Полина ГРОМОВА. О ДЕРЕВНЕ И НЕ ТОЛЬКО. Традиционная линия в творчестве Юрия Красавина

 

Полина ГРОМОВА

О ДЕРЕВНЕ И НЕ ТОЛЬКО

Традиционная линия в творчестве Юрия Красавина

 

Из книги: Громова П.С. Тверская литература XX – начала XXI века. Традиции и многообразие методов. – Тверь: Тверской государственный университет, 2024. – 155 с.

С точки зрения некоторых исследователей, несмотря на довольно активное издание произведений В.Г. Распутина, А.И. Солженицына, В.П. Астафьева и других, «“деревенщики” давно перестали быть активными персонажами современной литературной сцены» (Разувалова А.И. Писатели-"деревенщики": литература и консервативная идеология 1970-х годов – Москва: Новое литературное обозрение, 2015. – (Научная библиотека). – (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. 146). – С. 3.). Наряду с этим невозможно отрицать влияние деревенской прозы на современный литературный процесс и глубокие генетические связи между ними. Речь идет не только о произведениях Романа Сенчина (романы «Елтышевы» и «Зона затопления», а также некоторые рассказы) и Михаила Тарковского («За пять лет до счастья», «Замороженное время», «Енисей, отпусти!» и др.) или таких авторов, менее известных массовому читателю, как Дмитрий Новиков, Алексей Шепелев, Наталья Ключарева. Одним из продолжателей традиций деревенской прозы среди современных русских прозаиков можно назвать Захара Прилепина. Если в его романах «Грех» и «Обитель» проблематика, характерная для деревенской прозы, присутствует периферийно, то в сборнике «Ботинки, полные горячей водкой» к ней напрямую восходит целый ряд произведений (прежде всего, рассказы «Славчук» и «Смертная деревня»). Публицистический пафос советской литературы 1950-1980 годов оказался востребованным для раскрытия социальной проблематики на рубеже столетий и в начале XXI века.

В современной филологической науке отсутствует единая точка зрения на уровень литературного мастерства писателей-деревенщиков, идеологическая ангажированность некоторых из них до сих пор является предметом горячей полемики. Несмотря на это, деревенская проза безоговорочно понимается как органичная часть русской национальной литературы. Наблюдения за продолжением и развитием её традиций позволяют не только выявить особенности творчества конкретных писателей, но и уточнить закономерности развития регионального литературного процесса и обнаружить общие принципы взаимосвязи и взаимодействия центральной и региональной литератур.

Региональная литература с известным запаздыванием принимает и осваивает тенденции, зарождающиеся в литературе центральной. Вместе с тем в ней зачастую длительное время сохраняется интерес к явлениям, на столичном уровне признаваемым архаичными. Это обусловлено спецификой регионального литературного процесса и культурной жизни в целом (См.: Серебренников Н.В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы. – Великий Новгород: Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого, 2000. – 86 с.). Говоря в этом свете о писателях-деревенщиках, следует отметить, что изучение их творчества и пропаганда их наследия чаще всего локализованы в тех регионах, с которыми была связана жизнь писателей. Однако их влияние на собственно литературный процесс является универсальным и, что важно, не исчерпывается продолжением сформировавшихся традиций.

Среди тверских авторов, чье творчество соотносится с направлением деревенской прозы, следует назвать Ю.В. Красавина, М.Г. Петрова, Г. А. Немчинова, Ю.А. Козлова. Пожалуй, именно проза Юрия Красавина в этом ряду будет весьма ярким и характерным явлением.

Юрий Васильевич Красавин (1938 – 2013) – прозаик, автор множества книг, член Союза писателей России (1972), лауреат литературной премии им. Н.Островского Союза писателей СССР и ЦК ВЛКСМ за роман «Мастера» (1984). Повести и рассказы писателя публиковались в российской периодической печати и в альманахах, в том числе в журналах «Новый мир», «Знамя», «Нева», «Звезда», «Москва».

Не без самоиронии, но совершенно искренне Юрий Красавин определяет свой однажды выбранный творческий путь, неразрывно связанный с деревенской прозой: «Наверно, еще тогда, учась в шестом классе… впрочем, может быть и раньше, я составил список своих будущих сочинений, которые напишу. Помню, в том перечне были:

1. “ДЕРЕВНЯ” – в четырех томах

2. “ВОЛГА” – тоже в четырех томах

3. “ЛЕСНАЯ РУСЬ” – в трех томах (а потому в трех, что не всем же быть в четырех!).

4. “РОССИЯ” – какое-то очень патриотическое сочинение о величии моей страны и моего народа… уж наверно не в одном томе!» (с. 32. Здесь и далее цитирование повести по изданию: Красавин Ю.В. К великому морю: Повесть о писательском пути. – Тверь: Научная книга, 2010. – 448 с.).

Сочинения Юрия Красавина (а это 14 полноценных томов) представляют собой хронику жизни русской деревни второй половины XX века и отражают проходящие в ней социальные, экономические и культурные процессы во всей их сложности. Наибольшее внимание писатель уделяет нравственным проблемам – исконным человеческим ценностям, потребности в них современного человека и крепости этой системы в условиях социальной неустроенности. Писателя волнует утрата преемственности между поколениями, и в своих произведениях он неоднократно утверждает необходимость сохранения и восстановления подобного рода связей.

В повести со знаковым названием «Хозяин» Юрий Красавин изображает русскую деревню и деревенских жителей, испокон веков живущих единой, цельной жизнью, которая тесно связана с миром природы. Герои Юрия Красавина – люди честного труда, являющегося своеобразным гарантом сохранения их нравственности. В чем-то герой повести Иван Забелин представляется наивным (особенно современному читателю). Однако именно такой характер – характер исконного русского крестьянина – является национальным идеалом писателя. Сам Красавин был крестьянского происхождения и гордился этим. В поздней автобиографической повести «К великому морю» он пишет об этом, утверждая огромный творческий потенциал и глубоко поэтическое восприятие мира простого русского человека: «Насколько я могу судить, ни у кого из них не было стремления к литературному сочинительству, но не поставлю под сомнение их склонность к творчеству в той или иной форме, к поэтическому восприятию мира. Иначе и быть не могло! Потому вполне допускаю, что, может быть, от деда к сыну, к внуку и правнуку бежала, как по бикфордову шнуру, некая искорка, чтобы потом вспыхнул в ком-то (вот хоть бы и во мне) этот волшебный огонь – писательское вдохновение – и озарил судьбу целого рода и место его обитания» (с. 6).

Как известно, особое внимание писатели-деревенщики уделяли языку. В связи с разрушительными процессами, постигшими русскую деревню в 60-70-е годы, Фёдор Абрамов писал: «Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается, размывается…». Юрий Красавин внимательно относится к языку и стилю изложения своих произведений. По наблюдениям исследователей, «большое сходство у Красавина с писателями-деревенщиками наблюдается в языковом плане. Как и язык писателей-деревенщиков, язык Юрия Красавина богат пословицами, поговорками, частушками, в нем много просторечий» (Лосева Н.В. Творчество Юрия Красавина в контексте деревенской прозы // Русская литература XX-XXI веков как единый процесс (проблемы теории и методологии изучения): V Международная научная конференция; Москва, МГУ имени М.В. Ломоносова, 8-9 декабря 2016: Материалы конференции / М.: МАКС Пресс, 2016. – 379  с. С. 287.). Все это создает достоверный языковой контекст деревенской действительности.

Произведения Красавина отличаются наиболее характерными для деревенской прозы темами и мотивами. Так, в повести «В середине лета» Юрий Красавин изображает путь становления личности молодого человека, сутью которого оказывается обретение истинных духовных ценностей. Повести «Тропинки нашего детства» и «Вот моя деревня...» посвящены проблеме соотношения городского и деревенского начал в культуре и жизни современного общества. Повесть «Великий мост» представляет собой призыв к объединению людей, в чем-то даже к возвращению к древнему и, по мнению автора, духовно здоровому общинному порядку, духовно-нравственные ценности которого противопоставляются коммерческим приоритетам современности.

Вместе с тем, именно в творчестве Юрия Красавина проявляется одна из тенденций, свидетельствующая о художественном потенциале деревенской прозы. Она заключается в усилении и актуализации документальной составляющей повествования. Так, «Слово о моей Нерли» имеет жанровый подзаголовок «Повесть без вымысла», она действительно основана на реальных событиях. Поэтический язык в ней сочетается с публицистическим началом. Её герои – обыкновенные люди, самоотверженно выполняющие возложенную на них работу. Многие из них покинули родную деревню, но сохраняют с ней сакральную связь, вместе с ней переживают её простые радости и печали. Такая связь со своей землей, по мысли писателя, является опорой современного человека, и в лирико-философских размышлениях героев о своей малой родине отчетливо слышится голос самого автора. А в повести «К великому морю» Красавин приоткрывает дверь в свою творческую лабораторию и демонстрирует своему читателю, как простые эпизоды деревенской жизни, такие, как, например, мытье в бане, становятся частью художественных произведений. Описывает Юрий Красавин и свои переживания после выхода в свет «Владимирских проселков» Владимира Солоухина – ревность к «своей» теме, «своему» материалу: «Выходит, что же… Солоухин своими “Владимирскими проселками” уже застолбил этот пласт жизни, словно старатель золотоносный участок! Что же мне теперь, по его следам идти? Повторять уже сказанное? Дело недостойное» (с. 55).

Усиление документального начала в художественном повествовании отчасти может быть обусловлено региональным фактором, а именно активной пропагандой творчества И.С. Соколова-Микитова, последние годы жизни проведшего в селе Карачарово Тверской области. И.С. Соколова-Микитова традиционно не причисляют к писателям-деревенщикам, однако его мировоззрение чрезвычайно близко позиции лучших представителей этого направления: «Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет; я сам был Россия, человек с печальной, нерадостной судьбой», – писал он. Значительная часть литературного наследия И.С. Соколова-Микитова связана со становлением и развитием этого литературного направления, прежде всего это повести «Детство» и «Елень», а также рассказы из циклов «На теплой земле», «На речке Невестнице», «На родной земле» и записи, объединенные в цикл «На своей земле». Не случайно похожим образом – «На моей земле» – называется один из сборников прозы Юрия Красавина.

Пожалуй, об автобиографической повести «К великому морю» следует поговорить более подробно. Писательская рефлексия всегда интересна, особенно если речь идет о крупном писателе, который осознает, что уже занимает определенное место не только в тверской, но и в целом в русской литературе.

Надо отметить, что в тверской литературе автобиографическая проза, особенно изданная в 2000 годах, представлена достаточно широко. Очень яркие явления в ней – повесть В.З. Исакова «Что там, в душе?» и книга Г.Р. Лагздынь «Две жизни в одной». Сочинения Юрия Красавина и Владимира Исакова сближают хронологический принцип повествования, наличие ассоциативных авторских отступлений, большое количество цитат и реминисценций, введение которых продиктовано желанием воссоздать не только этапы формирования мировоззрения, но и контекст литературной деятельности. Но если у Исакова и ряда других писателей уклон повествования именно автобиографический, то у Красавина – литературно-творческий. Авторский подзаголовок повести «К великому морю» – «Повесть о писательском пути» – далеко не случаен. Становление личности писателя – не столько именно Юрия Красавина, сколько писателя вообще – является сюжетной основной этого произведения. В каком-то смысле эта повесть наследует традиции романа воспитания, разве что в данном случае следует говорить о самовоспитании, об осознанном взращивании своего писательского таланта и самообучении в области литературной деятельности.

Буквально в первых строках повести писатель излагает свое кредо: «Признаюсь чистосердечно: я люблю писать. Для меня в самом действе писания, свободного изложения событий, мечтаний, размышлений, даже в той неизбежной муке, с которой сопряжен этот труд, заключена неизъяснимая радость. <…> Слово – самый щедрый дар нам от Бога, а Слово Написанное – это уже изобретение человеческого гения. Вот когда уместно говорить, что Бог создал человека по образу и подобию Своему: слово письменное – на уровне божественного творения!» (с. 3). Подобное понимание литературной деятельности свидетельствует не только о высокой степени ответственности писателя по отношению к своему труду, но и осознании феномена литературоцентричности русской культуры. С другой стороны, как уже говорилось выше, не чужда Юрию Красавину и самоирония. Такая двойственная оценка свидетельствует о романтическом понимании творчества.

В повести «К великому морю» достоверно раскрывается психология творческого человека – муки творчества, наивное и трогательное стремление к славе (с. 70), мечты о счастливой писательской жизни (с. 33), радость, вызванная первой публикацией в районной газете, а также писательская ревность. Звучит в повести и внутренний протест против редакторской правки, которая, по мнению автора, разрушила целостность и гармоничность его творения, создала в нем «прорехи», искусственные места.

«Повесть о писательском пути» является не только ценным источником информации для биографов и литературоведов. Она может быть очень полезна молодым писателям, поскольку в ней Юрий Красавин приоткрывает двери в свою творческую лабораторию. В книге подробно описываются скрупулезные поиски сюжета и идей для будущего произведения, достойного жизненного материала, его отбор и обобщение, его воплощение в художественной форме – словом, все то, что составляет творческий метод. Красавин приводит не только удачные, но и неудачные примеры своего творчества (с. 52). Он достаточно строго разбирает их, критикует, объясняя, что изложено не так, почему не следует строить фразу тем или иным образом, почему одни слова следует использовать, а от других лучше отказаться:

«Я попытался приступить к повествованию иначе: с танцев на пятачке возле общежития, с драки… но опять запутался в вариантах, замучился в сомнениях, после чего вернулся к первому варианту.

“Во время редких перекуров монтажники садились на солнышке – оно уже скупо грело в эту осеннюю пору. Сергей поднимался на самую верхотуру и оглядывал город, который раскинулся по обоим берегам великой реки в долине её”.

Вроде бы, стало лучше… или нет?

“Город в огнях, дымах и туманах рокотал, рычал, ворочался, подобно громадному чудовищу.

– Ты у моих ног, – говорил Сергей, окидывая его дерзким взглядом. –  Я тебя покорю…”.

Тут я опять засомневался: нет картины перед глазами читателя! Где он, этот город, – вокруг или справа, слева? Должна быть обозначена точка зрения! А где мотивировки тому, что город рычит, рокочет? Что именно издает такие звуки – автомашины, заводы? Нужна точность и определенность… или это необязательно?

Я переставлял слова, добавлял и изымал, перекраивал текст…» (с. 106-107).

Приводит Юрий Красавин и примеры своеобразной «работы с натурой»: «Вот, скажем, Всеволод Петрович Фролов, заместитель главного конструктора. Что о нем сказать? Как его изобразить? Тихий, вежливый, осторожный человек, никогда не повышающий голоса. У него совершенно лысая голова, худощав, улыбается застенчиво. <…> Итак, лысая голова, худощавая фигура, тихий голос, затаенный, глубинный страх. Достаточно ли для создания образа?» (с. 121). Особое внимание Юрий Красавин обращает на работу с художественной деталью, поскольку «Вроде бы, все это пустяки <…> но ныне я знаю, что пустяков на свете не бывает, все важно, и все имеет свой смысл» (с. 121). Писатель часто использует вопросно-ответную форму изложения, передавая ход мысли, рассуждения. Таким образом, обнажается механика литературной деятельности и становится очевидным огромный труд, который приходится проделывать писателю для того, чтобы прийти к единственно верному изложению.

Широко представлен в повести контекст эпохи: частушки, афоризмы, отрывки революционных и военных песен. Кроме того, Красавин часто приводит фрагменты из классических произведений, взятые как образцы для подражания (Лермонтов, Пушкин, Чехов, Шолохов, Есенин, Тургенев, Вяземский и многие другие; с. 63, 104-105). Красавин создает свои произведения, в основном, в русле реалистического метода, многое в его сочинениях соотносится с духовным реализмом, однако в ряде его произведений, таких как «Время ноль», «Русские снега» или «После полуночи», можно обнаружить постмодернистские черты. Повествование в повести «К великому морю» организовано своеобразно – оно построено на самоцитировании, что тоже во многом является результатом влияния на творчество писателя постмодернизма. Самоцитирование начинается с небольших стихотворных и прозаических фрагментов, воспроизводятся также дневниковые записи и черновики. Со временем они разрастаются до целых текстов: небольшие рассказы приводятся полностью, крупные тексты цитируются частично, выпущенные фрагменты кратко пересказываются в промежутках между цитируемыми отрывками, пока наконец художественные произведения не вытесняют биографическое повествование. Даже главы в последней, третьей части повести одноименны изданным произведениям Юрия Красавина: «Хорошо живу», «Великий мост», «Русские снега», «Письмена», «Дело святое» и т.д. Так бытовая реальность окончательно переходит в художественную.

Вопрос соотношения правды жизненной и правды художественной стоит для писателя особенно остро в юности: «“Жизненная правда не всегда соответствует правде художественной, – утешал и убеждал я себя, – да и не должна соответствовать. У литературы свои законы”. Вон Гоголь написал: “Редкая птица долетит до середины Днепра”. Вроде бы, чушь, но как красиво, как уместно! Литература – лишь отражение жизни, а любое отражение искажено. Подойди к зеркалу – правая рука становится левой, а левая правой. Фанатичное стремление писать исключительно правду, только правду и ничего, кроме правды, абсурдно… Так-то оно так, но Гоголь написал заведомую неправду во имя Её Величества Поэзии! А я во имя чего вру?» (с. 104). Затем Юрий Красавин примиряется с необходимостью «врать», поскольку в полной мере понимает необходимость глубокой переработки и обобщения жизненного материала для того, чтобы он, превращаясь в основу художественного произведения, сильнее трогал сердца читателей.

Интересно отметить, что обильное автоцитирование в третьей части повести сопровождается небольшими комментариями, представляющими своего рода самоисследование, например: «Великое коловращение жизни совершалось в романе моем» (о «Письменах», с. 424) или «В эту прискорбную пору холодный ветерок безысходности проникает в мои романтические повествования» (о «Хуторке», с. 425). Писатель остро чувствует потребность в литературоведческом и литературно-критическом осмыслении своего творчества. Горькая мысль звучит в одном из его интервью: «Что-то давненько я не читал трудов кого-либо из критиков о ком-либо из писателей. Разве что мелкие рецензии. Критика, как литературный жанр, исчезла. И это очень плохо» (См.: Юрий Красавин. Знакомство с автором [Электронный ресурс] // Русское поле: Содружество литературных проектов. – Режим доступа: http://parus.ruspole.info/node/2052.).

Порой повествование Юрия Красавина становится парадоксальным. Автор говорит об эпизодах своей жизни, которые он хотел бы положить в основу произведений, но по тем или иным причинам так и не сделал этого. Таков, например, случай трагической гибели его юношеского приятеля (с. 72-73). Но, говоря об этом, писатель воссоздает давно минувшие события, и они все-таки оказываются основой повествования – хотя и не отдельного произведения, но фрагмента автобиографической повести, обладающего композиционной завершенностью и относительной самостоятельностью.

Таким образом, в повести Юрия Красавина отобразился путь становления настоящего писателя, способного творчески преображать действительность и наделять её смыслом. Своеобразным девизом такого писателя и является давшая книге Красавина цитата из буддийского канонического сборника бесед и поучений «Сутта-Нипата» (Сутта XVII, стих 1133): «Как птица, вылетевшая из кустарника, летит в лес, обильный плодами, так, покинув людей мелкого понимания, достиг я великого моря».