Татьяна ЯСНИКОВА. МЧИТСЯ ПОЕЗД СОВЕТСКИЙ СОЮЗ. Рассказы

 

Татьяна ЯСНИКОВА

МЧИТСЯ ПОЕЗД СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Рассказы

 

ПРОЩАНИЕ РУССКОГО МУЖИКА

 

В его лице было что-то постаревшее. То он был А.С. Пушкин, коего лицо знаем по портрету с блестящими живыми глазами кисти Ореста Кипренского; то он стал Ал. Блок с лицом неподвижным, выстоявшим в бурю и глядящим в даль того, куда она унеслась, гулко ударяясь о жёсткие углы каменных зданий. У него грёза. Так меняются в небе облака, то походя на Гоголя, то на Блока, Кольцова, Некрасова. Меняясь, они всё облака, а оно всё небо.

А Лора плакала. Она потеряла того, кого никогда бы и не увидела больше. Так разве она потеряла? Теряют то, чем обладали. Если ты каждый день не будешь брать в руку ручку и упражняться в японской каллиграфии, то… и ты уже ничего не потеряешь.

Так она плакала, как будто терять ей уже больше нечего. Девочка, настоящая маленькая девочка в летнем цветасто-белом платьице, переживающая за маленьких пластмассовых пони, стояла на углу Трилиссера и Байкальской, и плакала, глядя в облачное небо. Улетел из её руки шарик – настоящий шарик, надутый гелием, красный, на блестящей розовой ленточке-верёвочке. Что-то в этом было торжествующе грустное. Шарики у девочек всегда улетают. В эту минуту, слёзы вниз, глаза вверх, девочка была словно всех времён и народов девочка. Сие было десять лет назад, а теперь девочек с шариками и не увидишь, поскольку шарики стали продаваться далеко не на каждом углу.

Плакала девочка на самом деле от того, что она не шарик, она не есть поднимающееся всё выше достоинство вертикального полёта. Самолёт – он на брюхе лёжа поднимается. Он же и птица.

– Я пришёл к тебе.

Он стоял заторможенный, не способный на чувство, с лицом обветренным – или выветренным, как у сфинкса. Пришёл фотографией, снимком, не разъятой всей действительностью. А так не пришёл. И вот, она держит эту коробочку со снимком – телефон. И знает, что он пришёл, и только таким образом пришёл, а не иначе. И по возгласу третьего лица, а не сам. Иначе – нельзя.

 

Сестра отняла радость, которой не было. А была ли сестра? Она есть. Но как бы и не сестра теперь. У них одна мать, один отец и одно место рождения – таёжный посёлок из смолистых брёвен. Сестра не хотела рожаться, её вытащили из живота. Она застряла на выходе безвольно. Но стала полковницей главного управления федеральной системы исполнения наказаний, очень бойкой и бесчувственной. Муж-военврач, придя с афганской, стал алкоголиком. Дети стали алкоголиками, а где не алкоголики! А там, где-то.

Сестра отняла радость, которой не было. И как? Вдруг оказалось, что сточетырёхлетняя мати за сорок девять лет нахождения на пенсии в таёжном смолистом посёлке накопила десять миллионов. Сестра сняла их с карты с согласия матери и отстроила себе огроменный особняк двухэтажный, в котором поселилась одна. Одна – и впервые не бесчувственно радуется, и довольная улыбка не сходит у неё с лица. Радость в ней трепещет. Вот как я живу!

Двести лет мать не проживёт. За войну с Гитлером у неё боевые награды, и дети из смолистой бревенчатой школы приходят над ней шефствовать. Смотрите, дети, смотрите! Сто четыре года героине, и всё боевая.

Она не Пушкин, переродившийся в Блока. Она и не безымянная. Она в строю. Возьмёт и клюкой дочь как ударит! Но она улыбается жизни. И дочь улыбается жизни.

А вторая дочь не спроворила счастье. На страдание перевелась. За народ страдала молча и после страдания говорила за народ бесполезные воинственные речи. И давно никому не нужно, чтобы она пришла в дом к кому-то. И по улицам гулять не ходит.

 

Третье. Он после смерти пришёл к Лоре и сказал, что он умер. Простой русский мужик нашёл возможность прийти после смерти. И она плакала навзрыд, как никогда. И вспоминала, как он с другим мужиком ладил дощатый навес над её крыльцом. И шёл слепой тёплый дождик, и они втроём смеялись и радовались неизвестно чему.

А теперь она плакала навзрыд ручьями слёз, и думала, что плачет от заоконного холодного дождя, накрывшего землю, и от несчастья. Но плакала она от счастья понимать и прощать. И сама не понимала этого. Ну, какое же это счастье?!

Она едва передвигающийся по дому инвалид. Она не видит людей, и поэтому не скрывает человеческого. Человек в первую очередь людей боится. А её никто не осудит, потому что никто её не наблюдает. Какое счастье, какая радость! Слёзы текут свободной рекой. Не Гоголь, не Блок – простой русский мужик родом из Оёка приснился ей и попрощался с нею. А потом ей сказали: «Такой-то умер в больнице». Нашёл возможность прийти после смерти. Построить дом за десять миллионов не для чего – рядом с этим ерунда. И Лора плачет и плачет сильно и глубоко, довольная, что мужик, умерши, подумал о ней.

А потом пришёл наследник её нищенской квартирки отрок Костик, и стал помогать ей стряпать пирожки с капустой. И она была в ударе.

 

МЧИТСЯ ПОЕЗД СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

 

Женя села в поезд, он тронулся и пошёл, набирая скорость.

Женя приехала на вокзал на трамвае, он был не слишком переполнен, хотя такое бывало. У неё были приготовлены на билет три копейки, но кондуктор прошёл мимо, не заметив её. Женя ничем не выделялась в толпе. На ней был пиджачок из чёрного вельвета под ним пёстрая летняя рубашка, коричневатые шерстяные брюки и польские кожаные туфли, кремовые.

Длинный, вагонов в двадцать, поезд подходил к первой платформе с запада. Заходить в кассы и покупать билет не хотелось. Женя ещё ни разу не ездила без билета. Но теперь хотела попробовать. Пять рублей, сколько стоил проезд в общем вагоне, пригодятся ей в другом месте. На платформе было почти пусто. Проводников у вагонов тоже не было. Кто-то из них отправился купить мороженое в здании вокзала, кто-то не мог оторваться от чтения интересной книжки и остался в вагоне.

Женя поднялась в вагон посередине состава. Он был купейный, можно было стоять у открытого окна и смотреть на просторы, проплывающие мимо. Раньше с родителями Женя ежегодно путешествовала в школьные летние каникулы и любила стоять в поезде у окна, оглядывая быстро проносящуюся бескрайность, пронизанную ветром. Родители у Жени были очень состоятельные, но она не думала об этом и не понимала этого. Она не думала о деньгах и не привыкла их тратить и изобретать траты. Ей было всё равно.

Поезд тронулся и пошёл, набирая скорость. Мимо Жени прошла проводница, не спросив билета. Наверное, она думала о чём-то своём и потому не обратила внимания на пассажирку. Женя решила, что перейдёт в плацкартный вагон, когда надоест стоять. Мимо пролетали поля с невысокими всходами яровой пшеницы и зазеленевшие рощи берёз. Стояла сушь. Облако на всё небо было одно, готовое растворится в синеве без следа. Женя сочинила стихотворение.

Не знала бога я о чём просить,

Да вот, принялся дождик моросить.

И я прошу тогда: «Подаждь сильней,

Пусть всходят злаки вспаханных полей».

До ночи лил, в светлице-комнате

Я вспомню о забытых в темноте:

«И зайцу, заплутавшему в ночи,

Ты путеводный посох поручи».

Ночевать сегодня Женя будет в горнице-светлице у бабушки с дедушкой. Окна в избе закрываются на ставни, не закрываются окна горницы, выходящие во двор и в сад. При ясном небе темноту будет пронизывать свет луны, а в дождь – тусклый блеск дождевых струй. А что, Женя верит в бога? Советские люди пишут с маленькой буквы: «бог», и Женя думает, что бог есть. Он проявляет себя через иконы Рублева, Дионисия, Феофана Грека, а слишком много Женя о нём не думает. Она недавно переехала из города Красноярск в город Иркутск, и здесь на комсомольский учёт решила не вставать, выбросила комсомольский билет в мусорку вместе с другими ненужностями. Какая же она неправильная! Едет забесплатно, использует в речи слово «бог», выбросила комсомольский билет! А что будет дальше? Совсем стариком стал Леонид Ильич Брежнев. Родители Жени работают в сфере идеологии. Папа реалист, поэтому настроен к сфере скептически, воспринимает её с юмором. А мама всерьёз.

А человек? Надейся, не плошай.

Живи по силам, мысли через край.

Такими строками Женя закончила стихотворение. Ручки и блокнота у неё не оказалось. Женя мысленно выбросила стихотворение в окно, в сияющий солнцем и солнечными отражениями день. За спиной поехала раздвижная дверь купе, и Женя обернулась на звук. Оказывается, в вагоне она не одна. Из купе вышел рослый молодой офицер, светловолосый славянин с серыми глазами. Он был заметно пьян, в руке держал открытую пачку болгарских сигарет «Родопи». Видимо, собирался покурить у окна. То, что он не солдат, можно было определить хотя бы по расстёгнутому вольно вороту летней воинской рубашки и приспущенному галстуку с заколкой.

– Оказывается, мы с Димкой не одни в вагоне, – сказал он, обращаясь к Жене и вынимая сигарету из пачки. – Курить будешь?

– Не курю, – ответила Женя.

– А мы с Димкой хохлы. Были в отпуске дома в Хохляндии, сейчас возвращаемся к месту службы в Монголию. Если не куришь, почему тут стоишь?

– Я без билета еду.

– Хошь, мы тебе билет купим? Заходи к нам в купе.

– Зачем же мне билет? Я так доеду. Мне недалеко.

Офицер выбросил недокуренную сигарету в окно и сделал приглашающий жест рукой.

– Заходи.

Второй лейтенант, погоны на висящих у спальных полок летних кителях обоих офицеров были лейтенантские, был пьян гораздо сильнее. Внешне он был словно брат первому и сидел, прикрыв глаза и полуразвалясь. Увидев Женю, он чуть подтянулся.

– Привет. Меня зовут Дмитрий. Мы с Жекой едем из Киева в Улан-Батор.

– Из Москвы едем, – поправил его сослуживец, – из Киева в Москву мы летели самолётом.

– Я тоже Женя, – сказала Женя, присаживаясь на краешек лавки.

– Прекрасно! Вот, скажи-ка нам, Женя, а скоро ли будет станция, где поезд стоит долго? Мы пьём венгерский «Рислинг», надо бы пополнится. Будешь пить с нами?

– Не буду пить. Поезд долго стоит в Слюдянке, это через час. Не помню, чтобы там при вокзале был магазин. Обычно к вагонам местные приносят омуль, варёную картошку, пирожки, черемшу. Теперь появилось в продаже монгольское пиво «Урагша», может, принесут его.

– «Урагша» – это прорыв, – произнёс Дмитрий, странно взглянув на Женю, но она поняла.

Евгений положил руку на её плечо, тяжёлую и горячую.

– Убери, – сказала Женя. – Вот чего вы пьёте?

Во всяком человеке ей было привычное и знакомое, неопасное. Идёшь ли по улицам городов и сёл, движешься ли в трамвае, автобусе, поезде, самолёте – всегда мелькают офицерские и солдатские кители, шинели, фуражки с кокардами, погоны. И все гражданские одеты похоже, в магазинах одежды выбор небольшой, а если кто-то заказывает шитьё в ателье, как Женя, то швеям всегда известен лишь небольшой набор образцов.

– Мы пьём, потому что мыслим, но всегда оказываемся в тупике, – ответил Евгений.

– «И пьяницы с глазами кроликов «ин вино веритас» кричат», – приоткрыл глаза Дмитрий. – Кому принадлежат эти слова, скажи?

– Александру Блоку, – ответила Женя.

– Верно, – согласился Дмитрий. – У нас в СССР куда не поедешь, куда не пойдёшь, везде в школах учат одно и тоже, одни познания у людей от Камчатки и Сахалина до Бреста и Волыни.

Женя убрала руку Евгения и встала. «Тененте», – вдруг вспомнилось ей из Хемингуэя.

– Тенентес, – согласился Дмитрий, – лейтенанты.

Оказывается, она произнесла «тененте» вслух. Женя пошла в другой вагон. По коридору гулял ветер. Может быть, на улице его нет, это ветер от движения поезда. Оказавшись в тамбуре, она открыла дверь в грохочущую металлом сцепку вагонов. Выпуклое стальное полотно переходняка ходило ходуном ритмично, вторя скорости движения состава, и было немного ржавым по краям. Когда идёт дождь, струи проникают в сцепку, а внизу мелькают бег шпал и бег чугунных колёс по рельсам.

 

Лейтенант Жека снова вышел покурить. Ему надоело быть пьяным.

– Димка, – сказал он, вскоре вернувшись, – мы с тобой хохлы или москали?

Сослуживец не ответил на непонятный и неожиданный вопрос.

– Домой в Киев мне не хочется, – сказал он, – и в Монголию не хочется. Я ощущаю какое-то зависание. И не оттого, что пьян. Почему всё так бессмысленно?

– Приедем в часть, думать башкой начисто перестанем, и это спасительно, – с пониманием ответил Евгений.

– Но сейчас-то я могу подумать, почему всё бессмысленно?

– Если бы война началась, ты бы перестал так думать. «Забил снаряд я в пушку туго, и думал, угощу я друга, постой-ка, брат мусью».

– Вот-вот. Неужели, Димка, смысл есть только тогда, когда надо спасаться или спасать?

– Очевидно, Жека. Оттого бог и называется Спас. В нём и он сам есть истина.

– Я понимаю, спасать родную Хохляндию. А Монголию?

– Сражаясь за Монголию, ты сражаешься за целостность социалистического лагеря, а значит, и за мир в Хохляндии.

– То-то и оно. Стоит подумать о чём-то всерьёз, как это оказывается цитатой из учебника по научному коммунизму. Пойду-ка я найду эту Женю. Рядом с девушками смысл сразу появляется.

– Я с тобой, Жека. Я ей понравлюсь больше. У тебя серые глаза, а у меня голубые. И расчёт 2С3 «Акация» у меня лучший в полку.

– Пожалуй, Дим, ты останешься в купе. Что, если девушка тебя захочет убить за приставания? Пусть лучше убьёт меня, твоего лучшего друга, но не самого лучшего офицера.

– Сегодня ночью, лёжа на постели носом вниз, я понял, как приходит смерть. Лежишь на голой супесчаной земле вниз лицом и тихонечко ждёшь её. Она тихонечко-тихонечко подходит. И вот тебе уже стало всё равно, что будет с телом. Поначалу думаешь, что лучше бы его больше никогда не страгивали с места, не касались. Но это только мечта, ибо живые неспокойны. Всегда гнут своё.

– Точно, я тебя с собой не возьму.

Евгений налил полный стакан «Рислинга» себе и налил Дмитрию. Молча пил, глядя в окно на спешащую вдоль дороги красавицу-тайгу.

– На супесчаной почве. Как это верно, – произнёс он. – Конечно, не на чернозёме.

И исчез за дверью. Вернулся минут через пятнадцать.

– Я нашёл эту девушку, Женю, – рассказал допивающему свой стакан Дмитрию. – Так ведь она мне не дала. Следующий вагон тоже купейный. Пустой. Ветер гуляет. Женя у окна стоит. Я открыл купе и позвал её присесть. Достал из ширинки свой инструмент. А она этак спокойно на него смотрит и говорит: «Эти штуковины художники изучают. Искусство – это моя тема». И вышла. Наши хохлушки, право, не такие. Давно бы дали. Да и денег выманили бы изрядно. Эта в следующий вагон убежала. По переходам из вагона в вагон идти, скажу я тебе, Димка, жутко. Грохот стоит, части смычек сотрясаются, и подло пахнет креозотом.

 

Женя, выскочив из купе с лейтенантом, решила отдалиться от него как можно дальше, и найти, наконец, вагон с пассажирами. Она пошла в голову состава, что было совсем уже недалеко, поскольку она села в поезд в наилучшем месте станционной платформы. Она прошла два плацкартных вагона, где в разных местах на застеленных полках дремали кое-какие пассажиры, один ушёл в чтение журнала. Жене очень понравилось, что в вагонах так свободно, что управление железной дороги так расточительно, занимается неизвестно чем вместо того, чтобы убрать поезд из расписания. Жене понравился ветер в открытых окнах и проводники, закрывшиеся в своих купе для невыполнения служебных обязанностей, которые так легко проигнорировать. Женя подумала о машинисте. Он, конечно же, знает, что ведёт почти пустой состав. Ему весело и смешно. Он чувствует себя свободным человеком, неизвестно для чего соприкоснувшимся с выполнением обязанностей. И, может быть, он ведёт ненужный поезд, потому что в Советском Союзе по определению не может быть безработных. Ведение состава даёт работу машинисту, его помощнику, начальнику поезда, электрику и сорока проводницам – по две сменных проводницы на каждый вагон. Они едут, читают книжки, вяжут себе кофточки и шарфики, гоняют чаи и обсуждают новости личной жизни.

Думая об этом, Женя почти забыла о лейтенанте. И только оказавшись в первом, плацкартном, вагоне, она вспомнила, почему совершила пробежку. В одном из отсеков сидела и обедала семья. Намётанным взглядом местного жителя Женя поняла, что это байкальчане, едущие домой в город Байкальск после отдыха на каком-нибудь южном курорте. Лица их были загорелы по-морскому, одеты они были празднично-ярко и во всё самое модное, ели еду, какая неизвестно где продавалась – сыры, паштеты, краковскую колбасу, фрукты. Женя знала, что производящаяся в Байкальске белёная целлюлоза используется в военной промышленности при изготовлении межконтинентальных баллистических ракет «Тополь». Она присела на край сиденья рядом с обедающими, чтобы подслушать, а, действительно ли она права, и это байкальчане; и во-вторых, если лейтенант будет её дальше преследовать – то она под защитой дружно жующих весёлых людей. Их было шестеро – муж, жена, бабушка, дедушка, двое детей.

– Пообедай с нами! – позвали они Женю

В это время Б/бог, находящийся всюду, вездесущий, неизмеримо и бездоказательно думал: «Меня много там, где всего другого мало. Также, где нет господства счёта и цифр, нет времён, пятницы и субботы. В этой пустынной и иррациональной стране Советский Союз присутствовать мне уместней, чем в какой-либо другой. Здесь я беспредельно свободен».