Татьяна ЯСНИКОВА. ОТ ОДНОГО ГОВОРЯТ МНОГИЕ. Об избранном в поэзии Александра Журавского

 

Татьяна ЯСНИКОВА

ОТ ОДНОГО ГОВОРЯТ МНОГИЕ

Об избранном в поэзии Александра Журавского

 

В ушедшем году Александр Журавский выпустил книгу «Ab uno dicunt omnes. Избранные стихотворения и переводы». Фраза с латыни переводится как «От одного говорят многие». В новой книге опубликованы как собственные стихи поэта, так и свежие и давние переводы с языков поэтов мира и России.

Есть штамп «языки народов мира». Однако, Александр Журавский говорит именно от лица поэтов, а не народов и людей. Последние вполне разобщены, и логика требует вычленить из «толп» поэтическое братство. Даже если поэтов что-то разделяет, у поэзии одна основа, питаемая иррациональным. Это последнее выводит к метрике, графике, размеру, ритму, и прочим рацио, вплоть до экономии: истинная поэзия скупа на слова, первые стихи записывались на пачкающей глине и неподатливом камне.

О братстве поэтов писал Пушкин:

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз;

Единый пламень их волнует.

Друг другу чужды по судьбе,

Они родня по вдохновенью.
                                          («К Языкову»)

Большинство пушкинских друзей отдавало «вниманье дружное» поэзии, сам он оказался на гребне волны и оттачивал свой слог воспламенением от общего для всех «бел-горюч-камня». Когда однажды Пушкин признался, что от стихов приятеля Кюхельбекера ему «и кюхельбекерно, и тошно», последний вызвал автора на дуэль. Пистолеты поэтов зарядили клюквой.

В книге Александра Журавского можно усмотреть поэзию после поэзии, некий итог поэзии ввиду ощутимой её чрезвычайной плотности. Автор много читал и слушал поэтов. Это не сухой остаток, это много отражений, наслоившихся на другие отражения и смещённых в поиске следа неуловимой истины.

Мотив создания того или иного стихотворения автором не называется, он остаётся за текстом. В таком случае текст становится подобен игре ветра на колеблемой им ткани. Стержень, тем не менее есть, поскольку, когда один говорит от многих, значит, он вождь многих. Или: зная многих, автор идёт со многими, желая избежать плена равно неопределённости и определённости, остаётся за текстом.

В области понятий существуют вибрации, иногда простые. Между «да» и «нет» – нейтральность. Александр Журавский отпускает свои стихи вибрировать на грани неузнанности, неузнаваемости. Современные поэты часто затаиваются, ибо джунгли их обитания – это не живые джунгли, это город, где люди проходят друг мимо друга неузнанными и без имён.

свобода – выход из обыденности

свобода создаёт свою действительность

никому не понятную прихотливую индивидуальную

где свобода двое не поймут друг друга

но всё же понимают так как не преодолеть законов речи

всё делается для непонимания

понимание остаётся возможностью

а там, где нет слов ещё больше

сколько мало в нас индивидуальности столько мало и свободы

однако быть как все свобода большая поскольку сопротивление среды меньше

 

В мире есть места, где звучит речь «ста племён», например, в туристических Ангкоре или Каире. Суровая Сибирь не располагает своими слонами, и здесь многоязыкую речь не услышишь. Поэтому школьникам нравится, когда Александр Журавский читает стихотворения на языках оригиналов, а потом переводы. В его арсенале пятьдесят языков в разной степени овладения, а преподает он в настоящее время семь. Иногда дети смеются, иногда даже покатываются со смеху, слыша иноязычие. Им кажется, что это речь ненормальных, баловство, шутка. Непонятные слова быстро гаснут в пространстве, наслаиваются, цепляются друг за друга.

Стихи на понятном, то есть, русском, языке это отражают, только скрытно. И поэзия как таковая в целом полна всевозможных скрытностей, тайных любви и нелюбви, угроз и их отголосков, звучащих тихо, то есть, нежно. Переводя иноязычную поэзию на русский язык, Александр Журавский делает её нам понятной, а когда он пишет своё, то часто оставляет поле интерпретаций открытым.

Новую жизнь не начинают с понедельника,

Всё ложь, чем ты был прежде,

Александр, говори правду.
                                              («Кыт’а»,2)

В книге «Ab uno dicunt omnes. Избранные стихотворения и переводы» можно встретить стихотворение (стр. 84) с использованием неизвестного для большинства и меньшинства алфавита. Это дополняет общую картину скрытности – мистичности стихотворений сборника. Алфавит оказывается глаголицей. То есть, даже русский оказывается представленным как другой язык. На страницах переводов стихотворения даются сначала в оригинале – в латинице, иероглифике, тайской, грузинской, армянской графике, и это также дополняет иррациональную часть впечатления от издания.

И тут мы подходим к такой теме поэзии и литературоведения, как облики лирических героев. Последние бывают отшельники и воины, юноши и старики, рабочие и крестьяне, мистики и бытописатели. Мыслители.

Ни копотью монаших келий,

Ни сажей с лермонтовских спичек

Тех слов, что кровью закипели,

Нельзя ни вычислить, ни вычесть –

 

Они незримы по природе,

Событий пришлые фигуры

Овеществляют и приводят

На страшный суд литературы.
                                                  («Слова»)

У поэта Михаила Лермонтова не встретишь мыслей или чувств, отпущенных на самотёк. «Мыслящая личность стоит в центре поэтического мира Лермонтова – на это давно обратили внимание многие исследователи», – пишет Ирина Усок в статье «Герои лирики Лермонтова (1836-1841 гг.)». В центре поэтического мира Журавского читатель, безусловно, обнаружит мыслящую личность. Притяжение мыслей и образов, когда «от одного говорят многие», вот суть поэтического труда Александра Журавского. При этом в его стихах (он часто называет их «фрагментами») не встретишь образа народа (ср. «многие»). Всегда на сцене он сам, иногда «мы, двое». Но где же, в таком случае, обнаружится яркая авторская эгоцентрика?

Ещё раз дадим слово лермонтоведу Ирине Усок. «Облик лирического героя определяется как контрапункт всех прозвучавших в лирике голосов, он складывается из созвучия утверждений и отрицаний, вырисовывается из самораскрытий героя и из раскрытия спутников героя – автора». Контрапункт у Журавского – это голоса десятков поэтов мира, современных и прошлого. Они сведены в симфонию, где поэт и переводчик является дирижёром оркестра.

Один укреплён многими. Явной эгоцентрики не обнаруживается. Её неприсутствие иллюстрируют строки из книги «Глина», 2009. В них лирический герой – максималист, и он создаёт явление всемирного и вневременного народа («все мы»).

Все мы сойдёмся здесь,
                          последователи
                                        разных религий,
                      сторонники разных убеждений,

Наследники
                    разных культурных
                                  и языковых традиций.

Все мы,
              разные по происхождению –
                              современники, очевидцы,
                                    свидетели своего времени –

На равных правах сойдёмся здесь,
                                     всем хватит места.

Все мы,
          потерявшие и нашедшие,
                                 живущие и ушедшие,

Разного возраста,
                                  пола и положения,

Все мы сойдёмся здесь, на этой строке.
                                                                   («Кыт’а», 29)

 

В сочинении «Дух и реальность» (1935) Николай Бердяев отмечал: «Духовная победа над эгоцентризмом и есть реализм». Александр Журавский – гипермодернист. Фрагментарность (свойство не договаривать, обнаруженное еще Микеланджело в эпоху Возрождения non finito) – это и есть одно из явных свойств современной литературы, на него и указывает сам Журавский, называя свои произведения фрагментами. В стихотворении «Пыльца» можно проследить движение от реализма:

не было беспокойств

всё шло как шло

и я знал что мне повезло

но ты отвернулась

 

к нереалистическому минимализму:

и я стал

бесконечно мал

человеком без свойств

без лица

беспомощной бабочкой

с крыльев которой стёрта пыльца

Эклектизм остаётся состоянием современных творческих умов. Литература после целостной литературы, поэзия после целостной поэзии. Фрагментарность надёжно уводят от эгоцентризма. Современный человек культуры в таком случае не индивидуалист; а то, что он не коллективист, это само собой разумеется. Его состояния нейтральное, затаившееся.

Весь внутри растворён
                                          как в слезе над гробом
                                                                           («Тревога»)

Реализм у Александра Журавского появляется в стихотворении «Старший брат». Обращаясь к теме слишком ему известной, доходящей до трагизма, он не в состоянии лукавить, скользить по грани, эстетствовать. Полнота понимания темы вынуждает избегнуть услуг псевдостилей. Таким образом, реализм возможен, когда вопрос хорошо и всесторонне изучен. Таким образом, реализм не нужен в условиях современных темпов – восприятия, ответа и чего бы то ни было. При этом возникает эффект бумеранга, текст, прошедший через жернова темпов, понятен далеко не сразу, он потребует остановки и вдумчивости.

Де Кирико: «Не надо забывать, что картина должна быть отражением внутреннего ощущения, а внутреннее означает странное, странное же означает неизведанное или не совсем известное».

Внутреннее полно невольных отражений-впечатлений; это отчуждение, налагаемое на некие органические вибрации – влечения, неконтролируемые сознанием.

За дверью в город отчуждённый

Из кадра в кадр переходя,

Самим пространством принуждённый

Впитаться в сепию дождя,

Отцветает день безлицый,

Он,
         с прежним днём как будто схожий,

Пролетел, как тень без птицы.

Зеркало и сон
                           суть одно и то же.

…

С прежним мной как будто схожий,

Успевающий укрыться.

Зеркало и сон
                          суть одно и то же.
                                                («Зеркало и сон»)

Метафизические картины Джорджо де Кирико пропитаны отвлечёнными тайной, тревогой, тишиной, привязанными к вневременному культурологическому аспекту за пределом действительных событий. Сквозь призму этого греко-итальянского художника, как сквозь своеобразные очки, восприятие поэзии Александра Журавского, часто демонстрирующей неопределённость, приобретает чёткость и понятность.

Неопределённость, сделавшая свои выводы. Так бывает? Каждый фрагмент сделал вывод о своей самоценности. Неопределённость может сделать вывод о своей ценности.

Обнимая воздух со всех сторон,

Отовсюду мечется крик вороний

И безвидная твердь возлежит пластом.
                                                («Видимое и невидимое насквозь»)

«Википедия»: «В метафизической живописи метафора и мечта становятся основой для выхода мысли за рамки обычной логики, а контраст между реалистически точно изображенным предметом и странной атмосферой, в которую он помещен, усиливает ирреальный эффект».

Живое сравнивается с неживым.

Одной из самых известных картин Де Кирико является «Меланхолия и тайна улицы» (1914), совершенно типичная для творчества художника. Особенной картину делает изображение девочки, жезлом катящей обруч; такое развлечение раньше, пока хозяевами улиц не стали машины, было знакомо всем детям, они катали велосипедные ободы. Слева на картине белое длинное здание в перспективном сокращении, ритмически разбитое арками с тёмными провалами заглублений понизу и чёрными прямоугольниками провалов окон поверху. В самой дальней точке здание увенчано треугольным красноватым флагом на тонком древке. Небо сложно-зелёное. Справа нереально быстро арками обрывающееся тёмно-зелёное здание, из-за которого в сторону девочки простёрт фрагмент длинной тени человека, а может, статуи. И фрагмент тени тонкой палки, столба, неважно, что это – требование композиции; словно бы тень от древка, но находящаяся там, куда реально не могла бы упасть. У края здания справа открытый в сторону девочки, но параллельный её бегу, гараж. Это намёк на некую ловушку, но в то же время гараж открыт «просто так», снова ради формального композиционного ритма. По насыщенной жёлтым поверхности бежит девочка-тень с развевающимися волосами (отклик на реяние флага) и катит обруч в сторону антропоморфной тени. Девочка-тень отбрасывает тень, уменьшенную реплику первой. То есть, тени словно бегут одна за другой, в то время как девочка бежит в сторону самого неназванного антропоморфного объекта. Сюжет как будто есть, но говорить о нём нечего; главенствует ощущение. Картина ничего не навязывает, она будто и не обязательна, но Де Кирико большой художник, признанный, то есть, обязательно вызывающий отклик зрителей. И может быть, один из секретов его обаяния – отсутствие в произведениях суетности, мелочности, деталей, дробности, дискретности, чем так больна современность.

Девочку, как говорят, Де Кирико взял с картины Сёра, это реплика, интертекст. И тут мы подходим к таким явлениям современной литературы, как интертекстуальность, интерконтекстуальность. Где же мы обнаружим их в поэзии Александра Журавского?

«Интертекстуа́льность – соотнесённость литературного текста с другими текстами. Термин введён в конце 1960-х гг. Ю.Кристевой. Пример: "Улисс" (1922) Джеймса Джойса: пересказ "Одиссеи" Гомера, действие которой происходит в Дублине. Интерконтекстуальность выполняет функцию смыслообразования, направленную от текста».

Около сорока стихотворений книги «Ab uno dicunt omnes. Избранные стихотворения и переводы» предварены эпиграфами на многих языках. Это и есть пример обеих интер-.  В «Примечаниях» даются переводы эпиграфов.

Ряд стихотворений с указаниями на географию посещённых мест «Центральный парк», «Дом на Хмельницкого», «Берег Ангары в Балаганске», «Кяхта», «Гагра», «Хургада» и другие также начинаются с вывесок-эпиграфов: человека нет, есть взгляд. Но вот он, человек:

Нет ни отклика, ни шума

В каждой моей доле:

Я тобой не просто болен,

Я тобою умер.
                                        («Атом»)

Человек стихотворений Александра Журавского парадоксален и трагичен. Поэт ищет человека в мировой поэзии и создаёт переводы тех стихотворений, которые либо созвучны его мыслям, интенциям, либо в них есть то инакое, что он, избравший для себя маску нейтральности, избегает выразить сам. Несколько лет он изучал поэтические сборники на сорока четырёх языках, чтобы составить сборник братства поэтов «Слова и Травы. 45 стихотворений».

Затворничеств моих ключ, любовь моя.

…

Я времена года раскручиваю волчком,

Одиночество уничтожаю пальцев одним щелчком,

Взращиваю бессмертие собственным молоком 

Трав всей земли, деревьев, влаги завтрашних дней.
                                        (Октай Рифат. «Знамёна ввысь я вознёс»)

 Поэт знакомит русскую публику с известнейшими поэтами мира. Так, процитированный выше Октай Рифат (1914-1988) – один из основоположников новой поэзии в Турции. На русский язык переводились стихи для сборника «Из современной турецкой поэзии». Москва, Прогресс, 1975 г., и небольшого сборника в 63 страницы из серии «Избранная зарубежная лирика», Москва, «Молодая гвардия», 1981 г., с осторожным предисловием Тимура Меликова. В сборнике есть такие строки: «В 1960-е Октай Рифат становится зачинателем так называемой «интеллектуальной поэзии», основанной на убеждении, что наш современник – человек гораздо более интеллектуальный, более информированный, чем предыдущие поколения; литература должна поэтому идти впереди него, открывая ему не подмеченные им стороны бытия, природы и человеческой души. Поэт стремится растворить поэтическую мысль в глубине подтекста, отразить новый характер нашего восприятия». Советский литературовед Меликов указывает на интеллектуальность поэзии, заключая слова в кавычки, и соответственно, стихотворения для сборника подобраны несколько тенденциозно. Читатель, обратившись к интернету, найдёт полнозвучное стихотворение Октая Рифата в современно звучащем переводе Александра Журавского. Оно словно развивает максималистскую тему «Кыт’а, 29», приводившегося выше.

В разделе новой книги, частично воспроизводящем сборник «Слова и травы», тексты тридцати четырёх разноязыких поэтов, главенствует дополненный и наиболее сложный для перевода Бэй Дао, представленный двадцатью шестью стихотворениями.

Характерно, что среди представленных поэтов, идущих одной волной, только эстонец Хассо Крул назван последователем «постмодернизма и постструктурализма». Очевидно, поскольку в идеологической действительности «Эстонской ССР» эти направления не приветствовались как буржуазные, поэту важно заявить о победившей авторской свободе.

Iga aken on auk. Iga auk on aken

Все окна суть отверстия.
                            Все отверстия суть окна, – звучно пишет Хассо Крул.

Бэй Дао – поэт с острова Тайвань. Александр Журавский сообщает о нём, как о «представителе группы так называемых «туманных поэтов», выступавших за свободу творчества в годы культурной революции». Несколько раз номинировался на Нобелевскую премию. В творчестве Бэй Дао заметную роль играет пейзаж, что в целом традиционно для китайской классической изобразительности. Современные авторы тоже прибегают к пейзажу, поскольку элементы «равнодушной природы» легко податливы на отзеркаливание и интертекстуальность. Читатель поэзии Бэй Дао обратит внимание на то, что это действительно островной поэт: темы морского пространства, воды, ветра, свободы, открытости стихиям наполняют его строки, как воздух. Сравнивается большое и сверхмалое.

Перемена в маршруте ночи

каменный дом на скале

окнами открыт всем сторонам света

 

это души сбираются издалека

на гладкий фарфор посуды

длинноногий цветочный комар посреди
                                                        («Ночной пейзаж»)

Переводы Александра Журавского максимально бережны и внимательны к оригиналам. Сам оригинальный поэт, он умеет ценить это качество в других. Его метод перевода эквиритмический / с сохранением размера и строфики.

Бережное отношение к оригиналу в интересах наиболее точного донесения его подлинных свойств до иноязычного читателя сближает результат с явлениями метапрозы, важнейшим предметом которой является исследование природы литературного текста. Элементы метапрозы можно найти в «Дон Кихоте» Сервантеса, «Памелле» Ричардсона, «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого и других классических произведениях.

В разделе «Translationes selecta», «Избранных переводов» представлен ряд переводов с итальянского языка («Из книги «50/50. Субъективная антология. Италия») без указания имён авторов. Последние приводятся в «Справке об авторах». Не указывая имена сразу, переводчик-соавтор следует идее гендерного равенства, не соглашаясь с таким понятием отечественного литературоведения, как «женская поэзия». Таким образом, братство поэтов пополняется женским полом.

Имена вторичны перед созданными произведениями. Действительно, человек как таковой слабее характером, чем его значимые произведения, процессуально отчуждаемые в сферу поэзии.

In questi paesi, eterni

come un dogma, Fermi

 

come un fossile, I bambini

 

nascono con musi

vecchi, maligni,ottusi,

 

imparano presto il male,

amino di amore carnale,

 

muoiono senza memoria,

perche qui non c’e Storia

 

бездушный интернет-переводчик:

В этих странах вечные

как догма,

как окаменелость, дети

они рождаются с мордами

старые, злые, тупые,

они скоро узнают зло,

любовь плотской любви,

они умирают без памяти,

потому что здесь нет истории

Читатель может убедиться, что Александр Журавский работает с оригиналом, как с высокой поэзией. В то время, как, казалось бы, беспристрастная – технология/ИИ оригинал низводит. «Рождающиеся из муз», nascono con musi, превращается в «рождаются с мордами». Морда будет «muso», музы – muse. Рифмы, очевидно, ради, musi – ottusi (тупые), автор стихотворения Фердинандо Камон изменил окончание, и вот, ИИ не справляется с переводом. Что получилось у Александра Журавского:

В неколебимых, как окаменелость,

вечных, как догмы,

 

краях этих,

 

у муз, старых, глупых и злобных,

родятся прекрасные дети.

 

Скоро ко злу прививается склонность

к познанью утех плотских,

 

а после смерти о них забывают в народе,

так как путь Истории здесь не проходит.
                                                          («Элегия детям»)

Оригинал на итальянском языке есть факт постмодернизма; перевод, произведённый хронологически позднее, есть пост-постмодернистская (гипермодернистская) вариация, более мягкая и доверяющая читателю.

/2/ ёмкая пустота кроется в слове,

та пустота, как дом, нами обжита:

она звуков, движений и картин полна –

в толковании лишь нам отказано.
                                       (Сапарди Джоко Дамоно. «Четырёхстрочия»)

 

Больше, чем в текстах, Александр Журавский обретает себя в подтекстах. Создаётся впечатление, что он пишет именно последнее, а рябь букв, образующая видимое содержание, вторична. И причина этого в том, что действительность, мир взору предстают полуразрушенными, в руинах, порой исчезая на глазах, как на глазах исчезают места, которые мы покидаем. И точка опоры находится за пределом видимости. Характерно стихотворение «Разорена Ниневия». «Аккадский тростник» царапал «стилом по сырой человеческой глине», глине, из которой, согласно легендам, был создан первочеловек. «Я есть и меня нет» один из скрытых рефренов поэзии Александра Журавского. Лирический герой «Ниневии» он и потомок того, что из сырой глины, и сама древняя сырая глина, то есть, не просыхающая от слёз, свидетельница падения Ниневии.

«С тем и уйду, с чем приходил,

Волной, затерянною в волнах…» – говорит он в другом стихотворении («С тем и уйду»), рисуя величественный мир:

Дерев священные колонны,

И гулкий купол небосклона,

И плащаница трав сухих,

 

И камни тёмные в притворе

Очеловеченного моря, –

Ни вздох, ни крик не тронут их.

Мир великолепно неотзывчив, таким его изображает упоминавшийся выше Де Кирико. Однако порой тема «Я есть и меня нет» прорастает – жизнеутверждающе? – подходит ли это слово, привычное по отношению к жизни людей, побеждающей руины? – жизнеутверждение прорастает из строк перевода стихотворения грузинского поэта Рати Амаглобели «Лес», то есть, за пределами человеческой единственности.

лес прорастает корнями словесными,

снами словесными. Всё, что ни сбудется:

злато руна ли, Господня ли лестница, –

лесом озвучится,

эхом озвучится непрерываемым

временно, мысленно, даже пространственно.

Приведённое выше стихотворение одно из лучших переводных; создаётся впечатление, что перевод превосходит оригинал. Одно из свойств подлинной поэзии – музыкальность, использование созвучий и рефренов. Настоящее стихотворное произведение пластично, подобно морю – может вдруг взволноваться, налиться штормом, как ни в чём не бывало, раскинуться в штиле, – но всегда это рефрены, ритмы, отзывы другим стихиям, отражения. Взаимопроникновение всего во всё, создание и воспроизведение целостности, – словно на глазах читателя происходит сотворение мира. Из этого рождается феномен сопричастности поэта (чему – в нашем случае целостности) – что есть одна из черт отечественной поэзии.

Не где-то там, вне нас, времён,

Течёт река, взрастает семя,

Творится мир – творится он

Одновременно и со всеми,

 

И так, что в беге перемен

Важно мельчайшее движенье,

Что каждый миг и есть решенья

Неповторяемый момент,

 

И каждый раз, когда в душе

Царит безвластность и безгласность,

Отринуть эту сопричастность

Не помышляется уже.
                                          («И я б хотел, чтоб было так…»)                                                                

В этом графически ясном стихотворении демоническое (может быть, лермонтовское, врубелевское) отодвинуто ангельским (безвластность, безгластность). «Поэзия после поэзии» зиждется на классике, поскольку классика, как мера вещей, предшествует факту бегства в свободу без выбора. Книгу Александра Журавского завершает цикл из трёх чеканных стихотворений тувинского поэта Антона Уержаа «Ынак-тыр-мен» – «Я люблю». Последняя строфа звучит так:

Актыг шын дээш олуп чыткан

Экер эрнин оожум чоргаар

Эн-не соолгу човууру бооп

Артып калзын: «Ынак-тыр-мен!»

…

Кто духом горд и смел в бою,

Тот в правде твёрд и жизнь свою

Отдаст за нас, – в свой смертный час

Пускай прошепчет: «Я люблю».

Один, говорящий от лица многих, упустил слова «избранных»; оно присутствует в таком контексте: «Избранные стихотворения и переводы». Ни одному из избранных переводчик не отказал в праве быть самим собой, поскольку его/их поэзия сильнее риторики.

Такое время нынче на дворе: всякий поэт как таковой есть, но словно и нет его, поскольку отсутствует, невозможен факт широкого признания. Строки Александра Журавского кристаллизуются в «благородную соль признаний». Можно ею посыпать раны, можно хлеб – степень необходимости оценивают читатели.