретишь.
- Кого, городскую вертихвостку? – хмыкал сын.
- Поди, не все же кручёные.
- Все, мать, все, замётано, сам разберусь.
Горожанином Степан стал в двадцать лет. В Армию он уходил из деревни и пока служил в автобате, родители с младшей сестрой перебрались в областной центр, купив на скопленные средства половину дома в большом старинном пятистенке с печкой, высокими потолками и редкой красоты наличниками на окнах. Об этом он узнал из письма, в котором мать сообщала, что очень довольна покупкой, и сможет, наконец, исполнить свою заветную мечту – дать в городе высшее образование дочери Татьяне, которая заканчивала десятилетку.
Степан отнёсся к этой новости без особого сожаления или восторга – купили, да купили. Но всё же в глубине души ему не очень улыбалась мысль зажить городской жизнью. Он был из той породы, что долго запрягают, и городская сутолока совсем его не прельщала. Ещё в школе он поставил перед собой цель стать высококлассным шофёром и демобилизовался из Армии с корочками водителя первого класса.
Вернувшись в непривычную городскую среду, он долго маялся, не зная, куда деть себя вечерами. На выходные часто уезжал к родственникам в деревню, но потом обжился, занялся домашними делами, перекрыл крышу на своей половине, залил бетоном ограду, заменил нижний подгнивший венец, потом нашёл себе заделье совсем по душе – купил разбитого «москвичонка» и возился с ним всё свободное время.
Работать он устроился в строительную организацию. Ему, как новичку, всучили поначалу старенький, весь сыпавшийся автобус. Но уже через три месяца привёл эту развалину почти в идеальное состояние. Начальство заметило рослого, большерукого, покладистого парня, на все просьбы и приказания только молчком кивавшего головой, и скоро Баев пересел на новенький самосвал. А через три года попал в высшую водительскую касту – стал дальнобойщиком. Объехал полстраны, даже дважды побывал в загранкомандировках.
Но годы шли, а жизнь, что называется, проходила мимо. Степан и сам уже стал побаиваться, что засидится в холостяках. Одно время он почти полгода ездил в одном направлении – в Читу и обратно, возил бетонные конструкции на крупную стройку в Забайкалье. С первых же поездок он отработал себе чёткий маршрут: в первый день, пройдя больше половины пути, он останавливался ночевать в затрапезной деревянной гостинице в большом придорожном селе и уже к обеду следующего дня добирался до места стройки. Там, разгрузившись и взяв попутный груз, до вечера, снова успевал добраться до места вчерашней ночёвки. В гостинице он уже знал всех горничных по имени и его приветствовали, как старого знакомого. Он перезнакомился и завёл приятельские отношения со многими такими же, как он, дальнобойщиками и вечерами они нередко ужинали вместе, в, расположенной по соседству с гостиницей, кафушке. Бывало, что за компанию Степан даже позволял себе пропустить рюмочку-другую, но не больше.
Как-то в одну из командировок, был август, они пересеклись с Петькой Пономаренко, дальнобойщиком из Красноярска, весёлым белобрысым парнем, гитаристом и первым заводилой в компании. Сидя в кафе, они хорошо поужинали, выпили, и Петька стал всех звать наведаться в местный клуб на танцы. Степан, как всегда промолчал, сразу решивший, что ни на какие «танцульки» он не пойдёт, а в тихушку отобьётся от общей компании и завалится спать. Но Петька чуть ли не силой утащил его с собой.
В клубе играла радиола, пахло сложной смесью сигарет, дешёвых духов и пота, одна песня сменялась другой, а разношёрстная публика, то разбивалась на пары, переминаясь друг перед другом с ноги на ногу в медленном танце, то, хаотично рассыпавшись по вместительному залу, дёргалась под ритмичную музыку. Петька с компанией быстро влились в общую массу, а Степан, став в сторонке, с улыбкой наблюдал за происходящим. Петька появлялся то в одном, то в другом конце зала, приглашал напропалую местных девчат и глаза его азартно горели. Выпитая накануне соточка «русской», музыка и общее веселье захватили и Степана. Это выражалось в том, что он, привалившись к стене плечом, похлопывал большой ладонью себе по ляжке в такт музыке, улыбался в густые усы.
- А вы, почему не танцуете, Степан? – спросил сзади женский голос.
Баев обернулся и увидел перед собой Тоню, горничную из гостиницы, с которой уже встречался несколько раз за время своих поездок. Это была рослая симпатичная бурятка – так ему всегда казалось при встречах, круглолицая, с полными губами и, что больше всего бросалось в глаза, на удивление длинными ногами. Баев никогда в жизни не видел таких длинных ног. Она была одета в какую-то пеструю кофточку, брюки и сапожки на высоком каблуке, отчего её ноги казались просто неестественной длины. Глазки у Тони горели, она улыбалась и была явно под хмельком. Степан и раньше отмечал Тоню среди других горничных, но подойти и заговорить не хватало духу. Но в этот раз, выпитая рюмка водки, придала храбрости, человек стоял в ожидании, и надо было что-то отвечать.
- Да я не умею, – хохотнул Баев и сам испугался своего голоса. Он и так был у него высокий, почти женский, совсем не подходящий к его комплекции, а тут от волнения он, кажется, вообще пустил «петуха».
- Что, ни разу не танцевали?
- Давно, в школе ещё, – Баев старался говорить поспокойней.
- Значит, всё получится. Я вас приглашаю.
- Да подождите, может, просто поговорим?
- Нет-нет, женщине нельзя отказывать, это не прилично, вы можете её обидеть, – настойчиво потянула Тоня под руку Степана.
Она утащила его куда-то в середину толпы, где звук радиолы был едва слышен. Положив свои руки Баеву на плечи, Тоня прислонила голову к его щеке. Волосы у неё были густые жесткие, и пахли, как прелый лист осенью. Баев сразу вспотел, неуклюже топтался и под его сорок четвёртым размером шевелились шершавые, от слезшей лафтаками краски, половицы. Он чувствовал своими ладонями сквозь кофточку разгорячённое женское тело и думал только о том, чтобы скорее закончился танец. Кажется, он наступил ей на ногу.
- Ну что вы такой неловкий, – Тоня улыбнулась и посмотрела Баеву в глаза. Она была почти одного роста с ним. Баев совсем сбился с ритма.
- Давайте рассказывайте.
- Что рассказывать? – удивлённо спросил Баев.
- Вы же сами хотели поговорить. Кто вы, откуда?
- А то вы не знаете. Я же часто у вас бываю. Шоферю я.
- Знаю, что шоферите, а где живёте?
Баев назвал город.
- Я была там однажды, красивый город. Квартира?
- Что квартира?
- Ну, живёте-то где.
- Квартира есть, конечно. Дом у родителей. Вы прям, как на допросе.
- Семья?
- Отец, мать, сестрёнка.
- Чудной вы, – рассмеялась Тоня. – Как партизан, слова не вытянешь. Семья, это значит жена, дети.
- Да нет, пока не обзавёлся.
Тут радиола зашипела и музыка прервалась. Баев замер как истукан, не зная, как поступить.
Тоня прыснула.
- Что вы мнётесь. Хотите пригласить меня на следующий танец?
- Да, хочу, – сам не веря себе, выпалил Баев.
- Ну, так приглашайте!
Весь вечер Тоня была с ним. Пробегавший иногда мимо Петька Пономаренко делал Степану незаметные для Тони одобрительные знаки либо кивком головы, или, выставляя у бедра большой палец, мол, всё будет «на мази».
Как-то само собой получилось, что Баев пошёл провожать Тоню до её дома, потом они оказались на летней кухне, где закусывали самогонку желтым прошлогодним салом, луком и перезрелыми огурцами, потом она будто ненароком выключила свет, потом…
Баев курил, мысли путались, он не как не мог поверить в то, что рядом с ним, на его плече спит женщина, девушка, подарившая ему несколько часов приятного блаженства. Или это сон, наваждение? Да нет, вот она, рядом, он слышит, даже чувствует на плече её горячее дыхание. У неё гладкое, тугое тело и узкие, длинные ладони, с тонкой, будто покрытой лаком, смуглой кожей совсем не деревенской девушки. Но уж как-то скоро всё получилось, без долгих гуляний, ухаживаний и сердечных воздыханий. А может оно и должно так быть? Может это его судьба? Могло ведь всё случиться по-другому. Он мог заупрямиться, и не дать Петьке увести себя в сельский клуб. Или у неё, у Тони, могли возникнуть какие-то свои дела, и она бы не пришла на танцы в этот вечер. Но ведь он пришёл, и она тоже. Что-то там, в звёздном августовском небе сложилось, и какая-то сила свела их вместе?! Вот он сейчас может встать и спокойно уйти, утром сесть на свой «КАМАЗ» и больше никогда в жизни не останавливаться в этом селе. Но ему не хочется. Что его держит?
Когда пропели третьи петухи, Баев встал и зажёг свет. Тоня проснулась и стала смущённо натягивать одеяло на свою наготу. Странные изменения произошли со Степаном в эту ночь. Из его души куда-то ушли застенчивость и неуверенность в себе. Он присел на стул напротив кровати и спокойным голосом сказал:
- Тоня, послушай, что я тебе скажу. Если ты хочешь, я увезу тебя с собой.
- Сейчас?..
- Хоть когда.
- Ты делаешь мне предложение?
- Выходит так.
- Значит, ты меня полюбил?
- Это из книжек. Просто я предлагаю тебе сойтись, ну, то есть, пожениться. Ты согласна?
- Ты что, серьёзно?
- Вполне.
Тоня сглотнула слюну, села на кровати.
- Как-то неожиданно всё это. Ты, конечно, мне симпатичен, но…
- Так ты согласна? – Баев снова пустил «петуха».
- Ну, ты хоть время-то дай мне подумать, – рассмеялась Тоня.
- Хорошо. Я буду здесь ровно через неделю. Ты должна всё решить. А сейчас мне пора.
Толкнув дверь, Баев задержался на пороге, и вновь посмотрел на Тоню:
- Ты не забудь: ровно через неделю. Я на слово крепок.
Потом, задним числом, Степан не раз поймает себя на мысли, что с женитьбой он тогда поторопился и поступил легкомысленно и опрометчиво. Но жалеть уже было поздно, все мы крепки задним умом.
О своём решении он никому не сказал. Мать с отцом и сестрёнка и подумать не могли, что скоро всем придётся потесниться и принять в свою семью нового человека – будущую невестку. В тот тёплый вечер ничего не предвещало каких-то особых событий. Мать Анна Петровна, ещё не старая, дородная, живая женщина, в деревенских веснушках, сохранившая следы былой красоты, как завелось в семье, готовила ужин, поджидая сына с работы. Отец Семён Савельевич – в него пошёл Степан, большой, длиннолицый, седеющий, с залысинами, зачем-то надев очки, резал на столе хлеб, поглядывая на часы-будильник, стоявшие на комоде. Сестра Татьяна отлучилась по каким-то своим делам. В середине стола, застланного клеёнкой, в миске вперемежку лежали лук, укроп и огурцы с помидорами. Мясной борщевой дух через открытые двери выплывал в сенцы и в ограду, заставляя беспокойно суетиться дворовую собачонку.
Высокие окна Баевского дома выходили прямо на шумную городскую улицу. Семёну Савельевичу это досаждало, и он постоянно ворчал, что проходящие мимо машины своим гулом и гудками не дают спокойно заснуть. Для Анны Петровны же наблюдать за проходящими грузовиками, автобусами и мотоциклами было занятным задельем в течение дня. Стоило какому-нибудь водителю резко затормозить или посигналить, она уже тут как тут, у окна. И смотрит, и примечает. И когда такси, на котором приехали Степан с Тоней, остановилось под окнами, Анна Петровна, обтерев ладони о фартук, выглянула по привычке на улицу.
- Гля, Семён, Степан наш с какой-то буряткой приехал.
- Приехал, да приехал, – нехотя буркнул Семён Савельевич. – Может, знакомая, какая.
- Ох, вряд ли, чуяло моё сердце, не зря вчера во сне на что-то дивилась, – сразу засуетилась Анна Петровна. – Со знакомыми так не лыбятся, не переглядываются. С сумками ведь и с чемоданами приехали. Ну-ка, снимай свои очки, да причешись хоть.
Сама она, быстро скинув фартук, привычно пригладила русые, без единой сединки волосы и даже успела переодеть другое платье, пока Степан с Тоней заходили в ограду. Тявкнула и примолкла на Степанов окрик собачонка, послышался шум в сенцах.
Когда Степан с Тоней перешагнули порог дома, Семён Савельевич с Анной Петровной чинно сидели за столом. Волнение можно было угадать только на лице Анны Петровны, которое выражалось в заметном румянце, скрывавшем веснушки на гладких, полных щеках. Семён Савельевич был спокоен и невозмутим.
- Вот, дорогие родители, – с порога, едва поставив сумки на пол, взволнованно произнёс Степан. – Жену я в дом привёл. Прошу любить и жаловать, Антонидой её зовут. Антонидой Павловной, – добавил он, немного подумав.
- Ох, ты, мнёшеньки, – всплеснула руками Анна Петровна, – я же говорила, сон в руку. Да как же так сразу-то. Не предупредил, не известил, мы бы хоть приготовились. Весь в своего батьку. Тот тоже проводил два раза меня из клуба домой, даже не поцеловал ни разу и как отрубил – пошли в сельсовет, распишемся.
- А чё рассусоливать, время терять. Жизнь надо сразу начинать, – сурово буркнул Семён Савельевич.
- Ну, надо ж хоть принюхаться друг к дружке, – рассмеялась Анна Петровна.
- Женись, да принюхивайся, кто тебе не даёт, – выдавил скупую улыбку Семён Савельевич.
- А не понравится?
- Стерпится-слюбится, так старики говорили.
- Всё у тебя, Сенча, как в кладовке, по полкам разложено. Ой, чтой-то я балясы тут развожу, на стол надо метать. Садитесь, проходите, я счас, – Анна Петровна хлопотливо и проворно метнулась к холодильнику.
И пока Степан с Тоней усаживались на заботливо придвинутые табуретки, на столе, к уже имеющейся снеди, добавились сало, чеплашка холодца, бутылка водки, гранёные стопки. Взволнованная Анна Петровна подняла стопку, встала. Не сговариваясь, поднялись Степан с Тоней и Семён Савельевич.
- Хочу выпить за ваше счастье! – сказала Анна Петровна и губы её задрожали.
- И с внуками чтоб не затягивали, – добавил Семён Савельевич.
- А вы нас благословите, как бабушка моя просила, – серьёзно сказал Степан и неловко поклонился родителям.
- Пусть вас Бог благословит, – перекрестилась Анна Петровна на икону и заплакала.
- Ну, что ты, мать, мокроту тут развела, – буркнул Семён Савельевич.
- Это я от радости, от радости, – улыбнулась Анна Петровна, вытирая кухонным полотенцем слёзы. – Выпьем.
Все только пригубили, а Тоня залпом опрокинула рюмку. Степан заметил, как родители едва уловимо переглянулись, и нервно заёрзал на табуретке. Вторую он уже наливал сам, всем только немножко «подмолодил», а Тоне плеснул на донышке.
Начались расспросы, что да как. Степан с Тоней вкратце рассказали о своём знакомстве, разумеется, умолчав о проведённой ночи на летней кухне. Узнав, что Тоня деревенская, Анна Петровна с Семёном Савельевичем стали расспрашивать о родителях, хозяйстве, огороде, сенокосе, коровах и курах. Больше, конечно, говорила Анна Петровна, Семён Савельевич лишь изредка вставлял реплики или одобрительно побуркивал, кивая головой.
- Извини, Тонечка, – спросила в разговоре Анна Петровна, – ты не обижайся, но ты же знаешь, мы, деревенские, кругами не ходим. Рубим с плеча правду-матку. Обличьем ты вроде не нашенская, братские, что ли в родове?
- Мама, – укоризненно посмотрел на Анну Петровну Степан.
- А что, дело житейское, – возразила Анна Петровна.
- Конечно, – просто, без малейшей обиды ответила Тоня. – Я сама не знаю, отчего у меня такая… восточная внешность. Брат у меня наоборот, светленький, весь в маму, Степан видел. А вообще у нас не бурятская, а корейская кровь. Мой отец наполовину кореец и фамилия наша Тэн. А мама русская, чисто русская, она даже чем-то на вас похожа, Анна Петровна. Только постарше. Я ведь поздний ребёнок.
- Сколько же тебе годков?
- Девятнадцать.
- Надо же, моложе нашей Татьянки.
Незаметно подступил вечер. Машин на дороге стало поменьше, и Семён Савельевич отворил окно. Потянуло вечерней прохладой и запахом большой реки, краешек которой было видно днём из окна.
Пришла Татьяна, рыжеватая, веснушчатая блондинка, с суровым, как у отца, взглядом. Её усадили тоже за стол, и она весь вечер промолчала, ревниво косясь выцветшими, со светлыми ресницами глазами на нового человека.
Когда стали укладываться спать, Анна Петровна, воспользовавшись случаем, когда Степан вышел на крыльцо, покурить, тоже выскочила следом.
- Как стелить-то? – шёпотом спросила она у сына.
- Кому?
- Да вам. Вместе или отдельно?
- Отдельно, конечно, – ответил Степан, и если бы не вечер, Анна Петровна увидела бы, как он покраснел.
Свадьбу сыграли богатую, в лучшем городском ресторане. На этом настояла Тоня, урезонив возражения Степана, мол, такое событие, как свадьба, один раз в жизни случается, чего скупиться. Степан не то что б уж очень с большой охотой, но согласился, хотя про себя подумал, что можно было бы обойтись и без ресторана, а накрыть столы в доме, положив для гостей вместо стульев доски на табуретки, укрыв их коврами, да стираными половиками. Кроме ресторана пришлось ещё потратиться на платье и туфли невесте, костюм Степану. Денег в выдвижном ящичке в комоде сразу поубавилось, и Степан видел, что это не совсем по нраву его родителям. Все расходы на свадьбу легли на их семью, а родители Тони даже не приехали поздравить молодых, отправив, в виде подарка, небольшой кусок телятины с Михаилом, братом Тони, который один представлял на торжестве всю невестину родню. Он, в самом деле, не был похож на сестру: коренастый, светловолосый, с какими-то испуганно-настороженными глазами. Степан даже не заметил, как и когда он уехал. В целом свадьба прошла довольно благопристойно, за малым исключением, что невеста немного перебрала со спиртным.
И молодые стали жить. Им выделили отдельный закуток в доме, куда поставили широкую панцирную кровать, тумбочку и повесили на перегородку зеркало.
В первое время жизнь протекала без особых семейных эксцессов. Степан, как проклятый, мотался по командировкам, Татьяна, поступившая в институт на экономический только с третьего захода, доучивалась, пропадая на занятиях, Семён Лукич плотничал в каком-то РСУ, а Анна Петровна с Тоней были на хозяйстве. Свекровка вела себя с невесткой ровно, исподволь присматриваясь к ней. И месяца через три поделилась своими наблюдениями с дочкой Татьяной.
- Слышь, Татьянка, а молодая-то не разбежится в работе, целыми днями пялится в телевизор, даже кровать не может заправить. Посуда, стирка, варка – всё на мне. Вроде угодливая, без мыла в задницу влезет, а себе на уме.
- Знаешь, мама, я тебе честно скажу: не нравится мне эта корейская рисовая морда, – рубанула Татьяна. – И сразу не понравилась. Водку хлещет, как мужик, и глаза, извини, блядские.
Анна Петровна с удивлением посмотрела на дочь, впервые слыша от неё матерное слово, и продолжала:
- Я её спросила как-то, мол, семья наша трудовая, а ты-то собираешься что делать? А она мне, невинно так, мол, Степан же хорошо зарабатывает, нам пока хватает. Ишь чё! Им хватает. Дак квартиру тогда снимайте. У нас все работают. А она, видите ли, в постельке валяется, петлю оттянувши. Барыня. Ручки-то гладенькие, не крестьянские.
- Грабли-то хоть держать умеет?
- Ой, девка, вряд ли.
- А специальность-то, хоть какая-никакая, есть?
- Так спроси у неё.
- Да сдалась она мне.
- Говорит, восемь классов только закончила. Потом дояркой где-то работала, а в последнее время горничной, в гостинице. Там-то и охомутала нашего Стёпку.
- Халда она, мама. Выйдет утром в халате, нечесаная, морда чёрная, тьфу, глаза бы на неё не смотрели.
- Ну-ну, ты не очень, она же наша невестка.
- Пока она мне никто. Вот детишки пойдут, тогда посмотрим.
- Ладно.
Анна Петровна решила действовать с невесткой старым, испытанным методом – не мытьём, так катаньем. Скоро она нашла предлог уйти из дома на весь день и ласково попросила растерявшуюся Тоню приготовить к приходу Степана ужин. То, что было сварено, всё без остатка с удовольствием съел дворовый пёсик по кличке Жёлтик. Потом таким же Макаром Анна Петровна попросила Тоню постирать общее бельишко.
- Может, приедет Степан и отвезёт бельё в прачечную? – ласково и просительно спросила Тоня. – По телевизору показывали…
Но тотчас умолкла, видя сложенные в кулак свекровкины губы и полный негодования взгляд. Однако, как бы ни был красноречив взгляд Анны Петровны, вернулась она к тому, от чего ушла. Чаша терпения Анны Петровны перелилась через край. Нужен был повод для скандала.
Однажды она нарочно, молчком, ушла на весь день и вернулась аккурат к приходу Степана с работы. Тоня, как всегда, лежала в супружеском закутке, укутавшись одеялом, а Анна Петровна одетая сидела на табуретке за столом. Была глубокая зима и дом за время отсутствия Анна Петровны сильно выстыл.
Степан по привычке вошёл в дом, не торопясь разделся, и направился к рукомойнику.
- Мам, о чёй-то в доме так стыло, дров колотых что ли нет? А пожрать чё? Голодный, как собака.
- Ничего нет, – демонстративно поджала полные губки Анна Петровна. Изо рта её шёл пар.
- Как нет? – Степану это было слышать в диковинку.
- А так нет, ты у жёнушки своей спроси, – голос Анны Петровны был напевным, сладким, тягучим. – Она на хозяйстве оставалась, я уходила по делам.
Степан направился к закутку, за которым в полную громкость работал телевизор.
- Тонча, – откинул Степан занавеску, прикрывающую проём в перегородке. – Ты от телевизора ешё не очумела?
- Степаша, это ты? – томно и сонно протянула Тоня. Губки Анны Петровны поёжились.
- Ты чего это вылёживаешься, – миролюбиво и даже весело спросил Степан. – В доме дубак, пожрать не сварено, вот-вот батя с работы подгребёт. Ну-ка давай, поднимайся.
- Степаша, – опять плаксиво протянула Тоня. – У меня так болит голова.
Степан увидел на тумбочке початую пачку папирос.
- А папиросы откуда?
- Это ж твои.
- Так пачка была целая, а тут… Ты курила, что ли?
- Не-е-т…
- Как нет? Курила. Ну-ка поднимайся.
- А ты почему так со мной разговариваешь? – в голосе уже не было намёка на головную боль и былой томности, скорее скрытое раздражение.
Анна Петровна снова съёжила свои губки.
- Не понял? – Степан посмотрел на мать. – Поругались что ли?
- Никто ни с кем не ругался, – ответила Анна Петровна. – Но ты спроси у неё, почему она палец о палец дома не ударит. Я даже трусы её стираю.
- Да-а, – растерянно протянул Степан, – а я думал у вас полный ажур. – Тонча, в чём дело?
Тоня в слёзы.
- Анна Петровна, – плаксиво запричитала она, – это вы специально скандал затеяли, да? Выжить меня хотите? Подумаешь, трусики мои постирали. Так не стирайте, мы новые купим.
- Яйца облупим, – зло бросила Анна Петровна. – Чтобы купить, сначала надо заработать. А то Степан с сошкой, а ты с ложкой.
- Вы что, меня куском хлеба попрекаете?
- Ты с больной головы на здоровую-то не вали. Никто тебя не попрекает, просто каждый в семье должен свою работу выполнять, а не в телевизор пялиться. Тебе, что, трудно было печь протопить, за дровами сходить? Петельку свою что ли свою отморозить боишься?
- Степаша, почему меня оскорбляют.
- Мама, ну…
- Да ну вас обоих.
У Анны Петровны побледнели веснушки, она встала, запахнула пальто и выскочила на улицу. У калитки она встретила возвращающегося с работы Семёна Савельевича.
- Ты куда это на ночь глядя?
- Потом расскажу, пошли – Анна Петровна подхватила мужа под руку и потащила за калитку.
А тем временем быстро успокоившаяся Тоня наседала на Степана.
- Я ж тебе говорила, отдельно надо жить. Разве могут две медведицы в одной берлоге ужиться? Свой угол, он и есть свой. А я что здесь могу? Я же не хозяйка, что не сделаю, всё будет не так. Ты говорил, что насчёт квартиры похлопочешь у начальства. И что?
- Обещают, но когда не знаю.
- Так ты понастойчивей, иначе – развод.
- Ты в своём уме, что ты несёшь?
- Да я пошутила, иди ко мне…
Первенца Инна родилась в новой квартире, которую Степан успел получить перед горбачёвской перестройкой. Ещё до родов не раз возникал разговор, какое имя дать будущему ребёнку. Степан, не мудрствуя лукаво, предлагал, если родится мальчик, назвать Иваном, или как деда – Семёном, или как другого деда – Павлом, если девочка, то, соответственно, Анной или Евдокией – в честь какой-нибудь из бабушек.
- Молчи, – отмахивалась Тоня. – Ничего ты не понимаешь. Я видела передачу и там говорили, что все эти Иваны да Марьи уже устаревшие имена и сейчас не модные. Это пусть так деревенские называют, а мы в городе живём. Надо придумать что-то редкое, необычное.
- А раньше что, дураки жили. Это ж Божьи имена.
- Молчи.
- А, делай, как знаешь, – отмахивался Степан, – главное, разродись нормально. А то сидишь сиднем, хоть бы гуляла когда. К пивку вон пристрастилась.
- Доктор говорит, что если хочется, то глоточек беременной женщине не повредит.
- Так если б глоточек…
- Ну, Степаша, не будь букой, – прижималась к мужу Тоня.
Родилась девочка, крупная, здоровая, спокойная. Тоня настояла, чтобы её назвали Инной. Почему Инной, она толком объяснить не могла. Твердила одно – имя редкое и модное. Что ж, пусть будет Инна. Степан особо и не сопротивлялся, с первых дней окунувшись в заботы о ребёнке. Он в малышке просто души не чаял: вставал ночами, стоило ей только подать тоненький голосок, пеленал, купал вечерами, накупил с получки разных побрякушек и развесил над кроваткой. С беременностью ставшая храпеть Тоня спала ночи напролёт.
Не исполнилось дочке и года, Тоня стала нудеть о том, что ребёнка надо устроить в ясельную группу.
- С ума сдурела?! – вытаращил глаза на просьбу жены Степан. – А ты что будешь делать?
- На работу устроюсь, насиделась.
- Но ребёнка ещё надо грудью кормить, ты об этом подумала?
- Сдаиваться буду, молоко в бутылочке оставлять. Не я первая, не я последняя, все так делают.
- Не понимаю, что за нужда? Зарабатываю я не плохо, денег хватает, сиди себе да сиди, – недовольно пробурчал Степан.
- Я же тебе говорю – насиделась, – заорала Тоня.
Она похудела. Прошёл уж сильно безобразивший её лицо токсикоз. Она похорошела и постоянно вертелась перед зеркалом.
Степан по-прежнему мотался по командировкам, но с рождением дочки это стало ему в тягость. Он стал просить, чтобы его перевели на другую машину, обслуживать местные городские стройки. Механик уступил его просьбам, пообещав пересадить его на самосвал.
- Но при условии: ещё пару раз сгоняешь с грузом в Читу, – предупредил механик.
Обрадованный Степан с утра пораньше загрузился бетонными конструкциями. Была зима, темнело рано и он торопился посветлу одолеть два тяжёлых перевала. Дороги были хоть и чистыми, но сильно подмораживало, полотно было покрыто коварной изморозью, ехать пришлось очень осторожно и только в десятом часу вечера его «Камаз», обдавая фарами дома, въехал в памятное для Степана село. Остановился он в той же гостинице.
- А ты почему не у родни? – с удивлением спросила его Лиза, горничная, поёживаясь от холода и глядя мимо Степана, на тёмное заиндевевшее окно.
- Да поздно уже, а завтра рано вставать, – смущенно оправдывался Степан, пряча глаза. – На обратном пути попроведую.
Сам не зная почему, но не любил Степан останавливаться у своей новой родни. Вроде люди как люди, но что-то не вязалось в их отношениях. В редкие заезды он всякий раз замечал, что встречи были какими-то обыденными, если не сказать равнодушными, будто не были в разлуке несколько недель, а порой и месяцев, а только вчера расстались. Но больше всего его задело, когда родилась Инна, он заскочил к родне по дороге рассказать об этом событии. Он ожидал взрыва радости, расспросов, каких-то советов и пожеланий, да хотя бы простого интереса, но встретили его по-будничному и даже в подарок внучке не отправили простой погремушки.
«Будто не дочка родила, а кошка окотилась», – грустно подумал Степан. Тёща, Евдокия Михайловна, правда, спросила:
- Тоньку-то не кесарили, нет? А то писала, уж больно крупный плод-то.
- Да нет, обошлось, порвалась только сильно.
- Ну и слава Богу.
Это всё вспомнилось, пока он разговаривал с Лизой. Едва устроился в простеньком, со скрипучими и неровными полами номере, влетел, принеся морозный дух и алкогольную свежесть, Петька Пономаренко.
- Привет, корешок, как живётся-можется? Это ж сколько мы не пересекались?
Петька был одет в унты и лёгкий полушубок, мохнатую собачью шапку держал в руках. Лицо было красное с мороза.
- Да наверное, с тех пор, как последний раз были вместе на танцульках, – ответил Степан, улыбнувшись. Нравился ему этот шустрый, неунывающий парень.
- Раньше чаще виделись.
- Да я последние года полтора был на другом маршруте. Редко сюда ездил.
- А-а, – протянул Петька, – ну что по маленькой, за встречу, правда, мы уже с братвой поужинали.
- Это не проблема, у меня там где-то сало, колбаса, хлеб в тормозке и четушка тоже имеется.
- Ну, ты всегда был хозяйственным, – хохотнул Петька, расстёгивая полушубок.
Выпили. Петька смачно откусил от шматка сала, отчего губы его сразу стали жирными, захрустел луковицей.
- Ты же тогда клеил Тоньку-потаскушку, на танцах-то, ну как, получилось? – не замечая враз изменившегося взгляда Степана, жуя сало, спросил Петька. – Тут многие из нашей… братвы… её знают… Ты чего?
- Ты тоже?.. Знаешь…
- Что я?.. В чём дело, Степан?
- В том, что она моя жена, – угрюмо проговорил Степан, разливая водку.
- Извини, приятель, я не знал, – Петька посмурнел, нехотя досидел, пока не показалось у чекушки донышко. Потом накинул полушубок и, сказав от двери «извини», быстро ушёл.
«Ну и что, – успокаивал себя Степан весь следующий день, пока ехал до стройки и обратно. – Девке в деревне стоит только один раз оступиться и столько потом про неё наплетут былей и небылиц».
Но всё же червоточина стыда за чужой грех, как за свой, не давала покоя, зудила, отвлекала, заставляя забывать об осторожности. И на последнем перевале он не смог вовремя притормозить на повороте, зацепил кромку дороги. Потом он помнил всё происходящее отрывочно. Сначала каких-то двух парней в «Уазике», и он на заднем сиденье с туго перебинтованной правой ногой и головой. Потом больницу, где он лежал на каталке и стонал от боли, в ожидании операции. Потом было мучительное и безрадостное пробуждение от наркоза и первым воспоминанием Петькины слова о «Тоньке-потаскушке». Ему хотелось умереть.
Почти год пролежал Степан по разным больницам, лишь короткие промежутки времени бывая дома. Ему три раза делали операцию, и ногу, сломанную в двух местах, всё-таки спасли. Ногу-то спасли, но высшей категории водителя лишили и даже посадили на два года на третью группу инвалидности.
Степан не стал рассказывать жене о разговоре с Петькой Пономаренко и что означали его слова «Тонька-потаскушка», но стал теперь иногда смотреть на неё долгим пристальным взглядом, будто пытаясь проникнуть в её нутро и посмотреть, чистое ли оно.
- Ты что так смотришь подозрительно? – спросит, бывало, она, придя в приёмные часы в больницу.
- Да так, думки всякие в голову лезут. Глупости. Дочка как?
- Всё в порядке, деньги только заканчиваются.
- Ну, я теперь не работник, надо как-то выкручиваться, сводить концы с концами.
- Выкрутимся, – улыбалась заботливо Тоня, – ты только поправляйся.
В ней появилось что-то новое, смешок такой неприятный, нагловатый, нет-нет, да и вылезет в разговоре.
Когда Степан вернулся из больницы домой совсем, то первое, что его расстроило – дочка не шла к нему на руки, отвыкла. А однажды – Тони не было дома, и они были вдвоём с малышкой, в дверь позвонили. Опираясь на костыль, Степан пошёл открывать. На лестничной клетке, опёршись рукой о перила, стоял высокий, краснорожий, в многодневной щетине мужик. Удивлённый появлением Степана он опешил:
- О! А Тонька где?
- Я тебе сейчас такую Тоньку, – замахнулся костылём Степан.
- Ну-ну, ты не очень, а то сейчас вторую ногу обломаю.
В комнате заплакала Инна, и Степан с силой захлопнув дверь, поспешил к ней. Когда пришла Тоня он, сдерживая себя, рассказал о недавнем визитёре. Тоня нагловато хохотнула.
- Да это сосед со второго этажа, Илья Рогов. Мы… тут… с его женой познакомились. Я у них бываю, они ко мне заходят. А что мне тут со скуки одной пропадать.
Степан остыл, присел на стул.
- Тонь, посоветоваться надо.
- В чём дело, милый?
- Ты чего это, милый? – удивлённо посмотрел на жену Степан.
- Кино недавно по телевизору показывали. Там одна женщина, называет своего… ну в общем друга – милый. Мне так понравилось. И я теперь буду называть так, милый.
- Хернёй не майся, – рассмеялся Степан.
- Тебе не нравится, милый? – хохотнула Тоня.
- Да хоть горшком назови… Давай о деле. Как жить-то дальше будем? На мою инвалидную пенсию долго не протянешь.
- Родственники пусть помогают, – то ли в шутку, то ли в серьёз сказала Тоня.
- Ты это… Хватит шутки шутить.
- Короче, мне надо работать идти. Я тебя правильно поняла, милый? – язвительно спросила Тоня.
- А у тебя есть другие предложения?
- Нет, милый, – со вздохом ответила Тоня.
Сначала она устроилась санитаркой в больницу, благо это было совсем рядом. Домой возвращалась раздражённая, ворча, как ей надоели больные, а от «уток» её воротит. Месяца через три она уже мыла полы во Дворце культуры. Потом была вахтёром на проходной на крупном предприятии. Потом ещё где-то. Прошло года полтора, но денег в семье так и не прибавилось. К этому времени уже сам Степан основательно оклемался и вернулся в свою организацию, сначала на лёгкие работы, а потом перешёл в подсобный цех на такелажный погрузчик. Жизнь мало помалу вошла в обычное русло.
Месяца через три-четыре, после трёхлетия дочери, Тоня сказала, что опять беременна и собирается сделать аборт. Степан не знал, радоваться или печалиться. Но против аборта был настроен категорически. Как-то между ними состоялся такой разговор. Увидев, что Тоня куда-то собирается, спросил:
- Ты куда это намылилась?
- В больницу надо успеть.
Степан сурово глянул на жену и рассёк ладонью воздух:
- Запомни, – он пустил «петуха», что говорило о его сильном волнении, – если только сделаешь аборт, выгоню без выходного пособия.
- Степан, – тоже перешла на высокие Тоня, – ну зачем мы будем ещё рожать, нищету плодить?
- Мы что нищие, да? Мы нищие? Мы раздеты, разуты? – побледнел Степан. – Отвечай?
- А что, богатые?
- Мы нормальные! Понимаешь? Нормальные. Откуда в тебе это? Вроде мать, отец вменяемые люди, труженики. Брат тоже. А ты-то в кого такая?
- Ты не хочешь лучшей жизни?
- Какой ещё лучшей то? У нас машина, гараж, квартира, стиралка, холодильник полон. Чего тебе ещё?
- Разве это квартира?! Я вон по телеку смотрела, вот люди живут!
- Они не живут, они с жиру бесятся. Наворовали у народа денег и ещё хвастаются этим. Совести у них нет. По телевизору она, видите ли, видела. Я бы этот ящик-обманщик разбил вдребезги к чёртовой матери. Слушай, – неожиданно сказал Степан, – а может это не мой ребёнок, что ты так упорно хочешь от него избавиться?
- Ты что это говоришь, – кажется, всерьёз возмутилась Тоня и расплакалась. – Да как у тебя язык повернулся такое сказать.
- Тогда вот тебе весь мой сказ: сделаешь аборт, домой не приходи.
Люси родилась глубокой зимой. В отличие от Инны она была громкой и беспокойной. Ко всему у Тони пропало молоко и малышку пришлось вскармливать сухими смесями и кефиром с детской молочной кухни, куда, до ухода на работу, успевал сбегать Степан. С первых дней у ребёнка проявился характер – она не признавала отца, и успокаивалась только на руках у матери. Тоня от систематического недосыпания ходила как тень, с чёрными кругами под глазами, истерично кричала на Степана по малейшему поводу, часто плакала. Она, уже не стесняясь, требовала, чтобы Степан каждый вечер покупал ей одну, а то и две бутылки пива. Если он этого не делал, Тоня устраивала настоящий скандал.
- Я уже с ног валюсь от вечного недосыпа. Я что, проклятая? И ты мне отказываешь в маленьком удовольствии, которое я честно заслужила.
- Знаешь, куда может завести это удовольствие. Не ты первая, не ты последняя. Женский алкоголизм самый страшный.
- Я алкоголик?! Ты говори, да не заговаривайся.
- Ещё нет, но с катушек слететь, дважды два.
- Изверг, ты мне всю жизнь поломал, – Тоня прижимала плачущую Люси.
- А какая у тебя была жизнь, ну-ка расскажи?
- Отстань, иди за пивом.
- Не пойду.
- Пойдешь, – уже улыбаясь, чтобы смягчить обстановку, настаивала Тоня.
- Не пойду, – едко улыбался в ответ Степан.
- Пойдешь.
Такая перепалка могла продолжаться целый час, но верх, как правило, одерживала Тоня. Степан, скрепя сердце, шёл в ближайший киоск, а, вернувшись, начинал стирать дочкины пелёнки. Года в полтора Люси будто подменили: она стала хорошо спать, у неё отрасли пухлые смуглые щёчки, она стала прелестно лопотать первые слова и выглядела милым созданием.
Первые воспоминания раннего детства у Люси прочно были связаны с сестрой. Даже в садике, когда Люси отдали в ясельную, а Инна была уже в подготовительной группе, старшая сестра несколько раз за день прибегала проведать младшую сестрёнку. А когда Инна стала учиться, ей было матерью вменено в обязанность уводить, по дороге в школу, Люси в садик, а вечером забирать её оттуда. Степан злился, говорил, что время непростое, в стране полный кавардак, люди пропадают и нельзя оставлять детей одних, но Тоня не видела в этом ничего особенного. Она несла какой-то почерпнутый из телевизора вздор про свободу, демократию, права человека, в котором, кажется, разбиралась ровно столько, сколько дворовый пёсик в колбасных обрезках. Степан хмуро поглядывал на неё и переключался на старшую дочь.
- Инночка, – говорил он, – ты только будь внимательна и осторожна. Ни с кем по дороге не останавливайся, не разговаривай, никуда не ходи и ничего не бери.
- А почему, папа? – встревала Люси.
- Потому что не все люди хорошие и могут украсть вас.
- А почему?
- Потому что почему, заканчивается на у.
- А почему?
- Ты поняла, почемучка?
Вечерами сёстры нередко оставались одни. Тоня куда-то уходила, поручая младшую старшей, и возвращалась, порой, поздно вечером, и от неё пахло спиртным. Когда мать говорила, что уйдёт ненадолго, Люси сразу начинала плакать.
- Будешь реветь, запру в ванной, – сердито говорила Тоня.
Люси начинала плакать ещё громче.
- Ну, ягодка, солнышко, – ластилась к ней Тоня, – я ненадолго, поиграй с сестрой.
После ухода матери Люси ещё продолжала хныкать, пока Инна не вовлекала её в какую-нибудь игру или отец не приходил с работы.
Однажды, когда сёстры были вдвоём, по телевизору показали интересную передачу про цирк. Особенно их увлекли гимнасты, которые на качающейся перекладине творили захватывающие чудеса.
- Я тоже, когда вырасту, буду в цирке работать, – сказала, блестя глазёнками Люси. – У них такие красивые одежды.
- И я, – эхом отозвалась Инна. – А давай прямо сейчас попробуем так, как они?
- А где мы возьмём такие же качели, как у них?
- Слушай, – Инна хлопнула себя ладошкой по лбу, – у нас же есть где-то старые качели, помнишь, папа их вот сюда, на дверь вешал? Ну-ка?
Они порылись в шкафу, в нижнем ящике комода, где лежал всякий хлам, на балконе, но ничего не нашли. Люси уже стала терять интерес к затее, когда Инну осенило:
- Можно же самим сделать качели из верёвки!
Они отыскали старую бельевую верёвку и Инна, подставив табурет, полезла привязывать её к стальным крючьям, ввинченным в окосячину. И когда она привстала на цыпочки, опершись рукой о стену, табурет перевернулся и Инна со всего маху пролетев в прихожую, ударилась лбом о тумбочку для обуви и потеряла сознания. Увидев кровь и бездыханное тело сестры, а главное, что она осталась одна, Люси жутко закричала и со страху напрудила на ковёр. Кинувшись к двери, она стала кричать и звать маму. Благо через некоторое время приехал на своём «жигулёнке» с работы Степан. Побледневший и испуганный, он завернул уже пришедшую в себя, залитую кровью Инну в байковое одеяло и, схватив за руку решительно отказавшуюся остаться с соседями Люси, повёз их в ближайший травмопункт. Всю дорогу Люси трясло, она беспрерывно рыдала, с ней была истерика. Не меньше её расстроенный Степан успокаивал её, как мог, следя за дорогой. Словно чувствуя ответственность происходящего, Люси всхлипывая, просидела довольно смирно на кушетке в приёмной, пока Инне зашивали рассечённый лоб. Когда она слышала, как в операционной порой вскрикивает сестра, она тоже морщилась и готова была опять разрыдаться. Уже с сумерками, когда они вернулись домой – Тони всё ещё не было, Инну с забинтованной головой уложили на диван. Люси, не отрываясь, смотрела на сестру, на правой щеке которой ещё оставались высохшие чешуйки крови. Люси уже успокоилась, но иногда у неё прорывался долгий, тяжёлый вздох, похожий на всхлип. Тогда Инна слабо улыбалась и говорила:
- Больше не плачь, я же не убилась, да? Моя вавка заживёт и мы снова будем играть.
- Только не в цирк.
- Конечно, нет. Не переживай, скоро мама придёт.
После этого случая у Инны останется шрам, будто кто провёл по лбу кисточкой со светлой краской, который с годами будет становиться всё меньше. При виде его Люси всегда будет вспоминать, каким ужасом было тогда наполнено её сердце за сестру. А ещё как остро она почувствовала тогда страх одиночества.
Другой проблемой, заставлявшей сжиматься сердечко Люси, был постоянный страх потерять родителей. В последнее время они стали ссориться почти каждый день. Люси не понимала, зачем мама так часто уходит из дома и если возвращается, когда девочки ещё не спят, то от неё пахнет спиртным. Люси не нравился этот запах, от него у неё кружилась голова. Если мать хотела приласкать её в такие минуты, она закрывалась от неё ладошкой и старалась почему-то не смотреть ей в глаза.
Отец с матерью часто, уложив девочек спать, ругались на кухне, и Люси слышала слова, которые были непонятны ей. Разговор шёл о каких-то притонах, алкоголизме, ЛТП. А ещё отец грозился выгнать мать из дома и что она больше никогда не увидит своих детей, значит и её, Люси, тоже. Люси представляла себе жизнь без мамы, и ей становилось жутко, как бывает жутко, когда мама закрывает её порой одну в ванной комнате.
Когда стала постарше, Люси спросила своего отца:
- Пап, а что такое притон?
- Притон… – переспросил Степан и, подумав, задал вопрос: – Как ты думаешь, где сейчас наша мама?
- Не знаю, ушла куда-то.
- А куда?
- Может к Роговым, с первого этажа, она часто туда ходит.
- Так пойди, приведи домой нашу маму.
- Ладно, – согласилась Люси и направилась к двери.
- Господи, что я делаю… А может через это надо пройти, – услышала она вслед голос отца, явно адресованный не ей.
Люси спустилась вниз и в нерешительности остановилась перед дверью Роговых. Сперва она хотела позвонить, но потом просто толкнула дверь и она открылась. Люси переступила порог, и в нос ей ударил тошнотворный запах винного перегара, сигарет и давно не стираной одежды. Окна квартиры выходили на северную сторону и в комнате, куда она прошла, миновав узенькую прихожую, было сумрачно. К дивану, что стоял у окна, был придвинут журнальный столик, сплошь заставленный бутылками. Тут же стояла набитая окурками пепельница, лежала булка хлеба с обломанными краями и какие-то банки с консервами. Первой, кого она увидела, была её мать, раскинувшая, как ласты, по столику свои локти и пьяно смотревшая на Илью Рогова. Он сидел на стуле напротив, и рассказывал, в каких киосках и когда можно купить дешёвую водку. Жена Рогова, тётя Лида, рыхлая крашеная блондинка, пристроилась в углу дивана и курила, пуская дым в открытое настежь окно. Люси иногда встречала её во дворе и всегда удивлялась пятнистому шершавому румянцу на полных щеках тёти Лиды, будто у неё была постоянная температура.
Люси не сразу заметили, и только когда она поздоровалась, обратили на неё внимание.
- Доченька! – мокрогубо певуче воскликнула мать, отчего Люси сразу захотелось уйти. Она выпрямилась на диване, но движения её были шатки и неуверенны.
- Какие люди к нам пришли! – хрипло, но приветливо прохохотал Илья Рогов. – Мать потеряла, да?
- Смотри, это моя доча. Ты понимаешь, что это моя доча, а? Ты понимаешь? – она пьяно настойчиво толкала Илью в плечо. – Видишь, какая красавица. Краса-а-вица. Вся в меня. Она будет моделью или актрисой. Правда, Люча? Иди ко мне, я тебя поцелую.
- Мама, пошли домой?
- Отец послал, да? У-у, изверг, он мне всю жизнь поломал. Представляете, и я его называю милым, – у Тони вырвался нагловатый смешок.
- Мам, – Люси хотелось плакать, ей было стыдно, а ещё было желание схватиться за край стола и перевернуть его со всем содержимым.
Когда они вернулись домой, отец встретил мать язвительно:
- Что нагулялась, потаскуха. Нет, ты не потаскуха, ты Тонька-катастрофа. Конченый человек.
Мать по-дурацки захихикала и, пошатываясь, пошла в родительскую комнату и, не раздеваясь, глухо упала на софу
Пришло время, когда Люси стала проявлять интерес к такому таинственно-запретному и волнительно интригующему понятию, как секс. Она уже переросла тот детский наивный взгляд, согласно которому маленьких детей находят в капусте или их приносит неизвестно откуда нескладная красивая птица аист. Под кофточкой у неё появились и стали расти два маленьких бугорка, она нередко видела волнующие сны, и стала украдкой от матери и сестры просматривать красивые глянцевые журналы. Их покупала Тоня, но не для чтения – она этого не любила, а ради красивых картинок и астрологических прогнозов. Обычно пролистав их, и со вздохом поднявшись с кресла, Тоня бросала одну и ту же фразу:
- Н-да, живут же люди!
Следуя примеру матери, Люси так же пролистывала блестящие страницы, и ей хотелось быть такой же красивой и элегантной, как запечатлённые на фотографиях знаменитые актёры и модели. А ещё ей хотелось на море, где растут пальмы, где белый горячий песок на пляжах и замечательные дома на фоне буйной зелени.
Раньше Люси всегда стеснялась, когда видела по телевизору, как целуются герои фильмов. Она отводила глаза, пропуская сцену поцелуев, и ей почему-то было стыдно. Но сейчас… Стыд, конечно, не пропал, но глаза Люси уже не отводила.
Осенью Инна пошла в десятый класс. И буквально с первых дней сентября ей стал оказывать знаки внимания Вадик Шустов, её одноклассник, высокий нескладный парень, известный в школе баскетболист. Люси, шмыгавшая на переменах по школьным коридорам стала замечать, что Инна и Вадик нередко стоят друг против друга где-нибудь в уголке и о чём-то оживлённо разговаривают. Всегда, когда она это видела, её охватывала непонятная ревность. Ей казалось, что Вадик хочет отнять у неё сестру и увезти неизвестно куда и Люси её больше никогда не увидит. Но вместе с этим, ей жутко хотелось узнать, о чём они говорят. Вадик часто провожал Инну со школы и уже дважды они вместе ходили в кино. Когда это случилось во второй раз, Инна пришла загадочная и романтичная, а Люси распирало такое любопытство, что не будь дома отца, она принялась бы за расспросы тотчас же. И только, когда они улеглись спать, Люси зашептала:
- Ин, ты влюблена в Вадика, да?
- Отстань.
- Ну, Ин, не будь букой.
- Не знаю.
- А он?
- Кажется, отстань.
- Вы уже целовались?
- Ага, сейчас я тебе всё и рассказала.
- Ну Ин…
- Да, целовались и больше я тебе ничего не скажу.
- А это приятно?
- Я же тебе сказала – отвяжись, – зло и громко отмахнулась Инна.
- Т-с-с, отец услышит, – зашикала Люси. – Приятно, да?
- Как тресну вот тебе по лбу!
Инна отвернулась к стене и, уже засыпая, прошептала:
- Губы у него сильно мокрые.
А через некоторое время после этого разговора у них в школе был специальный урок. Завуч школы Марина Борисовна, женщина в годах и старой закалки, объявила об этом, придя в класс с каким-то молодым длинноволосым мужчиной в модной щетине. Оказалось, что по всем школам города вводится новый факультативный курс, который называется «Планирование семьи». Когда завуч говорила об этом, она почему-то глядела в пол, а потом сразу же ушла, оставив в классе молодого мужчину. Все начали переглядываться друг с другом, а Люси подумала, что сейчас начнётся разговор о том, как надо обустраивать и делать красивым своё жилище. Но то, о чём стал рассказывать длинноволосый, повергло всех в настоящий шок. Он даже не представился, как его звать величать, а сразу взял быка за рога.
- Я думаю, вам уже не надо объяснять, откуда берутся дети и что означает слово секс, – начал снисходительно длинноволосый. По классу прошёл гул удивления.
- Секс, – не обращая внимания на шум, продолжал длинноволосый, – стал важнейшей составной частью современного мира. И сегодня уже никого не удивляет, что половую жизнь в цивилизованных странах многие начинают в двенадцать-тринадцать лет. И это нормально. Быть ханжой – не модно, не современно. Но при этом важно помнить…
И длинноволосый понёс такое, что после окончания урока, кажется, все боялись смотреть друг другу в глаза. Люси как не пыталась, не могла сопоставить, почему в стихах Пушкина, которые они учат и читают на уроках литературы, никогда не встречается таких пошлых слов, какие им удалось услышать от длинноволосого. Она попробовала поговорить об этом со своей подругой Юлей Тихоновой, самой продвинутой, по мнению всех, девочкой в классе.
- Так время же другое, – тоном, будто знает ответы на все вопросы, ответила Юля. – Пушкин когда жил? Двести лет назад. Всё же развивается, и правильно говорил этот… ну с длинными волосами, что в цивилизованном мире давно идёт сексуальная революция. То, что для нас кажется диким, там уже стало нормой. Ты что, телевизор не смотришь? Сейчас же много молодёжных программ. Всё нормально. Так что держи хвост пистолетом, подруга.
Но и после этого вопросов осталось больше, чем ответов. Почему, к примеру, бабушка Анна Петровна, нередко глядя на неё суровым подозрительным взглядом, говорила:
- Ох, Люська, не свихнись. Вижу, вижу, как глазки-то твои бегают. Поди, одни мальчики на уме? И пивко, поди, пробовала? С мамаши-то своей не бери пример. Ох, не бери, девонька.
- А как это можно свихнуться? – провокационно ехидничала Люси.
- Ты мне зубки-то не заговаривай, – гневно сузила глаза бабушка. – Всё ты знаешь, понимаешь. Прикидывайся дурочкой перед своей мамашей.
Однажды вечером вся семья была дома. Когда поужинали, Инна первой ушла смотреть телевизор, а Люси специально замешкалась, чтобы поговорить с родителями.
- Пап, мам, скажите, а как вы познакомились? – спросила она задумчиво.
Степан с Тоней переглянулись.
- А что это у тебя за вопросы такие, влюбилась что ли? – спросил отец.
- Нет, просто так, интересно. Так как?
- Встретились на танцах и сразу в постель, – легкомысленно хихикнула Тоня.
- Дура. Не слушай её, доча, – разозлился Степан. – Встретились, приглянулись друг дружке, я попросил её выйти за меня замуж.
- А любовь? Что такое любовь?
Тоня снова хихикнула, но промолчала. Степан подумал, потом сказал:
- Любить, как я представляю, это понимать и быть ответственным друг перед другом.
- А понимать, это как? – не отступала Люси.
- М-м, наверное, в первую очередь не быть эгоистом.
- Это ты про меня, милый? – ввернула Тоня.
- Никакой я тебе не милый, – мрачно сказал Степан. – Я тебе уже всё сказал, осталось только выполнить.
Отношения между ними совсем стали тяжёлыми. Степан даже не скрывал этого, всем своим видом давая понять, что ничего близкого и общего между ними уже не будет. Тоня стала пропадать почти каждый вечер. Она уходила до прихода мужа с работы и Степан сначала ходил её разыскивать и чуть ли не силой приводил домой. Но потом это ему порядком осточертело, и он махнул на Тонины выходки рукой – живи, как знаешь. И однажды осенью, почему-то все наиболее значимые события в их семье случались осенью, Степан, припугнув Тоню, что лишит материнства, увёз её в село к родителям.
- Пока поживём так, – говорил он, притихшей на заднем сиденье Тоне. – Возьмёшься за ум, может, сойдёмся опять, а нет, даже не пытайся вернуться, не пущу. Девки подрастают, и я не хочу, чтобы у них перед глазами был такой пример.
Как ни странно, но Тоня не противилась Степанову решению, только плакала и просила привозить дочек в село на каникулы.
То, чего с детства боялась Люси, случилось. Но это был уже не тот острый, пронзительный страх, заставлявший судорожно сжиматься сердечко как перед тревожной неизведанностью.
Когда уехала мать, Люси часто плакала, скучала и во всём случившемся винила отца. Может – она допускала это только в малой толике – мама в чём-то и виновата, но отцу не следовало так поступать, разлучать девочек с матерью. Неужели нельзя было всё решить миром, разговорами, а не столь категорично? Может, мама и была иногда легкомысленной и безответственной, но дочек она любила, и Люси была сильно к ней привязана.
После отъезда Тони Степан, и без того не слишком дававший воли своим дочерям, вообще стал держать их в ежовых рукавицах. Он заставлял их выполнять всю домашнюю работу, строго следил, чтобы вечерами они не задерживались во дворе дольше положенного, каждую неделю проверял дневники и часто звонил в школу, интересовался, всё ли у них в порядке. Пока он был на работе, девочек днём нередко навещала бабушка Анна Петровна, с которой Люси мир не брал, и она часто капризничала и спорила с бабушкой до злой хрипоты. Стоило Анне Петровне появиться на пороге, у Люси сразу портилось настроение, и она вызывающе демонстративно тут же усаживалась за уроки. Скорее удовлетворённая, нежели расстроенная таким приёмом внучки, Анна Петровна также молчком уходила на кухню, домывала остатки посуды, готовила обед, общаясь с Инной, которая ей во всём помогала.
- Помощница ты моя, – певуче говорила Инне Анна Петровна. – Правильно делаешь, внученька. Не надо бояться и стесняться никакой работы, это тебе всегда пригодится. Хошь прачка, хошь уборщица – любая работа почётна. А то у некоторых ручки гладенькие, не изработанные, а нутро паршивое.
Это явно был намёк на мать. Люси начинала нервно ёрзать на стуле, злиться и уже не уроки были у неё на уме, а желание нагрубить своей бабушке. А та продолжала:
- Вот чё не жилось вашей матери, а? Квартира, машина, живи – не хочу. Нет ведь, зудилось у неё в заднице. Не работу ей подавай, а кильдымить всё норовила. Вот и допрыгалась.
- Замолчи, – не выдерживала и кричала ей из комнаты Люси. – Не смей так говорить о нашей маме!
- Это ты помолчи, – не повышая голоса, продолжала Анна Петровна, – ишь, жалельщица выискалась. Яблонька от яблони… Тоже лёгкой жизни, поди, хочешь. Смотри, девонька, с таким подходом…
- С каким, таким? – не выдерживала разъярённая Люси и выскакивала на кухню.
- А с таким…
- Ну, с каким?
- Хватит тебе, Люча, – миролюбиво встревала Инна.
- Ага, спелись тут. Нет, пусть она скажет, какой у меня подход.
- А такой, жизни хочешь лёгкой, – разливая суп по тарелкам, по-прежнему не повышая голоса, повторяла Анна Петровна.
- А надо хотеть трудной, да?
- Ты на меня не кричи. Не хотеть, а быть готовой к ней, поняла? Иннушка, тебе со сметаной?
- Ты хочешь, чтобы я, как ты, в деревне коровам хвосты крутила?
- А ты хочешь только молочко сладенькое попивать? Походи-ка за коровёнкой, небось, ручки-то враз пошершавеют. Это тебе не на фортепианах крендельки выстукивать.
- У меня муж будет богатый. Миллионер.
- Ага, счас, в очередь за тобой выстроятся, лбы себе порасшибают.
- Да, выстроятся, – с вызовом, гневно кидала Люси.
- Гля-ка, краля выискалась. Миллионы, они девонька к миллионам тянутся, а ты себе мужа ищи к труду привычного. А богатство – дело наживное. Знаешь, как говорят: по Сеньке и шапка.
- А я по телевизору видела…
- Ну, говорю же, вся в мать, – всплескивала руками Анна Петровна. – Да телевизор – одна забава! Там правды – кот наплакал. Ты жизни-то у самой жизни учись, а не в телевизор пялься.
- И правда, Люча… – поддерживала бабушку Инна.
- Вы меня достали! – Люси психовала, убегала к софе, кидалась на подушки, стуча стиснутым кулачком, зло плакала. – Заладила: вся в мать, вся в мать. Да – в мать! Она не нашла, а я найду своего принца. А то живём, как… как, – пыталась она подобрать подходящее сравнение, и не найдя, продолжала, – вон Юлька Тихонова, моя одноклассница, а уже в настоящих брюликах ходит, деньгам на карманные расходы счёта не знает, а я вечно эти копейки считаю, джинсы себе путные не могу купить.
В голосе Люси сквозила неподдельная обида. Инна с бабушкой переглядывались.
- Пусть-пусть, побольше поплачет, поменьше поссыт. Это ей полезно, – вполголоса говорила Анна Петровна старшей внучке, и уже громко, в комнату: – Иди за стол, суп остынет.
- Сама ешь свой суп! – взвывала Люси.
- Я вот пожалуюсь отцу, как ты с бабушкой разговариваешь, он тебе задаст! – и уже миролюбиво: – Ладно, остынь. Может, и вправду найдёшь себе принца. Ты ведь у нас красавица. Иди, иди супчика похлебай.
- Ну, Люча, иди, всё уже готово, мы же ждём, – звала Инна.
Люси, заплаканная, с мокрыми щеками, шмыгая носом, усаживалась за стол и молча начинала хлебать суп. Анна Петровна с Инной некоторое время с улыбкой смотрели на её хмурую обиженную физиономию, и только стоило Люси оторвать глаза от тарелки, чтобы взглянуть на них, они не выдерживали и начинали хохотать. Люси ещё минутку пыталась хмуриться, а потом заливисто начинала смеяться вместе с бабушкой и сестрой.
- Ну что, выплакала себе принца? – уже другим тоном говорила Анна Петровна. – Ты на бабушку-то не серчай. Я ж вам хочу только добра. Вы ж обе мои кровинушки. У меня ж за вас всё сердечко изболелось. Я ведь жизнь прожила, кое-что повидала. Тяжёлые времена, девоньки, наступают, ой тяжёлые. Народ как сдурел. Злой стал народ. Ради поживы на всё пойдёт. Сердечности у людей не стало, жалости. Сомнут, как муху. Как подумаю, как ваша жизнь сложится, сразу в душе щемит.
Глаза у Анны Петровны влажнели. Она смахивала слезинку кухонным полотенцем, продолжала:
- Даст Бог хороших людей встретите, а ну как забулдыга какой попадётся? Пронеси Господь мороком.
После девятого класса Люси поступила в училище искусств на актёрское отделение. Она вытянулась, у неё налилась грудь и окрепли ноги. На неё стали заглядываться ребята постарше, и это ей очень нравилось. Она научилась кокетливо играть своими чёрными глазками и строить смущенно-приветливую улыбку, которую долго репетировала перед зеркалом. Одно только её огорчало: из-за высокого роста она часто сутулилась и приподнимала плечи, чтобы не смотреться нескладной дылдой.
Поступить в училище не было спонтанным решением. Мысль была взлелеяна и внушена ей с младых ногтей матерью. Суждения её на этот счёт сводились к простым доводам:
- Смотри, Люча, какие люди красивые играют в кино, – восхищённо говорила Тоня, просматривая или журнал или очередной мыльный сериал. – Ты тоже у меня красавица и непременно будешь актрисой. Тебя будет знать вся страна.
Она настояла на том, чтобы Люси с детства занималась музыкой, хотя особых способностей у дочери в музыкальной школе не проявилось, как, впрочем, и особой прилежности к занятиям. Прозанимавшись несколько лет, Люси так и не научилась глубоко чувствовать музыку и более-менее сносно играла только с десяток-полтора классических произведений, из которых большей частью были вальсы Шопена. Но этого хватило, чтобы пройти собеседование перед вступительными экзаменами в училище. Однако уже после первого года занятий она стала догадываться, ещё боясь себе в этом признаться, что никакой великой актрисы из неё не получится и системой Станиславского никогда ей не овладеть. Ей не хватало главного – раскрепощённости. Ей всегда казалось, что то, что она делает, со стороны выглядит смешным и несерьёзным. Она краснела, когда декламировала отрывки произведений, по курсу художественного чтения, а ритмика и движения её были лишены лёгкости и изящества.
- Люси, – говорила ей преподаватель Элеонора Ивановна Шацкая, – ты двигаешься по сцене как… как…
Она не договаривала, сохраняя чувство такта, но Люси догадывалась, о чём хотела сказать Элеонора, и краснела, пряча глаза от однокурсников.
- Ну-ка, давай ты Ксюша, – делала жест рукой Элеонора Ивановна сокурснице Люси, Ксюше Сластниковой. – Так, так, хорошо, головку чуть откинь, руки, руки держи. Почувствуй, почувствуй, что это не руки, это крылья, крылья лебеди. Так, так, больше грации. Хорошо!
Ксюша, маленькая, хрупкая, в трико и маленькой юбчонке, была похожа на Дюймовочку и, казалось, не двигалась, а порхала по сцене. Люси смотрела на неё и понимала, что у неё никогда так не получится. И ей хотелось в эти минуты всё бросить и уйти. Дома она жаловалась Инне:
- Ничего не получается. Может у меня что-то с вестибулярным аппаратом?
- А может, ты просто стесняешься? Ну-ка, покажи мне, как ты делаешь.
- Что, прямо здесь, в комнате?
- Ну да, я посмотрю.
- Только ты не смейся.
- Не буду.
Люси принимала стойку, а потом начинала быстро кружиться. Но всё опять получалось грубо и неуклюже. Инна сначала улыбалась, потом начинала хохотать.
- Извини, сестрёнка, но ты мне напоминаешь какого-то птеродактиля.
- Бессовестная! – мстительно говорила Люси.
- Ну-ка, повтори!
После второй попытки сестры Инна валилась на софу и заливисто хохотала.
- Люча, ты танцуешь танец скелетов!
- Ох, я тебе сейчас…
Люси тоже падала на софу и они начинали барахтаться и хохотать.
- Так что же мне делать? – устав от возни, впадала в задумчивость Люси.
- Учиться дальше, – участливо прижимала к себе Инна сестру. – Знаешь такую поговорку – ученье и труд…
- …всё перетрут!
- Верно! А там глядишь, может, и вправду замуж удачно выскочишь, и будешь мужу демонстрировать танцы скелетов.
- Вот я тебя, – накидывалась на сестру Люси, и они снова начинали барахтаться.
Жизнь катилась в семье своим чередом. Сёстры за два с лишним года привыкли к отсутствию матери и вспоминали о ней только при случае. Теперь на правах старшей сестры основные домашние дела – стирка, завтраки, обеда и ужины, закупки в магазинах, ведение скромного бюджета легли на плечи Инны. Незаметно для Люси Инна превратилась в хорошенькую молодую женщину. Формы её округлились, стали женственными, плавными и, судя по фотографиям, она очень напоминала Тоню в молодости. Черты лица её, если брать в отдельности, были немного грубоваты, и в ней больше угадывалась корейская кровь. Но собранные вместе чуть широковатый носик, в чудесных ресницах кофейные глаза, вьющиеся мягкие волосы, свидетельствующие о мягком характере владелицы, гордо поднятая головка делали её милой и привлекательной. К тому же она была редкой умницей, и после школы, подав, на всякий случай документы в разные институты, умудрилась поступить в оба, сдав экзамены на отлично. Но учиться не стала. Решив, что учёба никуда от неё не уйдет и с такими способностями она всегда сможет получить высшее образование, Инна, к большому неудовольствию бабушки и отца, устроилась работать продавцом в небольшой магазинчик. Скорее всего, на такое решение Инны повлияла постоянная нехватка денег в семье. Были в полном разгаре памятные 90-е, в городе разорялись и закрывались многие производства. Развалилась и строительная организация, где долгое время работал Степан. Ему было уже далеко за сорок, и попытки устроиться куда-то на новое место не увенчались успехом. Куда бы он не приходил, едва узнавали о его возрасте, он тут же получал отказ. К тому же давала о себе знать давнишняя травма – сохранилась небольшая хромота. Кому нужен был мужик в летах, да ещё инвалид. Но живший старыми представлениями Степан недоумевал, как можно отказываться от умудрённого опытом специалиста-профессионала, могущего с закрытыми глазами отремонтировать любой двигатель, найти неисправность в машине, с длинным «поминальником» благодарностей и грамот в трудовой книжке. Он злился и нервничал, но найти подходящее, с более-менее сносной зарплатой место так и не смог. Теперь семью от безденежья спасали старенькие «Жигули» четвертой модели, на которых Степан стал «таксовать». Но заработки были не стабильны – когда густо, когда пусто и пришлось резко сократить расходы на одежду, урезать количество «карманных» денег, ежедневно выдаваемых дочерям на мелкие покупки и перекусы в кафушках. Всё, что он зарабатывал, уходило на «коммуналку» и еду.
В глубине души Степан понимал поступок Инны. Она была молодая девушка, почти женщина, и ей не очень улыбалась перспектива щеголять в китайском ширпотребе, который уже после первой стирки терял свою новизну и привлекательность. Степан, как мог, старался покупать дочерям качественные обновы, но заработки, как назло, падали, а начавшая сыпаться «четвёрка» требовала всё больше запчастей. Как в той пословице: и нести тяжело и бросить нельзя, иначе семью ожидало полное безденежье. Перебирая в голове свои невесёлые мысли, Степан не раз думал, что было бы совсем неплохо, если бы какая из дочерей вышла замуж. Конечно, младшей ещё рановато, а старшей уже впору. У Инны были ухажёры, но большая часть из тех, кто приходил к ним иногда в гости, не вызывали у Степана какой-то расположенности. Он это чувствовал в силу своего жизненного опыта. Но один парень, Андрей, рослый и застенчивый, с большими, знакомыми с соляркой и машинным маслом руками – Степан это отметил сразу, ему приглянулся. Как выяснилось, трудился Андрей в каком-то автосервисе слесарем, и Степан подумал про себя, что было бы не плохо, если в семье появится не только добытчик, но и помощник. Но у Инны что-то с ним не заладилось, и когда однажды Степан осторожно, как бы между делом, без видимого интереса спросил у дочери:
- Что-то Андрея не видно?
Инна сухо и коротко ответила:
- Он больше не придёт.
И Степан понял, что так и будет. Кому, как не ему, было знать свою дочь Инну? Характером она пошла в его, степановскую родову. Она кажется родилась с волевым стерженьком и хоть и не делила мир на чёрное и белое, но какие-то жизненные установки, на Степанов взгляд очень правильные, усвоила с младых ногтей. За неё Степан был спокоен и почему-то был уверен, что у старшей жизнь должна сложиться удачно, правильно. Как правильно, он, пожалуй, и объяснить толком не смог, но знал точно, что есть – не правильно. И это «не правильно» злило и раздражало Степана на каждом шагу. То, что в его жизни и воспитании было постыдным и предосудительным, теперь стало нормой жизни. Мир будто перевернулся с ног на голову. Однажды он нечаянно переключил телевизор на программу «Дом-2» и то, что он там увидел и услышал, повергло его сначала в лёгкий шок, а потом в тоску и уныние. Ему казалось, что участниками программы были не незнакомые, развратные и циничные девицы, поглощённые голой похотью, а его дочери. Потом он с ужасом подумал, что в его отсутствие эту низость и мерзость смотрят Инна и Люси, и ему стало стыдно, будто он сам участвовал в этом вертепе порнографии и разврата. Вспомнилась Тоня, для которой телевизор был главным воспитателем и советчиком, и Степан, разозлившись, хотел выдернуть вилку из розетки. Но уж больно резво, в сердцах он это сделал, что вырвал шнур у ненавистного ящика.
- Пап, а что случилось с телевизором, – спросила его не следующий день Инна. – Кто это шнур с корнем выдернул?
- Телевизор сломался, – хмуро ответил Степан, сделав акцент на слове «сломался». – Нечего в него пялиться, книжки, вон, читайте.
Телевизор, конечно, починили, но смутная, непонятная и не проходящая тревога за дочерей ещё больше усилилась. Степан понимал, что он в большом ответе за их будущее, а свихнуться по молодости, когда тебе под видом вроде безвинного плюрализма, въевшегося в мозги ещё с горбачёвских времён, подсовывают чёрт знает что, можно очень быстро.
Особенно его тревожила младшая, Люси. Внешне она особых тревог не вызывала. Училась, пусть и не блестяще, но особых хлопот не доставляла. Домашнюю работу, хоть порой и с боем, но выполняла. Незаметно обнюхивая вечерами её одежду, Степан рассеял ещё одно своё тайное подозрение – дочь не курит. И пивком вроде, как большинство молодёжи, не балуется. Но что-то ему подсказывало, что бдительности терять никак нельзя и ежовые рукавицы прятать в долгий ящик тоже пока не стоит. Как-то не складывались у него отношения с младшей. Если с Инной можно было поговорить по душам, найти понимание и добиться участия, то Люси почти всегда воспринимала отца в штыки. Степан не мог, да и, откровенно говоря, не особо пытался понять причины непростых отношений с младшей дочерью. Может, это было следствием того, что он лишил её общения с матерью, к которой Люси, несмотря на Тонины выкрутасы, была сильно привязана. Может его непомерная строгость и суровость в воспитании вызывали такую реакцию. Наверное, ему не хватало гибкости и сердечности. По привычке, как воспитывали его родители, он не был сторонником долгих бесед и разговоров или как он сам выражался, «пустых рассусоливаний». Для него самыми ёмкими и всё объясняющими были слова – надо и нельзя. Сказал надо, значит сделай. Приди вовремя домой, помой посуду, постирай одежду. Нельзя быть распутной, курить и материться, значит, так и должно быть. Он отец, хозяин, глава семьи. Он не может принимать решений во вред своим домочадцам. И «хоть и нельзя, но если очень хочется, то можно» – это не для него. Других объяснений его взаимоотношений с Люси Степан не видел. Можно было бы понять агрессию дочери, если бы он завёл себе на стороне другую семью или подругу. Но с тех пор, как уехала Тоня, Степан даже в мыслях не держал ничего подобного.
Однажды весной – Люси заканчивала первый курс училища – Степан, «протаксовав» до обеда, по привычке приехал домой перекусить. Дверь открыла младшая дочь. При виде отца она смутилась, и глаза её испуганно метнулись в сторону кухни. Степан проследил за её взглядом и увидел на кухне коротко стриженого паренька в очках, с умным внимательным взглядом. На кухонном столе перед ним лежала книжка, от которой он оторвал свой взгляд, а в руке он держал кружку с чаем. У Степана ёкнуло сердечко.
- Это Костя, папа, мы к сессии готовимся, – ответила Люси на вопросительный взгляд отца.
- Да, грызем гранит, – высоким тенорком проговорил паренёк, поправил пальцем очки и усмехнулся.
- Твёрдый? – сделав весёлый вид, пошутил Степан.
- Кто твёрдый? – удивлённо испуганно переспросил Костя.
- Ну, гранит!
- А-а, – заулыбался парень, – пока зубы не обломали.
- Ну-ну.
Костя уступил место у стола Степану, они с Люси ушли в комнату, и Степан слышал их приглушённые голоса и негромкий смех. В основном говорил Костя и сквозь отрытую дверь до Степана долетали далёкие для него слова, касающиеся какого-то сценического искусства, системы Станиславского, театральной постановки. Складно говорил, умно. Но Степан не вникал в смысл их разговора. Наматывая на вилку макароны и откусывая от краюхи хлеба, он думал свою думку. Вроде в приходе Кости не было ничего особенного. К ним и раньше заглядывали одноклассники Люси, но никогда при виде их у Степана не ёкало тревожно сердечко. Сейчас-то почему? Да всё очень просто – дочь выросла. Ушло то время, когда каждый из нас совершает пусть и стыдливые, но всё же детские шалости, не имеющие серьезных последствий. Наступил тот опасный возраст, когда об одном неосторожном шаге можно сожалеть всю жизнь. Мало ли кто может вскружить голову молодой девушке? Влюбится в какого-нибудь наркомана или бандита, да и просто жулика, всегда готового воспользоваться тем, что лежит под рукой. Напоёт глупостей, а та и уши развесит. Нынче все горазды наплести семь вёрст до небес и всё лесом. А у девчонки ещё ветер в голове, гляди и до греха не далеко. Тут бы матери поговорить с ней, образумить, на путь наставить. Да где она, мать-то. Даже не звонит, непуть.
Пока Степан доедал макароны с хлебом, запивал чаем с молоком, да курил в форточку, паренёк ушёл. Этот поспешный уход Степан истолковал по-своему, что не только к сессии готовиться приходил Костя. Первым порывом Степана было вызвать на разговор Люси и напрямую выложить свои подозрения. Но пока курил, решил, что, коль нет матери, надо самому поговорить с дочерьми. Но уже с другим подходом. Не с маху, как он привык, накричать да построжиться, что может только озлобить, а поговорить спокойно, рассудительно, по-отечески. Заодно и послушать, что сами дочери думают о жизни, какие планы строят.
Обдумывая предстоящий разговор, Степан между делом помыл за собой посуду, составил её в шкаф, вытер стол, собрал в совок веником крошки. С досадой вспомнил, что в «четвёрке» застучал кардан и надо раскошеливаться на новую крестовину. Сразу выплыла вчерашняя встреча с Петром Вершининым, крученым сорокалетним мужиком, с которым они вместе работали в строительной организации. Не нравился ему всегда Пётр, особенно его бегающие, какие-то бесцветные глазки и ухмылочка. А коль не нравился, то вроде и связываться бы было не к чему. Но тут был иной случай, когда личные пристрастия надо было отодвинуть в сторону. Вершинин создавал свой таксопарк, уже закупил несколько японских иномарок, предлагал Степану работу на одной из них. Но одно дело, когда сам себе швец, и жнец, и на дуде игрец, к чему Степан уже успел привыкнуть, другое, когда работаешь на хозяина и за тобой глаз. Как поступить, Степан ещё не решил, но воспоминания о гремящем кардане, звук которого и сейчас стоял в ушах, кажется, склоняли его к мысли распроститься с вольными хлебами и надеть хозяйское ярмо. Сегодня к вечеру надо было Петру дать ответ, и Степан был в раздумьях. Он теребил свои, с уже пробивающейся сединой усы, что свидетельствовало о его внутренней сосредоточенности, и поглядывал в окно. Стекла были пыльными, и майский, залитый солнцем двор казался покрытым голубой дымкой. Степан поморщился: непорядок, давно пора помыть. Он даже удивился про себя, что бабушка, Анна Петровна, обычно помогавшая вести сыну домашние дела, не удосужилась до сих пор заставить внучек смыть с окон остатки зимы.
Из состояния раздумья Степана вывел звук клавиш фортепиано. Он прошёл в комнату. Люси стояла, облокотившись одной рукой на инструмент, а пальцем другой руки выстукивала Чижика-пыжика. Повернув лицо в его сторону, она озорно улыбнулась. Степан остановился завороженный. В сутолоке будней, поглощённый своими проблемами, работой с утра до вечера, он, кажется, пропустил главное, не заметил, как из нескладного подростка Люси превратилась в стройную симпатичную девушку. Больше в ней преобладали его черты – тонкий нос, глаза, крепкий подбородок, вытянутое лицо, от матери она взяла только большие пухлые губы, смуглоту, да длинноногость. Череда каких-то приятных воспоминаний вдруг пробежала в голове Степана, и как-то странно запершило в горле, а в груди разлилась приятная теплота. Было и грустно, и светло, словом, хорошо. Люси почувствовала его растроганность и удивлённо на него посмотрела, смущённо усмехнулась:
- Ты чего, пап?
- Какая ты стала большая, – у Степана дрогнул голос. – И… и красивая.
- Скажешь тоже.
Но было видно, что ей необычно было слышать от него такие слова, и от этой необычности ей было особо приятно, и она ещё больше смутилась.
- Может, сегодня поужинаем всей семьей, – уже придумав, как вызвать дочерей на разговор, постарался как можно больше вложить души в свои слова, предложил Степан.
- М-можно, – Люси даже растерялась.
- Вот и ладненько. Я тогда закуплю продукты, а вы приготовите. Инна где?
- Скоро вернётся.
- Вот и ладненько, – снова повторил Степан. – Я пошёл? До вечера?
- До вечера.
Степан вышел во двор. В лицо пахнуло запахом черёмухи и молодой листвы. С высоких тенистых тополей неслышно сыпались на асфальт клейкие смолистые почки, похожие на сушеных тараканов, хрустели под ногами. По перерытым неровным газонам пучками пробивалась свежая и пахучая, сочно-зелёная, какая бывает только весной, трава. Сквозь ветки сквозило голубое небо с редкими, похожими на тонкий вихристый дымок тучками. Одурманенные весенним теплом заходились в весёлом чиликаньи воробьи, шумными стайками перелетая с ветки на ветку.
Состояние лёгкой грусти не покидало Степана, душа томилась, будто искала или ждала каких-то перемен. Было одновременно и радостно и тревожно. Казалось, что он стоит на пороге незнакомого дома, перешагнув который он окунётся в другой мир.
«К худу или к добру? – подумал Степан. – Эк меня торкнуло. Старею что ли?». Постояв ещё минутку и послушав воробьиное чиликанье, Степан пошёл к стоявшей невдалеке намытой фиолетовой «четвёрке».
Садясь в машину, Степан уже окончательно пришёл к решению, что оформится на работу к Петру Вершинину, и потому решил остаток дня посвятить предстоящим покупкам. Вчера ему хорошо подфартило с пассажирами и деньги, которые он заработал и планировал потратить на замену крестовины, а заодно фильтров и масла, Степан решил пустить на продукты. То лёгкое чувство светлой грусти не покидало его, вызывая непонятный азарт, точно он ехал по незнакомой дороге и с волнением ждал, что там впереди.
Экономный по натуре, не любивший впустую палить деньги, он всё же решил потратиться и порадовать дочек хорошим ужином. Долго ходил по шумному рынку, прицениваясь и выбирая самое лучшее. В трёх местах пробовал солёное сало, пока не выбрал у сердитого старика тонкое, розовое, с аппетитными прослоечками, посыпанное свежим укропом, сразу отметив, что такое замёрзнет в морозильнике за пятнадцать минут. Выстоял очередь за местной колбасой, которую набивали на пригородном свинокомплексе. Несколько раз принюхивался к омулю, придирчиво выбирал у хмуро глядящей на него толстой тётки свежие огурцы. Купил редиски, укропа, зелёного лучка, свежей черешни и абрикосов, бутылку «Беленькой» и краснодарского вина на розлив. Возвращаясь, заскочил к старикам – они жили всё в том же большом пятистенке, попросил Анну Петровну наложить баночку квашеной капустки, грибочков и принести солений.
- В гости кого ждёшь? – подозрительно спросила Анна Петровна.
- Угу, – соврал Степан.
- Поди, сошёлся с кем? – не отставала Анна Петровна, принеся из сенцев солёных груздей. – Или Тоньку свою забыть не можешь?
- Да сослуживец тут… проездом, – ссовывая банки в пакет, нехотя выдавливал из себя Степан.
- Это который с тобой на фотке-то, ты показывал?
- Ох, мама…
- Ну, что ты прицепилась к нему, как репей, – прикрикнул на жену Семён Савельевич, выйдя из горницы с газетой в руках. – Отстань от человека.
- А то я ему чужая, – не очень-то испугавшись мужнина окрика, обиженно поджала губки Анна Петровна.
- Всё, всё, мама, я побежал, – Степан схватил пакет и выскочил за порог.
- Ключи-то, ключи от машины забыл, – вдогон крикнула Анна Петровна и побежала следом, неся на связке ключи.
- Ну, всё, – ещё раз попрощался Степан. – Я заскочу… может завтра. Татьянка как?
- С мужиком своим всё воюет, чтоб ему пусто было. Запивается.
- Ладно, мам, потом поговорим.
Улицы были запружены автомобилями и Степан, подумав, что у Старого Моста пробка, решил поехать верхом, по плотине, но попал в такой затор, что добирался с одного берега реки на другой больше часа. Исчетрыхавшись, он добрался до своего дома только в шестом часу. «Ничего, ничего, – успокаивал он себя. – День длинный, успеем наговориться».
Обе дочери были дома. Удивлённые отцовскими тратами, они тут же принялись за дело: стали потрошить и отделять от костей омуля, резать колбасу, мыть фрукты, овощи и зелень. По квартире загулял пахуче свежий луково-огуречно-укропный дух. На горячее решили отварить ещё с зимы налепленные Анной Петровной пельмени.
- А что за повод для такого торжества? – спросила, орудуя ножом, Инна. – Гости будут?
Степан смутился, вспомнив недавний разговор с матерью.
- Почему ты так решила? – вопросом на вопрос ответил Степан. – Что, просто так семьей нельзя что ли собраться?
- Просто так?!
- Да есть, есть повод, – уже решив, что скажет он в начале застолья дочерям, ответил Степан.
Раздвижной стол, который установили в большой комнате, заставленный закусками, получился на славу. По случаю достали ещё хрустальный набор фужеров и рюмок, мельхиоровых ножей и вилок, сохранившийся с советских времён. Взволнованность Степана и навеянная им торжественность обстановки, таинственность отцовских намёков передалась и дочерям. Они уложили волосы и переоделись в свои любимые наряды. Когда сели за стол и Степан ревниво проследил, как Люси налила себе в фужер тёмного краснодарского вина, наступил вечер. В проёме темной тополиной листвы одиноко замигала яркая звёздочка. Окно было открыто и в него плыли приглушённые вечерние звуки. Снизу доносилась музыка, кто-то звал домой со двора заигравшихся ребятишек, дважды, хрипло и требовательно, прозвучал гудок поезда.
Степан в свежей светлой рубашке, приглаживая седые виски, улыбаясь, опустился на стул, плеснул себе в рюмку «Беленькой». Смутился.
- Не знаю, что и сказать-то… – начал он.
Дочки недоумённо переглянулись.
- Короче, заканчивается моя жизнь вольного казака. Устраиваюсь на работу. Вот решил это дело отметить.
Степан ещё не успел договорить, как сёстры громко и радостно закричали «ура!» и потянулись к нему своими фужерами. Начались расспросы. Степан рассказал, что устраивается на работу к старому знакомому, что свою старушку-«четвёрку» ставит на прикол, а «таксовать» теперь будет почти на новенькой «японке». Что зарплату обещают хорошую, во всяком случае, не меньше, чем он зарабатывал, но при этом не надо будет тратиться на бензин и запчасти, так что можно будет вздохнуть посвободней. А если взять в расчёт «левака», который всегда можно будет сделать, то и совсем неплохо.
- Надо же вас замуж отдавать, а как это сделать без копейки в кармане, – закончил Степан свои рассуждения.
Сёстры опять переглянулись и следом громко расхохотались. Рассмеялся с ними и Степан. Обретённое накануне состояние не покидало его. Но лёгкая грусть от нескольких выпитых рюмок перешла в приподнятое настроение. Тёплый вечер, роскошный стол, красота и весёлость дочерей придавали какую-то давно не испытанную лёгкость и благодушие. Его уже даже не огорчало, что Люси под общее веселье налила себе второй фужер вина. При неярком свете старой люстры глазки её блестели, а пухлые губки были такими сочными и пунцовыми, что казались накрашенными.
- Пап, мы тебе надоели, да? – спросила Инна, лукаво поглядывая на сестру.
- Это почему? – от неожиданности Степан пустил «петуха».
- Да замуж нас хочешь отдать.
- Ну, дак рано или поздно всё равно это случится. Природой так устроено. Внучат мне народите.
- А с нами тебе разве плохо? – вкрадчиво спросила Люси.
- Что это вы тут меня разводите, – заёрзал Степан. – Я ж не гоню вас, а рассуждаю.
- Пап, ты помнишь, как бабушка говорит: замуж выйти не напасть, кабы замужем не пропасть.
Степан весело смотрел на говорившую Инну, налил себе ещё полрюмочки, неторопливо выпил, закусил уже растаявшим салом, отчего губы его заблестели.
- Так это уж, как карты лягут, – ответил он. – Жизнь же она штука косолапая, куда кривая выведет, кто знает. Ладно, вы пока посидите, а я пойду, курну.
- Пап, кури тут, – предложила Инна.
- Вы не против?
- Какой ты галантный, конечно, нет.
- Ладно.
Степан щелкнул зажигалкой, отчего высветились его седеющие усы и убегающие от глаз морщинки. Он жадно затянулся, пустил дым из носа. Обвёл глазами сияющих счастьем дочерей. Неожиданно для себя подумал о Тоне, тут же постарался отогнать эту мысль, продолжил разговор.
- Так я о чём толкую… Вот вы тут разводите меня, вроде как я вас из дома гоню, а сами-то вы что думаете?
- Ну…
- Ну…
- Пап, теперь ты нас разводишь, – ввернула Инна.
Степан высоко и самодовольно захохотал.
- Так всё-таки что? Вот тут к тебе Инна, парень заходил, Андрей, кажется, ну с автосервиса.
- Пап, проехали.
- Что значит проехали? Сорвалось, что ли?
- Да в общем-то и не начиналось. Женатиком он оказался.
- А-а, ну таким сразу надо отлуп давать.
- Это почему? – спросила Люси.
- Как почему, разве не понятно, какой у него интерес.
- А если это любовь?
- А жена?
- Ну, жена же не стенка, можно и отодвинуть, – с улыбкой продолжала Люси, и Степан не мог разобрать, то ли всерьёз говорит дочка, то ли поддразнивает его.
- Оно конечно, и так и не так. В жизни всякое бывает, но семью чужую разбивать нельзя. Тем более, когда детишки пошли, – Степан докурил папиросу, затушил в пепельнице и снова налил себе полрюмочки.
Люси, лукаво глянув на Инну, снова спросила:
- Пап, а каких бы ты хотел иметь зятьёв? Красивых, богатых?
Степан рассмеялся.
- Работящих! Будут вкалывать, так и богатство будет. Под лежачий камень вода не потечёт.
- Где вот только они, эти работящие. В кого не кинь или женатик, или наркоман, или пьяница, – вздохнула Инна.
- Да, нелегко вам, девки, – посочувствовал Степан.
- А у меня муж будет только богатым, – ввернула Люси.
- Дак на всех же богатых не хватит.
- А я найду, – упрямо повторила Люси. – А не получится здесь, так за границу уеду. Я по телевизору видела…
- Ну и глупая ты у меня Люча, – добродушно усмехнулся Степан, перебивая дочь, и снова налил себе полрюмочки. – Какая заграница, кому ты там нужна, выбрось эту блажь из головы.
- Это почему? – возмутилась Люси. – Многие девушки уезжают и живут счастливо.
- А про тех, кто несчастливо живёт, ты знаешь? – задумчиво спросила Инна.
- Ну… ну… это же единицы! Там же к женщине другое отношение. Там же – цивилизация, – загорячилась Люси.
- А-а, пустое ты говоришь Люча, – отмахнулся Степан. – Что этим голову забивать.
- Почему это пустое? – опять возмутилась Люси. – Ты почему давишь-то на нас? Это моё мнение и я хочу его высказать.
- Да какое это мнение? – перешёл на высокие Степан, и чиркнул зажигалкой. – Ну, скажи, кто тебя там ждёт, а? Что у них своих девок нету?
- Но ведь газеты пишут, приглашают!
- Да кто пишет-то? Извращенцы какие-нибудь, в расчёте на таких, как ты, дурочек, – разозлился Степан.
- Папа!
- А что я не прав? Нормальный человек разве напишет, это ведь стыдобушка.
- Там же другие люди! Как вы не можете понять!
- А ты знаешь, видела? – мягко спросила Инна.
- Да об этом в любом журнале можно прочитать. Я же тебе показывала.
- Да написать можно знаешь что? Вон про Ельцина писали, что чуть ли не ангел, а оказалось алкаш и пьяница! Писали, что на рельсы ляжет, если народу будет жить хреново. И что, лёг?
- Ты вечно видишь только один негатив! – закричала Люси.
- Я кое-что повидал и на жизнь стараюсь смотреть такой, какая она есть, – горячился Степан. – Я знаю одно и твёрдо – надо вка-лы-вать! И тогда всё получится.
- Как будто человеку не может в жизни просто повезти!
- И правда, папа, – ввернула Инна.
- Может, но это один процент! Один, понимаете! А 99 процентов будут жизнь свою устраивать как все, то есть вка-лы-вать! На всех миллионеров не хватит. И вообще, что это у тебя за настрой, Люча? Я думал вы тут меня разыграть решили, но я смотрю, что этот мусор у тебя в голове крепко засел.
- Папа, как ты со мной разговариваешь!
- Как надо, так и разговариваю. Вместо того, чтобы искать человека по себе, нормального работящего парня, к жизни приспособленного, она тут в лотерею решила сыграть, билетик счастливый вытянуть, – уже вовсю разошёлся Степан.
- Выходит, ты не хочешь, чтобы я была счастлива?
- Хочу, но на честно заработанные деньги и с честным человеком!
- Да ты посмотри, как люди живут!
- Воры так живут, во-ры! Ограбили страну и народ и ещё бахвалятся этим. Совести у них нету и стыда ни на грош. И ты туда же, нашла с кого брать пример. Я с такими людьми на одном гектаре даже, знаешь, что не буду делать? Ты смотри, какие думки она вынашивает, а?! Я эту дурь-то быстренько из тебя выбью.
Люси разрыдалась.
- Ты диктатор! Ты и маме жизнь поломал своими замашками, довёл до того, что она с нами не живёт, – закрыв виски ладонями, плакала она над тарелкой.
- Не сметь так говорить! – Степан побледнел и сделал движение, точно искал рукою ремень. – Маму она защищает. А ты помнишь, сколько раз я твою маму из притонов вытаскивал?! У твоей мамы ветер в голове и у тебя как видно тоже. Она тоже своим умом не жила, а всё в телевизоре высматривала, вот и довысматривалась.
- Папа, ну что ты… успокойся, – испуганно проговорила Инна.
- Успокоишься тут…
Люси больше не спорила, плакала, не поднимая головы. Степан хмуро поднялся, опрокинул в рот полную рюмку и пошёл на балкон курить.
- И ты успокойся, Люча, – участливо начала Инна, трогая сестру за плечо.
- Отстань, – зло дёрнулась Люси, нервно сбрасывая руку сестры. – Спелись тут со своим папашей.
- Я-то тут при чём?
- При том, нет, чтобы поддержать сестру…
Инна пожала плечами, с сожалением вздохнула:
- Вот и поговорили.
И принялась убирать со стола.
Так и не помирившись с отцом, через две недели Люси уехала в деревню к матери. Они не виделись с прошлого лета, и Люси почти не имела известий, как поживает Тоня. Из редких созвонов Люси знала только общие новости, что отелилась бычком корова, что сена едва-едва хватит до лета, так как прошлый год был засушливым. Что дедушка Павел и бабушка Евдокия ещё крепкие, и вовсю хлопочут по хозяйству. Правда, бабушка в весеннее межсезонье сильно простыла, выскочив на улицу раза два неодетой. Целую неделю у неё болело за грудиной и бил сухой противный кашель. Она отпивалась травами, малиновым чаем, да клюквенным взваром. Но сейчас уже всё закончилось и бабушка, не покладая рук, суетится в огороде. Что картошку посадили, что пошли первые огурцы в парниках, что молока с первой травой полно и что пора готовиться к сенокосу.
За этими скупыми и обыденными новостями Люси и Инна не знали главного, что Тоня сошлась с молодым парнем Алексеем Краснопеевым. Люси об этом узнала только вечером, в день приезда. Когда она вошла, старики сидели за столом вдвоем и пили чай. Ещё подходя к калитке, она рисовала себе мысленно, как её встретят, и немножко поникла, когда дед Паша и баба Дуся встретили её буднично, будто они расстались с ней только час назад. Дед Паша так и остался сидеть, только сильнее прищурив когда-то сильно пораненный глаз, а баба Дуся, похожая на уточку, улыбнулась, придвинула к столу табуретку.
- О-о, кого Бог послал. Не зря с утра вилку уронила, всё ждала в гости бабёнку какую ни то. Садись, почаёвничаем. С прибытием.
- А мама где? – опустившись на табуретку, и оглядывая, давно знакомые, крашеные потолок и стены, спросила Люси. От её взгляда не ускользнуло, что старики как-то странно переглянулись.
- Да будет скоро твоя мама, – своим обычным неспешным и рассудительным тоном произнёс дед Паша. – И стакана чая выпить не успеешь.
Люси показалось, что старики что-то не договаривают, и ей стало тревожно.
- Бабушка, что-то случилось?
- Господи, – поправляя повязанный на голове сатиновый платок и чуть приоткрывая одно ухо – бабушка туго слышала, ответила баба Дуся. – Что у нас здесь может случиться. Петухи, рази, соседские подерутся. Говорим же, скоро будет. Тебе с молоком?
- Да.
- Отучилась, говоришь, на артистку-то?
- Только первый курс окончила.
- А всего ж сколько?
- Четыре года.
- У-у! И что, потом в картинах играть будешь? – спросила баба Дуся чуть подковыристым тоном. Её чересчур задранный нос, с крупными норками, был похож на свиной пятачок.
- В каких картинах, бабушка. Хоть бы в местном театре попасть на роль второго плана. А скорее всего отправят куда-нибудь в сельский клуб или на праздниках буду снегурочку играть.
- Тоже дело нужное, – рассудила баба Дуся. – У нас на Новом годе Женька Попова тоже в клубе снегурочку играла. Помнишь, Паша? Дак так наюзгалась, что сняла с себя рейтузы и запустила имя в Деда Мороза, Витьку Колобова. Всё село потом хохотало.
Дед Паша как-то сурово взглянул на неё при этих словах, и баба Дуся осеклась, прикусила язык. Люси опять заметила какую-то странность.
- Степан-то как? – переводя разговор, спросил дедушка и прищурил покалеченный глаз.
- В новую фирму устроился.
- Всё «таксует»?
- Таксует, – со вздохом произнесла Инна, умолчав о последнем разговоре.
- Подхрамывает?
- Да не сильно.
- Не повезло мужику…
Потом разговор переключился на Инну, которая просила передать старикам, что тоже скоро приедет к ним погостить. Потом заговорили про сватов – Семёна Савельевича и Анну Петровну. Баба Дуся, как и в ранешние Люсины приезды, посетовала, что за двадцать лет и виделись-то со сватами всего раза два-три и то коротко, даже наговориться не успели. А теперь, видимо, и вовсе не получится, многозначительно кивнула головой бабушка, намекая на родительский разлад. Далее поговорили о дядьке Михаиле, который жил в двух шагах, на соседней улице и вкалывал на своём хозяйстве как проклятый. А где ему ещё руки то приложить? Ферму в селе закрыли, одни «охвостья» торчат. Лесхозишко тоже вот-вот загнётся, куда мужику податься? Слава Богу, хоть горькую не пьёт, хотя многие в селе поспились. О сыне баба Дуся говорила с заметной теплотой и уважительностью. Постепенно разговор Люси обволакивал, затягивал, будто в тихий омут жизненной повседневности, когда общие интересы сближаются и появляется родственное единодушие.
Слушая привычный голос стариков, Люси как бы отмякала душой, вливалась в с детства ей знакомое пространство, растворялась в нём, ощущая себя не гостем, а частью общего уклада. И уже оказанный ей поначалу не очень бурный, будничный приём не казался ей таким отчуждённым, и она уже слышала в голосах деда Паши и бабы Дуси нотки кровной теплоты и заботы.
В кухонное окно заглядывал раскидистый и ещё только отцветавший из-за поздней в этих местах весны куст черёмухи. Со двора доносился заливистый и довольный лай старого и умного Бойки, и Люси знала, что встретивший её у калитки и чуть не сбивший её с ног пёс радуется её приезду. Люси вдыхала прохладный, чуть плесневелый запах деревенского жилища, перемешанный с хлебным духом опары, свежих огурцов, лука и укропа, и ей казалось, что она не только что приехала, а никуда и не уезжала с прошлого лета. Вот сейчас, подумала она, дедушка, ещё крепкий, с плохо гнущимися полиартритными руками, поднимется с табуретки, не торопясь, откроет в русской печи вытяжку, приткнутую обрезком консервной банки, и покурит. А весь дымок от махорочной самокрутки растянутыми голубыми полосками увьётся в трубу. И дед Паша встал и покурил, будто Люси послала ему мысленный сигнал. Потом, продолжала угадывать Инна, баба Дуся, поправив платок и по-утиному переваливаясь, завернёт в льняной рушник оставшийся от перекуса ноздристый самопечёный каравай и унесет его в прохладные сенцы, чтоб не черствел. Баба Дуся вставала и почти в точности делала то, что нарисовало воображение Люси.
Люси улыбнулась своим мыслям и почувствовала, что сильно устала. Она ехала всю ночь в душном вагоне, и ей казалось, что её до сих пор покачивает.
- Может, отдохнёшь с дорожки? – спросила баба Дуся. – Иди в тот закут, за печь, там потеплее, солнышко нагрело.
Люси благодарно посмотрела на бабушку, прошла в закут, где стояла полутораспальная панцирная кровать, взбила большую и тяжёлую, прохладную и как будто влажную пуховую подушку и прилегла, укрывшись стёганым одеялом. Хотела только чуточку полежать, отдохнуть, но тут же провалилась в глубокий сон.
Её разбудил громкий материнский голос. Ещё не видя Тоню, Люси сразу поняла, что та под «мухой». Это отложилось ещё с детских лет, когда она, лёжа в ожидании матери, сразу определяла, трезвой та пришла или нет.
Было слышно, как Тоня громко рассказывала о том, как весело было на танцах, что на неё пялился упомянутый уже бабушкой Витька Колобов, что в клуб приезжала компания из соседней деревни и местные парни чуть с ними не подрались.
- И этот чуть не ввязался, – возбуждённо говорила Тоня.
- Да ладно тебе, перестань, – отвечал чей-то мужской голос.
- Слышь, Тонча, – чеканя каждое слово, вполголоса заговорил дед Паша. – Давай-ка потише. Внучка приехала, спит.
- Кто? – ещё громче закуражилась Тоня.
- Люча.
- Люча?! Где она?
- Там, в закуте. Куда ты, сказал же тебе, спит.
Послышался громкий звук шагов, и Тоня кинулась обнимать и целовать дочь. От неё пахло куревом, простенькими духами и спиртным.
- Люча, солнышко моё, как я соскучилась. Ну, вставай, вставай, я хоть посмотрю на тебя, – Тоня тянула дочку за руку на кухню. – Ты не в неглиже? Нет? А то у нас гости, – таинственно-игривым голосом сделала Тоня акцент на слове «гости», проговорив его нараспев.
Жмурясь после сна на ярко горевшую лампочку, Люси вышла на кухню. Старики сидели за столом, друг напротив друга, словно и не вставали с обеда, а между ними примостился на табурете, опустив широкие плечи, молодой скромного вида парень в легкой тенниске. На коленях его лежали большие, тяжёлые ладони.
- Здравствуйте, – улыбнулась парню Люси.
Тот молчком кивнул и перевёл взгляд на Тоню.
- Дай я хоть посмотрю на тебя, – не унималась мать, оглядывая Люси с головы до ног. – Ну, красавица, ну баская девчонка. Поди, ухажёры косяком ходят, а? Ходят? Отвечай матери, – веселилась Тоня, подхихикивая знакомым пьяным смешком.
- Мам, ну перестань, – смущалась Люси, с интересом поглядывая на парня.
Тоня перехватила взгляд, снова весело закуражилась.
- Что глазками стреляешь, а? Нравится? И у нас кое-что есть, да не про вашу честь. Познакомься, это Лёша Краснопеев, мой бой-френд и мы скоро поженимся. Да? Поженимся? Что молчишь, отвечай, – как-то бесцеремонно спрашивала у парня Тоня.
- Ну, что ты, в самом деле, – смущённо произнёс Алексей и густо покраснел.
- А что, может, уже передумал, – подначивала она парня. Тот неловко дёргал головой, мял пальцы.
При словах матери Люси опешила, обвела стариков удивлённым взглядом. Ей подумалось, что Тоня шутит про женитьбу, а этот парень просто так в гости зашёл – знакомый или сосед, и Люси просто разыгрывают. Уж очень молод был Алексей, чуть-чуть постарше Люси. И она подумала, что скоро комедия закончится, все посмеются, и парень отбудет восвояси. Но выражение лиц стариков говорило совсем другом. Баба Дуся смотрела на дочь, как-то затравленно-испуганно, будто дикий зверёк из клетки. А дед Паша, так сильно прищурил свой глаз и смотрел так зло и сердито, что был похож на разбойника. Никакого веселья в их глазах не читалось.
- Что молчишь, дар речи потеряла? – не унималась Тоня, подхихикивая. Люси казалось, что весь дом заполнен одной Тоней, столько было от неё шума. – Мы тоже не лыком шиты, кое-что могём. Что свет клином, что ли, сошёлся на твоём папаше? Пусть вот теперь он найдёт себе такую же молодуху.
- Да остынь ты, – сердито отчеканил дед Паша.
- Ладно, – не обратив внимания на отцов окрик, но всё же сбавив тон, продолжала Тоня. – Сейчас гулять будем, надо же дочкин приезд обмыть.
- Куда тебе обмывать-то, ты уже и так хороша, – хмурился дед Паша, вставая с табуретки и закуривая.
- Что ж мы нелюди какие, нельзя без встречин, – было видно, что Тоня только использует повод, чтобы выпить вина.
- Мы уже попили чаю.
- Ну, чай не водка… Мам, у нас есть чего?
- Тоня…
- Мам, я что-то не то сказала, да? – вдруг резко посерьёзнела Тоня, было видно, что она начинала злиться.
- Ну, понесли Тоню ботинки, – в сердцах сказал дед Паша.
- Вы что, меня воспитывать вздумали? Поздно меня воспитывать. Где там у тебя… Я сама принесу, – Тоня выскочила в сенцы.
- Лёша, ты то хоть её образумь, – шёпотом обратилась баба Дуся к Алексею.
Тот только стеснительно и смущённо пожал плечами. Люси, отвыкшей от подобных сцен, было немножко не по себе и хотелось из этого шума и гама, который, казалось, не исчез, даже когда Тоня вышла, спрятаться опять в запечный закут. Она мельком взглянула на часы, была уже почти полночь. Потом виновато посмотрела на Алексея, ей было неудобно и стыдно.
Вернулась из сенцев Тоня, неся в руках белую поллитровку и шматок обсыпанного крошёным чесноком, сала, принялась резать его на деревянной подставке. Короткая блузка её задралась на спине, когда она склонилась над столом, обнажая смуглую и добреющую, в складках поясницу.
«Ей совсем не идёт молодёжный фасон», – подумала Люси, рассматривая материнские брюки на бёдрах, и смутилась, заметив, что Алексей рассматривает то же.
- Мам, ну что ты стоишь, достань хоть огурцов из холодильника, хлеба порежь, – тем временем говорила Тоня. – Лёш, Люча, а вы то что, как не родные, давайте к столу.
Старики пить отказались, Люча и Алексей только пригубили, а Тоня залпом, не морщась, выпила гранёную рюмку и знакомо хихикнула. Только принялись закусывать, как на дворе залаял Бойка, но, узнав, видимо, кого-то, приветливо заскулил. В сенцах раздались быстрые шаги, и в дом влетела полная, ещё не старая женщина в «химке». Она была такой же крупно горбоносой, как Алексей, и Люси догадалась, что это была его мать. Тонкие губы её маленького рта были собраны в жёсткий комок, глаза сузились, и вид её был грозным и воинственным.
- Опять ты здесь, – с порога набросилась женщина на Алексея, потом закричала на Тоню: – А тебе, сколь раз я говорила, чтобы ты оставила его в покое.
- Это не ваше дело, Мария Александровна! – задиристо закричала на женщину Тоня.
- Да разве он ровня тебе? У тебя дочери ему ровесницы. Я тебя, сучку, посажу за развращение малолетних.
Люси стало страшно. Она поискала защиты у стариков, но те попрятали глаза.
- Ха-ха-ха, – зло отвечала Тоня. – Какой он малолетка, он уже армию отслужил. Напугала… Один грозил, грозил, да яйца себе отморозил.
- Что ж ты повисла на нём? Парень только отслужил, не погулял, а ты уже тут как тут. Ты в зеркало-то на себя посмотри, старуха уже, а всё туда же, тьфу.
- Ты на себя посмотри, – смуглое лицо Тони покрылось индусской бледностью. – Тебе завидно, небось, что я себе молодого нашла, а ты со своим старпером…
- Я тебе сейчас… – решительно двинулась на Тоню Мария Александровна.
- Мама, мама, ну не надо, прошу тебя, – схватил за руки мать Алексей. – Пошли, пошли домой, там поговорим.
- Шалая, – уходя, с порога крикнула Мария Александровна.
- Катись, катись, все равно Лёшка будет мой, – заносчиво ответила Тоня.
Алексей с матерью вышли, и было слышно, как их, поскуливая, провожает Бойка.
- Сумасшедшая, – с гонором бросила Тоня вдогон ушедшим и обвела взглядом родителей. Те помалкивали, пряча глаза.
- Да ну вас всех, – Тоня налила себе водки и привычным жестом выпила.
Как-то по-иному стала Люси смотреть на мать после этого случая. Может, это было следствием того, что она уже успела достаточно отвыкнуть от Тони, и теперь это давало ей возможность посмотреть на мать непредвзято. Порой Тоня была несносна. Редкий день она была не под хмельком, а если была, то отсиживалась дома, боясь показываться людям на глаза. По селу ходили самые разные неприличные слухи про её связь с Алексем Краснопеевым и, видимо, ей они были неприятны. Но связи своей она не прерывала. Чем уж таким она взяла парня, хотя Люси догадывалась чем и ей было от этого не по себе, но Алексей бегал за Тоней, как собачонка. Она порой так помыкала им, например, заставляя себя разувать, что Люси брезгливо отворачивалась от победного, словно упивающегося своей властью Тониного взгляда. Иногда на неё находил какой-то бес, и она ругала его распоследними обидными словами, капризничала, обижалась, плакала, на что Алексей реагировал только виноватой смущенной улыбкой и старался во всём ей угодить.
Люси стала избегать разговоров и расспросов про отца, которые, порой, пыталась заводить Тоня или отвечала односложно – да-нет. Но и принять сторону Степана, особенно после последней ссоры, его категоричность в осуждении матери не могла тоже.
Сельская жизнь в этот приезд почему-то быстро Люси приелась, и она невесело представляла себе, что впереди ещё два месяца. Ей очень хотелось вернуться в город, но воспоминания о разладе с отцом отбивали эту охоту.
Весь день они проводили вчетвером – Тоня, старики и Люси. Изредка забегал вечно взъерошенный, с испуганным взглядом дядька Михаил, приносил деду Паше деревянные грабли для починки и косы для отбивки – готовились к сенокосу. Старики суетились по хозяйству, изредка на прополку грядок и окучку картошки выходили Люси с Тоней. Но большую часть времени они проводили в избе – смотрели телевизор или под стук деда Пашиного молотка, отбивающего на дворе косы, листали блестящие журналы, которые Тоня и здесь умудрялась иногда покупать, хотя с деньгами было и негусто. Она нигде не работала и сидела на шее стариков, но, судя по её настроению, особых неудобств от этого не испытывала.
Как и раньше, пролистав страницы, она откладывала журнал в сторону и со вздохом говорила:
- Да, живут же люди.
Однажды нашла в астрологическом календаре значение слова Люсия.
- Слышь, Люча, знаешь, что означает твоё имя?
- Знаю, свет.
- Не только, – хохотнула Тоня. – Ты ещё с чёртом общаешься.
- Ты же меня так назвала.
- Да глупости всё это, – Тоня опять хихикнула.
Глядя на мать, Люси стала замечать, что та, проснувшись, может целый день проходить в давно не стиранном халате и кое-как прибрав волосы. Однажды они сидели вдвоем в горнице и от нечего делать листали журналы, краем глаза глядя по телевизору какую-то скучную передачу. Тоня с помятым после сна лицом, отгоняя от голых ног редких мух и расчёсывая голени до белых полос, переворачивала страницы, долго слюня палец. Наблюдая за ней, Люси вдруг подумала, что мать до сих пор не умылась и грязные пальцы сует в рот. По спине её пробежали противные мурашки. Поёжившись, она поднялась со стула.
- Пойду бабушке помогу.
- И чего тебе не сидится, – зевнула Тоня и отогнала надоевшую муху.
«Хоть бы сенокос поскорей», – подумала Люси.
На сенокос с ночёвкой, на дальние деляны, выехали всем семейством, оставив на хозяйстве бабу Дусю и жену Михаила тихую и покладистую Людмилу. Рядом косила семья Неверовых: сорокапятилетний глава семьи Пётр Михайлович, высокий сухопарый мужик, избранный весной председателем сельсовета, двое его сынов Никита и Сергей, такие же рослые и чернявые, как отец, дочь Татьяна и невестка Ольга.
Стояло июльское вёдро, и скошенную траву уже после обеда можно было переворачивать, а на другой день грести и сносить в валки. Травостой был в этом году хорошим и дед Паша довольно покряхтывал. Он щурил свой глаз, черенком косы переворачивал кошенину, говорил:
- Ишь, как быстро подвялилось, давайте девки, завтра к обеду гребь начинайте, в валках дойдёт.
Люси и нравилось и не нравилось бывать на сенокосе. Её как-то не захватывал общий азарт работы, когда на одном дыхании в день ставили по нескольку копён сена. После этого у неё ныли все мышцы, она плохо спала в шалаше и просыпалась тяжело, вся разбитая. Но вечера, проведённые у костра, когда за сопкой догорает заря, в распадке, где журчит ручей, кричит сойка, тянет дымком, а в котелке напревает чай, куда для отдушки дед Паша бросает щепотку богородской травы, ей снились даже зимой, в городе.
Вечеряли по очереди то у деда Паши, то у Неверовых. Долго пили чай с молоком, которое хранили, придавив камнями, в холодном ручье, глядя на малиновые, с синими извивами тлеющие угли костра. Дед Паша курил и между ним и Петром Михайловичем нередко возникали долгие неторопливые разговоры.
- А Красный яр косит кто? – спрашивал дед Паша, вертя самокрутку и щурясь на огонь.
- Давно никто не косит, уже сосёнки вымахали почти по пояс, – отвечал глухим высоким голосом Пётр Михайлович, приглаживая седеющие виски. В его глазах с нахмуренными бровями угадывался ум и рассудительность.
- Да, – с вздохом сожаления рассуждал дед Паша, – обленился народишко, нич-чё делать не хочет. А помнишь, как еще лет пятнадцать двадцать тому покосы делили?
- Как не помнить, до драки дело доходило. Переругаются все друг с другом. Помню, Сашка Пименов выкосил у Витьки Симахина втихушку делянку, так ведь года два врагами ходили.
- А нынче что ж?
- Так ведь скотину перестали держать. Я ж всё это знаю, должность обязывает. Так вот раньше на нашу тысячу дворов в селе приходилось почти полторы тысячи голов скота.
- А счас?
- Смешно сказать – пятьдесят!
- Да ну?!
- Правду говорю, статистика не обманывает.
Дед Паша тянет свою самокрутку, неторопливо подбрасывает в костер несколько веточек. Они взнимаются огнём, точно порох, искры тают в вышине. Огненные блики скачут по лицам говорящих, делая окружающую темноту непроницаемой. Женская половина, привалившись спинами к шалашу из елового корья, держат в руках кружки с чаем, больший из неверовских парней лежит лицом к костру, положив подбородок на ладони, второй, помладше, еще не женатый, вытянулся вдоль, приткнув голову на бочину старшего. Оба кудрявые, цыганистые. В прищуренных глазах скачут огненные блики.
У Люси нет никакого интереса к разговору старших, и она с удовольствием бы послушала музыку. Но как назло забыла захватить с собой сотовый телефон с наушниками и теперь вынуждена вникать в то, о чём говорят дед с Петром Михайловичем.
- А что случилось-то, Пётр Михайлович? – чеканя каждое слово, продолжает начатый разговор дед Паша.
- Кто его знает, – уклончиво отвечает Пётр Михайлович, сидя лицом к огню и положив руки на согнутые колени.
- Я так думаю, опустился народ, тягу к жизни потерял. Что-то там правители наши перемудрили.
- А правители-то причём?
- Не скажи, Пётр Михайлович, от правителей ох как много зависит. Я ить хорошо помню пятидесятые, парнем уже был. Так в стране настрой другой был, к жизни настрой.
- Может быть…
- Верно говорю. Работали, детишек рожали – семьи-то какие были! Ребятишек штук по пять, не меньше. А счас?
- А-а, – махнул рукой Пётр Михайлович.
- А куда их рожать, самим ведь тоже хочется пожить, – ввернула от шалаша неверовская невестка.
- Ишь, чё баит, – как бы подтверждая правоту своих слов, утвердительно сказал дед Паша.
Пётр Михайлович улыбнулся, но ничего не ответил. Зато вступился старший сын Никита. Сбросив с бочины голову младшего, он сел к костру, как отец, положив руки на колени, спросил:
- А зачем рожать то? Им даже работать негде. Сами без работы сидим. Ферма сдохла, лесхозу тоже скоро каюк. Можно было бы своё хозяйство развивать, да где торговать-то? Я как-то сунулся на городской рынок, мол, дайте мне место, буду картошку-моркошку продавать. Каково там! Ты, говорит, нам продай, оптом. Сколько же платите, спрашиваю? Так они мне такую цену называют, что с такой торговлей я даже бензин на привоз не оправдаю. Всё везде схвачено, куплено, и как ты живешь, никому дела нет.
- Так вот и я говорю, – гнул своё дед Паша, – перемудрили что-то там наверху, что до простого работяги никому дела нет. А власть она ить заступницей должна быть. Вот ты же, Пётр Михайлович, власть в селе и в семье, и что же ты не будешь заботиться о своих домашних, да и о нас, сельчанах?! А там-то почему всё спускают на тормозах? Обещали, что за два года перегоним Америку, а на поверку всё развалили. Ты вспомни, какая ферма у нас была, сколь народу там трудилось. А счас? А?
Пётр Михайлович поморщился, и снова отмолчался. И снова заговорил Никита.
- А сейчас вместо молока – водка палёная! Пей, не хочу!
Все засмеялись и почему-то громче всех Тоня. Её смех был похож на всхлипы. Дед Паша покосился вприщур в её сторону.
- Водка это зло. Говорят, ежели хочешь, чтобы человек показал своё нутро – напои его. Сколько от неё проклятой народу сгинуло, а сколько ещё сгинет. Ведь и раньше выпивали, а уж счас… И что, в этом тоже не виноваты правители?
- Не хочешь, не пей, в глотку же тебе никто не вливает, – нехотя произнёс Пётр Михайлович.
- Не скажи, Пётр Михайлович, пьянство оно же о двух концах. Пьют ведь не только для веселья, кто-то ведь и горе свое топит в вине. Вот кто-то бьётся, бьётся, а не идёт ничего на лад. Ему бы помочь, поддержать, а дела никому до него нет. Ну и запил мужик.
- Вот и я говорю, – опять встряла невестка, – нарожаешь тут деток, в особенности дочерей. Для кого, для пьяниц?
- Ну, я-то у тебя просто ангел, – засмеялся Никита.
- Тоже бываешь…
- Так это ж для сугреву, или с устатка, а так, правильный до не могу.
- Не кусаешься, пока спишь зубами к стенке, – язвительно бросила невестка.
Люси уже не слушает продолжение разговора, мысли её заняты другим. Она чувствует на себе взгляд Сергея, и, напуская на себя равнодушно-недоступный вид, нет-нет, да и метнет взгляд в сторону парня. При этом в груди у неё начинает чаще биться сердце и становится волнительно.
Вчера вечеряли у Неверовых и Люси с Сергеем, как самых молодых, послали к ручью принести воды и масла, хранившегося в целлофановых пакетах в ключевой прохладе. Сергей дохаживал последние месяцы перед армией, его должны были призвать осенью. Был он рослым, жилистым, но почему-то сильно потел. Легкая рубашка всегда была мокра под мышками и на спине, а приятное, с первым пушком лицо покрыто постоянной испариной. Когда они пришли к ручью, Люси сама плеснула в него водой, когда Сергей, присев на корточки, наполнял канистру. Машинально ли это получилось, сознательно ли, но по-своему оценивший намёк Люси Сергей тут же своими широкими ладонями окатил её с головы до ног. Пока она переводила дух, его руки уже совершили с ней кое-что непозволительное. Ей бы оттолкнуть его, но в голове стоял какой-то туман, а сердце учащенно колготилось. Они были уже на грани, когда в нос ей ударил резкий и едкий, как нашатырь, запах пота.
- Ты что, не моешься? – непроизвольно вырвалось у неё.
Он сразу отстранился, смутился, и всю дорогу, пока они шли до таборища, молчал. А к концу дня, сославшись на какие-то дела, сел на мотоцикл и уехал в село. Вернулся в свежестиранной рубашке, с помытой головой и запахом дешёвого одеколона. Люси поняла, что это сделано для неё, но вида не показала, что она оценила его поступок. И сейчас, сидя у шалаша, она гадала, правильно ли она поступила, как она считала, унизив парня.
Потом несколько дней подряд она терзалась другой проблемой: зачем она согласилась на просьбу Сергея встретиться с ним ночью, тайком, пока все спали, выскользнув из шалаша? То, что между ними случилось, было совсем не похоже на то, что она слышала от «продвинутых» подруг или рисовало её воображение, подогретое телесериалами. Была какая-то возня, вылившаяся в стыдливую брезгливость. Она никак не могла отделаться от того, первого впечатления у ручья.
Когда сенокос закончился, Сергей несколько раз приходил к ним в дом, старался держаться небрежно и даже чуть нахально, но Люси встречала его холодно, всем своим видом давая понять, что страница их кратких отношений перевёрнута навсегда. Тоня после ухода парня многозначительно подхихикивала, догадываясь, почему приходил Сергей, и Люси в эти минуты готова была растерзать мать.
Люси было так скверно и тягостно вспоминать о том случае на сенокосе, что, в конце концов, так и не дождавшись Инны, она однажды собралась и уехала в город.
С осени у неё возобновились отношения с однокурсником, с которым уже был знаком её отец, Костей Денискиным. Это был умный очкарик, самый способный и талантливый студент в училище, и Люси было с ним интересно. Он знал массу занимательных вещей, был хорошим рассказчиком, великолепно танцевал и играл на гитаре. Но, видимо готовясь к актёрской профессии, в жизни он тоже играл. Основной маской, которой пользовался Костя, была маска снисходительной глубокомысленности. Рассказывая что-то, он тщательно подбирал слова, правильно расставлял акценты и смысловые и тональные, и со стороны можно было подумать, что он, по меньшей мере, является сынком какого-нибудь профессора. Но Люси знала, что родом он забытого Богом и властью северного посёлка и не из особо благополучной семьи – родители были в разводе. А это, в свою очередь, сильно сказывалось на основной его проблеме – денежной. Не считая покупки себе и Люси в студенческом кафе пирожков и мороженного, нескольких походов в кино, других удовольствий предоставить себе и ей, Костя не мог. А жизнь манила, зазывно мерцали неоновыми огнями бутики с одеждой и бижутерией, экзотичными ресторанами и ночными клубами, в которых Люси была только дважды – на свой и сестрин дни рождения. Отец хоть и получал, с переходом на новое место работы, зарплату побольше, но всё равно держал дочерей в чёрном теле и тех карманных денег, которые он выделял, по-прежнему хватало лишь на проезд и перекусы. Иногда подкидывала деньжат работавшая Инна, но это уходило, как правило, на покупку какой-нибудь вещи из одежды.
Но даже при тотальном безденежье, Люси умудрялась одеваться привлекательно. И здесь надо было отдать должное Тоне. С детства она приучила сестёр к очень важному рукомеслу – шитью, и теперь это пригодилось. Из старой ношеной кофточки Инна с Люси могли сделать такую умопомрачительную вещицу, что однокурсницы наперебой интересовались, в каком бутике она куплена. При этом Люси загадочно улыбалась, отвечала уклончиво, чувствуя хоть в этом своё явное превосходство. Чем, к сожалению, она не могла похвастаться по отношению к учёбе. Она была не глупа, но свой вялотекущий троечный учебный процесс она объясняла одним – это была не её стезя.
Она даже толком не понимала систему Станиславского. Как-то они забрели с Костей в кафе поесть мороженого и она сказала ему об этом.
- Станиславский? – спросил Костя тоном, будто знаком с великим режиссёром на короткой ноге. – Да это же проще простого, это так сказать, азы профессии. Хочешь, я тебе расскажу о его системе в двух словах, не привлекая высокие материи? Метафорически, так сказать…
- А гиперболически тоже?
- Зря смеёшься. Интеллектуал всегда должен пользоваться в своём речевом обиходе метафорой. Сходство, сравнение говорит о том, что у человека развито воображение. Ещё древние…
- Костенька, ты очень умный, но можно ближе делу.
- К телу?
- Ты бываешь, оказывается, не только умным, но и пошлым.
- Ладно, – Костя снисходительно улыбнулся, поправил свои очки. – Так вот, по этому поводу есть хороший анектотец, так сказать.
- О Станиславском?
- Нет, о его системе, – Костя проглотил ложечку мороженого, тщательно вытер салфеткой губы. – В общем, банальная житейская ситуация. Старинная театральная семья – муж с женой, оба актёры. Бездыханная южная ночь, пахнет лимоном, звенят цикады. Жена, прима местного театра, требует от своего мужа выполнения элементарных обязанностей на супружеском ложе. Но тот убил все свои мужские силы на молодых, так сказать, актрисок и уже знакомые до мелочей прелести супруги его совсем не… не трогают, так сказать. Он бедный измучился, исстрадался, и так попробует, и эдак, а дело нейдёт на лад. Тогда умная супруга вдруг ему страстно начинает шептать: дорогой, ты у меня Отелло, могучий и храбрый мавр, сильный и мужественный. Ты помнишь, свою роль Отелло, как блестяще и талантливо ты её сыграл? Ты Отелло, ты Отелло, а я твоя верная и желанная Дездемона. Люби, люби свою Дездемону, мой верный Отелло. И у них – всё получилось, вот что значит сила перевоплощения по Станиславскому.
Рассказывая, Костя при этом внимательно наблюдал за Люси, снимая её реакцию.
- М-да, – ответила она, отводя глаза.
Она чувствовала, что очень нравится парню и, откровенно говоря, он ей был тоже не безынтересен. Они были одинакового роста, и Люси знала, что со стороны они смотрятся эффектно. Но знала и другое, что за Костей, он жил в общежитии, косяком бегают её многочисленные однокурсницы, и осознание того, что ей придётся делить его с кем-то из них, заставляло сдерживать свои желания. Но однажды он сам вызвал её на серьёзный разговор и они объяснились. Она честно сказала ему о своих подозрениях, и он стал с жаром её убеждать, что ничего подобного, это всё происки завистников и на самом деле он чист и безгрешен. Обладавший даром убеждения, делавший при этом честные и правдивые глаза, он смог рассеять её подозрения. И то, что летом произошло с Сергеем на сенокосе и оставило в душе неприятный осадок, с Костей приобрело совсем иные ощущения и краски. Эти семь романтических недель, проведённых, пусть и урывками, то в комнате Кости, то в квартире у подруги, оставили в душе Люси неизгладимые впечатления, о которых она будет вспоминать потом не раз. Закончилось всё неожиданно и банально. Она стала свидетелем того, в чём подозревала Костю в начале их отношений. В один из дней они договорились, что Люси придёт к нему – они учились в разных группах – в комнату в общежитии после двух учебных пар. Но так получилось, что преподаватель заболел, и Люси, радостная и счастливая, в нетерпении проехав на троллейбусе несколько остановок, пришла к нему раньше обычного. Открыв комнату своим ключом – такой был уговор, она увидела печальную для себя картину: Костя лежал в постели с «мотыльком» Юлей Сластниковой и конечно, они занимались не уроками ритмики.
Люси проплакала неделю, но после, поговорив с Инной и излив ей душу, она не без помощи сестры пришла к выводу, что эти отношение были изначально обречены по нескольким причинам и главная из них, что Костя, даже при его таланте и незаурядности, не сможет обеспечить Люси тем достатком, который она хотела. У него не было даже своего жилья и если даже он попадёт в городской театр, ему ещё долгие годы не видать главных ролей, а когда он их получит, если вообще получит, много воды утечёт. Перебиваться от получки до получки на нищенскую актёрскую зарплату, менять съёмные квартиры и рожать при этом детей – такая перспектива совсем не улыбалась Люси.
- Не для этого же мы тебя, ягодку, растили, – тронув указательным пальцем носик заплаканной Люси снизу вверх, улыбнулась при разговоре Инна. – Не отчаивайся, сестрёнка, твоё счастье ещё где-то в пути.
- А мужики – суки, – зло бросила Люси.
- Кто бы сомневался. Кстати, в декабре в нашей школе будет вечер выпускников моего года. Я знаю некоторые из знакомых ребят, кое-чего добились в жизни. Хочешь, вместе пойдём?
- А удобно? Это всё-таки ваш выпуск. Сколько у вас было?
- Четыре класса. Думаю, что народу будет много, так что никто к тебе не придерётся, к тому же ты моя сестра.
- А твой школьный парень, ну, Вадик Шустов, он чем занимается? – неожиданно спросила Люси.
- Что, нравился тебе Вадик? – почему-то смутилась Инна.
- А почему ты говоришь в прошедшем времени.
Инна погрустнела, ответила печально:
- Передозировка, в скверике утром нашли.
- Слушай, и Дениса, ну помнишь, записки мне в школе любовные писал, тоже не смогли спасти от передозировки, и в соседнем классе парня, я слышала.
- Да, грустно всё это. Так что тебе моё предложение насчёт выпускного?
- Как бабушка говорит: ещё дожить надо.
- Да, – пристально посмотрела на неё Инна. – Это уже совсем по-взрослому.
Вечер выпускников устроили в спортзале, установив у стены длинный ряд столов, укрытых скатертями и заставленными винами и закусками. Под баскетбольным щитом сидел диджей, горели синие, жёлтые и красные прожектора, стояли мощные колонки, и гремела оглушающая музыка, от которой покачивалась сетка на стальном кольце. Встреча была организована группой выпускников, которые за четыре прошедших года в чём-то уже преуспели. Но в основном были студенты университетов, чья учёба подходила к концу. Кое-то пришёл на вечер с женой или мужем, но в основном была холостежь. Но со стороны казалось, что здесь в спортзале собрались не бывшие однокашники, потанцевать, выпить водки и шампанского, посплетничать и просто весело провести вечер, а биржевые маклеры. Потому что добрая половина из них вдруг начала говорить по сотовым телефонам, будто у них именно сейчас, в субботний вечер, оказались срочные и неотложные дела. При этом каждый говорящий посматривал вокруг с победным и небрежным видом занятого человека, намеренно подчёркивая свою значимость.
Инна с Люси, одетые в почти одинаковые стального цвета платья в талию – они над ними колдовали больше месяца, в причёсках а-ля ретро и туфлях на шпильках, вошли в зал, когда народу было ещё немного. И сразу взоры присутствующих обратились в их сторону. Внутренним состоянием души они почувствовали, что достигли ожидаемого эффекта, тщательно продумав свои туалеты. Весь шарм заключался в том, что наряды их будут похожи, и они будут выглядеть, как сёстры-двойняшки, несмотря на разницу в четыре года. Едва они подошли к столу, улыбчиво переглядываясь, давая друг другу понять, что задумка удалась, и взяли по пластиковому стаканчику с шампанским, как вокруг них тут же образовался кружок. С Инной здоровались, восхищались, как она похожи с сестрой и лицом и фигурой, тут же начинались расспросы и весь тот полупустой светский вздор, который всегда сопутствует подобным вечеринкам. Уже когда народ заполнил достаточно зал, и вот-вот должна была начаться дежурная и традиционная речь организаторов встречи, в кружок, где делились последними новостями Инна с однокашниками, буквально влетел светловолосый и розовощекий парень, с совсем деткой ямочкой на щеке и плотными белыми зубами. Густые и блестящие его светлые волосы были коротко стрижены.
- Привет всем, – расплылся он в улыбке, так что Люси захотелось ради шутки засунуть в его ямочку палец, так она была глубока.
- Привет, Кирилл, – насколько позволяла ситуация, сдержанно ответила Инна.
Не очень-то обращая внимание на сдержанный тон Инны, Кирилл продолжал:
- А это твоя сестра? Точно? Как вы похожи. Старшая или младшая?
- Угадай? – уже не скрывая своего неудовольствия, ответила Инна.
- Я ж не цыган, – уловив в тоне Инны вызывающие нотки, дерзковато ответил Кирилл. – Познакомишь?
- Знаешь что, Кирюша…
- Меня зовут Люси, – перехватила разговор Люси и приветливо улыбнулась.
- А меня Кирилл.
- О-очень приятно, – насмешливо выпятила губки Инна.
- Ладно, – Кирилл отошёл.
«И зачем при его росте он ещё втягивает голову в плечи?» – подумала, глядя на отходящего парня Люси и, перекрывая гром динамиков и общий гомон, наклонилась к уху сестры:
- Ты чего это так себя вела с ним?
- Да ну его, маленький и суетливый, не нравится он мне, – так же шёпотом ответила сестра.
- Только ли поэтому? – хитро посмотрела на сестру Люси.
Инна чуть смутилась, рассмеялась.
- Да было дело, ещё в десятом классе, клинья ко мне бил, да ещё ручки пробовал распускать, ну и…
- Понятно, ты же у нас строгих правил.
Тут включили верхний свет и у баскетбольного кольца с микрофоном в руках появился худощавый, среднего роста парень, в модной укладке, тёмных брюках и белоснежной рубашке с галстуком. Он всех поприветствовал, выпил манерно-торжественно стаканчик шампанского и, подражая западным диджеям, врастяжку и громко объявил:
- А теперь, та-а-анцы, – и уже тихо, дурачась, добавил, – до упада.
Народ засвистел, заулюлюкал, музыка мощной волной всколыхнула толпу, забегали разноцветные прожектора, и началась самая долгожданная и желанная часть вечера.
Общий азарт захватил Люси, она пыталась свистеть, когда все свистели, кричала, когда все кричали, вместе со всеми, обнявшись, вставала в круг, который демонстрировал вечное однокашное братство, а потом подходила к столу и пила шампанское. Её несколько раз приглашали какие-то парни, что-то ей говорили смешное и пошлое, она громко смеялась и уже прошла добрая половина встречи, когда её пригласил Кирилл.
- Она не танцует, – попыталась помешать ему контролирующая ситуацию Инна, но Люси, мягко отодвинув её руку, ответила:
- Ну почему же? Я буду с вами танцевать.
Люси не могла подозревать тогда, что, положив руки на крепкие плечи Кирилл и глядя с улыбкой на него сверху вниз, она открывает для себя новую жизненную страницу.
* * *
Степан, к удивлению Люси, отнёсся к новости о том, что его младшая дочь собралась замуж, спокойно. Видно было, конечно, что он волновался, но был сдержан, даже чуть снисходителен, как человек по-житейски мудрый и рассудительный. Может быть, он и повёл бы себя и по-другому, если бы Люси сообщила ему об этом одна, но в присутствии Кирилла и Инны он этого себе не мог позволить. К тому же говорили не о пустых проблемах, а о вещах жизненно важных, судьбоносных. Хотя объяснение его поведению, возможно, было гораздо проще. В душе ещё может, до конца это не осознав, он был согласен с матерью Анной Петровной, которая непрестанно говорила, что Люси «выскочит замуж» вперёд, чем Инна.
- И охнуть не успеешь, как принесёт тебе в подоле, – ворчала Анна Петровна. – Ох, глаз да глаз за девкой нужен.
И сейчас в мозгах его свербила одна мысль: по любви ли собралась дочь замуж или по необходимости?
Едва помещаясь на тесной кухне, они сидели вчетвером и пили чай с малиновым вареньем. Люси больше помалкивала, сразу решив, держать себя в руках и не выводить из себя вспыльчивого Степана. Инна была сердита, её совсем не устраивала эта партия, хотя каких-то серьёзных аргументов против она не находила. Скорее всего, ею руководила простая ревность, что Люси уйдёт в другую семью и ей будет одиноко. Она бросала на Кирилла презрительные взгляды и ёжила свои губки в усмешке, совсем как Анна Петровна.
Кирилл волновался и Степан заметил, когда тот брал из вазочки печенье, руки его подрагивали. И курил он нервно, не докуривая до конца сигарету, точно куда-то спешил. Степану это приглянулось, коль волнуется, значит, понимает важность события, выходит не с кондачка решение принимал. И вообще парень Степану нравился. Голубые, как небушко, глаза смотрели открыто и честно, в них не было заметны двусмысленность и лукавство. В нём, правда, присутствовала излишняя суетность, иногда он тушевался, что выражалось в поспешных ответах на недослушанные до конца вопросы, но это пройдёт, дай срок. Остепенится, заматереет, станет спокойным и рассудительным. Это дело наживное, поправимое. Главное, в парне есть настрой на семейную жизнь, стерженёк, что ли, хозяйский. Степан это почувствовал интуитивно.
В разговоре он больше интересовался семьей Кирилла: кто родители, откуда родом. Узнав, что отец и мать из рабочих семей, приехали когда на учёбу в этот город и, начав жить с нуля, добились кое-чего в жизни, Степан удовлетворённо кивнул головой.
- И чем сейчас занимаются? – с интересом спросил Степан.
- Мама преподаёт психологию, отец историю в колледже, – отвечал Кирилл.
- Папа, – встряла в разговор Люси, – ну какая разница, кто родители? Ведь это мы с Кириллом собираемся пожениться?
- Про ту разницу я сам знаю, – ёрзнув на табуретке, ответил Степан и Люси сразу прикусила язык.
- Большая семья-то? – продолжал отец.
- Да три человека, всего мужиков-то, – улыбнулся Кирилл. – Ещё брат Максим, да сестра Карелия.
- Ух, ты, Карелия.
- Да бабушку так звали, вот в честь её и сестру назвали.
- Ясно, – Степан потрогал усы, не спеша, отпил из чашки. – А где жить думаете?
- Пока с родителями. У нас свой дом, места много.
- Они в курсе?
- Да, я им всё рассказал.
- И что они? – Степан внутренне насторожился.
- Говорят, что пора жениться, а то, мол, избалуешься, – улыбнулся Кирилл, отчего ямочка его чётко и глубоко обозначилась на щеке. – В общем, они не против.
- Верно говорят, время не простое, – удовлетворённо произнёс Степан. – Ладно, хорошо, а жить-то на что будете, не шею же родительскую, небось, оседлаете? Люча же учится, не забывай.
- Пусть учится, я хорошо зарабатываю.
- Где?
Кирилл назвал известную в городе компанию.
- Ух ты, – снова вырвалось у Степана. – И кем ты там?
- Менеджер по продажам.
Разговор затянулся глубоко за полночь, когда Кирилл собрался уходить. Его пошла провожать Люси, и они долго ещё о чём-то вполголоса разговаривали за дверями. Инна ушла спать, а Степан сидел курил и почему-то на душе была непонятная тяжесть. Вроде радоваться бы, дочь замуж выдаёт, и парень, кажется, неплохой. Но что-то в поведении дочери ему не нравилось. А что, он понять не мог. Он ещё не знал, что дочь уже беременна на третьем месяце, ни Кирилл, ни Люси ему об этом не сказали. Может, и тяжесть была оттого, что чувствовал Степан какую-то недосказанность.
Кое-что стало понятным только через несколько дней, когда Степан приехал знакомиться с будущей роднёй в их большой благоустроенный дом. Они жили в хорошем городском районе, на тихой улочке. Усадьбу огораживал высокий красивый забор, за ним был обширный двор, сад и теплица. Степаном спервоначалу овладело что-то похожее на робость. Он даже немного опешил и непроизвольно насторожился, когда Яков Кузьмич, отец Кирилла, крепкий мужик с седой интеллигентской бородкой, провёл его по двум этажам, по всем десяти комнатам с евроремонтом, двумя туалетами и сауной, усадив потом за красивый дубовый стол на мягкий диванчик в просторной, обставленной шкафами и полками, кухне. Таисия Ивановна, мать Кирилла, красивая и спокойная женщина, тут же расставила на столе какие-то закуски, водку, торт, ножи, вилки и блюдечки. Разговор поначалу не клеился и говорили обо всём сразу: о житье бытье, о работе, о политике, откладывая главную тему на потом, присматриваясь друг к другу, пока Степан не почувствовал, а он привык доверять первому впечатлению, что люди они простые, не высокомерные, знают цену и труду и деньгам, что всё это – дом, обстановка, сад и огород, нажиты честным трудом. Спокойствие вернулось к Степану, когда Яков Кузьмич пару раз матюгнулся в разговоре, и открыто, совсем как Кирилл, улыбнулся и предложил:
- Может, сразу перейдём на ты, Степан?
- Можно, Яков, – облегчённо вздохнул Степан.
- Ну что, по рюмочке?
- Так я ж за рулём, – выдал «петуха» Степан, в душе разозлившись на себя.
- Выходит, мне за двоих придётся? – хитро глянув на свою половину, потом, подмигнув Степану, спросил Яков Кузьмич. – Или ты мне составишь компанию?
Он посмотрел на лежащего в арочном проходе свирепого вида ротвейлера. Тот резко вскинул голову на обращение хозяина, преданно посмотрел жёлто-карими глазами. В открытую настежь дверь заплывала пасмурная липкая духота, обещая к вечеру дождь. Лохматые тёмные лапы высокой ели, росшей почти вплотную с домом, были недвижимы.
- Серьёзная собачка, – засмеялся Степан.
- Мой защитник от Таисии Ивановны, – балагурил Яков Кузьмич. – Как только голос на меня повышает, он её на место ставит. Верно говорю, Ункас?
Он бросил псу кусок пряника, тот поймал его на лету и, проглотив не жуя, снова уставился на хозяина преданным взглядом.
- Ну, сколько раз я тебе говорила, не кормить со стола собаку? – строго напустилась Таисия Ивановна на мужа. – Вот так и живём, Степан Семёнович, не дом, а цирк. А ты куда это замахнулся, на вторую? – остановила она мужа, видя, что тот опять намеревается выпить водки.
- Ункас, прекрати это насилие над хозяином, рыкни на неё, – продолжал балагурить Яков Кузьмич, но послушно поставив рюмку на стол. – Заметь, Степан, подчиняюсь насилию.
- Изломался весь, шут гороховый, – рассмеялась Таисия Ивановна. – Ещё чайку, Степан Семёнович?
- Да, пожалуй.
Наступило молчание, и внутренне Степан почувствовал, что подошло время главного разговора.
- Ну, что будем делать? Тебе тоже сообщили уже, что наша молодежь, – Яков Кузьмич нажал на первую «о», так что получилось мОлодежь, – уже подала заявление в загс?
- Да, – соврал Степан, сразу разозлившись на Люси и Кирилла, что они не сказали ему об этом.
- На Покров регистрацию назначили. Это хорошо. Я своей маме позвонила, она одобрила, всегда раньше свадьбы в это время делали. Брак будет крепким, – хлопоча на кухне, между делом вставила Таисия Ивановна.
- Что ж, в Покров, так в Покров, – Степана это особо не тронуло, так как никаким особым приметам он не верил, как не верил и в Бога, хотя никогда не хулил его.
- Надо эти вопросы обговорить, – всё-таки выпив вторую рюмку и закусив шпротами, причмокнул Яков Кузьмич,
- А не рано, ещё два месяца впереди.
- Пролетят как один день, – вытерев губы салфеткой, сказал Яков Кузьмич. – Лучше уж определить всё заранее – сколько машин потребуется, чтобы народ развести, с гостями определиться, в каком ресторане гулять будем.
- А что, обязательно в ресторане? – поморщился Степан. Ему почему-то ясно вспомнилась своя свадьба.
- Не знаю, – вопросительно посмотрел на него будущий сват. – По мне бы можно и дома: и не накладно и спокойней. Места вон, полно. Да молодые настаивают на ресторане.
- Больно-то надо их слушаться, – машинально ответил Степан, но тут же спохватился, – но раз настаивают, пусть будет в ресторане.
Степану стало тоскливо, когда он подумал, что с запросами современной молодёжи свадьба влетит в копеечку, и чтобы не ударить в грязь лицом, придётся раскошелиться.
«И что за нужда, – думал он во время разговора, – почему обязательно ресторан? Вбухаешь в эту свадьбу кучу денег, а молодые разбегутся через месяц и все бабки на ветер. Решили свадьбу играть в ресторане? Так играйте, но на свои, заработанные, а то ведь с родителей потянете. Может для кого-то двадцатка-тридцатка это не деньги, а для меня, каждая бумажка потом заработана».
Но когда он услышал о примерной сумме, и понял, что те траты, которые он предполагал, надо умножить ещё, как минимум на два, ему захотелось встать и уйти. Кровь от волнения прихлынула к вискам, и он уже плохо разбирал, что ему говорили родители Кирилла, только согласно кивал головой. Назвал гостей с невестиной стороны, сказал, что не знает, приедет ли на свадьбу Тоня и её родители – деда Паша и баба Дуся. Согласился, что подарок, вернее несколько подарков, в том числе стиральную машину, холодильник, телевизор, пару ковров и другого барахла на обзаведение, лучше покупать вместе и это надо будет ещё дополнительно обсудить. Теперь ему было всё равно.
- Да напрягаться надо, – вымученно улыбнулся он, когда большая часть была обговорена.
- А в декабре уже маленький появится, опять надо напрягаться, – рассмеялась Таисия Ивановна. – Вся жизнь наша…
- Какой маленький? – ошалело спросил Степан.
Родители Кирилла переглянулись.
- Как какой? – удивленно переспросила Таисия Ивановна. – Люся в больницу ходила, девочка у неё, уже четыре месяца. Всё у неё нормально, развивается хорошо. Сейчас же с этим просто, не как у нас было. Я вон про старшего думала девочка, а родился парень.
- Да, да, – рассеянно отвечал Степан, – знаете, пора мне, волка ведь ноги кормят.
Приступ ярости прошёл только тогда, когда Степан сел в машину и закурил. Увидев в кулаке в сердцах раздавленную пачку сигарет, он откинулся на спинку кресла и задумался. На пыльное ветровое стекло упали первые, мелкие, как пыль, сразу ставшие грязными, капельки. Скоро дождь пошёл крупнее, а Степан всё не трогался. Кажется, он начинал догадываться, что в первую очередь Люси толкнуло на замужество – не любовь к Кириллу, а желание уйти, избавиться и распрощаться навсегда с отцовской опекой. Может, она это делала и неосознанно, в силу своей молодости, но это был расчёт. Кому, как ни ему, было знать свою дочь? И он это почувствовал в тот вечер, когда Люси и Кирилл сказали ему о предстоящей свадьбе. В этом было и объяснение того, почему у него было тяжело и неспокойно на душе. Но что же дальше? Расстроить свадьбу? А ребёнок? И здесь расчёт, ну и Люси! А, будь что будет, может всё это страхи, или выдумки, может ещё и заживут на загляденье всем. Когда Степан поехал, дождь вовсю разошёлся.
В декабре Люси разродилась девочкой. Роды проходили трудно. К тому же крошка хватанула околоплодных вод и почти три недели пролежала с воспалением лёгких в стационаре без матери. Только через десять дней Люси в первый раз дала ребёнку грудь, которую девочка стала жадно сосать. Родовая травма дала о себе знать: ещё до диагноза врачей Люси рассмотрела, что с глазками у ребёнка не всё в порядке. Скоро ей сказали, что у ребёнка астигматизм.
Люси плакала, забросила занятия в училище и не выводилась из больницы, приезжая домой лишь ночевать. Кирилл и его родители окружили Люси двойной заботой и вниманием. Они подключили все свои связи и скоро ребёнка перевели в отдельную палату, где Люси могла находиться с ним постоянно. Однажды её навестил Степан, привёз немного фруктов, сок и йогурты. Смотрел хмуро и почти не разговаривал. Отношения между ними в конец испортились, когда отец, после встречи с родителями Кирилла, наотрез отказался участвовать в свадебных приготовлениях и высказал Люси всё свои подозрения – что парня она не любит, а только хочет избавиться от отцовской опеки. И какие она строит дальнейшие планы, Степан не знает. Поэтому он не уверен, что они проживут с Кириллом долго, а тратиться на свадьбу впустую он не намерен. Люси разрыдалась. Её обезображенное ранним токсикозом лицо, в сыпи тёмных пятнышек на смуглоте, побледнело и исказилось гневом. Она напомнила Степану Тоню.
- Откуда ты знаешь, люблю я его или нет? – кричала она.
- А что, любишь? Любишь? Молчишь, то-то и оно.
- Да какая тебе разница, у нас ребёнок будет.
- И он будет страдать.
- Ты как будто программируешь меня на такие поступки.
- Нет, доченька, никого я не программирую. Ты в себе-то покопайся.
- Ты не должен так поступить, ты дашь денег на свадьбу.
- Нету у меня денег, ты вон у матери своей попроси.
- Всё, – трагическим голосом, перестав рыдать, сказала Люси, – у меня больше нет отца.
- Ты словами-то не бросайся, сначала думай, потом говори. А вот от меня особой помощи не жди. Теперь у тебя будет муж и пусть он о тебе заботится. Это твой выбор, а не мой.
Об этом разговоре она долго не решалась сказать Кириллу, а когда сказала, умолчав при этом по поводу главных подозрений Степана, будущий муж долго возмущался, кричал, что он в гробу видел Степановы подачки, что ничего им от него не надо, и он поговорит с родителями, и они сами возьмут на себя все расходы. Успокоенная и обрадованная Люси принялась целоваться и ластиться к Кириллу, но вдруг ясно и отчетливо поняла, что отец прав. Что нет в ней по отношению к Кириллу даже отголосков того, что ей довелось испытать с Костей, когда все внутри охвачено одним лишь желанием видеть этого человека, находиться с ним, восхищаться и делать так, как он, и никогда с ним не расставаться.
Кирилл, конечно, хороший, от него вкусно пахнет, как от молочного телёнка, ему даже парфюмом не надо пользоваться. Он добрый и заботливый. С ним весело проводить время. С момента их знакомства они на его маленькой «японке» объехали все ночные клубы, часто обедали в ресторанах, пусть и не очень дорогих, отдохнули весной на Байкале, он её завалил подарками и одел в лучших бутиках. Он не глуп и даже красив, особенно его улыбчивое лицо с ямочкой. Ростом не дотягивает? Но в этом есть даже особый шарм. Но отчего же его ласки она принимает без трепета, без замирания и сердечного томления?
Их первая близость, кажется, тоже удалась. Это случилось у него в доме, и они были одни. Жарко горел камин, наверху на лестнице их преданно охранял Ункас, вино было терпкое и чуть сладковатое, тихо пел Азнавур. Но чего же не было? Наверное, не было главного – любви, от которой в омут с головой и всё забываешь, как было с Костей. Была какая-то рациональная установка – так надо. Может, она была очарована новыми впечатлениями от того, что когда-то было недоступным, вдруг стало привычным. И это дал ей Кирилл. Может, её покорила красота и достаток дома, в котором, пусть и с родителями, жил её будущий муж. Но ведь выйдя замуж, и она могла поселиться здесь, сидеть у камина, ходить по точёным лестницам, которые больше всего почему-то покорили её, обедать за массивным дубовым столом, есть хорошую еду.
Хотя… Ну и что, что нет у неё к Кириллу тех чувств, которые она испытывала к Косте. Но может они придут? Как говорит бабушка Анна Петровна – стерпится, слюбится. Может, в самом деле, надо потерпеть, подождать, и всё придёт, и слова отца окажутся полным бредом?
Она носит под сердцем ребёнка Кирилла. Это его ребёнок и у неё ни разу не возникло желания от него избавиться, хотя, наверное, и радости она особой не испытала, узнав, что беременная. И всё же… Может он, этот будущий не родившийся человечек, и станет тем общим счастьем, которое сблизит их с Кириллом по-настоящему? Да, именно так, именно так и будет! Надо только подождать, вот и он, тот, маленький, которому Кирилл дал жизнь, стучит своей ножкой и тоже говорит, что так и будет.
Девочку назвали Олей. Очень уж просила об этом новоиспечённая бабушка Таисия Ивановна. Пока внучка была в больнице, она вся извелась и своими страхами и подозрениями доводила Якова Кузьмича до белого каления. Вместе с Люси она дежурила у палаты внучки и по первому требованию врача летела в аптеки за нужным лекарством. Если его не было, она подключала все свои связи и даже заказывала нужные препараты в Москву. Она завалила Люси соками, фруктами, овощами и молочными смесями, которые часто портились, и их приходилось выбрасывать, но она упорно, каждый день приходила нагруженная полными сумками. Часто Люси отдавала несъеденные продукты санитаркам, но это было, по мнению Таисии Ивановны, тоже хорошо, потому что тогда те будут лучше заботиться о ребёнке.
К выписке Оли, бабушка её уже окрестила Лёлёкой (так на Украине, откуда была родом Таисия Ивановна, называют аиста), дом выскоблили, промыли с белизной полы, и по требованию Таисии Ивановны Яков Кузьмич привёз священника, который промахал кадилом все комнаты. Таисия Ивановна сама ездила выбирать в магазин лучшие дорогие пеленки и распашонки. Кроватку, тоже выбранную бабушкой, установили в большой нижней комнате, где стоял камин, который в случае чего можно было подтапливать, чтобы воздух всегда был теплый и сухой.
Если первые месяцы после свадьбы отношение к Люси со стороны её новых родственников было внимательно настороженным, то с рождением Лёлёки она, как ей казалось, стала полноправным членом семьи. Её оградили от всех домашних хлопот, и основной обязанностью её стала только забота о дочери. В училище ей установили свободный график, и первый месяц она безвылазно сидела дома и появилась в училище только во время сессии, которую хоть и не сразу, но сдала без хвостов. Когда Люси была на учёбе, с малышкой оставалась или Таисия Ивановна или сестра Кирилла Калерия, ровесница Инны, души не чаявшая в своей племяннице. Она даже на период сессии невестки взяла отпуск на работе, чтобы побольше проводить время с малышкой, и кидалась к ней по первому её писку.
Окружённая заботой и вниманием, Лёлёка быстро набирала вес и к весне, на шестом месяце у неё появились два первых молочных зубика, сделавшие её похожей на пухленького зайчишку. От Кирилла она унаследовала ямочку на щечке, высокий лоб и брови, а от матери пухлые губки, прямые тёмные волосы и смуглоту. Ребёнком она была прелестным. И только её астигматизм не давал всем покоя, особенно бабушке, которая, начитавшись статей в интернете и обзвонив всех своих дальних и близких знакомых, чуть ли не каждый день рождала новые идеи, как поправить крошке зрение. Успокоилась она только тогда, когда в институте зрения ей сказали, что процесс этот долгий и прежде чем перейти к решительным действиям, то есть операции по подтягиванию глазной мышцы, необходимо несколько лет проделать ряд подготовительных процедур и упражнений.
Ближе к лету девочку окрестили, и на её нежной и пухлой грудке засверкал маленький золотой крестик на шёлковой верёвочке, подаренный любвеобильной бабушкой.
Роды преобразили Люси, пошли ей на пользу. То, что несколько месяцев назад было ещё по-девичьи угловатым, не оформившимся, стало гладким и плавным. И без того чистая глянцевая кожа её приобрела бархатистую упругость. Она не забывала каждый день, ещё по старой рекомендации преподавателя ритмики, делать несколько специальных упражнений и скоро живот её, чуть обвисший после родов, подтянулся.
Когда она впервые появилась в училище после родов, её тут же окружили сокурсницы и стали наперебой расспрашивать о житье-бытье. Рассказывая о себе, о дочке, о муже, о новых родственниках, Люси чувствовала, что многие ей откровенно завидуют, и перевела разговор на тему учёбы. Оказалось, что пока она сидела дома, у них появился новый преподаватель музыки, что театры почти не присылают заявок на выпускников, и что ждёт тех, кто этой весной закончит училище, неизвестно. Скорее всего, каждый будет сам себе искать место работы, а кто-то уже нашёл, и в основном в модельных агентствах, а то и просто в торговле. Общаясь с девчатами, Люси постоянно стреляла глазами, в надежде увидеть Костю Денискина, и сердце её волнительно постукивало, пока кто-то не сказал, что его группа уехала в другой город, в местный театр на практику. Зачем ей нужна была эта встреча, что она от неё ждала, она не знала. Но после того, как ей сказали, что Кости нет в городе, настроение её испортилось, и она быстро засобиралась домой. Непонятный и острый приступ ревности испытала вдруг она от этого известия, сразу представив вместе Костю и Юлю-мотылька. Она была раздражена весь день и Лёлёка, чувствуя состояние матери, тоже вела себя беспокойно. На вопрос Кирилла, что случилось, она ответила дежурной фразой, что плохо себя чувствует, и даже попыталась улыбнуться, развеяв мужнину тревогу.
Говорят, человек ко всему привыкает, так и Люси скоро привыкла к своей жизни в семье Свиристелиных. И то, что раньше вызвало в ней восторг и восхищение, стало привычным и обыденным. Её любимые лестницы оказались, она однажды заметила, кое-где обшарпанными и облупленными, обои в нескольких комнатах давно было пора менять, а чрезмерная забота и тревога свекрови порой вызвала откровенное раздражение. Как оказалось, огромный дом может очень быстро превратиться в запущенную и неуютную хоромину, если за ним не следить. Ежедневно Таисия Ивановна с дочкой проделывали такой объём работы по дому, что неё, Люси, ранешние заботы по уходу за отцовской квартирой казались лёгкой прогулкой. Они постоянно что-то тёрли, мыли, скоблили, стирали, гладили, копошились в огороде, чуть ли не каждодневно вывешивая на улице груды белья и пелёнок. Люси понимала, что пока её щадят и идут ей навстречу, и даже убираются в их с Лёлёкой комнате, но придёт время и у неё тоже появятся какие-то обязанности. Не оправдались и её надежды по поводу карманных денег. Семья, конечно, не бедствовала, но и не сорила деньгами, а порой даже тех денег, что зарабатывали Таисия Ивановна и Яков Кузьмич, хватало ровно, чтобы дожить до будущей зарплаты. Кирилл тоже неплохо зарабатывал, но большую часть своего заработка тратил на кредит – он купил новую машину, а то, что оставалось, уходило на закупки продуктов с рынка (питалась семья хорошо) и мелкие расходы, в том числе карманные. Конечно, в своём кошельке Люси имела теперь несравненно больше, нежели когда-то давал ей отец, но… Денег не бывает много, всегда говорила себе Люси.
Однако больше всего раздражали её ставшие, казалось, узаконенной традицией вечерние разговоры в семье. Инициатором этих бесед была Таисия Ивановна, считавшая, что разговаривать в семье насущно необходимо, так как это сближает и объединяет семью. Говорили о философии, психологии, политике, обсуждали местную городскую жизнь, разбирали проблемы, которые случались у кого-то на работе, и каждый вопрос Таисия Ивановна, как психолог, старалась разложить буквально по косточкам. Поначалу Люси, если спала Лёлёка, сидела вместе со всеми и слушала, хотя многое из того, о чём говорили, она не понимала, а иное ей просто казалось смешным. Потом под разными предлогами она стала уходить к себе и злилась, если Кирилл долго не возвращался.
- Что, наговорились? – сонно-ехидно спрашивала она мужа, когда тот, иногда заполночь, ложился в постель.
- Интересно! – отвечал Кирилл.
- Что интересно?
- Отец сегодня рассказывал про Достоевского, ну что он предвидел наш сегодняшний бардак в стране.
- Ох, Господи, лучше бы ты подумал, где бабок срубить.
- Да ладно тебе, – Кирилл пытался приласкать Люси.
- Спать хочу, – отвергала она ласки мужа и отворачивалась.
С Костей Денискиным она встретилась уже в конце весны, когда кое-где под городскими теплотрассами стали пробиваться первые зелёные щёточки первой травы.
В этот день она занималась музыкой с новым преподавателем Светланой Ивановной Карской, рыхлой и неуклюжей стареющей женщиной, в своих очках с толстыми стёклами напоминавшей ей медвежонка коалу. Почему-то после первого же знакомства Светлана Ивановна прониклась к Люси чуть ли не материнской заботой и принялась её усиленно опекать. После нескольких занятий она сказала Люси:
- У вас есть, Люсенька, способности к музыке, но если вы хотите чего-то добиться, вам надо очень много работать над собой.
Откровенно говоря, Люси совсем не разделяла такого мнения и к музыке давно остыла, но они разговорились. Слово за слово, разговор перешёл на бытовые проблемы, и когда Светлана Ивановна спросила её о родителях, Люси сказала, что их с сестрой воспитывал отец.
- Так ты сиротка? – сердобольно всплеснула руками Карская. – А что с мамой?
Люси сделала неопределённый жест, но Светлана Ивановна истолковала его по-своему.
- И давно умерла?
Люси снова сделала неопределённый жест. То есть она не сказала да, но не сказала и нет.
Карская стала с жаром расспрашивать о её нынешнем положении и, узнав, что она вышла замуж и уже родила девочку, стала давать советы, как лучше выйти из положения, чтобы и ребёнок не страдал, и учёба продвигалась. Выход, по её мнению, должен быть один – родственники мужа, именно мужа почему-то, а не её, Люси родственники, должны сделать всё, чтобы Люси смогла закончить училище и получить профессию.
- У тебя как с ними отношения? – по-деловому спросила Светлана Ивановна.
И Люси снова неопределённо пожала плечами.
- Понятно, – законченным тоном отрубила Карская. – Если что, можешь на меня рассчитывать.
- В каком смысле?
- Ну, я могу поговорить с мужем, со свекровью, чтобы они помогали вашей учёбе.
- Спасибо, пока не надо.
Выходя из училища, Люси злилась на себя. Почему она соврала и подала себя этакой несчастной страдалицей-сироткой, которую всяк норовит обидеть. Ведь никакая она не сиротка и мать её жива и здорова, и даже вышла замуж за парня, который ей годится почти в сыновья, и у них, ещё до свадьбы Люси, родился мальчик, её, Люси, брат. Что отношение в семье Кирилла к ней самые заботливые и доброжелательные. Так зачем она построила разговор так, чтобы выглядеть в глазах Карской несчастной и кем-то обиженной? А может, ей просто захотелось, чтобы её пожалели, просто так по-человечески посочувствовали и… не приставали к ней с этими глупыми и совсем ей не нужными занятиями музыкой.
И тут Люси увидела Костю Денискина. Он давно наблюдал, как она, выйдя из училища, задумчиво глядела несколько минут на тротуар, покусывая зубами костяшку согнутого указательного пальца, потом, точно стряхнув с себя, как надоедливых мух, свои мысли, огляделась по сторонам, будто ища кого-то, и увидела Костю. В его глазах она прочла многое: и лёгкое смущение за разрыв их отношений, в коем, конечно, была его вина, и восторженно-восхищенный взгляд самца на самку, и тревожно вопросительное ожидание, как она себя поведёт после той давней пикантной ситуации. Люси улыбнулась.
Потом они долго сидели в кафе и пили шампанское. Говорили и не могли наговориться. Он воодушевлённо рассказывал о своей прошедшей практике в одном из провинциальных театров, где ему довелось играть официанта Диму в «Утиной охоте», а в зимние каникулы он ездил к родителям, вернее к отцу, в северный посёлок, где провёл скучнейшие дни за чтивом и…
- Я так часто о тебе вспоминал, – закончил он. – Наши встречи, наши… Это было удивительное, незабываемое время, и как дорого я бы заплатил, если бы его вновь удалось вернуть.
- Дорого, это сколько? – улыбнувшись, спросила Люси и побледнела.
- Ты вернёшься ко мне? Заклинаю, – кажется, он не играл.
В это время зазвонил сотовый телефон. Обеспокоенная Таисия Ивановна спрашивала, когда Люси вернётся домой, потому что молоко, которое она перед каждым уходом сцеживала и оставляла в бутылочке, уже закончилось и малышка Лёлёка плачет и хочет есть. У Люси возникло острое желание послать свекровь подальше, сказать грубое слово. Она едва сдержала себя.
- Мне пора, – Люси стала собираться, с той ожидательной медлительностью, когда главные слова ещё не сказаны, но они должны быть сказаны. Костя дотянулся через стол, поймал руку Люси.
- Когда мы встретимся?
- Время и место, – Люси в упор, не отрывая взгляда, глянула на парня. Движения её были резки, что говорило о сильном волнении.
Что с Люси что-то происходит, первой заметила Таисия Ивановна. Их отношения, конечно, нельзя было назвать доверительными и душевными. С первых дней Таисия Ивановна повела себя ласково сдержанно. Она особо не лезла в дела молодых, и невестка это сразу оценила, сказав наедине Кириллу, что мать его человек тактичный и порядочный, и Люси её очень уважает. И невестка и свекровь нередко, оставаясь с Лёллёкой, вели неспешные разговоры и беседы о делах житейских, и Таисия Ивановна старалась никогда не быть излишне любопытной и назойливой. Советы давала в форме вопросов – а ты, Люсия, не думала, что это можно сделать вот так? А это вот эдак? – и всегда находила со стороны Люси определённый отклик.
Поначалу, как только Люси смогла посещать после родов занятия в училище, она спешила скорее вернуться домой, на ходу рассказывала свекрови последние новости о своих успехах или неудачах в сдаче экзаменов, и едва успев согреться после морозного дня, бежала к своей дочке. Накормив её, тут же начинала гладить пелёнки, что-то про себя напевая и разговаривая с малышкой. И сейчас вроде ничего не изменилось и шло своим чередом, если не считать того, что невестка стала задерживаться дольше обычного. Но и это как преподаватель и психолог Таисия Ивановна могла понять. Её насторожило, что невестка стала Бог весть над чем задумываться. Пьёт ли чай или просто сидит и вдруг замрёт и уставится отстранённо в одну точку, даже порой не слыша плача Лёлёки.
- Что с тобой, Люсия? – спросила однажды Таисия Ивановна.
Люси вздрогнула, смутилась.
- Нет-нет, ничего. С учёбой не всё получается, – и тут же убежала к себе в комнату.
Но по тому, как она прятала глаза и ей, Таисия Ивановна заметила, было неприятно, будто её уличили в том, в чём ей не хотелось, чтобы её уличили, Таисия Ивановна насторожилась. Однажды они пили вдвоём чай, и зазвонил сотовый телефон Люси. Они сидели совсем рядом, и Таисия Ивановна, услышала очень отчетливо, как мужской голос сказал – привет, любовь моя. Люси просияла, но как будто чего-то испугавшись, кинула на Таисию Ивановну смущённый взгляд и покраснела.
- Я перезвоню, – сказала она в трубку и, стараясь не выглядеть взволнованной, пояснила свекрови:
- Кирилл звонил, – и быстро ушла в свою комнату.
Таисия Ивановна была почти уверена, что звонил совсем не Кирилл, но решила убедиться в этом до конца, и позвонила сыну.
- Алё, Кирюша, вы собрались куда-то с Люсией?
- Никуда. А что?
- Да нет, ничего, просто ты ей позвонил…
- Никому я не звонил.
- А ну ладно, ладно, просто я ошиблась, мне показалось, м-м…
- Мам, что-то ещё? – перебил её нетерпеливо сын. – У меня клиент, тут дурдом.
- Нет-нет, всё хорошо, всё хорошо.
Вечером она позвала к себе в комнату дочь и поделилась своими тревогами. Калерия округлила глаза.
- Ты уверена, мама? Может, пошутил кто в трубку.
- Может, а может и не пошутил. Но когда кто-то с тобой шутит, так себя не ведут.
- Как, мама? – рассмеялась дочь. Она была очень похожа на Таисию Ивановну в молодости. – Сейчас же другое время.
- Ну да, время другое, а люди-то остались те же. Думаю, что я не ошибаюсь, но вот как это проверить?
- А зачем тебе это?
- Не хочу, чтобы меня и моего сына обманывали. Лучше уж никак, чем так.
- Ладно, – смеясь, ответила Калерия, как-то легкомысленно отнесясь к материнским подозрениям.
- Что ладно?
- Я постараюсь что-нибудь придумать.
- Только, Боже упаси, не говори ничего Люсии.
- Ладно!
Но уже на следующий день Калерия позвала мать в свою комнату, совсем не в смешливом настроении. Более того, едва они закрыли за собой дверь, дочь, как и вчера, округлила свои глаза и затараторила, всплескивая руками:
- Мам, там… там же ужас. Ты оказалась не только права…
- Стоп, стоп. По порядку. Ты что, проследила за ней?
- Ещё чего. За этой…
- Тогда что тебя так взбудоражило?
- СМСки мама, обыкновенные СМСки. Просто, когда эта… ну, пошла принимать душ, я прочитала её СМСки.
- Ты считаешь, что поступила красиво?
- А ты считаешь, что она поступает красиво?
- Ладно, хоть это мне и не по душе, но дело сделано. И что там?
- Мам, там… там… Мне даже стыдно об этом говорить. Там сплошной секс.
- И с кем?
- Какой-то Костя.
- Вот негодница.
- Что ты собираешься предпринять?
- Пока не знаю, я подумаю.
Ещё неделю Таисия Ивановна присматривалась к невестке и однажды подслушанный ею разговор Люси по телефону с тем, кого она вкрадчиво и нежно называла Костенькой, развеял все сомнения. Таисия Ивановна, предупредив дочь не поднимать раньше времени шум, вначале решила поговорить с невесткой сама. Она выбрала подходящий момент, когда они оставались одни, и без обиняков спросила:
- Люсия, ты изменяешь Кириллу? Кто такой Костя?
И по тому молчанию, которое установилось ненадолго, по застывшей, точно ожидающей удара позе, Таисия Ивановна поняла, что застала невестку врасплох.
- С чего вы это взяли? – наконец оправилась она, тяжело и непослушно шевеля губами.
- Сорока на хвосте принесла. Я всё-таки хотела бы услышать…
- Вот и слушайте свою сороку, – с вызовом обронила Люси.
- Вон как ты заговорила, – сузила глаза Таисия Ивановна.
- Знаете, Таисия Ивановна, я давно подозревала, что вы не хотите, чтобы мы с Кириллом были вместе, – попробовала перейти в наступление Люси.
- Да, быстро, очень быстро девочка осваивает приёмы манипуляции. Но со мной это не пройдёт. Итак, я не услышала ответа на свой вопрос – ты изменяешь Кириллу?
- Не надо со мной разговаривать в таком тоне.
- Тогда послушай меня. Пока ты живёшь в моём доме. Понятно? В моём, и здесь я хозяйка. И ты будешь подчиняться требованиям, которые я здесь установила. С этой поры все поблажки, которые для тебя были установлены в доме, снимаются. Будь добра, обслуживай себя сама. Стирка, уборка, глажка, готовка – всё это ты будешь делать сама. А не нравится – вольному воля. Снимайте с Кириллом квартиру и живите, как хотите, если он ещё захочет с тобой жить, когда узнает, как ты настраиваешь ему рога.
- Вы хотите ему рассказать? – уже поникшим голосом спросила Люси.
- А ты бы как поступила на моём месте?
- Не надо, прошу вас не надо. Ведь там, ну с Костей, ничего серьёзного, – соврала Люси.
- Я не собираюсь в этом копаться, пусть это будет на твоей совести. А знаешь, – неожиданно спросила Таисия Ивановна, – я давно хочу тебя спросить – ты любишь Кирилла?
- Я?.. Конечно…
- Что-то подсказывает мне, что ты говоришь неправду. Смотрю я на вас иногда, и не вижу в ваших, вернее, в твоих отношениях к Кириллу сердечности, что ли. Ты вроде на людях внимательная и любящая, но такое чувство, что ты играешь роль. Потому что, когда вы одни, мне доводилось слышать, ты помыкаешь им, порой даже унижаешь самыми обидными словами.
- Может это и бывает иногда, но я, правда, люблю Кирилла. И вы… вы ведь не станете ему ничего говорить? Прошу вас.
- Хорошо, я не скажу. Но сразу условимся, что всё… хотя…
- Что?
- Ладно, слово не воробей, раз уж сказала, то сдержу его. Но если я ещё услышу нечто подобное, я ни минуты не потерплю тебя в своём доме. Я не могу решать за Кирилла, это его жизнь, но за себя я сказала. Ты меня поняла?
- Да.
- А то, что ты с этого времени активно включаешься в домашние дела, это тоже не подлежит никакому обсуждению. Это тоже понятно?
- Да.
- Вот и договорились.
Вечером Люси плакала на плече у Кирилла обидными слезами.
- Кирюша, ну когда у нас будет свой угол?
- А чем тебе здесь плохо? – удивлённо и озадаченно спросил Кирилл.
- Ну, ты же знаешь, что две медведицы в берлоге не могут ужиться.
- Неужели тебе с мамой трудно приходится? Вот уж не ожидал.
- Но ты же обещал, в уши мне пел, когда мы встречаться начали, что вот, мол, нам родители квартиру со временем купят, – уже с укором вполголоса говорила Люси. – Или ты уже всё забыл?
- Да не забыл я. А в чём дело? Поругались что ли?
- Да нет… Так ты поговоришь, насчёт квартиры?
- Поговорю, но мне кажется, что у родоков сейчас нет таких денег.
- Но ты же обещал? – нетерпеливо брыкнулась Люси.
- Ладно, ладно, – покладисто ответил Кирилл и потянулся к жене.
- Подожди. Я предлагаю через недельку уехать в деревню, к бабушке и маме.
- У меня ж работа?!
- Отпуск возьми.
- Люча…
- Вот всегда так, – опять расплакалась Люси. – Что бы не попросила, у тебя одни отговорки. Я устала, понимаешь, устала. Могу я отдохнуть по-человечески? Обещал ведь, что за границу поедем в свадебное путешествие, а тут даже в деревню не можем съездить.
- А Лёлёка?
- С нами поедет, ей уже скоро полгода.
- Люча…
- Так мы едем или…
- Ладно, придумаю что-нибудь.
Кирилл отвёз жену с дочкой в деревню и с началом сенокоса вернулся в город один. Люси вновь оказалась в обществе бабушки и Тони. Правда, теперь было куда приложить свою заботу – и у Люси и у Тони были на руках маленькие дети – Лёлёка и полуторагодовалый братик Люси, маленький Санька. Тоня с Алексеем жили теперь в отдельном доме, недалеко от бабы Дуси, который они пока снимали, но собирались, как только появятся деньги, купить. Алексей устроился работать в геологическую партию и теперь появлялся дома только изредка, приезжая в село, где была перевалочная база геологов, чтобы увезти продукты или солярку. Он по-прежнему был такой же застенчивый и молча, с улыбкой сносил «выкобенья» Тони, когда она устраивала ему скандал по случаю приезда. Она мало изменилась, и даже чуть похорошела, видимо семейная жизнь шла ей на пользу. Осталась и привычка шататься по знакомым. Теперь, с приездом Люси, Тоня нередко под любым малым предлогом оставляла своего Саньку на её попечение, а сама могла до вечера где-то пропадать. Приходила чаще под хмельком, возбужденная, и начинала рассказывать местные сплетни.
- Слышь, – сказала она однажды Люси, хитренько подхихикивая, – видела Серёгу Неверова, ну, помнишь… О тебе интересовался.
- Так он же должен в армию уйти?
- До осени отложили.
- Ну и что, как он поживает?
- Говорит, что тебя забыть не может. Бросай своего коротышку, и… Смотри Серёга какой, высокий, жилистый, – несла легкомысленный вздор Тоня.
- Как-то всё легко у тебя, мама.
- А что её жизнь усложнять-то? Надо проще быть и люди за тобой потянутся.
- И много за тобой тянулось?
- Много будешь знать, скоро состаришься. Твоя-то жизнь как складывается?
- Я думала ты об этом раньше спросишь.
- Ну, спросила же.
- Как тебе ответить, даже не знаю…
И Люси рассказала ей, сама того не желая, о последних событиях.
- Интеллигенты сраные, – подытожила в конце рассказ Люси Тоня и намекая на Таисию Ивановну, продолжила, – учить она тебя ещё будет. Сама, небось, своему Яшке не одни рога наставила. Никуда они не денутся, теперь они вот чем повязаны.
Тоня встала, подошла к коляске, которая заменяла кроватку у Лёлёки, и стала, как показалось Люси, фальшиво улюлюкать с ребёнком.
- У ти, пусик мой. Сладенькая девочка. Теперь, скажи, я главная в семье, и никуда эти Свиристёлки не денутся, как миленьких их за ушко, да на солнышко. Правда? Иди золотко, ко мне.
Но только раздразнила и испугала ребёнка. Лёлёка заплакала.
- Ну вот, этого нам ещё не хватало. Ладно, иди к маме.
Передав ребёнка Люси, она продолжала:
- Запомни, Люча, ты не пропадёшь. Тебе же Костя сказал, что любит и не бросит тебя? Так чего ты переживаешь? Что свет клином сошёлся на этой семейке.
- Но Костя гол как сокол.
- И что? А у этих Свиристёлок много тебе перепадает, а?
- Я рассчитывала на большее.
- То-то и оно. Это с виду все эти богатенькие добренькие. А так – жмот на жмоте. А не Костя, так другого найдёшь. Ты же у меня принцесса.
- Чему ты девку учишь? – подслушав с кухни их разговор, встряла баба Дуся. – Не слушай её Люська. У самой толком жизнь не сложилась, так и тебе ещё хочет поломать.
- А чёй-то у меня сложилась? Смотри, какого мужа я себе отхватила, всего-то двадцать три года, – крикнула Тоня в дверной проём.
Баба Дуся прошаркала с кухни, опёрлась рукой о перегородку.
- Нашла чем хвалиться, – сказала она. – Не по тебе колода. Погоди, у него ещё тяму-то в голове маловато. А заматереет, замужиковеет, дак он тебе ещё покажет.
- Ты как будто программируешь меня.
- Ничего я не про…про…мирую. Я жизнь прожила. И в кого ты Тонька такая? Рази этому я учила тебя? По жизни шагаешь, как по ровной дороге, а коли ямка или ухаб? Расшибёшь же свой нос.
- Так я ж под ноги смотрю, – рассмеялась Тоня.
- То-то и оно, что не смотришь. Легко живёшь.
- Ай, ну тебя, – отмахнулась Тоня. – Занудит, аж тошно станет.
- А тебе говорю, не сбивай девку с пути.
В разгар сенокоса приехала Инна и, лишь переночевав ночку, дед Паша увез её грести сено. Но едва успели заложить кошенину в копна и, не поставив ни одного зарода, вернулись все домой – зарядили дожди. Жара спала и к вечеру, чтобы подсушить воздух в избе, стали протапливать печь. Заболели дети. Сначала нашлёпался в холодных лужах маленький Санька, засопливел и слёг с больным горлом. Его унесла в байковом одеяле Тоня к себе, чтобы не заразить простудой Лёлёку. Но видимо опоздали и уже утром у девочки были больные глазки, она захрипела, не брала грудь, а к вечеру поднялась такая высокая температура, что Люси не на шутку струхнула. Ведь Кирилл и родители станут обвинять её, что это она не досмотрела за ребёнком. Испуганная, она среди ночи побежала и привела местную фельдшерицу Ольгу Ивановну и снова проводила её до дома, потому что у бабы Дуси не оказалось нужных таблеток, и Ольга Ивановна пообещала дать из своих запасов. Двое суток Люси почти не сомкнула глаз и если бы не Инна, которая помогала её во всём и поддерживала морально, она, кажется, сошла бы с ума. В это время к ней дважды наведывался Сергей Неверов – в модной куртке, с зонтом, но она так была удручена болезнью малышки, что встретила его холодно и даже неприязненно. Войдя в дом после их непродолжительного разговора, в мокром плаще и косынке, она услышала, как баба Дуся проворчала:
- И чего ходют? Ты сама, девка, поберегись, а то сляжешь с такой сырости, кто девчонку досмотрит?
«А ведь и верно, – мысленно ужаснулась Люси. – Вот будет весело». Она тут же, по совету бабушки, для профилактики сделала из чеснока две маленькие турундочки, засунула их в нос, прочихалась и надела на лицо повязку-маску из марли.
Но, слава Богу, всё обошлось: и сама не заболела, и Лёлёка уже к концу третьего дня болезни так жадно и сильно ухватилась за материнский сосок, что Люси стало больно. Но сердцем она почувствовала, что дело пошло на поправку.
А дня через два дня их с Инной пригласила Тоня на встречины мужа, вернувшегося на короткий отдых из геологической партии. Попросив бабу Дусю присмотреть за Лёлёкой, и клятвенно пообещав вернуться через час, Люси с Инной пошли к матери. Алексей приехал не один, а с молодым парнем по имени Роман, которого Алексей навеличивал Санычем. Он был крепкий и такой широкий, что казалось, один занимает полгорницы. У него было открытое добродушное лицо, со светлой, казавшейся седой, щетиной. Закатанные рукава рубашки обнажали сильные загорелые предплечья, по которым также золотился светлый волос. Он нисколько не смутился при появлении сестер, будто был с ними давно знаком, и вёл себя по-свойски. Движения его были неторопливы и обдуманны, во взгляде читались уверенность и независимость, и что-то похожее на дерзкую смешинку.
«Наверное, за таким, как за каменной стеной», – почему-то подумала про себя Люси, лишь на секунду отвлекшись от мыслей о малышке.
Тоня уже накрыла стол, на котором дымилась отварная, политая топлёным маслом и посыпанная луком с укропом желтая свежая картошка, стояли прошлогоднее, и потому уже пожелтевшее сало, огурцы, перья лука, ещё бурые помидоры. Водка была уже разлита в гранёные стопки и все только ждали, когда придут Инна с Люси. Выпили. Алексей стал рассказывать, как они с Санычем пробирались по размытым дорогам в село, как у Малой речки сели по самые мосты, что пришлось бежать в соседнюю деревеньку за пять вёрст за трактором. Потом, хитренько переглядываясь, поделились, что в одной из местных речек есть золотишко, и в простом ведре геологи намыли несколько граммов золотого песка. Саныч, заняв половину стола, добродушно похохатывал, глядя из-под белёсых ресниц, и густой здоровый румянец проступал на его чуть скуластом лице. Люси перехватила взгляд Инны, которая заворожено, будто увидела перед собой диво-дивное, не мигая смотрела на гостя. Женским чутьём Люси почувствовала, что не спроста сестра так смотрит на парня. И вдруг ей так захотелось, чтобы у Люси всё устроилось в личной жизни, она этого заслужила. И потому, когда надо было возвращаться в дом бабы Дуси, Люси просто не стала звать с собой Инну, а выскользнула под простым предлогом одна во двор и уже не вернулась.
Инна не пришла ни вечером, ни утром и вернулась только к вечеру следующего дня, вместе с Тоней, когда дождь уже прекратился, и за дальними сопками остро заалела полоска зари. Похолодало так, что шёл пар при дыхании. Оказалось, что Алексей с Санычем уехали в партию ещё в обед, а мать дочерью припозднились, потому что заговорились. Тоня была навеселе и бросала на Инну такие радостные взгляды, что Люси сразу поняла, что в её отсутствие произошло что-то значительное и, скорее всего, это связано с Инной и Санычем.
Когда они остались одни с Инной, уложили Лёлёку, и сами улеглись на разобранный диван в горнице, Люси крепко ухватила сестру за руку, прижалась к её плечу щекой и прошептала:
- Я так рада за тебя.
- Ты всё поняла, да?
- Да. Он тебе понравился?
- Очень. Знаешь, мне кажется, что, в самом деле, все эти вещи происходят где-то там, наверху. Ты ходишь, тебя окружают люди, кто-то оказывает тебе знаки внимания. Но они проходят мимо тебя, не трогают. Наверное, нет какой-то искры, разряда, чтобы закружилась голова, и ты сказала себе: это твоё. И вот вчера я, как только увидела Рому, мы ещё не сказали друг другу и слова, я сразу поняла, что это моё.
- А он?
- Ты впрямь, как в детстве меня пытаешь.
- Ну, мы же уже не дети.
- Да-а, не дети, – вздохнула Инна.
- Ну, так что он тебе ответил?
- Да примерно то же самое, что тебе сказала я.
- Значит, ты ему понравилась?
- Сейчас ещё спросишь, целовались ли мы с ним…
- Спрошу, спрошу, – Люси крепко сдавила руку сестры.
- Да-а, – опять задумчиво вздохнула Инна. – Что обо мне говорить, пока ещё нечего, может и разладится всё, может это просто мои фантазии. Но обещал скоро приехать. Через неделю, я уже дни начала считать. Ты лучше о себе расскажи. Мама говорила, что проблемы у тебя.
- Есть маленько.
- А зачем они тебе?
- То есть как это зачем? Конечно, они мне не нужны.
- Но ведь ты их создала?
- Я?!
- Ну, да ты. А кто же ещё?
- В общем-то да, конечно, – Люси было не приятно это слышать.
- А зачем?
- В смысле?
- Люси, ты притворяешься, или, в самом деле, не понимаешь? Я тебя спрашиваю, зачем ты создала себе проблемы? Ты не любишь Кирилла? – немного раздражительно спросила Инна.
Люси отвалилась от её плеча, закинула руки за голову, помедлив, ответила:
- Нет.
- А что тебе в нём не нравится.
- Сама не знаю. Наверное, как ты сказала, нет той искорки, от которой в омут с головой.
- А зачем замуж выходила?
- А то ты не знаешь.
- Да знаю, от отца устала.
- А ты нет?
- Нет, он, в сущности, хороший человек и желает нам только добра. Мы с ним прекрасно ладим.
- Извини сестрёнка, но здесь наши взгляды не совпадают.
- А жаль. Может быть, поняв отца, ты и к Кириллу присмотрелась бы повнимательней. Мне кажется, для жизни он очень подходящий муж: заботливый, надёжный, любит тебя.
- Но я-то его не люблю.
- Ну, раз не любишь, так нечего ему мозги пудрить, уходи, так будет честней.
- Куда?
- Как куда? К этому твоему парню, как его?
- К Косте?! – у Люси вырвался смешок. – Но у него же ни кола ни двора.
- Ну, ты же любви хочешь?
- Всё у тебя в жизни расписано, сестрёнка, – уязвлёно сказала Люси. – Вон видишь, как меня своими доводами припёрла – ни взад не сдать, ни вперёд проехать. А я вот не могу так.
- А чего ты хочешь?
- Счастья хочу.
- Ещё год назад ты мне говорила, что счастлива.
- Говорила…
- Так что изменилось? И что в твоём понимании счастье?
- Это успех, машина, дом полная чаша…
- И всё это, желательно сразу. Это я уже слышала. Я думала, ты повзрослела.
- А ты сама-то чего ждёшь от твоего будущего мужа? – обиженно спросила Люси.
- Понимания, и всё получится.
- Ты впрямь, как наш папочка рассуждаешь. А любовь?
- Это дело наживное, давай спать.
В конце августа снова приехал Кирилл. Начали подкапывать картошку, ходили в лес по грибы и ягоды. Люси старалась быть с ним ласковой, и они даже провели несколько приятных ночей на летней кухне. Но та искорка, о которой говорила Инна, так и не зажглась в душе Люси. Её раздражала суетливость Кирилла, его, как ей казалось, излишняя услужливость, почтительное отношение к старикам, казавшееся ей заискиванием. Она откровенно завидовала Инне, у которой с Санычем всё шло как по-накатанному.
Уезжая, она ещё не решила, как поступит. Но с первых же дней, едва началась учёба и они с Костей встретились, она не смогла пересилить себя. Некоторое время они встречались тайно и уже строили планы на будущее. Но однажды она приехала к Косте на квартиру, которую он снимал в одном из спальных городских районов. Он открыл ей дверь, но пройти не пригласил, сам вышел на лестничную площадку. Был хмурым и каким-то взъерошенным. Не глядя ей в глаза, он сказал:
- Люси, нам больше не надо встречаться
- Что случилось? – закричала Люси. – У тебя опять новая сучка?
Она попыталась прорваться в дверь, но Костя держал оборону крепко.
- Никого у меня нет, но я тебе сказал, больше мы встречаться не будем.
- А что же ты мне всё это время пудрил мозги? Я с мужем собралась разводиться, я… я…
- Извини, – Костя захлопнул дверь.
- Сволочь!
Она не знала, что снова заподозрившая неладное Таисия Ивановна, особенно после того, как однажды Люси под предлогом встречи с одноклассниками не ночевала дома, всё рассказала Кириллу. Он быстро нашёл Костю и крепко поговорил с «актёришкой», как назвала Костю Таисия Ивановна. Но это уже не спасло ситуацию. Ещё некоторое время пожив в невыносимой атмосфере враждебности всей Свиристелинской семьи Люси с Лёлёкой переехали к Инне. Их перевёз Степан на своей «четвёрке».
Сама того не желая, Люси оказалась в щекотливой ситуации. Она ещё не разу не попадала в такой переплёт, когда не одна, а сразу несколько проблем нарастают, как снежный ком. Во-первых, она попала в немилость всей мужниной родни и практически осталась без средств к существованию. Кирилл, приезжая проведать Лёлёку, привозил каждый раз тяжелющие сумки с продуктами, платьица и кофточки дочке, но денег не давал не копейки.
Степан, верный своему слову, даже слушать не хотел, чтобы хоть чем-то помочь дочке. Кстати, он почти и не появлялся в своей квартире. Как только он узнал, что Тоня живёт с молодым парнем в деревне и собирается за него замуж, он вскоре познакомился с женщиной Лидой, работавшей диспетчером в их компании, и переехал к ней жить, изредка приезжая навестить дочек или забрать что-то из вещей.
Изменилась и Инна. На приезд Люси она отреагировала без былой радости, а встретила её, хоть и с улыбкой, но сдержанно. Она была на третьем месяце беременности и ближе к зиме ждала Саныча, с которым они решили пожениться.
Учёбу в училище пришлось бросить, но странно, Люси от этого не испытывала особого огорчения, а даже скорее чувство облегчения. Наверное, прежде всего потому, что она не связывала свою дальнейшую жизнь с актёрской профессией. Но больше всего ей не хотелось показываться в училище, где, как она полагала, все сокурсники смеются над ней. От этих мыслей она даже плакала, делилась своими тревогами с Инной, ждала сочувствия. Она злилась на Костю, считала его виновником всех своих бед, но порой ей так хотелось снять телефонную трубку и позвонить ему. Ей несколько раз звонила Светлана Ивановна Карская и очень сожалела, что Люси не посещает занятия, предлагая помощь в урегулировании ситуации, от которой Люси всякий раз отказывалась.
Первые месяц-два Люси хранила гордое вызывающее молчание, и даже находила в этом какое-то наслаждение. «Поглядите на меня, – будто взывала она, – я выжила. Вы думали, что я без вас пропаду, а я вот такая». Но в душе лелеяла надежду, что соскучившиеся по Лёлёке родственники, наконец, сменят гнев на милость и что-то начнёт меняться. Но время шло, а всё оставалось по-прежнему. Однажды Инна, будто бы рассуждая сама с собой, посетовала, что накопился солидный долг за оплату квартиры и что обещают отключить телефон. Не стоило труда понять, что эти слова были адресованы сестре. Инна стала прижимистей и всё, что зарабатывала, старалась отложить на предстоящую совместную жизнь с Санычем. Она даже на продукты перестала тратиться, так как им втроём вполне хватало того, что два-три раза в неделю привозил Кирилл. Когда Люси уезжала от мужа, то в сердцах сказала, что пусть его семейка забудет про Лёлёку, они её никогда не получат. Теперь она, кажется, поняла, что поступила опрометчиво. Не привыкшая быть одна и сидеть безвылазно дома, Люси стала раздражительной и даже несколько раз отшлёпала дочку, которая, как она сказала, оправдываясь перед Инной, достала её своими капризами.
К зиме, когда уже приехал Саныч и в доме появился новый человек, отсутствие денег стало вызывать у Люси приступы истерии. Она несколько раз на дню атаковала Кирилла телефонными звонками, ругала его самыми распоследними словами и требовала денег. Ко всему немым укором стоял у неё перед глазами затеянный Инной и Санычем ремонт в квартире, в котором Люси не могла поучаствовать даже малой толикой.
Однажды, гуляя с Лёлёкой на улице, она встретилась с соседкой с третьего этажа Верой Гареевой. Она была года на два постарше Люси и уже успела родить двух мальчиков-погодков. Одного она катала в коляске, а другой двухлетний карапуз, с румяными от мороза щёчками, в валенках и мутоновой шапочке, пытался зачерпнуть лопаткой снег с газона. С закуржавевших тополей и клёнов сыпалась снежная морозь.
Люси с Верой и раньше встречались, даже вместе играли девчонками во дворе, но особой дружбы не водили. Вера была невысокой и худощавой, с остроносым худым и немного истеричным лицом. Когда она улыбалась, справа у неё обнажался красивый и блестящий золотой зуб. Она иногда покашливала, из чего Люси сделала вывод, что Вера курит.
Они разговорились, вдруг ни с того ни с сего разоткровенничались, и узнав, что Люси недавно ушла от мужа, Вера громко хохотнула:
- Коллега!
От её грубоватого голоса проснулся и закуксился младший и она, странно посвистывая, стала качать за дужку коляску, успокаивая ребёнка. Когда он уснул, Вера, снова подняла глаза на Люси и пренебрежительно улыбнулась.
- От этих мужиков, уродов, всё равно никакого толку. Одной даже проще.
- И как ты справляешься? У меня от одной уже руки отваливаются, а у тебя двое.
- Хочешь жить, умей вертеться.
- Ты хочешь сказать, что одна вертишься?
- Ха! – показала Вера свой золотой зуб. – А с кем же ещё?
- А муж, что не помогает?
- Муж, мать его за ногу, объелся груш. Таких мужей, за одно место, да в музей. Сидит он.
- Извини.
- Что извиняться, всякое в жизни бывает. А у тебя что? Тоже сидит? – трубно захохотала Вера, видимо решив, что удачно пошутила.
- Да нет, мой благополучный, только вот денег не даёт, гад.
- Ну, это у них в порядке вещей, – рассудительно ответила Вера, покатывая коляску по скрипучему снегу. – На алименты подала?
- Нет.
- Так подай.
Люси вдруг ясно и отчётливо поняла, что именно так ей и надо поступить. И как это раньше ей не пришло это в голову? Она улыбнулась:
- Подам. Муж хорошо зарабатывает.
- Так может, зарабатывает, да в чёрном нале.
- Это как?
- Ну, ты подруга и даёшь! Может реальная зарплата копеечная, а всё остальное в конверте, неучтёнка. Если так, то алиментов ты получишь с гулькин нос, на тампаксы не хватит. Поэтому, надо ещё подумать, что лучше. Сейчас-то помогает чем?
- Продукты только, да одежду дочке.
- Ну, хоть что-то…
Тут к Вере подошёл старший карапуз и, ухватив её за полу пальто, стал тянуть.
- Сейчас, сейчас, Ванечка, пойдём домой. Вот с тётей договорю.
Вера снова посмотрела на Люси.
- Заходи, если чё, подруга, чайку попьём, покалякаем. Одной-то в четырёх стенах тоскливо. Заходи.
- Зайду.
- Знаешь, что я тебе скажу подруга: ты поступила глупо, – выслушав рассказ Люси, сказала ей на следующий день Вера.
Они сидели неё на кухне, и пили чай. Их встреча накануне чем-то зацепила Люси и она, не откладывая дело в долгий ящик, решила воспользоваться Вериным приглашением, и, приодев Лёлёку, спустилась к соседке двумя этажами ниже. Вера встретила её в фирменном адидасовском спортивном костюме, который очень хорошо сидел на ней, и провела в комнату. Люси огляделась. Квартира была обставлена не то чтобы очень богато, но не бедно для матери-одиночки, на руках у которой двое ребятишек. У стены стояла модная тахта, напротив зеркальный шкаф с хрусталём и хорошим сервизом, в углу, почти у потолка, рядом с балконной дверью был привинчен телевизор с плоским экраном, под ним мигал разноцветными лампочками музыкальный центр. На полу лежал кофейный палас, на котором играли Верины ребятишки. Евроокна были затянуты прозрачными розоватыми шторами, сквозь которые был виден закуржевелый тополь. Комната была заполнена летучим, сладковатым запахом духов и чуть ощутимым сигаретным дымом.
- Бросай свою… – Вера вопросительно посмотрела на Люси.
- Олю…
- …Ольгу к моим червякам, они тут без нас разберутся и айда на кухню. Ты что будешь чай или кофе? Или может коньячку за встречу?
- Мне ещё нельзя, я кормлю дочу.
- Но ты же вчера сказала, что ей уже второй год пошёл.
- Ну да, второй.
- И ты до сих пор не отлучила её от груди?
- Нет. Подкармливаю только иногда соками морковки, яблока.
- Ну, ты даешь, подруга. У меня Женька младший с первого дня искусственник и ничего. Сунула бутылочку и пусть себе насасывает. Сейчас этих смесей в магазинах, в аптеках – глаза разбегаются. Милое дело. А то когда я Ваньку своего первого кормила грудью, так с тоски пропала. Рубашка вечно мокрая, а высохнет – коробом встаёт, постоянно надо сдаиваться. Грудь висит до пупа. Зато теперь, смотри, как у девочки.
Вера подмигнула Люси, показала свой золотой зуб и загремела тарелочками и блюдцами. Там на улице, Вера показалась Люси худенькой, наверное, из-за длинной дублёнки в талию и худощавого лица. Сейчас же она оказалось ширококостной и крепкозадой. Она налила Люси чай, себе растворимого кофе и маленькую рюмочку коньяку, положила на край стола пачку «Мальборо» и зажигалку.
- Кури, это настоящие, – прищурилась Вера.
- Н-нет!
- Кто не курит и не пьёт… А я вот не могу себя лишить маленьких удовольствий. Жизнь одна и не хочется её делать унылой и скучной.
- Ты так считаешь? – улыбнулась в ответ Люси и потянулась за сигаретой. – Ладно, наливай и мне коньяку.
- Вот это по-нашенски. Вот лимончик. Классно!
В комнате заплакал кто-то из малышей, и Вера, придавив за плечи встрепенувшуюся Люси – сиди, прошла в комнату, и зычно стала наводить порядок. Дети притихли, и скоро Вера опять влетела на кухню, прикрыв за собой дверь.
- Целый ящик игрушек вывалила им на палас, пусть разбираются, – выдохнула она, закуривая сигарету. – Подожди, сейчас окно приоткрою.
Она дёрнула за ручку фрамугу, и дым синими нитями поплыл за окно.
- Вот так и живём, – улыбнулась Вера, – а ты?
- А я, – и Люси рассказала ей, как могла, всю свою историю с замужеством и разводом, на что ей Вера и ответила:
- Знаешь, что я тебе скажу, подруга: ты поступила глупо.
- В каком смысле?
- Твой Кирилл владеет в доме родителей каким-то имуществом?
- Не знаю, а что?
- А ничего, вы же супруги и каждый из вас имеет право получить свою долю. Будь я на твоём месте, я бы эту семейку по судам затаскала и раздела с головы до ног. Ты хоть там прописана?
- Нет, Кирилл сказал, что если я выпишусь из этой квартиры, то я потеряю на неё своё право.
- Тоже верно. Но надо же выбрать было, где кусок пожирнее. Что тебе с этой квартиры, она хоть приватизирована? – Вера мотнула вверх головой.
- Н-нет, кажется, нет.
- Тю-у, тогда это долгая песня, а тут уже всё готовенькое. Развод, суд, это тебе, это мне и у тебя не было ни гроша, и вдруг алтын. Вот так-то.
- Я и не задумывалась над этим, – задумчиво ответила Люси, гоняя в голове свои мысли.
- Все мы крепки задним умом. Ну, да ладно, может ещё и не всё потеряно. У меня тут есть кое-кто из знакомых, шарит в юридических вопросах, мы посоветуемся. Если получится, я тебе помогу, подруга.
Опять заплакали дети. Вера вновь подхватилась их успокаивать. Следом вышла и Люси. Она подумала, что для первой встречи она провела в гостях уже достаточно времени и стала собирать, вдруг закапризничавшую Лёлёку. В это время раздался звонок. Вера пошла открывать. После недолгого приветствия в тесной прихожей в комнату вошел толстомордый крепкий парень с короткой стрижкой. Он был одет в толстый свитер, джинсы и от него сильно несло парфюмом. «Из лейки он себя, что ли, поливает», – машинально подумала Люси.
- О, какие у вас очаровательные гости, Вера. Меня Глебом зовут, – парень чуть склонил крупную голову в сторону Люси. Его манера говорить чем-то напоминала деда Пашу – неторопливость речи и четкость выговаривания слов. Он словно смаковал каждое в отдельности.
- А я – Люси.
- Красивое имя, а главное редкое. И вы уже уходите, Люси?
- Да, дела.
- У такой очаровательной девушки разве могут быть дела? – улыбнулся Глеб. – Все дела её должны заключаться в примерке нарядов и подборе духов и украшений.
- Ну, вот не всем так везёт.
Вера, улыбаясь, слушала их разговор.
Вернувшись к себе, Люси вновь проиграла в голове весь их разговор с Верой Гареевой. С одной стороны уж больно циничными показались ей на первый взгляд слова Веры. Как это так, можно людей затаскать по судам и раздеть до нитки? По большому счёту, к тому, что нажито в семье Свиристелиных, она Люси не имеет никакого отношения. Более того, она пришла к ним на всё готовенькое и если уж говорить откровенно, ничего плохого с их стороны по отношению к себе не видела. «А последние события?» – попробовала она переменить тему. Разве демонстративный привоз продуктов и отказ в минимальной денежной помощи это не желание с их стороны унизить её и сделать сговорчивей? Они что хотят, чтобы она на коленях к ним приползла и слёзно умоляла простить её? Её, Люси, поставить на колени?! Ну, это уж слишком. А как вызывающе ведёт себя Кирилл! Он ведь просто замечать её не хочет. А ведь когда начинались их отношения, он обещал чуть ли не горы золотые? Где они? Он вцепился в неё, как вампир, не давал ей прохода, названивал каждую минуту и успокоился только тогда, когда она ему сказала, что беременна. Поймал птичку в клетку. Он просто воспользовался ею, её минутной слабостью и теперь бросает ей вызов. Да, она не имеет к их нажитому добру никакого отношения, но к нему имеет отношение её дочь, Лёлёка. И ничего страшного в этом нет, если они поделятся с ней какой-то частью.
Люси возбуждённо ходила по комнате и, несмотря на головную боль от выпитого коньяка и выкуренной сигареты, думала. Она чувствовала, что стеснённое состояния неудобства и стыда за свои мысли покидает её, а на смену приходит чувство обиженной злости. Итак, развод и делёж имущества, пусть теперь они к ней побегают. И она представила, как испуганные и встревоженные Кирилл и его родители приезжают к ней, и начинают уговаривать не делать глупостей, что они всё уладят, и она не будет знать нужды. И состояние злости переросло в состояние удовлетворённого злорадства. Она отомстит за своё унижение.
Закуксилась Лёлёка, Люси попробовала дать ей грудь, но дочка выплёвывала её, била мать ручонкой и заходилась в плаче. Люси поняла, что это от выпитого спиртного и сигарет. «В самом деле, – подумала она. – Пора отлучать от груди». Она вскипятила молоко, налила в бутылочку, остудила под краном и дала дочке. Та, хоть и нехотя, высосала молоко и уснула на руках у матери. Сморил сон и Люси.
Март ещё был холодным, а апрель оказался дружным и с городских дорог и газонов грязными ручьями за неделю согнало снег. В огороде ещё было сыро, в тени построек ещё лежал ноздреватый, тающий подтёками снег, а в теплице стояла настоящая южная жара.
Таисия Ивановна решила распикировать помидорную рассаду и пребывала, как обычно в такие минуты, в самом радужном настроении. Она уже вошла в тот возраст, когда суетный мир отодвигается на второй план и начинаешь душой чувствовать ход жизни земной и радоваться первой травке, листочку, пению жаворонка. Научившись ещё от своей бабушки, она ворковала над каждым растением, называя его ласковыми словами и в мыслях её каждая хрупкая, выкинувшая только по третьему листочку рассадинка уже вытягивалась в мощную высокую плеть с большими зелеными и красными плодами, похожими на новогодние шары. Её обдавало запахами нагретой земли и мысли из детства, юности текли в её голове бесконечной чередой.
Дверь в теплицу была открыта и Таисия Ивановна не сразу увидела неслышно вошедшего Кирилла, а когда подняла глаза, по его встревоженному лицу сразу поняла, что-то случилось. В руках он держал какую-то бумажку.
- Мам, тут такие дела… – начал он издалека.
Трепетная и всегда переживавшая за своих близких, Таисия Ивановна, обмерла, вытирая тыльной стороной ладони вспотевшее переносье.
- Что-то с Лёлёкой?
- Да нет, успокойся. От твоей бывшей невестки послание.
- Почему, бывшей?
- Прочти, поймёшь.
Пока она читала, держа в измазанных землёй руках принесённую Кириллом бумажку, глаза её округлялись всё больше и, наконец, дочитав, она ошарашено сказала:
- Ни фига себе!
- Вот так! – разделил Кирилл материнскую реакцию.
- Оказывается, ты не только законченный алкаш, ты ещё и изверг, истязал её и дочку. Ну и змею ты пригрел на своей груди, сын.
- Мам, не надо так говорить, в общем-то она неплохой человек.
- А, так ты до сих пор ещё любишь её, дурак.
- Ну, почему я дурак, мама? Да, люблю и что из этого? Я ж не виноват, что всё так вышло.
- А она, она-то тебя любит? Смотри, что она написала в заявлении в суд.
- Пусть это будет на её совести, – на глаза его навернулись обидные слёзы.
- Может ты и прав, – задумчиво ответила Таисия Ивановна. – Не стоит опускаться до такого уровня. Вечером всё обсудим, но злость надо из души убрать, она не помощник. Надо сохранять достоинство.
Вечером на семейном совете Кирилл долго упорствовал в своём мнении, что он не станет давать Люси развода. Калерия, напротив, была настроена агрессивно и настаивала подать встречное заявление, в котором красочно расписать все последние деяния Люси. Наконец они всё-таки уступили родительским доводам, что развод Люси надо дать, в суде вести себя корректно и с достоинством, чтобы через поведение Кирилла до судей дошла вся абсурдность претензий Люси к мужу, а заодно определиться с тем, чтобы в решении суда был пункт о том, когда и сколько по времени отец и бабушка с дедушкой могут видеться с Лёлёкой и в связи с этим должны быть определены конкретные дни. На Кирилла было жалко смотреть, так он переживал случившееся и особенно несправедливые обвинения его со стороны Люси в пьянстве и дебоширстве.
По поводу раздела имущества Яков Кузьмич только посмеялся. Он был осведомлён в этих вопросах и сказал, что даже Кирилл не имеет права на какую-то часть имущества, поскольку собственниками являются он, Яков Кузьмич и Таисия Ивановна, и если они соизволят с кем-то поделиться, то только на законных основаниях через имущественный департамент.
Наконец, глубоко за полночь дети разошлись спать. Таисия Ивановна осталась домывать после долгого чаепития посуду, а Яков Кузьмич с кружкой в руках задумчиво разглагольствовал:
- Не пойму я нынешнюю молодежь. Говорят, молодежь во все времена одна. Не скажи. Помнишь, у Фёдорова, кажется, говорится о том, что долг сыновей быть талантливее своих отцов. А мы-то что имеем? Разве то, что затеяла Люси, это талантливо? Что, здесь надо много ума, чтобы забрать чужое? Не заработать, не двинуть вперёд науку, какие-то технологии, а просто хитростью или наглостью отобрать то, что тебе не принадлежит?
- И хитростью и наглостью. Скорее всего, её кто-то подучил, до этого она сама не могла бы додуматься, я немножко её изучила.
- Неужели отец надоумил?
- Вряд ли. При своей скупости он всё-таки мужик с принципами, как мне кажется.
- Н-да, – Яков Кузьмич потрепал свою бородку. – Я покурю?
- Да кури уж, куда от тебя денешься.
- И куда мы движемся, не знаю, – пустив колечко дыма, продолжал Яков Кузьмич. – Я помню наше поколение, да и я сам, стремилось к знаниям. Мы читали запоем Распутина, Астафьева, Белова, выстаивали в очередях за книжками, а нынешняя молодёжь даже имён-то таких не знает.
Таисия Ивановна рассмеялась.
- Ты что? – удивлённо посмотрел на неё Яков Кузьмич.
- Да случай у себя на факультете вспомнила. Я тут лекцию читала по психологии детских переживаний. Ну и когда готовилась, пролистала кое-какую литературу. И вот рассказываю студентам материал, и говорю, что вот Аристотель так трактует такой-то вопрос, Руссо так-то. Чувствую какое-то замешательство среди студентов. Спрашиваю, в чём дело, что-то не так? А они мне: вы сказали о Руссо?! Ну да, говорю, о Руссо, его теории естественного человека. Они удивлены, спрашивают, он что ещё и философ, и книжки пишет?! Наконец выясняется, что я им рассказываю о Жан Жаке Руссо, а они имеют в виду какого-то современного певца по имени Руссо. Я и не слышала о таком, сейчас много их развелось.
Яков Кузьмич расхохотался.
- Ты правду говоришь, что это было на твоей лекции, или это анекдот. Как ты думаешь, Ункас?
Сидевший у холодильника ротвейлер чутко поднял голову при своём имени.
- Как на духу, Яша, – Таисия Ивановна приложила руку к своей пышной груди и даже, как показалось Якову Кузьмичу, немного обиделась на его недоверие.
- М-да, – перестав смеяться, снова потрепал свою бородку Яков Кузьмич. – Где-то, не помню, я прочитал такое выражение: под имитацией интеллекта происходит запуск концептуальных вирусов. Наша молодёжь заражена вирусом потребительства, в красивой упаковке рыночных отношений. И что мы можем создать с такой молодёжью? С космосом уж точно придётся распрощаться.
- Да и с наукой тоже. Ведь преподавателю платят копейки. Бюджеты учебных заведений разворовываются, ответственности перед студентами никакой. Мы растим дремучее поколение. У каждого на уме только деньги, деньги.
- Причём лёгкие деньги. Я тоже у себя на кафедре как-то спрашиваю студента: чего ты от жизни хочешь? Много денег, отвечает. Ты хочешь ограбить банк, да? Смотрит на меня, тушуется, нет, отвечает. А как ты сможешь тогда получить много денег? Мнётся, не знает. Наверное, работу хочешь получить высокооплачиваемую, подсказываю, а для этого надо получить хорошее образование. Соглашается радостно, кивает. А какого же хрена ты тогда мне рассказываешь, что Гитлер до Сибири дошёл, а войну выиграли китайцы? Отвечает: так Китай, говорят, самая большая в мире страна.
Пришла очередь рассмеяться Таисии Ивановне.
- А вообще, – посерьёзнел Яков Кузьмич, – грядут в мире большие перемены. Всё складывается непросто. И как мы будем выживать, одному Богу известно. Мне очень за них тревожно.
Яков Кузьмич кивнул головой наверх, где спала в своей комнате Калерия. Таисия Ивановна, проникнувшись мужниными словами, подошла к нему, прижала его голову к своей груди.
- Но у них же есть мы, – проникновенно сказала она. – Кто ещё сможет их защитить, как не родители?
Она замерла, глаза её повлажнели.
- Как там наш маленький аистёнок? – прошептала она. – Наша Лёлёка?
Как и предполагал Яков Кузьмич, в претензиях Люси на долю в имуществе Свиристелиных в суде было отказано. Кроме того, теперь её обязали два дня в неделю отдавать девочку отцу. Это вызвало со стороны Люси самую настоящую ярость.
Она повела себя агрессивно и грубо, так что судье пришлось несколько раз сделать ей замечание и даже припугнуть, что если у неё стеснённые жилищные условия, то суд может рассмотреть и вопрос о постоянном проживании дочери с отцом. Это её испугало, она присмирела и, поняв, что её поведение, мягко говоря, было не в её пользу, до конца суда была суха и сдержана.
Вернувшись домой, она, едва повидавшись с Лёлёкой, которую оставляла на Инну, спустилась к Вере Гареевой и, жадно закурив сигарету, стала рассказывать, как проходил суд. Вера тут же обозвала всех козлами и без обиняков заняла сторону Люси.
- Ты представляешь, подруга, этот запёрдыш, Кирилл, говорит судье, мол, не хочу оправдываться, пусть всё, что она, то есть я, написала в своём заявлении, останется на её, то есть моей, совести. В благородство сыграл, козёл. У, как я его ненавижу и всю их семейку. Теперь дочку придётся им два на два дня в неделю отдавать. Теперь, наверное, даже продукты перестанут привозить. Правда, моему бывшему присудили платить алименты, но когда их ещё дождёшься, да и как ты говоришь, сколько платить будут.
- Я бы на твоём месте его проучила.
- В каком смысле?
- В самом прямом. По шее бы хорошо накостыляла.
- Но я ж не могу, он всё-таки мужчина, да и хоть небольшой, но сильный.
- А кто тебе сказал, что это надо делать самой?
- Кто же тогда?
- Есть люди, если хочешь, я это устрою.
Люси сникла. В душе она была зла на Кирилла, но всё-таки они вместе были почти год и в общем-то ничего такого, за что его надо было наказать таким жестоким способом, она за ним не знала. Но с другой стороны, искушение отомстить за свежеперенесённое унижение в суде так же было велико. Но, скорее всего, она бы не согласилась на столь радикальный поступок, если бы её не подогрела Вера.
- А-а, – прокурено и ехидно сказала она, – на словах все мы герои, а как до дела доходит, сразу в кусты. Ну, скажи, чего ты боишься? Не надо ничего бояться, надо чтобы тебя боялись. Мир так устроен – или ты или тебя. Он-то теперь гордый ходит, всем рассказывает, какой он благородный был на суде и какая ты стерва.
Последние слова возымели действия. В воображении возникла улыбающаяся, с ямочкой на щеке физиономия Кирилла. К Люси снова вернулась злость.
- Я согласна. Как это сделать?
- Вот это по-нашенски. Давай по коньячку?
Однажды Кирилл, как обычно, отнёс две сумки продуктов, которые хмуро и не глядя ему в глаза, приняла в дверях Люси, и не слова не говоря, даже не дав минуты пообщаться с потянувшейся к нему дочкой, выставила его за дверь. Он уже сел в машину и завёл её, когда увидел в свете фонарей приветливо махавшего ему рукой и просившего минутку подождать высокого парня. Не подозревая неприятностей, Кирилл открыл боковое окно и тут же получил резкий удар кастетом в скулу. Скорее интуитивно, нежели разумом, он нажал на газ, скорость на коробке-автомате уже была включена и, почти теряя сознание, резко рванул машину вперёд. Сзади застучали удары бит ещё подоспевших парней и только чудом он смог от них оторваться и, истекая кровью добраться до дома. По-видимому, ему целили в висок, но промахнулись, и избежав трагического, он получил лишь сильнейшее сотрясение мозга. У машины выбили заднее стекло и оба подфарника, сильно помяли крышку багажника.
Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, откуда дует ветер. Уголовное дело завели ещё в больнице, куда к Кириллу несколько раз приезжал следователь и всё подробно расспросил. Люси несколько раз вызвали в милицию, и её сердечко в ужасе сжималось оттого, что она натворила. С получением очередной повестки она всякий раз трусила, забегала к Вере и та её жёстко наставляла:
- Отвечай только одно: ничего не знаю. Да, был Кирилл, приносил продукты, и что было потом, не знаю. Что ж ты так поздно позвонила в тот вечер? Я ж тебе говорила: как только за мужем закрылась дверь – сразу звони.
- Но я сразу и позвонила. Просто он шустрый и дошёл до машины раньше.
- Ладно, ещё не всё потеряно.
- Нет, больше ничего не надо делать.
Люси готова была провалиться и разрыдаться от жутких для неё разговоров. «Господи, – говорила она себе. – Хорошо, что так обошлось, хоть живой». Несколько раз она даже порывалась съездить к нему в больницу, но так и не решилась. Почему-то всякий раз думая об этом, перед глазами у неё вставали презрительная и уничижающая усмешка Таисии Ивановны, и ухмыляющаяся физиономия Веры Гареевой.
Кто она эта Вера? Чем занимается? Откуда такой достаток в квартире? И та ли теперь Вера, какой её знала Люси в далеком детстве и даже в отрочестве? Мир изменился, и даже она, Люси, не дожив ещё до своих двадцати лет, остро это чувствовала. Вчерашняя паинька и отличница могла превратиться в кого угодно. Что она знает о своей теперешней соседке? Очарованная отлично «упакованной» квартирой, простотой отношений и щедростью её хозяйки, Люси так и не решилась спросить, хотя всякий раз об этом думала, – откуда такой достаток? Вера вскользь и не очень охотно рассказывала, что её отец преуспел в бизнесе и теперь помогает свой дочери содержать её и двух своих внуков. Однажды Люси увидела его, и у неё закралось глубокое сомнение, что этот человек успешный бизнесмен. Одет он был немногим лучше её отца Степана, а когда Вера пошла его провожать до машины, Люси выглянула из-за шторы в окно и увидела, что садится он в обыкновенную «девятку».
Вот Глеб, тот больше похож на делового человека. Вера говорила, что Люси ему очень понравилась, и что это очень влиятельный человек в городе, имеющий бизнес в системе недвижимости. У него несколько агентств и большие связи. Что Вера оказывает ему кой-какие услуги по скупке квартир в их спальном районе и это тоже приносит ей определённый доход.
Однажды, когда Лёлёка спала, Люси спустилась на минутку к соседке перекурить. Это было уже после случая с Кириллом. Вера неожиданно спросила её:
- Хочешь заработать?
Люси заметила, что у Веры вдруг появились какие-то незнакомые небрежные нотки в разговоре.
- А что нужно делать? – спросила Люси.
- Да ничего особенного, отвезти одному человеку пакет и получить сто баксов за работу.
- Сколько?!
- Ты стала плохо слышать, подруга, – хищно улыбнулась Вера. – Я же внятно сказала: сто американских рублей.
- А куда везти?
Вера назвала район.
- Далековато, у меня Оля спит.
- Так тащи её ко мне, со мной побудет.
Когда Люси вернулась с полусонной Лёлёкой, Вера деловым, почти приказным тоном сказала:
- Когда приедешь, постучишь в дверь вот так: два длинных, три коротких – дай, дай за-ку-рить.
- Дай, дай за-ку-рить, – отстукала Люси.
- Верно, но я ещё позвоню, и тебя встретят. Надеюсь, у тебя не возникнет острого желания посмотреть, что в пакете.
Это было сказано смешком, но в голосе явно прозвучала угроза.
Всю дорогу Люси гадала, что может быть в пакете, туго перемотанном скотчем, что лежит у неё на коленях в сумочке. Она решила, что деньги и, судя по толщине пачки, немалые, вдруг испугалась, принялась озираться, не следит ли кто за ней. Так, с бьющимся сердцем, она нашла указанный дом и нужную квартиру. Когда она постучала, двери ей открыл молодой худощавый парень в тёмных очках и растрёпанной кудрявой шевелюре.
- Всё нормально? – спросил он улыбнувшись.
- Что нормально?
- Ладно, – засмеялся парень. – Вот твои сто баксов.
Он протянул пахучую новую купюру. Но её типографский запах был для Люси дороже самых крутых духов. И вместо тревоги, что сопровождала её всю дорогу, её сердце стукнуло радостью. Сто долларов! Как давно ей мечталось заиметь хотя бы треть этого. Окрылённая удачей, она повернулась уходить и чуть ли ни нос к носу столкнулась с невысоким, бледного вида пареньком, кутавшимся в куртку, точно его бил озноб.
- Есть чеки? – спросил он трясущимися губами, мотнув головой на только что захлопнувшуюся дверь.
- Не знаю, – радостная Люси улыбнулась парню, даже не поняв толком, о чём он спросил.
И только в маршрутке до неё дошёл смысл слов паренька. Выходит, совсем не деньги везла она, и не зря озиралась по сторонам, не следит ли кто за ней. Люси ещё раз пережила состояние испуга.
В этом состоянии она и переступила порог Вериной квартиры.
- Что с тобой, подруга, – спросила та. – На тебе лица нет.
- Вера, скажи мне, что я отвозила?
- Да, так, кое что… А впрочем… Ты сама как думаешь?
- Наркоту?
- Догадливая.
Опустошённая, Люси села на стул, размяла дрожащими пальцами сигарету. Жадно затянулась.
- Коньяку хочешь? – протрубила Вера.
- Хочу.
- Экая ты слабонервная. Но ничего. Знаешь, говорят: если вас ударят раз, вы невольно вскрикнете, если вас ударят два…
- …вы потом привыкнете.
- Молодец.
- Но больше меня на это не подвязывай.
- Это почему? – насмешливо протрубила Вера.
- Это ж… преступно, – не нашла другого слова Люси.
- А мужа пи…ть это не преступно?
- Вера!
- Что Вера, я уже двадцать лет, как Вера. Это бизнес, запрещённый, но бизнес.
- На людях? – словно испугавшись своих слов, спросила Люси.
- А что, есть ещё какой-то бизнес, как не на людях? Да ты не бойся, говори. Надо выговориться, тогда всё станет проще и понятней.
- Но государство же ведёт борьбу с наркоманией?
- Ну, ты даёшь, подруга. Это кто тебе такое сказал? В телевизоре увидела? Когда ведут с чем-то борьбу, то её ведут, а не делают вид. Ты что думаешь, герыч с Афгана действительно проносят под пулями несчастные моджахеды? Успокойся, девочка, его вывозят транспортными самолётами, под прикрытием диппочты и никто никогда не сунется, не проверит, что там лежит в багажном отделении. И в этом бизнесе участвуем не мы с тобой. Мы это так, семечки, мальчики для битья, таких-то и ловят, для отчётности. А вся крупная рыба там, наверху. Она-то и организует наркотрафики и получает все крупные барыши. Разве она может бороться сама с собой.
- А милиция? – вырвалось у Люси, и она смутилась, поняв всю абсурдность вопроса.
- Ох, с кем приходится иметь дело, – делано вздохнула Вера. – Ну, ладно уж, скажу, только для тебя. Твоя милиция, которая тебя бережёт, в большинстве своём это дело крышует. И ей хорошо, и нам не плохо.
- Но кто-то же страдает.
- Страдает, но кто-то же должен страдать. Но это дело личное, насильно тебя никто не заставляет: хочешь – колись, не хочешь – не колись.
- Цинично.
- Опять верно. А что, правители наши не поступают цинично, держа народ в чёрном теле?
- И что же делать?
- Что делать там, наверху, я не знаю, да и не хочу знать. А тебе я предлагаю выбросить все глупости из головы и заняться делом.
- Я… Я подумаю, – ответила подавленная Люси.
А семья Свиристелиных переживала эмоциональный подъём. Его принесла с собой Лёлёка. Теперь два дня в неделю, чаще всего в выходные, Яков Кузьмич приезжал к Люси и увозил девочку. На общем семейном совете решили, что после случившегося Кириллу лучше не видеться со своей бывшей женой, пока не сгладится острота ситуации. В первые приезды свёкра Люси не хотела с ним встречаться, боясь столкнуться взглядом и выдать себя, и потому подгадывала так, чтобы девочку выводила из дома к машине Инна, когда у неё были свободные от работы дни.
Лёлёка стала пухленьким прелестным созданием. Ей было уже полтора года и она начала лепетать свои первые связные предложения, так умилявшие всех домочадцев. У неё были чуть вьющиеся, каштановые волосики, очерченные бровки и аккуратный носик, на который Таисия Ивановна, сразу предъявила свои права, сказав, что внучка этот орган унаследовала от неё. Когда Лёлёка улыбалась, на щеке у неё появлялась симпатичная ямочка, сразу делавшая её похожей на отца. Всеобщее огорчение, а у Таисии Ивановны прямо приступы тоски и паники, вызывали только глазки девочки. Они были большие, цвета кофейного зёрна, но их сильно безобразил астигматизм.
В первые приезды Лёлёка дичилась новых людей, о которых она не могла помнить, но вскоре оттаяла, окружённая всеобщей заботой и любовью четырёх взрослых, не чаявших в ней души. Чуть ли не в первый же приезд Таисия Ивановна усадила внучку в машину, и Яков Кузьмич возил их по магазинам так долго, что Лёлёка не выдержала и уснула, устав от людей, летней духоты и бесконечных примерок платьецев, туфелек, шапочек и кофточек. Когда она проснулась после возвращения домой, все купленные наряды перемерили вновь.
Стоял жаркий июнь и Яков Кузьмич, выкосив на лужайке перед домом траву, купил и установил резиновый бассейн, который нетерпеливая Таисия Ивановна, не желавшая ждать, пока солнышко нагреет воду, наполняла горячей из-под крана, таская её вёдрами. Лёлёка плюхала своими ручонками по воде, летели брызги, а она издавала восторженные вскрики, так умилявшие Таисию Ивановну и заставлявшие трепетать её сердце. Она теперь, при случае, всегда говорила, что ей таких сильных ощущений любви и счастья даже не приносили её собственные дети.
Уже через некоторое время Лёлёка выказала свои первые предпочтения. Главными персонами в семье для неё стали Таисия Ивановна и Кирилл, хотя он, пропадая на работе, меньше всего находился дома и общался с Лёлёкой. Таисия Ивановна тут же нашла этому объяснение.
- Это кровь, её зов, и ничего с этим не поделаешь!
Едва Кирилл возвращался домой, Лёлёка, с кем бы она не находилась, какими бы игрушками не играла, тут же всё бросала и с криками восторга кидалась к отцу. В его отсутствие Лёлёка ни на минуту не отпускала от себя Таисию Ивановну. У нее наступили летние каникулы, и они все отпущенные дни проводили вместе – проведывали помидоры в теплице, плескались в бассейне или просто сидя в теньке на улице и рассматривали книжку. Во всех мероприятиях, точно верный страж, их сопровождал Ункас, повизгивая от полноты чувств вместе с девочкой, когда та хлюпала ладошками по воде. Пока Лёлёка спала, Таисия Ивановна успевала переделать домашние дела, чтобы вечером, когда солнце скроется за высокой соседской ёлкой, отужинать всей семьей.
Возвращавшийся к концу дня из колледжа домой Яков Кузьмич чаще всего заставал их в спальне, где они ворковали, как две горлички.
- Аистёночек ты мой, солнышко ты моё, – слышал Яков Кузьмич певучий голос Таисии Ивановны.
- Моя юбимая бабиська! – вторил ей ангельский, по мнению Якова Кузьмича, голосок внучки.
Пробравшись на цыпочках в спальню, Яков Кузьмич нарочно появлялся неожиданно, вызывая бурный восторг внучки, и принимался её целовать.
- Ты коючий! – кричала она, заходясь в смехе.
- Хочешь, я сбрею бороду? Всё для тебя сделаю!
- И хоцу! (Не хочу!) Ти касивый.
- Тогда целуй меня.
Этот лепет вызывал у Якова Кузьмича и Таисии Ивановны просто щенячий восторг и умиление. И они, не забывая о внучке, начинали рассуждать о том, что природа мудро устроила так, что ребёнок должен получать не однобокое, а всестороннее воспитание, в котором должны принимать участие не только родители, а бабушки и дедушки, тёти и дяди, где каждый вносит свою лепту и создаёт у ребёнка понимание дружной полноценной семьи. Что непонятно почему в наше время всё происходит не благодаря, а вопреки этому, и рушится главная составляющая любой страны и народа – семья. Что нынешнее поколение сосредоточено на иных ценностях и потому в стране так много брошенных детей при живых родителях и что если это в ближайшее время не изменится, то Россию ждут печальные времена. Потом разговор плавно перетекал на свои беды и проблемы, начинали говорить о Люси и Кирилле.
Кирилл пролежал в больнице после того печального случая почти три недели и у него до сих пор иногда побаливала и начинала кружиться голова. На левой скуле, будто простроченный на машинке ровными стежками от швов лёг розовый шрам. Последние события очень сильно повлияли на Кирилла. Видимо, в его голове не укладывалось то, что с ним произошло и он, незлобивый по натуре, с горечью и удивлением пытался понять и объяснить мотивы такого поступка со стороны своей бывшей жены. Одно время он даже начал убеждать себя в том, что всё произошло случайно и его с кем-то перепутали, но спланированность и организованность происшедшего снова заставляли его с грустью и печалью приходить к прежней мысли.
Но странно, пережив такой стресс и, казалось бы, полное разочарование в Люси как в человеке, он по-прежнему её любил. Всякий раз, когда разговор заходил о ней, а заходил он довольно часто, Таисия Ивановна замечала сильное волнение в сыне, и это вызвало в ней сложные чувства. С одной стороны, она находила удовлетворение в том, что сын её однолюб, что выказывало в нём крепкий настрой на семейную жизнь. Она считала, что он впитал это с генами. Таисия Ивановна гордилась тем, что она выросла в крепкой и дружной многодетной семье, которая не смотря на то, что жизнь многих раскидала по свету, часто собиралась вместе. Хорошая родова была и у Якова Кузьмича. Он был староверских кровей и тоже очень этим гордился.
Но ведь и у Люси с этим всё в порядке! Пусть даже у Тони, у её матери, не сложились отношения со Степаном, но корни-то с той и другой стороны родни неплохие, трудовые. Так в чём же причина? Где произошёл сбой? Что за непонятная злоба обуяла бывшую невестку, что она решилась на такой отчаянный шаг, который едва не привёл к смертоубийству отца её ребёнка? Когда Таисия Ивановна начинала мысленно рисовать себе, что могло бы произойти, все остальные рассуждения уходили на второй план, и она не стеснялась в выражениях в адрес своей бывшей невестки.
- Мама, ну перестань, – морщился Кирилл.
- Не перестану, она тебя чуть жизни не лишила.
- Может, она и не при чём.
- Ага, защищай, защищай её ещё, а она тебе новый сюрприз преподнесёт. Всё, сын, проехали, забудь её, выкинь из головы.
- Если бы это было просто…
- Начинай всё с чистого листа, найди девушку по себе, чтобы не хвостом крутила, а на жизнь настраивалась.
- А где её найти? – грустно усмехался сын. – Я пытался.
- Что, все такие, как она?
- Может и не все…
- Папа, папа, пистими (посмотри) саламётик ехаит! – кричала Лёлёка, показывая пухленьким пальчиком в стеклянную кухонную дверь, за которой белым дымком в небе стелилась полоска пролетающего самолёта. И сын с матерью начинали смеяться и тетёшкать ангельское создание.
После разговора с Верой Люси долго думала над её предложением. С одной стороны ей было противно заниматься делами, которые вызывали в ней брезгливое неприятие. Она сразу вспоминала, с каким презрением простые люди, да она сама до недавних пор, относятся к торговцам наркотиками. Но Верины слова заставили её как-то по-иному взглянуть на проблему.
«Ведь, в самом деле, – убеждала она сама себя, – никто никого не неволит, колоть себе в вену всякую дрянь. Люди делают это потому, что хотят получить удовольствие. Ведь за то, что кто-то пьёт вино и водку, никто их за это особо не осуждает. Хочешь – пей, хочешь – не пей. Вольному воля. Но почему в отношении наркотиков это должно быть по-другому? Может, в этом и нет ничего особенного и это вовсе не проблема, а просто, пусть и неприятная, но составляющая часть нашей жизни?»
Скоро то, что было для неё мерзким и запретным, уже не стало казаться таким. И то, что кто-то из её бывших одноклассников умер от передозировки, так кто ж их заставлял брать в руки шприц? Тот же Вадик Шустов, одноклассник Инны. Парню пророчили хорошее будущее и в учёбе и в спорте, но он пошёл другим путём. Это его выбор.
Хорошо, рассуждала она дальше, но если ты начнёшь заниматься этим рисковым делом, можно ведь нажить серьёзные неприятности? Можно, но как сказала Вера, риск минимальный, в милиции всё схвачено и система сбыта отработана. Если быть внимательной и осторожной, то шанс быть пойманной милицией мизерный. Но с другой стороны заработать за одну поездку такие деньги, где ещё можно? Устроиться на работу? Куда? Вон Инна горбатилась в магазине чуть ли не сутками всего за триста долларов в месяц, а тут за два часа и такие деньги!
Окончательно принять решение Люси подтолкнула мысль, что если она не начнёт работать и приносить хоть какие-то деньги, её отношения с сестрой окончательно испортятся. Инна недавно родила мальчика и то, что она сумела когда-то скопить, быстро проедалось и тратилось на коммуналку. Саныч, при всей его могутности и здоровье, как оказалось, к устройству на работу относился философски и тоже сидел на шее у Инны. Хорошо хоть не пил. Между сёстрами уже случалась пара серьёзных стычек, где Инна непрозрачно намекнула, что если Люси не предпримет каких-то кардинальных мер, то… Люси понимала и другое, что подросшая Лёлёка, вошедшая в возраст неспокойной егозы, доставляет сестре с маленьким ребёнком на руках дополнительные хлопоты. Теперь они жили в своей двухкомнатной «хрущёвке» впятером. Поэтому в душе Люси даже порадовалась тому, что на законных основаниях она теперь может отдавать Лёлёку отцу. Рано или поздно это всё равно бы случилось. Но тогда ей бы пришлось просить семью Свиристелиных об этом самой и в очередной раз унижать себя.
Кстати, когда Степан увёз Люси из семьи Свиристелиных и занёс её пожитки в квартиру, уходя, он остановился в двери и, глядя на обеих дочерей, сказал раздражительно:
- Вот моё решение: я вам оставляю эту квартиру. Как вы ею распорядитесь – ваше дело. Но больше никакой помощи от меня не ждите. Живите своим умом.
Всё лето Люси занималась новым делом. И в первый раз за все годы не поехала в деревню. Да ей и не хотелось. Её совсем не радовала перспектива встречаться со своей матерью. Стало известно, что Тоня беременна вторым, и когда Люси об этом узнала, первой реакцией её было глухое раздражение. «Зачем? – злясь, думала Люси. – Она, что таким образом хочет около себя удержать Алексея?». И Люси подумала о матери плохо.
Но основной причиной того, что Люси осталась в городе, было не это. Она согласилась на предложение Веры и в первый же месяц заработала почти тысячу долларов. Инне, по совету Веры, она сказала, что устроилась курьером в агентство недвижимости, что было почти правдой, так она иногда выполняла поручения, которые давал ей Глеб. Но главной её работой, конечно, оставался развоз мелких оптовых партий героина в различные точки города.
В первый же месяц Люси оделась с иголочки, купила себе хороший сотовый телефон с встроенной фотокамерой, оплатила почти все коммунальные услуги. Когда она однажды пришла домой с полными сумками продуктов и протянула Инне стодолларовую купюру, сестра как-то удивлённо недоверчиво на неё посмотрела и сказала:
- Да, никогда не думала, что курьерам так хорошо платят.
- Хочешь жить, умей вертеться, – самодовольно бросила Люси.
- Как я поняла, с учёбой ты распрощалась окончательно?
- Ну, какая из меня актриса, сестра.
- А мне кажется, что актриса в тебе только просыпается, – загадочно улыбнулась Инна.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Только то, что сказала.
- Мне не очень нравятся твои намёки.
- А мне, знаешь, как-то от этого ни жарко, ни холодно, – едко ответила Инна.
Люси пристально посмотрела на сестру и вдруг подумала, что она, в своём линялом домашнем халатике, наскоро причёсанная и не накрашенная, в первых, пусть и не глубоких морщинках, похожа на уже пожившую, замотанную домашними заботами женщину. И Люси ощутила перед ней какое-то смутное внутреннее превосходство.
А сама Люси просто расцвела. Полтора года, проведённые ею в стенах училища, не прошли даром. Люси выработала походку, которой позавидовали бы многие городские модницы. И она чувствовала, как многие мужчины смотрят ей в след, провожая её восхищенными взглядами, и это не только было ей приятно, но и вызывало давно не испытываемое чувство самоутверждения. Её самолюбию льстило, что она самодостаточный, независимый и свободный человек, который может себе позволить запросто пообедать в ресторане или купить вещицу, о которой многие её сверстницы только мечтают. Её уже нередко посещали мысли о покупке, пусть и недорогой пока, маленькой праворукой «японки». И теперь, вспоминая о своих страхах по поводу Вериного предложения, она смеялась над собой, какой же она была дурой. Она просто старалась не думать о том, что где-то, в подвалах домов, орут, корчатся в ломках, четырнадцатилетние пацаны, в нищих квартирах сыновья озверело бьют своих матерей, и выносят для обмена на дозу последние ценные, нажитые за долгую жизнь вещички. Она просто радовалась очередному тёплому дню, своей молодости и красоте, беззаботной жизни.
Она уже не тяготилась так угрызениями совести по поводу содеянного ею с Кириллом, хотя вспоминать об этом было и неприятно. Они даже несколько раз виделись, когда Кирилл приезжал за Лёлёкой, и взгляд её почему-то останавливался всегда на его уже затянувшемся и побелевшем шраме. Первое время она, правда, прятала глаза, но скоро и это перестала делать. Она чувствовала, что Кирилл по-прежнему испытывает к ней серьёзные чувства, и это тоже повышало её самооценку. Как и говорила Вера, дело, заведённое милицией по поводу избиения её бывшего мужа, скоро закрыли, не найдя виновников, и Люси облегчённо вздохнула, выпив по этому поводу с Верой коньячку. В ней уже не было и той животной ярости по отношению к свиристелинской семье, которую она испытывала зимой, и она решила, что жизнь вошла в нормальную колею.
В какой-то телевизионной передаче Люси однажды услышала фразу, что разводы должны быть цивилизованными и она ей очень понравилась. И теперь, всякий раз, когда разговор заходил о её семейных проблемах, она говорила:
- Да, мы разошлись с мужем, но мы мирно общаемся, мы же цивилизованные люди!
Хоть многие мужчины оказывали внимание, но Люси за всё лето так и не завела себе бой-френда. Но она была молода и гормоны, подогретые просмотром какого-нибудь фильма с любовными сценами (она не любила эротику), играли и требовали своего. Она несколько раз пыталась позвонить Косте, но было лето, время каникул и, видимо, он укатил в свой северный посёлок, потому что телефон не отвечал. Однажды она даже набрала номер Кирилла, но тут же сбросила, почувствовав, как покраснела.
Как-то, уже подходил к концу август, она по привычке забежала к Вере. У неё был Глеб. До этого они виделись несколько раз, но мельком. От него, как всегда, за три версты несло дорогим парфюмом, он стал ещё толще и степенней. Почему-то всякий раз в редкие встречи с Глебом она испытывала внутренний трепет. Ей льстило, что она знакома с человеком, который имеет определённый вес и уважение в её городе. Слушая Верины рассказы, Глеб ассоциировался у Люси с «очень важной персоной», мнением которой дорожат сильные мира сего. И что Глеб может решать сложные вопросы, которые не доступны простым смертным. И что то злополучное уголовное дело было закрыто не без его содействия.
И ей было чертовски приятно, когда Глеб, увидев её, не смог скрыть своего восхищенного взгляда.
- Люси, вы неотразимы! – вымолвил он, чмокнув её в щечку.
Они поговорили о пустячных вещах, выпили по рюмке коньяку, покурили и Глеб, сославшись на дела, ушёл. А вскоре Вера сказала ей:
- Как ты смотришь на то, чтобы хорошо провести уикенд?
- Хорошо это как? – оценивающе спросила Люси.
- Теплоход, уха из хариуса, шашлыки?
- Ты серьёзно?
- Вполне, Глеб приглашает, какую-то сделку обмыть.
- Много будет народу?
- Да нет, узкий круг, ты же знаешь. А что это ты, подруга, вдруг меня пытаешь? – голос Веры стал пренебрежительным. – Тебя Глеб приглашает, ты слышала? Или для тебя это пустое слово?
- Да нет, конечно, я поеду, – сникла Люси.
Но это было трудно назвать уикендом в понимании простого обывателя, мирно жарящего у речки шашлыки и караулящего, не попался ли на его заброшенную удочку какой-нибудь пескарь. Когда их с Верой шофёр Глеба привёз на «БМВ» к пристани, Люси увидела, как в покачивающийся на волне «Ярославец» какие-то люди ящиками загружали пиво и водку, сумки и пакеты с колбасой, свежей рыночной свининой, копчёной рыбой, зеленью, овощами и фруктами. На причале стоял Глеб, невозмутимым видом напоминающий каменную статую, и двое парней, которые ему что-то с весёлым видом рассказывали.
- О, какие люди! – восторженно сказал один из них, увидев вышедших из машины Веру и Люси, и двинулся им навстречу. – Верочка, сколько лет, сколько зим! А это кто? Твоя подруга?
- Это Люси.
- О, Люси, – забалагурил парень, – неужели в нашем захолустье ещё остались такие красавицы, не свалили в Москву?
- А я? – ревнивым смешком спросила Вера.
- Ну, Верочка, ты вне конкуренции. Я Артём.
Люси, улыбаясь, кивнула парню. Он был высокий, светловолосый, в мелких кудряшках короткой стрижки. День был тёплый и одет был Артём в модную футболку и вельветовые брюки.
Второй парень, чем-то напоминающий Глеба, только пониже ростом назвался Владимиром
- Ну что, по коням? – изрёк Глеб и посмотрел в упор на Люси. Уголки губ его слабо дрогнули.
Едва они сделали несколько шагов, как на палубе теплохода показалась высокая и стройная блондинка в купальнике и замахала им руками, крича при этом:
- У меня полный ажур, пора начинать.
- Наталья, тебе бы не секретаршей у шефа работать, а корабли в дорогу снаряжать, – ответил ей неугомонный Артём.
У Глеба не дрогнул ни один мускул. Видимо роль патрона, связующего и авторитетного звена всей компании, требовала такого поведения.
Вспоминая потом с Верой, Люси пришла к выводу, что за исключением редких моментов – перепила Наталья и голой, без всякого стеснения ходила по теплоходу, да Володя разбил лобовое стекло в центральной рубке, когда рвался к штурвалу, крича при этом, что он капитан Блад, – поездка удалась. Сначала они плыли по изумрудной широкой реке, и город таял, уплывая в сиреневую дымку. Было ещё тепло, хотя и ветрено. Они сидели на корме, выпивали, закусывали, говорили о том, что сделка, которую они обмывали, была удачной, и что их партнёры оказались лохами и могли бы выручить значительно больше. Что кидальный вариант – это нормально и если бы не они, то кинули бы их. Но Люси почти не вслушивалась в разговоры. Из колонок гремела музыка и поднимала настроение. Лесистые сопки, уже с вкраплениями желтизны, навевали покой и мечтательность. Хоть Люси и пугал алкоголь в больших дозах, она позволила себе в течение всей поездки выпить несколько бокалов хорошего вина. Свежий воздух, хорошая еда, общее веселье и молодой организм делали своё дело – алкоголь быстро выветривался, не оставляя и признаков похмелья, и Люси всю поездку выглядела свежей и жизнерадостной.
С первых минут определились и пристрастия каждого в отношении своей пары. Люси сразу поняла, что эта поездка не закончится простой попойкой и это уже не пугало её. Ей достался самый козырный выбор – ей стал уделять внимание Глеб, что вызвало ревнивые взгляды Натальи. Но той было суждено получить свою долю внимания от Артёма. А Владимир с первых минут прильнул к Вере, и было понятно, что это не первое их знакомство.
А когда вышли на большую воду озера, и по правому борту поплыл в синей мгле далёкий противоположный берег, ушли в каюту, где команда уже сварила уху, и веселье продолжилось. Потом теплоход причалил, и все дружно, со смехом и визгом парились в русской бане, притулившейся к каменистой сопке прямо на берегу озера, и бежали купаться в ледяной воде. И Люси, глядя на Веру в купальнике, осталась разочарованной её фигурой, дряблой кожей и бесформенными ногами. Потом сидели в ресторане на известной турбазе и любовались багряным закатом.
Ночевали на теплоходе, и Люси с Глебом досталась самая большая и роскошная каюта. В иллюминаторе сияла ночная звёздочка, а волны с тихим плеском бились о стальное днище. Было тихо, и только изредка доносился из-за переборки пьяный женский голос – отстань.
Глеб был ласков и за исключением редких моментов, за которые Люси потом было до омерзения стыдно, ночь прошла приятно и романтично. Они почти молчали, и только однажды Люси спросила его:
- А почему Наталья так раздражена на меня? Вы… ты с ней спишь?
- Нет, – смакуя слово, не торопясь ответил Глеб. И Люси почти не сомневалась, что он говорит правду. Помолчав, он сказал:
- Это всё глупости, что руководители спят со своими секретаршами. Тот, кто это делает, или дурак или…
Что должно было прозвучать после второго или, Люси так и не услышала. Когда она проснулась, его уже не было в каюте, и остался только острый и дорогой запах его парфюма.
Как и свойственно молодым девушкам, Люси после поездки стали посещать самые смелые и романтические мысли, что отношения её и Глеба скоро перерастут в нечто большее и может быть её мечта о счастливой, безбедной жизни наконец-то сбудется. Ей грезилось, что они совершают вместе турне по… по, да какая разница, по каким странам. Живут в дорогих гостиницах, и всякий раз, когда после чудесно проведённой ночи они спускаются в большое фойе с барами, ресторанами и живой музыкой, она чувствует на себе восхищённые взгляды других мужчин и ревнивый его, Глеба. А она лёгкая, воздушная, в коротком платьице, что подчёркивает стройность и красоту её ног, томно и грациозно идёт, словно не замечая ничего вокруг. Её ждёт море, белый горячий песок, пальмы, её голова забита нарядами и обновами, и ей совершенно безразлично, сколько это стоит, и как это будет оплачивать Глеб. Он сильный, богатый, с ним, как за каменной стеной. А то, что он намного старше её, это даже хорошо. Почему хорошо, этими мыслями она не стала себя утруждать.
Но скоро робкие и призрачные надежды Люси быстро и без обиняков разрушила Вера. Едва она уловила, какие мысли вынашивает в себе Люси, она прокурено хохотнула и затрубила:
- И думать забудь. Не твоего поля ягода. У него жена красавица и двое детей. Сейчас они где-то за границей. Если она прознает, то тебе… – смешком закончила Вера и Люси поняла, что она имела ввиду.
Но Люси это как-то не особо испугало. Она шла к своей цели. И кое-что из романтических грёз стало сбываться, ещё больше подогревая Люси. До зимы они уже вдвоём с Глебом провели два чудных вечера в одном из санаториев в Присаянье, он брал её с собой в поездку в Санкт-Петербург, где решал какие-то дела, а она до вечера пропадала в окрестных дорогих магазинах. Было еще несколько встреч в городских гостиницах и в какой-то квартире. Но потом – как отрезало. Около месяца она прожила в надеждах, и, заскучав, позвонила ему. И очень была огорчена и раздосадована, когда он чуть ли не грубой форме запретил звонить ему, и если она понадобится, он сам её найдет. Поплакав и посплетничав с Инной, с которой она поделилась своими мечтаниями, Люси позвонила Косте, и они встретились. Но в их отношениях уже не было той чувственной страсти, что заставила Люси уйти из семьи Свиристелиных. И после ещё двух достаточно прозаических встреч Люси уже не отвечала на его звонки.
И только когда пришла новая весна, и город превратился в сплошную грязную помойку, Глеб позвонил. Когда на телефоне высветился его номер, Люси с бьющимся сердцем откинула крышечку телефона:
- Надо встретиться, – чеканя слова, деловито сказал Глеб.
Прежде чем поехать к нему, она перерыла весь свой гардероб и остановила выбор на чёрной бархатной кофточке, что так шла к её волосам, нитке жемчуга и таких же серьгах. Волосы она попросила Инну уложить в такую же причёску, какую она ей делала на тот памятный вечер выпускников. И даже успела забежать в парикмахерскую, где ей её бывшая одноклассница Настя навела вне очереди маникюр. Поглядев на себя в большое зеркало, Люси осталась довольна собой.
Когда она ехала к нему на такси и под колёсами противно плескалась грязная вода, разлетаясь на пешеходные тротуары, Люси гадала, что ждёт её впереди. Почему-то решила, что всё сложится хорошо и Глеб ждёт, чтобы сказать, что он принял решение.
Но он встретил её сдержанно и под улыбчиво ревнивые взгляды Натальи провёл в свой большой, со вкусом обставленный кабинет.
- Люси, – улыбнулся он. – Мне нужна твоя помощь.
- Я вся внимание, – ещё не теряя надежды, ответила Люси.
- Понимаешь, у меня для тебя есть одно пикантное поручение, – он сказал не просьба, а именно поручение, сделав на этом акцент. – Завтра ко мне прилетает один очень влиятельный господин. У него сеть гостиниц в Москве, он занимается модельным бизнесом, кажется в Испании. Это человек очень известен и у нас с ним очень плотные деловые отношения. Его надо встретить, ну и… показать все наши достопримечательности. Свозить на озеро… хотя ладно, там ещё лёд. Я внятно говорю?
- Более чем, – Люси пожалела, что надела бархатную кофточку.
- Ты сделаешь это? Это очень ответственное поручение.
- Я сделаю это, – со скрытым вызовом бросила Люси.
- Вот и хорошо, – опять улыбнулся Глеб. – Наталья всё остальное тебе расскажет.
И нажав кнопку, повторил:
- Наташа, сейчас к тебе выйдет Люси, расскажи ей всё, о чем мы говорили сегодня с утра.
Злясь на себя и на Глеба, она нарочно пришла вечером в ресторан, как ей наказала Наталья, в простых джинсах, толстом драповом пончо и простенькой блузке. Но и в этом наряде она выглядела хорошенькой.
Глеб и его гость сидели за дальним столиком и о чём-то серьёзно разговаривали. Завидев Люси, Глеб заулыбался и даже встал ей навстречу. Но Люси больше интересовал её новый визави. Это был мужчина еще не старый, в хорошем костюме, с залысинами и в очках. Совсем другим представляла она этого «влиятельного знакомого». Он ей больше напоминал какого-то служащего клерка. Он ей совсем не понравился и она со страхом представляла себе, что может у ней произойти с этим человеком, который представился Станиславом Иосифовичем, произнеся это глухим высоким голосом. Конечно, у неё был выбор – встать и уйти, чего ей больше всего и хотелось, но в мозгах сразу рисовались не очень приятные картины последствий, которые могут произойти, и она, чтобы унять непонятную, противную дрожь, залпом выпила большую рюмку коньяку и выразительно покосилась на Глеба. Он улыбнулся и стал прощаться.
Всё остальное происходило, как во сне, и Люси, ещё выпившая для храбрости несколько рюмок, с омерзением потом вспоминала похотливые и грубые ласки Станислава Иосифовича в гостиничном номере, его взъерошенные редкие волосы и мерзкий запах перегара. Когда она собралась уходить, он задержал её на минутку:
- Люси, – он всё время обращался к ней на вы, – вы очень хорошо сложены и заметно, что умеете двигаться. Вы занимались танцами?
- Нет, училась на актёрском, – вяло отвечала Люси.
- Это хорошо. В моём холдинге есть модельное агентство. Мне кажется, что вы могли бы его заинтересовать. Нет, я не настаиваю, поймите, но если вы захотите, то окажу вам содействие. Это в Испании, море, пальмы. Вот вам моя визитка.
Станислав Иосифович протянул дорогую золочёную визитку и улыбнулся, показав сразу все свои морщинки. Выглядел он омерзительно.
Со спазмом в горле Люси, не дождавшись лифта, стремительно сбежала по лестнице до нижнего фойе, пробежала вращающуюся дверь и жадно глотнула свежего весеннего воздуха. Ей хотелось рыдать, она ненавидела себя, Глеба, Веру, Свиристелиных и саму жизнь. Отдышавшись и немного успокоившись, она вдруг обнаружила в своей руке визитку. Первым порывом было выбросить её в стоящую рядом урну. Но она всё же скользнула глазами по визитке и удивлённо улыбнулась:
- Ух ты, важная птица, – пробормотала она и, подумав, открыла сумочку, чтобы бросить туда визитку. Поверх её кожаной косметички лежало несколько сотенных долларовых билетов. Поняв, в какой роли она оказалась сегодня, она разрыдалась. Кажется, это был не самый удачный день в её жизни.
«Дочка! – вдруг мелькнула у неё радостная мысль, – я должна забрать дочку у Свиристелиных. Ведь я её не видела больше недели. Крошка моя, моё чистое создание. А твоя мама дрянь, дрянь». Слёзы текли у неё по щекам, пока она набирала номер.
- Аллё! – узнала она сонный голос Кирилла.
- Я хочу забрать Олю! – чуть не заорала она в трубку.
- Ты на время посмотри – семь утра!
- Ты что, меня плохо слышишь, я хочу забрать дочку! – уже не сдерживаясь, кричала она на всю ещё пустынную улицу. И её голос звонко звучал, заставляя оборачиваться редких прохожих.
- Да что с тобой.
- Ничего, я скоро буду.
В это лето она опять не поехала в деревню. Случай со Станиславом Иосифовичем очень сильно повлиял на неё, больше месяца она ходила сама не своя. Она уже не тешила себя никакими надеждами в отношении Глеба. Более того, с содроганием вспоминая ту роль, которую он отвёл ей, сделав чуть ли не девочкой по вызову, Люси иногда испытывала к нему приступы давно не посещавшей её ярости. Ей рисовались самые нелепые и чудовищные картины расправы с ним, и она упивалась ими. И когда он снова ей и позвонил и предложил встретиться, она сухо спросила:
- Предмет разговора?
- Это не по телефону.
- Хотя бы в двух словах. К вам опять кто-то приехал?
- Девочка, мне не нравится ваш тон, – раздражённо чеканя слова, повысил голос Глеб.
- А мне не нравится та роль, которую вы мне отвели.
- Ладно.
Господи, что это на неё нашло. Может быть, он и звонил-то совсем по другому поводу. Плевать, следующий раз будет думать, прежде чем предлагать ей участвовать в грязных делишках.
А буквально на следующий день после этого разговора ей позвонила Вера и в своём привычном тоне базарной бабы сказала:
- Слышь, подруга. Зайди-ка ко мне, пошептаться надо.
«Процесс пошёл, – едко улыбнувшись про себя, подумала Люси. – Но что-то ты, Вера, припозднилась, я ещё вчера ждала решительных действий». Но ей было уже всё равно. В душе она чувствовала, что очередная страница её жизни опять скоро перевернётся.
- Ну, ты даёшь, подруга, – прикинувшись дурочкой, с порога затрубила Вера. – Чем это ты так шефа прогневила?
- А то ты не знаешь! – с вызовом бросила Люси. – Надо полагать, я больше не участвую в бизнесе?
- Почему же? – тоном, за который Люси захотелось стукнуть её по лбу, ответила Вера. – Просто, понимаешь, на твоё место мы нашли другого человека. А ты, пожалуйста, можешь выкупать у меня и продавать чеки сама, где угодно. Ничего личного.
Люси прекрасно понимала, что имела Вера в виду под своими словами. То, чем занималась Люси до этого, было работой спокойной и почти безопасной. Она была вроде «белой кости» в своей «профессии». Теперь же ей предлагалось стать обыкновенной торговкой, то есть сбывать чеки в розницу и каждый день быть под прицелом милиции. К тому же в то, чем ей предстояло теперь заниматься, она должна была вкладывать свои кровные.
За прошедший год Люси, конечно, завела кое-какие знакомства, что облегчало ей найти точки сбыта, но всё равно риск был огромен, и она ответила Вере:
- Я подумаю, подруга.
- Ничего личного, подруга. Как поживает твой бывший муж? Кирилл, кажется? Дело-то по его избиению закрыли?
«Сука!». Люси окинула Веру презрительным взглядом и вышла, демонстративно оставив дверь открытой. Уже дома она пожалела, что не сказала Вере, что ноги у неё похожи на две бесформенные коряги.
Но бывали дни и похуже. Один из них случился зимой, в самый канун дня рождения Лёлёки. Его предыстория была такова.
После разговора с Верой Люси ушла, что называется, в глубокое подполье. Нет, она не сидела дома, она просто взяла Лёлёку и уехала в присаянский санаторий, где однажды была с Глебом. Была чудесная осень. Погода стояла прекрасная, народу в санатории было мало и они за месяц прекрасно отдохнули. А когда вернулись, Люси обнаружила, что опять накопился огромный долг за свет и коммуналку. Саныч по-прежнему нигде не работал и все деньги, что Люси давала на оплату необходимых платежей, ушли на еду. Инна виновато прятала глаза, когда разъярённая Люси требовала объяснений, но это проблему никак не решило. Пришлось выложить почти тысячу долларов, и это, вкупе с поездкой в санаторий, почти «съело» все сбережения, которые сделала Люси. Снова встал вопрос, где заработать на хлеб насущный. Люси обложилась рекламными газетами и два дня черкала их, перебрав кучу различных фирм. Но ничего подходящего так и не нашла. То, что предлагалось, не устраивало её по главной причине – зарплате. Она, как-то не брала в расчёт то, что в сущности никакой профессией она не владела, да и избалованная лёгкими деньгами, не мыслила себя в роли даже какой-нибудь секретарши. Она всё ещё упорно куда-то звонила, хотя в мыслях всё уже давно решила – надо идти на поклон к Вере. Это злило её, вызывало вспышки неожиданной агрессии, но другого выхода, как она считала, не было.
Прежде чем пойти к Вере, Люси позвонила по старым связям и заручилась поддержкой нужных людей и только после этого спустилась двумя этажами ниже. Вера встретила её, как ни в чём не бывало, будто они только вчера расстались, и даже дала несколько чеков в долг. И скоро в семье снова появились деньги. Инна, скорее всего, догадывалась, чем промышляет её сестра, но делала вид, что верит, что та вернулась на старое место работы. Правда, к этому времени и Саныч стронулся с места – пошёл плотничать в какую-то строительную фирму.
Почти два месяца Люси регулярно обходила отработанные точки. Но однажды… Скорее всего от быстрых успехов она потеряла бдительность и продала единственный оставшийся чек незнакомому человеку, оказавшемуся обыкновенным ментом. Дело было вечером, её, обмирающую от страха, привели в местное отделение милиции и передали дежурному следователю. Это был плотный мясистый мужик, форма на котором, кажется, скоро должна была треснуть по швам. Из расстёгнутого кителя выпирало солидное брюшко. И вообще, всем своим видом он напоминал упитанного боровка. Он пыхтел, как паровоз, и поминутно вытирал пот со лба, в кабинете было душно и накурено. Он был подшофе самую малость, и выглядел весёлым и довольным жизнью. Видимо составлять протоколы на таких, как Люси, было его привычным делом. Глазки у него были маленькие, хитренькие и недоверчивые. Ими он и посмотрел в упор на Люси, положив руки с толстыми пальцами, покрытыми чёрным волосом, на пустой протокол.
- Давай рассказывай, – голос у него был низкий и грудной.
- Что рассказывать? – Люси была бледна и испугана.
- Всё. Откуда у тебя вот это? – щёлкнул пальцем по чеку.
- Это мой.
- Ты колешься?
- Да.
Ещё по дороге в отделение Люси мучительно думала, что она будет говорить в милиции. Она знала, что простых наркоманов, не торгующих зельем, долго не держат и отпускают. Но она же сама продавала. Всё равно, времени нет и что-то надо говорить, и она остановилась на версии, что сама наркоманка.
При последних словах следователь улыбнулся, поднялся со стула, подошёл к окну и зачем-то посмотрел в темноту улицы. Подумал, заулыбался, потом сказал:
- Подойди ко мне?
- Зачем?
- Подойди. А теперь покажи руки, – резко сказал он, ухватив Люси за рукав, когда она подошла.
- Отпустите, вы не имеете права! – спрятала Люси руки за спину, зная, что они чистые, без следов уколов.
- Мы всё имеем, гражданка. А вот ты попала. Пусть и не сильно, всего годика на два-три. Присаживайся, – махнул следователь рукой на стул и сам отправился на своё место.
Люси села на стул и сникла, обхватив голову руками. Наконец она с мольбой подняла глаза на следователя и с надрывом спросила:
- И что мне делать?
- Пока заполним протокол, – улыбнулся маленьким полным ртом следователь. Люси поразило, как быстро он переходит из одного состояние в другое.
- А может… Может вы меня отпустите, а? – неожиданно для себя спросила Люси. Господи, ну конечно! Ну что ему стоит! Неужели вот за этот крохотный кусочек бумажки, который едва заметен на столе, можно упрятать человека в тюрьму. Одно движение руками – и нет его, никогда не было и всё, что сейчас происходит, окажется простым недоумением, которое улетучится, исчезнет, растворится.
- Отпустить, говоришь?
- Ну да, ну что вам стоит, одним больше, одним меньше, – с жаром и надеждой быстро заговорила Люси. – А у меня дочка маленькая, я мать-одиночка, ну что она без меня делать будет.
- А когда ты вот это продавала, ты тоже думала о дочке?! – опять в один миг посерьёзнел следователь, сузив и без того маленькие глазки.
- Думала, думала, – облизывая пересохшие губы, продолжала частить Люси. – Я же работу потеряла, я осталась… без средств… я… Отпустите меня.
Люси разрыдалась, положив руки на стол и уткнув лицо в ладони.
- Так, фамилия, имя, отчество, – деловито начал следователь, когда Люси немного успокоилась.
- Ну, не надо, не надо, я прошу вас, – охватил Люси новый приступ рыданий. Она подняла молящие глаза. – Ну, не надо, я заплачу вам, у меня есть немного денег, я всё отдам, только не заводите дело. У меня… дома… не губите меня.
- Не губить, говоришь? Ладно. Но при условии…
- Да, да, – надежда волной поднималась в Люси. – Я все сделаю. Я принесу деньги.
- Принесёшь, говоришь… Разговор не о деньгах, – следователь в упор посмотрел на Люси. – Ты меня понимаешь?
Люси в ужасе задохнулась, потом её охватило безразличие…
Дома, в своей кровати, она дважды переворачивала подушку, а слёзы лились и лились, и не было выхода, какой-то не проходящей душевной боли и тоске. Прямо в окно, не задёрнутое шторой, светила огромная луна, а под ней маленьким тонким укольчиком поблёскивала звёздочка. И Люси думала, что звёздочка, это она сама, а этот огромный оранжево-жёлтый диск – обстоятельства, и они раздавят её грубо и безжалостно. Она молча смотрела в окно и уже знала, что делать, но всё не решалась и чего-то выжидала. Наконец, всхлипнув, достала телефон.
- Аллё! Кирюша, родной, мне очень плохо. Приезжай или я умру.
В сонной ночи был отчётливо слышно слабое шипение трубки.
- Кирюша, ты меня слышишь? Ты приедешь?
- Слышу. Я не приеду. Извини.
«Что ж, бывают вещи и пострашнее», – успокаивала себя Люси, лёжа в перевороченной постели, и вяло тыкая пальцем в пульт телевизора, перепрыгивая с одной программы на другую. Но как назло в каждой или стреляли, или дрались, или занимались пошлым флиртом. Она в сердцах выключила телевизор, сломав при этом себе ноготь. Горестно усмехнулась, закусив палец. Ею вдруг овладела тупая и сонная апатия. Она никого не хотела видеть, ни с кем встречаться, а даже Лёлёка её почти не интересовала: как она, не болеет ли, не скучает ли по маме. Она не отвечала на телефонные звонки, а потом вообще его отключила.
На третий день тупого и бессмысленного времяпровождения она решила, что надо проветриться и, одевшись, пошла в магазин. Сама того не ожидая, встретила на лестничной площадке Веру в лёгком коротком халатике. Видимо она только что кого-то проводила, и смотрела вниз, облокотившись на перила, ожидая, когда хлопнет входная дверь.
- Привет, подруга, – с весёлым вызовом бросила Люси. От неожиданности Вера вздрогнула, но, узнав Люси, упокоилась и улыбнулась бес тени смущения.
- Напугала ты меня. Привет. Что не заходишь?
- Слышь, подруга, – пропустив мимо ушей Верин вопрос, продолжала Люси, – ты зря носишь этот халатик.
- А в чём дело? – удивлённо оглядела себя Вера.
- Твои ноги выглядывают из-под него, как две коряги.
Спускаясь по лестнице и совершенно не обращая внимания на Верину ругань, Люси упивалась своим поступком. Кажется, она поняла, что по большому счёту Вера ей никогда не нравилась. Торгашка, с запросами деловой женщины. Хоть они и называли друг друга подругами, но никогда ими не были и никогда бы не стали. Ничего личного.
По улице Люси шла своей выработанной походкой и с высоко поднятой головой. Было морозно, под каблуками рассыпчато хрустел снег. Туманное небо белёсо светилось, на свежевыпавшем снегу лежали нечеткие фиолетовые тени, и Люси казалось, что всё замерло в стылой тоске и никогда уже не отогреется и не оттает.
Из магазина она вернулась с полным пакетом пива и снова заперлась в своей комнате. Раскидав по кровати ноги и заложив за спину подушку, она бездумно прикладывалась к бутылке и без конца курила, хотя по негласному домашнему закону этого делать было нельзя. Её раздражали посторонние звуки. Когда Инна начинала греметь на кухне кастрюлями или ругать своего маленького сынишку Петьку, Люси подмывало желание вскочить и раскричаться на всю квартиру. И однажды это случилось, когда Инна приоткрыла дверь и, словно чувствуя состояние Люси, мягко попросила её не курить.
- Закрой дверь в мою комнату! – закричала на неё Люси, сделав акцент на слове мою.
- Люча…
- Я сказала, не смей больше открывать!
Люси вскочила и с силой захлопнула дверь. Пить ей больше не хотелось, но она, словно пытаясь кому-то что-то доказать, вливала уже потерявшую всякий вкус шипучую жидкость. Она уже раскаивалась в том, что так резко обошлась с сестрой, но злая червоточина всё ещё ела её самолюбие. «Почему мне одной должно быть плохо?» – думала она.
Когда Инна постучала во второй раз, Люси отреагировала на это спокойно. Сестра вошла и встревожено, как птичка, присела на краешек кровати. Следом появился Петька, таща под мышкой пластмассовый грузовик. Ему шёл второй год и по всем параметрам он пошёл широтой в отца. Петька тут же поставил грузовик на стол и принялся его катать взад-вперёд, а Инна, кинув на сестру сострадательный взгляд, спросила:
- Что с тобой?
И Люси обняв сестру за шею, уткнувшись лицом ей в плечо, разрыдалась. Инна гладила её рукой по волосам и, как в далёком детстве гладила её по волосам, тихонько издавая губами знакомый звук:
- Чшш…
Выплакавшись, Люси стала рассказывать всё без утайки, упустив только последнее – то, что произошло потом в какой-то комнате трущобного общежития, куда привёл её следователь, и где пахло канализацией и давно нестиранной одеждой.
- Бедненькая моя девочка, – грустно сказала Инна. – Это я во всём виновата.
- Ты то тут причём?
- Ну, я ведь кое о чём догадывалась. Но теперь-то, Люси, надеюсь всё позади?
- Думаю… Нет, конечно, с этим покончено.
- Вот и правильно, вот и правильно, – совсем как бабушка Анна Петровна заприговаривала Инна. – На работу устроишься, и всё уладится.
- Куда? – горестно вздохнула Люси. – Как ты гроши получать? Хотя да, конечно, – тут же спохватилась она.
- Люча, – с укором сказала Инна, – ты совсем забыла про дочь. Я больше месяца её не видела. Как она?
- Её устроили в специализированный садик и в общем-то я за неё спокойна. Кирилл сказал, что у Оли теперь своя отдельная комнатка в детских обоях, кроватка, игрушки и что… что… она очень скучает о маме.
Люси снова расплакалась и снова Инна гладила её по голове и издавала успокаивающий звук:
- Чшш…
- Я заберу её, я обязательно её заберу, – успокоившись, твёрдо сказала Люси.
- А что Кирюша?
Инна впервые назвала бывшего мужа Люси ласкательным именем.
- По-моему, между нами всё закончилось окончательно.
- А ты бы сейчас вернулась к нему?
- Не знаю… Я… Я… не знаю, – снова начала раздражаться Люси.
- Ладно, ладно. Про маму знаешь?
- Что опять? – нажала Люси на слово что.
- Бросил её Алексей, девчонку какую-то молодую нашёл. Мама сейчас у стариков живёт.
- О, Господи.
Они помолчали. Петька всё возил по столу свой грузовик, не приставая к матери, точно чувствовал, что она занята важным делом. Люси посмотрела на него и впервые за три дня улыбнулась.
- У вас-то как? – перевела она взгляд на сестру.
- Притираемся, – рассмеялась Инна. – Вот кое-как Рому на работу выгнала. Он, как цыган, волю любит. В партию всё рвался, но сейчас вроде угомонился. Он хороший и мы понимаем друг друга. У нас Петька и, кажется… – Инна покраснела и потупила глаза.
- Что?! Опять?!
Инна стыдливо и часто закивала головой.
- Ну, ты даешь, сестра! Куда ещё-то? И так не просто живём.
- Ничего, зато потом легче будет.
Люси, сразу подумавшей о Тоне, так подмывало сказать, что, кажется, в их семье это наступит не скоро, но она промолчала.
Работать Люси устроилась в один из крупных супермаркетов, на раскладку товара. Она очень уставала и порой приходила домой очень поздно, так как ей обещали платить полторы ставки. Но в редкие выходные она всегда забирала, чаще из садика, Лёлёку домой или просила привезти дочку Кирилла. Она чувствовала, что Кирилл изменился к ней, стал равнодушнее, что ли, и она это связала с тем, что у него появилась женщина. Он заматерел, раздался вширь, и это придавало ему солидности и как-то скрадывало невысокий рост. Подумав о том, что её бывший муж проводит время с кем-то другим, Люси испытала вдруг острый укол ревности. Но старалась вести себя с ним ровно, «цивилизованно». Шрам на его щеке остался тонким белым штришком, точно по нему кто-то провел кисточкой, как у Инны, когда она рассекла бровь и потеряла сознание, а Люси испытала острый приступ одиночества.
Лёлёка сильно подросла и уже вовсю щебетала, удивляя, порой, Люси мудрёным словом. Ей выписали в глазном детском отделении очки, и теперь в них она напоминала Гарри Потера с длинными чуть вьющимися волосами. Приезжая к матери, Лёлёка ни на минуту не оставляла её, следуя за ней по пятам, и нетерпеливо стояла в ожидании у двери, пока Люси выходила покурить на лестничную площадку.
- Мамочка, – прижималась Лёлёка к матери, – я люблю тебя так много, как Вселенная.
- Господи, что она говорит? – удивлялась Инна, и уже обращаясь к племяннице, спрашивала: – Кто это тебя научил говорить такие слова?
- Моя миленькая бабушка Тая.
И она рассказывала, что ей купили красивую книжку, где нарисованы различные планеты и даже Земля и Солнце. И что она скоро пойдёт в школу, а потом в институт, потом купит себе и маме красивую машину и они поедут с ней отдыхать на озеро.
Сёстры смеялись, а у Люси почему-то сжималось сердце от этого искреннего детского лепета.
А однажды Лёлёка сказала, что она очень-очень, сильно-присильно хочет, чтобы папа с мамой жили вместе. У Люси опять что-то сжалось в груди. Ей уже и самой, правда не без помощи Инны, приходила мысль поговорить серьёзно с Кириллом и может… Что могло быть, она не знала и даже опасалась того, что он ей ответит, но мысли эти всё чаще стали посещать её.
Но Кирилла неожиданно, перед самым Новым годом, когда уже должен был закончиться призыв, забрали в армию. Как он рассказывал потом по телефону Люси, подъехал к дому милицейский «УАЗ» и его «под белы рученьки» увезли в военкомат. Он старался говорить об этом весело, но Люси чувствовала по голосу, что ему муторно. Её подмывало спросить его, будет ли он писать ей, и к кому вернётся после службы, но она почему-то не сделала этого.
На работе ей стал оказывать знаки внимания охранник – крепкий, спортивного вида парень по имени Андрей. Он постоянно вился возле неё и всё норовил то ручку ей погладить или нечаянно приобнять. Он постоянно шутил, но шутки его, как однажды метко сказала напарница Люси Лена, были какими-то «перпендикулярными». Но ему, видимо, они казались вполне приличными, и он всегда над ними заливисто смеялся, показывая ряд белых плотных зубов.
Скоро Люси узнала, что у него две страсти – качание, как он выразился, и фотография. Под качанием он, конечно, имел в виду его чуть ли не ежедневные походы в спортзал. А вот то, что его второй страстью была фотография, это удивило Люси. Она, как ни пыталась, не смогла совместить в своей голове грубую физическую силу и интимность творчества. Но в целом он был приятным, и от него всегда пахло свежестиранными рубашками и дезодорантом, хотя он жил один. Он весной вернулся из армии и, по его словам, «искал спутницу жизни».
Люси принимала его ухаживания, и они даже раза два-три вместе поужинали в недорогих кафе, но дальше этого продолжать отношения Люси пока не решалась.
К весне в магазине резко снизили зарплату. Люси уже не работала на раскладке, а, пройдя обучение, сидела на кассе, перекладывая за день кучу товаров, после которых у неё «отваливались» руки. Начальство объяснило свои действия по снижению зарплаты финансовым кризисом, о котором к тому времени не говорил только ленивый. Так ли это было на самом деле, сказать никто не мог, но доходы в супермаркете резко упали, и пошёл на убыль ассортимент товаров. Это, конечно, вызывало ропот и недовольство работников, но все терпели, потому что устроиться на работу в городе стало не просто, и каждый держался за своё место. Более-менее сводить концы с концами Люси помогали алименты, которые она продолжала получать, даже после ухода в армию Кирилла.
Как-то Люси допоздна задержалась на работе и, придя домой, долго не могла открыть дверь ключом – «заедал» замок, хотя Саныч давно грозился его починить. Когда замок поддался, в прихожей её встретила Инна и первыми её словами были:
- Мама приехала.
Зная свою мать, Люси была в общем готова к такому развитию событий, но всё равно это было неожиданно.
Тоня сидела на кухне и имела вид, будто из неё вытянули все соки. Люси было жалко смотреть на мать. Они долго разговаривали, и Тоня самыми лютыми словами обзывала Алексея, скорбно поджимая губы. От глаз её убегали к вискам густые морщинки, а руки уже не были такими лаково-холёными, какими их запомнила Люси из детства. Тоня привезла с собой двух пацанов, Ванюшку и Кольку, которых уже уложили с дороги спать. Из разговоров Тони, что надо бы ей подыскать какую-то работу, Люси сделала вывод, что мать приехала к дочерям не в гости. И они стали жить ввосьмером, в ожидании девятого, который уже обозначился аккуратным животом Инны.
Как-то, узнав о приезде Тони, в квартиру пришёл подвыпивший Степан, и стал выгонять её, крича, чтобы завтра же ноги её не было в его, он подчеркнул это, квартире. Дочери в голос вступились за мать. Степан плюнул, махнул рукой и, сказав, что больше ноги его здесь не будет, ушёл.
Но вскоре начались стычки между Инной и Тоней, которая опять стала исчезать из дома, бросая на руках у Инны, если не было Лёлёки, троих малышей.
К весне жизнь стала просто невыносимой и Люси решилась уйти к Андрею, ухаживания которого стали уже к тому времени достаточно настойчивыми.
У него была однокомнатная, довольно скудно обставленная квартира, где стоял диван, два кресла, телевизор и компьютер, от которого он просто не отходил, просматривая снимки или играя в различные игры.
Когда они стали жить, в Андрее появилось какое-то самодовольство, словно он вдруг получил большое наследство. Ему нравилось быть в обществе Люси, и она сделала вывод, что он считает, что они смотрятся прекрасной парой. Он нередко говорил, что красивый камень должен быть в дорогой оправе, под оправой подразумевая, видимо, себя.
У Люси появилась новая фишка: она стала думать, что она сможет создать семью, и стала забирать к себе на новое место жительства Лёлёку. Когда утром, после двух законных дней, проведённых в семье Свиристелиных, девочку надо было увозить, Яков Кузьмич звонил Люси и спрашивал, куда привезти. Она всегда просила привезти её на квартиру Андрея. Это сильно не нравилось Таисии Ивановне и Якову Кузьмичу, но ради ребёнка они скрепя сердце соглашались на всё.
Однажды Яков Кузьмич как обычно повёз внучку по привычному маршруту, та всю дорогу молчала, а когда уже почти подъехали к дому, она горько расплакалась.
- Деда, родненький, увези меня обратно домой, я не хочу к Андрею.
- Почему, золотко? – встревоженный, остановил машину Яков Кузьмич.
- Он кричит на меня и запирает в ванной. А ещё они оставляют меня дома одну, а сами куда-то уходят.
- А где ты спишь?
- В креслах, их сдвигают, и мне неудобно. У меня даже тапочек, как у нас дома, нет. У меня ножки мёрзнут. И игрушек тоже нет. А Андрей не разрешает мне играть на компьютере.
- М-да… Но тебя же мама ждёт, а? Так ехать?
- Ладно, поедем, – подумав и по-взрослому вздохнув, согласилась Лёлёка.
Когда подъехали к дому, и Люси, ожидавшая их, открыла дверцу машины, чтобы забрать девочку, та уцепилась за кресло и заплакала, крича:
- Мама, я не хочу к Андрею.
Люси долго её уговаривала, наконец, силой оторвала бьющуюся в истерике Лёлёку от кресла и, сдерживая себя, пыталась её успокоить, но неожиданно сама расплакалась, крепко прижав девочку к груди.
Приехав домой, сам не свой, Яков Кузьмич рассказал Таисии Ивановне о случившемся. Та возмущённая и расстроенная сразу выдала:
- А как могло ещё быть по-другому?! Кому нужен чужой ребёнок? А этой, – она подразумевала Люси, – я сейчас скажу пару ласковых.
Выслушивая по телефону нелицеприятные упрёки, Люси пыталась как-то сгладить ситуацию, но в душе понимала, что очередной её выбор опять оказался неудачным. И вскоре она вернулась к Тоне и Инне.
Однажды Люси, перебирая старые вещи, часть из которых решила выкинуть, в одном из картонных ящиков наткнулась на красивую коробочку для визиток. Машинально открыв её, Люси перебирала карточки, которыми в общем-то никогда не пользовалась, а хранила просто так, для антуража. Среди них попадались имена разных людей, в основном не нужных, но имеющих какую-то известность, в числе которых был даже известный российский певец, на встречу с которым ходила когда-то Люси и он, очарованный её красотой, сам вручил её свою карточку с автографом. Была тут и визитка Глеба, Артёма и ещё каких-то людей, о которых Люси даже с трудом вспоминала. Так, а вот эта самая красивая, с золотым теснением и красивыми вензелёчками? О, Господи, Станислав Иосифович. Да, наверное, с той ночи и начались все её несчастья. Помнится, он говорил, восторгаясь тем, что она хорошо двигается, что владеет каким-то модельным агентством и если Люси изъявит желание, то он готов посодействовать её устройству. Но знала она и другое, что чаще всего подобные обещания забываются сразу же, едва за человеком закрывается дверь. А что если всё же позвонить? Чем она рискует? Только тем, что услышит его высокий глуховатый голос, который напомнит о каких-то неприятных её поступках, уже порядком подзабытых и оттого потерявших свою остроту. А если клюнет? Была, не была. И Люси набрала номер. Трубку долго не поднимали, и она уже хотела захлопнуть крышечку телефона, как послышался голос Станислава Иосифовича:
- Я слушаю.
- Станислав Иосифович… вам звонит Люси.
- Извините, – маленькое замешательство, – какая Люси.
- Вот видите, вы меня уже и забыли, – сказала Люси нежным, чуть обиженным голоском.
- Постойте… Ах да, Люси, – но чувствовалось, что её всё ещё не узнают и она решила помочь ему.
- Глеб говорил, что вы снова собираетесь в наш город, – соврала она.
- Ах! – он, наконец, вспомнил, и по голосу Люси сделала вывод, что удивлён. – Да, конечно, Люси. Вернее, нет, Люси, я не планировал пока. А как ваши дела?
- Один мой знакомый, когда у него дела идут ни хорошо, ни плохо, отвечает – не плохо! Так и у меня, – решила Люси сыграть интеллектуалку. – Но хотелось бы лучшего.
- Мм, – раздалось в трубке.
- А как ваши?
- Извините, Люси, вы звоните по делу, или просто поболтать.
Услышав твёрдые нотки в голосе Станислава Иосифовича, Люси решила, что пора сказать о главном.
- По делу.
- Слушаю.
- Когда мы с вами… виделись в последний раз, вы говорили, что поможете мне устроиться на работу в ваше модельное агентство. Так вот я хотела спросить: наша договорённость остаётся в силе?
С самого начала разговора она знала, что скажет именно так: наша договоренность. Ведь он обещал, никто его за язык не тянул. По опыту Люси знала, что если человек чувствует себя хоть в малейшей толике чем-то обязанным кому-то за нечаянно оброненное слово, он ведёт себя более ответственно.
- Так, – в трубке задумчивое молчание. – Значит, договоримся так. Я сейчас всё узнаю, и вам перезвонят, хорошо? Вот по этому телефону, что высветился у меня на дисплее. Правильно?
- Всё верно.
- Успехов, Люси. Я рад, что вы позвонили.
Последние слова Станислав Иосифович произнёс привычным деловым тоном, и Люси решила, что это вежливый отказ. Собственно, иного она и не ожидала.
Прошло ещё два дня, Люси даже забыла о своем звонке, когда однажды, сидя на кассе и злясь на мать, которая не ночевала дома, она услышала знакомый сигнал сотового телефона и незнакомый, очень тактичный женский голос.
- Я говорю с Люси?
- Да, это я.
- Приношу свои извинения, я не знаю вашего отчества.
- А в чём дёло? – раздражаясь, и машинально перебирая на кассе товар, спросила Люси, плечом прижимая трубку к уху.
- Извините ещё раз, я звоню по поручению Станислава Иосифовича.
- Ах, простите, да, да, проходите быстрей, гражданин… Нет это я не вам. Сейчас, сейчас, не кладите трубку.
Она обслужила покупателя, повесила табличку – касса не работает, и, не слушая возмущённых возгласов стоящих в очереди с тележками людей, убежала с телефоном в глубину зала.
- Я слушаю.
- Меня зовут Марина. Станислав Иосифович поручил мне связаться с вами.
- Я слушаю, – опять повторила Люси.
- Он сказал, что вы будете у нас работать.
У Люси радостно ёкнуло сердце.
- Для этого необходимо, – продолжала Марина, – чтобы вы прислали очень подробное резюме и обязательно фотографии, желательно художественные. Словом мы должны на вас посмотреть. У вас есть возможность отправить всё это по электронной почте?
- Конечно!
- Тогда сообщите нам свой адрес, и мы вышлем вам необходимую анкету.
И дело закрутилось. Как Люси этого не хотелось, но ей пришлось обратиться к Андрею, с которым после её ухода отношения были довольно натянутые. Но всё же, помня их старые отношения и не желание потерять достоинство из-за мелочности, Андрей согласился оказать ей услугу – через свой компьютер отправить по электронке резюме Люси. На его вопрос, что она собралась делать, Люси ответила уклончиво, что в городе идёт отбор на участие в каком-то конкурсе, и она, на удачу, решила попробовать. Андрей хмыкнул, немножко поёрничал в своём «перпендикулярном» духе, но просьбу выполнил.
Люси не верила, что судьба ей улыбнулась до того времени, пока не получила, уже по нормальной почте, для ознакомления контракт, где в виде ежемесячного вознаграждения была оговорена просто сказочная сумма – три тысячи долларов. Она даже прослезилась. Всё это время она молчала и только когда отослала по факсу копию своего загранпаспорта, действие которого заканчивалось через год, она рассказала всё Инне и Тоне. Инна расстроилась, а Тоня, привычно хихикнув, сказала:
- Видишь, Люча, что я говорила? Пусть не получилось из тебя артистки, но теперь ты станешь знаменитой моделью.
Инна спросила о другом:
- А как же Оля, Люча?
И Люси погрустнела, осунулась лицом.
- Не знаю. У меня всё сердце выболело. Я же не могу её с собой взять. Чтобы вывезти ребёнка за границу, надо столько намыкаться, столько всяких бумаг собрать. Да и в анкете я указала, что не замужем – это одно из условий, и что никогда не рожала.
- Что это за условия такие? – тревожно спросила Инна.
- Ну, правильно, – ввернула Тоня, – какая же ты модель, если у тебя титьки висят.
Сёстры улыбнулись. Помолчали.
- Поеду на поклон к Свиристелиным, это всё-таки их внучка, – наконец, обречённо вздохнула Люси.
Тоня и Инна промолчали.
Июнь подходил к концу, когда Люси перешагнула бетонный порог калитки Свиристелинского дома. Её встретили Яков Кузьмич в майке и бандане и Ункас. Ротвейлер, сначала насторожившийся и обнюхавший гостью, всё же её узнал и завилял обрубком хвоста. В ограде было ухоженно и красиво, в шиферных клумбах вдоль дорожки, выложенной белым и розовым мрамором, уже пестрели первые бархатцы, на стриженной лужайке перед домом стоял вместительный брезентовый бассейн, в котором плескались Лёлёка и Таисия Ивановна. Дочь, увидев Люси, сразу забыла водные забавы и, соскользнув с бортика на траву, с криком – мамочка! – кинулась навстречу. Следом, показала из воды своё полнеющее тело Таисия Ивановна, осторожно и аккуратно спустилась по приставленной лесенке, сразу спрятавшись в махровый халат. Выражение лица её было серьёзным, и она лишь слабо кивнула на приветствие своей бывшей невестки. У Люси в душе скребли кошки. Чувствуя напряжённость обстановки, Яков Кузьмич позвал всех в дом. Лёлёка, обхватив мать руками и ногами, положила голову ей на плечо и затихла. Чувствуя на своей шее тёплое, ароматное дыхание дочери, Люси хотелось плакать.
Расселись на кухне, Таисия Ивановна нехотя, всем своим видом показывая, что она не очень рада гостье, всё же стала греметь чашками и разливать чай. Общее замешательство было вызвано тем, что приход Люси был неожиданным, хоть она и позвонила с дороги, что хочет встретиться. Таисия Ивановна и Яков Кузьмич хранили молчание, которое явно затягивалось, и Люси мучительно думала, как ей начать разговор. Дочка всё ещё не отпускала её, прильнув и обняв за шею.
- Оленька, – ласково сказала Люси, – иди поиграй, детка, нам надо с бабушкой и дедушкой поговорить.
- Нет! – брыкнулась Лёлёка.
- Ну, прошу тебя.
- Нет!
- Да что это такое, в самом деле! – вдруг разозлилась Люси и, оторвав руки девочки от себя, закричала: – Я же попросила тебя погулять и дать нам поговорить! Иди.
Резкая вспышка агрессии поразила Таисию Ивановну и Якова Кузьмича. Они переглянулись. Это не ускользнуло от взгляда Люси, но и придало смелость. Она сделала незаметный, но очень красноречивый знак, что хочет поговорить без присутствия дочки. С трудом, но всё же удалось выманить Лёлёку из дома, сказав, что мама приехала голодной и надо сходить на огород и сорвать редиски, лука, укропа и огурцов. Когда девочка, в сопровождении Ункаса всё-таки ушла, Люси, не теряя времени, выдохнула:
- Я приехала сказать вам, что я уезжаю.
- Как уезжаешь, – чуть ли не в голос воскликнули Яков Кузьмич с Таисией Ивановной.
И Люси, насколько ей позволяло время, пока не вернулась дочь, рассказала о последних событиях. Бывшие свёкор со свекровью её слушали сначала с удивлением, которое сменилось потом грустным молчанием.
- И я приехала к вам с просьбой, чтобы Лёлёка пожила это время у вас, – закончила свой рассказ Люси.
- Какое время?
- Не знаю, – Люси была на взводе. – Думаю год, ну максимум два. Я заработаю денег и вернусь.
- Стоп, Люсия, во-первых, ты успокойся, – вдруг с жаром ввязалась Таисия Ивановна. – Ладно, ты уедешь, а как же Лёлёка, ребёнку же нельзя без матери, это я тебе говорю, как психолог.
- Но это же недолго: год, ну два.
- Но время-то не остановишь. Если бы мы были волшебниками и сказали: оставайся доченька, такой как есть, а я вернусь и мы продолжим. Ведь нет. С каждым днём она взрослеет и с каждым днём ей нужна всё большая забота и любовь. Ей нужна мать.
- В общем, вы не хотите, чтобы Лёлёка оставалась с вами?
- Эх, Люси ничего-то ты не поняла.
- А что мне надо понять? – подняла повлажневшие глаза Люси. – Думаете, мне легко?
- Да не думаем мы так, – задумчиво ответил Яков Кузьмич. – Но опять ты в каком-то поиске. Чего ты ищешь, Люсия?
- Как и все – счастья.
- А зачем за ним так далеко ехать, может оно рядом, близко, руку протяни.
- Я хочу заработать денег и жить по-людски. Я не хочу, чтобы моя дочь выросла неблагополучной, чтобы она получила образование, чтобы у неё был свой дом. Посмотрите, сколько детей неблагополучных?
- Неблагополучными дети становятся от недостатка любви, – задумчиво сказала Таисия Ивановна. – Мы, конечно, не только не против, мы очень рады, что Лёлёка остаётся у нас, но запомни, Люси: не дай Бог, конечно, но ты пожнёшь когда-нибудь печальные плоды.
- Вы меня программируете, Таисия Ивановна? – зло заёжились у Люси губы.
- Нет, Люси, я тебя предостерегаю. Ладно, я вижу этот разговор ни к чему не приведёт, ты уже всё обдумала и решила. Всё, тихо, Лёлёка идёт. Ты когда уезжаешь?
- Через неделю. Я пока заберу Олю, побуду с ней.
- Конечно.
Наступило неловкое гнетущее молчание, и Люси расплакалась, и Яков Кузьмич с Таисий Ивановной услышали:
- Спасибо… Спасибо, вам… И простите меня. За всё.
Неделя пролетела стремительно. Как путник напивается воды впрок, так и Люси отдавала всю себя дочке в эти оставшиеся до отъезда дни. Они были с ней в парке, ходили в кино, обедали в кафе, ездили на речку купаться. Лёлёка была весела и счастлива, и не оставляла Люси ни на минуту. Словно чувствуя что-то, она ни разу не закапризничала. И подбегая к Люси всякий раз, когда она сидела в парке на скамейке, дочка участливо спрашивала её:
- Мамочка, родненькая, ну почему ты такая грустная.
- Это тебе показалось, – отвечала сквозь слёзы Люси и пыталась улыбаться.
А ночью, когда, они укладывались спать в своей «хрущёвке», Лёлёка крепко прижималась к матери, словно хотела слиться с нею и шептала:
- Ты ведь никогда не бросишь меня?
Чувствуя на своём плече родную детскую головку, Люси беззвучно плакала и снова смотрела на звёздочку под луной и почему-то думала, что та уже давно погасла, а до земли долетает, пройдя миллиарды километром, только её свет.
Следующий день, накануне отъезда прошел весь в хлопотах и сборах в дорогу. Люси специально отвезла Лёлёку Свиристелиным с утра, чтобы она не заподозрила что-то неладное и не устроила истерику. Потом гладила вещи, паковала чемодан и сумку, заказывала на утро такси. Ей во всём помогала печальная Инна, которая днями должна была разродиться и уже перехаживала положенные сроки.
Когда за полночь стали укладываться спать, было слышно, как в листьях зашумел мелкий дождь, и вчерашней звёздочки не стало. И было грустно и хотелось плакать.
Поставив для надёжности сразу два будильника на сотовых телефонах – своём и Инны, и едва добравшись от усталости до постели, Люси провалилась в глубокий сон. А в городе прошумел короткий дождь, смывая старые следы и омывая дорогу новым.
«Куда ты едешь Люси? – вдруг ясно и отчетливо услышала она чей-то голос. – Кто ждёт тебя?».
Встревоженная, она резко оторвала голову от подушки и села на кровати. Испуганно огляделась. Уже занимался рассвет, небо за ночь очистилась и на нём опять мигала одинокая ясная звёздочка, чтобы скоро скрыться в лучах нового дня.