Александр АНДРЮШКИН. ОВСЯННИКОВ ИЛИ СОСНОРА? О соревновании ученика и учителя

 

Александр АНДРЮШКИН

ОВСЯННИКОВ ИЛИ СОСНОРА?

О  соревновании ученика и учителя

 

Книга петербургского прозаика Вячеслава Овсянникова «Тот день» (СПб., 2015) содержит как ранее не публиковавшиеся, так и лучшие из прежде опубликованных рассказов и повестей, создаваемых Овсянниковым в  необычном, серьёзно-игровом жанре. Именно за такой характер своей прозы Овсянников несколько лет назад был удостоен литературной премии им. Гоголя «Нос». И премия, и новая книга (особенно премия), на первый взгляд, свидетельствуют: Овсянников чётко следует в стилистическом фарватере своего учителя Виктора Сосноры, книгу о котором Овсянникова («Прогулки с Соснорой»: СПб., 2013) недавно широко отметила пресса.

И всё-таки я уверен, что Овсянников очень осторожно, с оглядкой, как бы на ощупь вышел за пределы того, чего достиг Соснора и к чему Соснора, разумеется, призывал своих учеников (а он много лет возглавлял в Ленинграде, затем в Петербурге литературное объединение, куда входил и Овсянников).

Именно о противоборстве с Соснорой свидетельствует новая книга Овсянникова, хотя мне кажется, что Овсянников противопоставил себя учителю уже в самой что ни на есть «верноподданнической» своей книге – в тех самых «Прогулках с Соснорой». Этот громадный дневник, который Овсянников вёл тридцать лет и который был издан в 2013 году книгой объёмом в 752 страницы, на первый взгляд, является безоговорочной данью уважения Сосноре. Овсянников скрупулёзно записал обстоятельства и содержание каждой своей беседы с учителем (который, кстати, всего на одиннадцать лет старше ученика), а встреч этих было много… Соснора в разговорах неизменно блистает эрудицией, говорит, конечно, о литературе – о самом широком её спектре, кроме того – и о других видах искусства, о цивилизациях, религиях, механизмах творчества.

Суждения Сосноры – хлёсткие, порой излишне откровенные, порой сознательно эпатажные… Читая книгу «Прогулки с Соснорой», всё время хочется на отложить её на время, чтобы спросить себя: что же это такое? Славословие ли это учителю или ирония по отношению к нему?

Ирония, безусловно, присутствует, и, конечно, сам Соснора в этом подыгрывал ученику. Он знал, что тот записывает их беседы, и намеренно брал в них ноту куда более парадоксальную, чем та, которой самый эпатажный человек придерживается в разговорах с самим собой.

Впрочем, книга «Прогулки с Соснорой» уже получила свою прессу, а я веду речь всё-таки о прозе самого Овсянникова. Возьмём для примера его повесть «Загинайло», вошедшую в новую книгу. Она как будто бы тоже написана в жанре дневника, повествования о реальной жизни героя, похожего на самого Овсянникова. Сюжет прост: моряк сошёл на берег и поступает на работу в ленинградскую милицию. (Овсянников тоже плавал, а потом работал в милиции.) Но сцены уже в отделе кадров милиции поражают какой-то невероятной мощью безалаберности и разрухи, что ли. Вот что видит герой, придя в отдел кадров:

«На лестничной площадке третьего этажа бутылка на виду поставлена. Посерёдке, на проходе, длинное красивое горлышко. Пустая бутылочка, винцо выпито. Зачем тут стоит, чёрт знает. Окно на площадке разбито, зубцы торчат, острые, как ножи. Со двора несёт ужасным смрадом. Чёрный дым и чад. Как будто там дохлых кошек жарят. Морской офицер посмотрел: что там? Дворники костёр жгут. Эх, какой кострище запалили!..

За его спиной раздался яростный вопль и удар ногой в дверь. На площадку вышел, изрыгая ругательства, седоусый майор милиции…

– Чего тебе? – спросил майор, узрев посетителя.

– Начальник отдела кадров нужен, – заявил морской офицер.

– Я начальник отдела кадров, – буркнул майор…

Коридор-кишка. Майор впереди, Загинайло – за ним. Двери кабинетов по обеим сторонам открывались, выглядывали любопытные, остриженные под ёжик лбы и тут же прятались.

– Мерзавец на мерзавце! – охарактеризовал их майор. – Подонки все до одного! Кляузы на меня каждый день строчат в Управление!».

Далее всё действие небольшой повести развивается в таком же гротесковом духе. Ничего необычного вначале не происходит, но показано всё так, что дух захватывает. Полк милиции оказывается насквозь коррумпированным, причём коррупция идёт с самого верха, от командира полка Николая Кирьяныча Колунова, которого Овсянников – конечно, вполне сознательно – делает похожим на сказочного Кощея бессмертного.

Развязка повести, увы – кровавая, причём герой в интриге и в самом действии почти не принимает участия, он скорее наблюдатель. Тем не менее, и он может быть обвинён в совершённых преступлениях, потому считает благом скрыться. На этом повесть заканчивается.

Эта повесть во многом типична для прозы члена Союза писателей России Овсянникова, но она абсолютно не соответствует ни духу, ни стилю Сосноры! Соснора  «числится» в стане либеральных писателей, и одной из главных тем его стихов и прозы всегда была тема противостояния героя и обыденности, героя и мироздания:

Пророк – про рок. Про свет – поэт.

Мне – нет судьбы и нет святилищ.

Мне просто в мире места нет.

Не жалуюсь. Уж так случилось.

 

Соснора не был классическим диссидентом, то есть к формуле «героя не принимает  мир» не прибавлял политизированных пояснений типа «потому что здесь советский строй», или даже «потому что косные люди живут в этой стране». Дело для Сосноры не в «этой стране»: точно так же его герой противостоял бы мирозданию в любой точке земного шара. Кстати, и антураж в некоторых его произведениях (как и в прозе Александра Грина) не вполне российский, т.е. не вполне понятно, в какой стране происходит действие.

Таков Соснора, но что думает о таком мировоззрении Овсянников? Да, Овсянников многому научился у мэтра, но он остался верен ценностям своей русской семьи: отца-фронтовика и матери – простой женщины. О своих родственниках Овсянников пишет много, и образы этих основательных, корневых русских людей ничего общего не имеют с жизнью артистов цирка, в семье которых родился Соснора. В прозе Овсянникова нет противопоставления живущего на пределе сил артиста и вялой, косной толпы; вообще нет показа личности как чего-то высшего по отношению к остальному миру; наоборот, «обычная» русская народная жизнь показана Овсянниковым как гомерическая, экстремальная, с непридуманным риском, с трагедиями, тяжким трудом, со ссорами, такими же бурными, как и веселье. В мире как милиционеров, так и моряков экстремальных ситуаций – в избытке, и обыкновенные русские мужчины и женщины живут в этом мире рискованнее и опаснее самого лихого артиста.

Повесть «Загинайло» не единственная в этом роде: таков почти весь Овсянников. Повесть «Тема мужчин» – о всем известном русском пьянстве; повести «Одна ночь» и «Человекопад» – о страшном и невероятном, чего насмотрелся милиционер во время своей  работы. Не «артист и толпа», но народ как почти что «толпа артистов», рядом с которыми повествователь чувствует себя поистине лилипутом в стране великанов.

Отдельно следует сказать о теме любви и связанной с нею теме семьи в прозе Овсянникова. Этим темам посвящены повести «Дни с Л.», «Якорь в Риге», «Лопающиеся пузырьки». Надо сказать, что у Овсянникова есть вполне традиционная сюжетная проза, например, новелла «Штурман Сумов» рассказывает о том, как советский офицер попросил политического убежища в Швеции и как потом его насильно увозили на родину. Всё написано чётко, понятно и с минимумом стилистических изысков. Но по большей части проза Овсянникова иная: она похожа на экспериментальную прозу Сосноры (стилем, но не смыслом), на повести Андрея Белого, на французский новый роман… Это некий поток впечатлений, причём неясно, о ком идёт речь: герои и героини по именам обычно не названы. Вот образчик:

«Читал китайскую книгу об алхимии. Гулял. Солнце пьянит. Прошлогодние чёрные листья в затопленной канаве. Встречал её у метро. Светлый плащ, шляпка. Волнуется, ей в поликлинику. Яркий апрельский тротуар. Серебряные хвостики на осинах. В космосе бутоны миров. Уходя утром, заглянула ко мне – взять рукопись. Я вскочил голый и долго не мог понять, что она хочет. Приснилось или услышал от кого-то, что единороги пугливы, прячутся в зарослях, поймать их невозможно… Поднёс к носу листочек тополя. Клейкий, только что родился. Получил в дар гору превосходной финской бумаги. Чайки над фьордами. Теперь я живу! В субботу загород, гуляли по холмам».

Такой текст, почти без абзацев, продолжается порой на десятках страниц. «Дни с Л.»… Кто такая эта «Л.»? Иногда (рассказ «Геленджик») описывается то, как герой проводит время с «женой», но обычно героиня названа просто «она», без всякого имени. Прочтя всю прозу Овсянникова насквозь, мы догадываемся, что он (или его любимый герой) был женат дважды. Первая жена рожает ребёнка и вскоре уходит от него (или от его героя), который  затем женится вторично на женщине уже немолодой, у которой есть сын от первого брака. Но, фактически, тема воспитания детей в прозе Овсянникова отсутствует; есть «я и она» («он и она»), есть совместная жизнь с женщиной, которая, с одной стороны, постоянно критикует героя («Эх, ты, сухарь!.. Неужели ты ни о чём больше не можешь говорить, кроме как о своей литературе?»), а, с другой стороны, она, видимо, даёт герою уверенность в себе, так что он чувствует себя едва ли не царём, а малейшее своё впечатление от жизни осознаёт как весьма значимое:

«Полнолуния монет закатывались под диваны. Пятна льнули к новому её платью. Я отстранил нетронутый лист. На причале смола липла к босым ступням. Мячики прыгали на волнах. Я стоял, смотрел… Тень моего стола простиралась за Гатчину.

…Петергоф, туман, заросли роз. Поссорились. Это я считаю, что не из-за чего. Она уже давно так не считает. Мы исчерпали себя. Пора расстаться. Пора, пора… Вот заладила. Чуть ни каждый день твердит. Выпили пива за столиком. Помирились. Петровское, янтарно-пенное, в хрустальных кружках. В голову ударило. «Так ещё поживём вместе?» – говорит она полувопросительно. Гуляли пьяные под раскидистыми липами у прудов… «– У артиста должен быть кураж, а у тебя его нет!»».

Ничего себе, «нет куража» – замечу я здесь. Десятки (в сумме две-три сотни) страниц посвятить этим «дням с Л.» – это «кураж», да ещё какой! Что там французский «новый роман» или «Улисс» Джойса, мы, русские писатели, не хуже (не короче) вашего можем дать поток сознания…

Повторюсь: Овсянников многое взял у Сосноры и всё-таки создал свою собственную прозу, в точности так, как это сказал Соснора в одной из своих бесед с Овсянниковым (цитирую по книге «Прогулки с Соснорой»). Соснора говорит здесь об Андрее Белом и о тех, на кого он повлиял стилистически, но не в смысле содержания: «От Андрея Белого много линий. Вот последующие поколения и разрабатывали. Да все от него: и Бабель, и Платонов, и помельче. Есть имитация, а есть влияние. Под могучим влиянием Белого. Но если человек творческий, высокого ранга, то это для него только благодатная почва, чтобы выработался свой стиль. Мало-мальски одарённый человек не может пройти мимо такой громадной фигуры…».

Книги Овсянникова поистине стилистически великолепны; кроме упомянутых, это ещё и книги «Человекопад», «Лопающиеся пузырьки», «Рак на блюде»; наконец, книга стихов «Стокрылая стая» (СПб., 1998).

Закончу я статью стихотворением «Икары» из книги «Стокрылая стая»; в этом стихотворении, повествующем о гибели некоего титана, тоже – осознанно или нет – могла отразиться борьба ученика с учителем, Овсянникова и Сосноры. Впрочем, настаивать я не буду: пусть читатель сам решает, присутствует ли образ Сосноры в цитируемом ниже стихотворении Овсянникова «Икары».

И ночью рушатся Икары!

И в их зрачках

красней окалин

мир – через голову,

всё – воск!

Всё – вихри брызг, как взмахи розг!

Свет, перевёрнутый с разбега,

в лоб – бурей пламени и снега.

Земля, рванувшаяся в рост:

Икары, сброшенные с неба,

летят быстрее света звёзд!

И в мёрзлый камень,

об вершины,

об льды –

всем жаром,

всем хребтом…

Икары погибают там –

низвергнутые исполины!