Андрей РАСТОРГУЕВ. ЗЕРНО В ЖЕРНОВАХ. Операционные хроники IV. Поэзия

 

Андрей РАСТОРГУЕВ

ЗЕРНО В ЖЕРНОВАХ

Операционные хроники IV

Часть I – https://denliteraturi.ru/article/6478;
часть II – https://denliteraturi.ru/article/6599;
часть III – https://denliteraturi.ru/article/6773

* * *

Всё чередою по силе
данного лету тепла.
Время пришло – распустили
лилии колокола,
да не единым порядком,
и не понять одного:
звонница встала над грядкой
или посты ПВО,
или воскреснувший диктор,
выйдя на свет из метро,
снова зачтёт в репродуктор
сводку Совинформбюро,
что нам порою осенней
в тёмные ждать вечера…

В воинской части соседней
выла сирена вчера…

6 августа

 

* * *

Гражданская питает не изюмом –

забывшие скорбеют животом…

Те, что проспали контру под Изюмом,

объявятся, наверное, потом.

 

Что именно они – надежды шатки,

но, может быть, случится увидать,

на ком однажды загорятся шапки,

которыми хотели закидать.

 

Заполыхают среди бела дня

не от стыда – от Вечного огня…

10 сентября

 

Родичи

– За братьев их держать – напрасный труд,

каким бы ни случился общий предок.

Они тебя кастрируют, распнут –

и даже не пристрелят напоследок…

 

Так маленькая женщина одна,

чей китель предыдущая война

крестовым серебром отяжелила,

о нынешней со мною говорила.

Натаскивая молодых, она

за ленточку ещё не уходила,

но много можно, если захотеть,

в оптическом прицеле разглядеть.

 

Вернувшийся от харьковских околиц

из третьего похода доброволец

рассказывал, как вывезло ему,

когда из мрака выступили близко

фигуры, перемолвясь по-английски –

и по-английски канули во тьму.

Пролистывая памятные фотки

живых друзей, отныне, как подлодки,

погруженных в земную глубину,

он повторял былые позывные…

Места двоим достались именные,

а третий сгинул без вести в плену.

 

И за рулём полковник отставной,

седой с одною Красною Звездой,

что молодой был на войне иной –

тогда за речку горную ходили, –

досадовал, что с ходу не срослось –

мол, вряд ли без измены обошлось,

когда войска к Осколу отводили.

А что до родичей – с той стороны

племянники мобилизованы…

 

Сошлись три человека, три войны,

вплетённые в историю страны

по-прежнему своей кому за сорок.

Глаза и фары вглядывались в ночь,

надеждою стараясь превозмочь

сгустившийся в неё осенний морок.

И Родина в ответ который раз,

какая есть, разглядывала нас.

16 сентября

 

* * *

На границе ветрено и скверно –

днями толпы очереди ждут.

Мальчики эпохи постмодерна

от мобилизации бегут.

Помолчи о долге – многа букоф.

В рюкзаках за каждою спиной

скоростные складни ноутбуков –

собственные окна в мир иной.

 

Не судить бегущего дай Боже –

всё, что об Отечестве напел,

сам я в девяностые, похоже,

детям передать не преуспел.

Сыщут ли пристанище подённо?

Поглядят в глаза ли без вины

мальчикам эпохи постмодерна,

что вернутся с нынешней войны?

1 октября

 

* * *

Приятель сообщил издалека,

что я пишу теперь, как недобиток:

Отечество, мол – слово из совка,

долг перед ним – совковый пережиток…

 

Не мне тягаться с Родиной, в долгу

я перед ней или она должна мне.

На океан уйдёшь или в тайгу –

везде её объятия и камни.

Не слишком обходительная мать,

она с детьми нечасто нараспашку,

и, опасаясь изодрать рубашку,

остерегаюсь крепко обнимать.

 

А на гору высокую взойдёшь

и руки от восторга распахнёшь –

какая воля в поднебесной чаше!

На свете много памятных красот,

что можно оглядеть и не с высот,

но только это без отчёта наше.

 

И только здесь, в Отечестве своём,

мы русскими себя осознаём

и говорим особенною речью,

где есть ещё отчизна, материк,

и можно родника не потерять,

ручьём впадая в реку человечью.

 

Так было, есть – и будет вопреки,

пока на этом берегу реки.

3 октября

 

* * *

Если ты поэт – что скажешь тем,
                кто сегодня идёт в бой?..
                   Из недавнего разговора

Патриот был записной,

а теперь – засада…

 

Что ты скажешь, запасной

третьего разряда,

на стремительном пути

в третью мировую

тем, кому теперь идти

на передовую?

Не заученным «ура» –

побойчее мастера

топят за отвагу,

не изысканным стишком,

что врезается стежком

в кроткую бумагу, –

а чтобы назад ни шагу…

 

Были мирные поля –

стали минные поля.

Снова их отяжеля

ношей урожая,

эта чёрная земля –

тоже русская земля,

вовсе не чужая,

не отрезанный ломоть,

если память не полоть.

У кого прополота –

свастика наколота.

 

И мы руками не белы

и душой не все целы –

нас годами с противня

не снимает Родина.

Вот и ропщем в глубине

о родимой стороне,

да считаться с ней обидами

зазорно на войне.

 

Скажем без обиняка:

и среди молодняка –

что хотели, получите –

нынче нет наивняка.

Жизнь в России дорога

и без внешнего врага,

и сама собою тоже

непременно дорога.

 

А посередине дня

европейская броня

снова прёт, как в сорок первом,

под завесой артогня,

и за этою бронёй –

те, что более роднёй

не желают называться,

почитая болтовнёй...

 

Настоящая родня

не чурается меня,

да захлопнута пока что

с того края западня.

От заката стервотá,

аппетитом налита,

русской плоти налетела

наклеваться досыта –

говорят, из Польши

всё больше и больше.

 

Поровну на свете

им и те, и эти –

пусть по обе стороны,

мол, нажрутся вороны,

как не ели отродясь,

а Россия зажилась –

тесаком медвежьим

на куски порежем,

выдерем с корнем

да свиньям скормим…

 

Короче, для ясности:

Родина в опасности –

остальное, стало быть,

частности…

 

Те, что вышли из огня,

скажут более меня;

мать, жена, отец солдата

скажут более меня.

А коль снова да ладом

про Отечество и дом –

если дома не утратил,

добирается с трудом.

 

Слово прежнее давно,

если не истреблено –

в шуточку обращено,

языком истреплено...

В свой останется черёд

отвечать, когда дойдёт

дело и до третьего.

9 октября

 

* * *

Взывать ли на ходу

ко срезанным колосьям,

когда нестойкий дух

примят многоголосьем?

Ступать ли заодно

обеими в земное,

когда двойное дно,

а то и четверное?

 

Когда по сразу двум –

по левой и по правой,

когда бессонный ум

смущается отравой,

когда – между враждой

и кровною заботой,

телесною нуждой

и призрачной свободой?

 

Когда между борозд

горстями зерновыми

жизнь, вышедшая в рост,

зажата жерновами,

тогда ли приобнять

хоть нижний, неподвижный

и сущее принять

за промысел всевышний?

15 октября

 

* * *

   Я привыкла в любой ситуации
верить только в самое лучшее…
 Из письма школьницы солдату

Время сделало оборот

или выверт – и снова дети

пишут письма на Южный фронт,

хоть сегодня – не сорок третий.

 

Хоть шатания в алфавите

от докатывающихся зыбей,

ни в одном не прочтёшь: «Убей!» –

лишь настойчивое: «Живите!».

 

Вот – «Не бойтесь!» – ещё одно…

Кратки с нынешней непривычки.

И, как в чатах заведено,

дальше – котики или птички…

19 октября

 

* * *

Ходил я впотьмах и когда рассвело

местами, где сильные мира сего

видны без дешёвой полуды.

Обвыкнешься – люди как люди,

но сам, выбирая дорогу во мгле

по скрученной в нитку двоёной земле,

решил, что на свете считово

за силу и умное слово…

 

Хоть время иначе поставило свет,

вернуться к развилке желания нет.

Пускай в ожидании дела

и слово едва уцелело,

и снова безмолвная мгла впереди –

возможность исполнена, дальше иди

пока здесь хватает дороги

и держат кормящие ноги.

 

Вой бешеным волком, гагарой кричи –

тебе и апостол, хранящий ключи,

не скажет с улыбкою мима,

какое в зачёт или мимо:

я здесь вратарём, а не властью –

узнаешь, сыночек, расслабься…

24 октября

 

* * *

В Киеве милота –

сестра завела кота.

Рыж, полосат, усат –

кот-антидепрессант.

Гладит его она –

вроде и не война.

 

В Киеве маета –

веером темнота.

Ты телефон, гляди,

сильно не разряди,

а чтоб не наугад –

фары ещё горят…

 

В Киеве, как всегда –

бойкая суета,

а в глубине под ней –

донная немота.

Не забывай, смотри –

всю переписку три.

 

Кот не оборонит,

телом не заслонит,

а обнимаешь – нет

страха и снова свет.

Да поболтать – спасти

душу от ненависти.

27 октября

 

* * *

Если много говорить про войну,

обращается она в болтовню,

а назад на довоенную тишь

своротить её не уговоришь.

 

Тут не стол, а стон на сотни персон –

нынче нашими оставлен Херсон.

На ладони удержать не смогли

горсть вернувшейся в Россию земли.

 

Генералов на три буквы не лай.

Помнишь, пятился к Смоленску Барклай,

и Кутузов после Бородина –

а уж он-то вовсе величина…

 

Да теперь не те давно времена –

Украина в девяностых сдана.

Через два столетья с лишним опять

не хотелось бы Москву отдавать.

 

И ликует вороньё в унисон:

скоро, мол, придёт вам полный херсон…

Чтобы горечью души не кропить,

остаётся только зубы сцепить.

12 ноября

 

* * *

Перебираю отклики в сети,

где мне один советует – взлети,

другой пеняет – образы унылы,

а третий отрицает: не грузи…

Увязшему в укрáинской грязи

и впрямь недостаёт подъёмной силы.

 

Война идёт, как долгий товарняк,

везущий мировой договорняк

наросшему людскому поголовью,

и острое железное жнивьё

ступни пронзает на полях её,

холодный ливень разбавляя кровью.

16 ноября

 

* * *

Чтоб увидеть Родину свою,

надо очутиться на краю,

сушу разделяющем и воду.

Оглядишь и скажешь: «Велика…»:

даль – без меры, высь – под облака,

да беда – недостаёт народу.

И народу в собственный черёд

многого чего недостаёт…

 

Чтоб учуять Родину свою,

надо очутиться на краю

жизни, где ломает автоматчик

уличную дверь или сосед

приглашает: выползай на свет –

здесь ты не хозяин, а захватчик…

И земля молчит, изумлена,

хоть века по-русски крещена.

 

Чтоб утратить Родину свою –

надо очутиться на краю

ледяного ломкого припая.

Хрустнуло, и ты ушёл на дно –

эхо отдалённое одно

пробежало рябью и пропало…

 

Чтоб увидеть Родину свою,

мало очутиться на краю.

Лишь когда готов через края

за неё – вот Родина твоя.

24 ноября