Иван ЕРПЫЛЁВ. ТЫ БЫЛА МОЛОКОМ И МЁДОМ… Поэзия

 

Иван ЕРПЫЛЁВ

ТЫ БЫЛА МОЛОКОМ И МЁДОМ…

 

НАШИМ НЕЧИТАТЕЛЯМ

О поэтах толпа сочиняет всегда небылицы.

Мы – торнадо, вернувшее небу его сыновей.

Но тупых обывателей одутловатые лица

Не отпескострýит даже лихой суховей.

 

Ваши мысли просты, словно формула площади круга,

Ваш костёр угасает без мыслящего тростника.

Ни к чему узнавать, ни к чему понимать нам друг друга,

Наши строки останутся вечными – через века.

 

Чародеи, шаманы, волхвы, заклинатели все мы.

С опьяневшей толпой безголовых нам не по пути.

В испарившемся мозге сгорят микросхемы и мемы,

Пусть за вас размышляет и думает чат gpt.

 

Оскверниться стихами не бойся, великое стадо,

Заедайте свой пиксельный голод экранной травой.

Не дай бог вы сожрёте пергамент из райского сада,

Тут же в пропасть бездонную канете вниз головой.

 

СТЕПЬ

Край бескрайний, где видно седьмое небо,

Что над нами раскинулось высоко.

Здесь душистые травы вкуснее хлеба,

И берёзы наполнены молоком.

Здесь кумысные, жгучие, быстрые реки

Размывают кисельные берега.

Недоступная ни одному человеку,

На скале заветной блестит тамга.

Скифы и сарматы сторожат курганы,

Хорошо им спать под ковыльной кошмой,

Но когда исцелятся былые раны,

Их разбудит песенный окрик мой.

Небеса – шатёр над степями моими.

Шанырак – это след четырёх комет.

О великая степь! Своё тайное имя

Ты откроешь мне через тысячу лет.

А пока отдыхай, набирайся силы,

Что взметнёт на дыбы мировой океан,

И свернёт небеса, и раскроет могилы,

И развеет колючий, густой туман.

 

ИВАНЫ 12 ГОДА

Глубокий снег двенадцатого года

Лежал на лошадях и на тулупах.

Тот снег не разбирал по именам.

Иваны меж французов леденели,

И кудри, и вихры засыпал снег.

Лежал в сугробе и Тучков четвёртый,

Лежало там без счёта Ивановых.

Пока дворяне шаркали ногами,

Крестьяне победили супостата

Великого, подняв его на вилы.

Потом воздвигли четверо царей

Огромный храм, скрижали начертали,

Где не было ни слова об Иванах.

Но, видимо, невидимая Слава

Сермяжных, диких мужиков с дрекольем

Отчётливо на мраморных скрижалях

Сквозь золотые буквы проступала,

Что мистик по натуре Лев Давыдыч

Царёва войска вправду устрашился

И повелел взорвать сию твердыню,

Где под престолом души всех героев,

Тех, кто погиб на поле Куликовом,

Тех, кто лежит на поле Бородинском,

Тех, чьих имён скрижали не вместили,

Тех, кто носили звёзды на погонах,

Под гимнастёркой прятали кресты.

Французы были сплошь озорники,

И после них кудрявые бастарды

Остались Акулинам да Хавроньям.

Когда пришли арийские педанты,

Остались только братские могилы.

Остались кислота, и боль, и горечь.

Но и педантов гнули о колено

Крестьянские мозолистые руки.

И никаких не будет – ни галантных,

Ни мрачных супостатов на Руси.

 

ГЕКАТОМБА

Наконец-то определились, кто друг, кто враг,

Кто имеет слово, а кто навсегда холопы.

Вальдемар Великий наматывает на кулак

Требуху из чрева зарезанной днесь Европы.

 

Вонь гнилых кишок достигает седьмых небес,

Смальца хватит на все сковородки и противни ада.

Разговаривать не с кем – Европа зарезана днесь.

Спят в гробах и в домах престарелых былые камрады.

 

Императором стать мечтает любой курфюрст,

Если только курфюрст – не тайный агент Моссада.

Из гнилой требухи не сготовить курфюстенвюрст,

Значит в скотомогильник ввергается целое стадо.

 

С образцовыми скотобойнями на паях

Мясники-левиты, хорошо пошарив в корване,

Тук сожгут и развеют никчёмный, вонючий прах

Над советским Дрезденом, над китайским Тайванем.

 

КОСМОНАВТЫ

До потопа раскинулась наша земля

Между небом и морем. В те давние годы

Тридцать три капитана, тридцать три корабля

Загадали доплыть до глубин небосвода,

 

Заглянуть за пределы восточных морей,

Обогнуть ойкумену под парусом белым

И добраться до тайных небесных дверей,

Небеса распахнуть мановением смелым.

 

Долго плыли они далеко, на закат,

Океанскую гладь корабли рассекали,

Вдруг вокруг – не туман, облака, облака,

Облака за кормой, словно грозные скалы.

 

До сих пор эти люди по небу плывут,

А на их кораблях журавли отдыхают,

И приносят им хлеб, и на землю зовут,

Но дорогу обратно никто не узнает.

 

* * *

Вот опять приключилась весна,

Снова сдвинулась с места махина,

Что с Земли – чуть крупней апельсина,

А на деле – геенна без дна.

 

Первый мир в небесах утонул

И в крови неповинного брата.

Этот мир на исходе заката

Будет предан мечу и огню.

 

Снова видно с вершин пирамид

И ладью, и полёт соколиный,

И бескрайнюю эту равнину,

Что в лучах огнезрачных сгорит.

 

* * *

Тараканы прилетели с Марса,

Тараканам миллионы лет.

Ты убила таракана Васю,

Каблуком сломав ему хребет.

Не проснуться Васе утром рано,

Босиком не ползать по траве.

Души убиенных тараканов

Обитают в нашей голове.

Хоть ты легкомысленна, жестока,

Но невыразимо хороша.

И теперь за все твои заскоки

Отвечает Васина душа.

От него не убежишь в пампасы,

Голову не спрячешь под матрас.

Лучше примирись с несчастным Васей,

Отпусти затворника на Марс.

 

ЛИЛИТ

Ты была первой женщиной в мире, дерзкой, желанной.

О тебе умолчали стыдливо святые страницы.

Ты была молоком и мёдом, небесной манной,

До сих пор твоя тень потомкам Адама снится.

Ты была весенним дождём, уходящим сквозь пальцы,

Серебром священным, неявленною иконой.

Не ребром, ибо рёбра лишь на шашлык годятся.

Ты была скрижалью чистой без слов закона.

Тех, кто был с тобой, навсегда имена остались,

Ибо кто прикоснётся к тебе, обретёт крылья,

А когда с недостойными славы ты расставалась,

Их следы заносило навеки дорожной пылью.

Околдован мнимой кротостью твоего взгляда,

Я теряюсь во времени, будто заблудшая птица.

Я как будто во сне блуждаю, когда ты рядом,

Этот сон никому не снился, и не приснится.

 

КОРОЛЕВА

Самая нежная в мире путешествует в библиотеке

По пустыням и островам, по кругам Рая и Ада.

Она была бы королевой двадцать первого века,

Но никогда не переступала порог своего сада.

Гордые и видавшие всё столицы

Готовы встретить её восторженной немотой.

Но она медленно переворачивает страницы,

Оставаясь самой собой, а не чьей-то мечтой.

Каждый день пока что напоминает вчерашний,

Меняются только книги. А когда вечереет,

Она поднимается по узкой лестнице в свою башню

И засыпает сладко при свете свечи из Икеи.

Так до срока она в своём поместье таится,

И ещё не добыты алмазы её короны,

Но однажды вспыхнет сверхновой звездой в столице

На радость и на мучение миллионам.

 

* * *

О той, что так хороша, что не снилось царю Соломону,

Расскажу я без лишних слов и пустых серенад под балконом.

 

Её красота обнимает мир, заставляет его вращаться,

Вопреки силе трения воздуха, её самые тонкие пальцы

 

К беспокойной Земле прикасаются, погружаются в океаны,

Оттого и случаются всякие катаклизмы, цунами, нирваны...

 

В бесконечной игре атлантической пересчитывает параллели,

А в серебряных бликах мелькают ноябри, феврали и апрели.

 

В ПАСХАЛЬНУЮ НОЧЬ

Говорят, что звёзды – ярче солнца,

Только их далёкий свет не в силах

Прочертить на небе линию судьбы.

Человек над бездною смеётся,

Только люди, кажется, забыли,

Что они – истории рабы.

 

Повивали Понтия Пилата

В римских термах, а не в русской бане.

Бесновался Иерусалим,

Не стрельцы стояли до заката,

Не дворяне наносили раны,

Не холопы плакали над Ним.

 

Не на Палатине, на Голгофе

Раздавались молота удары

И звучал торжественный язык.

Мы тогда ещё не знали кофе,

Мы не ждали ни любви, ни кары,

Мир ещё к спасенью не привык.

 

И теперь свежо воспоминанье

Этой ночи, радостной и страшной,

Будет завтра лучше, чем вчера.

Нет, не в Каннах, в затрапезной Кане

Будут вина новые и брашна,

Будет пир до самого утра.

 

СБОР УРОЖАЯ

В теплице прозябают помидоры.

Вверху – суровых ангелов полёт.

Стальное лето завершится скоро,

Ему на смену пустота придёт.

 

Созреют безымянные гибриды,

Нальются, словно первородный плод.

И небеса сокроются из вида,

И сеятель секатор принесёт.

 

И будут огнедышащие кущи

Уделом тех, кто вызрел на лозе,

И будет этот страшный суд грядущий

Закваскою для нового гозе.