Сергей СТРУКОВ 
Сергей СТРУКОВ
ЦАРСКОЕ СЕРДЦЕ
Притча
Сердце его принадлежало народу, его ум и душа принадлежали народу… Вся жизнь его была в народе... Все помыслы сердца его были о верных чадах государства… Утром он вставал с мыслью о людях. Вечером засыпал с помыслами о страждущих и неимущих. Каждый день его был пропитан заботой о подданных... Каждый час он возносил свою молитву о сиротах и вдовах…
Царство его раскинулось на огромном расстоянии: от ледовитых морей на севере до кипящего от жары океана на юге. Птицы в тысячу перелётов не могли преодолеть страну сию, сияющую пленительной белизной северных снегов и укрывающую землю от палящего зноя раскидистыми пальмами на южных побережьях… Путешественник мог полгода ехать и идти от западных лесов государства до восточного побережья, где начиналось широкое и богатое рыбой море… Солнце не заходило над его царством… Едва прощаясь на западе с шумными дубравами, растущими по границе страны, оно расширялось безбрежными просторами степей в центре государства, поднималось горами, опять волновалось холмами и приходило на дальний восток золотыми песками, желтее которых не было на всём белом свете… Сколь велико было владение самодержца!
Народ, населявший великую державу, любил своего царя и был так же великодушен и широк, как и материк, на котором он жил. Люди, как и царь, любили Бога и начинали утро со смиренных молитв и заканчивали исполненный труда день покаянием... Радость и надежда – эти два обычных спутника христиан, пребывали с народом во всякое время на любом месте, где только благочестивые верноподданные государя трудились на благо империи и во славу доброго самодержца…
Невозможно было найти недостатка в славном управлении той страны…
Граждане счастливой империи жили исполнением заповедей Христовых. Ходили в храм каждую субботу и воскресение. Постились. Молились. Работали. Соблюдали благочестие и чистоту душевную и телесную. Веровали в истинного Бога и помазанника его – государя, чьё сердце, видит Бог, билось ради одного только своего народа!
Но прежде не было так... Особенно в малые годы царевича. Сильно ожесточали империю нападения варваров со всех концов света!
Родился царь резвым и умным ребёнком. Рано начал говорить складно, и читать книги начал тоже рано. Было у него двое воспитателей: старец Иннокентий и тётка Марфа.
Иннокентий, тот всё больше учил молиться, наставлял по правилам и законам государственным и божественным, а Марфа следила за тем, чтобы ребёнок вовремя кушал и вовремя ложился спать.
Родителей царевич рано потерял. Отца на войне убили, а мать умерла от горя по безвременно ушедшему супругу. Царевич тогда маленьким был, и мало что понимал, когда родителей хоронили… А когда подрос немного, начал призадумываться о том, от кого он происходит и какое его назначение в земной жизни?
А тем временем на царство нападают и нападают! Убивают ни в чём не повинный народ, грабят, хлеб увозят, скот угоняют! Со всех сторон рвут тело империи и напасти творят. Люди волнуются и в другие государства уезжают. Армия и флот не знают, с какой стороны ждать врага, с каких рубежей обороняться? Отовсюду проклятое вороньё прилетает клевать праведное тело страны!
И вот тут царевич тосковать начал немного об умерших родителях и всё думал, как ему с таким государством управиться в одиночку. Это верно, что министры помогали, да только без царской крови в жилах нескладно всё у них получалось… За что ни возьмутся – всё по миру идёт... И вот видно, что стараются и хотят изо всех сил добро сотворить, да не выходит! И народ голодает в окрестностях и монастыри горят по летней жаре, скот падает сотнями тысяч, и лихие разбойники в лесах размножаются… И самоё бесчестное: проигрывают они одну войну за другой! Всё вон из рук плохо! А как спросить, так отвечают царю в оправдание, мол, из-за внезапности нападений враждебного войска мы отступаем и плохо обороняемся. Вот, если бы знать наперёд, откуда враг пойдёт, так мы тут как тут явимся и поганых в бегство позорное обратим!
И всего-то царю исполнилось двенадцать лет, как сию «неустроенность» начал он близко к сердцу принимать, и о той «неустроенности» в народе стал постепенно всё пуще и пуще расстраиваться... Иной раз сядет на троне в печали, а Марфа спрашивает:
– Да что с тобой, государь? Или опечалил кто тебя, или страсть какую в государстве увидел?
– Увидел я порочность в народе… Это верно, – отвечает царевич. – Чада мои страдают напрасно! И вижу, что не могут вельможи правильно страной управлять… А я сам мал возрастом и силами промыслительными слаб... Войну за войной министры проигрывают, и выхода нет. Гибнет народ, разоряются верные чада мои…
Помолчит тут Марфа и, подумав, скажет:
– Не грусти, царевич, есть решение одно для беды такой… Ты вот что сделай: попроси старца своего Иннокентия научить тебя правильно молиться об упокоении родителей. Попроси отца и мать явиться тебе и вразумить на правильный государственный путь и подать разъяснение и наставление к управлению царством…
И вот, внегда солнце склонилось к закату и тихий вечерний ветер зашумел над имперским садом, Иннокентий и царевич встали на молитву, которою обычно христиане завершали свои дневные труды. После сих молитв старец обещал читать специальные каноны для связи с умершими родителями и получения от них, с того света, правильных наставлений для оставленных на земле после их смерти детей.
И тут уже, когда оканчивались слова приветственного обращения к Господу нашему Иисусу Христу, которыми завершается вечернее правило, и подросток-царь, и старец Иннокентий были на коленях, вдруг открывается дверь позади них и в домашнюю церковь входят умершие родители царевича! Опрятно одетые, со светлыми ликами они вошли и остановились пред иконами, словно бы никогда и не умирали…
Даже схимонаха Иннокентия, чего только не повидавшего на своём веку, взяла оторопь… Царевич же немного удивился, а потом сильно обрадовался! Хотел было броситься на шею родителям: целовать и обнимать. Но мать с отцом остановили. Не подпустили, а просили выслушать их. Иннокентий же, придя в себя, попросил сии видения:
– Перекреститесь.
Видения перекрестились. Только после этого старец сказал царевичу: «Это твои родители, чадо. Будем их слушать…».
– Дорогой наш мальчик… – сказали родители царевича. – Мы слыхали на Небесах о тяжком испытании, постигшем наше государство… И смеем думать, что народ страдает, а царь страдает во стократ сильнее... Видя все обстоятельства и скорби верных чад своих, ты конечно же переживаешь и ищешь ответа, и просишь Бога о помощи… Но спасение и помощь у тебя уже есть. Нет только веры в свои царские силы. Доброе наше дитя, ты уже от самой своей царской природы имеешь все, что необходимо для победы над злочестивым врагом.
– Но у меня нет ничего! – воскликнул царевич и готов уже был расплакаться от обиды.
– В тебе бьётся твоё царское сердце… – отвечали ему мать и отец. – Самим своим царским сердцем ты победишь всех врагов империи и будешь жив, и процветёт и умножится народ наш!
– Слушай своё сердце, сын мой! – повторил ещё раз отец мальчика и, подняв руку, показал на грудь ребёнка.
Отец и мать перекрестили своё бедное чадо и начали выходить из домашней церкви... Царевич, было, бросился за ними, но открыв дверь, за которую вышли мать с отцом, никого за дверью не увидел... Увлажнились глаза царевича, а старец Иннокентий тихо обнял маленького императора и вытер полою рясы его глаза...
На следующий день вышел царевич на реку купаться и только погрузился в воду по самое сердце, как тут же сердце в нём заполыхало, встрепенулось, подобно голубице, и затихло…
– Что-то тут не то… – сказал отрок сопровождавшим его Марфе и Иннокентию.
– Отчего же не то? – спросил Иннокентий. – У всякого человека при вхождении в воду трепещет сердце…
– Со мной прежде не было такого… – вновь ответствовал царевич и, погрузившись в воду, поплыл.
Тут прибегает на берег реки посыльный из штаба армии и говорит: «Беда, государь!». Ему указывают на плывущего по реке царевича, и тот начинает махать руками и звать маленького императора на берег.
Царевич тотчас возвратился. Выходит.
– Государь! – выкрикивает возбуждённый посыльный. – Поганые высадились вниз по течению сей реки, за сто вёрст!
– Не напрасно сердце моё захолонуло, Иннокентий! – громко сказал царевич и велел одеваться, а посыльному велел приказ передать в штаб армии и флота, чтоб снаряжали морской десант и высылали навстречу врагу.
Посыльный бросился бежать, а царевич, внимательно посмотрев на воспитателей, пошёл во дворец…
С тех пор так и повелось: как враг какой или авантюрист с малым или большим войском идут на страну государя нашего, так тут же сердце царское начинает трепетать в груди его испуганной голубицей, и тут понимает царь: пора собирать войско и встречать супостатов! Ещё только вороги мечи натачают и желчные слюни испускают, предвкушая добычу, как тут царь кричит горнисту трубить большой сбор и кораблям по местам стоять и с якоря сниматься!..
И почто только поганые ни бились и как только ни рядились перехитрить нашего царя и неожиданно напасть на империю – ничего не получалось и всякий раз натыкались они на приготовленный кулак и разбивали себе носы в кровь и ни одной войны не выиграли!
Зажил тут народ преспокойненько и великую пользу государство наше от надёжного мира возымело. Возвратила себе империя потерянные земли, разрослась. Размножился люд. Никто не полонит. Никто скот не угоняет и пшеницу некому более поджигать. Хорошо, когда мир! Обогатились подданные и, насладившись покоем и благочестивым порядком на границе, начали понемногу рассуждать о том, как им ещё более обогатиться и ещё более роскошно пожить?
Думали, думали, как и что им мешает стать ещё богаче, чем при царе? Думали, думали и надумали, яко сытнее и богаче им стать мешает токмо царь и его вера!
– Почему вера? – спросили одни.
– Оттого, что когда в Бога веруешь, да ждёшь от него помощи, сам не работаешь и не думаешь... Всё на Бога надеешься, а сам без дела!
– В Бога веруешь – в себя не веруешь... – сказали другие.
– Бога убить надо! – сказали третьи. – Пока в Бога люди веруют – до тех пор будут ждать от Него помощи, надеяться на Него… А нам надо светлое государство заводить и старые порядки на новые менять! Не можем мы дожидаться от Бога подмоги!
Четвёртые предложили:
– Надо и царя убить!
– Это почему? – спросили простые подданные.
– Царь хранит веру. Он Богу помощник и опора. А посему, если царя убьём – там и от Бога избавимся без труда!..
Рассуждали, промеряли, вымеряли, волновались, рядили, ссорились и порешили свергнуть царя и убить, и верующих всех в непонятного Бога тоже убить! Потомкам же наказать: не веровать ни в какую невидимую силу, а пуще веровать в собственные таланты и труды! Словно бы не было талантов до них, и никто, веруя в Бога, не трудился…
Заволновалась империя, содрогнулась, зашумели недовольные миром, царской кровью для них купленным, и полетел топор народный бить и убивать, рубить и глушить по городам и весям! Всех, кто в Бога веровал и царю верность хранил, – всех настигал топор мужицкого недовольства! Пролились тут реки крови живой!..
Старец замолчал. С полминуты никто не смел напоминать ему о его молчании. Отец Сергий только подавал крест для целования и молчал.
– Так вот, дорогие братья и сестры…
Немногие ожидали увидеть на лице старца слёзы, но подняв слегка опущенную во время молчания голову, отец Сергий обнаружил совершенно сухие глаза.
– Так вот, дорогие братья и сестры, кто бы мог измерить царскую любовь к народу? У кого нашёлся бы такой «термометр», который показал нелицемерно сколь горячи чувства царя к грешным поданным?!
Для народа билось его сердце, ради народа он жил, во имя народа умер…
Растерзали царя, окаянные. Вырвали из груди сердце и хотели сначала растоптать его, но как увидели свет, которым светилось оно, жар, которым пылало, то выронили нечестивые из рук сердце царское и отпрянули…
Засверкали штыки и забасили горлопаны несмысленные.
– Что делать будем? – спросили некоторые из бунтарей, те, что помягче были и поразумнее. – Мы ж чай для блага народного его убили? Чай для пользы человеческой?
– Нешто незнамо, што делать? – отвечали заскорузлые. – Ишь, как жарит сердчишко самодержца? Што от печки жар… И трепещет словно голубица!.. Зарыть его, да и дело с концом! Закопать!
На том и порешили… Вырыли яму, отогнали любопытных и забросали землёй на городской площади, прямо под окнами дворца государева. По холмику лопатой постучали – мол, выровнять для красоты… А холмик – поднимается. Тут бунтарь-копала от холмика как шарахнется!
– Мать честна! – кричит. – А могила-то сердешная – шевелится!
И чуть не плачет навзрыд. Но руководители восстанием и с ними охотники до перемен в обществе бунтаря-копалу пристыдили, остановили и успокоили.
– Ты что, безумный?! – говорят. – Где это видано, чтоб сердце отдельно от человека билось? Пьян с утра? Отвести его в казарму, да посадить под арест.
Отвели копалу, а сами до могилы подошли и на свежий холмик уставились… Верно, так и есть: поднимается и опускается холмик. Живёт само по себе сердце царское. Тогда главари восстания стали думать, как им избавиться от царского сердца окончательно и изженить в народе саму мысль о добром царе?
Думали-думали, головы неразумные ломали-ломали, примеряли, что к чему, и порешили – нет ничего страшнее огня, и если в огонь бросить царское сердце, то уж конечно каким бы чудом оно ни было – гибель ему придёт окончательная...
– Так давайте же бросим царское сердце не на простые дрова горящие, а метнём его в расплавленный металл кипящий! Там жару столько, что никакое сердце не сдюжит, будь оно хоть из самого прочного железа! – заявил один из отпетых вождей восставшего народа.
– Верно… – повторил за ним его подельник. – Тут в аккурат набат отливать на следующей неделе собираются, для собирания народа… Чтоб каждый свой голос мог высказать, всем гуртом собираться станем. Сие есть одно из великих завоеваний восстания нашего! Вот, когда расплавится металл для набата-колокола, тут мы и ввергнем царское сердце в кипящую медь!
На том и порешили. И разошлись все по домам…
На следующие утро одна учительница сердце царское выкопала и в стеклянный сосуд поместила. Вожди восставшего народа кинулись к холмику, а сердца нет. Могила выкопана и кто-то унес «пережиток прошлого»... Начали искать и насилу учительницу ту нашли. Закричали:
– Пошто измену нашему молодому народному государству деешь?! Пошто крамолу на наше восстание наводишь?!
А учительница та, перепугавшись, отвечает:
– Мне ли наводить нечто на что-то? Я ведь простая учительница и доподлинно знала и знаю, как царь любил горячо народ свой! И всем сердцем за него болел и страшно о развитии народном переживал… Разве можно теперь его сердце просто зарыть и позабыть о таком человеке? Не стыдно ли вам?..
На это новые басурмане отвечали:
– Ты враг нашего мужицкого восстания и тебе смерть! Если мы сердце царское в музее держать станем, то многие, увидев чудо биения царского сердца за народ, перестанут в нашу революцию верить и любовью к мужицкому восстанию перестанут гореть! А тебя нужно присмирить до смерти, чтобы ты, несознательная, ещё какую-либо оказию не сотворила!
И после сих слов расстреляли бедную учительницу, а сердце отняли и у главного комиссара, завёрнутым в убрус, в столе держали. Держали так, пока время не пришло на центральной площади колокол отливать и расплавлять к тому смесь меди и олова...
Вот собрались кузнецы и плавильщики народный набат отливать и выкопали в земле форму для заливки её расплавленным металлом. Развели костры. Чаны установили. Домну для расплавки выстроили. Воск пчелиный выжгли, от чего запах пошёл по площади дивный, медовый… При большом стечении зевак аккуратно кипящий металл в жерло формы-колокола начали вливать… Вот пузырится металл, во все ложбины и обоюду пространства затекает и застывает… Уже по самой окантовке колокола смесь меди с оловом налилась и застывать принялась... Тут льют ещё и ещё, и вдруг главный комиссар говорит:
– Товарищи? А не пора ли нам сердце деспота в металл бросить?
– И верно, – отвечают ему, – пора!
– Так несите!
Вот принесли сердце государево и в самый расплавленный металл, что по чреву земному, по форме колокола разливался, бросили… Но сердце не загорелось и пламенем не охватилось, а только утонуло и навечно сокрылось от глаз бунтовщиков. Вожди восстания так удивились, что слегка вскрикнули, и от края платформы, что над набатом построена была, отпрянули…
Каждый сделал вид: мол, нисколько не удивлён такому поведению царского сердца, так не удивлён, как если б он каждый день только и делал, что бросал в расплавленный металл монаршие сердца…
Заливка колокола к вечеру закончилась и разошлись все по домам, и порешили назавтра кузнецам и мужикам набат откапывать и стачивать неровности, и шлифовать, и приводить народный рупор в достодолжный вид…
Работали, быть может, недели две. Точили, пилили, резали, шлифовали, полировали. Да ещё «язык» к набату выковывали. Одним словом, желание народное по набату собираться было полностью исполнено…
Подняли колокол государственный на специальную дубовую перекладину, чтоб висел и по нужному случаю гудел, если потребуется… Подошли для пробы позвонили: хорошо гудит, зычно… Далеко слышно…
Минул год, ещё пару месяцев пронеслось. Позвонят комиссары в набат, соберут народ, объявление какое или реформу провести в жизнь обсудят. Помогает колокол. Быстро так город набирается на площади… К набату уже привыкли и знакомый гул запомнили.
Но однажды осенью вдруг сам собой колокол среди ночи загудел с перезвонами дольними. Народ проснулся и на площадь потянулся.
– Что случилось?!
– Кто звонил?!
Отвечают прочие:
– Никто не звонил… Сам собой колокол ударил…
Не поверили, но выпытывать не стали, а разошлись по тёплым постелям. Вдруг через пару часов опять набат загудел! Тут уж бегом мужики прибежали, чтобы отловить хулиганов в колокол биющих! Ан, нет! Никого при дубовых балясинах не обнаружили… Тут опять все разойтись пожелали по домам, да один мужичишка, что похитрее, решил остаться и пронаблюдать за порядком колокольным… Просидел он до утра – ничего. Утром же колокол сам собой раскачался и зазвонил с большим усердием! Мужичишка глазам не поверил: качается набат и язык в нём бьётся об края!
Народ вновь собрался к колоколу и затылки почесал, когда мужичишка им всё о чуде звона поведал… Не успел он уста сомкнуть, как влетает на площадь гонец на скакуне разгорячённом.
– Народ! – кричит. – Проклятые вороги с юга на нас идут! Шлемы островерхие, мечи кривые, халаты расписные! Видимо-невидимо!
Стали войско собирать и в поход снаряжаться, и вместе с тем связь между звоном колокольным и известием о войне многие усвоили, и привязку к сердцу царскому возымели… Ту войну с большим трудом выиграли, а понесённые трудности все походные возложили на несвоевременность донесения!
Вот проходит ещё полгода-год и колокол опять в сырую весеннюю погоду зазвонил! Тут уж некоторые, особо сметливые, не стали к набату собираться, а пошли к комиссарам и сказали:
– Сердце царское, в колоколе заточенное, продолжает о народе болеть и тревожит люд, когда беда на государство приключается!!!
Выслушали тут делегатов народных вожди революции и постановили расстрелять…
А через пять деньков прискакивает гонец и докладывает о вражеском войске, что с севера идёт «тьмою тем»! И уж вооружением и выучкой воинство то сильно, и собираться надо на войну! Снарядились тут на баталии и выступили, да только не успели! Глянь, а у стен «северяне» и обложили окопами город! Отбивались, отбивались мужички. Ничего не помогает. Победили северяне и большую контрибуцию взяли, и в полон многих мастеровых увели. Вот беда, только вождей не увели! И говорили повсюду: мол, специально их оставили, чтобы государство пребывало в расточительстве, слабости и безумии…
Зароптали мужики и бабы, заповторили:
– Надо бы сердце в колоколе слушать, а не гордиться выбранным курсом народного восстания!
Расстреляли и этих мужиков с бабами недобитые вожди. Расстреляли, а потом задумались: «Что ж, если опять вороги придут на нашу молодую республику? Опять войной и погибнет молодое восстание?». Думали, думали и решили к царскому колоколу присмотреться… Установить караул и вахтенного обязать к набатнему холодному металлу ухо прислонять и с надлежащей разумностью прислушиваться…
Иной раз охранник ухо прислонит и начинающийся гул услышит…
– Чего, мол? – вожди народные спрашивают.
– С западной стороны на нас собираются… Секиры точат…
– Так сидеть беспричинно не станем! Собирайся, братва!
Вооружится тут воинство народное и ещё тем ворогам только к границе подойти, как тут наши с топорами нападают и по щедроте душевной всем обширное представление о русской силе раздают!
И, как намерение, кто из соседей войной пойти на молодое государство возымеет, так тотчас царский колокол ударит – расплескает тревогу на всю округу, а тревогой воинство соберётся, и пошла-поехала отдача кровавая супостатам, алчным до чужого добра!
С той поры вожди и простой люд особым вниманием наделили набат народный! Назвали колокол «Царским сердцем», и как загудит, закачается вестник государев, как заволнуется в нём дорогое людям царское сердце – с радостью люди идут на войну! Знают люди – с ними Божия сила!
Пожила так империя в мире и благоденствии: без царя, но с горячей любовью царской в холодном народном колоколе! Вот и получается, что и после смерти государь свой народ не оставил! Ибо для простого люда дышал он, для верных чад своих жил, ради них принял несправедливую кончину… Ради народа билось и бьётся его… царское сердце…