Александр АНДРЮШКИН. ПЕРЕВОДЧИКИ С РУССКОГО НА ПОЛИТКОРРЕКТНЫЙ. О прозе Александра Архангельского и Михаила Шишкина

 

Александр АНДРЮШКИН

ПЕРЕВОДЧИКИ С РУССКОГО НА ПОЛИТКОРРЕКТНЫЙ

О прозе Александра Архангельского и Михаила Шишкина

 

Литературовед Алексей Татаринов свою глубокую недавнюю статью «Жажда словесности в пустыне беллетристики» («Литературная Россия» №18, 2021 г.) заключил такой сентенцией: «Как прекрасен десять лет литературно молчащий Михаил Шишкин! Без иронии, поверьте…».

У меня есть версия, почему замолчал Михаил Шишкин, но о ней я скажу чуть позже. Начну же статью с разговора о москвиче Александре Архангельском, которого уверенно отнесу к писателям, не прозвучавшим в полной мере – хотя кого-то данное определение может резануть. Архангельский мелькает в литературном пространстве почти столь же плотно, как питерский прозаик Александр Мелихов. Кажется: открой почти любой номер либерального толстого журнала, и что-нибудь да найдёшь Архангельского. А сколько интервью, сколько было его материалов в период работы в «Известиях», а его членство в Совете по культуре и искусству при Президенте России…

Архангельский повсюду, но прозы-то он выпустил не так много, причём заботливо в конце каждого романа указал период его написания, примерно по четыре года: «Цена отсечения» (2004-2008), «Музей революции» (2008-2012), «Бюро проверки» (2014-2018)…

Возникает парадокс: если человека «очень много», то его вроде как и читать необязательно! Я сужу по себе: Архангельский настолько примелькался, что я не испытывал ни малейшего желания заглянуть в его прозу. Засел за его романы месяца два назад специально для серии статей, которую пишу сейчас о современных прозаиках, с такой мыслью: покажу, что поделом Архангельского мало читают, вытащу на свет примеры его ляпов и глупостей…

С такой предвзятостью я начал читать, и был поражён: автор-то талантлив! По-моему, один из самых остроумных и точных прозаиков в современной русской литературе!

Архангельский на наших глазах разыграл «комбинацию раздвоения»: в политических высказываниях он предстаёт как либерал-западник (на одном из заседаний Совета по культуре спорил с Путиным, требуя снять все обвинения с режиссёра Серебренникова), а в прозе Архангельский совсем другой, он почти вплотную подходит к правдивости и почти отказывается от политкорректности… Почти – но всё-таки останавливается на некоей черте!

Помнится, так поступали и советские «классики»: с официальных трибун говорили о ленинизме, а, садясь за прозу, отодвигали прочь идеологию: «Теперь я напишу жизнь такой, какая она есть». Но если ты слишком часто говоришь о том, что «социализм спас человечество», то эта и подобные ей идеологемы просочатся в любой, якобы самый правдивый художественный текст.

Так произошло, увы, и с Архангельским… Я бы хотел оставить в стороне его последний роман «Бюро проверки» (в 2018 году вошёл в число финалистов «Большой книги»). Произведение повествует о молодости автобиографичного героя, но ретроспективный анализ советской эпохи, по мнению многих, чересчур затянулся, мы буквально завязли в нём памятью. А вот два романа Архангельского о современной капиталистической России («Цена отсечения» и «Музей революции»), по-моему, блестящи, и я бы назвал их почти идеальными образцами современной художественной прозы… Если бы – всё-таки! – не уступка Архангельского политкорректности. Он её почти отбросил – но не совсем. (Слово «почти», увы, будет ещё повторено в этой статье.)

Оба романа, если коротко, – о состоятельном среднем классе сегодняшней России и даже краешком – об очень богатых. Работая заместителем главреда «Известий», Архангельский был вхож в самые закрытые и высшие сферы… Оба произведения не чужды описаниям и так называемого «большого секса», то есть состоятельные и успешные «он» и «она» решают личные проблемы или просто «крутят любовь»:

«Начало всякого романа – испытание; мужчина должен остроумничать, женщина показывать холеную строптивость, оба дьявольски напряжены, следят за каждым своим шагом, смертельно устают от этих масок, но не решаются их снять. Как же! А вдруг не поймет… И только через месяц, через два получают право быть, какие есть».

Согласимся: эта тема – одна из важнейших в литературе, и все классики Золотого века (включая даже Гоголя в «Женитьбе») отдали ей должное. А вот современная словесность… Не слишком ли она насыщена подозрительно бойкими девицами, с одной стороны, и унылыми антигероями-мужчинами, с другой? Боевитые героини в прозе Архангельского тоже мелькают (девушки его умеют совершать «бизнес-наезды»); что же касается мужчин, то они скорее – удачники, не столь уж частое явление в серьёзной прозе.

…Эта удача, думается – в генах и героев, и самого Архангельского… В посвящённой сыну книге «Послание к Тимофею» он следующим образом описывает их с сыном греческих предков:

«Твой прапра-прадед Иоанн Константинович Демулица… Лицо ясное, но жестковатое. Суровый был человек, сразу видно; иначе и быть не могло. Шестнадцать детей… По-русски он говорил плохо, но в земельном банке, который основал его богатый критский кузен, хлеботорговец, по-русски говорить и не требовалось. Греческая мафия чужих к своим счетам не подпускала, бухгалтерские книги контролировала сама, на всех ключевых постах сидели дальние родственники хлеботорговца… Бабушкин дядя Серёжа. Женился на еврейке, за что был изгнан из греческого дома, следы теряются в нетях…».

Итак, конкурирующие разновидности «хищников» – вот успешные мужчины в прозе Архангельского. Не будем притворяться: современная Россия (весь мир?) имеет такое устройство: наиболее удачливы порой (не всегда!) бывают представители не большинства, но этнических меньшинств, тех или иных. Кстати, в обоих разбираемых романах греческая тема отсутствует, но наличествует принадлежность героев к некоему обобщённому меньшинству (меньшинство как идея). Герой-олигарх из «Музея революции» носит фамилию Ройтман; генетическая экспертиза говорит ему, что он не еврей, тем не менее, он бежит в конце концов из России в Израиль. Героя «Цены отсечения» зовут Степан Абгарович Мелькисаров – в его генетику Архангельский даже не заглядывает, как видно, боясь в ней утонуть.

Я, в свою очередь, не буду углубляться в сюжеты обоих романов. Это бизнес-конфликты с национально-этнической подкладкой, и давайте спросим: много ли в России писателей, способных со знанием дела раскрыть эту тему? Архангельский уникален, и я от всей души желаю ему, как прозаику, новых успехов. Он всегда был стопроцентным реалистом (никаких постмодернистских приёмов), и, если он напишет что-то ещё о современности, я рискну заранее и не глядя объявить это успехом.

Меня спросят: в чём же тогда зловредная политкорректность, которую я вижу в его прозе? В качестве ответа процитирую описание хлебного поля в одном из романов Архангельского:

«В зелёную усатую пшеницу заплетались наглые побеги дикого горошка; нежные цветочки куколя и ядовитые головки васильков приглядывали за колосьями, а на глинистой обочине пшеницу вяло подпирали отцветшие маки».

Как видим, здесь пшенице посвящена лишь краткая фразочка, а разного рода плевелы перечислены старательно. Отсюда и пожелание: больше всё-таки говорить об этой основной сельскохозяйственной «культуре», то есть о «пшенице» нашего многонационального народа.

 

***

Перейдя к Михаилу Шишкину, я скажу сразу и без интриги: замолчал он, по-моему, потому, что слишком долго живёт за границей и просто разучился мыслить и писать по-русски.

Дай Бог, чтобы я ошибался, но ведь бывали случаи, когда заграница душила писателя. Даже гениальный Гоголь, хотя и рвался в Россию, но почему-то застрял на Западе, и не это ли привело его к душевному недугу и преждевременной смерти?

Позволю себе напомнить творческий путь Михаила Шишкина. Известность в либеральных кругах ему принёс роман «Взятие Измаила» – типичное постмодернистское произведение с несколькими рыхлыми сюжетными историями, расползающимися настолько, что теряется даже единство темы. Хотя некую магистральную линию в романе всё-таки можно заметить, и она связана с заглавием. «Взятие Измаила» это название циркового номера, с идеей которого носится некий сумасшедший еврейский мальчик; он мечтает, чтобы макет крепости штурмовали дрессированные мыши.

Шире говоря, «Взятие Измаила» следует понимать как штурм цитадели, считающейся неприступной; как замах писателя на вопрос (еврейский), который не только «поднимать», но о котором даже задумываться в современном мире считается неполиткорректным, страшным (настолько жёстко табуирована эта тема). А вот Шишкин – осмелился, он высказал довольно ясно прочитываемое отрицательное отношение к евреям как этносу; не прямо, но через одну из сюжетных линий.

Русскую женщину, только за то, что она неоднозначно относится к евреям, врач этой национальности запихивает в дурдом. Ничего кроме возмущения действия психиатра, конечно, вызвать не могут, но не лежит ли часть вины и на возлюбленном этой женщины? Нерешительный русский мужчина мог бы вытащить её, но он соглашается, чтобы её изолировали… После того, как к ней применили разные виды издевательского «лечения», спасать её, конечно, становится поздно.

Горький сюжетный ход и даже страшный; настолько, что Шишкин – представляется – сам испугался написанного и постарался переплести указанную историю с множеством других, бессмысленных либо глупых. Здесь и какое-то выездное заседание суда, и какие-то Велес и Мокошь (непонятно, люди или божества), и огромное количество рассыпанных в тексте русофобских высказываний (при том, что нет ни одного антиеврейского).

Всё тонет в тумане недоговорённостей, мнимой многозначительности… Хотя ничего непонятного нет в пассажах типа следующего, в котором Россия названа «животным» или «зверем», который характеризуется так:

«Разлёгся на широтах, как на скрипучих половицах, положил тебя между лап и целует: дитятко ты мое! Меня, предупреждает, поигрывая хвостом, умом не понять, в меня, кровиночка ты моя, только верить! Вот и веришь, хоть и боишься, что голову отгрызёт. Зверь ведь».

Кто это говорит и по какому поводу – столь же маловажно, как и то, куда путешествовали члены суда для выездного заседания и почему они названы именами Сварог, Велес и Перун. Постмодернизм вообще враждебен прямым толкованиям. Подобные сентенции встречаются и в авторской речи, и в репликах героев, вот монолог некоей Маши, тоже о России, в том же духе:

«…живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай…».

Таков роман «Взятие Измаила». Шишкин сделал всё, чтобы высказать некую магистральную мысль и в то же время скрыть, «заболтать» её; это оценили в журнале «Знамя», где впервые опубликовали роман; оценили и в тех кругах, где решают, присваивать ли премии. И каждый новый роман Шишкина после «Взятия Измаила» награждали премиями.

Автору этой статью два последующих романа Шишкина («Венерин волос» и «Письмовник») представляются двумя нисходящими ступенями. Каждый последующий – слабее предыдущего… А общий итог – молчание.

Напишет ли Шишкин ещё что-то существенное, или политкорректная вариация на известную тему («Взятие Измаила») так и останется его высшим достижением?

Санкт-Петербург